21 сентября 1896 года, Санкт-Петербург

Безуспешные попытки застать графа Татищева на службе в течение двух дней пришлось оставить и отправиться на Моховую. Туда же деловито шагала высокая женщина в темно-зеленом костюме.

— Какими судьбами, Ксения Александровна? — она очень забавна, когда пытается играть в мужские игры.

— Я не застала вчера Николая Владимировича, а очень хотела увидеть. — чуть встревожено заявила женщина. — Полагаю, что даже в Министерстве внутренних дел совещания не длятся трое суток.

Очень странная информация, прямо противоречащая и письменному распоряжению графа, и вопросам, которые начинали роиться в министерстве.

— Странно, я сам читал его записку, что он останется дома.

Не сговариваясь, они повернулись к дверям, Тюхтяев распахнул дубовую створку, попустил вперед даму.

— Их Сиятельства сегодня не принимают. — отчеканил лакей.

— Любезный, это же я. — она хлопала глазами, и даже ротик свой приоткрыла.

— Не велено принимать никого.

Поджала губы, сузила глаза и отправилась кружным путем.

— Хорошо, а в дамскую комнату я могу попасть? И горничную позови.

Вернулась через несколько минут с невозмутимым холодным лицом, не глядя на лакея, поднырнула под руку Тюхтяева и выплыла наружу.

— Михаил Борисович, — трепетно уставились на него изумрудные глаза. — а не прогуляться ли нам?

В прошлом с таким лицом она подсунула уважаемым людям парнокопытное в кровать, интересно, чем отличится на этот раз.

Он только было махнул извозчику, как она накрыла его руку своей.

— Не стоит.

И смотрит с намеком. Вот что теперь-то ей в голову пришло?

— Что-то произошло? — он чуть напрягся.

— Не знаю пока, Михаил Борисович. — она изучила пейзаж и обратила к нему встревоженное лицо. — Вы не спешите?

— Всегда к Вашим услугам. — коротко поклонился, и поймав локтем ее ручку, двинулся на юг.

— Я бы прогулялась, покуда погода позволяет. — До ее дома отсюда почти пять верст. Неужели покажет тайное убежище графа Татищева, которое и сыскарю неизвестно?

— Как Вам будет угодно. — отчего бы не погулять с ней просто так, без тайных умыслов. Они неспешно шагали по Моховой, и она провожала безучастным взглядом роскошные городские дома родовитейших семей, редкие роскошные экипажи и одинокие фигуры прислуги. Прочие-то пешком тут не прохаживаются почти.

Обсудили архитектуру, капризы погоды, посетовали на редкость встреч и возможностей таких непринужденных прогулок.

— Михаил Борисович, у Вас же с Его Сиятельством сложились не только профессиональные, но и по-человечески теплые отношения, я правильно понимаю? — на это она переключилась внезапно, посреди рассеянного рассматривания мусора, проплывающего вдоль Фонтанки.

— Да, я имею честь называть его другом. — за столько лет поверил в это, хотя поначалу принял роль верного оруженосца и на большее не претендовал.

— Тогда, возможно, Вы в курсе, куда бы он мог запропасть на три дня? — огорошила его Ксения.

Откуда ж три дня? Он еще утром получил очередную записку, которые исправно доставляли разносчики. Да и навестить решил только потому, что понадобилась его живая подпись, а так обходились письменными указаниями. Граф сослался на недомогание, задерживающее его дома. Но раз там его тоже не видели, то выходит, что Николай Владимирович слукавил.

— Понимаете, вариантов-то не очень много. Единственная известная мне столь затянувшаяся его поездка состоялась летом, как раз, когда Вы изволили гостить в моем доме. — она перестанет уже об этом вспоминать? — И тогда для подобного имелись предпосылки.

Да, в те дни Татищев освежил и задействовал все средства и связи для того, чтобы сохранить в целости две бедовые шеи. Чудом вывернулся. Почти таким же чудом, которое спасло самого Тюхтяева. Задумавшись, статский советник ускорил шаг, что едва не стоило его спутнице здоровья — запнувшись за выступающий булыжник та полетела вперед, и он едва успел подхватить ее, и замерли оба — лица почти соприкасаются, ее взгляд серьезен и чуть испуган, сама бледна неимоверно. Переживает за свекра.

— О, простите. — он опомнившись выпустил из рук ее талию. — Возможно, все же стоит взять извозчика?

— Ну уж нет, остались пустяки, не более трех верст. — угрюмо рассматривая дальнейший путь пробормотала графиня.

И задрав подбородок к небу, как обычно и делала, упрямо игнорируя любые препятствия, двинулась в даль.

— Вы что-то знаете? — он обратил внимание на ее недомолвки.

— Я очень сомневаюсь, что его охватил порыв дикой страсти к таинственной, неизвестной всем женщине, заставивший забыть о службе, доме и элементарной осторожности. — спокойно произнесла она непристойнейшее.

Как вообще молодая женщина может столь цинично о таком рассуждать? Ей же положено верить в безграничную добропорядочность, или, на худой конец в бушующие и всепоглощающие страсти. Жена его, например, только о таком и говорила. Хотя в основном-то права, граф Татищев — не тот человек.

— Да, это маловероятно. — согласился он с патологически циничной особой.

Пассий графа он знал наперечет почти всех за эти годы, и не было среди них таких, ради кого тот пожертвовал бы своим добрым именем.

— Вы же работаете некоторым образом вместе. По службе появились какие-то проблемы? — непривычно мягко начала она и нежно посмотрела в глаза.

— Поклясться не могу, но мне такие неизвестны. — он осторожно обошел лужу, стараясь, чтобы ее прекрасный наряд не пострадал.

