Глава 1

...

Жили-были три подружки. Однажды они устроили маленький праздник для четвертой, которая еще не прибыла к тому времени, как опустела первая бутылка «Пино гриджио».

Хотите прогуляться со мной прямо сейчас по заднему двору чистенького пригородного домика, этого крохотного королевства, мимо детского велосипеда и бейсбольной биты, оставленных на атласно-зеленом газоне? Подберемся к приветливому свету, льющемуся из кухонного окна, и заглянем внутрь. Три женщины, одна брюнетка, одна блондинка и одна рыжая, все – в расцвете лет, в том критическом возрасте, когда наступающую старость еще удается держать в тугой узде.

Вот они сидят за столом, не сознавая собственной нереальности, безразличные к истории английского двора, наивно вдыхают и выдыхают вечерний воздух.

– Где Лидия? – спрашивает миловидная блондинка Эмбер. Тонкие черты лица, платье с воротником «Питер Пэн», французский маникюр.

– Где, черт побери, ее носит?

– Мы воздерживаемся от сандвичей, верно? – говорит Сьюзи, темноволосая подружка. У нее не было времени переодеться перед приходом сюда. На майке осталось бурое пятно от соуса болоньез. Она готовила его в спешке и оставила детям и приходящей няне на ужин.

– Это низкокалорийные «раффлз»? Забудьте! Такое здесь не проходит.

Она отодвигает чашку с чипсами.

– Может, позвонить ей еще раз? – предлагает Эмбер. – Я уже оставила три сообщения.

Она закрыла свой магазинчик одежды на час раньше, чтобы все подготовить вовремя.

Рыженькая Тевис вынимает из кармана маленький кристалл в форме фаллоса и ставит на стол.

– Сегодня утром у меня было видение.

– Надеюсь, ты проконсультируешься у доктора по этому поводу?

Сьюзи, в своих любимых штанах цвета хаки и покрытой пятнами майке, сидит, как мужчина, закинув ногу на ногу. Она лукаво подмигивает Эмбер.

– Можете издеваться сколько хотите, – фыркает Тевис, которая приехала прямо с работы. В своем брючном костюме, с уложенными тугим узлом волосами и поджатыми губами она выглядит почти официально: полная противоположность тому образу, который всегда старалась создать.

– Мы не издеваемся, – заверяет Эмбер. – Так как насчет Лидии?

– Вопрос неконкретный, – ворчит Тевис в типичном стиле Тевис и обхватывает кристалл ладонями.

– Ты всюду таскаешь его с собой, верно? – спрашивает Сьюзи. Ее волосы имеют баклажанно-фиолетовый оттенок и, судя по характерному блеску, совсем недавно выкрашены. Вытащив из холодильника морковку, Сьюзи начинает чистить ее прямо на столе, заставленном миленькой посудой: разрисованными от руки красными и розовыми розами чашками и блюдцами тонкого костяного фарфора, с ручками такими маленькими, что приходится сгибать мизинец, словно присутствуешь на английском файф-о-клоке.

– Не волнуйтесь, я все уберу.

– Да уж, попробуй не убрать, – ворчит Эмбер, но тут же тянется к очисткам и сметает их в ладонь. Если сейчас войдет Лидия, все должно выглядеть идеально. Она чувствует себя виноватой из-за того, что отправила Сирену и Тайлера к друзьям, хотя они жаждали остаться и поздравить Лидию с днем рождения. И разве сама Лидия не предпочла бы повидаться с детьми, вместо того парадного приема, который ей стараются устроить?

Эмбер заправляет волосы за уши и выдергивает ниточку из рукава.

– Пожалуйста, скажи, что видение было не связано с Лидией!

– Да она просто на работе задержалась, – говорит Сьюзи. – Сами знаете, как она любит собак!

– Но почему она не отвечает на звонки? – тревожится Эмбер.

– Я не завернула ее подарок. Как думаете, она не обидится?

Сьюзи откусывает морковку передними зубами, как кролик. Зубы у нее сильные и белые, но неровные. Должно быть, отражают характер владелицы.

– Я не хочу вас расстраивать… – начинает Тевис и кладет кристалл обратно в карман приталенного жакета. Она работает риелтором и должна выглядеть на все сто. И ей это удается, как сама она много раз указывала. Но этот город полон скептиков, людей, которые вкладывают денежки в товар из кирпича, строительного раствора и побелки, вместо того чтобы чистить чакры.

– Серьезно? Не пытаешься, – кивает Сьюзи. Она любит Тевис. У Тевис нет детей, так что при ней лучше говорить на другие темы. У Сьюзи их четверо, и пока переговоришь о них, а потом о детях подруг, уже пора возвращаться домой и укладывать спортинвентарь на следующий день. Бездетность Тевис вызывает одновременно и жалость, и легкую зависть. Возможно, она испытывает к подругам то же самое. Она способна странным образом сочетать в себе мечтательность и энергичность. И над ней очень весело подшучивать.

– Помните, что случилось в последний раз? – спрашивает Тевис.

– В последний раз? Что именно? У тебя было видение? Так это насчет Лидии или нет?

Эмбер практически уверена, что знает Лидию лучше остальных. Тем более что первая с ней по-дружилась. Около трех лет назад.

– Не зн-а-а-а-а-ю, – тянет Тевис. – Это, скорее, дурное предчувствие. И посетило меня сегодня утром, едва я вышла из душа.

– А вот у меня случилось дурное предчувствие прямо в душе, – объявляет Сьюзи, – так и подталкивающее меня умять целую пачку печенья «Поп тартс» на завтрак.

– На сколько она опаздывает? Господи, на полтора часа!

Эмбер тоскливо смотрит на серебряные вилочки для торта, веером разложенные в центре стола. Они были почти черными, когда Эмбер нашла их в антикварном магазинчике на Фэйрфаксе, но налет прекрасно отчистился.

– И знаете что? – продолжает Сьюзи. – Я их съела. Всю пачку.

Тевис снимает жакет:

– Воздух всегда становится таким перед грозой.

– Что? – переспрашивает Сьюзи. – Чудесный вечер. Ты больше не в Чикаго.

– Я просто так сказала.

Сьюзи с укором смотрит на Тевис:

– Брось, Тевис. Что ты тут страшилки рассказываешь.

Сандвичи с огурцами начинают загибаться по краям. Эмбер вздыхает. Глупо, конечно, устраивать файф-о-клок в семь вечера. Тем более что сейчас уже половина девятого.

– Да, расскажи мне, деточка… когда в последний раз у тебя было видение… – начинает тараторить Сьюзи, но внезапно осекается.

– Значит, помните, – заключает Тевис и смотрит на Эмбер.

– Только постарайся не волноваться. Но тогда малыш Джолинды выбежал на мостовую, где его сбил школьный автобус.

– И ты видела это? До того как все произошло?

Тевис немного колеблется, но все же медленно качает головой.

– Нет. Скорее это было предчувствием чего-то ужасного.

– И случилось все… погоди… два года назад? Сколько еще видений или предчувствий у тебя было с тех пор?

Эмбер с возрастающей тревогой, смотрит на торт «Данди», возвышающийся на троне – стеклянной подставке и служащий центральным украшением стола. Он темно-коричневый и весит не меньше тонны. Как-то Лидия упомянула, что этот торт в детстве был ее любимым, и Эмбер нашла рецепт в Интернете.

– Ни одного. До сегодняшнего дня, – уверяет Тевис.

– У тебя никогда не было дурных предчувствий по утрам? – удивляется Сьюзи. – Странно… Вот у меня каждый день!

Эмбер встает и начинает мыть грязные бокалы. Ей просто нужно что-то делать, и это все, о чем она может думать, если не считать мысли о необходимости позвонить Лидии. Но ей не хочется выглядеть такой уж дурой, когда в дверях покажется Лидия: эти покачивающиеся бедра… эта ирония в голосе…

– Черт возьми, я опять позвоню, – твердо говорит она, вытирая руки.

– Но это совершенно необязательно может быть связано с Лидией, – говорит Тевис, но чем чаще она это повторяет, тем больше убеждается, что дело именно в Лидии. Два дня назад Лидия пришла к ней и попросила погадать на картах Таро, хотя раньше всегда отказывалась от этого. Тевис разложила карты на столе с мозаикой, изображавшей русалку, но тут Руфус завилял хвостом и сбросил две карты на пол. Лидия подняла их и сказала:

– Давай, лучше не будем… – После чего смешала колоду. Тевис объяснила, что это не важно и новая раскладка карт не ослабит их сил.

– Знаю, – кивнула Лидия, – но я передумала. Руфус все решил за меня. Он очень мудрый, знаешь ли.

Она рассмеялась, и обычный перезвон серебряных колокольчиков сейчас звучал как-то надтреснуто. У Лидии была прекрасная интуиция, она тонко чувствовала и недаром отказалась от гадания.

– Совершенно необязательно, – повторяет Тевис.

– Возможно, все прояснится, – вторит Сьюзи, словно пытаясь утешить подруг, но всем троим становится не по себе.

Эмбер бросает свой мобильник на тарелку. Телефон Лидии опять настроен на голосовую почту, и какой смысл оставлять очередное сообщение?

– Может, Лидия взяла Руфуса на прогулку, забыла о времени и оставила телефон дома?

Эмбер говорит, говорит… и сама понимает, как нелепо это звучит.

– А может, перепутала день, – неубедительно бормочет Сьюзи.

– Сьюзи, сегодня у нее день рождения. Как она могла перепутать? Все это чепуха. Она просто… опаздывает.

Правда, что Лидия казалась рассеянной. «Но, – думает Эмбер, – последнее время она постоянно производит подобное впечатление».

– Какого… – начинает Сьюзи.

– Говорила я вам, – цедит Тевис. – Град!

– Какого… – повторяет Сьюзи, но остаток фразы тонет в барабанной дроби.

– Идем! – кричит Эмбер, подбегая к входной двери. – Если она появится сейчас, мы не услышим звонка!

Они стоят на крыльце и смотрят, как градины отскакивают от крыши миссис Джиллот, бомбардируют капот «хайлендера» Эмбер и сыплются в алюминиевое ведро рядом с гаражом. Небо приняло неприятный грязно-фиолетовый оттенок, и град продолжает самозабвенно сыпаться с неба: подпрыгивает, катится, сталкивается, словно соревнуясь в озорных выходках. Градины невелики, но валятся стеной, как белый рис из порванного мешка. – О Господи! – изумляется Эмбер.– Только взгляните! – вторит Сьюзи.Тевис спускается с крыльца. Встает на газоне, широко расставив руки и подняв лицо к небу.– Она, что, молится? – кричит Сьюзи, и Эмбер, невзирая на напряжение, начинает смеяться.Она все еще смеется, когда с дороги сворачивает машина. Свет фар словно стелется по стене града, поднимает ее густым белым облаком над черной асфальтовой дорожкой и бросает в направлении дома. Тевис опускает руки и летит к машине. Кремовый шелк блузки липнет к худой спине. Остальные бегут за Тевис. Это должна, должна быть Лидия, хотя свет фар слепит глаза, и машина кажется просто черной глыбой.Когда открывается дверь автомобиля и выходит Эстер, прижимая к груди подарок, они окружают ее и неловко обнимают, что не слишком помогает скрыть разочарование.

Вернувшись на кухню, Эмбер ставит на стол еще одну тарелку. Эстер отряхивает с плеч градины, вынимает шпильки и вытряхивает белые зернышки из длинных седых волос. – Забыли, что я еду, верно? – спрашивает она, торжественно и одновременно лукаво.– Нет! – отвечает Эмбер. – То есть да.– Вот что бывает с женщинами, – назидательно замечает Эстер. – Мы достигаем возраста, когда о нас просто забывают.В ее голосе нет и намека на огорчение.Сквозь тревогу и смущение она чувствует страх перед грядущим, вернее, что уже началось: разведенная женщина без надежды на новый брак.Но она тут же берет себя в руки.– Дело в том, что мы немного беспокоимся за Лидию. Она что, работает допоздна? Не отвечает на звонки.– Лидия взяла выходной, – поясняет Эстер. – Хотите сказать, она не приехала?Не дождавшись ответа, Эстер обводит их взглядом.– Нужно поехать к ней, – предлагает Сьюзи.– Подождем, пока кончится град, – говорит Тевис.– Не можем же мы просто сидеть здесь, – возмущается Эмбер.Но они сидят и смотрят друг на друга, ожидая, когда кто-то возьмет инициативу на себя.

...

Для города с населением всего в восемь тысяч обитателей, в Кенсингтоне было почти все необходимое для жизни: хозяйственный магазин, две бакалеи, флорист, пекарня, драгстор [1] , с большим обычного ассортиментом книг, гостиница, антиквар, офис риелтора и похоронная контора. Когда кто-то умирал в Абрамсе, Хейверинге, Блумфилде, Гейнсе или любом из полугородков-полупоселков в округе, никто и не мечтал найти похоронную контору у себя под боком: приходилось звонить в «Джей Си Драйден и сыновья», основанную в 1882 году, всего через четыре года после появления самого Кенсингтона. Если, как иногда бывало, случался форс-мажор, похорон было слишком много и контора не справлялась, мистер Драйден лично звонил скорбящим и предлагал альтернативы. Таким образом, Кенсингтон был весьма востребован во всем, что касалось смерти, и хотя в вопросах жизни он был не так популярен, все же цены на недвижимость были достаточно высоки. Пара кенсингтонских магазинов находилась на Фэйрфаксе, но большинство обрамляли Альберт-стрит, или располагались за углом, на Виктория-стрит. От Альберт-стрит город уходил пологим спуском к северу. В пяти милях от него проходило шоссе между штатами: очень удобно для тех, кто был вынужден ездить на работу в другой город, с востока город замыкался умиравшей от жажды рекой, с запада – полями для гольфа с искусственным орошением, которые постепенно уступали дорогу роще из американских лиственниц, амбровых деревьев и сосен.

По пути в город Лидия миновала поле для гольфа. По средам она полдня работала в кенсингтонском собачьем приюте: длинном блоке из вольеров и дворов, как раз на границе города. В приюте обитали дворняжки, подобранные в Кенсингтоне или доставленные из «царства мрака», как выражалась Эстер об остальном округе, где больше не было ни одного приюта. Четыре дня в неделю Лидия трудилась до шести вечера, заказывая все необходимое, вычищая вольеры, тренируя и выводя животных на прогулку, ворочая тридцатифунтовые мешки сухого собачьего корма «Нэйче вэрайети» и обедая принесенным Эстер в пластиковом контейнере салатом из курицы с рисом. Но по средам, ровно в полдень, Лидия будила Руфуса, легонько подталкивая носком кроссовки в бок. Обычно он, распустив уши, дремал в ее кабинете, а когда вставал, высоко подкидывал зад в воздух, упирался в пол передними лапами и тряс головой, словно не понимал, куда катится этот мир, а потом бежал впереди хозяйки, чтобы прыгнуть на заднее сиденье пыльно-голубого «форда-эксплорер спорт-трек».

Обычно Лидия вытаскивала его из картонной коробки и пересаживала на переднее сиденье. Но сегодня позволила ехать в коробке, так чтобы его длинные уши не трепал ветер. Поэтому, когда Лидия спросила, не пора ли ей перестать встречаться с Карсоном, удивленная мордочка не повернулась к ней, безмолвно прося продолжать.

Лидия пожала плечами, оглядела пустое пассажирское сиденье и включила радио.

Она ехала по Фэйрфаксу мимо спортивных полей, детской площадки, начальной школы и гостиницы, а потом свернула на Альберт-стрит. Припарковалась около булочной-пекарни, где купила два тоста с пастрами и швейцарские панини, после чего направилась к магазину Эмбер. Руфус семенил так близко, что она боялась споткнуться и упасть.

Магазин не закрывался на обед, и по средам продавщица Эмбер уезжала в школу парикмахеров, так что Лидия всегда завозила подруге сандвичи.

– Привет! – воскликнула Эмбер, поднимая голову от журнала и выходя из-за прилавка. Одернула юбку, поправила волосы, коснулась пальцем губ, убеждаясь, что помада не стерлась.

Первое, что усвоила Лидия среди множества истин, открывшихся перед ней, когда она нашла работу или работа нашла ее, – никогда не возиться подолгу с какой-то частью гардероба или косметикой. Этому в отличие от всего остального ее сумели научить. И она хотела бы передать этот урок Эмбер, которая не могла пройти мимо зеркала, а если не было зеркала, смотрелась в окно. Которая боялась, что на нее будут смотреть, и страшилась, что на нее никто не взглянет. Но Лидия давно решила, что это не для нее. Только глупцы и деревенщины заботятся о мнении окружающих.

– Классно выглядишь, – сказала она. – Новая юбка?

Эмбер кивнула и стала допытываться более детального мнения Лидии, объяснив, что это из ассортимента, который она собирается заказать для магазина. Лидия почти каждый день носила джинсы и майку, но Эмбер, похоже, считала, что подруга разбирается в одежде и моде: впечатление, которого Лидия вовсе не добивалась.

Они сидели на старом диванчике у окна. Эмбер сказала, что купила его для мужей, которым становится не по себе при виде ценников.

– Хотя здесь нет ничего дороже четырехсот баксов, – с легким сожалением добавила она.

– Я хотела показать тебе эти фото, – внезапно вспомнила Эмбер, вынимая глянцевый журнал из-под прилавка. – Это было сделано на прошлой неделе, а другое – в девяностых. Правда, тогда она выглядела совсем по-другому.

– Как и все мы, – пожала плечами Лидия, едва удостоив взглядом снимок.

– У нее ноздри неровные, а это верный признак, – заявила Эмбер.

Лидия откусила кусочек панини, чтобы не отвечать.

Эмбер принялась читать вслух.

– Похоже, ей делали подтяжку нижних век, и, судя по виду, хирург применил новый метод, зайдя под глазное яблоко, – это уменьшает риск образования шрамов и дает превосходные результаты.

Лидия скорчила гримасу и помахала сандвичем в сторону стопки журналов на кофейном столике.

– Зачем ты читаешь этот вздор?

– Знаю-знаю, – пробормотала Эмбер. – Это смешно. Тем более что она определенно делала ботокс.

– Кому какое дело? – фыркнула Лидия. – Она и другие актрисы ее возраста.

Эмбер привычно заправила волосы за уши. В прошлом году она их остригла и теперь снова отращивала. Волосы постоянно лезли в глаза и, конечно, мешали. Так что жест стал частью ее ритуала прихорашивания, но иногда она использовала его, чтобы продемонстрировать свое раскаяние.

– Сама не знаю, почему читаю все это. Как все, так и я. Представляешь, сюда приходит даже преподаватель колледжа и проводит больше времени, перелистывая журналы, чем рассматривая товар. Полагаю, сама она их не покупает, но что, по-твоему, читает, сидя в парикмахерской? Наверняка не учебник!

Лидия протянула Руфусу ломтик пастрами.

– А мы думаем, что это глупо, верно, парень?

Руфус лизнул ее пальцы в знак согласия.

– О Господи! – вздохнула Эмбер.

Лидия обожала манеру, в которой Эмбер взывала к Богу. Так по-американски! Ей это напоминало о том, какой безнадежной англичанкой она чувствовала себя после того, как провела почти десять лет в Штатах, и что теперь, когда ее прошлая жизнь казалась такой далекой, полузабытой, ее английская суть оставалась неизменной.

Почти десять лет… Она приехала в 1997-м. Не десятилетие. Тысячелетие назад.

– О Господи. Совсем забыла! У меня в заднем помещении платья, которые тебе просто необходимо примерить. Они так сказочно выглядят! Не терпится это увидеть!

Эмбер побежала в кладовую, сняла с вращающейся вешалки несколько платьев в пластиковых чехлах и перекинула через руку.

Когда Лидия только приехала в Кенсингтон, именно Тевис продала ей дом, но подружилась она прежде всего с Эмбер. Они сидели за одним столом в кондитерской, где было всего четыре стола, так что приходилось делить их с незнакомыми людьми. За капуччино для Эмбер и чаем «Эрл Грей» для Лидии они признали друг в друге родственные души, и Лидия, которая семь лет окружала себя исключительно знакомыми, была счастлива сдаться на волю неизбежности. Она была, конечно, осмотрительна, но после нескольких бесед по душам, во время которых они увлеченно рассказывали о себе, в осторожности отпала необходимость. И в один прекрасный день Лидия стала удивляться тому, что так долго держалась отчужденно и на расстоянии от окружающих.

В ту первую встречу Эмбер рассказала Лидии о своем замужестве. О браке со школьной любовью. О том, как он изменил ей с ее же лучшей подругой. Как она простила обоих, потому что «так уж вышло»: любовники были адвокатами в одной фирме, а она – обычной домохозяйкой и матерью, и по большей части выглядела довольно убого. И когда посмотрелась в зеркало, почувствовала нечто вроде вины за случившееся. Конечно, она начала следить за собой, и они с мужем стали откровеннее друг с другом, назначали свидания в ресторане, часто говорили по душам, и он даже признался, как ненавидел ее мясной рулет, но мужественно об этом молчал. И все было чудесно и мило… некоторое время… пока она не узнала об очередном романе, на этот раз с официанткой того ресторана, где они назначали свидания. Но муж уверил, что это всего лишь «физическая измена», и Эмбер снова его простила. Правда, поплакала, как каждая бы на ее месте. И Донна утешила ее. Донна, ее лучшая подруга. Которая все еще спала с ее мужем, как, возможно, знали все, за исключением Эмбер. Когда Эмбер застала их вместе, в те несколько мгновений, пока ее не заметили, она поборола отчаянное желание потихоньку удалиться и сделать вид, будто ничего не было. В тридцать девять лет, при наличии двоих детей и полном отсутствии карьеры, казалось более благоразумным рассматривать происходящее как галлюцинацию, чем встать лицом к лицу с омерзительной правдой.

– Ты просто должна была уехать. Вообще уехать. Из Мэна, – сказала Лидия. – И я знаю почему.

– Зато я не знаю. Чтобы сбежать от него?

– Ты боялась, что снова его простишь. – Лидия коснулась руки Эмбер.

– О Господи, как же ты права! Он был таким подонком! Но… – Она смущенно пожала плечами. – …он так легко мог меня сбить с толку. Не словами. Скорее походкой. И тем, как джинсы его облегали… я такая дура! Почему я столько времени это терпела? Сказать правду? Потому что мне нравилась его походка. И его запах.

Эмбер выбралась из кладовой, и Лидия отодвинулась, чтобы освободить место для платьев. Эмбер разложила их с такой нежностью, на какую не был способен ни один гробовщик в заведении Джей Си Драйдена, укладывающий тело в гроб. – Десять платьев, три размера, шестьсот пятьдесят за все. И скажи, что я не спятила.Лидия вытерла пальцы о джинсы, прежде чем распаковать первое. Магазин специализировался на платьях-саронгах, юбках А-силуэта и коротких, расшитых бусинами и бисером кардиганах, которые предпочитали женщины Кенсингтона, а также кокетливых платьицах фисташково-золотисто-белых тонов, продающихся по сниженной цене в триста долларов, и вечерних немнущихся туалетах длиной в пол, охотно раскупавшихся матронами, которые надевали их на серебряную свадьбу в надежде, что они пригодятся также и на бриллиантовую. Добрые женщины Кенсингтона вовсе не были нищими или скупыми, просто хорошо знали, что деньги не растут на лиственницах, и, кроме того, надевать подобные вещи им было попросту некуда.– Вау! – воскликнула Лидия. – Шикарно!Стоит ли спросить у Эмбер, уцененные ли это вещи? Она не хотела обескураживать подругу. Исследование швов и отделки даст время подумать.Лидия провела пальцем по вышитому декольте.Когда они впервые встретились, Эмбер выложила свою историю так же просто и естественно, как наливала Лидии чай из чайника. Лидия не смогла ответить тем же. Но рассказала, что перебралась лет десять назад в Штаты вместе с мужем. Каким ей это казалось волнующим – навсегда покинуть чопорно-удушливую Англию, каким все вокруг было одновременно чуждым и знакомым, и как их брак развалился. Она так наловчилась рассказывать эту историю, что даже не чувствовала своей лжи. Никаких имен, дат и мест, лучше недоговаривать и уделять внимание мелким деталям, новизне, с которой приходится сталкиваться англичанке: флаг страны над каждым домом, радость узнавания при обнаружении в американских бакалеях мармайта [2] , слова и выражения, которые ей раньше не пришло бы в голову употреблять: «задница», «пропади все пропадом», «мать его»…В последующие недели и месяцы то и дело возникали вопросы, потому что в отсутствие Лидии история блекла и изнашивалась до основы, которую Эмбер позже собирала и относила в починку Лидии. Та добавляла какой-нибудь новый вымысел. Однажды она сказала, что у нее нет детей.И это было хуже всего. Отрекаться от детей с каждым разом становилось все труднее. Словно вранье постепенно превращалось в реальность. Какие-то подробности, однако, были правдивы. Например, то, что муж был человеком жестоким. Эмбер никогда не допытывалась слишком рьяно. А Лидия большую часть сознательной жизни делала это вполне профессионально: освещала незнакомым людям кое-какие моменты, которые те воспринимали как искренние и интимные признания, при этом совершенно ее не зная. Такому нельзя научиться, но оказалось, что у нее поистине дар. Эмбер, Тевис и Сьюзи больше не были чужими и знали ее, насколько она им это позволила. Но с самого начала Лидия умело создавала впечатление, что удостоила их своим доверием, а остальное они додумали сами, предположив, что ее муж человек безжалостный, но, к сожалению, влиятельный, и поэтому она не хочет, чтобы ее нашли.

Эмбер придержала дверь примерочной. – Пожалуйста, надень, – попросила она. – Я хочу посмотреть.– Почему бы тебе самой не померить? Этот оттенок зеленого – определенно твой цвет. Тебе бы следовало самой купить такое.– О, я уже все перемерила, – отмахнулась Эмбер. – Но я такая коротышка, они на мне не смотрятся.– Вздор! – воскликнула Лидия. – И нечего себя принижать!– А ты перестань капризничать и тащи свою задницу поближе! – огрызнулась Эмбер.Бледно-зеленое прямое платье с серебряной вышивкой и воланами из цветов, идущими по диагонали, напомнило Лидии шедевры Валентино, но, конечно, работа была не такой тонкой.– Иди сюда! – позвала Эмбер.В примерочной не было зеркала, поскольку Эмбер утверждала, будто кенсингтонские дамы вечно спешат и делают неверный выбор, считая, что стоит подшить подол, сменить блузку и повязать на шею шарф, и все можно исправить.Лидия прошлась как модель по подиуму: рука на бедре, лицо бесстрастное, голова неторопливо поворачивается слева направо. Эмбер аплодировала, свистела, а потом взяла Лидию за плечи и повернула лицом к магазинному зеркалу.– Прекрасно, – бормотала она, – просто прекрасно.Лидия с трудом втянула в легкие воздух.Прошло десять лет с тех пор, как она в последний раз надевала вечернее платье.В желудке неожиданно образовалась маленькая раскаленная дыра, на которую она ни за что не станет обращать внимание, сосредоточившись вместо этого на ровном дыхании.– Облегает, словно перчатка! – воскликнула Эмбер. – Как считаешь?– Не совсем, – покачала головой Лидия. – Я бы чуть-чуть убрала в бедрах.– Знаешь что? Ты его получишь. Это подарок. Так и знала, что эти платья будут смотреться на тебе шикарно. Только не подозревала насколько. И понятия не имела, удастся ли уговорить тебя купить хоть одно. Думала, что придется удалять джинсы хирургическим путем.– Но когда и где мне его носить?! – воскликнула Лидия, изучая свой профиль. – Не слишком практично для чистки вольеров. И можешь представить меня в этом платье на одном из пикников Сьюзи?Не успев договорить, она пожалела об этом. Только что она указала, почему Эмбер ошиблась, так щедро вложившись в платья.Подруга молча смотрела на нее. Лицо на секунду застыло в прежнем восторге, словно мозг еще не зарегистрировал жестокие слова.– О, – выговорила она наконец, – попроси Карсона повезти тебя в какое-нибудь гламурное местечко.– Обязательно, – поспешно кивнула Лидия. – Можно мне померить остальные?– Конечно, – устало обронила явно расстроенная Эмбер, – а потом выбери самое лучшее. За счет заведения.

Они провели день в примерках, и когда заходили очередные покупательницы, вовлекали их в обсуждение. Две женщины даже прикинули, как будут выглядеть в темно-синей тафте, и обе пообещали заглянуть завтра, чем мгновенно возродили энтузиазм Эмбер. К пяти часам Лидия с Эмбер прибрались и уселись пить латте. – Как Сирена? – спросила Лидия. – И как успехи Тайлера? Все еще играет на скрипке?– О, я постоянно донимаю его, чтобы занимался. Но зря трачу слова.Сирена мечтает о роли Дороти из «Волшебника страны Оз» в школьном спектакле.– Надеюсь, все будет, как она хочет, – кивнула Лидия.– Если она не получит ее…– Бьюсь об заклад, что получит.– Уроки степа, пения. Балетная студия… – перечисляла Эмбер. – Но знаешь, этим занимаются все. Они так яростно соперничают!– Подожди, вот распределят роли, тогда будешь волноваться. Сейчас-то зачем? И кстати, ты не оставишь себе одно? – спросила Лидия, показывая на вешалку, где разместился новый товар.Эмбер нервно заправила волосы за уши:– О, не знаю. Может, дело кончится тем, что мне достанутся все остальные.Они уставились друг на друга и захихикали.– Я хотела сказать, – выдохнула Эмбер, между припадками смеха, – если только вечерние платья не войдут в моду на школьных соревнованиях по бегу.– Кто знает? Случаются и более удивительные события.Лидия отхлебнула кофе и поперхнулась.– Только не здесь.Эмбер постучала Лидию по спине.– В последних классах школы я была такой мечтательницей! Ходила как во сне. Я была хорошенькой, но не красавицей, да и оценки не выдающиеся. У меня имелись друзья, но «мисс Популярностью» я тоже не была. И в компанию отличников меня не брали.Она долго молчала, словно вернувшись в те давние мечты.– Но во мне словно скрывалась некая тайна, которой я ни с кем не делилась. Можно было подумать, что в один прекрасный день все это увидят. Что тайна откроется и все поймут, какая я необыкновенная. И тогда стану настоящей звездой. Поверишь, я даже не думала, что для этого нужно трудиться и что-то сделать. Я была настолько уверена, что это произойдет, обязательно произойдет, что не обращала внимания на окружающих. Ждала, когда начнется моя жизнь. И тогда я буду носить роскошные платья, а люди сначала немного удивятся, но потом скажут: «Конечно, Эмбер, мы должны были догадаться».И потом все будет лучше некуда. Платья, дома, машины и очаровательный принц, который встанет на одно колено и сделает предложение.Она рассмеялась и потерла спину Лидии, хотя та уже не кашляла.– Что за идиотка! Может, и до сих пор такой осталась!Лидия оторвала руку Эмбер от своей спины и сжала между ладонями.– Слушай, ты вовсе не идиотка! Все девочки мечтают о чем-то подобном!Эмбер улыбнулась. Почему в ее улыбке есть что-то трогательное? Коротковатая верхняя губа открывает десны и придает ей вид уязвимый, открытый для внезапной атаки.– Держу пари, ты была более разумной.– О, в школе я была безнадежна, – отмахнулась Лидия. – Глупа как пробка, поверь мне.

