4 мая 1896 года, Москва

Коронация была неизбежна полтора года, но все равно с момента начала подготовки это был непрерывный караван неожиданностей и неразрешимых проблем. Куда размещать полчища придворных и праздношатающихся дворян, дабы и честь не ущемить, и чтобы от Москвы после 29 мая хоть периметр остался?

К марту Тюхтяев уже редко спал, в апреле ел не глядя, а к началу мая забегал на квартиру только сменить одежду. Дела и обязанности множились, словно кролики по весне, и тут на пороге возник лакей Его Сиятельства.

— Молодая графиня просят Вас присоединиться к ней за чаем. — отрапортовал он.

Он не сразу понял о ком речь, а сообразив, еще меньше понял зачем. Несмотря на подарок, она не стала относиться к нему теплее, а тут вдруг подобная перемена. Это что же попросит-то?

— Так приятно пообщаться с Вами, Михаил Борисович, запросто, в неофициальной обстановке. — прямо из юбки выпрыгивает лишь бы понравиться.

— Взаимно, сударыня.

— Как Ваши дела? Мы же так давно не виделись.

В прошлый раз добавила бы «и еще столько бы не видать», но сейчас по охотничьему блеску глаз понятно, что с живого не слезет. И вдруг стало интересно, а какая из нее наездница. Причем без седла. Пошлость-то какая, но силуэт под бинтами он запомнил хорошо.

— Благодарю за чуткость, Ксения Александровна. — подумать только, она что, полагает, будто он промышляет разведением редких собак что ли? — Мы сейчас с Николаем Владимировичем одним делом занимаемся.

— Я не буду скрывать — мне требуется Ваша помощь. — нежно, чересчур нежно для собственного положения и фактически сложившихся взаимоотношений, посмотрела ему в глаза. — Для одного совершенно невинного розыгрыша мне нужен какой-нибудь фотографический аппарат. Очень-очень нужен. На вечер буквально.

— Я могу для Вас и целого фотографа выделить, если нужно. — щедро предложил статский советник.

Помялась, смущенно потупила взор.

— Дело будет несколько деликатное, и мне не хотелось бы огласки… И фотографический аппарат подошел бы такой… Не бросающийся в глаза…

Тюхтяев оживился.

— Для тайной съемки? — не может же быть?

Кивает, улыбается и призывно моргает глазами.

— Хммм… Надеюсь, это Ваше развлечение не затрагивает Венценосных особ? — насторожился он. Вот только снохи губернатора, замешанной в скандале нам и не хватало.

— Клянусь! — истово перекрестилась. — Ни одной особы, даже отдаленно связанной кровными узами с Их Величествами и их близкими там не будет.

— Ну есть у меня одна штука новомодная. Фоторужье называется. — Он самодовольно улыбнулся. — Только условие будет — я хотел бы сам его использовать.

Сначала удивилась, но потом ухватилась за эту идею всеми пальцами.

— И мне еще понадобятся апартаменты поприличнее, из трех-пяти комнат. Опять же на вечер. — она невинно улыбнулась, словно просила свежий выпуск «Вокруг Света» одолжить.

— Когда же? — уточнил статский советник.

— Не важно. Как найдем все необходимое, так и начнем. — она встала, показывая, что аудиенция окончена, раз удалось выпросить все желаемое. — Как это мило с Вашей стороны, помочь мне.

Захлопала в ладоши, чмокнула его в щеку и удалилась.

* * *

Пока поджидал ее у дверей, передумал разное — что может быть глупее этой авантюры? Она так и не рассказала, для чего ей это все понадобилось, но догадаться несложно: если кто-то собирается тайно кодакировать спальню, то вряд ли там планируют читать Священное Писание. Его Сиятельство стружку на палец снимет за такое с самых нежных мест. Надо заканчивать эту глупость, решил статский советник, и уверенным шагом двинулся к известному экипажу. Хорошо хоть додумалась фамильную карету не брать.

В шелковой амазонке она не стесняла себя в движениях, обнажая коленки и вытащила из глубины экипажа козу. Серебристо-серую, краше рождественской ели обвешанную лентами, и словно мало этого безобразия — так еще обмотанную кружевами. Да не обмотанную, это дамская нижняя рубашка. Судя по размеру — владелица рядом стоит и сияет улыбкой.

Тут уже самому стало интересно, чем дело обернется. В крайнем случае, не выгонят же за такую мелочь!

Графиня проследовала в покои, более обращая внимание на расположение кровати и тайных окошек, чем на прочие нюансы, расстелила простынь, рассыпала по ней капусту и яблоки, привязала животное к ножке кровати и ожидающе уставилась на него.

Тюхтяев только пожал плечами и приглашающее указал на тайный лаз.

В чулане она пристроилась рядом и терпеливо ждала.

— И что теперь, Ваше Сиятельство? — язвительнее обычного прозвучало.

— Немножко подождем, а там дел минут на десять. Надолго я Вас не обременю. — кротко ответила женщина, не отрываясь от окошечка.

Не прошло и получаса, как пронырливый лакей из татищевских, как припомнил Михаил Борисович, провел в опочивальню молодого совсем шатена в кричаще роскошном наряде. Ксения тихо фыркнула. Следом вошел невысокий, лысеющий смуглый старик, которого Тюхтяев уже где-то видел. И смутное это беспокойство начало напрягать.

Тем временем гости вели себя по-разному: тот, кто старше, с комфортом устроился в кресле. Юноша же вскоре сорвал с себя повязку, осмотрелся и выругался, да до того витиевато, что захотелось законспектировать.

— Снимайте же — ударил в бок острый локоть.

И Тюхтяев документировал для истории ошеломленные лица, смех старика, огорчения юноши, транспарант с наилучшими пожеланиями, козу, которая впервые стала центром всеобщего внимания. Когда старик отсмеялся, протер глаза от слез, оделся, собрал вещи юного коллеги и скрылся вместе с ним.

— Что это было? — даже горло перехватило.

— Невинная дамская шутка. — безмятежно сияла графиня. — Когда мужчины спорят, кто первый оседлает козочку, та может и рожки показать, и копытцем приложить.

Она резво подхватилась, привела костюм в порядок, забежала в комнату, сорвала полотнище, небрежно свернула, добавила в ком простыню, на которой сидела коза, убедилась, что все чисто, передала лакею вместе с козьим поводком.

— Зверушку верни хозяйке.

Тот пытался скрыть восторг от приключения, но получалось плохо.

— Я отвезу Вас, Ксения Александровна. — это даже не предложение, настоятельный совет, но она и не возражала, упиваясь собственной местью. В целом все понятно, и даже оригинально получилось. Не по-женски, скорее в стиле студенческих безобразий. Он покосился на умиротворенную графиню. И тут в памяти кое-что всплыло. Нет, такого не бывает!

— Ксения Александровна, мне показалось, что я узнал ваших… — да точно, видел он их досье. Оба.

— Не моих. — тоном занудливой учительницы поправила госпожа Татищева. — Просто случайно встретившихся.

— Чужих поклонников. — согласился статский советник. Лучше бы они таковыми и оставались. — Постарше — это же итальянский посланник…

— А помладше — сын французского. — покрыла она его карту.

— Дипломатический скандал же может быть… — обреченно проговорил Тюхтяев. Это же он сам все организовал. Управился. Ай, молодец какой, статский советник.

— От чего? Два дипломата в порыве страсти к козе? Это не проблема России, а беда их личной жизни. От любого возмущения нас застрахуют эти фотографии. — Она прижалась к нему поближе и погладила по руке. — Вы, Михаил Борисович, пару снимков мне распечатайте. Будет что внукам показать.

Уж лучше бы она оказалась жадной провинциальной паразиткой, какой ее поначалу живописал Татищев. Это же неуправляемая сила с дьявольской изобретательностью и неуемной энергией. Куда там в Отделение брать, ее бы вообще под присмотром держать. Возможно, что и на цепи. Свезло графу на старости лет.

— Напомните мне никогда не сердить Вас, Ксения Александровна. — добавил на прощание уже у дверей особняка на Басманной.

— Непременно, Михаил Борисович! — поцеловала его в щеку и сбежала вприпрыжку, непристойно задирая юбку.

* * *

С утра заглянул к начальнику, сообщил о дальнейшем ходе подготовки и организации празднований. Подумал немного и выложил на бескрайний дубовый стол толстый конверт.

Татищев озадаченно посмотрел на несклонного к избыточным шуткам соратника и высыпал содержимое. В одной куче смешались гримасы француза, смех итальянца, кровать, коза эта ужасная.

— Это что? — он еще не понимал. Последние секунды до неприятных новостей.

— Ваша Ксения Александровна изволили организовать свидание для двух своих поклонников. А для поднятия духа обеспечили им достойную компанию.

Брови графа сначала сходили на темечко, а после вернулись и сошлись на переносицу.

— Ксения!!! — проревел он раненным вепрем.

Тюхтяев дипломатично двинулся к дверям.

* * *

В день коронации он стоял на почетном месте возле собора, причем граф препоручил его заботам свое главное огорчение. Графиня ни словом не выдала зависти к тем, кто лично лицезреет Таинство, с увлечением глазела по сторонам, уделяя внимание сразу и нарядам, и украшениям, и ритуалам. Переспрашивая самое простое и игнорируя необычное, вроде диковинного аппарата для фильмирования или гирлянды электрического света.

— Михаил Борисович! — она попробовала перекричать людской гомон. — Мне очень надо с Вами поговорить.

— После, Ксения Александровна, после. — он уже выяснил, что графиня имеет желание высказаться по поводу организации празднования, а таких советчиков у него и по должности перебор.

* * *

После очередного отчета о том, как все прогнозируемо-гладко идет (даже подозрительно гладко, если уж честно), он вышел из приемной на Басманной и обдумывал, стоит ли подремать в кабинете или все же есть шанс добраться до собственной кровати, когда на него налетел темно-лиловый вихрь и молча уволок вглубь коридора.