Ксения вновь погрузилась в сомнения, явно разделяя в уме то, о чем можно поговорить со статским советником, а о чем лучше помолчать. Жаль, что не доверят безоговорочно, но хорошо, что не болтлива.

Тем временем по пути им начали попадаться знакомые Тюхтяева и графа Татищева тоже. С кем-то достаточно было раскланяться на расстоянии, чуть приподняв котелок, а вот когда останавливается экипаж и оттуда радостно восклицают.

— Здравствуйте, Михаил Борисович! — и многообещающе улыбаются, приходится представлять свою спутницу, рассеянно улыбавшуюся всем и вряд ли запомнившую хоть одну встречу.

Поводов для сплетен теперь море. И если самому Тюхтяеву до этого давно дела нет, одно лишь развлечение, то репутацию женщины все же стоит пощадить.

Пройдя еще пару сотен шагов, она вдруг остановилась как вкопанная.

— А тот случай на Заливе? — и смотрит с тревогой.

— Полагаю, что последствий не имел. — да голову на отсечение дает. Тогда все следы замяли за пару часов и улик не оставили. — В этом заинтересовано сразу много влиятельных лиц, так что…

Хотя, учитывая потенциальное значение «открытий» доктора Сутягина, возможны всякие неприятные международные резонансы.

— Вы считаете, что ситуация Николая Владимировича имеет отношение к Вашим изысканиям? — он пытался расшифровать малейшие признаки эмоций на печальном лице.

— Разве что по случайному совпадению. — она еще помялась, оглянулась и полушепотом произнесла. — Здесь есть еще одно обстоятельство.

Да что же в семье Татищевых произошло?

— Не знаю, возможно, Их Сиятельство скрывал это от всех, включая Вас, но сейчас чрезвычайная ситуация, верно? — она даже покраснела немного.

— Уж куда как серьезнее. — они убили кого-то и скрывают?

Потеребила край рукава, выдохнула и устремила прямой взгляд на своего спутника.

— И Вы в случае чего постараетесь защитить честь графа?

— Даю слово. — за кого она его вообще принимает? Или граф совершил что-то такое, что поставило его вне закона?

— Тогда нам лучше продолжить этот разговор в более уединенном месте.

Надвигающаяся непогода и так на это прозрачно намекала. К домику в тесном переулке они практически подбегали под первыми редкими каплями дождя, и рассмеялись, когда захлопнули за собой дверь. С ней решительно невозможно долго сохранять серьезность.

— Вот как хотите, Михаил Борисович, но мне нужно привести себя в жизнеспособный вид. — пробормотала она и провела за собой наверх, в кабинет. Кликнула прислугу, чтобы организовали небольшой перекус и скрылась у себя наверху. Оттуда сразу же раздался плеск воды и радостный стон — это она забралась в ванну, вероятнее всего. Хотя обычно такие звуки в другие моменты люди издают. И то редко и не все.

Вскоре вернулась уже поскромнее одетая, в домашнем темно рыжем платье, осмотрелась, тоскливо посмотрела на глобус отчего-то и ровным голосом начала сдавать секреты родственника.

— В конце февраля Николай Владимирович пригласил меня развлечь своих гостей.

Это вскоре после рождественского примирения и задолго до коронации. Странный выбор для хозяйки вечера, но у графа всегда план на несколько ходов расписан.

— Он мне не очень много рассказал о гостях, но прибыли граф Николай Валерианович Канкрин, Луи-Огюст Ланн, маркиз де Монтебелло, Карло Альберто Фердинандо Маффеи ди Больо, граф Трубецкой привез Клифтона Брекенриджа, а Иван Алексеевич Репин — Хуго Фюрста фон Радолина.

Очень интересная компания. С каких это пор знатный русофил Татищев начал активно общаться со всеми европейскими посланцами?

— Они устроились играть в карты. По-моему, покер или что-то в этом роде.

Странно, не разбирается в картах после гарнизона?

Он автоматически начал конспектировать ее рассказ на первом, что попалось под руки. Нотная тетрадь. Потупился, извинился, а она лишь махнула рукой.

— С французом мы обсудили Лувр и Эйфелеву башню, с итальянцем — сыры, Помпеи, Венецию и лазанью, американец жаловался, что не хочет наряжаться в панталоны на коронации. — с легкой иронией излагала женщина. — Немец прибыл последним, едва ли успел что-то сыграть. Потом меня отправили петь, и за это время я не могу ручаться.

— Вы долго музицировали? — уточнил он.

— Пару песен. Одну русскую, одну французскую. Потом все еще сыграли партию в вист и разошлись.

Тюхтяев рассмотрел свои записи, распределил информацию по маленьким клочкам бумаги и теперь перемещал их по столу, который незаметно оккупировал. А хорошую мебель она у себя завела. Обычно женщины предпочитают изящные, вычурные конструкции, всякие микроскопические шкафчики на саженных ножках, а эта по-немецки прагматична и склонна к удобству и солидности. Только что ж ты, такая солидная, в столь странное дело влипла?

— Так что, Вы говорите, происходило на той вечеринке? — в который раз переспросил он.

— В том-то и дело, что ничего особенного. Месье Луи-Огюст капризничал, но с удовольствием играл, американец брюзжал, сеньор Карло рассказывал мне об Италии и после нескольких проигрышей забросил карты.

— А господин Канкрин? — этот всегда отличался избыточной предприимчивостью.

— Вообще не проявлял себя. Играл, пил, но немного.

— Кто привез Радолина? — вдруг дело связано со шпионажем. Нехорошо получится, но нужно же искать графа, по возможности живым.

— Граф Репин. Но они пробыли совсем недолго, мне еще показалось, что их визит был только для того, чтобы все увидели друг друга.

— Кто-то из гостей обменивался чем-то?

