– И он приехал? – осторожно спросила я, подозревая самое нехорошее.

– Да-с, – сказал Федор Аполлинарьевич и замолчал.

– Он приехал и забрал три картины, – пояснил майор Здоренко, – оставив письмо и акт с подписью и печатью вашей неприличной газетки. Вот так, Бойкова. И как прикажешь тебя сейчас называть? Сонька-Золотая ручка? Или Лелька-папарацци?

– Шутить изволите? – сухо спросила я у майора и обратилась к Траубе: – Федор Аполлинарьевич, вот со мною рядом Сергей Иванович Кряжимский. Это он приезжал к вам вчера?

– Вашего Кряжимского со вчерашним синяком я успел разглядеть, – тихо и грустно ответил мне Траубе, – это не он. Поэтому я и разволновался.

– А почему синяк вчерашний? – сразу же насторожился майор Здоренко.

– Потому что он вчерашний, – пояснил Траубе, – я по оттенкам это определил. У свежего синяка больше красного цвета и…

– Я не об этом, – отмахнулся от объяснений Федора Аполлинарьевича майор, – ну это меня будет интересовать во вторую очередь. Бойкова! – снова обратился майор ко мне. – Теперь ты поняла, о чем речь? Похитили мошенническим образом три ценные картины отечественных художников…

– Не ценные, а ценнейшие! Ценнейшие! – крикнул Федор Аполлинарьевич. – Вы знаете, как ценится Кандинский маслом на Западе? А знаете – почему? Потому что их мало! Мало! Все картины наперечет, и весь мир знает, что эта картина у меня!.. А теперь ее у меня нет!! Нет!!

– Я понял. Картины ценнейшие, – предельно спокойно сказал майор Здоренко. – Короче, Бойкова, откуда у этого парня была бумажка из банка, выданная вашей конторой? Это – раз! Второй вопрос интереснее. Бумажку можно и самому нарисовать при большом желании. А вот откуда у него доверенность от вашей газеты и откуда вообще кто-то знал, что Кряжимский собирался приехать вчера? И почему, черт возьми, он не приехал?! Кряжимский! – рявкнул майор Здоренко. – Ты что, на старости лет решил свой бизнес открыть?! Картины стал пи… воровать? Ведь сядешь, дубина! Сядешь на нары за свою глупость!

Сергей Иванович покраснел, снял очки и завертел их в руках.

– Да не он это был, – устало сказал Федор Аполлинарьевич. – Вчера приезжал молодой человек примерно тридцати лет. С бородой, с длинными волосами каштанового цвета. У него тоже были очки. Глаза голубые. Картавит… – Федор Иванович задумался на секунду и продолжил: – Рост приблизительно метр семьдесят пять. Рыхловат. Пузо отрастил, как подушку приложил. Неприятная фактура. Не стал бы его писать.

– Хорошее описание, – пробормотал майор Здоренко. – Есть такой старинный ментовский анекдот. Особые приметы: усов и бороды нет.

– Это был очень хороший Кандинский, – плачущим голосом проговорил Федор Аполлинарьевич. – Как будто нельзя было дождаться, когда я умру… Сволочи! Погибшие души.

– Ну это безусловно, – кивнул майор Здоренко. – А вот если вы заговорили о смерти, то кому после вашей смерти достанутся эти картины?

– Нашей городской картинной галерее, – сказал Траубе. – Они должны будут сделать мой персональный зал. Мои работы и работы других художников из моей коллекции. Зал Ф. А. Траубе. Я сочиняю текст завещания. Дети будут моими душеприказчиками.

Федор Аполлинарьевич закрыл глаза и сложил руки на груди. Создалось впечатление, что он репетирует свою позу в гробу.

Шучу, конечно, но все равно такое впечатление было. Майор, похоже, тоже так и понял. Он бросил неодобрительный взгляд на художника и снова обратился ко мне:

– Ну что, Бойкова, вспомнила? А то я тебя, как Мюллер Штирлица, запру в камере, и будешь из спичек ежиков выкладывать. Откуда у мошенников доверенность?

