Дело было так. С утра субботы пришло письмо от Михаила Борисовича, в котором он извещал о прибытии и надеялся на возможность встречи. Я всесторонне обдумала эту ситуацию и решила, что киснуть нечего, а Тюхтяева в любом случае не жалко. Бачили очи що купали.

Он пришел в новеньком гражданском костюме насыщено-серого цвета, с букетом розовых розочек и своей традиционной иронией. Я нарядилась в лучшее прогулочное платье — нежно-золотое, с тонким черным орнаментом, помахала наблюдателям (тем сразу после моего отбытия Мефодий обещался занести корзину с бутылкой вина, пирогами и наилучшими пожеланиями) и двинулась на променад.

Сначала хотелось покататься на Лазорке, но днем жарковато и мы с ней ограничивались пробежками по утренней прохладе. Так что доверилась его вкусу и отправились мы сложносочиненным маршрутом, который подозрительно напоминал то, как я глумилась над своими иноземными ухажерами.

— Михаил Борисович, а что именно Вы хотите мне показать? — задалась я вопросом, когда он в очередной раз что-то шепнул кучеру и мы вновь сменили траекторию.

— Хотелось бы развлечь Вас, Ксения Александровна. — несколько смущенно и кротко ответил он.

— Ах, как это мило. — я лучезарно улыбнулась. — Может тогда в Кунсткамеру?

В этом музее меня должны были еще помнить с прошлого раза, но диковинок много не бывает.

Часа два мы гуляли по музею, смеялись и ужасались, восхищались и изумлялись. До сего момента Тюхтяев был для меня человеком-функцией — следователь при губернаторе, или кто он там, источник мигрени, ресурс для розыгрыша. То, что он еще и разбирается в геологии, в отрочестве собирал гербарии, но не на уровне два-три листочка, подобранные на прогулке, а отражающие все этапы развития растения, узнала только тут. Оказывается, это именно ему пришлось пожертвовать часть своего собрания Брэма ради моего увлечения.

— Но я уже восполнил пробелы. — улыбнулся он.

Мы обсудили теории дарвинизма и креационизма, сошлись на том, что первая страдает пробелами в самом начале, а вторая слишком упрощена, но в принципе обе могут дополнять друг друга. В целом, я иногда забывалась, и порой с трудом изворачивалась после цитат еще не написанных книг и упоминаний несовершенных открытий.

В геологии я совсем не разбираюсь, разве что могу отличить песок от глины, так что на этой половине поля Тюхтяев блистал. Впервые наблюдаю его за долгими монологами о том, что ему по-настоящему интересно и это совсем другой человек. Нет, язва, конечно, еще та, но блеск в глазах, увлеченность, по-настоящему интересный и динамичный рассказ, причем он обращал внимание на мою реакцию и подстраивался под скорость восприятия, в общем, мне бы такого учителя географии в школу — и не тем бы в жизни занялась.

Он демонстрировал мне различные минералы, чем заразил желанием что-то этакое собрать дома. Но если камушки в коробочках редко вызывают что-то кроме скуки, то практическое воплощение — панно или там… Вообще было бы круто сделать карту империи из минералов, соответствующих каждой территории. Ему эта мысль тоже понравилась, и он тут же написал что-то «своему знакомцу».

Короче говоря, раньше я не ожидала от Тюхтяева хоть какого-то позитивного общения, но господин статский советник изумил. Было даже как-то жаль расставаться, поэтому я предложила вместе пообедать на следующий день.

Замуж? Нееее. После майских происшествий я скорее поверю, что это граф ему впарил такую хлопотную невесту, чем он сам, по собственной воле решится держать такое дома семь дней в неделю.

На обед статский советник приехал не один, а в сопровождении несколько смущенного моложавого мужчины с черной эспаньолкой. Чисто испанский гранд в темно-зеленом мундире с голубым кантом!

— Позвольте представить Вам, Ксения Александровна, Зданкевича, Карла Ивановича. Горный инженер, мой давний знакомец. — Тюхтяев по обыкновению сиял этим показушно-дурашливым образом, который поначалу и меня вводил в заблуждение. А это лишь маска, под которой таится вообще непонятно что.