Эмбер побежала по дороге, чтобы успеть в аптеку до закрытия, и Лидия подождала пару секунд после того, как закрылась дверь, прежде чем потянуться к пачке журналов. Вытащила три из тех, что вышли на этой неделе, и положила на колени. Прежде чем открыть, несколько раз повторила себе, что ни в коем случае не расстроится. Если найдет то, что искала, вырвет страницу и положит в сумочку, чтобы рассмотреть на досуге. Если ничего не найдет, не воспримет это как удар. А просто сделает то же самое на следующей неделе.

Она быстро пролистала и отбросила первый журнал, потом второй и третий. Все-таки удар. Да и как могло быть иначе.

Мобильник пискнул, и она прочитала сообщение от Карсона: «Заеду за тобой в семь, о’кей?»

Она ответила «да», но в этот момент вернулась Эмбер и объявила, что встретила нового соседа и тот пригласил ее на ленч.

– Свидание? – оживилась Лидия.

Эмбер поправила прическу и одернула юбку.

– Полагаю… хотя не уверена. Может, он просто хочет подружиться с соседкой.

– Ты пойдешь?

– Ленч, возможно, не совсем свидание. И он поселился рядом, так что мне придется идти.

– А если это все же свидание?

Эмбер поджала губы:

– Если свидание, значит, ему не повезло. Слишком мал ростом для меня.

– Да в тебе всего пять футов три дюйма!

– Мне не нужен великан. Всего лишь достаточно представительный мужчина. Чтобы спокойно надевать туфли на шпильках и, когда целуешься… не вставать на носочки.

– Вот как? – удивилась Лидия. – А Карсон всего дюйма на два меня повыше. Считаешь, что мне следует от него отделаться?

– Нет! – вскинулась Эмбер. – Не слушай меня. Я же говорила, что умом не отличаюсь!

Лидия встала. Повернула Руфуса к двери и взяла сумочку и мобильник. Обняла на прощание Эмбер и пообещала позвонить ей завтра и более детально обсудить сегодняшнее приглашение на ленч, тем более что к этому времени к Эмбер должна была вернуться способность мыслить. Лидия забрала с собой зеленое платье, то, которое мерила первым, решив отдать наличные продавцу, чтобы избежать неловкости и споров из-за денег.

Когда она добралась до дома, было уже без четверти шесть, и воздух немного похолодал, но ей отчаянно хотелось поплавать. Бассейн был с подогревом, и она проплыла от одного бортика до другого под водой. Следующие полчаса Лидия мерила гребками длину бассейна, не чувствуя ничего, кроме вытянутых рук, напряженной спины и бедер. Она, как всегда, была рада возможности получить такую разрядку. Наплававшись, Лидия встала на мелком конце лицом к дому. Первому, который она купила в Штатах. Первому, который вообще купила. До свадьбы у нее была квартира в Лондоне, но эту квартиру приобрели для нее и за нее. Дом представлял собой бунгало в полтора этажа с низкой крышей и глубокими свесами карнизов. Фасад был украшен квадратными колоннами, что придавало зданию вид представительный и солидный. Лидия сама выкрасила деревянную обшивку в нежно-серый цвет, вежливо отказываясь от всяких предложений о помощи. Чистенький скромный домик в приличном квартале на севере города, стоящий на участке в один акр и отгороженный от дороги и соседей густыми кронами кленов и лип, делавших строение невидимым. Недаром Лидия сказала, что покупает его, еще до того, как Тевис повела ее наверх. Она выбралась из бассейна, завернулась в полотенце и вошла внутрь. Остановилась в кухне перед столом с открытым ноутбуком, зная, что, если посмотрит в Интернете, без труда найдет то, что искала в журналах. Но стоит только начать, как она больше не остановится. Следует строго соблюдать условия сделки, заключенной с самой собой.Лидия поднялась в спальню и включила свет. Стянула купальник и приняла душ. Но, когда высушила волосы и вытащила из шкафа чистые джинсы, вдруг заметила брошенное на кровать платье. Натянула и села рядом с Руфусом, уже успевшим сделать себе гнездышко из одеяла. Поставила на тумбочку маленькое зеркальце, накрасилась и уложила волосы в нетугой узел.И только потом встала перед трельяжем. Изучила свое отражение и вздрогнула. Несмотря на темные волосы, на нож хирурга, на приобретенные с годами морщинки и стойкий загар, она увидела привидение, смотревшее на нее в упор. Дух, давно уже принадлежавший прошлому.Лидия медленно повернулась и оглядела себя сзади. Глубокий вырез на спине обнажил обвисшую кожу. Не сильно… скорее совсем чуть-чуть, но все же! Вон там, под лопатками! Каким кошмаром все это выглядело бы на фото, где не допускается ни малейшего изъяна, где твоя сила действует лишь до определенных пределов и заканчивается на самом уязвимом месте.Когда платье уже висело в шкафу и Лидия была одета в джинсы и крахмальную белую рубашку, оставалось только открыть банку с кормом для Руфуса.– У меня вопрос, – сказала она, подняв его миску. Спаниель встал на задние лапы и уперся передними ей в коленку. – Мне стоит порвать с Карсоном? Он слишком любопытен. А мне нечего ему ответить.Руфус громко запыхтел и стал теребить штанину.– Сейчас получишь ужин. Но сначала ответь. Если «да», пролай один раз, если «нет» – два.Руфус пролаял трижды.– А, бесполезно, – вздохнула она, ставя миску на пол и гладя собаку. – Ты глупый спаниель! А я тоже не слишком умна, если говорю с псом!

Грабовски съехал с шоссе, остановился у закусочной, чтобы съесть хот-дог и запить колой, когда его мобильник снова зазвонил. На это раз он ответил.

– Слушай, – резко бросил он, – как я могу справиться с работой, когда ты целый день трезвонишь?

– Привет, дружище, – ответил Гарет, – я тоже тебя люблю.

– Что тебе нужно?

– Я оставил тебе миллион сообщений. А ты даже не перезвонил. Просто хотел знать, как продвигается книга. Надеюсь, ты обрел долгожданный мир и покой… в… как там его… Свинохрюндиксе, штат Иллинойс?

– В Задкоке, штат Аризона. Я уехал оттуда неделю назад.

– Что, в Задкоке жилось недостаточно мирно? Где ты сейчас?

– В дороге.

– Возвращайся в Свинохрюндикс, или Задкок, или куда там еще, запрись в комнате и ничего больше не делай, даже дышать не смей, пока не закончишь книгу. Пожалуйста.

Грабовски допил банку с колой.

– Не могу. От этого местечка у меня понос начинается. Собираюсь найти что-то поприличнее.

– В таком случае не пей воду из-под крана, – посоветовал Гарет. – Только бутилированную. Не шляйся нигде, не трать время на осмотр достопримечательностей, не развлекайся поездками.

– Я туда не вернусь. Просто мороз по коже от этой дыры.

Гарет вздохнул:

– Слушай, как твой агент, я бы посоветовал тебе срочно лететь в Лондон и тащить себя за шиворот к столу. И взяться наконец за книгу! Забудь бездонные небеса и пустыню, а также созерцание и прочую художественную хрень. Приступай к делу и допиши книгу!

– Да легко! – воскликнул Грабовский. – Проще простого!

Он знаком велел официантке принести еще одну банку колы. Аризона действовала на мозг как гигантская клизма, полностью вычищая его и стирая все мысли. Когда он мчался по шоссе в поисках идеального места, иногда останавливаясь, чтобы сделать снимок, слова сами складывались в фразы, фразы – в страницы… но все это только в мыслях. Слова пропадали, терялись, едва он садился за компьютер. Нет. Ему не нужно бездонное небо и бескрайние пустыни, он хотел найти обычный маленький городок, где бы его никто не отвлекал. Но выбор был так велик, что он продолжал путешествие.

– Никто не говорит, что это легко, дружище, – проныл Гарет. – Но подумай хорошенько! Нужно, чтобы книга вышла к десятой годовщине. Одиннадцатая уже не то. Не круглая дата.

Молодая мать в соседней кабинке смотрела в окно, пока ее малыш мусолил пачку с заменителем сахара.

– Не затягивай с книгой, – продолжал Гарет. – Прекрасно знаешь, что им нужно. Несколько анекдотов, первая встреча с ней. Профессиональные трюки, все старые военные истории, которые ты вытащил из небытия. Честно говоря, всем плевать на текст как таковой. Важнее всего снимки. Никогда раньше не виденные снимки принцессы Уэльской, сделанные человеком, который знал ее лучше всех.

Грабовски фыркнул. Вытряс из коробочки зубочистку и переломил надвое.

– Ладно, пусть даже не так, – смирился Гарет. – Издатели все устроят. «Никогда не публиковавшиеся ранее снимки принцессы Уэльской из архива ее личного фотографа, который снимал ее перед самой помолвкой и задокументировал ее жизнь и работу». Правда, это немного длинно, не находишь?

Пара тинейджеров, девочка и мальчик, проскользнули в закусочную, уселись на красную виниловую банкетку, не разнимая рук и прижимаясь друг к другу. Стоявший у стойки водитель-дальнобойщик выхватил из кармана шесть долларовых банкнот и попытался сунуть их официантке за вырез блузки.

– Мне пора.

– У тебя есть, что мне выслать? – спросил Гарет. – Давай все, что есть.

– Немедленно пошлю тебе открытку.

– Последний срок через месяц. Не подведи нас. Не подведи себя. Помни, тебе еще нужно отдать деньги экс-супруге. Разводы в наше время недешевы.

– Спасибо, что подсказал.

– Куда ты едешь? Домой? Тебе нужно отдохнуть, хорошо, что устроил себе каникулы. Но теперь пора за работу.

– Что? – переспросил Грабовски. – Не слышу. Гарет, связь прервалась.

От тяжести грузовиков и фур, проносившихся по шоссе, капот «понтиака» подрагивал. Это стало особенно заметно, когда Грабовски развернул дорожную карту и стал изучать ее, водя пальцем по линиям, соединявшим небольшие городки, словно ждал, что сейчас проявится картинка, как на точечных рисунках. На парковке появился явно сделанный по заказу «харлей-дэвидсон». Байкер, крутой орешек в джинсовой безрукавке, разрисованный синим тату от плеч до запястья, слез с седла. Грабовски схватил камеру и стал снимать. Но байкер все испортил, принявшись позировать.Грабовски снова склонился над картой. Абрамс, потом Хейверинг, Джейнз, Блумфилд… из чего тут, спрашивается, выбирать? Кенсингтон, Литлфилд…Он повел палец назад. Кенсингтон.Грабовски улыбнулся. Сложил карту, спрятал камеру и сел в машину.

...

Люди специально платят, чтобы полюбоваться видом на море, но в такие дни, как этот, я искренне не понимаю, зачем им это нужно. Высокие угрюмые волны трутся о гальку, а там, внизу, серая пустота. Беспощадный прибой, бушующее море еще могут поднять дух. Но это глухое безразличие – самое худшее, что только можно представить.

...

В канун Нового года приехала Патрисия. Я старался убедить ее остаться в Лондоне с Джоном и ребятишками, но она настояла на своем. Я открыл бутылку шампанского, мы сели на балконе, завернувшись в одеяла, и стали смотреть в темноту.

– Брайтон прелестен, верно? – сказала она. – Но море, возможно, тебе не на пользу.

– Ради Бога, Пат, – вздохнул я.

Она заплакала. Я извинился.

Она хочет, чтобы я перебрался обратно в Лондон и жил с ней. Очевидно, Джон с ней согласен, как и мои племянница и племянник. Я все свалил на работу, сказал, что мы, историки и писатели, нуждаемся в полной изоляции. Что нам необходимо оставаться наедине со своими мыслями.

Похоже, она немного приободрилась.

Но я почти не продвигаюсь вперед.

...

Вчера работал весь день, а результат никчемен. Двести слов по поводу договора Клейтона-Бульвера и весьма поверхностные рассуждения о полемике относительно бельгийских репараций… Мыслями я совсем в другом месте.

...

«Иллюзии конфликта. История англо-американской дипломатии» доктора Лоуренса Артура Сеймура Стендинга».

Как звучит? Скучновато?

Мое великое произведение. Мое наследие. Мое единственное дитя.

Девять лет беременности и созревания плода, и ребенок, вне всякого сомнения, окажется мертворожденным. Если роды вообще состоятся.

В декабре приехал Том и повел меня на ленч. Я сказал, что в рукописи уже семьсот страниц. Он и глазом не моргнул.

– Вот здорово! – воскликнул он. – Мы устроим вечеринку в «Карлтоне»… нет, в «Реформе». А может, и в «Гаррике». Где пожелаешь!

Ублюдок! Надеется, что я умру, не успев закончить книгу, и тогда можно не выполнять условия контракта.

...

Работал над своей «био», как ее настойчиво называет Том.

Лоуренс Стендинг родился в Норфолке в 1944 году, учился в Мальборо-колледже и Тринити-колледже, а также в Оксфорде, где получил диплом с отличием и степень бакалавра истории. После окончания университета работал в министерстве иностранных дел и служил на разных должностях в многочисленных странах, включая Турцию, Бразилию, Германию и Японию. (Может, разбавить фактические данные, упомянув о короткой карьере шпиона?) В 1980-м уволился из МИДа, чтобы стать личным секретарем принцессы Уэльской, пост, который сохранял до 1986 года. Но продолжал оставаться ее неофициальным советником до безвременной гибели принцессы в 1997 году. В 1987 году Лоуренс вернулся в академию, где получил степень доктора англо-американской истории и стал старшим преподавателем в колледже Лондонского университета. Лоуренс всегда считался заядлым спортсменом: был членом команды Оксфорда по крикету, бегал почти каждый день, пока в марте 1997 года врачи не обнаружили у него неоперабельную опухоль мозга. Умер в 1998-м. Умер в 1999-м. (Ненужное вычеркнуть.)

...

Еще один потраченный впустую день. Возился с «био». Ощущение такое, будто писал собственный некролог.

...

Поехал на плановый осмотр к доктору Пател, хотя, честно говоря, особого смысла не вижу.

– Апатия – типичный симптом для фронтальной опухоли головного мозга, – изрекла она. – Испытываете ли вы также приступы агрессии, раздражения, неспособности сдержаться?

– Занимайся своими гребаными делами, сука. И не лезь в мои, – ответил я.

Разумеется, ничего такого я не ответил. Не уверен, что доктор Пател сможет оценить шутку.

Я дал ей полный отчет о своих головных болях, тошноте, смазанном изображении в левом глазу. Сказал, что больше не различаю запахов. Она все это записала.

...

Все, о чем я хочу написать…

Что еще имеет значение?

Да и что вообще я сделал значительного в своей жизни?

...

Что мне мешает? Если я закончу все это (закончу и сразу избавлюсь), может, сумею снова сосредоточиться. Давай же, Лоуренс, дурень ты этакий!

...

Я собираюсь повидаться с ней в последний раз. В марте. Пока я еще не слишком ослаб и могу куда-то ехать. Все устроено. Я полечу в Вашингтон, чтобы «продолжить свои исследования», а там возьму напрокат машину или найму водителя, если возникнет необходимость.

– Обещаю, что, если не приеду в назначенный день, это будет означать только одно, – сказал я.

– О, Лоуренс! – воскликнула она и взяла меня за руку.

В этой области у нее немалая практика. Держать руку умирающего… такой жест никогда не сделает ее святой, зато поможет ей завоевать репутацию ангела в этом бесчувственном мире.

Или это из-за опухоли я так апатичен? Понятия не имею. Знаю только, что, когда пишу этот абзац, чувствую себя живым.

Давай, Лоуренс, продолжай. Это вовсе не предательство.

...

Синтия приходит убирать в доме. Она никогда не касается моих бумаг. Я ее вышколил. С друзьями я вижусь только на ресторанных ленчах и очень редко. Иногда на ужинах в чьем-нибудь доме. Они расспрашивают о книге с таким чертовым тактом, с такой сочувственной деликатностью, такими негромкими голосами, словно именно книга служит причиной моего медленного умирания.

Однажды приехала Гейл. Трудно поверить, что когда-то мы были почти помолвлены. Кто еще навещает меня? Только Патрисия, которая, нужно сказать, может поддаться соблазну прочитать мой дневник, если найдет его на столе. Узнать, правда ли то, о чем говорят до сих пор? Что я никогда не «признавался в своей истинной сексуальной ориентации»…

Возможно, она слышала также другую, очень распространенную сплетню о том, что я, работая в Кенсингтонском дворце, спал с хозяйкой. Не то чтобы Патрисия когда-либо упоминала о том или другом даже в шутку.

Конечно, она способна сунуть нос в дневник, но прочтет ли когда-нибудь семьсот страниц рукописи, пока я в ванной или в туалете? Успеет ли нечаянно наткнуться на эту вставку? Никакой надежды.

Ну что, убедил себя? Дал себе разрешение? И чего ты ждешь?!!

...

От шести месяцев до года. Так утверждает доктор Пател. Это отведенный мне срок.

– Хотя, – повторяет она, – предсказать точнее невозможно, и я неизменно отвечаю, что мне все понятно. Это помимо тех десяти месяцев, которые я уже прожил с тех пор, как мне поставили диагноз. Только тридцать процентов таких, как я, живет сверх крайнего срока. Четырнадцать процентов дотягивает до пяти месяцев. Бывают и счастливые ублюдки, которые спокойно существуют целых десять лет. Моя опухоль имеет более высокую степень, чем у них.

– Высшая степень означает лучшее качество опухоли, верно? – спрашиваю я доктора.

Она не смеется.

Но в любом случае, что станется с рукописью после моей смерти? Даже если она по какому-то капризу судьбы останется здесь, с моей стороны весьма тщеславно опасаться того, что ее прочтут. Том, добрый старый Том, дружелюбный компанейский змей, уже сочинил свои соболезнования по поводу моей кончины и будет глубоко опечален тем, что не сможет опубликовать лишь ЧАСТЬ моей рукописи.

Патрисия уложит ее в коробку и унесет на чердак. Возможно, доставит в офис Тома, плюхнет ему на стол. А может, просто выбросит. Нет. Не выбросит.

Но к тому времени этих страниц больше не будет. Я сделаю для этого все.

...

Я постоянно уговаривал ее писать. Это занятие могло быть формой терапии, но она упорно не хотела им увлечься. У нее был другой способ опубликовать свою историю в печати, более драматичный, чем тот, за который ратовал я. Она привыкла делать высокие ставки. Помню, кто-то спросил ее, играла ли она когда-нибудь.

– Только не в карты, – ответила она.

Она писала множество благодарственных писем. Возвращаясь вечером в Кенсингтонский дворец, садилась за письменный стол, ставила перед собой карточку со словами, написание которых ее затрудняло, и принималась писать своим изящным слогом очередное благодарственное письмо. Люди всегда удивлялись, как она находит на это время.

– Лоуренс, – как-то спросила она, – что, по их мнению, я должна делать целыми днями одна в этих пустых комнатах?

...

Последний раз я видел ее в ноябре. Когда в сентябре мы прощались, она обезумела от страха и горя, но мои мольбы о прощении за то, что я натворил, за то, что помог ей сделать, немного успокоили ее. Она молчит, пока на щеках не высыхают слезы.

– Нет, – тихо и спокойно говорит она наконец. – Так больше не может продолжаться. Мы оба это знаем.

И действительно, если последние несколько месяцев я опасался за ее рассудок, особенно, когда она потеряла «любовь всей жизни», когда ее поведение стало таким непредсказуемым, что все таблоиды только об этом и кричали, когда она жила и говорила, как в полузабытьи. Раз за разом в течение многих лет она выходила из тьмы (предательство мужа, булимия, бесчисленные скандалы) и ослепляла мир. Чем глубже был мрак, тем ярче она сияла. Но бесконечно так существовать нельзя, и я видел, как она оказалась на самом краю черной пропасти.

Я спросил: «И что сейчас? Как можете вы продолжать все это?»

И хотя еще недавно она рыдала, пока не начала захлебываться рвотными спазмами, задыхаясь от невозможности такого существования, сейчас улыбнулась своей невероятной улыбкой – чистый секс и абсолютное целомудрие – и ответила:

– О, прошу вас, верьте в меня хоть немного!

Но когда я вернулся, настроение ее было мрачнее тучи. Почти два месяца жизни в бразильской глуши. Старалась загореть до полной черноты и огрубить выговор, после чего, возможно, оказалось, что она сыта по горло той «нормальностью», которой, казалось, так жаждала.

А вот это, пожалуй, несправедливо.

Она не первый человек на планете, которому довелось оставить позади прежнюю жизнь и «начать сначала» в новой стране. И она не первая мать, покинувшая своих детей. Иногда подобное случается. Хотя эти истории шокируют нас, когда мы слышим о них.

Но ее обстоятельства были чрезвычайными.

Что за сухая формулировка! Сумел бы я написать об этом, о ней языком поэзии и страсти, вместо прозаичных фраз любителя путешествий? Ах, если бы я мог, написал не прозу, а арию.

Да, ее обстоятельства были чрезвычайными, и ее депрессия, уныние вполне естественными и неизбежными. Мы говорили об этом, как о стадии, через которую нужно пройти. Хотя, учитывая деликатное состояние ее рассудка, она, возможно, не вполне сознавала, к чему приведут ее действия, что навсегда потеряла мальчиков. Нет. Так дольше продолжаться не могло, но я не сомневался и не сомневаюсь, что она переживет свои потери. Она их тех, кто всегда выживает. Самая стойкая женщина из тех, кого я знаю.

Однако «реальная жизнь» могла оказаться для нее потрясением. Она всегда хотела этого, или ей так казалось. Грезила о поездке на двухэтажном автобусе, совсем как другие мечтают прокатиться в запряженном лошадьми экипаже. Когда мы составляли наш «маленький план» (как она его называет: у нее хорошо развита самоирония, качество, которым редко обладают принцессы), она напоминала мне, сколько раз гуляла по лондонским улицам, и это сходило ей с рук. Конечно, подобных случаев было не так много, их можно было пересчитать по пальцам, потому что, как правило, некий фотограф или несколько фотографов, «разоблачали ее». Хотя при этом неизменно твердили, что женщина в свитере и джинсах, стоящая у лотка с журналами, не может быть принцессой Уэльской.

Иногда она маскировалась: парик, темные очки, и даже надевала мундир женщины-полисмена, что бывало раз-другой в юности, когда она вместе с невесткой пускалась во всяческие авантюры, а позже звонила из автомата некоему ничтожному предмету очередной любви. Она уже поняла, что маскировка может сработать.

Но монотонные дни каждодневных покупок, готовки, уборки, несмотря на некоторый комплекс Золушки, определенно были скучны и утомительны. Когда я в последний раз видел ее, она так и не наняла прислугу. К концу ноября она уже свыше двух месяцев сама заботилась о себе и очень гордилась этим. Она словно проверяла себя на прочность. Когда наконец сдастся?

Она носит парик и, кроме этого, красит волосы. Никогда ничего не делает наполовину. Загорелая, как африканка. Глаза – темно-карие, и она жалуется, что ей осточертело надевать и снимать линзы.

В конце сентября, когда мы отправились подправить ей губы в местную клинику Белу-Оризонте (ту дыру, где она пряталась), она едва смела дышать. Предыдущие две недели она провела, скрываясь в доме за сдвинутыми шторами, питаясь привезенными мной продуктами.

– О Боже, – повторяла она по пути. – О Боже…

– Могу ли предложить пару наблюдений, мэм? – спросил я тогда. – Прежде всего мы пробудем в клинике не более сорока минут, и вы можете не снимать темных очков, если вам так будет удобнее. Второе: никому не придет в голову вас искать. За вами больше не ведется охота, все кончено, все прошло.

После моих речей она взяла себя в руки и уставилась в зеркало заднего вида, чтобы еще раз увериться: теперь она темноволосая темноглазая красотка.

– Не можете ли вы перестать звать меня «мэм»?

Ее губы стали полнее, и думаю, она была довольна результатом, особенно когда опухоль спала и стало ясно, что они не будут иметь постоянно надутый вид.

– Они вполне сексуальные, не находите, Лоуренс?

Она способна кокетничать даже в тоске и отчаянии…

В ноябре она поехала в Рио на переделку носа, хотя мне казалось, что в этом нет необходимости. Но если ты была самой популярной и часто фотографируемой в мире женщиной, трудно поверить, что тебя никто не спешит разоблачить. А когда три недели спустя я оставил ее в Северной Каролине (разумеется, предварительно сняв дом), было уже видно, насколько успешно прошла операция. Я понял, что она была абсолютно права, решившись пойти к хирургу. Сочетание нового носа и нового рта, казалось, изменило пропорции ее лица.

...

Одному Богу известно, что она делает с собой сейчас. Я пытаюсь представить, но не могу. Она в отличие от меня представляла это столько раз: «нормальную» жизнь, но всегда с мужчиной, с тем, кто увезет ее от жестокой действительности. Подобному никогда не суждено случиться, и даже она в конце это поняла.

Я отдал ей несколько книг: «Ярмарку тщеславия», «Гордость и предубеждение», «Госпожу Бовари», «Преступление и наказание».

– Ужасно мило с вашей стороны, Лоуренс, – сказала она, – притворяться, что я достаточно умна для подобной литературы.

Что она делает сейчас? Как выглядит по утрам? Возможно, возится в саду. Возможно, записалась в библиотеку.

Слишком трудно представить, что она живет как простые смертные, и не знаю, то ли это потому, что я слишком возвышал ее, слишком покровительствовал ей. Когда она не выходила на люди, часто сидела одна в комнате: диван, вышитые подушки, телевизор…

Она любила смотреть мыльные оперы, но ни один сценарист не мог выдумать драмы, подобной драме ее жизни. Но, как бы трудно ей ни приходилось (опять штампы), она не может не тосковать по той жизни, и, когда мы в последний раз виделись, ее почти раздражал тот факт, что она может свободно общаться с окружающими и заниматься своим делом.

Пока я вез ее на ринопластику, она не охала и не боялась так сильно, как в первый раз, хотя, согласно брошюре, должна была находиться «под пристальным наблюдением» все время пребывания в клинике. На этот раз она была угрюмой и насупленной, и когда я спросил, не волнуется ли она, ответ был коротким:

– С чего мне волноваться? Я всего лишь одна из сотен.

И это было именно так. Рио вполне может считаться столицей пластической хирургии. Купить новый нос было так же просто, как заказать новое платье по каталогу: можно выбрать фасон, который предпочитаешь из целой серии фотографий.

Однако я побелел от страха, когда мы вошли в приемную и увидели ее снимок, украшавший обложку одного из лежащих на столе журналов. Но она осталась совершенно спокойной. Сунула журнал мне в руку и велела читать. Во время консультации с хирургом и когда она уже сидела на каталке в больничной сорочке я держал журнал на коленях обложкой вниз и чувствовал, как он жжет кожу. Она была без макияжа, и из-под полиэтиленовой шапочки выбивалось несколько прядей темных волос. После всех формальностей пластический хирург, похожий на вкрадчивую ящерицу в хирургическом костюме, стал изучать ее профиль. Прошло два месяца с тех пор, как ее посчитали утонувшей. Ее портреты все еще будоражили прессу и публику. И хотя в сорочке и шапочке она выглядела совершенно невыразительной, с почти стертым лицом, каков был шанс на то, что он ее узнает?

Я затаил дыхание.

– Дорогой, – попросила она, – передай мне журнал. Не правда ли, она была прекрасна! Я хочу, чтобы вы сделали меня хоть немного на нее похожей. Это возможно?

Хирург едва взглянул на журнал.

– Такая трагедия, – бросил он. – Такая красавица! Предлагаю немного выпрямить здесь и здесь, а вот тут забрать ноздри. Думаю, результат вам понравится.

Она что-то пробормотала в знак согласия, и он стал разрисовывать ее лицо маркером. Я в роли мужа сидел в сторонке. Хирург, должно быть, видел таких, как она, каждую неделю. Муж увозит жену на операцию с последующим отдыхом. Пара недель на бразильском пляже, чтобы оправиться от испытания и вернуться домой удивительно похорошевшей и свежей.

И все же, должен признать, я нервничал так, как не нервничал с того дня, когда ее официально признали погибшей. Когда наутро я пришел ее навестить, пришлось минут пять стоять на больничном крыльце, держась за перила, пока ноги делали все возможное, чтобы меня подвести. Стыдно вспоминать, что боялся я не только за нее, но и за себя, и трепетал от перспективы разоблачения, возможно, думая о своем неизбежном позоре больше, чем о ее собственном.

Наконец я постарался овладеть собой. На секунду вдруг очень захотелось упасть и умереть: внезапно оторвавшийся в мозгу тромб – и все… Не более чем затянувшаяся на шее и тут же ослабевшая петля палача. И никакой больше службы ни ей… вообще никому…

Но тут я взбодрился, напомнил себе об английском происхождении. Плотно сжал губы, вскинул подбородок, подобно дворцовым стражникам, чтобы сдержать наплыв эмоций.

