Немцы ушли из посёлка так же тихо, как и пришли. Просто исчезли в один прекрасный день. Ещё через пару дней с радостными криками и песнями по центральной улице проехала моторизованная красноармейская дивизия. Почти сразу после этого в Дарьино пошли дожди, в воздухе установился особый аромат, в котором смешивались запахи первых грибов, мокрого леса, осеннего тления. Снова жидко расползлись, захлюпали дороги.

Несмотря на долгожданное освобождение, воодушевления не ощущалось, посёлок казался совсем заброшенным, опустевшим. Сильно поредел народ за четыре года немецкой оккупации. Кто на фронт ушёл, кто эвакуировался, кого в Германию угнали, а кто и никуда не девался, здесь помер, на месте.

Так, к примеру, год назад не выдержал, повесился дед Семён. Впрочем, про него было понятно, дед почти ослеп, еле двигался.

Более неожиданной для дарьинцев стала смерть почтальонши тёти Паши в самом конце февраля. К ней все привыкли, казалось, тётя Паша будет тут, в Дарьино, всегда, что бы ни случилось. Хотя она уже давным-давно, с самого начала войны, никакой почты не разносила, её по-прежнему по привычке воспринимали как почтальоншу, заинтересованно реагировали на её появление, долго смотрели вслед её грузной, переваливающейся с ноги на ногу фигуре.

И вдруг она исчезла. Хватились её только на третий день, нашли окоченевшей в нескольких метрах от собственного дома. Скорее всего – сердце, хотя никто не помнил, чтобы она на него жаловалась.

В понедельник четвёртого сентября Вера, как всегда, отправилась на работу. Уже подходя к комендатуре, почувствовала – что-то не то. Машины перед зданием не стояли, а дверь была приоткрыта, чуть поскрипывала под весенним ветром. Непривычный, странный вид. Карл Нагель терпеть не мог открытых дверей. Внутри здание оказалось совершенно пустым. Пустыми были и распахнутые шкафы, выдвинутые ящики столов, на полу валялись уже никому не нужные бумаги. Всё говорило о спешном бегстве. Немцы исчезли, ушли из Дарьина, схлынули, как отлив, оставляющий ненужные обломки на мокром песке.Вера обошла оба этажа, прошлась по комнатам, задумчиво постояла в теперь уже бывшем комендантском кабинете. Потом вышла на крыльцо, закурила и стала ждать.Советский танковый дивизион вошёл в посёлок через четыре часа.

Три дня спустя поутру Веру разбудил громкий стук в дверь. На пороге стоял молоденький солдатик. – Денисова? – уточнил он, с явным интересом поглядывая на Веру, но стараясь при этом говорить строго. – Пойдёте со мной.Вера нисколько не удивилась, давно была готова, что к ней придут, ещё позавчера.– Вы кто? – спросила она просто так, чтобы хоть что-то сказать.– Степанов я, – шмыгнул носом солдатик. – За вами, значится. Собирайтесь, пожалуйста.И деликатно прикрыл дверь.

Степанов провёл её через весь посёлок. Что-то всё время болтал по ходу, видимо, пытался развлечь. Вера слушала вполуха.Надеждам её, что в связи с ранним часом этот их проход по посёлку останется незамеченным, сбыться не удалось. Периферийным зрением она видела, что из окон на неё смотрят. Она чувствовала, что поглядывают на неё не просто с любопытством, а со злорадством, хотя, возможно, ей это и казалось.

Немецкая комендатура уже полностью завершила обратное превращение в советское административное здание. На фасаде развевался красный флаг, двое человек – один в форме, другой в штатском – заканчивали устанавливать на фронтоне новую вывеску. Внутри тоже всё изменилось. На двери комендантского кабинета появилась необычная табличка «ОСОБЫЙ ОТДЕЛ. НАЧАЛЬНИК КАШИН ИГОРЬ ОЛЕГОВИЧ».Как только они со Степановым подошли к ней, дверь распахнулась, и навстречу им, почти столкнувшись с Верой, вышел Васёк. Ей вдруг бросилось в глаза, что за прошедшие военные годы паренёк из подростка давно уже превратился в крепкого юношу.– Привет, Васёк! – искренне обрадовалась она.Парень хмуро отвёл глаза.– Здрасьте! – буркнул он и тут же шагнул в сторону, то ли стремясь побыстрей уйти, то ли уступая ей дорогу.Вера с тяжёлым сердцем вошла в кабинет.