Инженер чуть помрачнел лицом, и стало понятнее, кому это знакомство вышло боком. Если давний, то это минимум лет десять назад, середина восьмидесятых, при университетах пышным цветом растут всякие кружки и общества, так что понятно, где сыщик и инженер пересеклись. И как.

— А эта, Карл Иванович, удивительная женщина — графиня Ксения Александровна Татищева.

И тут я услышала необычайные дифирамбы о своем уме, образовании и током чувстве юмора. Да, расслабиться не получится, а я уже хотела тоже нарядится в маску глупышки — ее полезно осваивать, только вот возможностей маловато.

— Ксения Александровна предложила чудесную идею, которую тебе, мой дорогой, точно захочется воплотить.

Загадочным образом я оказалась первым спонсором уникального подарка императорскому геологическому обществу. Конечно, эти две тысячи меня не спасут в случае чего, но как? И что-то иметь в мужьях человека, столь вольно распоряжающегося чужим состоянием, расхотелось.

— Не переживайте, Ксения Александровна, все складывается просто великолепно. — стрекотал Тюхтяев. — Ваша инициатива точно будет подхвачена и другими радетелями отечественной науки, так что все получится в наилучшем виде.

За четыре дня в моей гостиной перебывал с десяток зелено-голубых мундиров, так что впору было герб горных инженеров вывешивать на двери. Сам проект считался как бы секретным, так что в ведомстве о нем не распространялись, но в музыкальной комнате начали скапливаться ящички и коробочки с разными сланцами и рудами. Тюхтяев тряхнул других своих знакомых, и я оказалась не единственным меценатом, зато социальный эффект от прожекта превзошел все мои ожидания. Во-первых, я обзавелась множеством не то чтобы выгодных, но крайне полезных знакомств. Горные инженеры — это совершенно особая каста людей, с хорошим образованием, но без сословных рамок. Для них я быстро стала своей и теперь уже не просиживала дни напролет дома, а бывала на свежем воздухе, на выставках художников и литературных вечерах в приятной мужской компании. Во-вторых, как главного инициатора всего проекта (а Тюхтяев дипломатично самоустранился от презентационной части), меня пригласили в октябре на открытие всего этого добра в присутствии членов Императорской фамилии. Таким образом я стану не то чтобы придворной дамой, но смогу завязать другие полезные знакомства. Если все это — тайный замысел Михаила Борисовича или графа, то они стратеги 80 уровня, тягаться с которыми бессмысленно.

Где-то между всей этой суетой снова появлялся Тюхтяев, на этот раз более озабоченный. Причем настолько, что даже дурашливость дома оставил. Мы устроились в столовой и поклевывали какие-то очередные подарочные сладости — теперь этого добра у меня хватало.

— Ксения Александровна, я тут уехать должен буду. Возможно, далеко и надолго. — он вертел в ладонях чашку и не поднимал глаз.

— Надеюсь не в Сибирь? — ляпнула я.

— Всегда восхищался Вашей проницательностью. — грустно улыбнулся мой несостоявшийся жених.

Да что там у них случилось-то?

— Мне должность предложили. Томского полицмейстера.

Да это не просто понижение, это по стенке мужика размазали ни за что. Еще бы канцеляристом в уездном городке — чтобы совсем иллюзий не было.

— В гости позовете? — это я как бы в шутку, но в ответ получила очень странный взгляд. Как будто у ребенка новогодний подарок оказался пустой коробкой и исправить это уже не получится. Но комментировать не стал, только невесело хмыкнул.

— Вы уж не скучайте. И пореже влезайте во всякое. — он поцеловал мне руку и собрался.

Вот что это было? Ни предложения, ни ухаживаний. Неплохой он мужик, по сути. Не будь в моей жизни Феди… Хотя этот самый Федя даже намерений не обозначает. Нет бы тоже ночью темной к графу заглянуть и обсудить мое будущее. Представила сцену в лицах, и чтобы Николай Владимирович непременно в колпаке, едва не расхихикалась.