— Что Вы делаете, Ксения Александровна? — изумленно прошептал он.

— Уж явно не то, о чем хотелось бы подумать. — язвительно прошептала графиня Татищева, плотно закрывая за собой дверь. — Мне очень нужно, чтобы Вы меня выслушали.

— Ну хорошо. — он сел в кресло, и сравнил эти апартаменты и те, где допрашивал ее зимой. Сейчас за ширмой была спрятана широкая кровать, да и вид из окон был посимпатичнее.

— Михаил Борисович, я Вас ни разу не обманывала. — ну тут Ваше Сиятельство чуток лукавят, но по большому счету да. — Поверьте, скоро быть большой беде.

О, Господи, откуда столько кликуш на одну Москву?

— Я тоже переживаю о благополучии торжеств… — начал он увещевательную беседу.

— Да что там с этими торжествами! — но даже топнула. — Вы завалили именитых гостей охраной и там все идет гладко. А народные гулянья могут превратиться в хаос. Сколько ожидаете людей? Сто, двести тысяч? А если их будет больше?

— Ваше Сиятельство, там огромное поле, где учения проводятся. Учения!!! — хотя откуда ей знать про учения? В гарнизоне она слишком мало прожила, чтобы застать такое, а в той дыре, откуда юный граф ее вытащил, подобного и не случается. — Туда хоть триста тысяч можно запустить — и все рады будут.

— Михаил Борисович, а если толпа чуть рванется? Это же будет бойня… — она перестала расхаживать по комнате, присела рядом, взяла его за руку.

— Не рванется, не переживайте. — он аккуратно снял ее пальцы со своей руки (а ведь хватка у нее крепкая), и посмотрел в глаза, надеясь пусть не словом, но взглядом развеять глупые опасения. — Власовский, Александр Александрович, обер-полицмейстер наш… Помните его, он тогда еще на бомбиста приезжал? Нет? И ладно. В общем, он позаботился, казаков прислал. Все пройдет, как в сказке.

И ушел, поцеловав вялую руку. Очень хочется верить, что слуги не донесут графу о ночном визите в спальню его снохи. Неловко может получиться.

* * *

В общем-то, характер юной графии был ясен почти с самого начала расследования — эта от задуманного не отступается, и добивается цели любой ценой. Поэтому и письму, по чистой случайности (и благодаря гербовому конверту) не затерявшемуся среди прочих бумаг, удивляться не приходилось.

«Дорогой Михаилъ Борисовичъ!

Слова-то какие пошли сразу, «дорогой».

Попрошу лишь объ одномъ — хоть пару пожарныхъ командъ туда. Съ водой и насосами. Случись бѣда — хоть такъ народъ остудить можно. Богомъ Васъ заклинаю, сдѣлайте. Не ради меня, ради невинныхъ душъ. К.Т.».

Идея бредовая, но интересная.

* * *

Он долго убеждал и брандмейстера и полицейских чинов, но добился таки того, что две повозки с насосами поставили по краям Ходынского поля. Вода она завсегда успокаивает.

И пришло утро. Рассвет наступил, как и положено в пятом часу утра, осветив первыми лучами море голов. Тюхтяев занял место наблюдателя неподалеку от входа и упустил начало. Лишь гул пронесся над людским морем — «Навались!»

По окрику заработали насосы, но было поздно — и в сторон от него образовалась небольшая проплешина, когда выжившие сошли с тел задавленных.

А графиня-то ведьма, раз все предсказала.

Он даже увидел ее — каштановые локоны, рассыпавшиеся по плечам, странный наряд — мужской что ли?

Верно, брюки в ее позе очень даже обрисовывают то, что порядочные женщины только мужу и врачу могут показать.

— Ваше высокородие, барыня Вашим именем приказала… — бормотал городовой, потный от ужаса.

Сориентировалась, умничка. Вот только что делает здесь, среди крестьян и разночинцев?

Но вот на горизонте возник граф Татищев и Тюхтяев отправился на доклад.

— … а сама Ксения Александровна сейчас вон там, с трупами возится. — кивнул он на скопище тел.

Граф затейливо выругался и пошел в указанном направлении.

Вскоре тела вывезли, толпу успокоили, да и не было особо желающих расходиться — раз уж кто-то жизнью заплатил за эту кружку, она вдвойне желанна.

Как только ситуация стабилизировалась, Тюхтяев отправился допрашивать самую таинственную участницу происшествия. На стук вышла бледная и донельзя мрачная горничная, которая весьма неохотно пропустила гостя внутрь.

Бряцая саблей на парадном мундире, статский советник устроился в кресле.

— Я должен задать Вам, Ксения Александровна, вопросы по всей форме.

Да уж, преступница из нее не получится — похожая на большую растрепанную птицу, она зябко кутается в тонкий халатик, из-под которого выглядывают пальчики босых ног.

— Хорошо. — смотрит перед собой и вряд ли понимает, насколько непристойно выглядит.

— Извольте одеться. — такими он только шлюх допрашивал, а это совсем лишняя ассоциация.

— Зачем? — она прошлась по комнате и села на подоконник. Теперь в утренних лучах ее силуэт перестал скрывать хоть что-то. Пытается произвести впечатление? Но судя по позе — сломлена и подавлена. Сам напридумывал невесть что. Так и пришлось смотреть в блокнот.

— Как скажете. — он начал допрос. — Как Вы оказались на Ходынском Поле?

— Приехала на одолженной у графа лошади. — украла что ли?

— Во сколько?

— Минут за пять до начала… Около пяти утра. — нормальные женщины в это время спят.

— И что увидели?

— Толпа… Сначала даже не поняла, что вся эта масса — люди… Они молча и до поры неподвижно стояли, лишь иногда переговариваясь. — рассказывала так, словно призраки этих несчастных заполнили комнату и диктуют ей свои воспоминания. — Тихо было. А потом кто-то крикнул, что ларечники поделят подарки между собой. И народ рванул.

— Мужчина или женщина? — этот момент отличался в разных версиях, а этой свидетельнице он все же доверял больше, чем малограмотному сброду.

— Все рванулись.

— Кричал кто? — раздраженно уточнил он.

— Мужчина. Я в стороне стояла, не видела даже откуда крикнули.

— Хорошо, что дальше? — поднял глаза от записей.

— Полиция пыталась их отогнать. Поливали водой. Потом все кончилось. — подняла на него кажущиеся огромными глаза.

— А Вы что сделали?

— Сначала думала уйти, а потом поняла, что могу помочь. Вернулась. Горничную отправила за графом.

— И чем же Вы можете помочь? — сколько же проблем ему всегда доставляли невежественные активисты. Да что говорить, как в 60-е пошли народники, с тех пор и мучается полиция от городских бездельников, возомнивших себя Мессиями.

— Немного изучала медицину. Отличить мертвого от живого точно сумею. — парировала самая проблемная из рода Татищевых.

— Неужели? — язвительно уточнил он.

И менее всего ожидал, что она примет вызов.

— Ложитесь. — произнесла бесцветным почти голосом и глядя в пустоту встала.

Он даже не понял, что она имеет в виду, но, когда указывают на ковер, иных трактовок уже не остается. Женщина встала рядом с ним на колени и не стесняясь распахивающегося на груди неглиже, открывающего полупрозрачное белье, начала практическое занятие по любительской медицине. И ладно бы она только говорила. И то, приходилось прилагать некоторые усилия, чтобы смотреть в сторону от той родинки слева. Полбеды было пока она показывала, как проверять зрачки, определять кровоток на руке, под коленом, но потом дошла до бедренной артерии и едва не случился конфуз.

— Вот, чувствуете пульс? — она и его руку на это место положила. Да не только пульс он чувствует. Только это же стыдно-то как. Но Ксения Александровна либо чересчур тактична, либо невинна (что маловероятно при ее биографии), либо, действительно, по-медицински бесстрастно относится к любим физиологическим процессам. Тюхтяева пугали настолько оторванные от мира женщины, но и восхищали, конечно, когда приходилось сталкиваться с ними по долгу службы.

— И все это Вы… — он сдержал порыв завершить беседу и сходить остыть куда-нибудь в ледник.

— Изучала у батюшки моего в имении по журналам. А еще у всех встреченных врачей.

Хорошие же врачи вам, госпожа графиня, попадались. Руки бы им поотрывать. Ну и еще кое-что.

— Чем больше с Вами общаюсь, Ксения Александровна, тем меньше понимаю. — он первый раз за день позволил себе полуулыбку. — Продолжим. Почему Вы вообще туда поехали?

— Я русским языком говорила и Вам и графу о своих дурных предчувствиях. Должна же была узнать, чем все закончится?

— О предчувствиях? — вот этот момент напугал больше всего. С самого приезда она твердила об опасности Ходынки, причем все его сотрудники наоборот, считали эту часть праздника самой простой. И вышло, что одна необученная дилетантка все правильно разгадала, а несколько десятков высокооплачиваемых чиновников проработали зря.

— Михаил Борисович, это простая математика. На прошлой коронации население столицы было в полтора раза меньше. А площадь праздника — та же. У англичан же дети так погибли несколько лет назад.

— Да? Не слышал… — искренне удивился Тюхтяев. — И я Вас попрошу в дальнейшем не распространяться о том, что Вы ранее догадывались об этом несчастье. Да и вообще, лучше рассказывать о любопытстве и героизме…

— Каком героизме, Михаил Борисович? — воскликнула госпожа Татищева. — Вы там были? Вы их видели?

— Был. И видел. — уже спокойнее продолжил он. — И настоял на пожарной команде, хотя и выглядел перестраховщиком. Но все равно…

— Получилось то, что получилось… Я никого не спасла. — с неприсущей ей горечью всхлипнула женщина.

Она не дождалась окончания допроса, даже прощаться не стала — так и пошла за ширму.