Я почти рассмеялся, когда увидел ее сидящей на постели и красящей ногти. Синяки под глазами, забинтованный нос и распухшее лицо… да я сам с трудом ее узнавал.

– Я ходячий кошмар, – пробормотала она, – а медсестры считают меня избалованной женушкой богатого мужа, которой нечего делать, кроме как резать совершенно нормальный нос.

Судя по всему, ей вздумалось капризничать.

Через два дня я увез ее домой. Дорога была долгой и молчаливой. Я приготовил ужин, вернее, разогрел в микроволновке два пластиковых подноса, пока она лежала на диване, укрытая одеялом, из-под которого виднелись только макушка и запавшие глаза. В следующие дни ее настроение было на редкость мрачным. Не расстроенным. Не истеричным. Но и не подчеркнутым теми исходившими от нее лучами света, которые пронизывали самые тоскливые моменты ее жизни.

Думаю, она пыталась осознать то обстоятельство, что теперь ее не узнают ни соседи, ни продавцы, ни медсестры – вообще никто!

Теперь, когда она выходит на улицу, может предпринимать любые предосторожности, какие ей угодно: переодеваться, менять выговор, изрекать не свойственные ей выражения… но драма отныне ограничена сценариями, которые разыгрываются у нее в голове. Ее вылазки больше не поднимут адреналин в крови. Занавес упал. Мыльная опера закончилась. Начинается следующий этап ее жизни…

Хотя Лидия не должна была работать по выходным, она любила приезжать в приют по субботам, потому что именно в эти дни семьи приходили выбрать себе собаку, а это означало, что ухаживать за животными приходилось меньшему количеству служащих.

Она остановилась перед офисом и выпустила Руфуса.

Эстер была в клинике. Возилась со щенком керри-блю-терьера, принятым в приют несколькими днями раньше.

– Не хочет глотать таблетки от глистов, – пожаловалась она. – Эрик подмешивает их в пищу, но он находит и выплевывает.

– Умный хитрюга, – хмыкнула Лидия.

– Да, больная задница это доказывает.

Лидия погладила шелковистую кудрявую шерстку. Пока что она черная и только через несколько месяцев приобретет чудесный голубовато-серый оттенок.

Провела рукой по маленькой бородке.

– Я раздавлю таблетку, смешаю с арахисовым маслом. Обычно это помогает, – пообещала Лидия.

– Оставляю его тебе, – обрадовалась Эстер. – Через минуту прибудет новая семья, и если я сумею уговорить их взять собаку постарше, пока этот хитрюга не попался им на глаза, все будет лучше некуда.

Лидия вывела Тайсона, Зевса и Топпера на прогулку в лес. Впереди гордо вышагивал Руфус. Все три собаки были уже старыми. Несколько лет находились в приюте и, возможно, уже не найдут новых хозяев. Тайсон волочил заднюю лапу, Зевс и Топпер огрызались и рычали друг на друга, как старые сварливые старики, каковыми они, впрочем, и были. Лидия взяла их, потому что у остальных больше шансов найти новую семью, члены которой будут бросать им палки и резиновые мячи, пока Зевс и Топпер будут грызть проволоку вольера, а Тайсон свернется клубочком и примется вылизывать лапу. Прошлой ночью приехал Карсон, и Лидия приготовила цыплят по-пармски. Когда посуда была убрана, он сказал:– Хорошо жить одному. Некому угождать.Она не ответила. Выжидала.– Но иногда бывает одиноко, не так ли?Лидия знала об одиночестве все.– Нет в мире совершенства, – отшутилась она.– Не пойми меня неправильно. Я не жалуюсь. Просто задаюсь вопросом: может, есть и другой способ? Мне эта мысль покоя не дает.– Перестань изображать романтика, – проворчала Лидия.Было ли нечто такое, чего она не знала об одиночестве? Она так часто пробовала его на вкус…– Теперь тебе известно, что никакой опасности нет.Он стал растирать ее шею и плечи.– Фью! – присвистнула Лидия. – Счастлива это слышать.– Быть в обществе других людей, еще не значит, что ты не одинок, – заметил Карсон. – А жизнь в одиночку еще не значит, что ты одинок. Но если ты не проводишь достаточно времени в обществе людей, с которыми тебе хорошо, возможно, это нелегко.– Карсон, – напомнила Лидия, – мы встречаемся всего четыре месяца.Было время, когда Лидия думала – о высокомерие, всемогущее высокомерие, – что никто не испытывал одиночества, подобного ее собственному. Ее жизнь была такой особенной, настолько УДАЛЕННОЙ от обыденных переживаний. Какой же она была дурой! На свете столько одиноких людей, и она всего лишь одна из них! Разве Лоуренс не одинок? Тогда она была слепа и ничего не видела, но разве не одиночество свело и связало их?– Я купил билеты на балет, – сообщил Карсон.– Люблю балет, – кивнула Лидия.– Знаю. Ты говорила. Та редкая информация, которую мне позволено знать о тебе.Лидия рассмеялась:– Что мы смотрим?– «Лебединое озеро» в Линкольн-центре.– Везешь меня в Нью-Йорк?– У тебя ведь скоро день рождения. Подумал, что неплохо бы провести уик-энд вдвоем. Прогулка в Центральном парке. Обед в уютном ресторанчике. Балет.Она молча смотрела на него. И не знала, хочет ли вновь оказаться в тех местах, где когда-то часто бывала. Несколько лет назад она бы определенно отказалась. А теперь… просто не была уверена.– Ты такой милый, – выдавила она.– Значит, поедешь? Я уже купил билеты на уик-энд после твоего дня рождения. Хотел сделать сюрприз, но подумал, что, может, столь смелое похищение тебе не понравится?Ей следует остановиться прямо сейчас, пока его эксперименты не натворят бед. Она уже нарушает установленные ею самой правила. Иногда разрешает ему проводить ночи в ее доме.– Нужно подумать, что надеть, – сказала она вслух.

Разведя собак по вольерам, Лидия остановилась во дворе и стала смотреть, как Эстер тренирует Дилайлу. – Тут я не столь уж амбициозна, – призналась Эстер. – Пять секунд «сидеть-стоять» – это все на сегодня. Молодец, девочка.Она дала Дилайле собачью шоколадку, и лабрадор весело подпрыгнул: огромный веселый желтый шар, состоящий из сплошного восторга!– Сидеть, Дилайла! – прикрикнула Эстер.Лидия пока еще училась тренировать собак. Даже прочла пару книжек. Работала с разными животными, включая Руфуса. Но больше всего ей нравилось наблюдать за Эстер.– Так она с каждым днем тренируется все дольше.– Именно. Наши принципы: продолжительность, расстояние и отвлечение внимания, – отозвалась Эстер. – Не пытаемся сразу сделать слишком много.Они ушли на перерыв и уселись в комнате служащих с кружками травяного чая. Комната была жуткой, с пятнами на потолке и вечно текущим краном. Кроме стола и пластиковых стульев, здесь стояли еще два деревянных стула, от которых несло плесенью. Эстер все время твердила, что выбросит их. И повторяла также: нужно что-то сделать с окружающим безобразием, но, когда у них появлялись деньги, неизменно заявляла, что собаки важнее, именно на них и жертвуют люди.– Сегодня утром пришел парнишка с мамой и дал тридцать два доллара, которые накопил.– Какая лапочка! – восхитилась Лидия.– Это уж точно. Подумать только, всего восемь лет!– Кто еще приходил?– Дженис Линдстром с банками для сбора денег. Мы насчитали восемьдесят девять баксов и десять центов.– Ого! – уважительно произнесла Лидия.– Именно.Эстер провела ладонями по голым рукам. Она всегда носила майку-безрукавку и камуфляжные штаны, которые покупала в магазине армейских товаров. И ухитрялась с шиком носить подобные «наряды». У нее были длинные седеющие волосы, попеременно связанные в конский хвост, уложенные узлом или заплетенные в две толстые косы. Сейчас она изучала синяк на бицепсе. Она вечно ударялась обо что-нибудь, особенно о дверцы вольеров, когда выпускала или впускала собаку.– Да, и четыре новых спонсора на сайте, что дает нам еще сто двадцать долларов в месяц. Следует Бога поблагодарить за такие милости!– Важен каждый цент, – согласилась Лидия.– Я закрываю все, – решила Эстер. – Закрываю все, уезжаю в Мауи, буду сидеть у моря и пить «Маргариту».– Возьмешь меня с собой?– Естественно. Идем собирать вещи.Эстер рассмеялась.– И вообще, как мы оказались в этом городе?После нескольких лет переездов и съемных квартир Лидия стала искать себе дом в Джейнзе, в десяти милях от шоссе. Когда у тамошнего риелтора закончились предложения, она связала Лидию с Тевис, а идея переезда в Кенсингтон показалась привлекательной. Если у вас осталось чувство юмора, значит, не все потеряно.– Все не так плохо, – утешила Лидия.– Если бы в двадцать лет мне сказали, что я закончу именно этим…Она качала головой, но при этом улыбалась.– Если бы ты напророчила, что я когда-нибудь состарюсь… Шестьдесят шесть, подумать только. Старуха. Я?! Да никогда!– Когда мне было двадцать… – начала Лидия, но тут же осеклась.Эстер как-то рассказала Лидии, как провела юность. Она ушла из дома и стала хиппи. И жила в Хейт-Эшбери, пекла печенье с редким сортом черного ливанского гашиша, спала со всеми, у кого, несмотря на наркотический кайф, что-то шевелилось в штанах. Ее друг был арестован на демонстрации в защиту прав секс-меньшинств за то, что поцеловал офицера полиции, который избил его и арестовал за нападение при исполнении. Он получил восемнадцать месяцев в тюрьме штата, и Эстер пришлось накупить юридической литературы, поскольку адвокаты оказались слишком тупыми, чтобы чем-то помочь. К тому времени, когда она стала как-то разбираться в юриспруденции, друг вышел по условно-досрочному, но Эстер вернулась в университет. Она забыла о прежней жизни и хотела специализироваться по международным правам человека. Работать в ООН. В Нью-Йорке. А оказалась в Буазе, штат Айдахо, в корпоративной адвокатской фирме, где через восемь лет стала партнером. Купила «БМВ» последней модели. Газоны подстригал мексиканец. От высоких каблуков болели ноги. Тот день, когда она вручила заявление об уходе, стал счастливейшим в ее жизни.– Когда мне было двадцать… – повторила Лидия. – Я только что вышла замуж. Муж принадлежал к ужасно чопорной семье. Атмосфера была просто удушливой. Много лет я не могла дышать свободно.Теперь она постепенно понимала, что обрела новых друзей, при которых было не так трудно упоминать об определенных эпизодах из прошлого. Никто ее не преследовал. Никто не собирался ловить. Ставить подножку. И никто не находил ничего удивительного в том, что она предпочла так много оставить в прошлом. В Штатах люди часто переезжают с места на место, живут вдалеке от родных. Стремление к самопознанию и началу новой жизни в Америке так же обыденно, как яблочный соус.– Бедная детка, – пожалела ее Эстер. – Что мы знаем в двадцать лет? Я думала, что все. И захочешь ли ты еще раз выйти замуж?– Да ни за что на свете!Она прекрасно относилась к Карсону. Даже более чем. Но не собиралась влюбляться. Когда ей было за тридцать, она влюбилась, да так сильно, что не владела собой. Что же, еще одна форма наркомании.Эстер, казалось, изучала ее.– Карсон порядочный парень, – заметила она наконец.– Знаю, – кивнула Лидия.Они встретились два года назад, когда он заехал в приют. Лидия еще тогда заметила, что он поддергивает джинсы большими пальцами. Карсон заполнил бланк анкеты и заявление, посмотрел собак и назначил дату нового приезда, пообещав подумать и выбрать.Вернувшись, он попросил отдать ему ирландского сеттера по кличке Мадлен. Лидия была уверена, что он захочет бульдога, боксера или немецкую овчарку. Иногда очень приятно ошибаться в людях.– Послушай, – сказала Эстер, – постарайся выбраться отсюда. Не выходи замуж. Не привязывайся к этому месту. И к собакам тоже. Для этого ты чересчур молода. И я знаю, тебе нравится сознание собственной незаменимости, но я не слишком в тебе нуждаюсь. Скоро придут новые волонтеры. Поэтому убирайся отсюда и постарайся попасть в какую-нибудь беду, пока еще можешь себе это позволить.

Отправляясь в город за продуктами, Лидия сказала Руфусу: – Иногда невредно немного приоткрыться, верно?Руфус с ней полностью согласился.Лидия остановилась на красный, наклонилась и чмокнула Руфуса в макушку. От него пахло собачьим шампунем, лесом и псиной.Руфус залез носом ей под подбородок.– Конечно, нет, – заключила она. Позволила себе немного повспоминать. Вот они трое сидят на диване: она посередине, мальчики по бокам. Смотрят фильм, передают друг другу поп-корн. Смеются, когда кусочек поп-корна застревает у нее в волосах. Не слишком длинных…Она заставила себя вернуться в настоящее. Прошлое было океаном, и хотя она плыла к берегу, все же сознавала, что этот океан может ее засосать. Вся штука в том, чтобы плыть под нужным углом к течению, не бороться с ним, но и не сдаваться.

Накупив продуктов, Лидия вышла из бакалеи и вспомнила, что пообещала дать миссис Джексон почитать книгу, которая уже несколько недель лежала в бардачке, поскольку она все время забывала завезти ее. Миссис Джексон была столпом кенсингтонского общества, и Эстер постоянно твердила, что неплохо бы привлечь ее к сбору пожертвований. Так что, пожалуй, ради этого стоит немного изменить маршрут. Лидия подкатила к отелю, трехэтажному дому в колониальном стиле, на Фэйрфаксе, которым владели Джексоны.Миссис Джексон как раз гуляла с Отисом, который, отбежав из дома всего на несколько шагов, уже успел запутаться в поводке.– О Господи, – воскликнула миссис Джексон. – Негодный пес!Лидия вынула из сумки книгу.– Мы в приюте считаем ее весьма полезной, – сообщила она.– «Когда свиньи летают», – прочитала миссис Джексон. – «Успешная тренировка невозможных собак». Слышишь, Отис? Слышишь?!Лидия присела, подняла таксу и распутала накрученный на лапы поводок.– Прошлой ночью он стащил с диванов подушки, и когда я вошла, по всей комнате летали перья, – пожаловалась миссис Джексон.– О Господи! – посочувствовала Лидия и принялась возиться с Отисом, который в восторге дрыгал лапами, пока Лидия чесала ему пузо и спинку. Случайно подняв голову, она заметила поверх плеча миссис Джексон квадратный и седой затылок мужчины, исчезающий за дверью отеля.– А сам он валялся на полу с самым невинным видом и пером за ухом.Лидия рассмеялась. Поставила Отиса на лапы и встала. Еще немного поболтала с миссис Джексон, но когда взглянула в сторону эркера, ей показалось, что занавеска шевельнулась, как от сквозняка.

Грабовски лежал на кровати с четырьмя столбиками в номере отеля. Когда он сбросил туфли и ослабил ремень, в голове вертелась одна мысль: как бы прилечь и немного поспать до ленча. Но кокетливые тюлевые занавески и загроможденная мебелью комната (колониальный стиль, стульчики с гнутыми спинками, затейливые столики с ножками в виде львиных лап) определенно охлаждали любые порывы. Да и созерцание собственного брюшка тоже не добавляло душевной легкости.

Грабовски втянул живот, закрыл глаза и снова попытался уснуть.

Но вместо этого стал вспоминать лица тех, с кем сталкивался последнее время. Кто или что так его взбудоражило? Может, он просто не запер дверь? С миссис Джексон вполне станется ворваться без стука. Ей отчаянно хотелось поболтать с кем-то, и она так утомила своего мужа, что бедняга заснул в кресле. А вот с какой это хорошенькой незнакомкой она болтала? Длинные темные волосы, длинные ноги, поразительные голубые глаза, которые он успел заметить перед тем, как подняться на крыльцо. А потом прошел в гостиную и еще раз полюбовался ею из окна. Даже подумывал спуститься и завести разговор. Но конечно, не стал этого делать. Смысла нет. Смешно, но пока Кэти не выставила его за дверь, ему было так легко болтать с женщинами. Теперь же все усложнилось.

Наконец Грабовски сдался, застегнул брюки, подтащился к письменному столу и включил ноутбук. Все фото, даже самые первые, были на жестком диске. Он перегнал пленку в цифровые файлы. И сейчас открыл один наугад. Некер-Айленд. Хотя отдых был «уединенным», она, естественно, назначила фотосессию. Она выглядела потрясающе, когда выходила из прибоя в этом красном бикини…

Грабовски увеличил изображение.

Она улыбалась. Беззаботная и красивая. Наслаждающаяся теми короткими днями, когда могла остаться одна. Только она и толпа фотографов, старавшихся держаться на заднем плане.

Грабовски открыл еще несколько снимков. Почему он не может заставить себя работать? Он даже не сделал окончательной подборки снимков, не говоря уже о вступлении к будущей книге. А ведь она должна была стать его пенсионным фондом. Хотя Кэти со своими бесконечными требованиями вполне могла положить этому конец. Но сама идея написать эту книгу не вдохновляла его. Он фотожурналист, а не чертов архивист! Любил адреналин погони. Любил часами лежать в засаде у ресторана, где она часто обедала, ему нравилось получать сведения от своих информаторов, вести радиоперехват полицейского радио с помощью ручного сканера и одновременно есть сандвичи в стоящей у Кенсингтонского дворца машине. Он почти сразу же взломал шифр: «пятьдесят второй едет» означало, что ее темно-синяя «ауди» миновала пункт внутренней охраны и с минуты на минуту вольется в движение западного Лондона. Всего одна минута, и он последует за ней.

Грабовски вздохнул, вынул из кармана четки и стал пальцами перекатывать бусины.

Он не собирается возвращаться в Лондон, чтобы снимать второсортных знаменитостей. С него довольно! Когда начинаешь с самого верха, очень трудно спускаться вниз. Поп-певцы, примадонны мыльных опер, кретины из реалити-шоу… иногда подлинная голливудская звезда. Но даже тогда…

Нет никакого смысла зацикливаться на прошлом.

Грабовски взял со стола сотовый и стал тыкать пальцами в кнопки.

– Это Джон Грабовски.

– Граббер! – воскликнул Тинни, – что скажешь?

– Я выхожу из игры.

– Наконец он пришел в себя! Почему тебе стукнуло в голову шататься где угодно, но только не в Лос-Анджелесе? Я сижу у бассейна, пью «Будвайзер-лайт», у меня пятеро работают с Бритни, слушай, она вот-вот лопнет, трое – с Кэмерон, она что-то затеяла, а…

– Тинни, тебе не нужно убеждать меня.

– Да я вот уже сто лет пытаюсь убедить тебя. Проваливай поскорее из Лондона, мать твою, мне очень жаль насчет тебя и Кэти, слышал от… уже не помню от кого, сплетни распространяются со скоростью звука, и, знаешь, для тебя есть работа: агентство процветает, фотографов не хватает, а те мокроспинники, которые тут пашут, сводят меня с ума.

– На тебя работают мексиканцы?

– Нет. Французы. Испанцы. Итальянцы. Англичане. Мои европейские гастарбайтеры. Могут сунуть камеру кому-то в нос, но никакой утонченности, ты понимаешь о чем я.

Грабовски понимал. Искусство и бизнес – разные понятия.

– Я уехал из Лондона. Нахожусь в Америке и уже еду.

– Класс! – обрадовался Тинни. – Пиво на льду, цыпочки сгорают от нетерпения. Какого хрена ты еще медлишь?

– Сначала нужно сколотить книгу. Не просто набор снимков, настоящую книгу. Потребуется время.

– Сколько? Десять лет? Напишешь ее здесь. Станешь работать на меня два-три дня в неделю. Граббер, мне звонят. Ты знаешь, где меня найти, верно?

Да, он знал, где найти Тинни. Они встретились на Некер-Айленде. Тогда Тинни работал на одно из американских новостных агентств. Вскоре после этого он открыл свое собственное и сразу добился успеха. Они регулярно созванивались. Тинни предложил ему работу: хорошие гонорары, приличные проценты от продаж… и Грабовски с Кэти приехали сюда на неделю, чтобы посмотреть, как живется в Америке. Кэти заявила, что не вынесет этого. Здесь сплошная фальшь. И добавила, что если он хочет, пусть подает на развод. Сама она была согласна.

Хорошо, что матери уже нет. Развод, по ее мнению, был грехом. Протестантка вроде Кэти никогда этого не понимала. На свадьбе мать рыдала в платочек, но не слезами счастья.

Грабовски открыл очередной файл. Лыжный поход. Нет нужды искать фото для обложки. Именно это он хотел сегодня найти. Если он смог снять такое… значит, чего-то достиг в своей жизни. Еще один файл. Снимки с игры в поло, которую она смотрела, стоя под деревьями. На ней ужасная шляпа. Не пойдет.

А вот это более подходит: благотворительный бал в «Ритце». На ней ее любимый жемчужный чокер и потрясающее маленькое черное платье.

Грабовски обрезал фото по плечи. Потом увеличил голову и шею. Приблизил лицо. Изображение по-прежнему было ясным и четким. Он смотрел в ее глаза. Она отвечала таким же прямым взглядом.

– Тук-тук, – пропела миссис Джексон, входя без стука.

– Если надеялись застать меня голым, миссис Джексон, боюсь, что на несколько минут опоздали.

Похоже, намек до нее не дошел.

– Вы в приличном виде? Прекрасно. Мне позвонили насчет свободных комнат. Завтра еще не уезжаете? Вы сказали, когда регистрировались, что сами не знаете, сколько здесь пробудете.

– Я…

Он повернулся, чтобы закрыть файл. Пора бы и поесть…

– Я уеду…

Он снова уставился в эти глаза. Сколько часов за эти семнадцать лет он смотрел в ее глаза – через объектив, лично или на фото? Тысячи и тысячи. Гораздо чаще, чем в глаза любовниц. – Утром? – добавила миссис Джексон. – Ах, Отис, скверный пес! Знаешь ведь, что тебе сюда нельзя! Исчезни!Она так изменилась за эти годы. Стала настоящей красавицей. Когда-то была полной и неуклюжей, потом – пугающе худой, прежде чем выровняться. Другой стиль прически. С которым она украсила бы любую обложку. И с каждым годом росли уверенность в себе и элегантность.Только глаза оставались прежними. Завораживающе прекрасными. И он никогда больше не видел им подобных. До сегодняшнего дня.– Через несколько дней, – поправил Грабовски. – Я уеду через несколько дней.Миссис Джексон наклонилась, подняла Отиса, который и не подумал исчезать, сунула его под мышку. Песик отчаянно вертел головой, пытаясь сбежать, и Грабовски решил, что не стоит обвинять парнишку. Сам он не хотел бы попасть в подобный переплет!– Мы будем счастливы принять вас, – кивнула миссис Джексон. – Простите, мне кажется, кому-то срочно нужно на горшочек.– Не буду вас задерживать, – вежливо пробормотал Грабовски. – Только один вопрос.Он по крайней мере мог бы попытаться познакомиться с этой женщиной. И пускай она может его отшить! Никогда не узнаешь, пока не попробуешь, и может быть… может быть, ему повезет. Последнее время он набрал лишний вес: всему виной стрессы, – но по-прежнему выглядит неплохо.– Один вопрос: с кем вы разговаривали сего-дня утром? Я имею в виду хозяйку маленького спаниеля.Миссис Джексон мгновенно забыла о горшочке для Отиса и выложила все, что знала о Лидии Снейрсбрук. Знала она не много, но уселась на край кровати и постаралась растянуть историю насколько возможно.

...

Пришлось весь вчерашний день пролежать в постели. Ничего страшного: обильная рвота в вед-ро, всеподавляющая усталость. Какое счастье, что я больше не различаю запахов! Ведро простояло у кровати до утра, и мне было совершенно наплевать! И пока я еще в состоянии посчитать свои блага, можно вознести благодарственные молитвы за то, что опухоль не угнездилась в левой стороне мозга, моем «доминантном полушарии», в том, которое отвечает за речь и письмо. И откровенно говоря, я самым жалким образом благодарен за это.

Последнее время я чувствовал себя неплохо, но вчерашний день едва меня не доконал. Надежда – хитрая старая собака – подкрадывается, виляя хвостом, тычется мордой в пах, пытаясь заслужить любовь и симпатию. Мне следовало бы не попадаться на удочку. Я и не попался. Если опухоль не среагировала на химию и облучение, значит, не среагирует на «позитивное мышление», как любят рассуждать сторонники движения «помоги себе сам». Вся эта мужественная борьба – сплошной вздор. Какими средствами я должен бороться? Пытаться победить рак улыбкой?!

В комнату заглядывает сиделка, присланная издательством «Макмиллан». Потом она еще раз зайдет. Глория. Чудесная женщина. Бесформенное платье. Большие квадратные ладони. Седые волосы, которые выглядят так, словно ими можно чистить сковородки. Зато она добрая, дружелюбная и как знает свое дело! Мало того, не гнушается рассказывать неприличные анекдоты! И никогда не читает нотаций относительно того, что я должен бороться с опухолью исключительно силой воли и личным обаянием. Вместо этого она заботится о моих лекарствах и всегда интересуется, как я контролирую боль.

Вчера она спросила о моей книге, и я признался, что немного отвлекся на статью из «Нью-Йорк таймс» 1898 года, в которой обсуждается речь Чемберлена в Бирмингеме, с точки зрения германских дипломатов и журналистов.

Конечно, я соврал. В сравнении с воспоминаниями о Бело Оризонте мой экскурс в дебри истории конца девятнадцатого века имел воистину микроскопические масштабы. Ирония ситуации не ускользнула от меня. Историк старается скрыть исторический момент. Похоже, такова моя судьба.

...

Когда я снимал и готовил к ее приезду дом в Белу-Оризонте, или Беаге, как это место больше известно, не находил себе места от беспокойства. Уж слишком убогим мне оно казалось. Разумеется, не дворец. Но меня это не должно было касаться. Ее личная гостиная и спальня в Кенсингтонском дворце были не особенно роскошными, но уютными: мягкие подушки, диваны, безделушки и альбомы, поделки и фотографии детей. Я сделал все возможное. Купил мягкую мебель, вазы и, самое главное, целый зверинец из мягких игрушек. Выстроил их в изножье кровати, как она делала в Кенсингтонском дворце. И до чего же мрачно они выглядели! Особенно слон. Пришлось повернуть его хоботом к спинке, чтобы не видеть эти грустные маленькие глазки, этот насупленный лоб.

Я выбрал «безопасное» предместье с охраной, постоянно обходившей поселок. Должен сказать, что я человек дотошный и педантичный. Лучше иметь не слишком роскошный дом (приходилось думать и о расходах), и, кроме того, я хотел, чтобы население было смешанным – не только местные жители, но и приезжие, так, чтобы новый обитатель не привлек особого внимания. Белу-Оризонте идеально подходил для моих целей.

Я купил для нее одежду и все необходимое для жизни, включая косметику и туалетные принадлежности. Сначала, когда мы обсуждали наш «маленький план», она говорила:

– О, Лоуренс, вы привезете хотя бы один фотоальбом, правда?

Или:

– Я должна обязательно получить две вещи: ту маленькую резьбу по дереву из гостиной и картину в синей раме на камине. Два шедевра!

Пришлось долго убеждать ее, что пропажа вещей из дворца (даже если это будут детские «шедевры») одновременно с ее исчезновением непременно вызовет подозрения. Теперь я не так в этом уверен. Множество личных вещей принцессы растворились в королевском хозяйстве или по крайней мере известны лишь отдельным слугам, которые могли убрать их на вечное хранение.

Возможно, следовало упорнее убеждать ее, что мечты повидать детей совершенно неосуществимы. Я пытался. Но не хватало жестокости выложить все напрямую.

Однако я выполнил одну ее просьбу. Привезти аудиозапись, сделанную ее бывшим преподавателем дикции, одну из многих, так и не занесенных в каталог и никем не замеченных. Он сделал запись одного из уроков. Я раз или два присутствовал на них. Помню, как она сидела на диване, в черных капри и черной водолазке, подчеркивающей ее изумительные светлые волосы, подстриженные по-мальчишески коротко. Она подобрала под себя ноги в своих изящных любимых балетках, а преподаватель изображал телевизионного интервьюера.

– Вы хорошо известны своей благотворительной деятельностью, – начал он. – Что заставляет вас так много работать?

А она ответила тем, что можно назвать озорной улыбкой, и пояснила:

– Все потому, что мне больше делать нечего.

И самозабвенно расхохоталась.

Хотел бы я знать, сколько времени пройдет, прежде чем одна из этих записей окажется на телевидении, проданная тому, кто больше даст. Она могла быть поразительно наивной, доверчивой, как с тем человеком, когда позволяла ему оставлять себе записи столь откровенных разговоров. И в то же время позволяла собственным подозрениям доводить ее до паранойи.

Одно из ее многих противоречий…

...

Конечно, она сказала неправду о том, что ей нечего делать. Возможно, в этом был некий элемент истины. Она не хотела быть просто вешалкой для одежды. Но иногда она поразительно умела принизить себя. Одна из ее любимых фраз:

– О, я ничего в этом не понимаю. Всегда бездельничала в школе. Единственная награда, которую я тогда получила, – за самую ухоженную морскую свинку.

Но все, за что бы ни бралась, она делала безупречно, и думаю, разгадка была в том, что она не просто выполняла возложенные на нее обязанности, а отдавала всю себя, и люди это чувствовали, старались обязательно вернуть ей что-то взамен. Ее муж презирал это качество и то, что она получала истинное удовольствие от мероприятий, которые он считал тоскливой повинностью, навязанной судьбой и роком.