За хорошо знакомым столом сидела новая власть в лице круглого, лысоватого человека, возраст которого Вера определить затруднилась. Ему могло быть и тридцать с небольшим, и с тем же успехом сорок с гаком. Человек что-то быстро писал.– Вот, доставил, – кашлянув, сообщил Степанов.Лысоватый оторвался от письма, бегло взглянул на Веру.– Добрый день! – поздоровалась она.– Добрый, – протянул он. – Хорошо, Степанов, пока свободен, там подожди.Солдатик вышел.– Проходите, Вера Никитична, присаживайтесь, – пригласил новый хозяин кабинета.Голос у него был высокий, а тон прохладно-любезный. Вера подошла поближе, села всё в то же старое кресло, в котором сиживала бесчисленное количество раз.Теперь лысоватый разглядывал её внимательно. В посадке его головы, манере покручивать шеей было что-то птичье, чем-то слегка напомнило ей Петера Бруннера.– Будем знакомиться, – так же холодновато произнёс он. – Надеюсь, проблем у нас не возникнет, вы мне поможете как следует во всём разобраться. Давайте приступим к делу. Рассказывайте, Вера Никитична, всё по порядку, не спеша.– Что именно вас интересует? – спросила Вера.Она хоть и готовилась, но сейчас действительно не знала, с чего начать. Помимо оперативных сведений, которые Вера регулярно передавала партизанам, в её памяти накопилось довольно много разнообразной информации о деятельности врага. Информацию эту она давно и тщательно собирала, пользуясь любой возможностью, малейшим недосмотром немцев.

Капитан Кашин нехорошо усмехнулся. Стало быть, эта смазливая бабёнка, несмотря на все ужасы войны ухитрившаяся сохранить гладкое лицо и аккуратную причёску, эта курва, немецкая подстилка, купившая себе благополучие за счёт разведения ног перед фашистом, намерена валять с ним дурочку. Ну что ж, время у него есть, можно немножко и поиграться. – Всё, Вера Никитична, – душевно сказал Кашин, – всё рассказывайте. С самого начала. Как, например, получилось, что вы всю войну провели в Дарьино? Почему не эвакуировались? Как это вас в Германию не угнали, как всех остальных?Вера вздохнула. Вот, значит, что его интересует. Этого следовало ожидать. Смешно было надеяться, что ей поверят, воспользуются её знаниями, опытом. А ведь война ещё не кончилась, она могла бы принести много пользы…

– Мне поручили поселковый архив собрать, – начала она, – из-за этого и задержалась. А потом уже поздно было, немцы пришли. А когда выяснилось, что я немецкий знаю… – Кто поручил? Когда? Как выяснилось? – прервал её особист.Голос Кашина ожесточился, верхние нотки в нём зазвенели металлом. – Всё, пожалуйста, поподробней и поточней, без всяких уловок.Вера возмутилась. Она ведь тоже рисковала, ежедневно, постоянно подвергала себя опасности…– Что вы со мной разговариваете как с преступницей?Кашин аж подпрыгнул от подобной наглости. Выскочил из-за стола, суетливо забегал по кабинету, бросал на неё уничтожающие взгляды.– А как вы хотите, чтобы я с вами разговаривал, гражданка Денисова? Вы что думаете, я вас чай пригласил пить? Кончилось это время, Вера Никитична, когда вы здесь чаи распивали! Теперь тут отдел СМЕРШ. Вам, надеюсь, известно, что это такое?– Известно, – пробормотала Вера. – Смерть шпионам.– Вот именно! И если вы думаете, что мы ничего не знаем, то это серьёзная ошибка.– Я что могла, делала для родины, – попробовала вставить Вера. – Я же…– Слова родина, – прерывая её, звонко отчеканил капитан, – вы, гражданочка, лучше при мне не произносите! У изменников родины нет!– У изменников? – ошарашенно пролепетала она.В дверь постучали.– Да, у изменников! – презрительно бросил ей особист. – Войдите!В дверь всунулся всё тот же солдат Степанов.– К вам Тимофеевский приехал, – объявил он..– Вот хорошо, пусть заходит, – обрадовался Кашин. – А ты отведи пока гражданку Денисову на второй этаж, запри её в бухгалтерии. Пусть там посидит, подумает. Вот вам бумага, Вера Никитична, опишите всю вашу жизнь в оккупации.Он опять перешёл на свой любезный холодный тон:– Особо нас интересуют все подробности вашего сотрудничества с немецкими властями. Вашу участь, Денисова, только полное чистосердечное признание может облегчить! Ты всё понял, Степанов?– Ага, – кивнул солдатик. – Так точно.– Идите! – распорядился капитан и, больше не глядя на Веру, вернулся за стол.Вера ошеломлённо смотрела на него, осознавая, что разговор закончен, больше он с ней ничего обсуждать не собирается.Степанов тем временем уже подхватывал её под локоть, мягко, но настойчиво выводил из кабинета.