– Говорили же про одного мошенника, – напомнила я.

– На такое дело по одному не ходят, поверь мне, – заметил майор. – Ну что?

– Не знаю, – ответила я, – но догадываюсь. Кстати, становится ясным и вчерашнее происшествие и с маньяком, и с Кряжимским.

– Да, так что там с тобой, Кряжимский, – вспомнил майор, – с авторучкой подрался? И кто кого? Вижу, вижу, ты стоял твердо! И какой счет? Один – один?

Сергей Иванович совсем стушевался, и снова пришлось выступить мне.

Я рассказала о вчерашних приключениях Сергея Ивановича, о своих подозрениях по поводу «нашего» маньяка, замыслившего весь этот балаган только с одной целью – украсть письмо из банка и бланк доверенности газеты.

– Теперь все становится ясным, – сказала я, – маньяк, похитивший Сергея Ивановича, и тот придурок, что устроил у нас пожар, – это один и тот же человек, и цель его ясна! И по времени получается!

– Обоснуй, – нахмурился майор Здоренко.

– То, что они оба были в кепках, это не доказательство, я понимаю, но, после того как у Сергея Ивановича не было обнаружено письма из банка, его оглушили и поехали к нам. Именно за письмом! Оно было целью всей катавасии! А когда попутно у меня в столе были обнаружены и доверенности, то прихватили и их. Вот и все.

– Про доверенности только сейчас придумала? – ухмыльнулся майор Здоренко.

– Да, – призналась я.

– Складно, – одобрил он, – не забудь эту лапшичку оставить для следователя. Авось проглотит.

– Вы мне не верите? – удивилась я. – А почему?

– А потому, – с угрозой сказал майор, – а вот потому, что откуда же неизвестный нам мошенник узнал про письмо? Откуда он вообще узнал про картины, про ваши контакты с Траубе? А я скажу тебе откуда, – майор повысил голос, – от вас же! От вас и произошла утечка! Или пришла наводка! Из вашей газетки! Поняла?!

– Нет! – крикнула в ответ я. Что поделаешь, чужая нервозность заражает. – Я сама про все эти дела узнала только вчера утром! А про Кандинского только сегодня впервые услыхала!

Я сделала миниатюрную паузу и быстро поправилась:

– Про такого художника я наслышана, конечно, но что его картины есть у Федора Аполлинарьевича, я не знала. – Я еще раз подумала и призналась во всем: – Да и про самого Федора Аполлинарьевича я услышала тоже только вчера.

– Ох, – вздохнул Траубе, – молодежь, молодежь! Ничем-то она не интересуется!

– И от кого же ты узнала? – сладко спросил майор. – Уж не от Кряжимского ли?

– От него, – тихо сказала я и, кажется, покраснела.

– А мне сказали, что переговоры велись недели две, не меньше? – тем же сладким голосом спросил майор у Сергея Ивановича.

– Так и есть, – признался тот.

– Ну видишь, как хорошо, Кряжимский, – улыбнулся майор, – за полдня такого дела не спланируешь, а за пару недель можно. Правильно я говорю? Правильно!

В это время нас прервали. Подошли эксперты, приехавшие с майором, и доложили о предварительных результатах своей работы.

Экспертов было двое. Один высокий, другой низкий. Один толстый, другой тонкий. И оба весьма затрапезные, потертые какие-то и невзрачные. Я бы даже сказала, что на экспертов они не были похожи, а больше всего походили на обыкновенных слесарей с какого-то среднего свечного заводика.

Оба этих мужичка – по-иному и не скажешь – расположились в кабинете Траубе очень свободно. Один, который тонкий и низенький, даже достал из «дипломата» бутерброд и начал его жевать, не обращая внимания ни на кого.

Докладывал второй. Толстый. По словам толстого, оба взрыва были несерьезными. Почти. Затрапезные спецы определили, что взрывались в основном детские петарды. Правда, они тут же оговорились, что в достаточном количестве такие игрушки могут и пальчик оторвать, и глазик выжечь, но убить – вряд ли.