— Чтобы напоказ — не было такого. Я потом долго анализировала, не было ли тайного смысла в проигрышах и выигрышах, но как раз по поводу ставок господа переживали совершенно искренние эмоции, так что вряд ли… — а ведь он сам об этом еще не подумал. Все же не дурочка.

Вроде бы темнело, но тут же разожглись лампы, так что минутное неудобство было забыто. Хозяйка робко расхаживала по кабинету.

— Жаль, Вы сразу не рассказали все это… — она практически касалась его, заглядывая в записи. Все равно не поймет — он уже лет двадцать пять, как все свои записи таким образом шифрует и теперь не беспокоится, что бумаги могут попасть в чужие руки — доселе ни один злоумышленник тайнопись не расшифровал.

Ксения Александровна приказала подавать ужин прямо в кабинет, но Тюхтяев не смог бы даже под присягой вспомнить, чем его потчевали.

За окнами была непроглядная тьма, когда они вышли на очередной круг повтора. Терпение у Ксении Александровны уже исчерпалось и она начала язвительно комментировать каждого гостя. Ни один не ушел обделенным ядовитым комплиментом.

— И это все? — он уже начал раздеваться, чего ни разу не позволял на ее глазах. Но сюртук мешает сосредоточиться, а его не отпускало ощущение, что чего-то главного он не видит.

— Относительно вечеринки — да. — осторожно начала она. — Остальное я могу считать только домыслами.

— Остальное? — он чуть поднял взгляд, но рассмотрев необычное выражение ее лица, чуть погруженное в себя, но с какой-то обреченной решимостью, уже не отрывался.

Она пожала поникшими плечами, добрела до глобуса, достала из земных недр бутылку крепкого портвейна, разлила по бокалам, предложила один гостю, который с трудом сдержался от порыва осушить его одним залпом, перевернула карту континентов, обнажив пробковую подложку, перегнулась через стол, доставая цветные булавки и начала выкладывать уже собственные записки, соединяя некоторые из них нитками, что рисовало абсолютно безумную и ужасную паутину.

— 26 февраля состоялась та самая встреча. В ночь на первое марта возле дома графа был убит человек.

Откуда она знает и почему именно она рассказывает ему о таком подозрительном стечении обстоятельств? И отчего граф, прежде делившийся мелочами, вдруг скрыл такой огромный пласт жизни?

— …Судя по следам вокруг трупа, он долго присматривал за Усадьбой. — теперь она еще и в следах разбирается и следствие вести умеет?

Интересные журналы выписывал ее батюшка, жаль, сгорело все — Тюхтяев бы с удовольствием тоже почитал.

— …Возможно, это был грабитель, но не обязательно. Причем убили его так же, как и ранили потом Вас — ударом ножа.

Заныл бок, как и обычно, при упоминании той неприятности. Но графиня неглупа, ох как неглупа. С другой стороны, если двоих людей вокруг графского дома за полгода на перо посадили, это вряд ли совпадение. Поклон Вам земной, Николай Владимирович, за открытость и доверие. А эта жуткая дама все не закрывает рот и рассказывает, рассказывает ужасное.

— …А за моим домом с 28 февраля и практически до Вашего ранения велась слежка. Вот из этого окна — Приоткрыла штору и небрежно указала на окно напротив. — Но наблюдали Ваши сотрудники, так что я не думаю…

В комнате, оказывается так душновато… Неприлично при женщине расстегивать воротник, но эта его полуголым уже видела неоднократно, так то вряд ли оскорбится.

— А теперь Вы мне все рассказали? — голос уже не так грозен, как хотелось бы.

— Теперь все. Вот вообще все. — с легкой жалостью смотрит на своего собеседника. Хорош друг и сыщик, который столько интересного проглядел.

— А Его Сиятельство был осведомлен об этом всем? — а ну как вся эта бессмыслица зародилась только в ее хорошенькой головке?

— Да, я сразу ему обо всем рассказала. — какая умничка. Вот бы еще с ним поделилась. Хотя в марте их отношения были не то что не близкими, а вообще.

Он внимательно рассматривал опустевший наблюдательный пункт.

— Там теперь семья живет. Милейшие люди — муж служит в Адмиралтействе, жена возится с детьми. — докладывали из-за спины.

Еще один момент покоробил. Он ласково взял ее за руки и нежно, чтобы не заорать, задал следующий вопрос.

— Ксения Александровна, а почему Вы решили, что слежку ведут наши сотрудники?

— Мы подружились. — она безмятежно взирала на него и зелень глаз казалась совершенно ведьминской. — Я их жалела и подкармливала. И как-то оно само выяснилось.

— Подружились? — она когда-нибудь перестанет его изумлять?

— Не знаю, как Вы, Михаил Борисович, а я привыкаю к людям. Мальчики день за днем сидят напротив моих окон, голодают. — прямо-таки дама-благотворительница. — Естественно, мне кусок в горло не лез, когда я об этом думала. Ну и стала им к обеду немножко еды отправлять.

— Отличная тут дисциплинка! — процедил он сквозь зубы. — И что?

— Ничего. Хорошие мальчики, не хочется, чтобы у них проблемы возникли. — вот даже этих дятлов защищать пытается.

— Не переживайте за них, Ксения Александровна. Этот вопрос я сам решу. — уже столько идей возникло, покуда общался всего с одной свидетельницей. А что тогда вообще в департаменте творится, если в одном деле столько ляпов?

— Но в архивах не было бумаг о наблюдении за Вами или Их Сиятельством. — он вернулся к схеме и восхитился столь простой и удобной идеей. Где бы еще столько булавок раздобыть.