Преподаватель дикции подготовил аудиозапись, которая, как он считал, поможет достичь более тесной связи с публикой, смягчив ее отчетливо резкий выговор. Она почти не обратила внимания на эту запись. Публичные выступления никогда не были ее сильной стороной. Но она была достаточно проницательна, чтобы понимать: вопрос не в классовых различиях. И лучше быть откровенно шикарной, чем фальшивой. Несмотря на аристократическую родословную и то, что она прекрасно ладила с преподавателем, ее голос по-прежнему оставался невыразительным. Самым обыкновенным. Трудноузнаваемым. Конечно, сейчас это оказалось преимуществом, но она не хочет верить. И постоянно гоняет запись, стараясь убрать аристократический выговор, смягчить резковатые дифтонги и тянуть гласные. Я подумывал сказать ей, что природа возьмет свое и со временем все вернется на круги своя. Но воздержался, потому что теперь ей действительно нечего делать. У меня были некоторые сомнения относительно скромности дома, но и тут я сделал все возможное, хотя интерьеры – не моя специальность. Оглядывая окружающую меня обстановку, я признаю, что журнальный столик выиграл бы от поставленной на него чаши, что пушистое покрывало украсило бы диван и что строевой порядок на письменном столе могла бы несколько оживить пара безделушек. Но большую часть времени я пребываю в состоянии благодати, принимая окружающий меня мир, словно дар божий.Ко времени моего третьего… нет, четвертого визита она внесла в обстановку чисто женские изменения, но я обрадовался, что зверинец был целиком сохранен. Я четыре раза останавливался в этом доме. В первый визит снял дом, во второй – отвез ее туда, в третий – когда вернулся после похорон, и в четвертый – приехал в ноябре и, после того как она оправилась от операции, отвез в Землю обетованную. Третий визит был самым нелегким, хотя и в остальных имелись свои сложности.Я сделал все, чтобы защитить ее, убрав из дома телевизор. Посещение собственных похорон – любимая тема авторов триллеров, это уже граничит с психопатией. Видеть, как твои дети идут в похоронной процессии, достаточно, чтобы свести с ума любого нервного человека. Представляла ли она себе эту сцену, когда мы планировали ее побег? Скорее всего нет. К концу она была так измучена, так изведена, так отчаялась, что все ее воспоминания, связанные с мальчиками, были временно заблокированы.

После похорон я позвонил ей на заранее оплаченный мобильник, который купил для нее. Она умоляла меня привезти как можно больше газетных вырезок из Лондона. Я осторожно заметил, что делать этого не стоит. Позже она перезвонила, хотя мы уговаривались свести звонки к самому необходимому минимуму, и на этот раз приказала сделать все, что было велено. Для человека общительного и умеющего обращаться с людьми, иногда она была на редкость высокомерна. – Лоуренс, – сказала она, – я не ваша узница. Вы не можете держать меня в неведении.Я заверил, что она ни в коем случае не моя узница и вольна делать все, что пожелает.– Я буду делать все, что пожелаю, и сейчас желаю, чтобы вы привезли вырезки. Сколько поместится в чемодане.Она всегда была помешана на прессе, жить не могла без таблоидов. Как наркоман – без зелья. С самых первых дней. И в этом была ее слабость и сила. Я запретил бы доступ к ее лебединой песне, если бы она не воспротивилась, но было бы это правильным? В любом случае таблоиды добрались бы до самых густых джунглей Борнео, и мой защитный барьер все равно оказался бы слабым.Я захватил вырезки, сколько уместилось поверх моей одежды.Ее первая реакция после просмотра газет и журналов была вполне ожидаемой. Может, я и «спас» ее от телевидения, но снимки были здесь, во всем своем цветном великолепии. Храбрившиеся мальчики с бескровными лицами, шагающие за гробом, в котором, как говорили (хотя ни одно официальное лицо во дворце этого не подтвердило), лежало одно из ее платьев, и на крышке белыми цветами выложено единственное слово: «МАМОЧКЕ».Можно ли умереть от печали? Очевидно, нет. Иначе она скончалась бы в тот же день.

...

Ее всепоглощающая скорбь. Я пишу о ней ради самого процесса. И он кажется мне особенно необходимым, этот мимолетный документ, более целительным и важным, чем блистеры с таблетками в моей аптечке. Я пишу о ее скорби. Но не стану на этом зацикливаться: ведь когда она снова смогла меня слышать, я стал твердить о необходимости не думать о боли детей. Молодые быстро забывают. А она не должна постоянно наблюдать за ними. Отслеживать каждый их шаг. Я советовал не расстраиваться, если она увидит, что они счастливы и улыбаются, наслаждаясь жизнью. Сначала она вскинулась, как я и предполагал, возмутившись самим намеком на то, что она может быть настолько эгоистична, но я видел также, что мои слова попали в цель: им будет хорошо и без матери.

Но конечно, на этом все не закончилось. И продолжалось… циклически. Я мог бы перечислить причины, приведшие ее к этому бесповоротному решению, а меня – к стремлению ей помочь. Но тогда было не время. Зачем пытаться залечить неизлечимую рану?

Я позволил крови из раны течь свободно, и когда почувствовал, что поток иссякает, вмешался самым неуклюжим и глупым образом.

Я извинился. Это немного помогло. Больше, чем я предполагал. Я стал рассказывать о будущем мальчиков. Она слегка приободрилась. Я пытался оставаться хладнокровным и спокойным и держал в голове моменты, когда она настолько теряла контроль над собой, что, казалось, ничто не сможет привести ее назад на твердую почву: вопли, швыряние вещами, рвота и спазмы, подергивание рук и ног.

Лишь немногие аспекты ее жизни оставались скрытыми от личного секретаря.

Она выжила и вынесла. Говорят, все, что не убивает нас, делает сильнее. На мой взгляд, это немного слишком гладко. Да, она стойкая. Самая стойкая. Но некоторые материалы, затвердевая, становятся ломкими. Она знала это, было известно и мне, сколько ей пришлось вынести. Больше, чем кому бы то ни было. И моим долгом, моей привилегией было помочь ей сбежать, прошу прощения за клише, из позолоченной клетки. И в момент сердечной боли, когда вся ее жизнь была разбросана по полу газетными вырезками, ей нужны были поддержка и утешение. Дома считали, что я сейчас в Вашингтоне собираю материал для своей книги. Я провел с ней две недели, день за днем она сидела, иногда лежала, читала вырезки и плакала. Наконец она стала находить в них некоторое утешение: ее любили.Те, кто любил ее раньше, любили недостаточно. Таких было много. В том числе и я. Хотя я избежал даже временного изгнания из ее круга (один из нескольких удостоенных такой чести), могу припомнить несколько скользких моментов, когда сила моей привязанности, моей преданности, моей неуклонной верности, готовность говорить по телефону в три часа ночи, подвергались ее придирчивой проверке. Многие служащие были посланы на гильотину (хотя, возможно, не в таком количестве, как сплетничала пресса), головы так и летели, не столько за какой-то промах, сколько за то, что не смогли полностью принять ее в свои сердца. Друзья оставались за бортом, отсеченные простой сменой телефонных номеров. Причины были самые разные: намек на предательство или обида, сказанное не вовремя слово или обыкновенная скука… Но истинная причина всегда была одинаковой: отсутствие, по ее мнению, искренней и вечной любви.И что касается любовников. Да, насчет них. Они не всегда соответствовали высоким стандартам. Думаю, что могу с легким сердцем сказать это, без ревности, иногда затуманивающей справедливость. Я не собираюсь ни извинять, ни осуждать их. Просто констатирую чрезвычайную сложность их задачи. Ее потребность в любви была безграничной, как небо за окном, простые бескрылые смертные не могли утолить ее.Может, любви всей нации окажется достаточно?– Лоуренс, – сказала она, – все эти люди. Все эти люди…И не смогла продолжать. Я сам едва в это верил. Хотя был свидетелем этой сцены.Море цветов, стихи и письма, бдение со свечами у Кенсингтонского дворца…Я видел их, детей и взрослых, всех классов, всех цветов, всех возрастов. Видел, как полисмен вытирал слезы. Видел, как старик в инвалидном кресле шепчет молитву. Видел, как женщина в сари кладет венок к ограде. Видел, как мужчина в дорогом пальто прислонился к плечу совершенно незнакомого человека и зарыдал.Не могу сказать, что чувствовал в тот вечер, после официального объявления о ее смерти, когда вернулся в Лондон. В ту ночь я оставался со скорбящими, пил вместе с ними из фляжек, делил горе и слушал истории, которые они рассказывали: о ее визитах в госпиталь, хоспис, убежище для бездомных, клинику по лечению анорексии. И думал только об одном: я увез ее от всего этого.Я неожиданно понял, что обращаюсь к Богу, в которого не верил, с мольбой не судить меня слишком строго за мой грех.

...

Конечно, мои способности к самокритике несколько подводят меня. Я был измучен после вчерашнего. Меня одолевали тревоги и волнения. Теперь я смотрю на это немного по-другому. Она определенным образом не столько была отнята у людей, сколько приблизилась к ним. В ту ночь она стала настоящим символом доброты и страдания. Каждый имеет больше прав владеть символом, чем человеком из плоти и крови.

Ее «смерть» изменила нацию, как утверждали ведущие писатели и журналисты. Чопорность и сухость ушли в анналы истории. Голос говорившего о ней премьер-министра прерывался. Королева нарушила протокол, склонившись перед гробом.

Королева нарушила протокол. Как удивительно писать эти слова!

Конечно, сразу же началась охота за ведьмами. Пресса и публика нашли злодеев. Ее осаждали фотографы, папарацци… их и нужно винить. Они довели ее до ошибочного и рискованного поступка.

Она немедленно усмотрела в этом некую иронию.

– Так что, теперь пресса винит себя? – усмехнулась она.

Но она черпала силы в этих излияниях чувств, выплескивавшихся далеко за границы наших берегов. Оказалось, что похоронную церемонию смотрели два миллиарда человек.

...

Старался ли я во имя лучшего? Много раз я пытался развязать этот моральный узел, а он запутывался все больше. Все, что могу сказать под конец: я надеюсь. Надеюсь, что не поступил неправильно. И ответ есть только у нее. Если она найдет свое место в жизни, я был прав, что облегчил ей прежнюю. Но у меня уже нет времени увидеть это. С другой стороны, если бы мне не был вынесен смертный приговор, я не смог бы сделать то, что сделал. Десятилетиями сгибаться под бременем тайны и ответственности было бы невыносимо для меня и слишком рискованно для нее.

Вот так все и вертится. Можно надеяться, что близость к смерти рождает в нас дальновидность и проницательность. Возможно, когда я почувствую себя истинным мудрецом, осознаю, что конец близок.

Иногда я просыпаюсь по ночам, как от кошмара. Хотя больше не помню снов. Если я и вижу сны, то только о ней. Я словно грежу целыми днями. И почти не могу противиться желанию позвонить. Мы уговорились созваниваться только в самых экстремальных ситуациях.

– Даже если дело срочное, Лоуренс, – сказала она, – я найду способ справиться сама. В конце концов…

Она не закончила фразу, но мы оба знали, что имеется в виду. Не то чтобы она была смущена перспективой моей… и не только моей кончины. Смерть считается в высшем обществе чем-то вроде извращения, о котором лучше не упоминать. Но она не разделяла это мнения.

– Вы очень мне помогли. Сами знаете. – Она чмокнула меня в розовую лысину и хихикнула: – О Боже, Лоуренс, что я могу сказать? Всякая благодарность звучит по меньшей мере абсурдно.

И правда. Складывалось впечатление, будто я помог ей собрать корзинку для пикника или подогнал машину.

Она не надела коричневые линзы. Мы сидели на диване в маленьком белом деревянном домике в Северной Каролине, и я всецело погрузился в созерцание ультрамарина ее глаз, достойных сонета. Это были самые прекрасные глаза на свете.

– Боитесь? – неожиданно спрашивает она.

Я пожал плечами, словно слишком отвлекся, чтобы думать об этом.

– Я бы боялась, – покачала она головой. – Каждый раз, осознавая, что могу покончить с собой, знала, что не смогу довести дело до конца. Духу не хватило бы.

Она может быть откровенной, как ребенок.

– Но вы, наверное, боитесь.

Я поразмыслил. Да… когда позволяю себе задуматься об этом.

Она заговорила о прежних временах с такой нежностью, что это казалось прощанием. Мы обменялись историями о нашей первой встрече, когда я поклонился ей, а она в ответ присела, и ее прекрасные глаза сияли.

Немного погодя она становится серьезной.

– Я бы испугалась смерти, Лоуренс. Но теперь я не хочу бояться жизни.

...

Ночь, когда она поплыла к своей новой жизни, была бурной, свирепой, великолепной. Я просидел в шлюпке почти час, прежде чем заметил ее. И все это время гадал: а вдруг она передумала. А вдруг наш маленький план существовал только в больном воображении моего умирающего мозга?

Потом неподвижные темные воды разделились, и она помахала мне рукой. И без всякой суеты поплыла к шлюпке, пока я нервно оглядывался, в миллионный раз проверяя, не увидели ли меня.

«Рамзес» был единственной яхтой, отошедшей далеко от гавани, на такое расстояние, чтобы влюбленным никто не мешал.

Я протянул ей руку, помогая забраться в шлюпку. Она едва не утянула меня в воду: у нее была сила тигрицы, и если бы она зарычала, мне показалось бы это вполне естественным.

Я спросил ее, уверена ли она.

– Гребите, – был ответ.

Но она была слишком нетерпелива. Ей не нравился мой способ гребли. Та техника, которую я отточил. И, натянув джинсы и свитер, которые я припас для нее, она локтем оттолкнула меня.

Я поинтересовался, не заметил ли кто-то, как она нырнула в воду (я, разумеется, имел в виду ее любовника, хотя, по ее словам, знал, что они часто занимают соседние каюты из-за его склонности к храпу). Она заверила, что никто ничего не заметил. Я спросил, есть ли шанс, что один из ночных охранников что-то заподозрил.

– Тот бедный дурачок? Спит. Я проверяла.

Даже в лунном свете я видел, как горят ее щеки.

Она давно отказалась от полагавшейся ей охраны, боясь, что офицеры в лучшем случае шпионят за ней. Семья ее любовника имела все самое лучшее, самое дорогое, самое современное… и очень плохо работающее. Для нас это было преимуществом. Видеокамеры наблюдения на «Рамзесе» никогда не включались. Так приказал ее любовник, на случай если ему придет в голову запереть дверь и разложить свою принцессу (или одну из ее предшественниц) на столе или на полу.

Она неожиданно встала, и шлюпка закачалась.

– Я сделала это! – воскликнула она так громко, что я механически зашикал. Она рассмеялась. Должно быть, прошло много лет с тех пор, как кто-то, кроме ее мужа, требовал заткнуться.

– Ну можно ли этому поверить? – спросила она. – Я сделала это! В самом деле сделала!

...

Несколькими неделями ранее я летал в Бразилию, чтобы организовать ее «кончину». Самым трудным было узнать, какой из пляжей Пернамбуко будет ближе всего к «Рамзесу». Проведя несколько дней с друзьями в Буэнос-Айресе, они полетели в Монтевидео, чтобы сесть на яхту и поплыть вдоль побережья от Уругвая. Супербогачи не планируют свои каникулы как простые смертные. Невозможно было узнать их точный график. Поэтому я обыскал несколько пляжей, под вымышленным именем нанял на день шлюпки на трех: лишняя осторожность не помешает. Позвонил ей на мобильник, когда еще был в Вашингтоне, и рассказал о предположительном месте швартовки. Не главный пляж, разумеется. Я объяснил… вернее, пытался объяснить ход моих рассуждений. Стратегию и тактику отступления. Сначала – с яхты на шлюпку, потом – со шлюпки на сушу и от точки высадки – к дому. Она небрежно отмахнулась:

– Как быть, если он сделает предложение?

Я ответил, что не знаю, но что она, вполне вероятно, может ответить согласием.

– О Господи, – вздохнула она.

Я добавил, что она, естественно, должна слушаться своего сердца. Но если откажет ему и сократит каникулы, значит, наш план провалится.

– Но было бы несправедливо водить его за нос, – возразила она. Ей и в голову не приходило, что она уже это делает.

– Не волнуйтесь, я постараюсь, чтобы он не сделал предложения, – заверила она. Я осведомился, каким образом у нее это получится.

– Пущу в ход женские хитрости, разумеется. Намеки на то, что для такого рода предложений всегда есть местечко получше, поживописнее. Буду держать его на расстоянии, одновременно завлекая.

Возможно, для этой цели пригодятся ее любимые дешевые романы.

Она была совершенно уверена, что сможет уговорить любовника бросить якорь в указанном месте.

– Я буду действовать на его… как это… подсознание. Очень осторожно.

Я уверил, что ее желание – закон для любовника. Ну… или слово… все равно.

– Лоуренс, – ответила она, – вы же знаете, моя беда с мужчинами в том…

Она осеклась. Тема была слишком обширна.

Она села в шлюпку, и мы отплыли. Было начало четвертого, и она сказала, что, хотя обычно встает рано, никому не придет в голову постучать в ее каюту до восьми часов утра. Все решат, что она захотела поспать подольше. Это давало нам пять часов при расстоянии в триста километров. После этого на рифах, пляжах и в воде начнутся поиски. В машине она положила ноги на бардачок и откинула сиденье. Я думал, что она собирается уснуть, но этого не произошло. Она говорила и говорила. Я почти не помню о чем. И думаю, она тоже. Трещала без умолку. Тогда я был крепче, чем сейчас, греб без всяких усилий и вполне бы мог добраться до берега сам, если бы она не перехватила весла.Но вести машину по незнакомым темным дорогам оказалось куда труднее. Я вцепился в руль так отчаянно, что ныли пальцы. Через несколько часов она потребовала, чтобы мы поменялись местами. Вела машину и болтала, болтала, пересказывала новости и сплетни, услышанные от друзей в Буэнос-Айресе, о подруге с ужасным токсикозом. О рецензии на фильм…На рассвете она захотела остановиться, позавтракать и побродить среди придорожных торговцев.– Как насчет тех бус? – спросила она, сбавляя шаг. – Вон на том лотке. Они сделаны из каких-то косточек?Возможно, она никак не могла осознать все масштабы происходящего. И реагировала единственным доступным ей способом. Не знаю, чем объяснить ее неестественное спокойствие.Я снова сел за руль, чтобы доехать до мотеля, где собирался немного отдохнуть. Идеальное решение. Бразильский мотель несколько отличается от своего североамериканского тезки. И больше похож на японский лав-отель. Здесь вы можете снять номер на пару часов или больше, и главным правилом является строгое соблюдение секретности. В этом заведении, как я узнал заранее, ты подъезжаешь к чему-то вроде сторожки, где можно зарегистрироваться. Отдаешь деньги, но удостоверения личности не требуют. Потом въезжаешь в мотель, огражденный высокой стеной. И ищешь свой номер на гаражах, занавешенных толстыми непрозрачными виниловыми листами от потолка до пола.Она захлопала в ладоши и радостно завопила, уловив атмосферу этого места.– Боже, Лоуренс, взгляните на это! Настоящее свидание влюбленных!Я завел машину в гараж, опустил окно и потянулся к веревке. Занавес за нами опустился. Я объяснил, что такие мотели распространены по всей Бразилии – стране, где часты внебрачные связи, когда любовники ищут пристанища в подобных местах.Боюсь, это была попытка скрыть мое смущение.– Как интересно! – сказала она, когда я распахнул в дальнем конце гаража дверь, ведущую в номер. – Они действительно все продумали! Никто не видит, как вы выходите из машины, да и сама машина скрыта от посторонних глаз! Гениально!Прежде чем мы вошли из комнаты в спальню, я поколебался, потому что хотел объяснить кое-что еще. И заодно извиниться. Однако не нашел нужных слов и пошел дальше.Главным предметом мебели, конечно, была большая круглая кровать. У окна стоял шезлонг с регулируемыми «стременами» для ног. Сиденье было высоко поднято, словно для гинекологического осмотра. На двух телевизионных экранах транслировались каналы «для взрослых», которые я немедленно переключил. И пространно извинился.– Ах, Лоуренс, – засмеялась она, обходя комнату, – я никогда еще не видела, чтобы вы так краснели!Она исследовала мини-бар, вделанный в стену диспенсер для салфеток, тюбики с лубрикантом и недоуменно осмотрела предмет, похожий на доску для дайвинга, расположенный над изножьем кровати.– По крайней мере это мне понятно, – кивнула она, откидывая простыню, под которой оказался матрас в пластиковом чехле.Я сказал, что сниму для себя другой номер, если она пожелает, и готов делать так, как будет лучше для нее.– Ни за что, – заявила она. – Не оставите же вы меня одну!Мама никогда не пережила бы разочарования по поводу того, что рыцарское достоинство, которое, как она полагала, меня ждет, никогда не материализуется. Она не могла понять, что я попал в неправильный, не слишком высоко котировавшийся королевский лагерь. Но сегодняшний день стал наградой, которая мне так была нужна. Я спал или пытался заснуть в шезлонге. И, несмотря на всю анекдотичность ситуации, считал, что мне оказана большая честь.

Солнечным утром Лидия проснулась от запаха кофе и визга пилы. Выглянув из окна, она увидела Карсона, пилившего засохший дуб. Отступив подальше, он поднял стеклянный козырек. Дерево постояло еще секунду, прежде чем медленно лечь на газон.

Лидия открыла окно и высунула голову.

– Ты забыл сказать «у-ф-ф-ф», – окликнула она.

– Я тебя разбудил? Вот и прекрасно! Пора завтракать!

Он уже завел тесто для оладий, которые они любили есть с ежевикой и сиропом.

– Кто научил тебя готовить? – полюбопытствовала Лидия.

– Телевизор. Что смеешься? Я вполне серьезен. А кто учил тебя? Твоя ма?

– Нет… в молодости ходила на кулинарные курсы, а потом много лет не готовила. Не знаю. Сама научилась.

– Ладно, пойдет в досье. Кулинарные курсы.

– Какое досье?

– То, которое я собираю на тебя. Ты почти ничего мне не рассказываешь, так что папка очень тонкая.

– Что ты хочешь узнать?

Он сложил руки на груди.

– Как насчет того, чтобы начать сначала и ничего не пропускать?

– Да тебе это наскучит до смерти! Ты собираешься распиливать это дерево?

– Я его распилю, разрублю, а когда оно высох-нет, им можно будет топить камин. Ты же пользуешься камином зимой, верно?

– Ты пришел как раз вовремя.

– Спасибо. Конечно, ты здорово умеешь заговаривать зубы, но это тебе не поможет.

Лидия принялась убирать посуду. Он положил ладонь на ее руку.

– Не думаю, что смогу сделать это, – обронила она.

– Как только ты перестанешь скрытничать, все пойдет легче. Поверь, здесь нет ничего ужасного. Я умею слушать.

– Нет, я имею в виду вообще все. Нас.

– Эй, о чем ты? Брось!

– Нет, правда, – пробормотала Лидия, пораженная тем, как быстро выступили слезы на глазах. – Не могу.

Он убрал руку и потрясенно уставился на Лидию.

– Ладно.

Она ожидала, что он начнет спорить. Но нет…

Хотела, чтобы он приказал ей не пороть чушь.

– Ну… – сказал он наконец, – я что-то не то сделал? Не то сказал?

– Нет, не в тебе дело…

Он рассмеялся:

– Дело не в тебе, а во мне. Неужели я заслужил это? Полагаю, что нет.

Она старалась сдержать слезы. Через минуту он встанет, уйдет, и это к лучшему.

Несправедливо по отношению к нему продолжать историю, у которой нет будущего. А она не собирается попадать в рискованную ситуацию. Ей нравилась ее нынешняя жизнь.

– Я распилю дерево, – сказал он, – сложу дрова, а потом уйду с твоей дороги.

– Тебе совсем необязательно возиться с деревом.

Карсон покачал головой:

– Не люблю оставлять недоделанную работу.

Она смотрела на него через открытую дверь черного хода. Руфус описывал круги вокруг Мадлен, которая держалась поближе к хозяину, отчего ее длинная рыжая шерсть постепенно покрывалась слоем опилок. Каково будет Карсону все это вычесывать! Карсон на минуту выпрямился и вытер лоб. Она почувствовала, как желудок свело судорогой желания. По крайней мере стоит пойти и поговорить с ним. Нельзя, чтобы он ушел, не попрощавшись.Впервые он появился в приюте в этих же джинсах, ботинках и клетчатой рубашке. Тогда она предположила, что он много работает на свежем воздухе и занимается физическим трудом. Он походил на плотника. Но объяснил, что работает диспашером [3] в страховой компании.– Значит, с собакой гуляет ваша жена? – спросила Лидия, хотя он не носил обручального кольца.Он ответил, что жены у него нет. Она заметила, что если он целый день проводит в офисе, значит, вряд ли ему можно доверить собаку. Он снова удивил ее, объяснив, что работает дома. Таковы чудеса электронной почты. А когда он выезжает, чтобы рассмотреть претензию, собака вполне может составить ему компанию.Она принесла ему стакан воды.– Ты, наверное, хочешь пить, – пробормотала она, когда пила замолкла.– Надеюсь, ты пришла не для того, чтобы произнести традиционное «давай останемся друзьями».– Не для того.– Я хотел кое-что тебе сказать.Она ждала, пока он выпьет воду.– Надеюсь, ты разрешаешь? – спросил он. – Ладно. В двадцать два года я закончил колледж и путешествовал по Азии. Там я встретил девушку.Он отвел взгляд и уставился на длинный ряд тополей, тянувшихся по краю двора.– Она была австралийкой. Путешествовала по миру автостопом.– Ты вовсе не обязан мне это рассказывать, – заверила Лидия. – Это случилось много лет назад.– Мы влюбились, – продолжал Карсон.Ей будет недоставать его голоса с бархатными нотками, находившими отклик в ее душе.– Я отвез ее в Окленд, мой родной город. Через шесть месяцев она забеременела, и мы поженились. Я ушел из аспирантуры и устроился на работу. У нас родилась прелестная дочурка, которую мы назвали Авой. Она была самим совершенством, каким бывают только маленькие дети.– Держу пари, так и было, – тихо сказала Лидия.– К тому времени, как Аве исполнилось несколько месяцев, мы с ее матерью начали ссориться. Так продолжалось два года. И неудивительно, что, когда однажды я пришел домой, она заявила, что уезжает и берет с собой Аву. Я сказал: «Нет, останешься ты. Это я уйду». Но она пояснила, что везет Аву домой. Сперва я даже не понял, о чем она.Оказалось, что ее родители прислали билеты. Они возвращались в Сидней. И на этом все.– Карсон… – выдохнула Лидия.Он смотрел на зажатый в руке пустой стакан.– Я не бросал их, – выдавил он. – Посылал письма, открытки и подарки. Сара прислала пару снимков Авы, и еще она вымазала краской ручку малышки, прижала к листку бумаги и тоже послала мне. Но восемнадцать месяцев спустя, когда я наконец накопил на билет, позвонила Сара. Сказала, что встретила кого-то и выходит замуж. Нас наконец развели. Я поздравил ее и сказал, что, возможно, успею к свадьбе. Я не возражал. Потому что уже никаких чувств к ней не осталось.Она долго молчала. Но потом все-таки объяснила, что для Авы тяжело иметь двух отцов. Малышка просто этого не поймет. Она просила оборвать все контакты. И Гэри хотел удочерить Аву, он уже полюбил ее и обращался с ней, как с собственной дочерью.– Ты от нее отказался… – прошептала Лидия.Сама она отказалась от своих мальчиков. Если на свете найдется хотя бы один человек, способный ее понять… Но даже Лоуренс не понимал по-настоящему.– Я думал об этом. И на следующей неделе перезвонил Саре и попросил позвать Аву к телефону. Поговорил немного с дочерью: ей еще и четырех не было, она что-то болтала, а иногда разговаривала со своей куклой. Я издавал какие-то дурацкие звуки, чтобы ее рассмешить. Потом сказал, что люблю ее и чтобы она позвала маму. Саре я объяснил, что сделаю так, как лучше для Авы. И отказался от своих законных прав.Лидия протянула руку, но он ее не взял. Наклонился, чтобы поставить стакан. Прежде чем выпрямиться, помедлил немного, упираясь руками в колени, словно вдруг начал задыхаться.– Сегодня день рождения Авы. Ей будет двадцать пять…Лидии хотелось сказать, что она прекрасно его понимает. Все, что оставалось – произносить банальности.– Мне жаль. Мне очень жаль.– Все в порядке, – обронил Карсон. – Я хотел тебе рассказать, вот и все. А сейчас мне нужно закончить работу.Он включил пилу, опустил козырек, и она так и не смогла перекричать шум.