— Мы не знаем, сколько людей погибло бы без предупредительных мер. — он и в самом деле не знал.

— А так сколько? — она из-за ширмы.

— Семьсот-восемьсот. Не больше.

Помолчала. Это очень много. Но с учетом количества пришедших — меньше процента.

— И что теперь? — робко спросила у тишины.

— А теперь мы все работаем над тем, чтобы этот инцидент не омрачал торжества. — произнес усталый губернаторский голос.

Ксения прытко выскочила, щеки мокрые от слез, глаза красные. Но с тревогой оглядев губернатора, нырнула вновь за ширму, что-то зашуршало, закапало, звякнуло, и граф Татищев без вопросов выпил содержимое стакана. Видимо, начал доверять, а год назад чуть ли не во всех смертных грехах винил. Губернатор молча сел на обитую бархатом кушетку и прикрыл глаза.

— Его Величеству доложили. Завтра Чета навестит пострадавших, а сегодня появятся там чуть позже…

Праздник все равно прерывать нельзя, так что все правильно, хоть и немного не по-христиански.

— Нужен враг. — прошептала женщина.

— О чем Вы? — уставился советник.

— Если все оставить как есть, пойдут слухи, как с той козой. Если бы найти объяснение, не связанное с праздником…

— Великий Князь не хочет заострять внимание. — отрезал граф и встал. — Нам с Михаилом Борисовичем пора. А ты, если будешь еще что-то предчувствовать — так и говори.

— Так я же… — начала оправдываться юная графиня.

— Прямо говори.

* * *

Прямо посреди парада он поймал на себе пронзительный взгляд. Не обращая внимания на нормы приличий, она рассматривала его лицо.

— Что-то случилось, Ксения Александровна? — так пристально здорового человека не рассматривают. Во всяком случае, в его департаменте.

— Нет-нет. — коснулась его ладони, погладила ее. — Вы устали за этот месяц, хоть раз бы выспались.

Это вот что сейчас было? Первый раз за все время не язвит, не обижается, а видит именно его. Сжала губы, но сдержала какой-то порыв. Интересно, что на этот раз?

— Оставьте, Ксения Александровна, это, право, такие пустяки.

Поцеловал эту нежную руку, не отрываясь от расширившихся глаз. Неужели дожил до такого дня, когда ее что-то смутило? На щеках румянец стал намного ярче коралловых губ, крылья носа чуть пошевелились. Точно, она на это способна! Если бы не отвлекали с разными поручениями, так бы и любовался падением самоуверенности этой кошмарной женщины. Но за суетой отвлекся, а потом она вновь рассматривает достопримечательности.

* * *

— Михаил Борисович, она же неуправляема. Все женщины с придурью, это я тебе как дважды муж скажу, но такого еще не видел. Мне уже столько раз эту историю про козу рассказали, что я скоро сам блеять начну. И это ведь еще ни разу не угадали с разгадкой мстительницы. — граф горестно размахивал сигарой. — Генерал Хрущев второй раз с предложением выходит, так она грозится его подсвечником прибить. И ведь не ровен час слово сдержит. Может тебе ее сосватаем, а? — пошутил он.

Тюхтяев неожиданно для себя напрягся, представив эту женщину в доме Хрущева, рядом с ним, и наверняка только это соображение дернуло за язык:

— Вы полагаете, Ваше Сиятельство, Ксения Александровна может рассмотреть мое предложение? — если это произнести будничным тоном, то не выглядит совсем уж немыслимым.

Татищев рассмеялся и ржал конем с минуту, а потом присмотрелся к товарищу и осекся.

— Ты серьезно, что ли? — задумался о ситуации. — Ее же убить хочется по несколько раз в день.

— Но Вы же не убили пока. — попробовал пошутить Тюхтяев, еще не до конца осознавая, что только что начал.

— Я с ней не живу и не сплю в одной постели. А так придушил бы и любой суд бы меня оправдал.

Тюхтяев молчал.

— Нет, ну так-то мысль хорошая. Породнимся наконец. — Татищев начал просчитывать последствия. — Да и тебе не скучно будет. Она женщина добрая, веселая. Но без царя в голове, конечно. Ты ей и мозги вправишь, да и вообще…

Он достал сигару, закурил, расслабился.

— Это ты хорошо придумал. Только давай-ка сначала я с ней поговорю. А то не ровен час от радости и тебя чем приложит.

* * *

Графиня Татищева уезжала, как и собиралась, на следующий день. И уже когда столичный поезд на сотню верст отъехал от перрона, мужчины вновь встретились в кабинете губернатора.

Следствие по Ходынскому событию продвигалось ни шатко, ни валко, и грозило разными неприятными последствиями, не взирая на то, что в остальном коронация прошла безукоризненно. Не потеряли ни одного иноземного гостя, да и собственная знать без претензий осталась. А как Кремль засиял иллюминацией! Но кроме пряников, обещают кнуты, и этот дамоклов меч уже изрядно напрягал.

После отчета о происшествиях Тюхтяев закрыл папку и замер в ожидании поручений, на которые граф бывал особенно щедр в начале дня.

— Ты, Михаил Борисович, чего красавицу-то нашу проводить не пришел? — ехидно произнес шеф перекладывая бумаги на столе.

— Не уверен, что понял, Николай Владимирович.

— Ксения Александровна скоро уже к берегам Невы домчится. А ты все тут сидишь. — откровенно же потешается.

— То есть Вы полагаете, что она согласна стать моей супругой? — что-то слишком быстро и неестественно.

— Ну, как ты скор! Ты поухаживай, они это любят. — московский губернатор достал из закромов рябиновую настойку, разлил по рюмкам, махнул свою. — На той неделе кое-какие бумаги надо министру на доклад. Ты и отвезешь. Заодно и навестишь зазнобу свою.

* * *

Тюхтяев вертел в руках ее записку.

«Буду рада встретиться с Вами».

Отличная московская идея совершенно утратила свой блеск в городе рек и камня. Больше двадцати лет минуло с прошлого сватовства и целенаправленных ухаживаний, пылкость юности благополучно утрачена и забыта, впечатление о безголовости современных женщин вообще и одной в частности подтверждалось многолетними наблюдениями, но отступать поздно, тем более неизвестно, о чем они там с графом договорились.

Цветочки купил, в гражданское нарядился и прикрылся броней иронии. Так оно и привычнее, а с ней вряд ли можно иначе. Домик в Климовом переулке — тоже вот странный выбор для места жительства, есть в Санкт-Петербурге уголки, куда как более подходящие для графской вдовы — действительно странный. Нет помпезных украшений, кариатид, разноцветных орнаментов, привычных глазу москвича, да и вообще странное — наполовину резная каменная шкатулка, наполовину барак. Простовато, да еще листья эти, окна огромные, балкончик где-то в поднебесных высях, в общем, дикость какая-то.

Из недр резного холла, щедро усыпанного теми же трилистниками во всех удобных и неудобных местах, выплыла хозяйка в чем-то светло-узорчатом.

— Рада приветствовать Вас в своем доме, Михаил Борисович! — со строго дозированной иронией проговорила она. Определенно, в объятья падать не намерена.

— Теперь я лично могу поздравить Вас с новосельем. — не менее любезно ответил он, но приглашения внутрь не дождался, так и двинулись на прогулку.

Кучер хаотично пересекал улицы, мосты, а Тюхтяев пытался блистать остроумием, комментируя здания и памятники. Все же барышня проживала тут довольно замкнуто, ну если не считать историю с посланцами. И что, он хочет их переплюнуть — те, небось, павлиньи хвосты распускали не чета его. Вот и смотрит она с подозрением, даже не пытаясь уже поддерживать вежливую болтовню ни о чем.

— Михаил Борисович, а что именно Вы хотите мне показать? — уставилась она на него после очередной попытки сделать экскурсию поинтереснее.

— Хотелось бы развлечь Вас, Ксения Александровна. — несколько беспомощно все это звучит.

— Ах, как это мило. — ехидно заулыбалась она, явно планируя новую каверзу. — Может тогда в Кунсткамеру?

Молодая женщина своими ногами идет в музей? Но слово дамы — закон, так и отправились на Адмиралтейскую набережную.

Ксения Александровна уверенно проходила сквозь двери — значит не впервые сюда добралась (и вновь вспоминаем три жалких книжонки в татищевском доме). Тогда откуда этот совершенно мальчишечий задор?

— Так с ботаники или зоологии начнем?

— Как Вам будет угодно. — за ней интереснее наблюдать, чем подчинять собственным планам.

И вот она вихрем носится между чучел и скелетов, демонстрируя удивительную информированность о привычках и особенностях разнообразных обитателей планеты.

— Откуда же у Вас столько познаний, Ксения Александровна? — это он прервал повествование о способности дикобраза молниеностно подбегать к противнику, поражать его иглами и убегать, оставляя их в теле врага.

— Да в детстве обчиталась Дарелла, а он очень живо все описывал. — не глядя бросила она.

— Ни разу не слышал о таком. — напряг память статский советник.

Его спутница замерла и после небольшой заминки прояснила.

— Это английский автор, его в Российской Империи не переводили.

— И Вы так полюбили зоологию по английским книгам? — изумился Тюхтяев и решил поискать такое и для себя.

— Да, я и английский-то по ним больше изучила. — Она огляделась и нашла новую цель. — Рептилии, здесь же где-то точно были рептилии.

И двинулись изучать недолюбливаемых Тюхтяевым гадов. Он с детства змей и лягушек не то чтобы не любил — брезговал. А эта ухоженная барышня готова с ними целоваться, если бы кто дал.

Тут появилась у Тюхтяева одна мыслишка, невозможная совершенно.

— А с трудами господина Брема Вы знакомы?

— Да! — на него обратилось сияющее от восторга лицо. — Николай Владимирович весной прислал мне полное собрание сочинений. Я несколько дней спала через раз, пока все изучила.