— Михаил Борисович, спасибо Вам за это приключение.

Он улыбнулся.

— Вам полезно чем-то увлекаться. И минералы — они побезопаснее дипломатов.

— Вы… — я не сразу нашла слова. — Берегите себя. И помните, что все наладится, а в этом доме Вам всегда рады.

Я обняла его на прощание, и он с легкой заминкой ответил на объятье. Но границ не переступил, а зря.

Эту мизансцену на крыльце с интересом наблюдали из окна, так что помимо рядовых служебных проблем Тюхтяев еще и вляпался в мои, запоздало охнула я. Компенсировала эту новую и неизвестную ему пока напасть легким поцелуем в щеку и пожеланием вернуться, произнесенным шепотом на ухо. Судя по озадаченности и легкому изумлению, последнее оказалось неожиданностью. А с моей стороны такие авансы раздавать вообще жестоко, но хотелось!

* * *

Коллежский асессор Андрей Михайлович Оленищев обладал недюжинными талантами в рисовании и после нескольких эскизов ему удалось отразить все капризы и пожелания участников, а в свободное время он исхитрился написать мой портрет акварелью. И это было не столько пафосное портретное сходство, сколько динамичный импрессионизм.

Я получилась живой, энергичной, но в то же время какой-то ранимой и хрупкой. Мы водрузили портрет в тяжелой раме на стену салона, и как-то стало солиднее в доме. Андрей Михайлович был слишком застенчив, чтобы продолжить ухаживания, а я деликатно не замечала намеков, так что наши отношения почти перешли в категорию дружеских, теплых.

Но однажды, кто-то из инженеров притащил с собой гитару.

Не притрагивалась к струнным инструментам с августа девяносто четвертого, почти два года, а тут вдруг что-то захотелось. И я зажгла. До того, как сбегали за шампанским второй раз, еще держалась в рамках романсов. А потом успела и кое-что из рока выдать, и, по-моему, даже станцевать.

Утро встретило меня головной болью, рассолом от моей жалостливой Евдокии и слава Богу, пустой постелью. Признаюсь, я не очень уверенно помнила, как выпроваживала гостей. Зато, когда ближе к одиннадцати раздался стук в дверь и на пороге образовался Оленищев с мольбертом, холстом и сумкой явно художественного назначения, стало не до смеха. Смущаясь и краснея, Андрей Михайлович напомнил о том, как я возжелала портрет маслом в неглиже.

— То есть прямо вот так и сказала? — уточнила я, чуточку мертвея от смущения.

— Да, Ксения Александровна. — исследуя какую-то важную точку на полу ответил художник. — И еще пообещали выставку этой картины устроить.

— Мммм. Выставку, значит… — Шампанское внести в запретный список. — Ну раз решила, то что делать, дворянское слово нерушимо. Где рисовать-то будем?

Хороший свет нашелся в библиотеке, там же мне пришла в голову отличная идея, позволяющая сохранить и мою честь, и чужую нравственность. Эту идею я прикупила совсем недавно на распродаже имущества поиздержавшейся кокотки. Прочими вещицами побрезговала, а вот это… Устоять не смогла. Прожарила пару дней на солнцепеке — это убивает возбудителей туберкулеза, сифилиса и других неприятностей, и убрала до лучших времен. Вот они и пришли.

Широко распахнутые окна позволили моим соглядатаям в подробностях рассмотреть огромный веер из перьев у камина, за которым распласталась я в одних укороченных панталонах и тонком шарфе, опоясывающем грудь. По обнаженным плечам и ногам становилось понятно, что за веером ничего нет, но формально непристойности не было. На лицо мне пририсовали маску с теми же перьевыми мотивами, и это вообще позволяло хулиганить, но перед графом, все же, было как-то неудобно.