При этих словах бутерброд у худого встал в горле комом, он откашлялся и сделал дополнение. Но сказал он немного и ненамного изменил впечатление. По его словам выходило, что теоретически собранные в кучку эти штучки могут и голову оторвать. Все зависит от размеров кучки и от того, насколько глубоко будет зарыта голова в эту кучку.

Для Федора Аполлинарьевича кучка оказалась не слишком большой. Вообще все это походило бы на дурацкую детскую шуточку, но только в том случае, если бы в доме были дети. Дети были, но не того возраста. Это и заметил Здоренко. Он обратился к внимательно слушающему Траубе:

– А внуки ваши где, Федор Аполлинарьевич?

– У себя дома, где же еще! – проворчал Траубе. – Я пока воспитывал этих троих мерзавцев, проникся к детишкам в принципе таким раздражением, что видеть их не хочу. Хотя очень люблю. Тоже в принципе.

– Как можно любить детей «в принципе?» – не выдержала я.

– Они – продолжатели рода. И, кроме этого, больше ни на что не годны! – заявил Траубе и добавил: – Мерзавцы, сволочи, негодяи, лентяи.

Я вздохнула и подумала, что невозмутимый Петр, пожалуй, не совсем не прав. Лучше иметь обыкновенного папу, чем такого талантливого.

Эксперты ушли, майор Здоренко со значением почесал себе шею – сперва с одной стороны, потом с другой – и снял наконец-таки фуражку.

– Вот такие дела, – произнес он задумчиво. – А вы, Федор Аполлонович, кому рассказывали о предложениях, поступивших из газеты «Свидетель»?

– Аполлинарьевич, – хмуро поправил его Траубе.

– Не понял, кому? – переспросил майор.

– Аполлинарьевич! – рявкнул Траубе, да так, что даже майор Здоренко вздрогнул и удивленно воззрился на этого бодрого старикана.

– Неужели так трудно запомнить, как меня зовут?! – возмущенно высказал Траубе. – Это во-первых. А во-вторых, какого черта вы тут задаете эти идиотские вопросы? Я видел лицо этого Кряжимского, – Траубе ткнул пальцем перед собой, но было ясно, что он имеет в виду Сергея Ивановича, – у него на лице написано, что он… – Федор Аполлинарьевич замолчал, подумал и уже спокойнее произнес: – Он не мог этого сделать, потому что не мог! Ищите настоящих преступников и… и оставьте меня в покое наконец! Мне и так тяжко, а тут вы еще!..

Майор почесал затылок, надел фуражку, и тут в кабинет вошла Варвара.

– Папа, пора принимать твое лекарство, – строго сказала она.

– Опять пилюльки, – заныл Траубе, – господи, когда же сдохну и навсегда впишусь в историю человечества в графе «Искусство»?!

Майор приоткрыл рот, встал и вышел, кажется, даже забыв рот закрыть. С такими персонажами он явно встречался впервые за всю свою практику.

Мы с Кряжимским вышли следом за ним.

– Ну и дела творятся, – пробормотал майор, останавливаясь в коридоре, – а дедулька-то того, с приветом. И с очень охрененным!

– Великий человек! – значительно подняв палец, сказал Кряжимский. – Последний из…

– Да пошел ты на хер, Кряжимский! – окрысился майор. – Он просто дурак, а ты дурак в кубе! Давай-ка быстренько соображай, кому растрепал про свои дела с этим гениальным пердуном. – Майор неожиданно громко рассмеялся. – А он правильно намекнул, что у тебя бы ума не хватило тиснуть картины! Ты понял его намек? Я – понял!

Кряжимский совсем обиделся и, плотно сжав губы, шагнул к майору.

– Ой, не надо, а, – мягко сказал майор и ладонью оттолкнул от себя Сергея Ивановича. Толчок оказался очень несерьезным, но Сергей Иванович отшатнулся и едва не упал.

– Ты успокойся. – Майор вынул из кармана пачку сигарет и протянул ее мне. – Будешь?