— Может быть их изъяли, когда он получил назначение? — ее клонило в сон, а вот у него только появились новые силы для расследования. — Я прикажу постелить Вам в той комнате, где Вы гостили. Сможем продолжить утром.

— Да-да…

* * *

Утром обнаружил себя полулежащим за столом, но даже после короткого сна решение не нашлось. Он рысцой спустился на второй этаж, где, как он помнил по прошлому своему гостеванию в этом доме, был умывальник. Из зеркала смотрел растрепанный, красноглазый страшный человек. Еще и дурнопахнущий, как удалось установить.

Он воровато покинул ее дом, чтобы успеть еще заехать домой переодеться, и посетить множество мест, где его так же разочаровали. К обеду вновь стучался в резную дверь, лишь краем сознания отмечая, насколько непристойно все происходящее. Все же так и придется жениться.

Она грустно посмотрела и очевидное переспрашивать не стала. Но предложила не лучшее.

— Может быть больницы объехать?

— Нет его нигде. Ни его, ни Репина. — он в сердцах стукнул по столу. — И на что была эта скрытность?

Она оглядела схему и глухо спросила.

— Как думаете, они живы?

Вероятность смерти сразу двоих невелика. Даже если бы они запутались в чем-то, то убирали бы их по очереди, а ежели вместе — то прикрыли бы несчастным случаем, но о пожарах и кораблекрушениях донесений не поступало.

— Не волнуйтесь, Ваше Сиятельство. — только ее истерики сейчас не хватает.

Он нервно прошелся по комнате, встал у окна, чтобы окинуть стену взглядом и вновь не нащупал догадку, которая звала, кричала.

— И что подсказывает Ваша интуиция, Ксения Александровна?

Все же насчет Ходынки она подсказала хорошо, а сам граф искренне верил в благоволение Господне при гиблых делах, если Ксения рядом.

— Наша интуиция рекомендует встряхнуть наших зоофилов.

— Кого? — он ослышался же, верно?

— Поклонников той козочки.

* * *

Место встречи с итальянским посланником обсуждали дольше, чем готовились к нему.

— Я бы и дома справилась. — ворчала Ксения, проходя сквозь хрустально-дубовые двери Кюба.

Тюхтяев устроился в шести столиках от парочки и на всякий случай загородился газетой. Хотя кто бы на него смотрел! Итальянец привычно обнял молодую графиню, облобызал ручку и принялся обхаживать.

Ксения тоже не замирала мраморной статуей, строила глазки, целый спектакль устроила из поедания яблока, успокаивающе гладила по руке возмущенного средиземноморца. Негромко что-то сказала, от чего ее собеседник сразу сник. И тут госпожа графиня включила полный поток драматизма, то прижимая руки в груди, то опуская скорбный взгляд. Переигрывает, сам Тюхтяев в такое бы не поверил. А этому хоть бы что — придвинулся поближе и нарушил границы деликатности, обнимая ее за… Да даже не за плечи! Отчего-то статский советник почувствовал раздражение. Ксения осторожно сменила позу, чтобы хоть слегка высвободиться из недопустимых объятий. Руки бы сломать макароннику.

Графиня покосилась на Тюхтяева, подмигнула и продолжила спектакль. Эх, если бы зимой согласилась сотрудничать, устраивали бы такие вылазки чаще. Но отчего-то эта мысль уже не казалась столь привлекательной. Мерзавец, да он же ее облапывает!

А та только кротко вздыхает и о чем-то воркует. Тут незадачливый поклонник (чтоб ему одни козы в постели попадались!) обыскал карманы уже не столь уверенными движениями — они же оба напились вдрызг — подобрал салфетку, что-то нацарапал и передал спутнице.

Он решился на что-то и нацарапал несколько слов на салфетке. Та расцвела в улыбке и поднялась уйти. Напоследок склонилась к нему лицом и грудью — да это уже соблазнение — чмокнула в лысеющее темечко и упорхнула. Тюхтяев положил на поднос деньги, отсчитал положенные четверть минуты и неспешно устремился на выход. Графиня нашлась в нише за колоннадой холла и сияла, как агент-первогодка после первой успешной операции. Вот как такую отчитывать, когда она смотрит с восторгом и азартом?

— А я ведь приглашал Вас для участия именно в таких авантюрах. — покосился на соседний зал. — Вы же созданы для приключений.

— Ни одна печень не выдержит такой нагрузки, Михаил Борисович. — она забралась в экипаж и из складок одежды не стесняясь извлекла лоскут белоснежного крахмального полотна с корявым «08/18 Paese Chepetovka».

— И? — с неудовольствием вопрошала женщина. Небось рассчитывала, что тут карта окажется с крестиком и надписью «Граф Татищев здесь».

— Шепетовка? — переспросил Тюхтяев. — Так там же в августе как раз преставился Лобанов-Ростовский, Алексей Борисович.

Она с непониманием смотрела. Неужели настолько невежественна? При ее-то кругозоре?

— Покойный министр иностранных дел. — его же все, абсолютно все знали.

Раздраженно дернула плечом. Вот и правильно, нечего женщинам в политических играх делать.

— И как же они все связаны? То есть знакомы по службе, это понятно, но дальше-то что? — продолжала рассуждать графиня, распространяя аромат крепкого вина. Они же почти наравне пили, так отчего же эта женщина сохраняет иллюзию трезвости, а итальянца небось спящим в посольство доставят?

— А вот это теперь может рассказать только господин граф. — теперь нужно все обдумать, при этом не вспоминая, что это, может быть, уже поздно.

— Хорошо, а где покойник жил здесь? — она не унималась.

Тюхтяев на минутку задумался, вспоминая свою картотеку.

— Вроде бы на Большой Морской у него дом был. Удобно — на одной улице с министерством. Своей семьи Алексей Борисович не оставил, так что все перешло племянникам.