Понятно.

— Это же не он, верно? — она немного покраснела. — Да и где ему по книжным лавкам бегать…

— Я уже восполнил все пробелы. — искреннее смущение похоже на молодое вино.

— То есть Вы тоже интересуетесь природой? И когда только успеваете? — она даже руками всплеснула, разволновалась.

Признаться честно, сложно вспомнить когда он просто так мог полистать что-то не связанное с отчетами, но сам факт возможности радовал.

— А как Вы, Михаил Борисович, относитесь к теории господина Дарвина о происхождении видов?

Поначалу решил, что ослышался. Ну, возможно, где-то что-то слышала, но разбираться в таком? Кощунственно.

— А Вы знакомы с этой теорией?

— А как же? — она вдруг осеклась и снова забралась в скорлупу благовоспитанной барышни. — Очень интересная и разумно аргументированная теория. Мне только кажется несколько сомнительной в самом начале — все же изначально искра жизни откуда-то должна была взяться.

— И Вам было интересно читать об этом?

— Конечно. Если маленькие, поздно появившиеся теплокровные животные бодро и неумолимо вытеснили больших динозавров, то любой человек может рассчитывать на успех, если хорошо потрудится.

Самое нестандартное умозаключение, которое Тюхтяев слышал об этой скандальной книге.

— Но как же Ветхий Завет? — он лукаво улыбнулся. Попадется в ловушку цензуры или нет?

— В Ветхом Завете изложено почти то же самое, на мой взгляд. Просто позднейшие толкования и переводы исказили сроки. Если Господь сначала сотворил свет, потом земли и моря — то вот Вам геологическая история планеты. Ну, насчет одного дня только сомнения — так и нет указаний, что этот день длился двадцать четыре часа. Потом создались растения и животные — и оказались предоставлены сами себе, благополучно конкурируя и вытесняя слабейших. Позже всех появился человек и все испортил. — буркнула графиня. — Так что господин Дарвин зря так отринул божественное участие в развитии мира.

Тюхтяев тяжело сглотнул. Рядом с ним чудовище, которое сочетает в себе наивность, невежество в житейских вопросах и страннейшие академические познания. И вряд ли стоит графу допускать контакты Ксении Александровны с Константином Петровичем Победоносцевым — она не смолчит, а тот не спустит такого даже родственнице московского градоначальника.

Что-то видимо, отразилось во взгляде, так что графиня быстро сменила тон беседы.

— Ботанику посмотрим?

— Хорошо.

Здесь уже Тюхтяеву оказалось попроще. Его спутница с трудом различала косточковые и семечковые, розоцветные и астровые, искренне изумлялась его познаниям, и практически вернула веру в мир. Не должны женщины упражняться в интеллекте, не их это.

И он, сам не замечая, начинает вести в их странной игре, рассказывая ей внезапно детские истории, как маленьким мальчиком собирал гербарии в имении деда по матери.

Догуляли до геологии, и здесь он окончательно воодушевился ее вниманием и прочитал целую лекцию о почвах и минералах. Эти знания порой помогали при расследованиях, но даже в суде его не слушали так, полураскрыв рот и только успевая переводить взгляд от одного камушка к другому. Поэтому он рассказывал, рассказывал, рассказывал… В юности были, конечно, дикие мечты о науке, но служба государева любые крылья обломает. Так что сейчас ему снова семнадцать и он говорит о любимой теме.

* * *

В одном из залов раздался мелодичный звон и Тюхтяев с ужасом понял, что гуляют по музею они уже пять с лишним часов и спутница наверняка давно уже заскучала, и лишь вежливость не дает ей продемонстрировать эмоции.

— Простите, я немного увлекся. — прервал он сравнительный анализ полевых шпатов.

— Нет-нет. — Она все еще рассматривала камни. — Если бы мне в детстве встретился такой учитель географии, совсем другую бы жизнь прожила.

Женщина-геолог? Что за глупость?! Но она так же задумчиво продолжила.

— Разве что просто так собирать камни — не очень увлекательно. Но ведь из них можно сделать что-то этакое, монументальное… — и тут стало ясно, как появились все эти безумные проекты от конкурсов в купеческой лавке до дикого проекта дома. — Можно же собрать все-все, что залегает у нас в стране в большую карту Империи. Красиво получится и величественно.

А отчего бы и нет? Он достал записную книжку.

— Есть у меня знакомец один, он точно заинтересуется Вашей идеей.

И прямо из Кунсткамеры отправил записочку горному инженеру Зданкевичу, должок которого лет за десять оброс хорошими процентами.

Он проводил свою прелестную спутницу на набережную Фонтанки, где та, наконец, вышла из состояния погруженности в свои мысли, критично уставилась на него и с внезапной теплотой произнесла.

— Вы меня поразили, Михаил Борисович. Это такая редкость — увидеть столь увлеченного человека. — пошевелила пальчиками, пытаясь изобразить какую-то сложную фигуру. — Я буду очень рада видеть Вас чаще. Приходите завтра к обеду. Евдокия обещала что-то очень вкусное.

И скрылась в своем странном доме.

* * *

В качестве сувенира к обеду статский советник прихватил начальника Среднесибирской геологической партии, который так кстати заехал в столицу между постоянными разъездами.

— Позвольте представить Вам, Ксения Александровна, Зданкевича, Карла Ивановича. Горный инженер, мой давний знакомец. — Тюхтяев представил юной графине яркого, похожего на итальянца или испанца белоруса, в чьих жилах неведомо откуда затесалась толика горячей крови, позволившей выбиться в люди из заштатного Люцина. Не сорвись в правдоискательство в восемьдесят шестом, так бы и остался предметом зависти рыжего надворного советника. Но вышло иначе, зато Тюхтяев и дело хорошее сделал, и в любимой среде знакомства завел, так что порой просто поговорить можно.

Ксения поедала глазами прибывшего. Тот вроде бы женат, и не стоит его смущать таким вниманием.

— А эта, Карл Иванович, удивительная женщина — графиня Ксения Александровна Татищева. — Разносторонних интересов и широких взглядов особа. Ксения Александровна предложила чудесную идею, которую тебе, мой дорогой, точно захочется воплотить.

Слово за слово и Зданкевич уже что-то набрасывает на листке, а Ксения добавляет прямо поверх его рисунка. Великого и ужасного инквизитора оба забыли.

Заглянув в Климов переулок на следующий день, Тюхтяев издалека увидел сразу полдюжины черно-зеленых с голубым мундиров. Те гомонили, выгружали букеты, коробки какие-то, шутили. Были жарки и энергичны, словно молодые жеребята. Так и велел кучеру не останавливаться.

Пара дней прошла и получил первую записку от нее с приглашением на обед.

— Вы совсем забыли меня. — сама в азарте, показала уже все свои богатства, стопками заполняющие псевдомузыкальную комнату, восхищенно перечисляла всех, с кем познакомилась за неделю. А ведь это первые ее настоящие знакомства — после провинции, траура и тех незадачливых иностранцев. Радуется, как дебютантка.

— Ксения Александровна, я же в столице некоторым образом по делам. — вспомнил на свою голову.

— О, точно! И как успехи в Ваших хлопотах? — она тут же переключилась на что-то еще после не очень искреннего убеждения, что блестяще.

Это первая его ложь для нее. Не лукавство, а откровенное вранье: дела шли из рук вон плохо. То есть поручение он выполнил, бумаги отвез и даже дожил до их подписания, но вот остальное…

Только этим утром его пригласили в неприметный кабинетик и сделали предложение, от которого очень неудобно отказываться, и которое некоторым образом поставило крест как на три десятилетия лелеемой карьере, так и на невнятном сватовстве.

— Ксения Александровна, я тут уехать должен буду. Возможно, далеко и надолго. — он все еще не мог придумать, как закончить этот разговор, чтобы донести до ее беспечного сознания грядущие проблемы.

— Надеюсь не в Сибирь? — лукаво произнесла она.

Это ж надо, ко всему еще и догадлива чересчур.

— Всегда восхищался Вашей проницательностью. — остается только улыбаться.

Зато с нее веселье как слетело. Мгновенно стала серьезной, участливо протянула к нему руки. Не стоит сейчас ее трогать, себе одно расстройство и ей тоже никакой радости.

— Мне должность предложили. Томского полицмейстера. — звучит-то как! Лет двадцать назад бы радовался немыслимо.

— В гости позовете? — и голос-то шутливый, а взгляд куда умнее, чем обычно демонстрирует. Ох, не проста графиня Татищева, совсем не проста.

Мелькнуло эгоистичное желание забрать ее с собой. Вот такой трофей со столичной охоты. Но кто же согласится из такого дома, из комфорта петербургской жизни с балами, вечерами, магазинами, театрами оказаться в краю суровой погоды и безысходной тоски? Да и он сам не декабрист, чтобы на такое претендовать.

— Вы уж не скучайте. И пореже влезайте во всякое. — в последний раз дотронулся до ее руки, понимая, что именно это прикосновение и будет помнить потом долгие холодные годы.

— Михаил Борисович, спасибо Вам за это приключение. — она улыбнулась каким-то своим мыслям.

— Вам полезно чем-то увлекаться. И минералы — они побезопаснее дипломатов.

Кто бы подумал, что так загорится. Сама на топаз похожа: абсолютно невзрачный в породе, зато после огранки приобретает немыслимую глубину. И крепкий, почти как бриллиант. Он ей кольцо с этим камнем купил еще в Москве, но так и не решился вручить. Теперь-то уже и незачем.

— Вы… — она замолчала, а потом без всякой иронии и светской изысканности продолжила. — Берегите себя. И помните, что все наладится, а в этом доме Вам всегда рады.

Уже на пороге порывисто обняла его, обдав лёгким ароматом духов, юного тела, любимого шоколада. Он коснулся ее лопаток, впервые так близко рассмотрев сияющие глаза. Теплые мягкие губы коснулись щеки.

