Это мое третье рождество в этом доме, юбилейное, можно сказать, так что поставлю елку. Всем будет полезно вспомнить что-то хорошее.

После того, как Тюхтяев при нашей молчаливой поддержке начал осваивать протез, мы активно привлекали его к общим безобразиям. Накануне сочельника сели лепить из папье-маше сразу много узнаваемых советскими и постсоветскими детьми игрушек, покрасили их блестками и развесили. На верхушку елки Люська приладила красную звезду. Хакас с восторгом смотрел на получившийся результат, и это не было просто тоской о нашем времени — сегодня все ощущали себя детьми. Ну кроме одного взрослого, который регулировал развешиванием и посмеивался над нашими играми. Если отвлечься, то кто поверит, что за дверями не включится телевизор с новогодней речью Президента? Вместо телевизора у нас зажигает Люся, но тоже неплохо.

На праздничную службу двинулись все вместе. За Димкой религиозности я не замечала, но он шел с Люсей, Люся — с мамой и сестрой, мама — со мной, Фрол — с нами, Тюхтяев… тоже давненько в церкви не был. Символично, что его вытащили в большой мир именно в этот праздник. Мефодий и Евдокия планировали подойти ближе к концу службы, все же с таким животом ей стоило поберечься толпы.

Перецеловали друг друга, поздравили с праздником, обменялись подарками. Маме я подготовила в подарок контракт с Гроссе на ремонт именья и медальон с нашими с Люськой портретами (была мысль, и Фрола туда дорисовать, но пока только место оставили), Люське — ротонду и шляпку, Фролу — пафосную трость, Димке — новое охотничье ружье. Тюхтяеву я долго не могла определиться, что именно вручать, разрываясь между дорогим пером из 2015 года, тростью, приспособленной под его новую руку, и собой с бантом на попе. Решила начать с неодушевленных подарочков. Естественно, получили свое и слуги, причем на этот раз Устинье я помимо платья вручила полный годовой выпуск журнала «Вокруг Света», чем поразила ее и обрекла дом на хаос и запустение. Марфушу вытащили к елке и она восхищенно рассматривала блестящие украшения. Каюсь, лежала еще в шкафу одна коробочка, давно, с осени еще, но за ней некому приходить.

Приятным оказалось и то, что в ответ мне тоже надарили много разного и временами неоднозначного. Было любопытно угадывать от кого что. Ящик критского вина, цикудьо и ракомело — понятно откуда. Коробочка с шикарными кружевными трусами — это мама вспомнила мои жалобы на местную одежду. Дорогой хлыст с резной рукояткой — сначала подумала на Мефодия, а потом поймала смеющийся взгляд Фрола. Люська и его испортила. Веревку и мыло — это от сестры. Пусть веревка — это красивый бисерный шнурок для прически, сама плела, старалась, а мыло — шикарное, всегда приятно почувствовать истинную сестринскую любовь. Медальон с гравировкой мелкого парнокопытного — главное, не ржать так громко.

* * *

Отсыпались до полудня. Так хочется протянуть это ощущение семьи надолго. Но нужно еще разослать подарки знакомым — тем же горнякам, Гроссе, да и Феде, в конце концов, тоже.

* * *

Хакас с Люськой отправлялись в компании Фохта в какой-то ресторан, зато мама вынуждена отсиживаться дома в трауре, так что наш затворник не будет уж слишком одинок.

На бал надела темно-оранжевое платье с таким глубоким вырезом на спине, что пришлось заказывать специальный корсет. Турмалиновая парюра лишь ненадолго отвлекала внимание от остального.

Сначала тяжелым взглядом меня провожал Тюхтяев.

— Желаю хорошо повеселиться. — и ведь почти без эмоций получилось.

— Благодарю, Михаил Борисович! — лучезарно улыбаюсь в ответ.

Не удержалась, наклонилась поправить туфельку. Да, помнит он еще театр, еще как помнит. Настроение сразу приподнялось и держалось таковым еще три лестничных пролета.

Внизу возле зеркала крутилась Люська в фиолетовом пышном платье с богатой бисерной вышивкой — мы перешили его из двух моих, так что теперь она формально соблюдает траур по отчиму и сногсшибательно выглядит. Хакас картинно смотрел на часы, а сопровождающее их лицо побледнело чуть-чуть и резким движением поклонилось.

— С праздником, Федор Андреевич!

— И Вас, Ксения Александровна!

Демьян протянул мне ротонду из норки, подаренную графом два года назад. И как получилось, что она упала, не знаю — уж я точно к этому отношения не имела.

— Свободен. — очень холодное и четкое.

Осторожно надел на меня мех, поправил плечи. Словно я голая и шубка касается кожи. И не думаю, что он хотел задерживаться, застегивая крючок на воротнике.

— Благодарю. — какая я тихая сегодня.