Добрались до странного домика в Климовом переулке. Тюхтяев уже привык к его необычной архитектуре, да и прожитые здесь дни вспоминал с теплым чувством. Тогда злился на собственную беспомощность, смущался, не оценил прелести совместного проживания. А теперь бы иначе провел время.

Но удивительная она женщина! Чем дальше, тем больше понимал он молодого графа Татищева, готового пойти на конфликт с отцом ради нее. И распутницей явно не была — все эти шуточки ее из разряда полудетского эпатажа, но и поведением очень странное. Вот сейчас продолжает разговор, оставив распахнутыми все двери, так что он мог слышать плеск воды в ванной комнате. И надо бы сосредоточиться на деле, но перед глазами почему-то обнаженное тело в мокрой рубашке и влажные каштановые пряди, прилипшие к этой лебяжьей шее.

— Михаил Борисович, а господин Лобанов чем занимался? — она свесилась через перила своей опочивальни. Тоже странное решение — ну кто свои покои размещает под самой крышей? И вот сейчас полотенце, тюрбаном намотанное на голове, скользнуло в пролет и волосы рассыпались по плечам. Домашняя такая. Он отвел взгляд, хотя посмотреть хотелось.

— Дипломатией, Ксения Александровна. И весьма в этом преуспевал, осмелюсь заметить.

— И все? — она чем-то гремела, что-то роняла, бормотала явно не самые благопристойные вещи. Язык, конечно — оторвать и выбросить.

— Книги писал исторические. Эпохой Павла Петровича очень увлекался. И еще генеалогией интересовался. Ему от князя Петра Владимировича Долгорукова архив уникальный перепал. Очень уж интересные мысли о законности рождений там были. — он с удовольствием вспомнил и случайные встречи, и массу историй, ходивших по обеим столицам. — Князь был тот еще затейник, очень язвительный и остроумный. Накопил много информации о том, чьи жены от кого наследников рожали и посему выходили вещи прелюбопытнейшие.

— И с таким багажом своей смертью умер? — изумилась женщина. Удивительная логика.

— Да, а архив его выкупил агент Третьего отделения и передал Императору. Я тогда только служить начинал — очень изящная история получилась. Так все и затихло.

Эта история стала легендой в их стенах, и каждому хотелось провернуть подобное. Ох, и наломали дров в те годы, геройствуя понапрасну!

Наконец она привела себя в порядок и спустилась — в темно-зеленом платье, с простой прической, чуть раскрасневшимся от воды лицом. Не откладывая глупостей в долгий ящик заявила:

— Михаил Борисович, надо ехать.

— Нет.

— Да. — все равно же увяжется, эту дома не запрешь.

— Ксения Александровна, все же лучше Вам остаться дома. — интересно, если связать, то насколько это ее остановит?

— Ну уж нет. — крепко сжала ладонь пальчиками. — Я в это дело его милостью влипла, так что дома отсиживаться поздно.

* * *

Ксения вырвалась вперед, толкнула дубовую дверь роскошного особняка, и та неожиданно распахнулась.

— Позвольте. — он достал револьвер, отодвинул ее в тыл и вошел внутрь.

— Михаил Борисович, а что, если тогда выкупили не весь архив? Что может быть в архивах того периода, что оказалось востребовано именно сейчас? Перед коронацией? Причем такого, что может заинтересовать представителей разных стран? — внезапно выдала она чудовищную по своей сути мысль.

Бред, не может такое быть правдой, но если так, то все сходится.

— Ксения Александровна, даже мысль об этом является государственным преступлением. — он потерял дар речи.

— Так мы с Вами и не мыслим. Просто предупреждаем возможные неурядицы. — дипломатично ушла она от оценочного суждения.

Все еще пребывая в волнении от ее фантасмагорических догадок, Тюхтяев толкнул дверь и вмиг был ослеплен ярким светом лампы в лицо. Кто-то приставил ему пистолет к виску, чем аргументировано отбил охоту сопротивляться. Чьи-то руки проворно обыскивали тело, находя запасное оружие, затыкали рот, а запястья связывали ловко и умело.

Тем временем глаза привыкли к свету, и зрелище не то чтобы не радовало, а вовсе внушало ужас: потрепанный граф Татищев привязан к массивному стулу, в углу в аналогичном положении Репин, а вот Канкрин, напротив, расхаживает петухом, и вроде как радостно-изумлен.

— Николай Владимирович, неужто за тобой пришли? — Георгий Александрович попытался зловеще расхохотаться, но несколько переиграл, так что просто закашлялся. — Теперь-то бумаги найти сможешь?

— Николай Валерианович, женщину-то отпусти. — мрачно произнес Николай Владимирович. Лучше бы сам ее отпустил в феврале.

— С чего бы? Ты сам ее в это дело впутал. Можно подумать, когда на те смотрины ее всем предложил, не рассчитывал, чем дело закончится. Вы же с Иваном Алексеевичем на живца решили иностранцев брать? А на рыбалке живцу обычно не везет, верно? — Канкрин подошел вполтную к бледной, связанной женщине и похлопал по лицу. Та промычала что-то, судя по взгляду — оскорбительное. Уж не лезла бы хоть сейчас. — Ну ничего, мы ей тоже применение найдем. Хотя на что только макаронник позарился? Ни кожи, ни рожи.

И это — дворянин?

— Да если б я догадывался, что это ты воду мутишь, там бы и пришиб. — это уже Репин. Мудрейший же человек, а тоже сюда забрел.

— Бодливой корове, Иван Алексеевич, Господь рогов недодал. А Вам уже самое время о душе подумать, о Боге. Исповедника я, уж простите, организовать не могу, но исповедаться можешь хоть сейчас. Куда бумаги-то спрятали?