— Возвращайтесь. — был ли этот шепот, или просто хотелось его услышать, вот и придумал?

* * *

До высылки оставалось несколько дней, и пусть самое тягостное дело он закончил, приходилось спешить, дабы успеть все. Составить распоряжения относительно начатых проектов, в наивной надежде, что преемник их хотя бы прочитает, подготовить бумаги для графа Татищева по прежним заданиям, часть из которых завезти лучше сразу в его столичный дом.

Подслушанные разговоры навели на плохие мысли. Что-то у графа в столице накопилось многовато недоброжелателей, и ходил неуловимый по происхождению, но устойчивый слушок, что вскорости закатится карьерная звезда спесивого Николя Татищева, как и не было. Вряд ли одним ходынским происшествием его топить будут, а самое слабое место в семейной обороне этого рода он и сам теперь не хуже знал. И раз язык не повернулся при встрече, придется написать. Не с первой попытки получилось, но он рассчитывал, что напугает ее в должной степени.

«Дорогая Ксенія Александровна!

Обстоятельства вынуждаютъ меня совершить дальнее путешествіе, о которомъ я уже Вамъ разсказывалъ. Но считаю своимъ долгомъ предупредить Васъ о грозящей всѣмъ намъ опасности. Люди, чье вліяніе и возможности, намного превосходятъ мои, могутъ нанести вредъ Н.В. Возможно, выбравъ своимъ инструментомъ Васъ. Поэтому заклинаю — будьте благоразумны и не доверяйте каждому, кто встрѣчается на Вашемъ пути.

Сожалѣю, что мы провели такъ мало времени вмѣстѣ. Вы удивительная женщина, и наше знакомство я считаю одной изъ лучшихъ неожиданностей въ моей судьбѣ.

Вашъ покорный слуга М. Тюхтяевъ».

Уже на выходе с Моховой поймал извозчика, поручил ему передать конверт дворецкому новенького дома в Климовом переулке — сам не рисковал, потому что с обеда не покидало неприятное ощущение слежки. Мимо пробежала стайка студентов, на которых и внимания-то не обратил — как молодые жеребята резвятся, нет на них управы. Один споткнулся, столкнулся с Тюхтяевым, задев стопкой учебников, многословно извинился и побежал дальше.

Поначалу и не заметил, что правый карман пальто медленно увлажнился, только тяжело вдруг стало, и спать, нестерпимо захотелось спать.

Нелепо как вышло!

* * *

В жизни статского советника самым хлопотным делом была исповедь — обычно между постами он успевал столько раз вдоль и поперек пройтись по перечню заповедей, что затруднительно было припомнить все грехи. И перспективу загробной жизни он себе представлял без особых иллюзий. Но отчего же так плохо-то? Раскалывается голова, горит бок и безумно мучает жажда. Он с трудом приоткрыл один глаз и наткнулся на радость склонившегося прямо к нему лица. Еще чуть-чуть и носами столкнутся.

* * *

— И снова здравствуйте, Михаил Борисович! — с натянутым восторгом улыбнулась ему несостоявшаяся невеста. Все-таки ад.

— Вы? — просвистел он.

— Я. — Промокнула его губы влажным полотенцем. — На этот раз Вы весьма экстравагантно меня навестили.

Последним четким воспоминанием была Моховая, экипаж и тьма. Прислушался к ощущениям — руки и ноги явно были на месте, даже слушались, только вот тошно было. Да и ощущения какие-то неправильные. Что-то не так.

Он пошевелил левой рукой — движение правой отдавалось в бок и было неприятным. Под простыней он был почти голым. И она тут рядом. Это совсем неловко.

— Что?

— Ножевое ранение. Вроде бы без повреждений внутренних органов. Вас зашили, обработали, перевязали. Денек полежите — и вставать начнем. — отрапортовала графиня Татищева.

— Кто? — кто порезал, он смутно догадывался. Зря проигнорировал подростков. Но кто переместил его от аристократического квартала до непонятной дыры, в которой по неведомому капризу поселилась графиня? Да и кто-то же оказывал помощь. Не могла же она? Хотя «я изучала медицину по журналам». Нет, одно дело пульс искать, и совсем другое — настоящие раны лечить.

— Сюда Вас кучер довез, которому Вы письмо для меня передавали… — она поморщилась. — Сбежал быстро.

— Л-лечил кто? — не стоит сейчас делать эту историю достоянием общественности. Вообще ни к чему. Надо затаиться и посмотреть, что будет. Ведь не грабили же его? Значит, неспроста резали.

— А вот об этом лучше не спрашивайте. — она протянула ему драгоценный стакан прохладной воды. Ни разу он не пил вина вкуснее, чем эти капли прозрачной жидкости. И вот черты женщины становятся нечеткими, звуки стихают… Да она его усыпила, негодница!

Утром в комнату заглянула мрачного вида горничная — совсем юная, худенькая, с плотно сжатыми губами. Она поправила подушку, раскрыла шторы и комната стала куда светлее. За окнами виден колодец двора, значит это гостевое крыло. Вон там сквозь сияющие стекла видна люстра, которую он помнил по прошлым визитам. Значит второй этаж, а наверху помещения графини. В открытом окне мелькнула обнаженная спина, тут же скрывшаяся за темной гривой волос. Показалось, наверное.

— Ее Сиятельство велели пить. — девочка подала стакан с темно-красной жидкостью.

— Что это? — прошептал советник.

— Сок гранатовый. Ее Сиятельство велели сказать, что очень полезно при потере крови.

— Хорошо.

Девица не уходила.

— Можешь быть свободна. — каждое слово дается с трудом.

— Ее Сиятельство предупредили, что Вы так скажете. Приказано проследить, чтоб выпили. — невозмутимо произнесла прислуга. Нет у них почтения к гостям, все в хозяйку пошли.

Сок терпкий, но можно пережить. Девица слегка улыбнулась и забрала стакан, оставив раненого изучать интерьеры. Раньше ему особенных экскурсий по дому не устраивали — музыкальная комната, в которой нет даже рояля, зато теперь выросли горы коробок с геологическими артефактами, холл, столовая, салон с крохотным зимним садом, кабинет и малая гостиная. Лестница уходит наверх, и не раз она проговаривалась, что спит там. Странное решение, но этот дом она придумывала сама, а причудливость мышления этой женщины — ее отличительная черта. Это помещение определенно предназначалось для гостей. Не особо роскошно, но уютно. В зеленых тонах, с примесью ее любимого шоколада.

Вскоре и сама хозяйка появилась на пороге в сопровождении молчаливого молодого лакея. Тот был на редкость смазлив, смотрел на нее с рабским обожанием, и могло бы закрасться неприятное сомнение, не воспринимай она его так же бесполо, как и любого другого. Пожалуй, и самого Тюхтяева тоже теперь можно отнести в эту категорию, особенно после случившегося разговора.

— Добрый день! — ее наигранный оптимизм был способен освещать темные комнаты. — Как себя чувствуете?

Прохладная рука легла на лоб, она прислушалась к ощущениям, потом коснулась губами, замерла.

— Думаю, все неплохо идет. — не стесняясь подняла простынь, под мышку засунула что-то, оказавшееся градусником, прижала рукой и аккуратно укрыла сверху.

— Спасибо. — выдавил он, со стыдом понимая, что краснеет.

— Проголодались? — дождалась кивка. — Вам пока придется на легкой пище посидеть, бульончики там всякие девочки принесут. — Помялась, сама немного покраснела. — Михаил Борисович, тут такое дело… Насчет надобностей Ваших разных — зовите Демьяна.

Здоровяк, до сей поры успешно сливавшийся с интерьером, слегка поклонился. И чтобы позор был полным, добавила.

— А к ночи нужно кишечник промыть. Выбирайте — я или он. У меня опыта больше…

— Нет! — твердо заявил пациент.

— Да. — она тоже непреклонна.

— Это не женское дело.

— Отнюдь, женщины издревле ухаживали за ранеными.

Да хоть сто раз это будет так, но представить, что она станет его… Нет!

— Все лечение пойдет прахом, если запустить этот процесс. — она ходила кругами по комнате и от яркого платья уже рябило в глазах.

— Я не позволю Вам так надо мной издеваться. — и где же оно, хваленое тюхтяевское самообладание, о котором легенды ходят в Москве?

— А если я оденусь сестрой милосердия? — предложила хозяйка очередную бестолковую мысль. — Если Вам психологически легче станет, я могу…

— Хорошо, пусть Ваш лакей, или кто он там, приходит.

Через час Тюхтяев был донельзя унижен, зол и несчастен. Сорвал раздражение на своем экзекуторе, но тот только невозмутимо пожал плечами.

Демьян отличался той же непробиваемостью, что и горничная, да и случайные их встречи наводили на мысль о родстве. Но на вопросы отвечал только жестами. Графиня собрала у себя удивительный паноптикум прислуги — горбатый дворецкий, кухарка с больным младенцем, немой лакей и угрюмая горничная. Такого он ни в одном разорившемся доме не видел, уж не говоря о мало-мальски состоятельных.

* * *

Смущало Тюхтяева и отсутствие медика.

— Мне нужно поговорить с лечащим доктором. Его обязательно надо убедить не делиться моей историей с посторонними.

— Не доложит. — уверенно заявила графиня, лично меняя повязку.

— Вы не понимаете, есть инструкции, порядки. Я сам их составлял. — и столько сил потратил, чтобы эти правила соблюдались! Несколько отозванных лицензий сделали куда больше десятка указов и рескриптов.

— Доктор теперь вообще ни с кем говорить не будет. — она сочувственно посмотрела ему в глаза.

Не может быть. Нет. Это как же получилось-то?

— Вы его убили? — так, значит нужно кого-то найти, чтобы ее спасти от каторги.