– Вы прекратите хамить! – сказала я и отказалась от предложения.

Майор покачал головой.

– Пойдемте-ка все на свежий воздух, пообщаемся, – твердо сказал он. – Ты, Бойкова, собери свою команду, а этот, – он хмыкнул и весело посмотрел на Кряжимского, – со мной пойдет. Как бы в бега не подался, вот чего боюсь! – Заржав в полный голос, майор первым пошел на улицу.

Сад внешне не изменился. Среди деревьев бродили несколько человек весьма казенного вида, и они явно скучали.

– Не пойму я, – пробормотал майор, махнув рукой бродящим по саду своим подчиненным, чтобы они шли в машины. – Слишком уж как-то ненатурально. Непонятно. Взрывы такие смешные, что рассматривать их как покушение даже нельзя. Начинаешь чувствовать себя дураком.

Я промолчала.

– Ты уверена, Бойкова, – без перехода продолжил майор, – что свои горелки ты не могла оставить включенными?

– Исключено, – ответила я. – Насчет одной можно было бы посомневаться, но все четыре! Такого просто не бывает.

– Все бывает, – буркнул майор. – Даже смешнее. Однако если предположить, что ты права, а тут я тебе почему-то верю, то все это можно увязать с кражей картин. Картины украли, а чтобы выиграть время, решили тебя затормозить. Предположим, ты отравилась, следовательно, сегодня вы не приезжаете сюда. Следовательно, этот старый валенок не поднимает шум по поводу кражи. Получается время, за которое картины не только спокойно покидают нашу область, но и едут еще дальше.

– За границу?

– За границу, – вздохнул майор. – А что, Кандинский на самом деле дорогой художник?

Я кивнула.

Майор выругался.

– А на чем приезжал вчера этот псевдо-Кряжимский? – спросила я.

– Бойкова! – простонал майор. – Ну не лезь ты туда, где тебе не место! Все уже выяснено, и ничего не узнано! Старый пень вчера был один. Это сегодня вся его шизанутая семейка собралась. А вчера не было никого! А он говорит, что, как всегда, торчал в саду, тут позвонили, вошел этот парень, ну и все произошло. Пусть опера опрашивают соседей, но сама ведь видишь, как он тут живет – до соседей не докричишься. Но, может быть, что-нибудь нароют.

– А вы будете сообщать в таможни или куда положено в таких случаях? – спросила я, и майор, притворно застонав, отвернулся. На его языке это означало, что сие не моего ума дело.

Мы подошли к воротам и услыхали за ними шум мотора подъехавшей машины.

– Опера, – сказал Здоренко, – пойдем встретим.

Мы вышли на улицу и увидели новый «БМВ» третьей серии табачного цвета. Машина только сейчас подъехала и разворачивалась на пятачке, аккуратно лавируя между стоящими там автомобилями.

Моя «ладушка» была поставлена умнее всех, я это сразу отметила. Она стояла слева, почти прижавшись к кустам, высовывающимся из-за изгороди. По другую сторону площадки, прижавшись друг к другу, стояли две милицейские машины.

«БМВ» покрутилась и встала рядом с ними. Только она остановилась, как водитель посигналил.

– Не в нашу честь, – успокоил меня майор, – понятия не имею, кто приехал. Наверное, еще один художник. Сбегаются тут, как насекомые вредные.

Майор сплюнул себе под ноги.

Калитка в воротах позади нас отворилась, и вышел Петр.

– Ну, поеду я, – сказал он нам, ни к кому в отдельности не обращаясь. Поэтому мы оба и промолчали.

Помолчав, Петр добавил, как бы подумав вслух:

– Вот тачану себе прикупил недавно…

Не дождавшись и на этот раз от нас никакой реакции, Петр пошел к «БМВ». Я не видела за тонированными стеклами, кто сидел за рулем, но подошел Петр к машине именно с левой стороны. Он открыл дверь и начал садиться. Наверное, водитель уже пересел.

В этот момент опустилось стекло задней левой дверцы и высунулась веселая мальчишеская мордашка.