— Не стоит благодарности, Ваше Сиятельство. — рафинированный джентльмен.

* * *

Люська бы хоть рот прикрыла, что ли.

Ходят вон теперь как в кино, смотрят и тихо комментируют между собой. Упыри.

* * *

Зато у Татищевых был настоящий бал. Прошлой зимой, возможно, тоже неплохо все получилось, это я механической куклой в углу сидела, но сейчас праздник прямо грянул.

Ощущение стойкого счастья привлекает людей, поэтому меня приглашали танцевать как никогда, я получала множество приглашений на домашние вечеринки и небольшие балы, хоть и позже, чем того требовали приличия, но в эти дни к ним уже не так прислушивались, как в былые годы. И соглашалась, причем не только в пику мужчине с третьего этажа.

Когда не охотишься за новыми связями или браком, можно найти удивительно интересных собеседников и свести знакомство с теми, кто тоже обходит устоявшиеся формы отношений. И если первое меня радовало, то второе определенно утомляло. А вот то, как порой даже юные барышни начинают вести провокационные беседы, вызывает смех. Наивные курицы, не понимающие, о чем речь. Ни одна из них не выживет, будучи отторгнутой своим кругом. Мало кому повезет так как мне, оказавшейся на улице в прямом и переносном смысле.

И мальчики эти золотые, вещающие о свободной любви с байроническими нотками в голосе. Здесь вы — инструменты для построения фамильных связей, а не самостоятельные игроки. Чтобы любить свободно, нужно сначала просто уметь любить, а не только играть в большую взрослую жизнь. И тебя, милый, это тоже касается — жгучий брюнет подносил мне уже четвертый фужер шампанского. Я тебя еще перепью, если захочу. А то, как у твоей матушки кассовый радар на меня включился — тебе же хуже.

— Ваше Сиятельство желают оказать мне счастье составить пару в туре вальса?

— Да, Никита Алексеевич. — чей-то там племянник, по словам Ольги. Что за женщина, случай с Андрюшей Деменковым ее ничему не научил.

Мы порхаем, порхаем, порхаем. В пяти километрах отсюда тихий дом с притушенными огнями, где уютно и не нужно всего этого, и как бы перенестись в любимое кресло?

— Вы производите потрясающее впечатление на меня. — Ах, какой жаркий взгляд, и эта чуть более положенного задержанная ладонь чуть ниже талии.

— Знаете, Никита Алексеевич, самки богомолов тоже потрясают своих партнеров. Настолько, что те не успевают в порыве любовной страсти понять, что их голову уже отъели и переходят к груди. — вот главное сейчас продолжать мило улыбаться.

— Бого…молов? — он даже теряет маску начинающего ловеласа.

— Да, такие милые насекомые, обязательно ознакомьтесь. В играх со взрослыми женщинами лишних знаний не бывает. — я открыла и закрыла тот самый веер с сиреной, что на местном птичьем языке означает неприязнь.

Скучно с ними.

В какой-то момент бала меня закружил в вальсе хозяин дома.

— Прекрасный праздник!

— Ты очень добра. Как там обстановка?

— Неплохо. Сидит сычом дома. Из операций осталось что-нибудь придумать с ногой.

— Я очень благодарен тебе за него. Не только за лечение. И что простила.

По зрелом размышлении за сам факт его жизни я готова была бы и ту историю с дипломатами простить.

— Но не питайте надежд, что забыла эту вашу секретность. — наполовину прикрыла веером мордочку. Кокетничаю.

* * *

И закружилась кутерьма праздничных вечеринок. 27 декабря давали премьеру «Садко» и это была просто феерия шелка, бархата и сплетен. Уж насколько я оперы не люблю, но тут даже представление удалось. Правда, без Тюхтяева мне не так интересно ходить на эти ярмарки тщеславия, азарта нет.

А после спектакля еще продолжались балы, кутежи, вечеринки. Мое расписание было столь плотным, что порой приходилось посещать по два-три мероприятия в день. Платья сменяли друг друга, я научилась уже комбинировать отдельные элементы, чтобы преображать наряды, а то шкафы ломились, но вопрос «Что надеть?» становился все более актуальным.

Домашних видеть почти перестала. Правильно, появляюсь под утро, днем отсыпаюсь, с сумерками еду по новым адресам. А еще нужно отвечать на ворох записок и любовных посланий, вежливо отклонять серьезные предложения и игриво — несерьезные. Теперь библиотеку мы с Тюхтяевым делили в рабочем режиме, почти не разговаривая на отвлеченные темы. Он лишь усмехался, когда я комментировала очередной опус или пояснял нюансы родственных и имущественных связей претендентов на мое приданное.

— Михаил Борисович, откуда взялись все эти люди? — воскликнула я, зачитав три неприкрытых предложения продажи себя подряд.