Лидия приготовила картофельный салат и понесла Сьюзи. Кухня выглядела так, словно хозяйка готовилась к гаражной распродаже: повсюду детские игрушки, книги, одежда… Тевис уже пришла и показывала темные круги на спине.– Это банки, – пояснила она. – Довольно древний метод.– Пиявки не менее древнее средство, – возразила Сьюзи. – И скорее всего более действенное.– Сьюзи, ты самая узко мыслящая особа, которую я когда-либо видела, – фыркнула Тевис.– Ничего подобного! Я просто не забиваю себе голову всякой чепухой!– Нет. Ты набиваешь ею свой желудок.– Ох, что-то ты сегодня как с цепи сорвалась, – покачала головой Сьюзи. – Разве эти банки не должны были вытянуть из тебя негативную энергию?– Я что-то пропустила? – осведомилась Эмбер, входя через заднюю дверь. – Я принесла яблочный пирог. Дети играют во дворе вместе с вашими. Они притащили лягушку.– Мы обсуждаем банки, – сообщила Сьюзи, обнимая Эмбер.– О, вроде дегустации кофе?– Нет, вроде ритуала вуду. Тевис, покажи ей спину.Тевис задрала топ.– О Господи! – взвизгнула Эмбер. – Что случилось?!Тевис объяснила с самого начала: как воздух из стеклянных банок вытесняется огнем, чтобы создать эффект всасывания, когда банка прижимается к коже. Синяки сойдут через несколько дней, а эффект в виде релаксации и последующего прилива жизненной энергии продлится несколько недель.– Ты действительно выглядишь отдохнувшей, – признала Эмбер. И это была правда. Тевис сидела на старом шатком кухонном диване, закинув ногу на ногу. В своих обрезанных джинсах и майке, с рыжеватыми, распущенными по плечам волосами она выглядела подростком.– Потому что она пальцем о палец не ударила, – пробурчала Сьюзи. – Это мы с Лидией трудились, как рабыни.– Давайте помогу, – предложила Эмбер. – Что мне делать?– Можешь для начала налить нам выпивку, а потом расскажи о своем свидании.– Какое там свидание? Это был ленч!– Ленч не может быть свиданием, – согласилась Сьюзи.– Конечно, может, – возразила Тевис.– Эй, кто-нибудь, откройте шампанское! – потребовала Сьюзи. – Мы с Тевис наконец хоть в чем-то согласились!– И где шампанское? Зато вижу «Пино гриджио», – обрадовалась Эмбер, вынимая бутылку из холодильника.– Давайте сядем и сосредоточимся, – предложила Сьюзи, выпуская из руки нож. – Лидия, оставь это томиться на плите и садись.Они расположились вокруг стола.– А теперь, – потребовала Сьюзи, – выкладывай!– Мы пошли в «Динос», – начала Эмбер и попыталась убрать за уши уже убранные волосы. – Я заказала гороховый суп, а он – томатный и салат с моцареллой.– Не стоит перечислять меню, Эмбер, – отмахнулась Сьюзи. – Нам побольше грязи. Каков он?– Вроде бы славный.– Вы занимались сексом?Сьюзи из тех, кто сразу переходит к делу.– Нет, пожалуйста, Сьюзи, – смутилась Эмбер.– Вы хотя бы целовались? – спросила Тевис.– Говорю же, я даже не посчитала это свиданием! Он сосед. И скорее всего просто хотел подружиться.– И мы собрались ради этого? – возмутилась Сьюзи. – И ты не собираешься рассказать нам что-нибудь пикантное?– Вы знаете, что я вчера прочитала? – вмешалась Тевис. – Если мужской безымянный палец длиннее указательного, это означает, что у мужчины высокий тестостерон. Научно доказанный факт.– Неужели? Значит, длинный безымянный палец означает, что владелец сверхсексуален? Эмбер, как обстоят дела у твоего, как его там? Он здорово одарен природой?– Сьюзи, ты невыносима! – пробормотала Эмбер, широко улыбаясь. – Кстати, его зовут Фил.– Я была замужем пятнадцать лет, – объявила Сьюзи, – за мужчиной, с которым встречалась в средней школе. И отсюда моя скрупулезность.– Ладно, в следующий раз захвачу линейку и измерю все его конечности и пальцы, – пообещала Эмбер.– Ах, так следующий раз все-таки будет?Эмбер вздохнула. На ней было голубое хлопчатое платье-саронг с узором из белых цветов. На Сьюзи – штаны цвета хаки, Тевис была в обрезанных джинсах, а Лидия, как всегда, в длинных. Но Эмбер всегда твердила, что должна рекламировать свой товар.– Думаю, что так. По крайней мере он сказал, что неплохо бы нам повторить ленч.– Не слышу восторга в голосе!– Я определенно пойду, – решила Эмбер. – Но знаете, у меня так давно не было… – она понизила голос, – секса. Все нужные части тела, возможно, высохли.– Слушай, – протянула Сьюзи. – Ты очень привлекательная женщина. Ему, этому, как его там, повезет, если заполучит тебя.– Вчера утром я бегала, – сообщила Эмбер. – Как всегда, после того, как отвезла детей в школу и до того, как открыла магазин. Вот я бегу и по дороге встречаю бегущих навстречу женщин, одну, вторую, и вроде как здороваюсь, а они отвечают. И в моей голове постепенно формируется какая-то мысль. Но не могу понять, какая именно. И тут я встречаю третью, и бам! Меня осеняет! У всех трех груди не колышутся! Причем заметьте, они есть! И довольно приличные! А на мне два чертовых лифчика, и груди болтаются, как собачьи уши!– Они сделанные, – предположила Тевис.– Здесь, в Кенсингтоне, женщины делают себе груди? Что подумает Фил, когда увидит, что мои… как бы это сказать… не смотрят в потолок, а закатываются мне под мышки!

Они снова принялись готовить. К ленчу должны были собраться десять человек, включая детей. Майк патрулировал улицы, сообщил по телефону, что вернется к четырем, и попросил оставить ему куриные крылышки. Лидия резала салат, помидоры и огурцы. Эмбер лущила горошек, а Сьюзи смешивала яйца и тертый сыр для квише. Тевис сидела на диване в позе лотоса. – Вчера я лежала в ванне, – начала Сьюзи, – и тут входит Оскар.Оскар был пятилетним сыном Сьюзи.– Писает и болтает. Говорит: «Ма, ты знаешь Бога»? Я отвечаю: «Да, малыш». Он спрашивает: «А Бог большой? Огромный»? Я начинаю отвечать. Но он даже не слушает. Потому что смотрит на мои сиськи. Говорит: «Ма, ты знаешь, какие у тебя груди?» Я отвечаю: «Да, малыш. Я и их знаю». Он отвечает: «Ну тогда почему они свисают до самого живота?»– И ты ему не объяснила, как выглядит настоящая женщина? – хихикнула Эмбер.– Я сдержалась. Не стала рассказывать, что они такие, потому что я кормила его грудью, а также его брата и сестер, и вот что из этого вышло!– Ха! Промолчала, значит?!Лидия вспомнила, как Карсон пилил дерево, как играли его мускулы, открытые закатанными рукавами, как двигались его руки. Лоуренсу он бы понравился. И ей тоже. Единственный из всех мужчин, с которыми она встречалась.– Но, мэм, – сказал бы Лоуренс, – я всегда советую то, что может быть предпочтительнее в подобных ситуациях. Нельзя забывать об осторожности.Она никогда не слушала. Или слушала, но бросалась вперед очертя голову.– От грудного кормления груди не отвисают, – отрезала Тевис. – Этому нет никаких доказательств.– С чего это ты вдруг стала экспертом? – съязвила Сьюзи. – У меня есть доказательства! Кстати, никто не хочет печенья?Женщины дружно покачали головами.– Ах, какой самоконтроль! – пропела Сьюзи. – Все равно завтра сажусь на диету, хоть сего-дня оторвусь! Новая неделя, начало новой жизни!Она вечно сидела на диетах и мечтала потерять несколько фунтов.Лидия подняла голову от разделочной доски и оценивающе оглядела подругу. Приземистая, полноватая, но очень уютная. В штанах-хаки и белой рубашке, с короткими черными волосами, она выглядела привлекательной, полной энергии и лукавства.– Что на этот раз? – спросила Тевис. – Капустный суп?– Ты застряла в девяностых, – упрекнула Сьюзи. – Знаю, тебе кажется, что я придерживаюсь одной и той же диеты, но они все разные. Как насчет тебя, Лидия? Бьюсь об заклад, ты даже не знаешь, что такое диета! Повезло тебе с фигурой!Фигура тут ни при чем… Лидия вспомнила о чашках с заварным кремом, который повар по ее просьбе оставлял в холодильнике перед уходом домой.– Я больше не сижу на диетах. Сьюзи, ты прекрасно выглядишь, и тебе ничего не нужно!Заварной крем оказался самой удобной едой. Как и мороженое. Гораздо легче очистить желудок, чем собственную жизнь…– Ты в порядке? – спросила Сьюзи. – Что-то ты притихла.– Да все нормально, честное слово.Сьюзи скептически уставилась на нее:– Что у тебя с Карсоном? Все хорошо?– Да, – выдавила она. – Вчера он остался на ночь, а с утра спилил засохший дуб.Она пока что не желала говорить на эту тему. Не хотела сидеть с красными глазами, когда вбегут дети.– Эй, – воскликнула Сьюзи, – его безымянный палец просто должен быть длинным! Тевис, как насчет Стива? Снимала мерки?– Он идеально сбалансирован, – буркнула Тевис. – В нем есть нечто женственное. Но лично меня не слишком привлекают пещерные люди.Эмбер принялась накрывать на стол.– Сьюзи, хочешь, чтобы я положила подставки для тарелок? Тевис, когда вы со Стивом намерены сделать следующий шаг? Сколько вы уже вместе: четыре года?Тевис сменила позу лотоса на более удобную и стала описывать ногами круги, чтобы вытянуть щиколотки.– Мы встречаемся четыре года, и мне нравится ходить к нему на свидания. Я не хочу жить с ним, а он не хочет жить со мной. Еще не хватало, чтобы мужчина был центром моей жизни!.. Я и без того достаточно цельная натура.– А вот мне нужен мужчина, – выпалила Эмбер и тут же хихикнула. – Нет. Не нужен. То есть, может быть. Было бы совсем неплохо.«Четыре года свиданий, – подумала Лидия. – И ни к чему что-то менять. Звучит идеально. Если бы только Карсон это слышал!»– У меня новости, – объявила Тевис. – Сунула руку в сумку и вытащила брошюру. – Я давно хотела купить для себя подходящее место для отдыха и нашла кое-что у озера.– Здорово! – обрадовалась Эмбер. – Ты его купила? Оно твое? Пляжный домик – как романтично! И смотрите, какая дикая местность! Думаю, там водятся олени!– Гляди, чтобы не было медведей! Вот это класс! – воскликнула Сьюзи, взглянув в брошюру. – Когда мы все едем?– Я думала отправиться туда на день рождения Лидии, вернее, на уик-энд после него. Эмбер, сможешь найти няню для детей?Эмбер полагала, что сможет.Лидия вспомнила, что в тот уик-энд они должны были ехать на балет. Может, возместить Карсону стоимость билетов? Или они могут поехать, как двое друзей. Нет, этого он не захочет.Вбежавший Руфус ласкался к ней, пока она не подняла его, не прижала к себе и не погладила шелковистые уши. Он чихнул прямо ей в лицо и принял такой вид, словно хотел сказать: «Ну разве я не лапочка?»Последнее время Лидия позволяла ему спать в своей кровати. Во всех книгах писалось, что делать этого не следует, и раньше он спал на своем месте в кухне, но каким-то образом сумел пробраться наверх. Сначала она была с ним очень строгой. Но он ложился совсем близко к краю кровати, так, что едва не падал, словно давая понять, что она ужасно неразумна, если не хочет уступить немного места маленькому парню, который никак не способен ее побеспокоить.

Собакам много не нужно. Они настолько проще людей! Рассказывая Лидии о том, как она решила основать приют, Эстер заметила: – Все это не настолько альтруистично, как кажется. Иногда я не знаю, кто из нас кого пригрел: они меня или я их. Сколько раз ты читала о знаменитостях, которые заходят в тупик! И что они тогда делают? Идут и работают с животными. Лучше, чем любая психотерапия! Думаю, этим я и занимаюсь.Она рассмеялась.– Я и Брижит Бардо.Лидия прекрасно понимала, что имеет в виду Эстер, и любила свою работу в приюте, но Эстер ревниво охраняла свое одиночество, а Лидии все еще было необходимо общение с людьми. Она наслаждалась искренностью, теплом и болтовней в доме Сьюзи. Была благодарна Богу за этих женщин, за их смех, дружбу и за то, что среди них она никогда не чувствовала себя чужой.

Сьюзи крикнула детям, что ленч готов. Они с криками промчались через двор и ворвались на кухню. Оскар уселся на колени к Лидии и болтал с полным ртом. Тайлер, сын Эмбер, уселся напротив и тайком возился с лежавшим на коленях мобильником. Майя – старшенькая Сьюзи – заявила, что не голодна, а Сирена (младшенькая Эмбер и на год моложе Майи) поддакнула ей и сказала, что тоже не хочет есть, хотя положила себе на тарелку всего понемногу. – Девочки, нужно есть, – строго велела Сьюзи, – иначе заболеете.– Сирена получила главную роль в школьном спектакле, – сообщила Эмбер. – Вы видите новую Дороти!– Класс! – обрадовалась Лидия. – Оставьте мне место в переднем ряду!– У меня зад толстый, – буркнула Майя. – Я буду только салат.– Черта с два! – прошипела Сьюзи. – Ешь! И ты тоже, Сирена. Поздравляю, солнышко! Я тоже буду сидеть в первом ряду.– Картофельный салат великолепен, – заметила Эмбер. – Ты положила порей вместо шалота?– Ты знаешь, что я каждый день выбрасываю половину завтрака? – окончательно рассердилась Майя. – Ты кладешь в коробку слишком много калорийной еды!– Я даже спорить с тобой не стану, – отрезала Сьюзи. – Дети, все вымыли руки?Дети пробормотали что-то неубедительное.– Ты скучаешь по Майами? – спросила Тевис Сьюзи.Лидия уже слышала историю и знала, почему Сьюзи и Майку пришлось уехать из Майами.– Половина полиции Майами берет взятки, а служба собственной безопасности почему-то имеет претензии к Майку, – жаловалась Сьюзи.Она добавила, что Майк – честный и славный парень. Иногда он обходил закон. Но только в интересах правосудия, чтобы каким-нибудь мерзавцам не удалось ускользнуть через лазейку в этом самом законе.– Нам здесь нравится. Но Майку становится скучно: никаких серьезных дел, кроме квитанций за неправильную парковку, и тридцатидолларовые штрафы тем, кто сорит на улицах, – вздыхала она тогда.– В общем, все хорошо, – ответила она Тевис. – Кенсингтон мне кажется домом. Иногда я тоскую по Сан-Франциско, нигде не бывает такого тумана. В сентябре я возвращаюсь туда на встречу одноклассников. Двадцать пять лет со дня окончания школы. Жду не дождусь.– Ты с кем-нибудь общаешься? – спросила Тевис.– О да! У нас целая компания! Мы перезваниваемся, переписываемся по е-мейлу, съезжаемся на свадьбы, похороны и разводы.– Я бы тоже поехала в Сан-Франциско. Там много магазинов здоровья. Обожаю по ним ходить!– Едем вместе, – решила Сьюзи. – Зайдем в твои дурацкие магазины. Я буду рада составить тебе компанию.– В сентябре приезжает брат с семьей. Если время не совпадет…Со временем Лидия осознала, как ошибалась относительно этой страны. Люди постоянно переезжали с одного места на другое, жили далеко от родных, придумывали себе новую жизнь и биографию, но не забывали своего прошлого. Это общество было очень подвижным, но вместе с тем существовала некая связывающая основа, которую она сама, привыкшая кочевать из города в город, была не в силах постичь. Сьюзи ждала встречи выпускников и наверняка готова была сдвинуть горы, лишь бы попасть туда.При мысли об этом Лидии становилось тепло и грустно.Она скосила глаза на Оскара, все еще сидевшего у нее на коленях. Тот высунул язык, выпачканный в квише.– Кстати, – вспомнила Эмбер, – что сталось с вашей лягушкой?– Упс, – выдохнул Оскар.Остальные затаили дыхание и переглянулись.– Майя? – спросила Сьюзи.– Сирена? – насторожилась Эмбер.Оскар соскользнул с коленей Лидии и побежал к лестнице.– Неужели никто не помнит? – удивился он. – Мы оставили ее в маминой спальне.

Вернувшись домой, Лидия посмотрелась в зеркало спальни. Наклонила голову, чтобы исследовать корни волос. Каштановые, но светлее остальных. Если она их отрастит, волосы приобретут мышиный оттенок, но блондинкой она не станет. Раньше она всегда их подкрашивала и осветляла.Далее наступила очередь носа. У нее действительно неровные ноздри? Эмбер сказала, что это верный признак ринопластики. Но ведь и природа может создать асимметрию. Вокруг глаз морщинки, но не вороньи лапки. Скорее, ласточкины. Верхние веки опухают по утрам, однако днем выглядят неплохо. Как хорошо, что она перестала носить линзы, когда перебралась в Кенсингтон! Глупо, что она так долго упорствовала! Может, ей пора вновь стать блондинкой?Нет, не стоит забывать об осторожности! Скоро десятилетняя годовщина ее смерти. Пока в журналах ничего не было. Но она не особенно внимательно и смотрела. Только один раз в магазине Эмбер. Наверняка будут какие-то церемонии поминовения, на которые придут ее мальчики. Она пыталась следовать совету Лоуренса и не следить за каждым шагом мальчиков. (Милый, дорогой Лоуренс, ваш совет все еще жив, и это после долгих десяти лет!)Она знала все подробности их жизни, видела все снимки со спортивных полей, последнего дня в школе, первого – в университете, церемонии окончания, видела, как красиво они выглядели в военных мундирах, как они год за годом росли и мужали, ее, оставшиеся без матери мальчики.В ее мозгу жила фантазия, которую она переживала снова и снова. Они окажутся здесь. В этом доме. Она станет поднимать с пола их одежду, вмешиваться в ссоры, запрещать пить молоко прямо из пакета. Никаких дворецких. Никаких горничных. Никаких пансионов. Никакого Балморала на каникулах, разлучающего мать с детьми. Они будут приходить поздно, делать набеги на холодильник, обнимать ее и подхватывать на руки. Она закатит глаза и скажет: «Когда поедите, включите посудомойку. Я иду спать».Конечно, это всего лишь фантазия.Раньше она почему-то думала, что сможет каким-то образом воплотить ее в жизнь. Теперь она понимала, что этому не бывать. Но притворялась, будто этого не знает. Так легче…Лидия вышла из спальни, спустилась на кухню и уставилась в выключенный компьютер. Она найдет в нем все, что пожелает. И не сможет остановиться. Сделка, которую она заключила с собой, предусматривала, что она будет читать материалы, когда они попадутся под руку: как дальняя родня, получающая весточки дважды в год. Следить за ними по Интернету вредно для нее, и ничего хорошего им не даст. Может быть, соблюдать это правило было глупо и так же бессмысленно, как коричневые линзы, которые она носила гораздо дольше, чем это было необходимо.Когда у нее возникали подобные чувства, наступало время пойти и поплавать.Лидия посмотрела на часы. Пять вечера. Полчаса до закрытия аптеки. Она как раз успеет пойти купить охапку журналов. Там наверняка найдется пара снимков.Лидия взяла ключи от машины, и Руфус, услышав звяканье, побежал к входной двери.– Умница, – похвалила она.Ей вдруг стало тоскливо. Словно влажная ладонь прижалась к ее носу и рту. Пришлось сесть на табурет. Как она могла оставить их? Она не человек. Мразь…Судный день. Снова.Руфус порысил назад и укоризненно уставился на нее, словно хотел сказать: «Это не смешно!»Матери не оставляют своих детей. Она просто моральный урод. Патология души. Может, это наследственное? Разве мать не бросила ее? Она не смогла взять с собой детей. Ее вина. Но мать сбежала от нее и отца. Это факт.– Прекрати, – сказала она себе, – прекрати!– Руфус! – позвала она собаку. – Идем!

Почему она купила эту машину? Слишком громоздкая. Она думала, что просторный багажник пригодится, чтобы возить еду в питомник, но большая часть необходимого доставлялась фирмами-продавцами. Еще один неудачный выбор. Ложное суждение. Если она не может правильно сделать такую мелочь, разве способна верно судить о важных событиях в своей жизни? Руфус улегся вокруг ручного тормоза и положил голову ей на колени.

Она зашагала по Альберт-стрит к аптеке, считая дарованные ей блага, хотя знала, что это не поможет. И раньше не помогало, даже когда весь мир у был у ее ног. Когда у нее было все. Она пересмотрела книги на полках, пытаясь найти что-то новое. Большинство было просто мусором: триллеры, ужастики, хроники подлинных преступлений и пачки любовных романов. Она все равно что-нибудь купит!Лидия выбрала покетбук с портретом молодой женщины с цветком за ухом. Золотой обрез, как она усвоила ранее, был дурным знаком. Но что поделать, это все равно что быть сластеной. Приятно поддаваться соблазну, хотя бы время от времени. Это поможет скоротать вечер. Не хуже, чем сидеть в обществе большой плитки шоколада!Оказалось, что на полках есть новые журналы, и она купила двенадцать штук.– Решили себя побаловать? – спросила кассир.– Полагаю, что так, миссис Дивер, – кивнула Лидия.Миссис Дивер носила очки в роговой оправе, трикотажную юбку и жакет и походила скорее на бывшую директрису школы, чем на магазинную служащую.– Или такой сезон начался? Сюда приходят десятки девушек и покупают стопки журналов вместе с упаковкой «тампаксов».– Просто хотела свернуться клубочком на диване и почитать, – пояснила Лидия.– И правильно, дорогая. С вас семьдесят долларов двадцать пять центов. Уверены, что вам нужны все? Поверьте, в них одни и те же истории.Лидия заплатила и вышла. По другой стороне улицы шагал Карсон. Если он увидит ее, остановится? И увидит ли он ее?Сердце гулко колотилось. Какая жалость! Сейчас она сядет в машину и поедет домой.Но не успела она оглянуться, как Руфус метнулся через дорогу.Карсон поднял его и получил за это поцелуй в нос.– У меня есть кое-что принадлежащее тебе, – сказал он, перейдя улицу.– Спасибо, – вздохнула Лидия. – Он влюблен в тебя.– Знаю. Просто думал, что и ты тоже.– Может, так и есть, – пробормотала она.– Кто-нибудь говорил, что у тебя самые поразительные в мире глаза?Карсон поставил Руфуса у ее ног.– Это один вопрос, на который я уже знаю ответ.Он потер затылок. Лидии вдруг захотелось, чтобы он сделал то же самое и с ней.– Думаю, я слишком близко к сердцу принял случившееся сегодня утром. Прости.Сегодня утром она отвратительно вела себя с ним, а теперь он перед ней извиняется.– Это я во всем виновата, – выдавила она. – Не успела я все это выговорить, как мне захотелось взять свои слова обратно.– Мы могли бы обсудить это, если бы я не стал в позу, как Железный Джон [4] . Как много у тебя журналов! Я думал, ты их не любишь!Лидия рассеянно взглянула на пачку, лежавшую на сгибе локтя.– Я подумываю о новой прическе. Решила посмотреть, может, возникнут какие-то идеи.Карсон осторожно погладил ее по волосам:– Правда? Мне казалось, что эта тебе очень идет.Он неожиданно притянул ее к себе, и она положила голову ему на плечо.Проблема была не в том, что он задавал ей вопросы.Проблема заключалась в том, что ей хотелось на них отвечать…

...

Вот вам головоломка: мои дни сочтены. Я тороплю время: скорее бы. Но они тянутся как бесконечная резина. Мне снова хочется увидеть ее. Много раз я подумывал поехать туда, но считаю, что это неправильно. Я руководствуюсь своими нуждами и желаниями. Не ее.

Что мне следовало бы делать – так это начать работу. Но при мысли об этом мне становится так тоскливо… И что потеряет мир без моих назидательных разглагольствований на тему уловок и хитростей дипломатии? Помню, когда я впервые стал читать лекции, ближе к концу семинара какой-то аспирант поднял руку:

– В чем смысл истории, по-вашему? Я имею в виду, лично с вашей точки зрения. Мы учимся на ошибках прошлого, чтобы больше никогда их не повторять?

Я улыбнулся его наивности и, наверное, дал напыщенный ответ относительно необходимости говорить правду и о роли историка, как беспристрастного наблюдателя. Основная идея моей книги? Об этом, слава Богу, никто не догадался спросить.

Начиная дневник, я подумал, что это позволит собраться с мыслями и вернуться к работе над моим литературным шедевром. Но я пишу эти страницы, а потом размышляю снова и снова. До марта, кажется, осталась целая вечность. Но это кажется только мне. Я все время напоминаю себе, что она не сидит там, в Северной Каролине, с нетерпением дожидаясь моего приезда.

...

Мы оставались в мотеле десять часов или около того. Все устроено так, чтобы постояльцы и служащие в глаза друг друга не видели.

Мы заказали обед: цыпленка и салат. Столик с блюдами оставили в комнате.

Через десять часов мы снова уехали в темноту. Я почти ожидал патрулей и заграждений на дорогах. Опасался увидеть расклеенные на придорожных щитах объявления: «Принцесса Уэльская похищена!»

Но ничего такого, конечно, не произошло.

Тогда я включил радио. Мой португальский довольно сносен. Передавали последние новости.

– Они говорят обо мне, верно? – насторожилась она.

Я пообещал, что переключусь на другой канал, как только узнаю ситуацию. Она отвернулась к окну.

Но я успел увидеть ее лицо. В глазах не было слез. Только вызов.

Труднее всего в жизни оказалось принять решение: выполнять наш маленький план или нет. Станет ли он крайней степенью выражения ее бесшабашности, после чего она пройдет точку невозврата? И в какой именно точке следует пересечь эту границу? Даже сейчас, когда мы продолжали ехать, мне все казалось, что мы можем повернуть машину и возвратиться на яхту. Сказать, что она назначила мне встречу, желая немного посмотреть страну, вдали от любопытных глаз прессы. Конечно, поднимется шум, посыплются вопросы о ее психическом здоровье, следует ожидать взрывов ярости против такого поведения матери будущего монарха и тех, с кем она предпочитает общаться. Но еще не поздно.

Я ей так и сказал.

Но она покачала головой:

– Это не игра.

Она действительно необыкновенная женщина. Бремя долга, обязанностей принцессы, матери, ошеломляющей славы – все это должно было побудить ее жить с оглядкой и постоянно помнить о границах, которые нельзя переступать. Но это сделало ее еще более раскованной и опрометчивой. Помню, как несколько лет назад, когда она каталась на горных лыжах в Австрии, позвонил ее телохранитель. Он умолял меня заставить ее образумиться. Как прикажете исполнять свою работу, если принцесса исчезла из отеля, выпрыгнув в снег с балкона первого этажа с высоты около двадцати футов? И пропала на всю ночь, возможно, была у своего любовника? Думаю, она сама боялась того, как далеко может зайти и в каких экстремальных обстоятельствах очутится, если не выдернет себя из этой жизни.

...

Через два дня мне пришлось оставить ее в Белу-Оризонте… несмотря на то что она стала понемногу оттаивать. Я должен был отправиться в Пернамбуко и вернуть взятую напрокат лодку. Как всякий турист, я снял ее на неделю. Не стоило возбуждать даже малейшие подозрения.

Затем я поехал в Вашингтон, где, как предполагалось, должен был корпеть над книгами в Библиотеке Конгресса. На мою почту пришло полтора десятка сообщений.

Голова раскалывалась. Я провел день, лежа в темноте. Причиной этому были не только перепады давления в полете. Когда я впервые летал после уточнения своего диагноза – это был короткий полет в Рим, – то думал, что умру в самолете. Недаром врач не советовала мне летать. Впрочем, и не запрещала. Что, если это спровоцирует рост опухоли?

Но доктор ответила, что этому нет никаких доказательств. Неизвестно, вызовет ли это рост или кровотечение опухоли. Сама она предпочла бы, чтобы я не отрывался от земли.

Она никогда не отвечает определенно. Хотя обладает энциклопедическим знанием болезней мозга и злокачественных опухолей. Когда я подбиваю ее говорить на абстрактные темы, она мгновенно оживляется: о радость – говорить на своем уровне с таким же, как она, доктором философии, хотя области наших наук весьма далеки друг от друга. Но спроси ее о чем-то практическом, например, о моем состоянии, и она мгновенно мрачнеет, словно я пытаюсь ее на чем-то подловить.

Я решил не упоминать о моей анапластической олигодендроглиоме (какая восхитительная белиберда!) кассирам авиакомпании при заказе билетов на самолет. Я, естественно, сгорю от стыда, если потеряю сознание прямо в воздухе, но, как говорится, волей-неволей дело нужно делать. Я читал о гражданских исках против пассажиров, имевших глупость признаться в наличии подобного недуга. Эти судебные дела кончались одинаково: несчастным запрещали подниматься на борт.

Итак, я лежал в затемненной комнате вашингтонского отеля, после того как дело было сделано, и боялся одного: что голова вот-вот лопнет. Ничего, обошлось.

На следующий день я не стал никому перезванивать. К тому времени, казалось, все забыли, что вообще мне звонили. Все, если не считать дорогой старушки Патрисии, которая предполагала, что я слишком расстроен, чтобы говорить по телефону. Официального заявления пока еще не было.

– Но никто больше не говорит о спасении и поисках. Говорят о том, как бы поднять тело. Не более того.

В голосе звучали нотки возбуждения, типичные для тех, кто пересказывает неприятные новости, почти их не касающиеся.

Я сказал, что вылетаю первым же рейсом, на который удастся купить билет.

Моя младшая сестренка тяжело вздохнула.

– Стоит ли? – бормотала она, хотя и была похвально сдержанна и старалась держать свое мнение при себе. Я знал: она ужасно боялась, что каждый раз, заходя в самолет, я укорачиваю себе жизнь. Может, она и права. Кто знает? Уж наверняка не доктор Пател.

– Все так… ошеломлены, – сказала она. – Я вспоминаю тот день, когда ты привел ее к чаю. Как она была прелестна, как естественна! Спрашивала о детях, восхищалась садом. А потом посуду помыла! Я всем об этом рассказываю. И подумать только… как, по-твоему, это действительно было… было…

Она не могла говорить, вероятно, ее одолевали эмоции, или же на нее давила деликатность ситуации. Хотя пресса бесконечно рассуждала об акулах, которые могли бы… Патрисия была не в силах произнести это слово.

...

Все произошло, как я планировал. Выбери я главный пляж Боа Виажем, где были повсюду развешаны объявления, предупреждавшие купальщиков о риске нападения акул, в прессе поднялась бы настоящая буря, если бы она настаивала на ежедневных купаниях. Серферов поедают с прискорбной регулярностью, но принцесса – дело другое.

Пляж, который я выбрал, находился довольно далеко от Ресифи Боа Виажем и считался довольно безопасным, со спокойными водами. Но я также помнил, что последнее нападение акул на человека произошло пять-шесть лет назад. Конечно, прессе легко рассуждать о новых изменениях подводной экосистемы, привлекшей туда тупорылых акул.

Я так хорошо изучил тему, что в одну из встреч, возможно, с излишним энтузиазмом выкладывал информацию.

– О, пожалуйста, хватит, – оборвала она. – Меня совершенно не интересуют детали. Главное – оказаться в воде.

Сама идея принадлежала ей. Она рассуждала на эту тему около года.

– Лоуренс, неужели нет способа заставить меня исчезнуть? Люди инсценируют собственную смерть, не так ли? Идут купаться и пропадают. Заставьте меня исчезнуть, Лоуренс. Подняться на небо в облаке дыма. Бьюсь об заклад, вы проделывали это в МИДе. Шпионы и все такое… Вы знаете, как это провернуть. Более умного человека, чем вы, я не знаю. И вы единственный, кому я доверяю.

