Теперь не могло быть и речи теперь, что Надя с Алёшей поедут в Дарьино, об этом старались вообще не говорить.

Да и сам Алёша, надо сказать, живущий в своём детском мире, то ли каким-то непостижимым образом понял что-то, то ли просто постепенно потерял интерес к поездке. Во всяком случае, он совсем перестал спрашивать, когда же, наконец, они отправятся к тёте Вере.

Впрочем, о Вере по негласной договорённости Надя и Миша при встречах почти не упоминали, хотя оба думали о ней постоянно.

За лето ему удалось приехать в город ещё только один разок, но зато осень оказалась на редкость удачной. Осенью они виделись часто, аж четыре раза, и ещё трижды зимой.

Жили этими встречами, ждали их с нетерпением долгие недели, потом внезапно обрушивались на них два-три невероятно счастливых денька, они наслаждались ими в полной мере и опять прощались на неопределённое время, не в силах принять никаких решений.

Да, собственно, что можно решить?! Вместе они жить не могли, нельзя было даже помыслить, чтобы нанести такой удар Вере, Михаил об этом и не заикался. Но и расстаться окончательно у них не хватало сил. Пробовали пару раз, однако ничего не вышло, при первой же возможности он опять приехал, всё началось снова.

К тому же Михаил всё больше привязывался к мальчику, тосковал по нёму, заранее продумывал ставшие традиционными подарки. И Алёша отвечал ему тем же, тоже постоянно ждал его приездов, бросался к нему на шею с радостным криком.

Так и тянулось от раза к разу.

Жизнь между тем шла вперёд, но что-то всё время неуловимо и нехорошо менялось в этом её беспрестанном движении. Так, скажем, вдруг отменили выходной на День Победы, Михаил очень рассчитывал на него, девятое мая в этом году выпадало на пятницу, он собирался уехать на четыре дня, прихватив четверг. А оказалось, что уже ничего не празднуется, как раньше, ни салютов, ни фейерверков, никаких таких торжественных заседаний больше не будет.На вопрос Михаила, как же так, зазря, что ли, воевали, кровь свою проливали, приехавший из Светозерска партначальник пояснил, что вы, мол, мужики, больно заноситься стали, одёрнуть вас надобно.Михаил ещё хотел кое о чём спросить, распирало его, но увидел, что Глеб Кондратов еле заметно повёл глазами, понял, что может только хуже сделать, ещё не дай бог заберут его, вообще тогда Надю не увидит, и перетерпел, смолчал. Решил, что раз праздников лишили, то непременно выберется в город раньше, ещё до майских, обязательно изыщет возможность.

С Верой отношения постепенно выровнялись, претензий он ей больше никаких не предъявлял, но и прежняя близость никогда уже не вернулась. Спали они по отдельности, разговаривали между собой немного, родственно соседствовали , по выражению Михаила. Вера чувствовала, что с мужем что-то происходит, видела, что возвращается он из командировки совсем другим. Но вопросов не задавала, не хотела нарываться на грубый ответ, а ещё пуще страшилась узнать правду, убедиться в том, что смутные её подозрения имеют под собой реальную основу, и придётся тогда с этой новой реальностью разбираться, то бишь предпринимать какие-то действия. А она отнюдь не была уверена, что способна на это, сможет совладать со всем, вовсе не чувствовала в себе прежних сил, помогавших ей когда-то переживать самые тяжёлые жизненные ситуации. Она ещё как-то держалась после смерти Наташи, цеплялась в тот период за надежду разыскать и вернуть мужа. Возвращение же Михаила, вернее, его отторжение от неё, невозможность восстановить их нормальную семейную жизнь понемногу день за днём, капля за каплей, подтачивали её природное жизнелюбие, высасывали когда-то радостную, казавшуюся нескончаемой энергию, превращали её в старую женщину с ещё пока молодым лицом. Единственное, что теперь поддерживало Веру, были интернатовские дети, ощущение полезности, даже необходимости им.

Однажды, в апреле сорок седьмого, когда всё снова стало зеленеть, набухать и весенние запахи с невероятной остротой вливались в дом сквозь наконец-то открытое на ночь окно, Михаил и Вера, погасив свет, лежали в своих постелях в разных сторонах комнаты. Каждый делал вид, что спит. – Слышь, Вер? – негромко раздалось в темноте. – Ты спишь, нет?– Что, Миш? – не сразу откликнулась она.Ничего хорошего от разговора Вера всё равно не ждала, проще было притвориться спящей, тем более что устала она сегодня смертельно. Но всё же не решилась на это, отозвалась.– Я тебе забыл сказать, – зевнув, произнёс он. – Я завтра в город уезжаю.– Как, опять? – не удержалась Вера.На душе тут же стало скверно, щемяще-тоскливо. Недаром она не хотела отвечать.– Что значит «опять»? – возмутился из своего угла Михаил. – Надо – значит, надо!Эти слова он произнёс искренне, с чувством. Он не видел Надю и Алёшу вот уже три недели и не мог дождаться новой оказии, считал дни.– Сколько можно туда мотаться? – в сердцах произнесла Вера. – Ты же только в марте был. Почти неделю…– Не неделю, а четыре дня! – перебил он. – А ты чего, следишь за мной?Она ничего не ответила, это был вызов, а ей совсем не хотелось доводить разговор до скандала.– Сколько нужно, столько и езжу, – примиряюще объявил Михаил. – Я ж не для себя стараюсь… Мне со склада надо насосы получить. И двигатель новый для Гришки надо выбить. Посевная на носу… Ты лучше своим интернатом занимайся, а в мои дела не лезь! Спи!Вера услышала, как сердито заскрипела его кровать, он отворачивался к стенке.Потом всё затихло.