— Которые именно? — он привстал, рассмотрел фамилии. — Эти все местные. Если бы не Ваш траур и… прочие события, то раньше бы познакомились. А уж как Ваше состояние увеличилось в разы, то шансов избежать их не осталось.

— Неужели где-то издают справочники для разорившихся аристократов? — подкинула отработанные записки над головой и они оседали бумажным метеоритным дождем. — И я там на призовом купоне.

Смешно ему.

* * *

На часах стрелки слились в строгую вертикальную линию, лишь чуть-чуть не доходящую до перпендикуляра, когда я ворвалась в прихожую. Заспанный Демьян помог раздеться, был удостоен поцелуя в лоб и отпущен отсыпаться. Праздник удался. Сейчас самое главное — не сворачивать с прямой, и все закончится тоже благополучно. Сквозь лестничные витражи было видно, что все окна в боковом крыле темны. И то самое окно — тоже мертво. Вот и хорошо. Столько дней уже держу себя в руках, что впору получать жетон Анонимных Алкоголиков.

Еще раз полюбовалась елкой — мы вокруг нее планировали завтра, нет, уже сегодня, Новый Год отмечать, даже провальсировала пару кругов, упала на диванчик и задумалась, что спальню можно было бы расположить и пониже, а в мансарде селить гостей. Могла же послушать архитектора, а не упираться, как обычно.

— Вас проводить? — послышалось из-за елки.

Господи, ты там наверху видел, что я к нему столько времени не бегала? Решил пошутить?

— Пожалуй, пора. — сонно произношу я. И как достойный человек мог позариться на такую пьянчужку?

Он осторожным движением встает, практически не хромая доходит до меня, подает руку. Я даже не сразу понимаю, которую.

— А Вы меня ждали, да?

Смотрит молча. Нет бы схохмить, что просто мимо проходил в пять утра.

— Может просто посидим вместе? — да, я сейчас не встану.

Улыбается, устраивается рядом, так что я могу пристроиться ему на грудь и задремать. Мой большой плюшевый медвежонок.

* * *

Кофе. Святые угодники, кто-то меня пожалел и принес кофе в постель. Открыв глаза, я пыталась понять где я и что делаю. Жабы невозмутимо любовались кувшинками, значит ответ на первый вопрос очевиден. Платье свисает с диванчика. Значит я или разделась сама или… Очень аккуратно скашиваю глаза влево. Пусто. Медленно поднимаю одеяло. Ну это тоже ни о чем не говорит, Тюхтяев может подтвердить.

Но на будущее — установить верхнюю планку в пять бокалов шампанского. Это ровно по числу пальцев на руке, несложно запомнить и способствует хорошей репутации.

Устя после звонка приносит завтрак.

— Как там? — я кивнула на нижние этажи.

— Людмила Михайловна и Дмитрий Сергеевич еще не вернулись. Госпожа Шестакова прислала записку, что приедет к 9 часам. Господин Тюхтяев просил напомнить Вам о прогулке.

Три бокала. В сутки. Не больше.

— Прогулке?

Устя пожимает плечами и улыбается только уголками глаз.

— Платье убери, пожалуйста.

Моюсь со скоростью звука, потом внимательно рассматриваю тело в зеркале. Да уж. Найди след лодки в воде, змеи на камне и мужчины в женщине. Ну не могла же я вообще все забыть? Не так много и выпила. Ну пару бокалов там, пару тут. С Алексеем Александровичем когда танцевала — бутылку, наверное… И что-то он мне там говорил… Что?

Хотя черт с ним, с бестолковым адмиралом, его еще годик лучше не трогать, а вот потом, когда он отвлечется от руин «ménage royal à trois» с удивительной Зизи, и подкатим. Если буду особенно злой, то Зизи начнет давать советы с того света.

* * *

Я оделась, спустилась на третий этаж, прислушалась. Решила вспомнить про скромность и начать с кабинета. Так и есть, зарылся в бумаги и строчит очередной аналитический опус.

— Доброе утро.

— Скорее доброго дня, Ксения Александровна. — он улыбнулся. Так, это у него засос на шее что ли? — Вам очень идут распущенные волосы.

Распущенный-пропущенный. О, черт! Таблетки!

После скандала с Фохтом и выдачи мне вольной я перестала следить за графиком их приема, значит нужно использовать план Б.

— Одну минуточку.

Я залезла в свои медикаментозные закрома, проглотила две белых капсулы и только после этого посмотрела на коробку. Срок годности плана Б истек в ноябре. Превосходно! Этими стратегическими препаратами в очень ограниченном количестве запаслись мои родственницы уже, не особо внимательно рассматривая даты. А еще прямо посреди чулок, поверх обычных таблеточек с пропущенной вчерашней (а также поза- и поза-позавчерашней дозой), валялся полуопустошенный блистер с залеплоном. Тем самым, который я подсыпала Феде. Если я вчера вспомнила, что пора, а выпила не то, то попала в вырытую другому яму. Странно, что раньше фармацевтические махинации сбоя не давали, обидно, что получилось именно так и теперь я вообще не помню ничего, ведь неспроста же я на таблетки накинулась.

