Прошла ещё неделя. Всё вокруг бурно оживало, оттаивало. Но чем теплее становился воздух, тем мучительнее и тягостнее становился для Веры каждый новый день.

Минуты быстро складывались в часы, а те проносились всё быстрее, ускорялись, издевательски приближали страшный момент её позора. Время предало Веру, оно тоже оказалось на стороне врагов, неотвратимо загоняло её в западню, из которой не было выхода.

Прошедшей ночью она почти не спала, периодически впадала в странное, короткое забытье, в испарине выныривала из него, напряжённо думала, уставившись в темноту сухими, блестящими глазами, потом снова проваливалась, чтобы вскоре опять очнуться.

Под утро всё стало ясно. Надеяться не на что, надо действовать, пока ещё не поздно .

Прямо сегодня, сейчас, ждать больше нечего.

Сразу наступило облегчение. Но сначала надо было закончить все дела. Больше Вера не плакала. Встала очень рано, при свете керосиновой лампы своим ровным учительским почерком написала два письма, одно – Наташеньке, другое – Мише.Она прощалась с ними, рассказывала, как любит их, как скучает, просила за всё прощения. Про беременность ни словом не упоминала, просто объясняла, что больше так жить не может, не хочет служить врагам. Умоляла простить её за слабость, за то, что не смогла их дождаться. Желала им обоим долгой и счастливой жизни.Закончив письма, Вера аккуратно сложила листочки треугольниками, надписала их и, поразмыслив, спрятала за свою и Михаила двойную фотографию, висящую на стене. Кончится война, вернутся наши, Наташенька с Мишей устроят уборку, снимут портрет, чтобы протереть, и найдут на обратной стороне рамки её письма.

Мысль об уборке озаботила её. Уборка тоже относилась к делам , которые следовало закончить. Всё в доме должно быть вымыто, вычищено, иначе уходить нельзя. Вера потушила уже ненужную лампу, вышла во двор, глубоко вдохнула весенний воздух, погода окончательно установилась тёплая, солнечная. Она подошла к колодцу, набрала ведро воды, с трудом, тяжело переваливаясь, потащила его в дом.Дома достала тряпку, начала мыть пол. Ей это давалось нелегко, мешал выросший живот, она задыхалась, приходилось всё время останавливаться.Наконец пол был вымыт.Вера опять вернулась к колодцу, разделась, облилась холодной водой. Ёжась от холода, поспешила обратно в дом. Насухо вытерлась, тщательно причесалась, натянула своё любимое ситцевое платье лимонного цвета, которое надевала в последний раз перед войной.

Теперь предстояло самое главное. Вера сходила в чулан, принесла высушенные мухоморы. Не зря когда-то нашла их в лесу, вот и пригодились. Не ведала только, что для самой себя собирала. Ядовитые, скукожившиеся грибы она положила в кастрюльку, залила водой, поставила кипятиться. Сама, ожидаючи, села рядом, внимательно оглядела дом, не забыла ли чего напоследок.Один угол кровати оказался неаккуратно застелен. Вера подошла, поправила, теперь всё как будто хорошо, ровно.Она потянула носом, отвар был готов, запах от него шёл гадкий, тошнотворный. Сняла кастрюльку с огня, перелила тёмное, густое варево в чашку. Подождала чуток, пока остынет, в последний раз взглянула на фотографии на стене и решительно, давясь от отвращения, сделала первый глоток.

Генрих Штольц решил заехать к Вере рано, до работы. Хотел на этот раз сам завезти ей продукты, не посылать Пауля, знал, что она его терпеть не может. Заодно предполагал поговорить с ней несколько минут наедине, рассказать о письме, которое получил от отца. Сегодня предстояло много дел, из штаба вчера пришёл новый приказ, требующий немедленного выполнения, и он не знал, когда потом сумеет вырваться. Но даже жёсткий, неприятный приказ не мог изменить его превосходного настроения. Война есть война, ничего не поделаешь, и она, к сожалению, затягивается, но в каком-то смысле ему это даже на руку. Петер Бруннер, конечно, сукин сын, но надо отдать ему должное, он снял с него целый круг проблем. Организатор Бруннер безусловно отменный. По крайней мере партизаны, которые держат в напряжении все оккупационные войска, обходят Дарьино стороной. По сравнению со многими другими населёнными пунктами здесь, слава богу, более-менее тихо.Яркое весеннее солнышко навевало отрадные мысли. В конечном счёте, жизнь только начинается и всячески благоприятствует ему, Генриху Штольцу, которому вскоре предстоит стать отцом прелестного ребёнка. В том, что ребёнок будет прелестным, он не сомневался.