— Нет, конечно, куда ж я без Вас бы труп спрятала? — рассмеялась она, вызвав минутное облегчение. Но тогда почему он не будет говорить? Это немой слуга у нее хирургией занимается что ли?

* * *

Утром второго дня Ксения Александровна без стука влетела в его комнату.

— Сегодня вставать будем, Михаил Борисович! — оповестила обреченно рассматривающего потолок советника. — А пока проведаем Ваш новый шрам.

— Можно мне зеркало? — попросил он, пока графиня раскладывала на столике бинты, вату, пузырьки свои.

— Посмотреть хотите? — понимающе уточнила она и громко крикнула. — Устя, мое зеркальце с тумбочки принеси сюда.

Мрачная девица послушно держала стекло, неодобрительно косясь на занятие хозяйки. Трудно было игнорировать тот факт, что при всей вежливости прислуга не очень рада гостю. А вот хозяйку обожают, поэтому терпят ее новый каприз. Иначе бы притравили, был уже прецедент в этом доме. И пусть отравителем был покойный муж кухарки, да и умысел имел только против жены и увечной дочери, сам размах впечатлил советника, когда он ознакомился с папочкой на графиню.

Ксения Александровна уверенно размотала бинт, сняла марлевую повязку и обнажила темно-зеленое пятно на боку статского советника. Такого цвета здоровая кожа не бывает, это не у каждого трупа случается. И только он было помертвел, как она пахнущими карболовым мылом руками потрогала края раны, убедилась, что пальцы сухие, достала один из флаконов и смочив ватную палочку изумрудной жидкостью, наложила новый слой краски.

Сама рана выглядела безобидной — тоненькая багровая полоска, ну да, с ладонь длиной, зато вся испещрена аккуратными стежками. Шансов разойтись ей не оставили.

— Мне так раньше не зашивали раны. — проговорил он после долгого молчания. — Новая методика какая-то?

— Вроде того. — Ксения Александровна старательно увлажняла разрыв кожи этой таинственной жидкостью.

В богатой событиями жизни статского советника ножевые ранения уже случались, как, впрочем, и разные другие, но ни разу процесс лечения не был столь странным, и, если уж честно, безболезненным.

— А это лекарство? Я его тоже еще не встречал.

Плечи графини чуть вздрогнули и слегка сжались.

— Зато действенное.

— И откуда же оно у Вас? — ох, что-то здесь нечисто.

— Вы же в курсе, я работала в аптеке. Там у меня была возможность немного экспериментировать. — она с грустью рассматривала рану, поэтому ответила не задумываясь.

— Экспериментировать? — недоуменно переспросил Тюхтяев.

— Ну да. — она подошла к окну и распахнула рамы. — Есть же всякие новые идеи у фармацевтов в мире, которые еще не апробированы в России. Жаль, без диплома мне не развернуться было… Но Вы не переживайте, все хорошо работает — я на себе проверяла.

На старости лет стал лабораторной крысой. Прекрасная вершина карьеры статского советника. И что-то свербит, помимо уязвленного самолюбия. Странно, что таинственный хирург так и не взглянул на состояние пациента. Или, напротив, каждый час проведывает, находя самый пустяковый повод зайти?

— И зашивали меня тоже Вы? — ну, милая моя, скажи, что это кто угодно другой, что он заболел, уехал срочно, умер, в конце концов.

— Согласитесь, лучше, чем та вышивка получилось? — подмигнула она и сбежала, услышав голоса на лестнице.

Сказать, что Тюхтяев удивился, нельзя — его словно пыльным мешком из-за угла приложили.

* * *

В паре дюжин шагов от его кровати трапезничали очередные горные инженеры и госпожа графиня. Регулярно негромкий разговор прерывался общим хохотом, звенели бокалы, мужчины наперебой что-то рассказывали, она гостеприимно поддакивала, задавала уточняющие вопросы и позволяла каждому визитеру полностью распустить хвост перед ней. Часа два длился этот прием, пока, наконец, она раскрасневшаяся, улыбающаяся не появилась на пороге.

— Ну что, не сердитесь больше? — чересчур покровительственно себя ведет для своего юного возраста.

— Что Вы, Ваше Сиятельство, как можно? — сарказм так и стекает по стенам комнаты.

Поджала губки свои и ушла. Можно подумать, есть кто-то в здравом уме, кого порадует перспектива быть прооперированным человеком без медицинского образования. Женщиной, к тому же!

* * *

— Ну что не так, Михаил Борисович? — это она решила провести ревизию мебели и якобы случайно задержалась в его комнате.

— Вы пугаете меня, Ксения Александровна. — бесцветно произнес он.

— Полагаете, что я похитила Вас и удерживаю для опытов? — а ведь интересная мысль.

Теперь он и сам иногда задумывался над возможностью запереть ее где-нибудь для собственной и общественной безопасности. Есть у него пара адресов подходящих. Но нельзя же быть настолько неблагодарным — женщина приютила его, опального чиновника, в своем доме, пожертвовав репутацией — ведь если история всплывет, то ее имя станут полоскать все ханжи и бездельники города, спасла жизнь, выхаживает, кормит.

— Нет. Но эти Ваши наклонности… Вы могли бы поступить в медицинский Университет, стать фельдшером, но не нарушать закон о врачебной практике…

Она вздохнула и забралась в кресло, по-кошачьи свернув ноги вокруг тела. Неприлично и как-то интимно получилось.

— При Его Величестве Александре Александровиче у меня было не очень много шансов на высшее медицинское образование, да и средств на него в моей семье особенно-то и не нашлось. А потом, Вы сами знаете мои обстоятельства. Скорее всего Николай Владимирович давненько уже попросил Вас собрать обо мне всю информацию. Когда бы мне что успеть?

— Но… — действительно, без гимназического образования в университетах делать нечего, а покойный господин Нечаев не очень заботился о будущности единственного дитя. Хорошо хоть грамоте обучена, и то не блестяще — ошибки в письмах сажает порой детские.

— А если бы я не обладала всеми моими знаниями или боялась их применять на практике, то Вы бы уже истекли кровью. — не очень деликатно, но резонно напомнила о его личном участии в этом деле.

— Так-то оно…

Да отвратительно это — оказаться беспомощным на руках у женщины, которую еще недавно пытался очаровать и покорить.

— Будем считать, что это Вы так выразили признательность за то, что я смогла Вам помочь в трудную минуту. — завершила она разговор и почти скрылась за дверью.

— Но раз Вы столько всего знаете, просто преступно закопать свой талант в землю. — с такой энергией и изобретательностью она смогла бы стать выдающимся врачом. Глядишь, при деле была бы и глупостей поменьше делала.

Она помедлила, закрыла дверь и вернулась. Села в кресло и доверительно произнесла:

— Я подумываю над открытием фармацевтической фабрики, но средств, даже моих, на это не хватит. На этом можно было бы успешно заработать, а если производить что-то, неизвестное в других странах — то и получить преференции в случае войны. Вспомните, какие были санитарные потери в Крымскую? Имей мы преимущества в медицинском обеспечении, могли бы расширить границы Империи еще тогда.

То есть она хочет спасать людей новыми открытиями и зарабатывать на этом? Все же аптекарский опыт впустую не прошел.

Пока отвлекала его разговорами, незаметно подошел лакей и помог встать. Больно, но терпимо. Они втроем прошлись по коридору, после чего она едва дотерпела до его кровати, чтобы проверить повязки. Крови не было, швы не разошлись.

* * *

Ближе к ужину она еще раз навестила его, проверила повязки. Заметно, что волнуется. Прошлась пару раз по комнате, подобралась поближе.

— А где же Вас так угораздило?

Странно, что только сейчас начала любопытствовать. Видимо опасность миновала, и теперь можно уже и посплетничать. Разумно, если честно.

— Не берите в голову, Ксения Александровна. — поморщился Тюхтяев. Это ж расписка в своей некомпетентности.

— А все же? — она вновь калачиком свернулась в кресле.

— Да прямо на Моховой — я Его Превосходительству бумаги только завез. Даже не рассмотрел, пока с кучером договаривался.

Выслушала, встречных вопросов не задала и закручинилась пуще прежнего. О чем?

* * *

Утром проснулся от шума внизу. Судя по громовому голосу графа, он прибыл не в духе. А ведь Тюхтяев только ночью сочинил ему письмо, и вот с утра планировал отправить.

— Где он?! — прямо-таки муж-рогоносец перед кровавой расправой.

— На втором этаже в комнате для гостей. — а в голосе слышна улыбка. Действительно, сейчас только смеяться. — Устинья, проводи. И, Николай Владимирович, не очень его тревожьте, а то швы разойдутся.

* * *

Граф влетел в комнату и грозно уставился на обложенного подушками товарища.

— Живой?

— Провидением Божьим. — Тюхтяев попробовал встать, но гость остановил его.

— Правда, порезали? — это когда она ему успела сообщить?

— Да, от Вас выходил и толпу студентов встретил. Один вроде как столкнулся со мной. Не рассчитал, видимо, в основном по ребрам скользнул.

— И что дальше? — граф устроился на то же место, где накануне обитала Ксения.

— А дальше я потерял сознание, и кучер меня привез сюда. — лаконично пересказал ночь своего позора.

— И с этого места поподробнее. Почему чужой кучер тебя привез в этот дом? — как-то не очень приветливо начал губернатор.

— Я оставил письмо Ее Сиятельству и просил передать. А тут вышло, что только этот адрес у него и был.

— Неужто любовное? — хохотнул граф.

— Нет. — поджал губы Тюхтяев, уже пожалевший, что начал всю эту нелепую историю со сватовством. Графиня не проявляла ни желания вступать в брак, ни особой привязанности к стареющему чиновнику. С инженерами вон как веселится, а Тюхтяев вечно оказывается слишком унылым, назидательным, ворчливым. Назовем вещи своими именами: старым. — Прощальное.

— Ты мою Ксению бросил? — сурово сдвинул брови Татищев.