— Нет этих бумаг в помине. Фальшивка была. — негромко, но внятно произнес Татищев.

— Фальшивка? Что второго наследника престола тайком посвятили иудейскому Богу взамен чудесного исцеления от скарлатины? С заверениями раввина и свидетелей! Лобанов вот тоже отпирался, аж до самой смерти своей. Не юли, граф, лучше вспоминай побыстрее. А то уж и короновали отродье нехристя, а так-то еще много что в мутной воде выловить можно.

Ошеломленный услышанным еще больше, чем собственным пленением, Тюхтяев уже не обращал внимания на мешок, надетый на голову, долгий путь по коридорам, где только многолетняя выучка на автомате заставляла пересчитывать ступени и повороты, звук открываемой двери, тычок в спину и сильнейший удар. Его-то, положим, он как раз заслужил. И не единожды. Тут Империя под угрозой, что там до какой-то шеи?

И несчастная графиня. С ней-то теперь что сделают? То есть понятно, но в голове все равно не укладывается.

* * *

Ребра вроде бы целы, но вряд ли здоровы. Голова гудит, но внутри рассудок отчитывает куда как более болезненно. Не первый провал в биографии, но до чего досадно! Даже не попытался взять хоть кого-то в помощь. В соседнем же доме агенты пасут французского шпиона, но захотелось поиграть в Пинкертона, включился в очередную авантюру этой женщины, не удержал ее от самоубийственной попытки вторжения в чужой дом. Как теленок пошел, лишь бы улыбалась, вот дурак!

Как теперь ее выручать — вообще неясно.

На грудь что-то давило, это что-то тяжело дышало и вроде бы слегка всхлипывало. Пошевелил челюстями и сдвинул повязку со рта.

— Ксения Александровна?

Тельце активно зашевелилось и промычало что-то утвердительное. Жива и цела вроде бы. Несколько минут потратил на то, чтобы стянуть собственный мешок, после этого легко сдернул ее, избавил от кляпа.

Мешок пыльный, поэтому на щеках видны дорожки слез, но не раскисла, взгляд прямой, губы плотно сжаты.

— Михаил Борисович, простите, что я Вас сюда притащила. — все же потупилась.

— Ничего, Ваше Сиятельство, мы еще поборемся.

Немного повозился и смог чуть ослабить веревку на ее тонких запястьях. До ссадин ее, мерзавцы, ободрали. Она чуть охнула, когда рванула правую ладошку, но не пожаловалась на боль, только к губам приложила. Тут же бросилась развязывать его — там ребятушки лучше постарались, но нет ничего вечного. Пока она копошилась, статский советник осматривал их темницу. Квадратная почти комната пятнадцати саженей в длину, несколько колон подпирают высокий свод, под которым одиноко чадит керосиновая лампа. Света от нее немного, но хоть что-то. По некоторым следам стало понятно, что прежде здесь содержали узников, значит граф не все время провел в уютной комнате. Теперь вот их черед.

Тем временем узел, наконец, поддался женским рукам, и она вновь возникла в поле зрения. Теперь уже плакать не намерена, вся в пылу битвы за свободу, но чем ей помочь, если обыскали Михаила Борисовича тщательно, нашли даже то, о чем сам позабыл. Она всматривалась в него довольно долго, молчала, после протянула ладонь и провела по щеке. Испачкался, наверняка, тоже.

Оба пристроились на небольшой лавке, вмурованной в стену. Холодно тут и бестолково как-то. Весь подвал обошел и ни одного гвоздя не нашлось, ни щепки. Ксения уселась поближе, так, что руки касались друг друга. Она осторожно придвинула пальцы так, что они легли поверх его. Боится, конечно.

— Вы, Ксения Александровна, главное — не переживайте. — несколько раз повторил, а то она как-то не очень прониклась. Но пропустила его пальцы сквозь свои и теперь он стал частью этого пульсирующего тепла. Бедняжка, каково ей тут сейчас! И каково еще придется, если он немедленно что-то не придумает.

— Нас убьют? — как-то робко, но совершенно спокойно прозвучало в тишине. Словно о модной пьеске говорим…

И нужно, конечно, соврать, но почему-то он ответил то, что пришло на ум.

— Вас-то вряд ли. Все же господа Маффеи ди Больо и Монтебелло важные персоны, а Вы им интереснее живая, так что для наших новообретенных товарищей Ваша жизнь представляет интерес.

Мерзко об этом рассуждать, но так она выиграет время, а там хоть кто-нибудь должен заинтересоваться чередой внезапных исчезновений, а? Насчет собственной участи иллюзий особых не оставалось — в играх такого уровня свидетели редко выживают. Да и игроки часто меняются.

Она несколько минут таращилась в стену напротив, а потом вдруг расцепила руки и потянулась к застежке. Сначала распустила глухой ворот темно-зеленого жакета, потом лиф блузы, дошла до роскошного кружевного корсета, оставшись в тоненькой белой рубашке без рукавов, зато с глубоким вырезом.

— Вы что делаете? — это она перед смертью готовится что ли?

— В корсете — стальные косточки. — с расстановкой, словно маленькому ребенку пояснила графиня. И даже чуть ехидно улыбнулась. Весело ей, подумать только.

Статского советника крайне редко смущали до этой весны, да и в прошлый раз возмутительницей спокойствия была все та же женщина, что наводило на мысли, но сейчас совсем неловко вышло. Сам бы догадался, но о ее гардеробе он как-то не подумал.

Всю злость и на собственную неосмотрительность и глупость, и на похитителей, вкупе с графами Татищевым и Репиным он излил на чудо галантерейной мысли. От такой закваски силы прибавлялись, и тонкое кружево с треском превращалось в лоскуты. Давненько он не рвал женского белья, да и повод какой-то неправильный.