«Опель-Адмирал» остановился около хорошо знакомого ему дома. Даже к этому бревенчатому, грубо сработанному строению Генрих испытывал теперь умиление. Здесь его будущему младенцу суждено провести свои первые дни, прежде чем он окажется в нормальном, цивилизованном, достойном его древнего рода месте. Генрих выскочил из машины с большим пакетом в руках.Улыбаясь, подошёл, постучал в дверь.– Вера!Ответа не последовало.

Генрих Штольц постучал ещё несколько раз, потом осторожно приоткрыл дверь, вошёл внутрь, потягивая носом. Отвратительный горьковатый запах стоял в комнате. Вера, скрючившись, в беспамятстве лежала на полу, тяжело дышала. Лицо было бледное, в испарине, в глазах стояли слёзы, изо рта, образуя небольшую лужицу, сочилась чёрная пена.– Что ты с собой сделала? – отчаянно, догадываясь, в чём дело, крикнул Генрих. – Зачем?Она вдруг произнесла что-то невнятное, потом криво улыбнулась. Взгляд её блуждал, ни на чём не задерживаясь.Эта бессмысленная улыбка ужаснула Генриха. Он упал на колени, приподнял её, встряхнул несколько раз, и Веру тут же обильно вырвало тёмной, вязкой и мерзкой жидкостью.Генрих, придерживая одной рукой на весу голову Веры, два пальца другой засунул глубоко ей в горло, провоцируя на новые рвотные спазмы. Так он проделал несколько раз, до тех пор, пока рвать ей стало уже нечем, из горла пошла лишь одна желчь вперемешку с коричневой слюной.Генрих вспомнил, что в машине, в аптечке, лежит слабительное, заботливо переложил любимую женщину на кровать и бросился вон из дома.

Часа через полтора Вера пришла в себя. Сумрачный склизкий туман, в который она провалилась, рассеялся, она с удивлением увидела, что лежит на постели и рядом сидит Генрих, с тревогой глядит ей в лицо. Вера закашлялась, инстинктивно схватилась за горло, оно сильно саднило.Теперь она окончательно поняла, что произошло. Глаза её потемнели от отчаяния. Всё оказалось напрасно. Ничего не вышло. Её постигла ужасная неудача.Он вытащил её с того света, этот проклятый безумный немец, спас на утеху себе, опять обрёк на эту дикую муку.Она по-прежнему обречена жить.

– Тебе уже лучше? Какое счастье, что я подоспел вовремя, – тихо шептал Генрих. – Молчи, ничего не говори. Это я виноват. В таком состоянии тебя не следовало оставлять одну. Прости меня! Больше это не повторится! Я уже всё продумал. Завтра я отвезу тебя в Западный лес на хутор Лесной. Там сейчас живут Адам и Ханна Гальдер, старинная немецкая семья. Тебе у них понравится. Прекрасные люди, я их знаю ещё по Кёльну. Чем-то похожи на моих родителей. Я договорюсь, они присмотрят за тобой ближайшее время, пока я получу разрешение на твой отъезд. Мне нужно подготовить для тебя документы, охрану… Признаться, мне будет очень нелегко расстаться с тобой. Как же ты меня напугала, моя дорогая!.. Он нагнулся над ней, ласково обнял, прижал к себе.По лицу Веры покатились слёзы.А она-то считала, что больше уже никогда не будет плакать, что с этим покончено навсегда, так же, как и со всем остальным.Как же она ошиблась!..