Были и вариации на эти темы, иногда шутливые. Иногда жалобные. Некоторые излагались с душераздирающей откровенностью. Должен признать, что я был не столько встревожен, сколько польщен. По крайней мере вначале. Но постепенно она все больше отчаивалась.

Когда я начал понимать, насколько она была серьезна, то объяснил, что дело, хоть и рискованное, но вполне осуществимое.

Она долго молчала. Мы сидели в ее личной гостиной. На столе передо мной стояла ваза с ее любимыми белыми розами, но либо они не имели запаха, либо все мои чувства были направлены только на нее. Помню аромат ее духов «Фобур 24».

– Да, – выговорила она наконец, – помогите мне.

И этих простых слов оказалось достаточно, чтобы я был готов на все ради нее.

...

Шпионы и все такое. Эти заученные слова она произносила со смесью лукавого кокетства и обезоруживающей наивности. Но в этом есть частица правды. Я знаю, как делаются такие дела. Главным предметом изучения было место предполагаемого происшествия и уверенность в том, что ни тело, ни его фрагменты не будут найдены. Если верить статистике, во Флориде и Австралии случается больше нападений акул, зато здесь, в Пернамбуко, чаще происходят смертельные случаи. Я предпочел Бразилию, где английский не слишком распространен и ей будет легче исчезнуть в первые критические недели. Это решило вопрос. Потом я прочитал еще одну статистику: людей, пропавших в море.

И точно, пресса услужливо снабдила меня историями, которые, как мне казалось, могут создать веский прецедент! 7 декабря 1967 года Гарольд Холт, премьер-министр Австралии, поехал на пляж Чевиот-бич неподалеку от Мельбурна, вошел в воду и исчез. После тщательных поисков и спасательной операции, не давших результатов, было выдвинуто предположение, что он стал жертвой акул. Состоялись похороны. Кроме того, в газетах сообщалось о попытке побега троих заключенных из Алькатраса.

Фрэнк Моррис, Кларенс и Джон Англины. Их исчезновение дало пищу для самых кошмарных предположений журналистов. Все те, кто прыгал со скалы, официально считались утонувшими, хотя тела никогда не всплывали, возможно, став пищей леопардовых акул. Газеты пестрели подобными историями, выдуманными или истинными, об исчезновениях людей на пляжах Флориды, гавайских, австралийских, бразильских и так далее. Список был длинным. И создавал хорошую основу для истории, которую я хотел сочинить.

...

Теоретики заговоров не дремлют, чего, естественно, следовало ожидать. Фантазеры считали, что Гарольда Холта похитила русская (а иногда и китайская) подводная лодка. Морриса и Англинов видели зоркие бдительные граждане уже после того, как они утонули. Возможно, те же проницательные индивиды, которые встречали Элвиса после его смерти. Я пристально наблюдаю за очередными теориями заговора, среди героев которых первое место принадлежит ей. Самое абсурдное предположение – убийство было заказано ее свекром, герцогом Эдинбургским, и исполнено службой охраны. Особенно рьяные требуют публичного расследования, которое до сих пор не началось. Выдвигаются версии о самоубийстве с намеком на то, что она была беременна и не хотела рожать ребенка смешанной расы. Высказывались мнения о том, что она бежала, и кто-то даже видел ее в Женеве и в странах Ближнего Востока в черной парандже. Благодарение Богу, все это были только интернетовские бредни.

Прошлой ночью он помолился в постели, перебирая четки. Обычно он просто пощелкивал ими, потому что этот звук успокаивал его.

И похоже, его молитвы были услышаны: Лидия была прямо перед ним, шла по Альберт-стрит. А спаниель семенил так близко, что казался приклеенным к ее щиколотке.

Ему понадобилось несколько минут, чтобы собраться. Подумать о вступительной фразе, с которой неплохо бы начать.

Грабовски спрятался за кофейню, где смог привести себя в порядок. Наскоро заправил рубашку в брюки. Провел ладонью по волосам. Может, ему следовало бы пустить в ход камеру? Спросить, не возражает ли она, если он сделает несколько снимков? Объяснить, что она неотразима. Цыпочки это любят. Нет… только девушки помоложе. Женщине ее возраста подобные комплименты покажутся странными.

Через несколько секунд она пройдет мимо, а он до сих пор ничего не решил!

Вот она… и если повернет голову, посчитает его извращенцем, прячущимся в темноте.

– Грабовски, – сказал он себе, – ты идиот!

Он механически поднял «Кэнон» и навел объектив на нее. Но не нажал спуск. Какой смысл снимать ее затылок?!

Он последовал за ней на некотором расстоянии. Четкого плана по-прежнему не было.

У нее красивая задница, особенно в низко сидящих джинсах.

Когда она свернула в аптеку, Грабовски помедлил, гадая, стоит ли пойти за ней. Интересно зачем? Спросить, какую пасту лучше купить?

Он огляделся и перешел дорогу. Чуть левее был припаркован большой грузовик. Если встать за него, можно следить за магазином и одновременно решить, как лучше к ней подойти.

Миссис Джексон рассказала ему, что Лидия англичанка и живет в Кенсингтоне три года.

– Она работает с собаками. В том приюте, что около леса. К западу отсюда.

– Я нездешний, миссис Джексон, – напомнил Грабовски, но она не уловила сарказма.

Хозяйка высморкалась в бумажную салфетку.

– Аллергия, – пояснила она. – Я жертва этой собаки. Взяла его из приюта, о котором я вам говорила. Вы здесь по делу? Насчет похоронного бюро? Но мистер Драйден никогда не продаст. Его много лет пытались уговорить, местные, конечно. Но судя по вашему выговору, вы из-за океана? Впрочем, это значения не имеет. Мы здесь все космополиты.

Граббер оглядел бусы, пояс и лаковые туфли миссис Джексон, кокетливый маникюр и полные, с набухшими венами руки.

– Уверен, что это так и есть. А эта Лидия, она ведь иностранка, верно?

– О, Лидия нам не чужая, – заверила миссис Джексон. – Она одна из наших девочек. Купила дом Мерриуиков, когда они переехали во Флориду. На Сидер-роуд. Я всегда заглядываю к ней, когда прохожу мимо. Наш девиз: для друга всегда время найдется. Я что-то прослушала, вы в каком бизнесе?

– Я писатель. Пишу книгу. Подумал, что здесь неплохо схорониться от знакомых на несколько дней и поработать.

Он не собирался посвящать ее в свою жизнь и объяснять цель работы. Люди иногда бывают очень странными, особенно ввиду приближающейся годовщины, когда всю историю с гибелью принцессы начнут обсуждать с новой силой. Опять полетят камни в представителей прессы, которых начнут обвинять в безответственности и вмешательстве в личную жизнь. От подобного лицемерия его тошнило. Эти люди покупали газеты и журналы, которые, в свою очередь, покупали фотографии. Нет спроса, нет денег, нет фото. Проще простого.

– О-о-о-о, – почтительно протянула миссис Джексон. – Писатель. Можно спросить, о чем пишете? Писатели это не очень любят, верно? Хотите, принесу вам обед? Я не подаю обеды, только завтраки, но для вас могла бы сделать исключение. Я как-то читала о склонности писателей к уединению, они даже просят приносить им еду, чтобы не отвлекаться от работы.

Грабовски сказал, что это очень любезно с ее стороны, но он хочет выйти на свежий воздух и немного размяться.

Сам он подумывал, что неплохо бы перехватить сандвич в закусочной.

Миссис Джексон, всплескивая руками, объяснила, как пройти к булочной. Он мог бы поклясться, что она и ресницами хлопала! Похоже, звание писателя произвело на нее впечатление! Не успеет он оглянуться, она попросит сделать ее героиней новой книги!

Когда он спустился вниз, она сидела за стойкой портье, в передней, которую гордо именовала «вестибюлем», и красила губы.

– Мистер Грабовски, – пропела миссис Джексон, – конечно, это всего лишь маленький городок, но это не значит, что мы совсем уж бескультурные. Только в прошлом году мистер Дивер устроил выставку картин в школьном зале. В вечер вернисажа мой муж был нездоров, но я, конечно, была там. Акварели мистера Дивера высоко ценятся. Да, вы увидите, как здесь уважают творческих людей. И если я что-то смогу для вас сделать, чтобы вдохновение не покидало, только попросите. Видите этот колокольчик на стойке? Динь-динь-динь – и я в вашем распоряжении.

Грабовски решил, что миссис Джексон действительно кое-что может для него сделать. Познакомить его с Лидией. Динь-динь-динь – и Лидия подана на блюдечке.Впрочем… сомнительно. Нет смысла просить, если только она не примет его идею за собственную. Вряд ли миссис Джексон обрадуется необходимости играть вторую скрипку в собственном оркестре.Когда Лидия появится, он перейдет дорогу и скажет:– Привет. Вы очень милая. А я давно уже не трахался, так как насчет того, чтобы перепихнуться, дорогая? Ваш дом или мой?Черт с ним, он едет в Лос-Анджелес. Завтра же утром. Но в Лос-Анджелесе он никогда не найдет себе женщину. Это просто кошмар. Худшее место на земле. Однажды он был там на свидании. Только это скорее напоминало собеседование с работодателем. И его не наняли.Она не торопилась выйти. Что она там делала?Грабовски поправил ремень камеры. Поднес камеру к глазам и сделал несколько снимков улицы. Очень оригинальная улица, со своим характером и магазинами, не то что эти безликие торговые центры по всей Америке.Мимо проехал парнишка на велосипеде, и Граббер снова поднес к глазам камеру. Снимки выйдут чудесные, можно сказать, настоящая эстетика, освещение прекрасное, и солнце низко висит над мэрией. Но искусство нынче не в цене, что бы там ни говорила миссис Джексон.Пожалуй, вот что нужно сделать: перейти улицу и погладить песика.Она уже выходит!Грабовски втянул живот и сделал первый шаг. По дороге навстречу ему шел мужчина, и не успел Грабовски оглянуться, как спаниель бросился к незнакомцу и радостно затявкал.Тот нагнулся и погладил собачку.«Это моя реплика, ты, ублюдок, – подумал Грабовски. – Немедленно отпусти собаку».Но мужчина и не подумал подчиниться. Мало того, зашагал к Лидии.Очевидно, они знали друг друга. Может, они обменяются несколькими словами и разойдутся?На таком расстоянии трудно было рассмотреть выражение ее лица. Грабовски вытащил из сумки длиннофокусный объектив. Он никогда не выходил из дома без своей сумки. Даже если хотел всего-навсего заснять жизнь крохотного городишки, потому что камера – единственный способ увидеть то, что перед тобой, и никогда не угадаешь, что именно для этого понадобится.Он увеличил изображение. И теперь видел ее лицо. Остальное было закрыто плечами собачьего вора.Грабовски сделал несколько снимков. Чисто рефлекторно.Спасибо миссис Джексон. Кое-что она забыла сказать о Лидии. Одну деталь, которая могла быть крайне полезной.

Граббер вернулся в отель. Бросил камеру и сумку на кровать. Улегся сам. Может, спуститься в вестибюль и позвонить в дурацкий колокольчик? А когда прибежит миссис Джексон и спросит, что ему угодно, он скажет: – Бутылку «Джека Дэниелса», грамм кокаина и парочку малолетних шлюх. Помогите мне стимулировать вдохновение, если вы истинный ценитель искусства, конечно.Он поднял камеру и стал просматривать отснятый материал. Довольно средненько. Никаких художественных достоинств, на которые он надеялся.Он дошел до снимков Лидии. Первый оказался не в фокусе, второй вылез за рамку, на третьем она моргнула, а вот четвертый был прекрасен!Он стер первые три и, вздохнув, уже хотел стереть четвертый. Но глянул еще раз. Увеличил изображение. Ее губы были слегка приоткрыты, словно она хотела что-то сказать или рассмеяться. Поразительные глаза! Ультрамариновые! Нельзя же осуждать мужика за попытку познакомиться с хорошенькой бабенкой!Грабовски приблизил эти глаза. Долго в них смотрел. И неожиданно сел. Нашел кабель, соединяющий камеру с лэптопом, и загрузил фото на жесткий диск. Вывел на экран. Невероятно! Он мог бы в этом поклясться!У него голова шла кругом!Он вывел снимки, которые намеревался дать на обложку. Расположил обе фотографии бок о бок. Не она. Только глаза те же самые. Абсолютно.Ему срочно нужно выпить.Что, если это она? Что, если из этого выйдет сенсация? Самая великая в его жизни!Разве ее не видели в Абу-Даби и Швейцарии? Что, если все сказочки о том, как она инсценировала собственную смерть, вовсе не сказочки? Все возможно. Тела не нашли. Бывает, что люди хотят исчезнуть и инсценируют свою смерть. Как насчет лорда Лукана? Что случилось с ним? В конце концов, его объявили мертвым, но он только исчез, сразу после того как кто-то, возможно, сам веселый лорд, прикончил няню его ребятишек. Может, он теперь живет в Рио или там, куда успел смыться. К этому времени он уже состарился, но все еще удачлив. Недаром его прозвали Счастливчик Лукан…Звякнул мобильник, и Грабовски подскочил как ужаленный.– Тинни, – пробормотал он, – можно, я перезвоню? Тут кое-что наклюнулось.– Граббер, у меня горяченькое дельце! Руки жжет! Огромные баксы! И это не телефонный разговор.– Класс! Поздравляю. Я позвоню, как только смогу.– Говорю, это не телефонный разговор! Ты ничего из меня не вытянешь!– Я в деле. Я в деле, – заверил Грабовски. – Продался тебе с потрохами. Еду.Повесив трубку, он уставился на экран.

Вполне возможно, он спятил. В конце концов, что он делал последнее время? Переезжал из одного занюханного городишки в другой и глазел в потолки мотелей и пансионов? Работал? Смешно… Он ничего не написал. Только думал о прошлом. Накручивал себя. А потом успокаивал выпивкой. Во все возраставших количествах. И почти ни с кем не говорил. Это явно не она. Она мертва. И ничего она не инсценировала. И не была убита секретной службой. И ее не похитили пришельцы.Но можно многое изменить пластической хирургией. Делают же это беглые преступники!Но она не преступница.Утонула, съедена, что бы там ни было. Все истинные иконы умирают молодыми. Джеймс Дин, Мэрилин Монро, Грейс Келли. Да мало ли их. Так уж повелось…Он снова уставился на экран. Невероятно. Глаза абсолютно одинаковые. Если не считать лучиков морщинок у этой Лидии, отличить их нельзя. Вплоть до крошечного, едва видимого зеленого колечка вокруг правого зрачка.Он проверил левый глаз: чистый, ярко-голубой. Потом снова правый. Нужно очень пристально всмотреться, чтобы увидеть. Грабовски видел кружок ясно, как тысячу раз до этого.

...

Вчера долго гулял по набережной. Левая нога вела себя более прилично по сравнению с прошлой неделей. Иногда я позволял себе присесть на скамью. К ленчу приехал Алан, и мы вместе поели в «Короне и якоре». Пирог и картофельное пюре. Но я ел через силу. Странно, как еда теряет свою привлекательность, едва лишаешься обоняния.

Он поведал последние ведомственные сплетни, хотя я не знаю всех нынешних игроков: слишком много их ушло и пришло за последние года два. Драчки из-за лучшего стола в офисе, служебные романы, скандалы из-за неправомерного расходования дискреционных грантов. Неизбежные вопросы о книге, неизбежные НЕРВНЫЕ вопросы о состоянии здоровья, неизбежное неловкое ерзанье на стуле. Меня внезапно обуяло искушение сказать, что доктор Пател изменила свое мнение и решилась на операцию и что я чудесным образом исцелился. Меня так и подмывало. Принял ли я это за признак «изменения личности», о котором меня предупреждали?

Или тот факт, что я устоял перед соблазном, и есть признак того, что я ничуть не изменился?

Бесполезно размышлять о непредсказуемом… хотя это обычно не мешает мне предаваться пустым раздумьям.

Но все равно, приятно снова видеть Алана.

Попросить его составить прочувствованный некролог? Существует ли какая-то форма? И следует ли организовывать собственные похороны? Конечно, можно бы посоветоваться с Патрисией, хотя ее передергивает, когда я пытаюсь завести разговор на эту тему.

...

Сколько раз я перебирал в голове подробности нашего «маленького плана», попивая «Эрл Грей», «Дарджилинг» или «Лапсанг сушонг». Я хотел отточить каждую деталь, обрисовать каждое препятствие, понять тактику преодоления этих препятствий. Я повторялся с утомительным постоянством, вдалбливая ей каждое наставление, и постепенно превращался в зануду.

– Давайте обдумаем еще раз, – твердил я. – Вы легко введете в обычай каждодневное плавание в море. Все решат, что это стало вашей привычкой. Сначала вас будут фотографировать. В узком кругу вы пожалуетесь, что папарацци не дают вам покоя и из-за них вам придется плавать пораньше. Объявите, в котором часу пойдете купаться, и прикажете охранникам следить за вами. С каждым разом станете отплывать от яхты все дальше и дальше. Пока им станет не по себе. Что вы сделаете, если они попытаются вас остановить?

Она закатила глаза:

– Я их соблазню.

Мне всегда нравится представлять, что я способен принимать ее шутки спокойно.

– Вы действительно считаете, что я смогла бы это сделать? Какого же низкого вы обо мне мнения! – рассмеялась она.

Но все уже было обговорено. План таков: она будет плавать по утрам, до того как все проснутся, чтобы, пробудившись, они видели: к этому времени она уже выполнила утренний ритуал. Ее любовник будет недоволен. Но она покажет ему, в чьих руках власть. Он не посмеет настаивать из страха потерять ее.

В качестве дополнительной страховки она в сопровождении телохранителя подплыла на шлюпке к моторной лодке, где дежурили репортеры из «Миррор», «Сан» и «Дейли мейл», и минут десять болтала с ними о жизни на борту «Рамзеса», после чего сообщила, что завтра до ленча собирается покататься на водных лыжах.

После такого обещания (история вскоре обойдет все моторные лодки прессы) можно было надеяться, что репортеры и фотографы не покинут свои отели с первыми лучами света и уж точно не устремятся к «Рамзесу», только чтобы снять скучнейшие фото принцессы, методично рассекающей волны.

Все это, как мы и намеревались, дошло до прессы. Сначала ее любовник старался не обнародовать информацию о ее ранних купаниях. Команде и телохранителям было приказано молчать, но все открылось, как только на сцене появился Скотленд-Ярд. Но даже еще до этого кто-то слил информацию в прессу. Все к лучшему.

– Лоуренс, – сказала она мне (мы были в Кенсингтонском дворце, и беседа состоялась сразу после того, как она второй раз велела проверить комнату на наличие жучков). – Я знаю, как вела себя последние несколько месяцев. Мне необходимо быть спокойной и собранной. Никаких выходок, никаких истерик. Ничего такого, что могло бы дать людям повод для подозрений, будто я сбежала из-за нервного срыва.

– Я ответил, что это очень разумно. И снова стал оценивать состояние наших финансов. Это занятие надоело ей до смерти, но было жизненно важно для нашего предприятия. Ее интересовало общее количество. И хотя я пытался объяснить, что максимальная сумма, которую могу увести, не оставив следов, не так велика, около миллиона фунтов, она только вздыхала:

– Попытайтесь еще раз, если сумеете. Нельзя выписывать ни цента на свое имя. Да будет ли у меня когда-нибудь новое?

Я заверил, что паспорт и остальные документы будут настоящими. Подобное можно организовать, располагая инсайдерской информацией. Фальшивые паспорта обычно покупают (однако это пути для тех несчастных, которые уже отчаялись попасть в нашу страну, так что я не собирался использовать этот путь).

Но главное, она поняла, что должна вести себя идеально, если хочет, чтобы наш план удался. Не могу сказать, каким образом у нее это получилось. Давление, под которым она жила, было практически невыносимым. Доверенный человек (шарлатан-психотерапевт и к тому же экстрасенс – как она может доверять подобным людям?) оказался шпионом таблоидов. Собственная мать дала платное интервью в глянцевый журнал. Конечно, можно винить спиртное, помутившее разум дражайшей матушки, но если твоя дочь принцесса, никакие извинения нельзя принять в расчет! Все отношения были прерваны. «Любовь всей ее жизни» (каковых было несколько) ясно дал понять, что не женится, и снова погубил ее надежды. Бывший муж, как ей казалось, афишировал свои отношения с давней любовницей, показываясь с ней на публике, и не оставалось никаких сомнений, что дворцовая пиар-машина начала рекламировать ее как «женщину, которая ждала». Какая прелесть!

В довершение всего была еще благотворительная работа и кампания против применения осколочных мин. Это, вне всякого сомнения, служило неиссякаемым источником энергии: она чувствовала свою силу и возможности… Но диссонанс сознания, внутренний конфликт, вызванный необходимостью проводить один день в разговорах с искалеченными инвалидами Сараево, а в следующий терпеть осаду папарацци, одетой в купальник тигровой расцветки, вряд ли может стать хорошим рецептом эмоциональной стабильности.

...

После отъезда на летний отдых она звонила мне не чаще обычного. Я втолковал ей, что после «смерти» все распечатки телефонных переговоров будут проверяться и всякие подозрительные отклонения – расследоваться. После недавнего скандала, где принцесса выступала в роли «телефонного преследователя», она получила урок, который приняла близко к сердцу. Эта история, попавшая на первые страницы газет, очень ее расстроила. Она действительно звонила любовнику домой и вешала трубку, если к телефону подходила жена. Но это не от злобы. От одиночества. И больше всего мучило то, что любовник даже не попытался ее защитить…

Но и без ежедневных звонков я благодаря бесновавшимся репортерам и фотографам мог следить за каждым ее движением. И это помогало выполнить план: я не знал точно даты ее прибытия в Пернамбуко. Но мог точно проследить ее маршрут из-за постоянного надзора прессы за ней.

В июле она металась между Средиземным морем, Лондоном и различными благотворительными мероприятиями. По крайней мере мальчики почти все время были с ней. Их представили семье любовника, и репортеры обезумели: должен ли наследник трона общаться с подобными людьми? (Забавно, как не только истеблишмент, но и обычные читатели таблоидов относятся к нуворишам!)

Ее поведение можно было в лучшем случае назвать непостоянным. Сначала она позирует фотографам, а в следующую минуту пытается спрятаться. Она затевала импровизированные пресс-конференции. Фотожурналист, который следил за ней семнадцать лет, написал, что никогда не видел, чтобы она вела себя более эксцентрично.

Очевидно, она кралась по балкону виллы с полотенцем на голове, а потом позировала фотографам на ступенях крыльца.

Да, я боялся за ее рассудок, но одновременно видел, почему нужно было принять самые отчаянные меры.

...

В начале августа выходки, которых она клялась избегать, участились. Пока мальчики были в Балморале (что стало для нее причиной постоянного огорчения), она не могла взять себя в руки и успокаивалась только в объятиях любовника, да и то, когда на них были направлены длиннофокусные объективы. Потом случилось парижское фиаско. Слухи о помолвке, беспрестанные метания во время двухдневной поездки, прерванный ужин в «Ритце», чуть ли не мятеж, поднимаемый папарацци каждый раз, стоило паре сделать шаг. А они постоянно перемещались. Едва оказавшись в коконе уединения роскошного номера, они тут же шли к машине. Почему она все это вытворяла?

Я никогда не обсуждал с ней это. Я бы поговорил с ней, поскольку это напрямую было связано с дальнейшей стратегией, но во время нечастых и коротких телефонных звонков неизменно ощущал чье-то присутствие в ее комнате.

Потом, когда все было кончено, анализ звонков не дал результатов, и меня посчитали всего лишь услужливым придворным. До самых последних дней.

Однако я постоянно обдумывал мотивы и следствия такого поведения. И пришел к выводу, что это не повредит нашему плану. После ее абсолютно непредсказуемого поведения последняя страница жизни, хоть и шокирующая, все же отдавала атмосферой неизбежности.

Апогей наступил почти одновременно с «фатальной автокатастрофой», как выражались истеричные папарацци. То, что пострадал только водитель, на котором не было ремня безопасности, ничуть не обескуражило репортеров. Термин «почти фатальная» был обусловлен тем предположением, что если бы водитель, пытаясь объехать фотографа на мотоцикле, сделал маневр раньше, скажем в туннеле Алма, где машина шла со скоростью более девяноста миль в час, гибель была бы мгновенной и неотвратимой. Так что в заголовках прослеживалась мрачная, хоть и извращенная логика. Пресса хотела сосредоточить внимание публики на том, что она могла бы погибнуть, пытаясь уйти от папарацци (преследование было, мягко говоря, легкомысленным, если не просто безумным).

История, которую им не удалось раскрутить. Хотя и временно. Что-то вроде репетиции главного события, когда все пришли к общему консенсусу: она умерла, потому что пыталась избежать излишнего внимания папарацци.

Однако я не верю, что она пыталась управлять обстоятельствами. Конечно, она своего рода манипулятор, как ни больно это признавать. Думаю, что она попросту шла ко дну. Ее маниакальная потребность быть в центре внимания стала формой одержимости и приносила ей только вред. Хуже того, вредила ее детям. И она это знала. Это оказалось ее самой страшной одержимостью, самым ужасным пристрастием, от которого не было ни лекарства, ни лечения.

Я пристально следил за ней, сначала из Лондона, потом из Вашингтона, и к тому времени, когда в середине августа они вылетели в Монтевидео, испытал немалое облегчение. Похоже, мы приступили к завершающей стадии.

Первая работа Карсона была в страховой конторе. Агентом. Он ее ненавидел. Когда Сара упорхнула на другой конец света и взяла с собой Аву, пришлось держаться за свое место. Ему хотелось накопить денег и поехать к дочери. Но ничего не вышло. Тогда он уволился и некоторое время путешествовал по стране. Работал на совершенно тупиковых работах: официантом и крупье в казино, служащим автостоянки. Бессмысленные и хлопотливые занятия. Как-то он пошел выпить вместе с прежним боссом, который в свое время сильно его донимал. И как ни странно, босс ему нравился, хотя больше всего напоминал увядшее растение, не получающее достаточно удобрений. После ухода Сары он вдвое увеличил рабочую нагрузку Карсона, что тот считал благодеянием.

– Знаешь, в чем твоя беда? – спросил босс. – Ты сноб.

Карсон знал, что это совсем не так. Он трудился на парковке ради заработка и прекрасно ладил с коллегами. К этому времени он неплохо освоил испанский. И плевать ему было на университетский диплом.

– Нет, – сказал прежний босс, – ты сноб. Вместо того чтобы пойти в аспирантуру, ты все бросил. Посчитал, что начать с низов и постепенно подниматься по служебной лестнице – это ниже тебя. Позволь сказать, что ты ошибаешься.

Карсон вернулся назад, в страховую компанию, не потому, что убедился в правоте старика. Просто отныне ему было все равно, чем заниматься. Каким бы скучным это ни казалось. И он не любил, когда его называли снобом.

Он окончил курсы диспашеров и с тех пор ничем другим не занимался, хотя успел сменить еще две компании.

– На прошлой неделе я ездил к семье, чей дом сгорел среди ночи.

Лидия сидела в качалке на террасе, а Карсон лежал рядом на боку.

– В подобных ситуациях, – я прибыл следующим же утром, – нужно понимать, что они испытывают. И приходится искать нужные слова. Их мир рухнул. А тут ты, с пачкой бланков.

– Что случилось? – спросила Лидия. – Весь дом сгорел?

– Неисправная электропроводка. Похоже, что так. Всегда нужно рассматривать версию поджога. Но можно многое сказать по тому, как ведут себя люди. Ты учишься читать мысли, понимаешь, кто лжет, у кого есть, что скрывать. Расследование непременно будет проводиться, но я заранее знаю, когда обнаружатся какие-то улики.

– Значит, твой прежний босс был прав? Это вовсе не такое скучное дело.

– Много бумажной волокиты, – пояснил Карсон. – Но есть и еще много чего. В прошлом году я рассматривал претензии университета. Они застраховали передвижную художественную выставку. Три месяца она находилась в студенческом кампусе: большие скульптуры из железного лома, дорожных табличек, шпал, рельсов, буферов. На газонах были расставлены двадцать четыре скульптуры. И одна пропала. Я еду в кампус, прямо к декану художественного факультета. Расспрашиваю ее и ее коллег, но они ничего не знают. Самая разумная теория такова – кто-то приехал на грузовике и увез скульптуру.

– Но что они будут с ней делать? – удивилась Лидия. – Кто поставит ее у себя во дворе, если она украдена?

– Верно. Я прошу декана показать место, где стояла скульптура, и мы идем на другую сторону кампуса. Там нечего смотреть, но я спрашиваю, что находится в ближайшем здании. Она отвечает, что мастерская, где вечно торчат рабочие. Я говорю, что хотел бы поговорить с ними. Хозяин мастерской ничего не знает, поэтому я прощаюсь и сажусь в машину, чтобы ехать домой. Но едва завожу двигатель, до меня доходит – хозяин что-то скрывает. Пока мы разговаривали, он ни разу не отвел взгляда. Люди, которые лгут, стараются поступать именно так. Потому что, по общему мнению, лгуны не могут смотреть людям в глаза.

– И что ты сделал?

Лидия соскользнула с качалки и уселась на террасе, скрестив ноги. Белая луна поднялась на розово-золотом небе. Птичка-мухоловка купалась в поилке Мадлен.

– Я возвращаюсь в мастерскую и говорю:

– По-моему, вы что-то хотите мне сказать. На этот раз парень оглядывается назад. Там, в конце комнаты, стоит длинный верстак, сделанный из металлических обрезков. Я спрашиваю.

– Где остальное?

Оказывается, Алессандро, один из рабочих, взял алюминиевый сайдинг, чтобы починить трейлер. Пабло посчитал, что из железнодорожной шпалы выйдет прекрасная каминная доска. Ничто не пропало. Они переработали груду металлолома в нечто вполне полезное.

Лидия рассмеялась:

– Молодцы! Надеюсь, у них не было проблем?

– Мы обо всем договорились. Иногда приходится ловить настоящих воров, но эти парни не таковы. А бывает, какой-нибудь плохиш затешется в страховую компанию. Есть такие компании, которые стараются не выплачивать ущерб, даже когда претензии справедливы.