К Тюхтяеву я вернулась уже куда менее благостная. Отлично будет забеременеть от покойника, верно?

— Михаил Борисович, я давно интересуюсь, а Вы с юридической точки зрения есть или нет?

— Интересная формулировка. Сейчас скорее нет, чем да. — он отложил перо. Рождественский подарок ему очень понравился, а появившаяся возможность снова писать правой рукой наполняла внутренним блаженством.

То есть мы нарушаем закон? — лукаво улыбнулась я.

— Ксения Александровна, это Вас еще ни разу не смущало.

Да, меня даже убийство не смутило. Интересно, а знай я, что он жив, это изменило бы мои планы? Граф знал, и не настаивал на смерти Гершелевой. В кармическом плане за мою судебную ошибку расплатилась Люська своей судьбой. Стоп. Об этом лучше не думать, иначе я дойду до самоубийства. В церковь надо, исповедаться. С другой стороны, не будь ее, я бы год уже жила со здоровым любящим и любимым мужем. За одно это стоило на куски нашинковать.

— Я бы многое отдал за то, чтобы прочитать сейчас Ваши мысли.

— Лучше не надо, Михаил Борисович.

Вот интересно, догадался или нет? Точнее так: думал об этом или нет. Ибо, если думал, то точно разгадал мои нехитрые маневры.

Я покрутила в руках шнурок платья.

— Насчет прогулки…

— Сейчас закончу с бумагами, и сможем выехать.

Сколько определенности в этих словах! Так все-таки у нас вояж по свежему воздуху, или пойдем в народ? А вдруг? Он даже со всеми шрамами симпатичнее многих из тех, с кем я отрабатываю танцевально-разговорную практику последнюю неделю. Поэтому нужен универсальный выбор. Пошла переодеваться, надевать стеганую нижнюю юбку, бархатное прогулочно-визитное платье.

— А теперь, Михаил Борисович, я в полном Вашем распоряжении. — подмигнула ему.

Откуда-то (хотя кого мы обманываем) привезли ему новое пальто, по уменьшившемуся размеру, котелок, который, будучи низко надвинут, затенял шрамы. Глаза горят — впервые за год мы полноценно выгуливаемся. Не крадемся воровато в ночи в рентген-кабинет, не таимся в сумрачном пределе храма — гуляем.

— Признаться, я не рассчитывал увидеть эти места еще раз. — он провожал взглядом канал Грибоедова, пока все еще Екатерининский.

— Да и многие люди здесь на такое тоже не рассчитывают. — попробовала пошутить я. — Что будем делать, если встретим Ваших знакомых?

— Соблюдать приличия и улыбаться.

Да что с ним такое-то?

— Вы с Их Сиятельством решились выйти из подполья? — осеняет вдруг меня.

— Ну мы же не революционэры какие. Просто пришло время, да и дела требуют.

Само собой, как же без дел-то. Экипаж тем временем сворачивал на Моховую. А страшно снова проезжать это место вдвоем. Я прижалась к нему и поймала встревоженный взгляд.

— Мы всех победим, верно? — чмокнул меня в висок. Что же было ночью, что он теперь такой игривый?

Лакей в холле был из новеньких, а вот многие другие моего спутника помнили, поэтому и возник некий ажиотаж.

Но все померкло перед Ольгой Александровной, которая вознамерилась выйти из дома именно в это время. Встреча с живым трупом произвела на хозяйку дома столь сильное впечатление, что вросшее на два пальца под кожу воспитание дало сбой и с заячьим криком она ринулась вверх по лестнице.

— А ведь обещал подготовить. — с сожалением пробормотал мой спутник, помогая раздеться.

* * *

Не обращая внимания на изумление толпившихся в приемной посетителей и коротко здороваясь с самыми смелыми, Михаил Борисович двигался к двери, оставляя позади пустоту, на которую люди боялись заступать. Секретарь Его Сиятельства странно хрюкнул и дрожащей рукой приоткрыл дверь.

Ну, там и без нас было весело — графиня успела чуть раньше и теперь билась в форменной истерике. На ее фоне я встретила это событие с нордическим спокойствием.

Глаза Его Сиятельства чуть округлились, когда он рассмотрел лицо моего спутника и совсем выкатились, когда понял, что я опираюсь на черную ладонь.

— Ольга Александровна, я сожалею, что стал причиной Вашего волнения. — мой спутник приблизился к мятно-зеленой графине и поцеловал безвольную руку.