Он извлек солидной длины стальную пластину, осмотрел, одобрительно хмыкнул и начал точить ее край о выступающий у порога камень. И такая безнадежная вроде бы ситуация начинает выправляться.

Графиня Ксения Александровна так и сидела полуголой выше пояса, лишь накинув на плечи жакет.

— Вам помочь? — он неопределенно кивнул в сторону кучки одежды. Но женщина лишь задумчиво перебирала в пальцах останки корсета.

— Не стоит. Если я сумею отвлечь тех, кто придет за нами, у Вас будет больше пространства для маневра. — она сохраняла удивительное спокойствие для подобного сумасшествия.

— Да Вы в своем ли уме? — он аж выронил оружие.

— Вполне. Полуголая женщина отвлечет их внимание на пару минут точно. Вам хватит? — она с несвойственной серьезностью смотрела ему в глаза.

— Хватит. — он уже прикинул все варианты, и этот был объективно лучшим. Но субъективно… — Но это недопустимо. В конце концов, это нарушает все правила приличия, Ксения Александровна!

— Наши посиделки здесь тоже mauvais ton. - еще и огрызается.

— Как я Вам и себе потом в глаза смотреть буду? — решился он на последний аргумент.

— Радостно. Живым оно как-то проще. — она невозможна.

— Но эти люди увидят Вас… такой… — хотя сам-то смотрел бы с удовольствием. Сейчас, не застегнутая на все пуговицы, она выглядела почти как в Москве. Совершенно лишенная стыдливости, тем не менее не скатывалась в вульгарность, просто игнорировала то, как влияет на мужчину ее внешний вид. Или специально так поступает?

«Конечно, она все продумала и забралась с тобой в этот подвал, подвергаясь жутким опасностям только, чтобы ты покраснел лишний раз» язвительно прозвучал внутренний голос.

— Случись с Вами что, мне в любом случае предстоит малоприятное тесное общение с ними, Вы же понимаете. — тоскливо произнесла она стоя спиной к нему и изучая что-то особенно увлекательное на глухой стене. — Так что лучше перетерпеть взгляды, чем…

Его выворачивало о этой мысли. Все же Канкрин хорошо воспитан, образован, дворянин в конце концов. Как ему только в голову могла прийти мысль подобным образом обойтись с женщиной своего круга? Это же низко, гадко, подло…

Она вон нервно кусает губы, едва слышно дышит, ломает пальцы, прижимая их к плечам… Все понимает и не паникует. Это даже достойно восхищения, если б не обстоятельства.

— Холодно же. — обронил он, старательно пряча глаза.

— Можно потерпеть. — Она кротко вздохнула, и уже совсем другим, прежним своим тоном добавила. — Когда выберемся, обязательно надо устроить праздник по этому поводу. Камин велю натопить, чтоб как в июле было жарко. И скажу Евдокии все горячим подавать. Придете?

Тонкая бретелька едва не свалилась с плеча, когда она повернулась к нему вполоборота, ожидая хоть взгляда в ответ. Тонкая она, хрупкая, не выдержит. И что ему не нравилось летом? Что слабость его увидела? Может, что бы и получилось…

Ее чуток потряхивало, несмотря на всю браваду, так что выбора не оставалось. Все же неприлично это все. Он снял с себя сюртук и осторожно подошел со спины. Мерки у них радикально отличались, пожалуй, двух таких можно в этот сюртук посадить. Она утонула в сером сукне и пришлось запахнуть его, чтобы не упал. Выдохнула, прижала его ладони к себе так, что под ними оказались… В общем совсем не доспехи корсета.

Она чуть замерла, словно не стеснялась подобной близости, медленно повернулась, долгим взглядом окинула лицо, словно проникая в разум, лицом зарылась в воротник сорочки.

— Вы их победите, я знаю. — тихо прошептала ему на ухо и после секундного колебания положила ладони на плечи. Да к черту всех! Он несколько месяцев втайне представлял это, так к чему откладывать? Высоковата для женщины, кукольной барышней не назовешь, но так даже удобнее. Глаза чуть прикрыты ресницами, а губы подаются любому его движению. Тонкие пальцы с плеч переместились на его затылок, подушечками пальцев касаясь волос, зарываясь все глубже. Ее тело стало куда горячее, и сама мысль, что между ним и обнаженной горящей кожей только тонкая ткань, заставляла терять голову. Какие же острые у нее лопатки, и бусинки позвоночника, что так легко подается вперед. Да не просто подается, а игнорируя наличие на них одежды, по-кошачьи совершенно сливается с его телом. Длинные тонкие руки сплелись, обнимая его плечи, острая от холода грудь упиралась в жилет, то, что вытворял коралловый рот, вообще не поддавалось описанию. Она чуть прикусила его нижнюю губу и даже что-то простонала, когда где-то в другом измерении раздался шум. Тюхтяев сравнительно безразлично поначалу к нему отнесся, но выучка победила страсть, так что он осторожно оторвался от ее рта и опустил руки. Сначала одну, потом другую. Она странно посмотрела на него, глубоко вздохнула, улыбнулась чему-то и рванула сорочку. Получилось так, что распахнулось все почти до талии. Опустила глаза под его осуждающим взором, прикрыла самое заметное и легла на пол, задрав юбку до колен. Посреди облака кружев, в которые так хочется зарыться, особенно учитывая то, что было несколько секунд назад, ножки в узорчатых, черно-белых чулках, черные башмачки с множеством пуговок. И просто животная ярость захлестывает от того, что это увидит кто-то еще.

— Ух, кака курва! Праздник у нас, ребя!