– Какой ужас! – ахнула Лидия. – Представь, что твой дом сгорел и ты не можешь получить страховку!

– Ну да, – кивнул Карсон. Лег на спину и стал смотреть в небо на первые застенчивые звезды. – Воображение – часть нашей работы. Стараешься поставить себя на место пострадавшего. А теперь я думаю, что ты голодна, и представляю, как еду к «Динос» и беру пиццу. Как тебе идея?

Пока его не было, Лидия просмотрела журналы и в четырех нашла что искала. В сентябре ее сыновья организуют концерт в Гайд-парке. В день десятилетней годовщины гибели их матери… Она не испытала ожидаемого волнения. Только встала на колени перед диваном, на котором были разложены журналы, и уставилась на фотографии.– Спасибо вам, – громко сказала она. Концерт был прекрасной идеей, но больше всего она была благодарна за то, что их жизнь продолжалась.Руфус поставил передние лапы ей на колено, и она положила ладонь на его бок, ощущая, как быстро вздымается его грудная клетка. Подняла его и зарылась лицом в густую шерсть.Услышав стук двери, она закрыла журналы, бросила в стопку и пошла на кухню. И смотрела, как Карсон режет пиццу и раскладывает по тарелкам.– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал он.– И о чем же?– Думаешь, как тебе повезло иметь на побегушках такого красивого пижона. Угадал?– Что-то в этом роде, – хихикнула Лидия.Она поймала себя на мысли, что Лоуренс не одобрил бы всего этого. Она его подводит.– Я думала о том, что жизнь хороша. Все спокойно, ничто не раскачивает лодку. Хотелось, чтобы и впредь так оставалось.Карсон повернулся к ней:– В свое время ты, видать, немало пораскачивала лодку, верно? Но теперь все в прошлом, и тебе осталось только кресло-качалка.– Смотри, ты на достаточно близком расстоянии, чтобы получить пинок!– Или поцелуй.– Пицца остынет, – напомнила Лидия.– Я ее разогрею. Сейчас у меня на уме кое-что поинтереснее.

Позже они смотрели по телевизору ловко сляпанный детектив, скользивший по сознанию, как пинта полурастаявшего мороженого – по горлу. Когда фильм закончился, Карсон ушел в кабинет и принес конверт. – Посмотри, это последний снимок Авы. И отпечаток ее ручки.Лидия открыла конверт:– Сколько ей здесь? Три? Четыре?– Три с половиной.– Чудесная девочка. И эти хорошенькие маленькие зубки!– Раньше я так расстраивался из-за того, что Сара не хочет присылать мне письма или фото. Хотя бы раз в год. Но я отказался от родительских прав, и она ни разу не дала о себе знать.– Тяжело, должно быть…– Может, она и права. Может, так лучше. Сразу все оборвать. Должно быть, видеть издалека, как она растет, было бы труднее.– Не знаю, – покачала головой Лидия. – Ничего об этом не знаю. По крайней мере тебе известно, что с ней все хорошо.– Она могла бы найти меня, если бы хотела. То есть Ава, конечно. Ей уже двадцать пять. Взрослая совсем. Но если бы по-настоящему захотела, могла бы меня разыскать.– О, Карсон, да она, наверное, совсем о тебе не знает! Или думает, что не нужна тебе. Это все только запутало бы. Другое дело, если бы ты все эти годы общался с ее матерью.Он сел рядом с ней и обнял за плечи. Она сунула два пальца между пуговицами его рубашки.– Сара переехала, – пояснил он. – Мои письма вернулись. Телефон оказался отключен. Я думал пошарить в Интернете, но посчитал, что это должен быть выбор Авы. Ее решение.– Уверена, что Ава выросла хорошим человеком.Карсон свободной рукой сжал ее подбородок и притянул лицо совсем близко. Но, не сказав ни слова, тут же отпустил. Взял фотографию и отпечаток руки и положил в конверт.– А ты доверилась бы мне? При необходимости? Больше я ни о чем тебя не буду спрашивать.Жар, возникший в ее груди, стал распространяться по телу. В кончиках пальцев закололо.– Да, – выговорила она наконец. – Доверилась бы.

Наутро она вышла из двери дома Карсона, одетая во вчерашние джинсы и футболку, и на секунду остановилась на крыльце. Руфус поспешно взбежал на ступеньки посмотреть, что случилось. Лидия вдохнула пахнущий хвоей воздух. Раньше ей и в голову не приходило наслаждаться столь простыми вещами. Или выйти из дому в той же одежде, что была на ней вчера. Сейчас она была свободна делать все это. Интересно, бывшие заключенные тоже ощущают нечто подобное? Много лет спустя, отправляясь в магазин за очистителем канализации или включая электрочайник, вдруг задаются вопросом, как это вам позволяется поступать как захочется.– Что за глупости, – пробормотала она вслух, садясь в машину. Пришлось трижды запускать двигатель, прежде чем он заурчал. Только тогда она обернулась к Руфусу и пояснила: – Сравнивать себя с бывшим заключенным.Руфус заколотил хвостом о сиденье, словно в знак согласия, после чего лег и принялся украдкой жевать шов на чехле.Да, это, конечно, не тюрьма. Но выбраться оттуда оказалось не легче. В волшебных сказках принцесс всегда запирали в башнях. На самом деле нет ни башни, ни замков. Ты стоишь в стеклянных туфельках на верхней площадке хрустальной лестницы высотой в милю, и невозможно спуститься вниз, не сломав шею.

Лидия поболтала с Хэнком и Джулией, волонтерами, дежурившими в приюте, и еще раз объяснила, каких собак нужно прогулять. Хэнк все записывал огрызком карандаша и читал вслух каждое слово.– Спасибо, Лидия, – пробормотал он. – Вы прекрасно нас сориентировали.Он был постоянным волонтером, бывшим бальзамировщиком, работавшим у мистера Драйдена почти тридцать лет. Столь продолжительная близость к смерти выработала спокойно-смиренное отношение к жизни: полезное качество при работе с самыми трудными собаками. Временами он, казалось, двигался слишком медленно, но никогда ничего не упускал и никогда не суетился.Лидия вышла во двор, чтобы найти Эстер.Та сидела на корточках перед вольером в дальнем конце приюта. Туда сажали самых свирепых псов, чтобы попытаться их успокоить.Заслышав шаги, она выпрямилась. Лицо ее было мрачным.– Их следует отстреливать, – прошипела она.– Доброе утро. Кого? – уточнила Лидия.– Чертовых заводчиков, которые делают такое с собаками!Она показала на молодого питбуля, прижимавшегося мордой к проволоке. Из уголков губ стекала слюна.– Мы не можем его пристроить. Ни за что на свете. Эти псы натренированы на убийство. Я видела, как восьминедельные щенки пытались загрызть друг друга. Разве такое естественно?– И что с ним теперь делать?– Не знаю, – вздохнула Эстер. – Взгляни на это.Она пнула носком туфли какие-то ошметки на полу.– Я проходила с ним тест на совместимость. Убрала еду, он мне позволил. Потом сунула в воль-ер резиновую кошку, и он немедленно вцепился ей в глотку. Посмотри, что от нее осталось!– А если бы кошка была настоящей? Мы не можем рисковать!Она снова пнула останки несчастной игрушки.– Не знаю, что делать…– Я могла бы поработать с ним, – предложила Лидия. – Но даже в этом случае…– Я. НЕ. ЗНАЮ. ЧТО. ДЕЛАТЬ, точка, – отчеканила Эстер. – Скоро у нас кончатся деньги. Банк не хочет делать реструктуризацию долга.– Понятно. Необходимо что-то предпринять…– Придется устраивать «сладкие распродажи», – вздохнула Эстер. – Я сделала три миллиона баночек ежевичного желе, во всяком случае, мне так казалось, когда мы обходили округу с банками для сбора пожертвований. Я бы себя продала, но вряд ли кто-то купит. Как думаешь?– Я подумаю об этом, когда буду гулять с Топпером и Зевсом, – пообещала Лидия.

В обеденный перерыв Хэнк и Джулия пошли пить кофе. А Лидия и Эстер уселись во дворе на скамейке. – Куриный салат с пастой, – объявила Эстер, передавая ей контейнер. – Сегодня я пустилась в авантюры. Но на самом деле, просто рис кончился.– Когда я была моложе, относилась к собакам совершенно спокойно, – призналась Лидия.– Собака счастлива, когда счастлива ты, – пояснила Эстер. – Со временем это начинаешь ценить.– В детстве у меня была няня, которая привела с собой собаку. Она жила в доме, то есть няня, ну и собака, конечно. Помню, как ужасно я обращалась с несчастным животным. Это был пудель. Очень нервный маленький карликовый пудель. Однажды я высунула его из окна и угрожала сбросить вниз с очень большой высоты.– Кого ты ненавидела: песика или няню? – осведомилась Эстер.– Я не собиралась так поступать. И никогда бы не сделала. Но я постоянно выкидывала всякие штуки, чтобы в детскую пришел папа. Я отвратительно вела себя со всеми нянями после ухода мамы. Вообразила, что все они стараются занять ее место, и не собиралась этого допускать. Мне было шесть, когда она сбежала с другим мужчиной. Тогда я вбила себе в голову, что если действительно люблю маму, значит, наберусь храбрости вести себя так плохо, что ей просто придется вернуться. И я буду виновата, если этого не произойдет, потому что оказалась трусихой. Логика шестилетней девочки…– А ты видела ее? После побега?Залаяла какая-то собака, ей ответили другие, и Лидия переждала шум, как пережидаешь стук колес поезда.– Да, по уик-эндам. Жалкое зрелище! Она каждый раз плакала, когда видела меня и брата, и плакала, когда мы уезжали, а меня грызла совесть. Иногда я думала, чтобы лучше она умерла, чем убежала.– И тогда ты чувствовала себя еще более виноватой?– И тогда, и сейчас, – вздохнула Лидия.– Видишь ли, – сказала Эстер, показывая на Руфуса, покаянно опустившего голову и хвост, – когда дело доходит до собак, только один из вас мучается угрызениями совести, и это твой четвероногий друг.– Эй! – окликнула Лидия. – Руфус, что ты наделал?

Этого она так и не узнала, пока не села в машину, чтобы ехать домой. Оказалось, что спаниель сгрыз шов на чехле пассажирского сиденья и набивка вылезла. – Ах ты, скверный пес, – пожурила она его, но Руфус уже успел приободриться и принял невинный вид.Поплавав в бассейне, Лидия долго отмокала в ванне и пыталась читать купленную в аптеке книгу, но не дойдя до конца первой главы, сдалась. Встала, вытерлась и надела халат. В спальне на полке было еще несколько книг, которые она хотела перечитать. Взять хотя бы монографии об исламском искусстве, которые штудировала, когда встречалась с арт-дилером, специализировавшимся в этой области. Познакомившись с доктором, она накупила книг по анатомии. Во время последней встречи Лоуренс подарил ей несколько романов: большие толстые тома, написанные много лет назад. Он так верил в нее и считал, что она способна их усвоить. Ей хотелось, чтобы он оказался прав. Но никак не могла решиться и начать. А потом переехала из своего первого дома в Северной Каролине, и одна из коробок потерялась в дороге. Впрочем, чтение ради чьего-то удовольствия было не в ее характере. И сейчас она не собиралась идти в библиотеку и брать толстенное руководство по страховому делу.Лидия вырезала страницы из купленных журналов и спрятала в шкатулку, которую хранила в комоде вместе с письмами, документами, еще одним комплектом документов и всем тем, что не должен был видеть посторонний глаз.Потом она возилась в кухне, слушая радио и думая о разговоре с Эстер. Нужно найти способ поддержать приют. В округе второго не было. Если он закроется, что будет с собаками? Что будет с ними без Эстер и что будет с Эстер без них?

Ночью она проснулась и увидела, что Руфус стоит у ее подушки и трясется. – Что с тобой? – спросила она. – Что случилось?И в этот же момент услышала звон разбитого стекла. Сердце заколотилось так сильно, что она прижала руку к груди, словно пытаясь его успокоить. Поискала на тумбочке мобильник и вспомнила, что оставила его внизу. Соскользнула с кровати, осторожно, чтобы пол не скрипел. Снова прислушалась. Может, потопать, чтобы отпугнуть грабителей? Но если они набрались наглости, чтобы разбить окно, вряд ли так легко испугаются.Лидия на цыпочках подошла к комоду и отперла ящик. Он открылся с протяжным скрипом. Добравшись до дна шкатулки, Лидия нашла пистолет, купленный много лет назад, когда решила, что он обязательно пригодится, если женщина живет в доме одна. Лидия никогда не вынимала его из коробки, если не считать тех нескольких дней, когда училась стрелять. И сейчас проверила, заряжен ли он, или пули таинственно исчезли?Снизу снова послышался шум, слишком тихий, чтобы разобрать, что это такое. Она оказалась у двери спальни, прежде чем вспомнила, что спала голой. Пришлось красться обратно и брать халат. Руфус попытался выскочить из двери прежде нее, но она закрыла его в комнате и вышла на площадку.– Проваливайте из моего дома! – крикнула она и едва не пнула себя за дрожащий голос.– Убирайтесь! У меня пистолет!Стоило ли говорить это? Что, если грабитель тоже вооружен?– Тут ничего ценного нет, – добавила она, немного подумав.И чего она ждет? Может, вернуться в спальню и забаррикадироваться? Запереться в ванной? Дать ему время уйти? Вот как ей следовало бы поступить с самого начала. Пусть берет телевизор и тостер. Их можно легко заменить.Она на цыпочках прокралась в спальню, хотя таиться больше не имело смысла, подхватила Руфуса, вошла в ванную и заперлась. Руфус тихонько лизнул ей руку. Лидия настороженно прислушивалась, ожидая шагов на лестнице.Когда выносить все это не осталось сил, когда Лидии показалось, что она сейчас умрет от напряжения, женщина отперла дверь и бесшумно спустилась вниз. Перед собой она держала пистолет, но каждую секунду ожидала нападения сзади.Через открытые двери гостиной она увидела кухню. Лунный свет падал на сидевшего на стойке злодея. Наглая морда!Вперед с негодующим тявканьем вырвался Руфус и попытался достать белку, которая презрительно махнула хвостом и пулей шмыгнула в открытое окно. Зеркало, которое она сбила со стойки, серебряными брызгами лежало на полу.«О Господи!» – воскликнет Эмбер, когда Лидия расскажет ей эту историю на следующий день.

Лидия обошла дом, проверила окна, вернулась в спальню, хотя сон как рукой сняло, и попыталась оценить ситуацию. Если бы кто-то вломился в дом, неужели бы она стала стрелять? Неужели нет иного способа защитить себя? Какой смысл хранить оружие, которым не готова воспользоваться? В доме не было ничего ценного, только обычная недорогая электронная техника. Но грабитель-то этого не знал! Стал бы обыскивать дом и с каждой минутой злился бы все больше, потому что ничего не обнаружил, если не считать бумажника с несколькими банкнотами и всего одной кредиткой.А браслет? Она совсем о нем забыла! Тот самый, который был на ней, когда она прыгнула с яхты в море. В ее прежней жизни браслет не считался особенно ценным: скорее, купленная из мгновенной прихоти безделушка. Она уже не помнила, сколько заплатила за него. Но возможно, он стоил больше всего ее имущества, если не считать дома и машины.Браслет. Вот оно! Вот что она должна сделать! Поехать в большой город, найти ювелирный магазин и продать его!Ей не терпелось увидеть лицо Эстер, когда она принесет подруге наличные!

...

Я лелею надежду, хотя никогда не признавался в этом даже себе. Но это правда. И началось все давным-давно. А продолжается, возможно, дольше, чем я хотел бы… даже сейчас.

В моей жизни были женщины, глубоко мне небезразличные. Может, стоило бы жениться на Гейл. Мы обсуждали это. Я сказал, что готов. Она попросила не делать одолжений.

К разговору мы больше не возвращались. Но это еще ничего не значило. Я должен был приложить больше усилий. Я лелеял надежду. Какой абсурд! Что могло случиться? Побег принцессы с одним из служащих дворца?Вот я и дошел до сути ее проблемы. Оставив в стороне мои личные несовершенства, можно с уверенностью сказать, что ее отношения с мне подобным были бы менее нелепы и бессмысленны, чем с любым из тех, кого предпочитала она.Один из ее телохранителей, например. Довольно славный парень. Женат. Но трудно винить его за то, что не устоял против ее чар. И как бы все обернулось, если бы его не уволили, причем со всей поспешностью?Кавалерийский офицер. Вполне мог бы считаться неотразимым, но невозможно представить (хотя она представляла) их совместное будущее, в котором бы они шли по жизни рядом.И после развода лучше не стало. Кто мог бы терпеть ее? Только не тихий и порядочный доктор, исполненный решимости прожить спокойную и упорядоченную жизнь.Был ли другой королевский дом, за члена которого она могла бы выйти замуж?Нет, разумеется.Она была сыта по горло членами королевских семей.Миллиардер-финансист? Пойти по стопам Джеки Онассис?Она подумывала об этом. Конечно, ведь она – сверкающий драгоценный приз.Но она также представляла собой массу неприятностей, а миллиардеры, похоже, делились на два лагеря: тех, кто любил дорогие безделушки и не хотел, чтобы эти безделушки слишком уж бесцеремонно вмешивались в их жизнь, и тех, кто предпочитал жениться на своих интеллектуальных ровнях, но при этом не желал, чтобы жены доставляли им слишком много беспокойства. Отыскать человека, который стоил бы ее любви, означало найти такого, у которого была бы цель. А тот, у кого есть цель, не готов быть поглощенным или съеденным заживо ее всеобъемлющей славой.Она проводила время со своим темноглазым плейбоем. Но хотела чего-то настоящего.

...

Сегодня опять приходила Глория. Измерив давление, она обхватила мою руку мясистыми пальцами:

– Неплохо бы вас подкормить!

Мне нравится ее жизнерадостная грубость. Я ответил, что сейчас в моде стройность (по правде говоря, я сознаю, с какой скоростью ползу вниз).

– Я кое-что для вас сделаю, – сказала она.

Но что именно, не объяснила. Надела пальто и ушла. Я думал, что она отправилась покупать продукты, чтобы быстро сварить мне вкусный питательный суп.

Но она вернулась с пластиковым пакетом белковых коктейлей, которые употребляют бодибилдеры.

– Два раза в день после обеда, – велела она. – Не подведите меня.

Самое смешное то, что я не хотел ее подводить. И почти боялся увидеть ее разочарованные глаза.

Пока она сортировала лекарства и делала себе пометки, я сидел у окна, наблюдая, как собака гоняется за волнами на пляже.

– Пенни за ваши мысли, – объявила Глория.

Я ответил, что ни о чем особенном не думаю.

– Я не лезу в ваши дела, – заверила она.

Я пообещал рассказать ей любую тайну, если таковая появится.

Когда женщина спрашивает мужчину, о чем тот думает, а он отвечает «ни о чем», женщина досадует. А мужчина очень доволен, что о нем заботятся. По правде говоря, в большинстве случаев его мысли абсолютно ничем не заняты. Состояние совершенно чуждое женщинам, если только они не впали в полное отчаяние.

Но я думал о вечере, лет десять или около того назад, в Королевском оперном театре в Ковент-Гардене. VIP-мероприятие со знаменитыми гостями, певцами и танцовщиками. И она решила устроить сюрприз, который от всех держала в тайне. Я знал, что она уже несколько недель репетирует танец – балетный, но на поп-музыку. Когда она выскользнула из королевской ложи, чтобы переодеться, я больше не смог смотреть на сцену. Не сводил глаз с принца, и когда ее благодарили овацией и несколько раз вызывали на сцену, его лицо окаменело. Тогда она была еще очень молода и влюблена в мужа, но чем больше публика любила ее, тем безжалостнее он выбрасывал ее из сердца.

На следующий день я провожал ее в дом престарелых. Но еще утром она заливалась слезами.

– Всем понравилось, верно? Всем, кроме моего проклятого муженька.

Я наверняка сказал что-то ужасающе-назидательное, потому что она разнесла меня в пух и прах. Я не понял главного. Вернее, не захотел понять. Она танцевала для него.

Дом престарелых находился в предместье Лондона. Старики собрались полукругом в гостиной. Когда она вошла, раздались нестройные аплодисменты, охи и ахи, и я помню, что подумал, как это должно быть тяжело: заслужить обожание незнакомых людей и встречать холод и равнодушие в собственном доме.

Она весело болтала, не выказывая ни малейшего признака утренних страданий. Честно говоря, я и не верю, что она их скрывала. Просто искренне погрузилась в старческие переживания и болезни. Когда одна женщина, упомянувшая о том, что пятьдесят лет назад потеряла мужа, разрыдалась, она погладила ее по щеке.

Калека, прикованный к креслу, неожиданно громко запел, заглушая разговор.

Дамы смущенно закудахтали, но их высокопоставленная гостья осталась абсолютно невозмутимой. Мало того, подхватила мелодию. Комната заполнилась надтреснутыми голосами, выводившими «Меловые скалы Дувра», за которыми последовало исполнение когда-то известного хита «Один чарующий вечер».

В комнате не осталось сухих глаз. И моих в том числе.

Она была звездой. Во всем. Интуиция редко ее подводила. Если, разумеется, речь не шла о мужчинах в ее жизни.

...

Три недели и два дня до того, как я сяду в самолет, чтобы снова ее увидеть. Чем она занимается? Как проводит время? А как провожу его я? Ни разу не сел за книгу.

Три недели и два дня. Я словно шестилетний мальчик, считающий минуты до следующего дня рождения!

...

Сегодня я спросил доктора Пател, верит ли она в жизнь после жизни.

– Я индианка, – напомнила она. – И верю в реинкарнацию.

Меня восхищал вызов, сверкавший в ее вишнево-карих глазах. Странно, почему я раньше не замечал, как она красива!

Она ждала, пока я подниму свою интеллектуальную дубинку. Вместе мы заменяем настоящий дискуссионный клуб!

Я ответил, что тоже верю в реинкарнацию. Но в подробности не вдавался. Думаю, что оскорбил ее, и она решила, будто я подшучиваю над ней. Может, мне следовало сказать, что я верю во второй шанс.

...

Я постоянно торчу у окна или хожу на прогулки. С целью «прояснить голову». Тоже мне, пустая надежда…

Я пытаюсь все разложить по полочкам. Какая причина должна быть первой в списке? Перечисляю их в уме снова и снова. Но какой в этом смысл? Какая разница?!

Достигну ли я точки окончательной ясности, если запишу все по порядку?

Именно этот вопрос я привык задавать. Мысли, изложенные на бумаге, обостряют способность логически мыслить. Наружу выплывают слабые места в доводах.

Беда в том, что не все причины были верны.

Она считала, что за ней охотятся. Доказательством, по ее мнению, служила смерть несчастного парня, телохранителя, которого уволили со службы, после того как их отношения были раскрыты. Он погиб в мотоциклетной аварии. Или «аварии».

Она никогда не говорила об этом без того, чтобы не начертить пальцем кавычки в воздухе. Вот как далеко они способны зайти! Вот какими безжалостными могут быть!

Я не всегда понимал, кто эти «они». Подозреваю, что ей это тоже было не совсем ясно. Хотя иногда она показывала пальцем на своего свекра. Никогда на свекровь, которая в силу своей роли просто обязана оставаться вне подозрений!

Было ли это чистой паранойей, когда она велела проверить Кенсингтонский дворец на жучки (я сам рекомендовал фирму) или осматривала машину, боясь обнаружить маячок? Не могу сказать точно. Но чувствовал, что обнародование подслушанных телефонных разговоров с любовником – это подстава, чтобы уравновесить ситуацию после того, как ее муж был равным образом опозорен. Она всегда думала прежде всего о детях. Но тогда они были слишком маленькими (восемь и десять, по-моему), чтобы что-то понимать. Все еще ограждены собственной юностью.

Я настоятельно советовал ей не отказываться от королевского покровительства. Хотя знал, насколько она упряма. К тому же она все решила. И не могла вынести ощущения того, что они постоянно за ней следят. Она хотела стать свободной. И была уверена, что существуют силы, желающие ее смерти. Это предположение она с пугающей частотой повторяла в моем присутствии. И не только в моем. Но и других доверенных лиц. К сожалению, последние не всегда оправдывали свое звание: вода на мельницу «теоретиков заговора».

– Лоуренс, неужели не видите? – спокойно сказала она однажды, когда мы гуляли в саду Кенсингтонского дворца и уселись в обвитой клематисом беседке.

– Я всегда была для них пятой спицей в колеснице. Помехой. Я не уйду тихо, и это доводит их до безумия. Они считают, что мне стоило бы лечь и умереть.

Я заверил, что они, конечно, ее недооценивают. Мне всегда было трудно не запутаться в ее точках зрения на мир: когда мы беседовали, я тоже говорил «они» и «их».

– Все намного хуже.

Она потянулась к фиолетовому цветку и принялась обрывать лепестки.

– Не стану делать этого им в угоду. Поэтому им придется все устраивать самим. Скажем, я куда-то еду, и тормоза внезапно откажут. Нечто такое, что выглядело бы вполне невинным. Когда все случится, вы сами не поверите, что это убийство, верно?

Услышав это в первый раз, я растерялся. По-моему, даже разинул и тут же закрыл рот. Молча. Она посчитала это ужасно забавным.

– В чем дело? Нет сил что-то сказать? Послушаем же вашу идеально правильную речь!

...

Интересно, верит ли все еще она этому? Издалека, оглядываясь назад… неужели она не понимает, как это все абсурдно.

Не самая лучшая причина, чтобы планировать побег. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, она мне таковой не кажется. Должно быть, она заблуждалась. Но разве можно жить спокойно, чувствуя, что тебе постоянно грозит опасность? Не то чтобы она была трусихой, скорее наоборот, но желание избежать смертельной опасности, реальной или воображаемой, вполне понятно. И что еще важнее, она была убеждена, что мальчики все равно потеряют ее, рано или поздно. И если она не скроется, ее попросту убьют.

А вот эти причины были вполне реальными.

Постоянные разоблачения прессы. Постоянный интерес публики… даже не знаю, с чего начать. Она жила с этим так долго. Неужели нельзя было выносить это бесконечно? Возможно, этот вопрос основан на том, что со временем каждый приобретает иммунитет к подобным вещам. Интересно, кому это под силу? Мы думаем так, когда видим журналы и газеты полные откровенных статей о старлетках-однодневках. Такова цена славы, говорим мы себе и не понимаем, что это вовсе не так.

А по моему твердому мнению, она никогда не воспринимала это спокойно. После объявления о разводе (то есть формальном разъезде) все адские псы были спущены с поводков.

– Подними свою гребаную башку и веди себя как принцесса! – завопил кто-то из фотографов: он не сразу сумел сделать желаемый снимок. Потому что она смотрела в землю.

По телефону она плакала. Папарацци стали говорить ей гадости, чтобы заставить ее расплакаться. За снимок заплатят дороже, если в глазах жертвы стоят слезы. Иногда она в ярости бросалась на них.

– Будьте выше, – советовал я.

Словно она могла функционировать, как робот, не подверженный обычным человеческим эмоциям.

Как-то субботним утром мы с Гейл (незадолго до расставания) вышли купить газету, чтобы почитать в кафе за завтраком. Пока я платил за «Таймс», Гейл остановилась перед таблоидом.

– Какая мерзость, – пробормотала она, покачивая головой и разворачивая газету, чтобы взглянуть на разворот. – Даже не знаю…

Она снова покачала головой и протянула мне таблоид, возможно, думая, что я захочу его купить. Я сунул газету обратно на стенд. Но мысленно читал и перечитывал заголовок: «Вот они, целлюлитные ноги принцессы».

Они застигли ее в тот момент, когда она бежала из тренажерного зала к машине: эта игра в кошки-мышки происходила каждое утро: она ехала из дворца в обычный тренажерный зал, где ее уже сторожили фотографы.

Насчет целлюлита… весьма голословное утверждение.

Я знал, что сейчас последует звонок, и не ошибся. Взял мобильник, вышел на улицу и стал говорить, одновременно наблюдая за Гейл, сидевшей за толстым стеклом с чашкой капуччино в руке.

Больно ли ей было? Разумеется. Мелочная злоба ранила ничуть не меньше.

– Они достают меня даже по таким пустякам, – сказала она.

Когда я работал на нее, мне часто казалось, что, будь у нее хороший пиар-отдел, ничего подобного никогда бы не случилось. Мы сумели бы ее защитить. Превратить в Марлен Дитрих, королевскую версию кинозвезды. Окутать ее тайной и холодно-ледяной иконографией. Контролировать повестку дня и устанавливать тон общения.

Но мы больше не живем в таком мире. И она не такая женщина. Бисексуальность Дитрих большую часть ее жизни оставалась тайной. Лидия, как я должен привыкнуть называть ее, видя, что ее секреты не раскрыты, спешит раскрыть их сама.

И эти порывы только усиливались. Не все они были плохими. Она так мужественно говорила о своей булимии, что мое восхищение достигло новых высот. Однако каждый раз упоминая об этом, она заново ворошила муравейник. Превратила себя в легкую добычу.

Никаких границ не осталось. И Лидия кормила чудовище, которое едва ее не уничтожило. Сначала она думала, что сможет его приручить, вышколить, заставить подползти на коленях и молить, но, очевидно, это было не так. И все же ей приходилось кормить его все чаще. Конечно, она любила видеть свои фотографии в газетах. Почти каждый день просматривала их и расстраивалась, когда вдруг не находила ни одной.

Конечно, она вела свою тактику, не упуская случая позировать фотографам, чтобы публика ее не забывала, или стараясь всячески затмить бывшего мужа. Наркоман может вколоть себе лишнюю дозу, чтобы пережить трудные времена, но, боюсь, при этом он так и останется наркоманом.

Это пугало ее.

– Есть только один способ все прекратить, – твердила она. – Пока я здесь, это будет продолжаться и продолжаться.

...

Лидия, Лидия, Лидия…

Ну, вот… как влюбленный подросток…

Я просто акклиматизируюсь к новому имени. Оно легче соскользнет с языка, когда я увижу ее, вне всякого сомнения, в последний раз…

Я слишком устал, чтобы писать сегодня.