— Ксения! — Она наконец нашла виноватого. — Вы знали!!!

— О, нет, Ольга Александровна! Знал Николай Владимирович, а я лишь раскрыла этот маленький мужской секрет. — оказывается я умею рассыпаться смехом.

— Вы, оба, ужасные люди! — сорвалась Ольга и рванула из комнаты, увлекая меня за собой.

* * *

— Ксения, но как? — она даже не раздеваясь забилась на диванчик и тихонько цокала зубками о чашку чая.

— Не знаю точно. — и сегодня я впервые стала для нее примером выдержки. — Думаю, когда… это случилось, Николай Владимирович действовал по порыву сердца, а потом все само закрутилось. Михаилу Борисовичу требовалось долгое и серьезное лечение. Возможно, у них были и иные причины, кто знает.

— Да, теперь он так изуродован. — она отставила несчастную посуду. — Вам, наверняка, очень непросто смотреть на него. И, конечно, Вы не должны чувствовать себя обязанной…

— Я и не чувствую себя обязанной, Ольга. Мне повезло делать то, что хочется.

— То есть Вам все равно, что он теперь… такой?

Да красавчик он теперь, глупышка. Вот когда я его откопала, тогда еще были претензии.

— Нет, не все равно. И я многое бы отдала, чтобы тот взрыв не случился. Но это все не так уж и важно… — я улыбнулась, и поняла, что сейчас говорю не то, во что хочу верить, а то, что сама ощущаю.

Ольга не поймет никогда. И вряд ли решится на мою авантюру. Мы обе через боковую дверь вернулись в кабинет, где беседа мужчин явно перешла границы простого обмена любезностями.

— То есть теперь ты определился, верно? — грохотал граф.

— Да. — кротко согласился гость, но по тембру голоса понятно, что уже закипает.

— Столько времени в графа Монте-Кристо играл, а теперь передумал, так что ли?

Молчит. Я после такого уже стараюсь не давить.

— Дамы, хватит уже прятаться, вас видно. — Процедил граф. — Представляю Вам действительного статского советника.

— О, оказывается, после экспедиций на тот свет у нас в чинах повышают! — неожиданно колко отозвалась графиня. Я в ней до сих пор иронии не наблюдала. — Если мы с Ксенией что-то подобное выкинем, то княгинями вернемся?

Мы немного посидели с родственниками и вежливо откланялись.

* * *

— Вас оживили? — мы неспешно прогуливались в сопровождении экипажа, выданного графом. Этот вариант оказался компромиссом между моим страхом за его ногу и его желанием выгулять меня как позапрошлым летом.

— Да. Конечно, для оформления бумаг потребуется еще время, но Его Величество высоко оценил мою работу в последние месяцы.

Набережная Фонтанки красива даже зимой. Река уже схватилась льдом и даже слегка присыпана снегом, но тротуары расчищены, так что гулять приятно, хотя щеки пощипывает морозец.

— И что теперь?

— Теперь праздновать будем этот ваш самый главный день в году. — он улыбнулся. — Пока Вы вели активную светскую жизнь, я плотнее пообщался с Вашими близкими.

Ой, нет!

— Должен признать, что недооценил Ваши слова относительно политической обстановки. И теперь у меня куда больше планов на ближайшие годы, чем два месяца назад.

Я бы и о других твоих планах послушала, но пока хватает и прогулки вместе. Как только на виске появляется вторая капля пота, я подворачиваю ножку, и теперь могу только в экипаже. Вряд ли моя хитрость прошла незамеченной, но суетится надо мной он всерьез.

* * *

А через несколько часов наступает Новый 1898 год. Часы в холле бьют 12 раз, мы открываем шампанское, включаем айфон с новогодним гимном от Дискотеки Аварии, и зажигаем!!!

Я успела загадать несколько желаний, и верю, что они сбудутся. Поэтому пока рассказывать не буду.

* * *

Говорят, как встретишь Новый год, так и проведешь. Вранье. Весь январь ушел псу под хвост — и с документами возникли какие-то проволочки, да и операция получилась так себе. То есть мы с Люськой, конечно, расслабились и поверили в свою безумную удачливость, ну или организм Тюхтяева взбунтовался. Осколки экипажа из мышц мы извлекли и все вроде бы правильно сделали, но воспаление не хотело проходить, и пару-тройку недель мой герой температурил и хандрил.

День, другой, третий. Температура не так чтобы высокая, но не проходит, кожа на ноге воспалена, горит прямо под ладонью. Посеревшее лицо не отрывается от угла, в котором явно что-то интересное вещают, и мне не особо льстящее. Целыми днями молчит, и даже враз оскудевшее мое остроумие не помогает все исправить. Порой случаются хорошие дни, когда и жар спадает, но длится это до ночи, а там все заново.