— Нет. — Тюхтяев вздохнул и извлек из-под подушки то, которое написал графу.

Тот читал внимательно, время от времени требуя подтверждения взглядом.

— Думаешь, под суд нас с тобой готовят? — хмыкнул по окончании чтения.

— Слухи такие есть. Теперь меня перед фактом поставили, что в Томск я еду или полицмейстером, или его поднадзорным.

— А по какому делу?

— Да мало ли у нас с Вами чего было? Был бы человек, статья найдется. — невесело пошутил Тюхтяев.

— Ладно, живы будем, не помрем, как мой денщик говаривал. — хлопнул по коленям граф. — Что, Ксения Александровна в сестры милосердия записалась? — он кивнул на бинты в углу комнаты.

— Поверите ли, оказалось, она впрямь разбирается в лечении. Вот на мне экспериментальное лекарство испытала, и я все еще жив. Предлагает его в промышленных масштабах делать и в армию продавать. — наябедничал Михаил Борисович.

— Да, лавочницу из нее не выбьешь. — огорчился граф.

— Не скажите, Николай Владимирович. Бок она мне сама сшила, и получше многих докторов с дипломами.

— Вот и женись тогда. Все равно считай обесчестил ее своими ночевками. — и непонятно, шутит или нет.

— Я ни словом, ни жестом… — про мысли не будем.

— Да знаю я, знаю. Хотя, может и стоило бы. — махнул рукой граф. — Выздоравливай. Тут пока спокойнее пожить.

* * *

Вечером Ксения зашла буквально на пару минут, сменила повязку, еще раз пролила все зеленой жидкостью, и ушла, погруженная в себя. Что же ей Его Сиятельство высказал? Неужели опять про замужество? Тогда вообще не стоит эту тему поднимать, раз она так переживает.

Но она ни на одну тему не заговаривала, молча проверяла температуру, осматривала рану и все грустнее становилась.

В конце концов он сам собрался, оделся — госпожа Татищева ему даже халат прикупила — и двинулся на прогулку. Действительно, коридор упирался в небольшую дверь, которая узким проходом вдоль столовой вела в салон. Каждый раз, рассматривая чужие дома, он находил черты их владельцев в обстановке, устройстве. Немножко, но находил. Здесь же все олицетворяло хозяйку — и современные ванные комнаты, и светлые интерьеры гостевых покоев, да и гостиная тоже поражала. В силу объективных обстоятельств, избытка семейных портретов у графини не было. Стены украшали акварели с инициалами «П.Т.», и это было понятно, недавно появился еще один большой портрет хозяйки — тоже в светлых тонах. А вот эту картину, прикрытую ширмой, он раньше не видел, хотя еще неделю назад прощался с ней в этой же комнате.

Бесстыдно улыбаясь зрителю, едва прикрытая опахалом из розовых страусовых перьев подпирая голову кулачком и болтая в воздухе ногами лежит животом вниз натурщица. Лицо спрятано под розовой же маской, обнаженные плечи и стройные длинные ноги словно бархатные, освещены утренним солнцем. Скорее для холостяцкого интерьера картина. Только взгляд не игривый, а дерзкий, повторяет еще один, более знакомый статскому советнику. Те же зеленые глаза, да и пальцы такие же длинные. Форма губ похожа. Или? Не может быть! Он потрогал холст — масло еще не окаменело, значит совсем свежая.

Прическа высокая, старинная, цвет волос ни о чем не скажет, хотя явно намекает. Родинки на ногах ему не знакомы, а вот эта, маленькая точка на левой груди точно запомнилась с того майского утра в белокаменной, когда графиня демонстрировала свои познания в медицине, бесстыдство и значительную часть декольте.

Нет, кто не знает ее, не заподозрит подвоха, но ему стало как-то неуютно.

Минут сорок потратил на эту картину и уверовал в собственное открытие. Перед обедом встретил ее, озабоченно пробегающую по лестнице в амазонке. Обожает прогулки на своей престарелой кобыле. Странно, что не купит новую, но тут вопрос привязанности: граф рассказывал, как она практически по-цыгански свела ее со двора.

— Холст этот, Ксения Александровна… — ну вот как начать такой разговор?

— Да? — холодный взгляд исподлобья.

— Неприличная картина для публичного обзора. Ее бы куда в приватное помещение вешать, коли уж так полюбилась.

— Как Вам будет угодно. — даже спорить не стала. — Демьян, голубчик, подойди.

Немой уволок холст наверх. Теперь оригинал и копия будут в одной комнате. Наивность советника продержалась до ужина. Покуда Ксения вновь проверяла швы, лакей и дворецкий внесли портрет в его комнату и тут же приколотили гвозди для рамы.

— А то как-то здесь стены слишком голые. — небрежно бросила хозяйка.

Комментировать это безобразие Тюхтяев не стал. Но теперь этот взгляд не оставлял его даже ночью.

Весь вечер Ксения мерила шагами третий этаж и он слушал ее. Давно не жил в одном доме с женщиной, и все не так, как было с женой. Эта не будет бледной тенью сидеть за рукоделием и послушно следовать чужой воле. Но беспокоится все сильнее. Что же изменилось? И уже на границе сна и яви Тюхтяев понял, что не так — граф обещал зайти, но не появился.

Днем все этажи огласились радостным визгом.

— Николай Владимирович! — и топот по лестнице.

— Ну будет, будет. — успокаивающе бормочет граф. Это она на его шее что ли повисла? Что там происходит вообще?

Тюхтяев собрался и размеренным шагом двинулся в салон, где его поймала сияющая женщина.

— Идемте кушать, Михаил Борисович! Николай Владимирович нас новостями порадует.

Татищевы лакомились запечённой птицей, рыбой под соусом, жареными вкусностями, а перед хирургическим пациентом выстроились тарелки с кашками, пюре и протертыми супами. Граф посмеивался, но своим не поделился.

— Из Москвы мы переезжаем сюда! — громко известил гость. Подумать только, за эти дни Тюхтяев обвыкся здесь, и даже человек, с которым знаком четверть века, кажется пришельцем. — Должность губернатора в Москве упраздняют, все полномочия теперь у генерал-губернатора, ну да Бог ему в помощь.

Выпили не чокаясь.

— Власовского на пенсию отправят. — обменялся непонятными взглядами с Ксенией. — А меня товарищем министра внутренних дел. Вот и назначение.

— Радость-то какая. — Не очень искренне порадовалась Ксения. Что ей не так?

— Да. Нелегко это все сложилось, — он выдохнул. — но теперь уж решено. Тебя, Михаил Борисович, тоже переведем сюда. Глупость это — в Томск ехать в твои-то годы. Глядишь, остепенишься, корни пустишь…

Тюхтяев только голову опустил. Ну и ладно, Тобольск без него обойдется, а сам он вновь вернется в неприветливую столицу. Это ж сколько копий граф сломал, прежде чем выбить такие условия?

— А покуда заберу я твоего пациента, Ксения Александровна, а то не дело это незамужней под одной крышей с чужим мужчиной жить. — с показушной строгостью произнес граф, когда подали чай.

Ксения Александровна переводила взгляд с больного на здорового и обратно, а потом запричитала.

— Только чтобы кучер плавно ехал, без тряски. Пусть рану два раза в день мажет. И повязки чтобы свежие меняли. А швы снимать я сама приеду.

— Гляди, Михаил Борисович, как заботится. — рассмеялся Татищев.

Тюхтяев собирал свои пожитки под пристальным взглядом графини, которая внимательно смотрела, не больно ли ему, не расходятся ли швы, не кровит ли рана. Да, в больницах так не опекают пациентов.

Посмотрел на нее, пытаясь понять, почему она так переживает.

— Благодарю Вас, Ксения Александровна, за все. Я теперь Ваш вечный должник. — и поклонился.

* * *

В доме на Моховой улице, конечно, роскошнее. Комната просторнее, вместо матраса — перина, прислуга вышколена, всегда любезно улыбаются, еда изысканнее, да и отказа ни в чем нет, но хотелось вернуться в этот безумный домик в Климовом переулке.

Зато граф устроил нормальный ужин, с отмечанием назначения, хорошим вином, мясными закусками. Хорошо отметили, обратно еле дошел. Горничная, расстилавшая постель, намекала на продолжение вечера, но выпроводил. Словно портрет все еще смотрит со стены.

* * *

В большом доме трудно контролировать все, комната гостя была далековато от лестницы, что его и погубило.

Без стука, как привыкла у себя, графиня распахнула дверь.

— И что это мы поделываем? Жареное едим, да? — она медленно подбиралась к нему, словно хищник к жертве.

Впоследствии об этом было неловко вспоминать, но первым жестом он отправил тарелку с курицей под кровать. Графиня рассмеялась.

— Еще и пили вчера, верно? — она потянула носом воздух. — Михаил Борисович, Вы же умный человек, так почему ведете себя, как пятилетний мальчик, которого родители первый раз одного дома оставили?

Возразить было нечего. Именно как ребенок. Пользуясь отсутствием женщин, вчера с графом напились так, что голова трещит до сих пор. Зато впервые с начала коронационного кошмара расслабились.

Она уже совершенно по-свойски размотала повязку и увлеклась исследованием шва. Гладила кожу вокруг, изредка касалась рубца, ощупывала бок. И было это не очень по-медицински. Вот еще чуть ниже сейчас соскользнет и очень неловко может получиться.

— Что-то не так? Больно? — всполошилась, разволновалась.

— Нет. — он рассматривал ее лицо, шею, выбившиеся прядки волос. Потом взял ее за запястья и перецеловал кончики пальцев. Сначала на правой, потом на левой. Давно тянуло и вот нашел возможность.

Она не визжала от возмущения, не била веером по лицу, но и не подавала знаков продолжения. Только смотрела своими расширенными зрачками.

— Михаил Борисович! Это неэтично, когда пациент флиртует с доктором. — еще и шутит.