Трое — это неплохой расклад. Можно сказать, повезло. Последний даже не почувствовал смерть — резким движением Тюхтяев рассек его горло и тот даже захрипеть не успел. Пока тело оседало на пол, щедро заливая кровью его руки, советник ощупал карманы, разжился паршивым револьвером, который тут же опустил на темя следующего. Третий успел опуститься на колени перед графиней и уже расстегивал штаны. Его ударил с особым удовлетворением. Несколько раз.

Тело с размаху рухнуло прямо на ее ноги. Она смотрела на него с неожиданным чувством, восхищением что ли? Протянула руку и не побрезговала взять его окровавленную, встала, еще раз взглянула чуть искоса, кое-как накинула блузу, застегнула жакет и прямо по кровавому полу, оставляя неприятные следы, они рванули наверх.

Подвал состоял из двух рядов дверей, выходящих в коридор. Если в них кого и держали, то спасать будем позже. Вскоре пленники оказались у лестницы, увенчанной приоткрытой дверью.

— Останьтесь здесь, а я пока попробую помочь Николаю Владимировичу. — он попытался снять ее пальцы со своей руки, но это оказалось невозможным. Женщину начало потряхивать. Да и немудрено — после стольких-то переживаний.

— Я с Вами. — она чуть клацала зубами в разговоре.

— Нет, это невозможно. — он чуть погладил ее волосы. Причёске это на пользу не пошло, но раз шляпку все равно потеряли, то терять уже нечего.

— Я не смогу тут одна. — она мотала головой и была готова закричать. — Вдруг кто-то из них, или каких других вернется.

Это, конечно имело резон. Но с женщиной на руках воевать с заговорщиками тоже не с руки.

* * *

И так бы они спорили еще час, но судьба распорядилась по-своему. За тонкой стеной послышался французский с легким средиземноморским акцентом.

— Мое руководство согласно выплатить вознаграждение за документы.

— Вот и замечательно. — Канкрин удовлетворенно рассмеялся и перешел на русский. — Утром жду. Лично для Вас еще могу сувенир приготовить.

— Совенир? — переспросил итальянец.

— Совенир-совенир. Тебе понравится. — хлопок, явно по плечу. — На один круг и тебя возьмем.

Тюхтяева обдало ледяным бешенством, а Ксения лишь отвела взгляд. Непросто быть женщиной в таких играх. Зря ее граф в это втянул.

А дальше он успел среагировать чудом. Как только потайная дверь в конце коридора начала распахиваться, резким движением дернул графиню за одежду, прижимая к полу и начал стрелять не глядя. Изумленный Канкрин успел сделать пару ответных выстрелов, но вскоре сполз по стене, оставляя донельзя радующий статского советника кровавый след. А в рассеявшемся дыму обнаружился невезучий итальянец, зажимающий бок рукой.

Ксения на четвереньках бросилась к нему и дернув что-то у своих ног вытащила белоснежную нижнюю юбку, которой и заткнула рану несчастного. Тот еще успел что-то пробормотать ей, но тут же потерял сознание. Неужели ее привязанность так сильна? Ведь теперь не простит.

* * *

Тюхтяев освободил графа и Репина.

— Подумать только, Алексей Борисович хранил столько тайн, а погорел на увлечении генеалогией. — изумлялся Татищев, потирая затекшие руки. Можно подумать, ты сам ни на чем не погорел, интриган чертов.

— Он мертв, дитя мое? — прихрамывая, к ней подошел Репин.

— Нет, пульс еще есть. Врача бы. — тонким голосом произнесла женщина в разорванном платье. Репин покачал головой, оценивая ручейки темной крови, бегущие по белому батисту и подобрал чей-то плащ, деликатно передав его Ксении. Та даже не заметила.

Канкрин, связанный своими недавними пленниками, презрительно наблюдал за их совещанием.

— Полагаю, именно сейчас нам стоит определиться с дальнейшими действиями. — начал было Тюхтяев, переводя взгляд с одного зачинщика этого бардака на другого.

— Мы с сожалением должны сообщить родственникам о кончине Николая Валериановича. — решительно выговорил Татищев.

— Ну будет тебе, Николенька, будет. — похлопал его по плечу старик. — Покойники завсегда больше доверия вызывают, обмолвки их, бумаги. А вот ежели мы с тобой случайно совершенно стали свидетелями того, как несчастным овладело безумие от гашиша афганского, злоупотребления абсентом, али еще какой напасти, то нам-то точно поверят.

Пленник в ужасе замотал головой.

— Точно, наши слова, да еще подтвержденные Михаилом Борисовичем, примут как данность. А после в приступе безумия пристрелил итальянца.

— Из-за женщины? — кивнул в сторону Ксении старик.

— Нет, по карточному долгу. Ксении Александровне и без того переживаний хватило.

— И мы все пытались ему помешать, но не успели. — трое мужчин с прискорбием взирали на связанного. — И все эти дни у тебя в загородном доме провели. За играми.

Так и пришлось самому сбегать к коллегам, отправить их за нужными людьми, и вскоре дом тонкими струйками начали заполнять мужчины в мундирах и неприметных костюмах. На них срывался граф Татищев, не стесняя себя присутствием дамы. Та все еще держала за руку полупокойника.

Вскоре граф свалил необходимость повторять эту байку на старшего и младшего товарищей, а сам рывком поставил Ксению на ноги.

— Домой, сейчас же.

Чуть отвлекшись от вопросов Тюхтяев наблюдал, как граф решительно тащит Ксению к экипажу. Завернутая в большой мужской плащ она казалась еще более хрупкой, ранимой, но глаза ее не отрывались от него. И было в них то, что заставляло желать всем посторонним провалиться в преисподнюю прямо сейчас и оставить их вдвоем.