Мы опять пропустили мои именины, но вспомнили об этом лишь через несколько дней, когда дошли открытки от моих малочисленных знакомых. Я практически переехала в его спальню, заходя к себе лишь переодеться и помыться, но это отнюдь не способствовало нашей близости. Наоборот, мы начали ругаться.

— Я не просил меня лечить. — выдал он однажды.

Меня вообще никто не просил это делать. Вот и страдаем теперь от самоуправства, верно?

— Да, я помню, что это я Вас об этом просила. Очень просила. — и вот помолчать бы, но едкое само срывается с языка. Порой ищу и не нахожу в себе какого-то особенного тепла, смешивая ненависть к его недугу с самим пациентом. Ну а что он, в самом-то деле?

— И этого делать не стоило. — и отворачивается к стене.

Мы оба устали. Мой недосып усугублял недостатки характера, а его бесила собственная беспомощность. Потом извинялись наперегонки, но это все накапливалось. Люська посоветовала переложить часть обязанностей на прислугу, и я с трудом, но доверила бесценную тушку чужим рукам. Снова вернулись к совместной работе — ходить ему далеко не сразу дали, а когда поставили на ноги, то боль в ноге стала еще сильнее, как и хромота. Я упиралась против морфина — боялась, что подсядет, Люська сомневалась, Тюхтяев только злился.

На Сретенье день не задался с утра — у него снова поднялась температура. Предательский страх от того, что я своими руками загоняю его в могилу, воспрянул с новой силой. Я упала перед кроватью на колени.

— Что я могу сделать для Вас?

Хоть свою ногу отдам, лишь бы все выправилось. Не могу больше. Все впустую, все усилия, лекарства, от которых любого затошнит, все манипуляции, которые могла вспомнить Люська — та в последние дни все чаще говорила о психосоматике и косилась в мою сторону. Ну а что я еще могу?

— Дать мне револьвер. — произнес он, не открывая глаз.

И как-то без особой иронии это звучит. А граф предупреждал. Но отчего он ломается так несвоевременно? Мы же прошли через такое вместе, и восстановили почти все. Да практически все, что можно было починить и еще немного больше. И теперь остается расслабиться и начать получать удовольствие, но и меня не радует больше ничего — выдохлась, и он устал. Синхронно у нас получилось. Просто ему еще и больно.

— … - я очень долго и вдумчиво материлась. Злилась и на него, и на себя, и на все эти обстоятельства.

— В моей юности после такого советовали помыть рот с мылом. — бросил мой несостоявшийся муж. Интересно бы жили, если задуматься. В его юности все было не так, как я привыкла. И он со мной бы еще намучался. В конце концов, взрослый человек, пусть поступает, как знает.

Я психанула, сходила к себе, накапала опия в стакан и поставила рядом с постелью.

— Делайте, что хотите.

Когда вышла, хлопнув дверью, услышала звон осколков. Вздрогнула, но не вернулась. Слезы рукавом вытерла и пошла дальше. Побегала по лестнице — не помогло. Приняла душ, немного успокоилась, заглянула в глобус и пошла мириться. Пятно на обоях возле косяка уже подсыхало, а вот осколки надо убрать. Кликнула Устю, помолчала, пока она быстро сгребла останки тонкого стекла, закрыла за ней дверь. Выставила два ведерных бокала, разлила виски, пододвинула один к нему. Даже не смотрит на меня. Это ж до сих пор злится, что ли?

Первую порцию выпили молча. Еще немного такой терапии — и печень попросит отпуск.

— Что не так? — тон участливым уже не получается. Просто усталый, бесцветный голос. И сама я не лучше. В зеркало смотреть страшно.

Он только отводит взгляд.

— Все достало, да?

Кивает.

— У меня тоже бывают такие дни.

Кстати, они все-таки начались, и это меня даже не порадовало. Вообще не вызвало эмоций.

— Я сам себя раздражаю. — выдавил он из себя к исходу бутылки.

— Это пройдет. — с уверенностью заявила я и нырнула в очередной стакан.

Вскоре мы оба забылись неглубоким сном на его подушке. Пришла Люська, всыпала мне за неуставной алкоголь, зато температура спала. Да, некоторые швы кровили дольше положенного, но кризис прошел.

К Масленице наш герой уже бодренько ходил, опираясь на костыль, но все же ходил.

— Насколько я понимаю, пока мы с лечением закончили? — спросил он в перерыве между очередными блинами.

— Да. Посмотрим, как пойдет. — Люся хищно рассмотрела его лицо. — Возможно, осенью еще немножко щеку поправим.

Как он просиял!

— Спасибо вам, ангелы мои. И простите меня за все.

Да, сегодня же Прощеное Воскресенье. Мы по цепочке просим прощения, прощаем, целуемся. И на короткое время я расслабляюсь.

А с понедельника он собран и серьезен, как ни разу еще не был в этой половине жизни.