Первая ночь после этюдов прошла спокойно, а на вторую я обнаружила замену действующего игрока среди наблюдателей. Даже один остался, без напарника. Сам выбрал свой удел, зловеще улыбалась я белой ночи. Поэтому утром долго крутилась перед зеркалом, примеряя драгоценности. Они же на голой коже смотрятся лучше всего, а одежда только отвлекает. Кстати, активные занятия верховой ездой, здоровое питание и четырехэтажный дом сделали то, на что не сподобились несколько лет спортзала — я стала подтянутой со всех сторон, а чертовщинка во взгляде только добавляет очарования. Упражнения с плиткой позволили сохранить кожу лица в приличном для тридцатника состоянии и в целом, не стыдно было бы позировать и действительно голышом.

К обеду пришел посыльный из магазина с большой полосатой коробкой. Халат с глухим воротником в пол жемчужно-персикового цвета был, конечно, несколько монашеским, но мне понравился. Какой же он милый, однако, вроде как уже разбежались, а подарки дарит. Я распахнула окно пошире и примерила обновку. Опять же на голое тело. В бинокль разглядывала чуть позже его окаменевшее лицо. Тяжек, тяжек труд политического сыщика.

* * *

Презентация портрета прошла при большом стечении народа. Поскольку летом домочадцы семейных инженеров находились на дачах, то общество было преимущественно мужским, из женщин привели лишь немногочисленных подружек и невест. Мы с Оленищевым немного волновались: он за художественную ценность, я — за пуританскую мораль, но столько аплодисментов я еще не срывала. Не зная предыстории, изображенную женщину можно было принять за балерину или актриску бурлеск-шоу, а поскольку сейчас звезда мадмуазель Кшесинской высока как никогда, подобные картины не особенно удивляют, и лишь избыточно озорной взгляд в прорезях маски выдает несовременную барышню.

На этот раз я была очень осторожна с алкоголем и лишь пела разные задушевные песенки. Отлично провела время. По ходу действия мы все пришли к выводу, что первоначальный проект карты нуждается в доработке и стоит сделать карту еще и рельефной, что требовало дальнейшего вдумчивого обсуждения. Хотя признаемся честно, изначальная идея уже стала лишь поводом для посиделок.

* * *

Когда я спровадила всех гостей, ответив на очередную порцию комплиментов и отклонив самые нескромные предложения, осталась наедине с картиной. Ее мне единогласно презентовали мои приятели.

Из недр дома вышла прислуга и критично уставилась на творение коллежского асессора.

— Срам-то какой. — охнула Евдокия и перекрестилась. Устя, по-видимому, была с ней согласна.

— У нас в усадьбе разные обнаженные висят. Даная есть, нимфы всякие. Есть графини и поболее открытые. — возразил Мефодий. — Бабка Николая Владимировича, царствие ей небесное, вообще по пояс голая.

А вот этот портрет я видела. Оказалось, что в конце XVIII-начале XIX века мода несколько отличалась от того, что нам показывали в «Войне и мире». Причем настолько капитально отличалась, что я потом даже в интернете прошустрила, а то казалось, что попала в вертеп развратников. Платьица тогда носили из тонких тканей и без чехлов. То есть ножки и все прочие прелести светили только так. А декольте, обнажавшее соски, вообще считалось нормой жизни. Говорят, Наполеон раз осмотрел очередную даму на балу и потребовал одеться, прежде чем заговаривать с ним. Действительно, ладно осьмнадцатилетние прекрасные дивы, но после стандартных пяти-восьми родов, без фитнеса и подтяжек выставиться в тонкой тюли — это тот еще экстрим. Да и для русской зимы мода — самое то.

И лишь Демьян взирал на картину с восхищением — насколько я поняла, ему понравились перья. Надо будет прикупить перьевую щетку для хрусталя.

— Дареному коню в зубы не смотрят. — резюмировала я. — Мефодий, пойдем в спальне повесим.

Но в спальне этому полотну мешали жабы, в гостиной я уже стены заняла, столовая — не лучшее место, в кабинете не сочеталось со стилем… Устя уже понадеялась, что выкинем ко псам, но тут я вспомнила про зимний сад. Среди зарослей передумавшей умирать хойи эротическое полотно хозяйки дома смотрелось вполне органично.

Прислуга отправилась спать, а я еще полюбовалась на себя. Лучше, чем в жизни получилась. Главное, чтобы теперь мальчик мной особенно не увлекался.