Дышала бы ровнее — и прям вылитая безмятежность. И пальцы бы не дрожали. И румянец бы не заливал щеки. Все же девчонка совсем.

— Так я же не всегда буду пациентом. — улыбнулся он ее смущению. Не все его в краску вгонять.

— Если станете есть что ни попадя — надолго задержитесь в этом статусе. — строго произнесла графиня и чуть более торопливо, чем допустимо для спокойной, уверенной в себе женщины, покинула комнату. Сбежала практически.

* * *

На следующий день вместо самой графини появилась записка с этим птичьим почерком — чистописанием ее учителя тоже не озаботились — с предупреждением, что утром планируется снятие швов. А он привык уже ее прикосновениям.

* * *

В день великого события Тюхтяев с утра покрутился перед зеркалом, даже бороду расчесал. Смешно взрослому человеку так себя вести, но больше не хотелось выглядеть похмельным обжорой.

Вошла бледна, сосредоточена, серьезна, перекрестилась перед тем как дважды помыть руки, а потом осторожно и очень аккуратно сняла все узелки. Попросила привстать и почему-то зажмурила глаза. Он стоял, чувствуя себя немного глупо.

— Ну и как? — хриплым шепотом спросила она, все еще зажмуренная.

— Может все же посмотрите? — ехиднее обычного ответил он вопросом на вопрос.

Осторожно приоткрыла один глаз, успокоилась, распахнула ресницы.

— Какое счастье! Михаил Борисович, это такое чудо, что моим хирургическим дебютом стала успешная операция на брюшной полости. — воскликнула она, а у него колени похолодели.

— То есть как это — дебютом? — Тюхтяев только что спрятался за ширму чтобы спокойно одеться, но ради такого выглянул обратно.

— Ни разу раньше не зашивала мышцы и кожу. Зато получилось же! Вот что значит удача. — восторженно причитала она.

Господь всегда хранит дураков. Особенно старых и рыжих.

* * *

— Ну что, жив? — весело поинтересовался граф.

— Да, на этот раз выкрутился. — согласился Тюхтяев.

— А ведь говорил я тебе…

Да, в разгаре той знаменательной пьянки граф додумался до того, что Ксения приносит удачу в безнадежных случаях. И на Лиговке тогда выжила, и у него столько людей спасла, и Тюхтяева выручила, даже на Ходынке предупредительные меры все же сработали. Статский советник сомневался в эффективности такого талисмана, все же дуэль у Пети Татищева закончилась так себе, с другой стороны, в Саратове тот четырежды за месяц выходил на поединки с более ловкими стрелками и выжил.

Но развить тему не удалось — лакей сообщил о незнакомом посетителе.

— О, это ко мне. — обрадовался Тюхтяев. — Имею честь рекомендовать вам доктора медицины Павла Георгиевича Сутягина.

Граф уставился на пришельца с недоумением, а вот графиня сразу восприняла его в штыки, причем даже не сочла необходимым это скрывать. Оглядела его с ног до головы, скривилась и явно начала готовить свой репертуар издевательств. Хотя с чего бы: Сутягин — интеллигентный человек, три иностранных языка, красив, ухожен, эрудирован. От женщин отбоя не имеет, а тут вон как вышло.

— Его Высокопревосходительство граф Николай Владимирович Татищев.

— Очень рад знакомству. — поклонился гость.

— Вот, дорогой мой, наш ангел, ее Сиятельство графиня Татищева.

— Дорогая Ксения Александровна, я очень рад с Вами познакомиться. — воркующим голосом заговорил доктор и Тюхтяев впервые задумался над тем, стоило ли знакомить эту пару.

— Ксения Александровна, господин Сутягин будет очень рад обсудить с Вами Ваши находки в области фармацевтики. — по лицу графини понятно, что она бы на госте их испытывала с большим удовольствием. Особенно яды.

* * *

Вскоре Тюхтяев наблюдал как еще полчаса назад незнакомые друг другу люди превращаются в злейших врагов. Повод-то пустяковый: Сутягин поинтересовался здоровьем присутствующих, и статский советник похвастался новым швом. Ксения Александровна еще на этом этапе поджала губы.

— Вряд ли стоило тратить время на зашивание поверхностной раны. — небрежно бросил Сутягин, возвращаясь к столу.

— То есть как это поверхностной? Да там разрез до сальника дошел! — возмутилась она.

— Женщины так впечатлительны. — произнес Сутягин, адресуя реплику графу и советнику, но это был его роковой просчет.

— Тогда поясните, что же это было. — произнесла графиня и прямо на салфетке набросала схематично слои внутреннего мира статского советника с указанием цветов, фактур и глубины повреждения. Бок сразу закололо.

— Ну будет, будет. — брейк надо объявлять, промелькнуло в голове. — Мы поняли, что вы оба разбираетесь в хирургии, и не будем доказывать очевидное. Я бы хотел обсудить это удивительное зеленое средство.

* * *

Неделю спустя Тюхтяев почитывал удивительное письмо. Эти дни он провел между двумя городами, занимаясь переездом и сдачей полномочий, так что немного упустил из виду проблему, которую сам и создал.

«Мой дорогой Михаилъ Борисовичъ! Очень прошу урезонить Вашего пріятеля, пока я не воспользовалась Вами же подареннымъ прессъ-папье. Судя по всему, скоро онъ отречется отъ современной науки и начнетъ примѣнять «Молотъ вѣдьмъ». Причемъ начнетъ съ меня, а я еще такъ молода и совсѣмъ не повидала міръ. Ваша добрая подруга Ксенія Татищева».

Интересно, что у них там получилось? Словно дети малые. Он заглянул к графине в гости словно между прочим, подгадав визит к приезду доктора.

— Ксения Александровна, я прошу прощения за бестактность, но не позволите ли Вы мне доработать отчет.

Та скептически посмотрела на тонкую папку в его руках, пожала плечами и вернулась к препирательствам с Сутягиным. Судя по накалу страстей, склоке уже не один день и не два, а закончиться она должна или членовредительством или страстным поцелуем. Ну он бы так и закрыл ей рот, особенно после некоторых выпадов.

— Вы, Павел Георгиевич, хоть раз бы попробовали верить, а не спорить. Если я говорю, что ацетилирование сделает салицин более стойким и эффективным, то сначала попробуйте, а потом критикуйте. Что Вы на это сказали? Что женскому уму это недоступно. Так сделали или нет?

— Сделал. — буркнул медик и уголки глаз скорбно опустились вниз, сделав сходство с господином Чеховым еще заметнее.

— И как, передохли крысы? — ехидно уточнила графиня.

— Нет, результаты совпали с Вашими выкладками. — а все же честен.

— Только мы четыре дня потеряли на спорах. — сварливо закончила она. — Давайте сегодня попробуем гепарин.

— И что же это, позвольте поинтересоваться? — с прежним ехидством спросил медик.

— Средство, предупреждающее свертывание крови.

— Таких не бывает. Все, что делали в этом направлении, вызывало только смерть пациентов. — безапелляционно заявил медик.

Графиня молча открыла короб, в котором кучей был навален коровий ливер.

— Глюкоза и сульфат — на стойке справа.

— И что это за ведьминские штучки? — брезгливо осматривал столешницу Сутягин. — Не думаете же Вы…

— Глядя на Вас, я вообще скоро думать перестану думать и начну делать все сама. Только на что тогда Вы вообще мне сдались? — огрызнулась женщина и, натянув перчатки начала разделывать кровавую массу скальпелем.

Сутягин беспомощно оглянулся, но Тюхтяев каждой клеткой тела демонстрировал, что эта история не имеет к нему отношения.

— Черт знает что. Прав был Его Величество Александр Александрович, что женщинам вход в университеты закрыл. — бурчал Сутягин, не замечая изменения в лице статского советника.

Еще час такого же теплого и непринужденного общения и Тюхтяев засобирался.

— Павел Георгиевич, проводишь? — не терпящим возражений тоном позвал Сутягина и удостоился благодарного взгляда от графини. Жаль ее по-своему, но в мужских играх это неизбежная плата.

Экипаж доставил мужчин в неприметный домик в тихом переулке у Лиговского проспекта, под которым находилось очень познавательное и жизнеутверждающее местечко. Когда Тюхтяев сюда по молодости лет привели в первый раз — с той же воспитательной целью, кошмары снились года полтора.

— Посмотри на это помещение как врач, Павел Георгиевич, и скажи, сколько человек тут сможет прожить без ущерба для организма? — Тюхтяев завел его в камеру без окон, зато с водой по колено. Она ровно на сантиметр покрывала лежанку — самое высокое место здесь. Обычно заключенные пытались стоять на цыпочках, но к исходу первых суток смирялись, и оседали на сырое, холодное ложе. Пытка, точно, но сюда надолго и не помещали. Да и вообще, в этот дом простые преступники не попадали, надобно было хорошенько охранное отделение распрогневать. Ну, или своих тут за предательство наказывали, а порой просто тренировали выносливость.

— Несколько часов, я полагаю. — тот еще не догадывался.

Дальше были узкие каменные короба со склизкими стенами, чудесная сухая комната, в которой постоянно капала вода — находка одного из командированных в Китай.

— Какую для себя выберешь? Я на денек тебя задержу, покуда не научишься с дамой достойно общаться.

— Да Вы что? — изумился Сутягин.

— Ну раз не хочешь выбирать, Империя тебе предоставит полный экскурс — по паре часов в каждой.

В темноте и тишине эти пара часов длятся долго, сам проверял, и наутро смотритель сдал статскому советнику совершенно сломленного, трясущегося человека взамен самодовольного франта.

— Если Ксения Александровна вновь ощутит Ваше хамство — повторим. — ласково улыбнулся ему напоследок.

При следующей встрече графиня загадочно улыбалась и благодарила невпопад. Сожалела, что компанию не составила. Сама не понимает, о чем говорит, но веселится!