Не успев выйти, она, однако, тут же наткнулась на ждущего за дверью Тимофеевского. – Вера! – искренне обрадовался партизан.– Здрасьте, Владимир Григорьевич!Она грустно улыбнулась.– Здравствуй, здравствуй!Тимофеевский тепло обнял её, всмотрелся в лицо, подмигнул.– Всё-таки дожили, значит!..Кашин через открытую дверь с интересом наблюдал за этой встречей. Знаменитый партизанский командир и немецкая подстилка.Что может быть у них общего?.. – Послушай, ты что, уже уходишь? – спросил Веру Тимофеевский.Ему не хотелось отпускать её. Последний и единственный до этого раз они встречались при трагических обстоятельствах. В ту ночь Вера очень помогла ему пережить смерть Романа, которого он любил как сына.– Не уходи пока, подожди меня, – попросил командир, – ладно? Я с тобой поговорить хочу.Вера горько усмехнулась:– Куда же я уйду теперь, Владимир Григорьевич?Тимофеевский внимательно взглянул на неё. Усмешка эта ему совсем не понравилась.– Вот и славно! – сказал он и шагнул в кабинет.– Ну, здравствуй, Кашин! – раздался оттуда его рокочущий голос. – Вот какое дело, значит…Дверь за ним плотно закрылась. Вера почувствовала, что кто-то трогает её за плечо. Она повернулась.– Пойдёмте! – сказал Степанов, глядя на неё каким-то щенячьим взглядом. – Значится, велено вас наверх отвести…Вера хоть и была намного старше, однако чем-то неуловимо напоминала ему Галю Мариненко, девчонку, с которой он познакомился на танцах перед войной.

Они поднялись на второй этаж. Степанов всё время что-то говорил, Вера не слушала. В третьей комнате справа когда-то располагалась бухгалтерия, потом тут сидели связисты, а сейчас, похоже, пустое помещение использовали как камеру предварительного заключения. Во всяком случае, не перестающий что-то болтать Степанов завёл Веру именно туда, с извинениями, закрыл на замок в два оборота. Вера слушала, как поворачивается ключ в замке, как удаляются шаги солдата.Она тяжело вздохнула, подошла к окну.Сейчас ей стало окончательно понятно, почему её заперли именно в эту комнату. Из других окон можно было вылезти на карниз, а оттуда дойти до угла, спуститься на землю, держась за водосток. Под этим же окном никакого карниза не было, здесь можно только сигануть вниз, иначе никак, а этаж высокий, по-любому ноги переломаешь.Да если бы ей и удалось незаметно спрыгнуть без переломов, куда бежать-то?И от кого – от своих же?.. А ведь предупреждал её Генрих, точно предвидел всю картину. Где-то он теперь?..Вера вдруг поймала себя на том, что впервые думает о Штольце без озлобления, даже с каким-то оттенком жалости.Она тут же отбросила от себя эти мысли. Знала, какие вопросы незамедлительно последуют дальше, если продолжать размышлять о нём. Где их сын? Что с ним? Удалось ли Наде его спасти? И где сейчас она?Об этом думать вообще нельзя . Это табу . Генрих скорее всего либо погиб, либо в плену, третьего не дано. А в плену их тоже долго не держат, кормить эту ораву пленных нечем, поэтому их быстро ликвидируют , о чём ей по дороге сюда рассказал словоохотливый Степанов. Правда это или неправда – не важно. Важно, что Генриха больше нет. И сына у них тоже нет.И никогда не было.

Вера почувствовала, как горит лицо, прижалась пылающим лбом к холодному стеклу. Площадь внизу ожила. По ней ходили сельчане, о чём-то переговаривались с солдатами. Окружённый девчонками и парнями, что-то оживлённо рассказывал Васёк. Сейчас надо очень тщательно продумать, что и как написать. Каждое слово может быть истолковано превратно этим лысоватым капитаном. Ему уже, небось, наговорили с три короба все кому не лень… Но с другой стороны, мало ли кто что говорит, никаких свидетелей ведь нету. То, что Генрих заезжал к ней в дом иногда, это правда. За это она готова ответить. А больше – ничего. Понятно, что и за меньшие преступления людей расстреливают. Но она всё объяснит, только надо найти правильные слова.Она их найдёт, сейчас подумает и найдёт.Лишь бы дождаться Наташу! Она обязана найти эти слова. Война ведь кончится рано или поздно. А там, глядишь, и Миша отыщется. Она же чувствует, что он жив. Ради них двоих она ещё немного поборется за свою жизнь. Этот особист зря считает, что он её запугал. Немцы и те её не запугали.Это не немцы – это свои! Немцев можно было обмануть, своих нельзя, не получится. Да она и не собирается этого делать. В конце концов, сколько успешных партизанских операций было проведено с её помощью. Разве не так? Чего ей бояться?! Она расскажет всё как есть.Почти всё как есть… А там будь что будет.