– Здравствуйте, тетенька! – крикнул мальчишка.

Я вздрогнула, вгляделась и узнала нашего вчерашнего подкидыша.

– Ах, ты… – только и успела сказать я, и тут земля сотряслась от третьего взрыва.

Машина тяжко подскочила на месте, из салона вырвалось пламя. Раздался еще один взрыв, чуть тише первого. Дверцы выпали наружу, и вся эта новенькая «БМВ» через секунду уже пылала ярким пламенем.

Мне жаром опалило лицо, я повернулась и ткнулась лицом в грудь майора Здоренко.

Он пошатнулся, но устоял на ногах, как стойкий оловянный солдатик. Подхватив меня в охапку, да так ловко, словно всю жизнь тренировался к этому моменту, майор моментально уволок меня за ворота. Я и понять не смогла, как это так получилось – мы снова были во дворе.

– Что же это такое? – всхлипнула я.

– Тихо-тихо, – прошептал мне майор, поглаживая по спине. – Сам чуть не испугался херни этой.

Из дома высыпал народ, и все бежали к нам с криками. Всем было интересно, что же произошло, одной мне было неинтересно, и не потому, что я все знала.

Что случилось потом, я помню плохо: наверное, нервишки мои растрепанные не выдержали испытаний, обрушившихся на них…

Когда я открыла глаза, то первым делом посмотрела на то, что было перед глазами. Так как я лежала, и лежала на спине, то смотрела на потолок. Разглядывая что-то зелено-черное и прихотливое, я с удивлением увидела, что на потолке изображен крокодил.

Я закрыла глаза и снова их открыла. Присмотревшись, я поняла, что не ошиблась: точно, крокодил.

«Ну все, Оля, приплыли», – подумала я и всхлипнула. Не знаю, как у других получается, но если я заметила, что сошла с ума, то мне себя стало жалко. Я вдруг четко поняла, что наступил конец всему: редакции, газете, жизни.

Я заплакала. Да, признаюсь, и мне ни капельки не стыдно. Открытие, которое я только что сделала, нуждалось в орошении слезами. Вот оно и оросилось.

Я лежала и шмыгала носом, думая, что со мною поступили еще по-человечески: на мне не было смирительной рубашки. Да и свет какой-никакой горел в палате. Хотя, если бы не было света, я бы не сразу поняла, что у меня слетел чердак, – крокодила бы не заметила и думала, что все нормально.

– Ты проснулась? – услышала я справа от себя чей-то шепот. Мне вдруг стало жутко. Сами представьте себе: проснуться в психушке и вдруг узнать, что ты в этой палатке номер шесть не одна.

Я охнула, схватилась за сердце, села на кровати и прижалась к стене. Только после этого я посмотрела на того, кто сидел у изголовья моей кровати.

А это была Маринка.

– Ты чего это? – спросила она сонным голосом.

– А ты? – на всякий случай решила выяснить я.

– Жду вот, когда ты проснешься, чтобы самой наконец заснуть. Ты проснулась или все еще бредишь?

– А я бредила? – спросила я и принялась оглядываться.

– Пока спала – нет, – нагло сказала Маринка, – а сейчас – не знаю.

Я внимательно посмотрела на Маринку, потом медленно и серьезно огляделась вокруг.

Это была не больница, а черт знает что. Уже через минуту я догадалась, что нахожусь скорее всего в доме у Траубе, потому что только у него мог быть такой дикий интерьер.

Крокодил на потолке действительно был. Был изображен. Причем он был частью росписи всей комнаты. Как я сообразила, замысел великого живописца состоял в том, чтобы создать иллюзию нахождения на дне морском.

На стенах были намалеваны всякие обитатели морей – от крабов до дельфинов. Полы были расписаны под камни и песочек. Ну а на потолке, как я уже сказала, плавали крокодилы, причем, как и положено, находясь на дне, я их видела снизу, то есть крокодил как бы пикировал на меня пузом.

Все-таки сумасшедший дом. Правильно я первый раз подумала.