— Ксения, мы тогда договорились, что я проживу у Вас до окончания лечения. — заявил за завтраком.

— Да. — а рука-то дрогнула, резко звякнув вилкой о фарфор.

— Я договорился насчет квартиры.

Ну не сейчас же? Больным щенком смотрю на него.

— Вам нужно отдохнуть, в том числе и от меня. — он смущается моего состояния. — Да и насчет репутации…

— А от моей репутации разве что-то еще осталось? — это действительно интересно. Моя светская жизнь после новогоднего выхода несколько зачахла.

— Не впервой исправлять. — он отвел глаза от моего изумления. — Перед нашей помолвкой появлялись слухи о Вашей связи с Его Превосходительством. И последствиях этой связи.

— Что??? — я выронила многострадальную вилку.

— Ксения, кто мог поверить, что Вы по своей воле без особых обстоятельств выйдете за меня замуж? — как первоклашке мне все разжевывает.

— Но…

— Тогда я избавился от этих грязных инсинуаций. И сейчас справлюсь. Но для этого нам стоит жить под разными крышами.

Я и граф. И ведь Ольга тоже могла об этом слышать! Мерзко-то как… Последствия — это беременность что ли? Значит именно поэтому он так старательно избегал возможности… А я-то комплексовала. По-видимому, я покраснела сильнее возможного, потому что он подошел ко мне и неловко приобнял.

— Не переживайте. Я со всем разберусь. Формально мы все еще помолвлены, так что за Ваши поступки ответственность перед светом несу я. — уверенно произносит он.

А вот насчет этого я вообще не знала.

— А не формально?

Очередной вздох.

— Мы же договорились…

О чем?

Проводит ладонью по моей щеке, и словно кипятком ошпаривает. Та самая ночь.

31 декабря 1897

— Пора в постель, Ксения Александровна. — слышу тихий голос над ухом. И убаюкивающий стук сердца становится чаще.

В постель, так в постель. Я не очень изящно приподнимаюсь и под руку с Тюхтяевым двигаюсь наверх. Неужели? От волнения даже алкоголь немного выветривается.

— Ваша сестра посоветовала мне тренироваться. — зачем-то сообщает он мне перед лестницей.

— Это отличная идея. — я сегодня готова на все соглашаться. А покрывало на моей постели с успехом заменит любой гимнастический коврик.

Но не на это же! Он чуть отстает и подхватывает меня на руки. На полпути от третьего этажа к мансарде он уже совсем мокрый, но даже не думает притормозить. Я открываю было рот, но прикусываю язык. Большой мальчик, сам понимает, что делает. Тем более, что позвоночник у него цел, а нога срослась хорошо, пусть и не очень гладко. Да и достала я его опекой уже.

На пороге будуара меня осторожно опускают на пол.

— Доброй ночи! — церемонно целует мою лапку.

— Скорее уж утро. — почти не дрожащим голосом отзываюсь я.

Руки сцеплены, и надо бы идти — или каждому к себе, или вместе прямо, но мы медлим.

И я больше не хочу его насиловать. И отпустить не могу.

— Вы устали. — он левой рукой проводит по чуть растрепанной прическе, по лицу, словно пытаясь стереть тени под глазами.

— Нездоровый образ жизни и полное отсутствие режима сна и отдыха. — продекламировала я.

И мы все еще стоим. И ни туда и ни сюда.

— Почему Вы сейчас здесь? — полушепотом начинает он.

Глупый вопрос, так-то это мой дом, на минуточку.

— Я не могу уйти. — произносят мои губы.

— Вам нужно отдохнуть. Выспаться. — И вот что это все означает? — Я хочу попросить Вас составить мне компанию сегодня на прогулке.

— Гулять? — я так-то уже на другой досуг настроилась.

— А почему бы и нет? — он осторожно начал отгибать мои пальцы от перчатки. — Мы оба заслужили небольшой отдых.

— Прекрасная мысль.

И снова стоим. Эй, человек, я бы с тобой прямо сейчас отдохнула.

— Позвать Вашу девушку помочь с платьем?

— Не нужно. Тут совсем несложно.

Я мелкими шажками отступаю внутрь, а он, словно не замечая этого тянется за мной. Вот именно в этот момент я и прицепилась к его шее, с вампирской страстью упиваясь пульсом под зубами. Он резко выдыхает, когда я провожу кончиком языка от мочки уха до ключицы. В несколько рывков платье оказывается на диванчике, а я на кровати. Но дальше он укрывает меня одеялом и грустно улыбается.

— Давайте договоримся. Год проживем так, а там, если Вы все еще будете помнить обо мне, продолжим с этого же места.

И с чего я в таблетки-то после этого полезла? Дура, какая же дура. Нафантазировала себе невесть что, а потом дулась, что каждую ночь оставляю дверь в спальню приоткрытой, а никто не приходит.