Вера отошла от окна, села за стол, задумчиво подвинула к себе лист бумаги, обмакнула ручку в чернильницу и начала писать. Спустя два часа всё тот же Степанов открыл дверь и на этот раз молча, пряча глаза, отвёл Веру вниз, к капитану Кашину.

Вера робко вошла в кабинет, с облегчением увидела, что Тимофеевский всё ещё там, сидит у стола на её месте, в старом кресле. Стараясь не смотреть на него, она приблизилась, протянула капитану кипу исписанных листов. – Вот я написала здесь… Всё как было.Кашин взял бумаги, небрежно положил их на стол.– Садитесь, Вера Никитична, – предложил он, показывая на стул.Вера сразу уловила, что тон его несколько изменился, потеплел. Она напряглась, предполагая подвох, ловушку.– Дело ваше непростое, – продолжил особист, – скрывать не буду. Тут Владимир Григорьевич кое-что осветил по вашему вопросу… Вы не думайте, я ведь тоже войну прошёл, многое понимаю… Короче, предлагаю вам искупить вину честным трудом. Возвращайтесь к работе, Вера Никитична! Бумаги ваши мы, конечно, внимательно почитаем, но, думаю, пусть они пока полежат. Потом разберёмся.Вера, с трудом переваривая услышанное, переводила недоумённый взгляд с одного на другого, не могла поверить, что её ситуация вдруг так резко изменилась.Тимофеевский смотрел на неё лукаво, ей даже показалось, что он еле заметно подмигнул ей. Всё это было каким-то чудом, она готовилась совсем к другому.– К какой работе? – медленно спросила Вера.– К вашей непосредственной, Вера Никитична, – улыбнулся Кашин.Улыбка сильно изменила его. Он уже совсем не походил на Бруннера.Тот никогда бы не смог так улыбнуться.

– Война, конечно, ещё идёт, – терпеливо, как маленькой, начал объяснять капитан, – но ждать её окончания мы не будем. Может, она ещё год протянется, кто знает. Здесь у нас советская власть, понятно? И мы будем жить согласно ей. Нормально жить. Насколько это возможно, конечно. Вот сейчас школу будем восстанавливать. Скоро дети вернутся. – Я что, буду опять немецкий преподавать? – всё ещё недоумевала Вера.Кашин посерьёзнел, погладил лысину.Время непростое, всё надо делать осмотрительно, обдуманно, главное, не торопиться принимать решения. Удачно, что Тимофеевский появился так вовремя. А ведь чуть не влип, мог легко напортачить, совершить грубую ошибку. Его бы за это потом по головке не погладили. Война, надо полагать, в этом году закончится, наши уже в Польшу вошли… И Тимофеевский, по его сведениям, по окончании войны скорее всего станет главным человеком в области, его прочат в первые секретари. Ничего не скажешь – герой! Сразу видно, характер у этого мужика крутой, да и связи в верхах немалые. И эта Денисова при его поддержке ещё, глядишь, героя получит. Так что делу пока ход давать не стоит. Но бумажки на неё, конечно, пусть полежат. Мало ли как что обернётся. Бдительность никогда не помешает.– Ну, с этим мы пока спешить не будем, Вера Никитична, – сказал он. – Начнёте завхозом работать. А пока подберём надёжного опытного директора, будете временно исполнять его обязанности.– А Алла Петровна как же? – окончательно запуталась Вера.– Бывший директор Кошеверова больше не вернётся, – перешёл на сухой официальный тон особист. – Она умерла в эвакуации. Людей, Вера Никитична, категорически не хватает. Из-за войны очень много детей осталось сиротами, так что есть решение переоборудовать дарьинскую школу в интернат.– Детский дом? – уточнила Вера.Непривычное слово «интернат» звучало для неё диковато.– Ну вроде того, – кивнул Кашин. – Ну так что, берётесь?Вера снова поглядела на Тимофеевского.На этот раз командир подмигнул ей вполне отчётливо и с таким лукавым прищуром, что она чуть не засмеялась.– Берусь, – твёрдо сказала Вера.