Она долго лежала с открытыми глазами, раздумывала над его словами. Почему он спросил, не следит ли она за ним?.. Значит, есть за чем следить? Чего он так испугался?..

К утру она всё решила. Больше так жить невозможно. Это всё равно какое-то медленное умирание, а не жизнь. Но для того чтобы понять, как её можно изменить, она должна точно выяснить, что происходит.И она это узнает. Чего бы это ей не стоило.

Вера шла по длинному школьному коридору, машинально отвечала на радостные приветствия высыпавших на перемену учеников. Она завернула за угол, остановилась около двери с надписью «ДИРЕКТОР», постояла перед ней несколько секунд в задумчивости, потом постучалась и, услышав « Входите!» , открыла дверь и шагнула внутрь. Новый директор дарьинского интерната Борис Иосифович Рудь, пожилой сухопарый мужчина с орденской планкой на груди, любезно протянул ей узкую ладонь:– Здравствуйте, Вера Никитична, вы очень кстати зашли. Я вот о чём хотел с вам поговорить. Как вы смотрите на то, чтобы вернуться к преподавательской деятельности?Вера, опешив, смотрела на директора. Она совсем не за этим сюда шла. Неужели с неё наконец сняты все подозрения и она может вздохнуть свободно?..Или это инициатива самого Рудя? В этом случае она и его подведёт, если согласится.

– Я бы с радостью, Борис Иосифович, – нерешительно начала она, – но только… – Я понимаю, что вас заботит, Вера Никитична, – перебил её директор, – но, думаю, что мне пойдут навстречу. Я даже уверен в этом, поскольку у нас был разговор с председателем на эту тему. Вы же сами знаете, какая в интернате нехватка учителей.– А потом немецкий… – всё ещё сомневалась Вера.– Ну, с немецким мы пока подождём, – улыбнулся Борис Иосифович.От улыбки он сразу помолодел. Вера с удивлением отметила, что он далеко не так стар, как ей до этого казалось, вполне ещё видный мужчина.– От немецкого, признаться, я и сам пока что шарахаюсь, а вот если бы вы могли полностью взять на себя второй «Б», то очень бы нас выручили. А то Беспрозванная у нас завтра в декрет уходит. Как вы думаете, справитесь?– Справлюсь, конечно.Вера представила себе, как войдёт в класс, как обратится с приветствием к новым ученикам… Это будет замечательно ! Она тут же испугалась, что Рудь передумает. – Даже не сомневайтесь, Борис Иосифович. Я ж с ними и так сколько времени провожу!..Директор, внимательно наблюдавший за ней, с одобрением кивнул.– Ну вот и отлично. Послезавтра и приступайте. Поговорите с Зинаидой Васильевной, она вас введёт в курс программы. Остальное я беру на себя, не волнуйтесь. А на должность завхоза у меня есть кандидатура, я его завтра приглашу, чтобы вы могли дела передать. Ну, желаю успеха!Вера ещё раз ощутила твёрдое пожатие его сухой ладони. Она, однако, мешкала, не уходила.– У вас ещё ко мне какое-то дело было? – вспомнил Рудь.– Мне бы надо в город съездить, Борис Иосифович, – снова помрачнела Вера.Из-за радостной новости она чуть не забыла самое важное.– На денёк. По личным делам.– А зачем же, дорогая Вера Никитична, просто по личным ехать! – развёл руками директор. – Это неправильно. Мы вам командировочку оформим, чтобы вы спокойно в гостинице могли остановиться, суточные получить. А вы там заодно в облоно зайдёте насчёт книжек. Учебников-то никаких нет. Пусть хоть чем-то помогут. И кстати, хрестоматии по родной речи для начальной школы, то есть для вас же, тоже нет. Как учить-то будете? Вот вы там их и потрясите на эту тему. Постарайтесь попасть к Веселовской Зое Геннадьевне, завсектором начальных школ, привет ей передайте. Ну, а если уж там ничего не выйдет, попробуйте в гороно, может, они помогут.Рудь внезапно лукаво улыбнулся. Смеющиеся глаза окружила сеточка морщинок.– Я вам секрет выдам, Вера Никитична, начальники обоих этих отделов образования друг друга терпеть не могут, у них общий сердечный интерес. Впрочем, этот секрет все в Светозёрске знают. И некоторые люди его умело используют, понимаете?Вера кивнула. Как можно сыграть на мужской ревности, она прекрасно понимала.– Вот и отлично.Глаза у директора по-прежнему смеялись.– Ну так что, договорились? На ночь ехать не стоит, не советую. Лучше поезжайте завтра первым автобусом, утром уже будете на месте, целый день впереди. Успеете, как вы думаете?Теперь и Вера улыбнулась.– Конечно, успею.

Даже удивительно, как директор всё хорошо придумал. Лучше и быть не могло! Она вдруг опять, как при Алле Петровне, у которой когда-то начинала, ощутила себя совсем молоденькой, неопытной, нуждающейся в опёке и совете.– Да, я всё сделаю. Не беспокойтесь, Борис Иосифович. Спасибо вам за всё.Она уже шагнула к двери, но Рудь вдруг остановил её:– Вера Никитична!– Да?– Но послезавтра вы в любом случае должны быть здесь. К первому уроку. Вернётесь?Вера попыталась снова обнаружить лукавые искорки в серых глазах директора, но безуспешно. Они смотрели пытливо, однако, вполне серьёзно.– Обязательно, – так же серьёзно ответила она.