Февраль 1898 г.

Я разболелась от этой информации и переезд Тюхтяева в доходный дом Чешихина прошел без моего участия. Теперь он живет в пятнадцати минутах пешей прогулки от меня, а не в часе, как раньше, но все равно, что на другой планете.

Вещей у него скопилось не так уж и много, управился одним рейсом, а на прощание навестил меня наверху. Выглядела я омерзительно: нос забит соплями, температура под 39, кашель — так с детства организм реагировал на сильные стрессы, перед которыми я сознательно пасовала. Вот и сейчас — сломалась, взирая опухшими глазами на визитера.

— Не подходите, а то еще заразитесь. — предостерегающе произнесла я. Это, конечно, маловероятно, если причиной хвори стали нервы, но я же не всегда права. В последние месяцы особенно.

— Я никогда не смогу отблагодарить Вас за все. — прочувственно произнес этот… человек.

Останься только и мне хватит. Но в глазах решимость, значит уходишь.

Я пожала плечами.

— Вы бы сделали для меня тоже самое.

Скорее всего. Хотя если бы этот взялся меня лечить, то результат был бы куда экзотичнее.

Зато случилось триумфальное возвращение на службу — на этот раз господин Тюхтяев возглавил отдел дознания политических преступлений. Теперь его место службы располагалось подальше, на Гороховой, и случайно мимо уже не прогуляешься.

— Михаил Борисович, начальник охранки — расстрельная должность. — я едва не плакала, когда узнала.

— Ксения Александровна, ну что Вы! — он подошел поближе, при этом стараясь не допустить избыточной интимности. Так сказать, от тела отлучал по мере возможности. — Я же не возглавляю все Охранное отделение. Мой департамент — это десяток-другой человек. Это ж Георгий Порфирьевич Судейкин тогда пострадал от народовольцев, но где те народовольцы?

— Наверняка, господа Гершелевы просто не были проинформированы, что время политических убийств прошло. — горько проговорила я.

— Ксения Александровна. — легкое прикосновение руки к голове. — не беспокойтесь так.

— Я читала об этом, настоящий террор начнется с девятьсот первого, когда десятки чиновников будут убиты просто за мундиры.

— Ну значит у меня есть еще три года, чтобы это предотвратить. — меня чмокнули в темечко и ретировались.

* * *

И даже придраться не к чему. Он продолжал навещать мой дом, вывозил на прогулки в среднем пару раз в неделю, был мил и приветлив, заботился о моих социальных и юридических потребностях, даже документами моих девочек занялся, только тяжело вздохнул, узнав откуда и как я их добыла.

— Ксения Александровна, фальшивые документы — это преступление. — укоризненно бормотал он, листая бумаги.

— Они почти правдивые. — защищалась я. — Просто даты рождения несколько отличаются.

— И место рождения, и сословие. — добавил он. И где раздобыл-то первоисходники?

Сжег на моих глазах.

— Даже не думайте повторять этот трюк. — он держал меня за плечи и внимательно всматривался в глаза. — Конечно, идея остроумная, но случись кому проверять, это бы мгновенно всплыло на поверхность.

— А теперь? — я задумчиво смотрела на пепел.

— А теперь в архиве будет недостача, но не первая и не последняя. А госпожа Шестакова с дочерью начнут числиться под моим личным присмотром.

— Спасибо.

— Но как же Вы на Мечетного-то вышли? Он людей с улицы обычно не принимает. — продолжал ласковый допрос действительный статский советник.

Я вздохнула и потянулась к письменному столу. За одним из ящиков у меня был тайничок, внешне похожий на фляжку с алкоголем, а по факту — металлическая обложка для записной книжки в потрепанном черном переплете. Глаза моего собеседника округлились.

— Я ж уверен был, что при обыске ее забрали. Еще все улики перетряс несколько раз! — ошеломленно листал свое сокровище Тюхтяев. — Но как?

Молча достала чистый листок и почти не подглядывая в шпаргалку вывела пером «не стоит недооценивать женщину, у которой есть цель».

Он рассмеялся и продиктовал мне еще несколько выражений, с изумлением прочитал их, обнаружив несколько ошибок, больше связанных с несовпадением в грамматике наших периодов.

— Вы умеете расшифровывать тайнопись? — с подозрением уставился, вспомнив про шпиономанию.

Пришлось напоминать наш первые совместный детективный опыт, когда искали похищенного графа Татищева. И про исследования о частоте букв в языке. И про первую страницу с фамилиями известных мне людей. Он долго смотрел на меня со смесью недоверия, восхищения и изумления, а вот книжечку-то забрал. Можно подумать, я не переписала оттуда все.

И даже несмотря на это все он неуловимо ускользал, и что с этим делать, не знаю.