...

Утром голову разрывала слепящая боль, но сейчас мне немного легче. Я, кажется, оправился… не в прямом смысле слова, конечно.

Она не останется в Северной Каролине. Не знаю, куда отправится дальше. Но я предложил несколько мест и, что важнее всего, подчеркнул, от каких нужно держаться подальше. В основном старые призраки: Хэмптонс, Мартас Вайнярд, Нью-Йорк. Я убежден, что ее никто не узнает, но если она увидит кого-то из старых друзей, то очень расстроится. Я разработал для нее легенду, которой следовало придерживаться в разговорах с соседями. Просто и красиво: она недавно развелась с мужем-американцем (забыл, где она должна была с ним жить, но достаточно далеко, чтобы избежать расспросов) и теперь хочет насладиться уединением и спокойствием деревенской жизни, прежде чем вернуться в Англию. Якобы когда-то, еще до развода, они проезжали через эту часть штата, и Лидия была потрясена красотой тех мест.– О Боже, это так скучно… – высказалась Лидия.Я ответил, что она может приукрасить историю, как ей захочется.– Я сделаю все, как вы говорите, – сказала она.Я ответил, что это будет впервые, и она улыбнулась.

...

Сегодня утром доктор Пател стала расспрашивать меня о ней.

– Расскажите о вашей бывшей нанимательнице, – попросила она.

Я не совсем понял, о ком она, поэтому вопросительно уставился на нее. По крайней мере попытался. Недавно, чистя зубы, я посмотрел в зеркало и увидел, что не могу поднять брови. Не знаю, почему это должно было меня расстроить, но я огорчился.

– Ее королевском высочестве принцессе Уэльской.

Доктор Пател обожает соблюдать формальности. Настаивает на том, чтоб обращаться ко мне «доктор Стендинг», и я перестал просить ее звать меня по имени.

Я ответил, что титул ЕКВ у нее отобрали после развода. Доктор Пател восприняла новость как личное оскорбление.

Насколько помнится, я никогда не упоминал об этой части своей жизни моему специалисту по мозговым опухолям. И теперь спросил, откуда она узнала.

– Видела сканы вашего головного мозга. Там все есть. Вся ваша история.

Я смеялся и смеялся, хотя шутка того не стоила, но она, похоже, была довольна.

– Как, доктор Пател, – сказал я, – полагаю, вы только что пошутили?

– Она была хорошей матерью? Или только позировала на камеры?

Я заверил, что это не было позой.

Доктор Пател кивнула, признавая мой авторитет в этом вопросе. Потом вновь перешла к делу и предложила мне подумать либо о постоянно живущей в доме сиделке, либо о хосписе, во всяком случае, в последние дни.

– Мне начинать думать прямо сейчас? – спросил я.

– Не сейчас. Но скоро.

Грабовски постучал в окно машины, и мужчина, читавший газету, завел мотор, еще не успев ее свернуть.

– Ведешь наблюдение? – осведомился Грабовски, показывая на заднее сиденье микроавтобуса, где были свалены сумки с фотоаппаратурой. Из багажника высовывалась складная лестница.

– Джон Грабовски? – спросил человек в белой футболке с мультяшным кроликом и слоганом «Хип-хоп мертв». Футболка так туго обтягивала его, что Граббер видел очертания кольца в соске.

Машина была припаркована перед отелем. Грабовски заметил ее, когда шел домой после ленча. Может, парень вошел в дом и до смерти перепугал миссис Джексон своим пирсингом и тем, что сказал ей?

– Насколько я понял, тебя послал Тинни?

– Нет, – буркнул парень, выходя из машины. – Сказал мне, где вы остановились. Но не посылал. Я сам хотел встретиться с вами. С легендарным Граббером Грабовски.

Он протянул руку. Грабовски проигнорировал жест и оглядел улицу. Ему совсем не хотелось, чтобы его заметили в обществе этого парнишки, на котором крупными буквами было написано «папарацци». Впрочем, в здешних местах они не распознают акулу пера, даже если она пооткусывает им носы. И все же ему стало не по себе.

– Едем, – бросил он. – Твоя машина.

Лучше убрать отсюда фургон, потому что здесь есть по крайней мере одна особа (возможно), которая сразу нас вычислит, если, конечно, вздумает пройти мимо.

– В Джейнсе есть бар, который тебе понравится, – сообщил Грабовски, устраиваясь на пассажирском сиденье.

Он не знал никаких баров, но что-нибудь найдет. И тогда он выяснит, что происходит. Он уже догадывался, вернее, сложил два и два в ту минуту, как увидел фургон.

Тинни снова ему звонил:

– Что с тобой, Граббер? Что тебя удерживает? Говорю тебе, старина, у меня работы больше, чем я успеваю делать. Знаешь, что тут творится?

Он наскоро прочитал список. Актриса, попавшая в наркологическую клинику. Поп-принцесса, выбрившая голову. Наследница сети отелей, оштрафованная за превышение скорости в нетрезвом виде, которой грозит тюрьма.

– Послушай, старик, этот 2007 год войдет в историю. Год, когда все девчонки слетели с катушек. Так ты в доле или как?

Граббер заверил, что уже едет.

– Ты это говорил в прошлый раз.

Тинни помолчал.

– Чем ты занимаешься? Что держит тебя за яйца в как там его… Кенсингтоне?

Граббер наскоро сочинил правдоподобную историю, но Тинни что-то учуял. Поэтому сегодня газетная крыса и торчала у отеля.

Но парень зря тратил его время. И Граббер скорее всего тоже зря тратил свое. За последние несколько дней он не думал ни о чем, кроме Лидии. Незаметно провожал домой с работы, когда она по средам ехала в город на ленч, следовал за ней по улице, где она покупала сандвичи, а потом – в магазин одежды. Уходя из приюта, она что-то крикнула седовласой даме, и голос был не тем, каким его помнил Граббер. Он не сильно отличался, но был не таким. А вот от смеха по спине у него пробежал холодок. Иногда на этой работе приходится думать именно спиной.

Они уже въехали в Джейнс, и Грабберу пришлось поискать глазами бар.

– Сверни направо, – велел он. – Думаю, это здесь.

Он вспомнил парня, одержимого Джеки Онассис. Она обратилась в суд, и парню запретили приближаться к ней ближе чем на пятьдесят футов. Но он продолжал ее снимать. Каждый день оказывался в доме, где она жила. Его снова притянули к суду, однако он не смог остановиться. Псих, конечно. Но Граббер понимал, что он чувствовал.

– Ну вот, паркуйся, – сказал он. – Я ставлю пиво.

Парень вошел в бар и придвинул табурет. Его походка была расслабленной, словно кости не скрепляли суставы, и это действовало Грабберу на нервы.

– Что ты хочешь узнать? – прямо спросил Граббер.

Парень ухмыльнулся:

– Да ничего. Просто хотел познакомиться. Слышал истории о том, что вы делаете классные снимки.

Чушь собачья! Неудивительно, что Тинни старается заманить его в ЛА. Этот дурачок не способен смазать собственную задницу целой пачкой масла.

– Да? – спросил Грабовски. – Какие именно?

– Те, где она беременная и в бикини, верно?

– Слушай, клоун, – процедил Грабовски.

– Вообще-то Хад.

– Слушай, Хад, я в жизни не делал подобных снимков. Так что это был не я.

Такие вопросы выводили его из себя. Но откуда это знать парню, выросшему в эпоху, когда актрисы позировали голыми, с разбухшими животами. Все, что угодно, лишь бы попасть на журнальную обложку!

Он и не представлял, какой вонью несло от этих снимков.

Граббер мог бы делать такие, но не делал. У него тоже были свои принципы!

– Точно, – пробормотал парень и неловко поскреб пальцем кольцо в соске.

– Итак, хватит мне лапшу на уши вешать. Это Тинни тебя послал. Верно?

Крысеныш долго раздумывал, прежде чем ответить:

– Да. Тинни говорит, вы бы тут не торчали, если бы не унюхали что-то жареное. Сказал, вы что-то нащупали.

Грабовски приложился к бутылке.

– И это он рассказал тебе о снимках. Ты хоть знаешь, кем она была?

– Ну… примерно, – пожал плечами Хад.

– Видимо, память у Тинни короткая. Но можешь остаться. У ЛА ничего нет на Кенсингтон.

– Правда? – выдохнул крысеныш, подавшись вперед. У него были длинные, как у коровы, ресницы. А когда он говорил, почему-то высовывал язык. Граббер едва устоял перед порывом вырвать кольцо из соска.

– Конечно, пока здесь вроде бы тихо, но я расскажу тебе, что происходит.

– Мы могли бы работать командой, – с надеждой предложил парень.

– При условии, что дальше тебя это не пойдет, – предупредил Граббер. – Даже Тинни не говори, иначе утечка неминуема.

– Клянусь.

– Знаешь то место, где я остановился?

– «Ночлег и завтрак»?

– Соображаешь. В соседней комнате живет Мадонна.

Парень дернулся. Но этого оказалось недостаточно, чтобы завести его. Видимо, Мадонну он снимал регулярно.

Грабовски оглядел стойку бара, якобы для того, чтобы проверить, что их не подслушивают.

– Она здесь, и угадай, кого трахает.

– Кого?

– Клянись жизнью своей матери.

– Клянусь. Обещаю, вы не пожалеете.

– Теперь мы команда, – сказал Грабовски. – Ты меня не подведешь?

– Черт возьми, мы чертова команда!

– Я тебе верю, – кивнул Грабовски и наклонился к уху парня.

– Она трахает Хью Хефнера.

Он сделал паузу, ожидая, пока до парня дойдет.

– Хью Хефнера, Санта-Клауса и семерых гребаных гномов в кенсингтонском отеле. Только никому не говори.

Последовала еще одна долгая пауза, в течение которой крысеныш решал, как отнестись к тому, что с ним обошлись, словно с полным кретином, коим он и являлся.

Потом он рассмеялся.

– Дерьмо! Говорил я Тинни, что это бред. Ехал сюда в долбаную глушь. Сел в машину и рванул прямо сюда. Останавливался, только чтобы отлить.

Грабовски решил, что был слишком жесток с парнем. В конце концов, крысеныш всего лишь шестерка Тинни.

Они выпили еще по пиву и еще, и Грабовски неожиданно обнаружил, что рад компании. Слишком много времени он провел в одиночестве. Может, поэтому и гоняется за призраками по всему дому. Они обсуждали камеры и объективы. Парень хотел знать, что использует Граббер. «Кэнон», разумеется, от тридцати пяти до пятисот миллиметров. Зарядные устройства «Кэнон». Аккумулятор «Квантум Турбо». «“Блиц” Никон». Парень сказал, что иногда пользуется наладонником.– «Мишени» даже не знают, что их фотографируют.Он воображал, будто сказал новое слово в фотографии.Когда он захотел услышать о легендах, Грабовски охотно пошел навстречу.– Слышал о Жаке Ланже? А, не важно. Он хотел снять принцессу Каролину Монакскую, сдающую школьные экзамены. Пробрался в классную комнату, спрятав «Минокс» в пачке сигарет. Креативность! В те дни не было наладонных компьютеров!– Здорово! – восхитился парень. – Я в жизни не слышал о «Миноксе»!– А знаешь, как я подружился с твоим боссом? На Некер-Айленде. Знаешь, где это? Виргинские острова в Британии. Этот находился в частном владении. Так что все папарацци оккупировали соседние острова и каждый день выходили на лодках в море, чтобы сделать снимки. Да, это была она. Вижу, ты умнее, чем кажешься. Она устроила десятиминутную фотосессию, после которой нам всем полагалось оставить ее в покое. Там была и американская команда телевизионщиков и фотографов. Самые шикарные парни в городке. Нанимали подводную лодку за шестнадцать тысяч долларов в день. Думали, они нам нос утрут! Проплывая мимо Некера, они просили капитана поднять перископ. Это подводная лодка для наблюдений за рыбой. Не боевая. Мы с Тинни умирали над ними со смеху.– Тинни хочет, чтобы вы приехали в ЛА. Велел мне скрутить вас и привезти с собой.– Я скажу Тинни, что ты из кожи вон лез.– Так что же вы здесь делаете? – поинтересовался парнишка.Он рассказал ему то же, что и миссис Джексон. Что работает над проектом фотоальбома «Малые города США и Англии» в подражание Роберту Франку. Фотографии и текст Джона Грабовски.Парнишка никогда не слыхал о Роберте Франке. Как, возможно, о Брассае и Картье-Брессоне [5] . В этом бизнесе больше не было места для искусства. В свое время Граббер продал немало некачественных снимков, и был рад деньгам, но все же прошел старую школу, и всегда мог загнать в рамку фото, оказавшееся не в фокусе.Грабовски вздохнул и заказал еще пива.– Если снимаешь людей без их позволения, кто же ты после этого? – спросил он.– Не знаю. Папарацци.– Может быть, – кивнул Грабовски, – но помни, что люди на снимках Роберта Франка тоже не собирались на них попадать. И не подписывали разрешение на съемку.Парнишка засунул руку в миску с арахисом. И бросил в рот несколько зернышек.– Иногда люди бывают очень заносчивыми, когда я объясняю им, чем занимаюсь. Тогда я говорю, у меня есть фото той актрисульки, которая трахается на пляже, и они говорят: «О, дай-ка посмотреть».– Еще бы! – воскликнул Грабовски. – Кстати, что ты сказал моей квартирной хозяйке? Что ищешь меня?Парнишка оскорбленно закатил глаза к небу.– Я не вчера родился! И вообще не входил туда. Я никуда не вхожу, пока не узнаю точно, кого могу там найти.– Молодец, – похвалил Грабовски.Было уже начало шестого, и бар постепенно наполнялся рабочими со стройки. Любопытно, что у всех у них на лбах были красные полосы, оставленные жесткими касками.Придется придумать, что делать с Лидией. Может ли он что-то сделать, чтобы не отпугнуть ее? При условии, что он не совсем спятил. По крайней мере фотограф, преследовавший Джеки Онассис, не был одержим призраком. Но Грабовски просто не может уехать. Иначе его всю оставшуюся жизнь будет мучить мысль об упущенной возможности. Голубые глаза, зеленое колечко вокруг правого зрачка, знакомая походка, смех, от которого все внутри сжимается. Не так много признаков. Но вместе они удерживали его крепче корабельного каната.– Не хочу совать нос в чужие дела, – начал Хад. – Коровий язык облизал нижнюю губу. – Я не из таких. Никогда не теснил кого-то машиной. Никогда не вламывался в чужие дома. Просто делаю свое дело. Живи и дай жить другим, вот мой девиз.Наступил вечер, и Грабовски не знал, как убить время. Сидя на кровати, он перебирал четки. Потом бродил по комнате.Нужно что-то решать. Стоит ли преследовать ее дальше, или все это глупость несусветная?– Возможно, это она. Возможно. Но как это доказать? Как выяснить? Если он прав и начнет расспрашивать обитателей города, она исчезнет, как только об этом услышит.– Терпение, – сказал он себе. – Думай об этом как о повседневной работе. Слежке за мишенью. Конечно, слежка может быть самой длинной в жизни, но все окупится…Его почти тошнило от возбуждения. Может, Кэти примет его?Теперь он бежал впереди себя.Он не мог начать расспросы в городе. Но вполне способен начать расследование дома.Грабовски позвонил:– Ник! Знаю, что уже поздно, но мне нужно, чтобы ты кое-что сделал.Ник служил в полицейском архиве и неофициально подрабатывал у Грабовски. У него был просто талант выкапывать нужные документы, знать, где и что искать. Из всех людей, которым платил Грабовски, – швейцаров, официантов, нянь, пиар-агентов, водителей, – Ник был самым полезным.– Это тебе дорого встанет, – откликнулся Ник: его стандартный ответ. Хотя Грабовски все эти годы звонил ему в любое время суток, он никогда не заставал его спящим.– Лидия Снейрсбрук, – коротко бросил он. – Лет сорока пяти-пятидесяти. Найди все, что сумеешь.– А именно? – уточнил Ник. – Только имя, никакой даты рождения? Ничего больше? Что ты ищешь?– Сам не знаю. Имя очень необычное. Сначала узнай, сколько существует людей с такой фамилией.– Значит, проверю главный ЗАГС. Все Лидии Снейрсбрук, рожденные между, скажем, 1955 и 1965 годами. И что потом?– Понятия не имею, – вздохнул Грабовски. – Позвони, как только что-то узнаешь.

...

Хорошая мать… Да, она была хорошей матерью. (Все чаще и чаще я испытываю искушение писать о ней в прошедшем времени.) Удивительно, но именно в этом заключалась одна из причин ее исчезновения. И здесь есть свои сложности и особенности.

Она считала, что от нее в любом случае избавятся, оставив детей без матери. Конечно, этого было бы недостаточно. Она согласилась бы жить в страхе, будь это во благо сыновей…

Но в ней постоянно росло убеждение, что ее присутствие вредно для мальчиков. Убедила себя, что окружавшее ее безумие разрушает их жизнь. И при этом твердо верила в то, что, как только пыль уляжется, она снова увидит сыновей.

...

Вчера я лежал несколько минут, думая о том, что сейчас сяду за дневник, но заснул, а когда проснулся, мозг словно заволокло туманом, пока не наступило время ложиться спать.

Я все еще валялся в постели, когда пришла Глория. И позвонила трижды (она забыла ключ), потому что я не хотел открывать, пока не надену халат, который оказалось довольно трудно найти и еще труднее надеть.

– Нужно договориться, когда я приду на следующей неделе, – объявила она после того, как мы закончили наш ритуал. – И через неделю тоже.

Я пробормотал что-то насчет того, что, возможно, меня здесь не будет.

– Конечно, будете, – отмахнулась она, считая, что я предсказываю собственную кончину.

Я объяснил, что собрался лететь в Вашингтон закончить свои исследования в Библиотеке Конгресса.

– Прекрасно, – одобрила она, словно я заговорил о поездке в Диснейленд, отложила ручку и опустила руки на лежащий на коленях ежедневник. Ладони были почти такими же большими и квадратными, как страницы.

– А что по этому поводу говорит доктор Пател?

Мой уклончивый ответ заставил ее поджать губы.

– Надеюсь, вас кто-то будет сопровождать?

Я ответил, что было бы неблагоразумно лететь в одиночку, тем самым избежав прямой лжи.

– Ваша сестра… Патрисия, верно?

Я объяснил, что она звонит мне каждый день. Так оно и было. Я постоянно оттягивал ее приезд, но, возможно, сдамся, перед тем как лететь в Штаты.

...

Изучил ли я собственные мотивации? Возможно, недостаточно. Разве не волнительно выполнять тайную операцию, вместо того чтобы проводить последние дни погребенным под грудой книг? Мою заключительную операцию, с тех пор как в юности я был переведен из МИДа в Интеллиджент Сервис.

Я воспользовался скромной маскировкой (бородка и очки, и то и другое – мои собственные) на Ресифи, пока ждал подходящего момента. В городе было полно папарацци, и, вполне возможно, кто-то мог узнать во мне бывшего личного секретаря.

С одним я столкнулся на причале, когда нанимал шлюпку. Не будь я уже мокрым как мышь (солнце просто жарило), наверное, весь бы покрылся потом. Первой мыслью было, что если я узнал его, значит, и он узнает меня (совсем, как ребенок, уверенный, что если он закроет лицо, то станет невидимым).

Но в этот момент включилась моя выучка. Я не мог уйти, не выяснив, существовала ли хоть какая-то возможность, что меня разоблачили.

Я подошел к нему и показал на камеру:

– В соседней бухте пеликан кормит птенцов. Полагаю, вам это интересно. Вы снимаете животных?

Он быстро оглядел мою рубашку с гавайским рисунком, голые коленки… увидел перед собой бородатого, очкастого орнитолога, не интересующегося человечеством.

– Нет, приятель. Поболтайтесь тут немного и найдете нечто более волнующее.

Я рассказал Лидии об этом маленьком приключении. Она способная ученица. Любо-дорого было поглядеть, как она показала журнал своему пластическому хирургу. Думаю, с ней все будет хорошо.

...

Книга не идет. Вчера я прочитал первые три главы и поморщился от шаблонных фраз.

Мне все равно. Мое наследие – не то, что покоится между обложками книги. ОНА живет в этом мире, и я вполне могу этим довольствоваться. Я все сделал правильно. По крайней мере мне так кажется.

Что она будет делать?

Мы обсуждали возможные области работы.

– Я ни на что не гожусь, – пожаловалась она.

Я категорически не согласился и попросил вспомнить обо всем накопленном опыте, о всех приобретенных умениях, о всех природных талантах.

С финансовой точки зрения (я разработал бюджеты, и она действительно слушала, когда я все объяснял) ей не придется работать долгое время, но я полагал, что работа поможет ей адаптироваться. Без нее Лидия начала бы растравлять свои раны, впала бы в очередную одержимость или просто умерла от скуки.

Мальчики… я собирался писать о них и отвлекся. Они были главной причиной.

Я увижу ее менее чем через две недели. Мои вещи уже собраны.

...

Этот день я опять провел у окна. Размышляя. Вспоминая давно прошедшие времена. Сцены из своего детства… Школа, прогулки по саду, рождественские праздники, выложенные голубыми изразцами стены анкарского консульства, обед из паштета с хлебом в Провансе вместе с Гейл в наш первый отпуск.

Смешно, как всякие мелочи долго сохраняются в памяти! Ничего не значащие, не имеющие формы и смысла, и все же это жизнь!

* * *

Мальчики. Как может любая мать покинуть своих детей? А она преданная мать. Нет. Не игра на камеру. Хотя иногда приходилось изображать веселую добрую мать в кругу семьи. А муж по сравнению с ней выглядел таким чопорным!

Она страшилась самой мысли потерять их.

– Лоуренс, неужели вы не понимаете, что происходит? Они стараются разлучить меня и мальчиков.

В первое Рождество после официального разъезда ей пришлось оставить мальчиков в Сандрингеме. Она провела праздники одна в Кенсингтонском дворце.

– Они дали знать, когда я могу забрать мальчиков, а когда не могу. Словно они не мои дети, а собственность короны.

И она, по-своему, была права.

– Сначала они отняли мой титул, теперь пытаются забрать мальчиков.

...

Вполне естественно, что проблемы росли. Мальчики разрывались между отцом и матерью. Думаю, они стыдились признать, как любили проводить время в Балморале с отцом и бабушкой (место, которое ненавидела их мать), вдали от гламура, мишуры и щелканья камер. Они обожали мать, но уже чувствовали себя с ней неловко из-за ее поведения. Особенно старший.

Когда она подъехала к школе, чтобы сообщить, что телевизионное интервью, которое она втайне записала, вот-вот покажут в эфире, старший встретил ее в штыки. Она позвонила мне и сказала:

– Он с такой злобой на меня смотрел. Я думала: мой сын ненавидит меня. Этого я не вынесу.

Час спустя она перезвонила. Они поговорили по телефону, и все опять было лучше некуда. Но подобные эпизоды продолжали накапливаться. Появилась «Книга откровений», как она ее называла, инфернальная биография, которую она втайне помогала писать. Скандал следовал за скандалом, связи с женатыми мужчинами, обвинения в телефонном преследовании, нападения на фотографов, сеансы психотерапии у очередного шарлатана, брифинги для таблоидных репортеров, факты, отрицаемые, а потом вылезающие на свет божий вместе со слухами, фотографиями и обвинениями, расходившимися по всей стране. Старший сын был уже достаточно взрослым, да и его брат подрастал, и мальчики чувствовали себя незаслуженно опозоренными.

Она хотела остановиться, но не могла. И катилась под откос все быстрее, хотя опасалась, что это вредит им, да так, что никто не сможет их защитить. И стыдилась того, что она все больше впадает в нездоровую зависимость от сыновей, особенно старшего, которому стала звонить по пять-шесть раз в день.

Все то же самое стремление завладеть ими полностью и безоговорочно, которое отпугивало ее любовников. По ее собственному признанию, она звонила им по двадцать раз в сутки. В ее мозгу не было доказательства любви, которое можно было считать достаточным и неоспоримым.

На этот раз я едва не рассорился с ней, когда предложил, чтобы она перестала так часто навещать сына в Итоне. Любому мальчишке неприятны подобные визиты по три-четыре раза в неделю, которые дают повод для насмешек одноклассников. Она была в бешенстве. Выкинула меня из дворца, поднявшись и позвонив дворецкому.

– Проводите мистера Стендинга, – приказала она.

Это было жестоко с ее стороны. Назвать меня мистером Стендингом и намекнуть, что я больше не имею права свободно передвигаться по дворцу.

Через два часа она рыдала по телефону.

– Вы правы, но ничего не могу с собой сделать. Бедное дитя. Что за негодная мать ему досталась!

Она честно старалась не душить его своей любовью, не пытаться перетянуть на свою сторону, не обременять своими бедами. Но была не в силах совладать с собой. Взять себя в руки и вести с достоинством.

У меня разрывалось сердце. После моей смерти доктор Пател вольна сколько угодно резать мой мозг и исследовать клетки под микроскопом. Но если она решит найти там определенную часть истории моей жизни, значит, исследует не тот орган.

Негодная мать.

Я так не думаю.

Для них она сделала бы все, что только в ее силах. И то, что она решилась оставить детей, в моих глазах – величайший акт бескорыстия и самопожертвования.

Было ли все это зря?

Пока трудно сказать, а меня не будет рядом, чтобы это узнать. Лично я не могу делать вид, будто именно эти соображения подтолкнули меня помочь ей. Мои причины были иными. Я боялся за ее рассудок. Предполагал, что показное легкомыслие и бесшабашность доведут ее до ранней и столь же эффектной кончины. И я хотел быть ближе к ней. Даже самый преданный из придворных не в силах отрешиться от собственных интересов.

В отличие от нее я никогда не считал, что в отдаленном будущем она сможет открыться им. Хотя у нее было множество совершенно фантастических и, конечно, неосуществимых проектов. Все они подразумевали риск ее разоблачения, что нанесло бы им неизлечимые психологические травмы. Ее воскрешение станет куда большим ударом, чем ее гибель. Я всегда пытался донести это до нее. И верил, что со временем она придет к такому же выводу. Подозреваю, что в глубине души она сама знала об этом, но чтобы оставить их, ей было необходимо убедить себя в обратном.

...

Осталось немного. Десять дней. Думаю, мне понадобится водитель. Какой-то участок пути я проделаю в своей машине, а потом сменю пару такси. Я человек осторожный.

...

Из-за перевозбуждения я ослеп на левый глаз. По крайней мере мне нравится так думать. Весьма неожиданно и за одну ночь. Время от времени изображение расплывалось, но сегодня утром я проверил его, что уже вошло в привычку, и он ничего не видит. У меня нет выбора, кроме как взять водителя прямо от Вашингтона.

...

Сегодня приехала Патрисия. Привезла запеченного с бобами ягненка. У меня даже аппетит разыгрался.

Лидия, о, Лидия… Надеюсь, мое появление не расстроит ее. Я представляю собой не слишком привлекательное зрелище. Левый слепой глаз вращается в глазнице, отчего вид у меня несколько безумный.

Ее тоже часто считали безумной. «Фирма» твердо придерживалась этого мнения. Если не считать тех случаев, когда они рассматривали ее как маленькую интриганку-манипуляторшу, которая точно знает, что делает.

Публика разделяла эту точку зрения.

То, что казалось безумием свекру и свекрови, считалось мужеством. И отчаянием.

Впрочем, отношения были не так просты.

Фотографии расстроенной, тоскующей принцессы появлялись во всех газетах вместе с самыми грязными сплетнями.

– Почему все так меня ненавидят? – недоумевала она.

Повторюсь: ее решение оставить детей было самым бескорыстным ее деянием. Но она – женщина сложная. Возможно также, что это был ее величайший акт нарциссизма. Никаких больше падений-взлетов на барометре общественного мнения. Она поднялась в небесную твердь, и кто теперь осмелится измерить силу ее любви?

...

Патрисия легла спать. Кастрюлька с привезенной едой стоит в холодильнике: аппетит меня неожиданно подвел. Я заставил себя выпить белковый коктейль, но мой желудок едва его удерживает и, боюсь, скоро сдастся.

Я должен закончить дневник и пропустить через бумагорезку. Все это время он держал меня на плаву и свою роль сыграл до конца.

...

Я попрощался с сестрой, утром она вернулась в Лондон, едва сдерживая слезы. Как и я… она хорошая девочка. Мы обсудили похоронную церемонию. Она была так добра, что не спросила о книге.

Осталось шесть дней.

Мне нужно прекратить все это писать. Все больше и больше воспоминаний. Шквал. Достаточно, чтобы удержать все в памяти. Что станет с Лидией?

Хотел бы я с уверенностью ответить на этот вопрос. Обдумать его и записать.

Видеть ясно прошлое достаточно трудно. Кому это знать, как не историку! А будущее… мы можем только гадать.

Одно я знаю точно: если она сломается, то исключительно из-за какого-то мужчины. Неизбежно ли это, учитывая ее манеру жить страстями, бросаться в эти страсти с головой… обрекая себя на все новые удары?

На это я не могу ответить с уверенностью, хотя знаю ее хорошо, возможно, лучше, чем близкие ей люди, любовники и друзья. (Остальные выпали из дилижанса ее благосклонности, остался только я со своей настырной собачьей преданностью.)

Вся эта одержимость, беспорядочные маниакальные поиски утешения (в еде, психотерапии, любви) не носили неизгладимого отпечатка помутненного сознания или душевной болезни. Я рассматриваю их как реакцию на жизнь в состоянии постоянного кризиса, под пристальным взглядом общественного мнения, в токсичной и легко воспламеняемой атмосфере славы.

А другие? Они справлялись!

Но это меня не убеждает. Никто другой не был на ее месте, в ее клетке, в непрестанной травле прессы. Я не могу найти справедливого сравнения.

Но верю, что она найдет свой путь, потому что очень этого хочет.

Так же сильно, как мне хочется в это верить.

...

Сегодня головная боль не отступает, а мой здоровый глаз то и дело заволакивает дымкой. Я особенно не переживаю. Потребовалось довольно много времени, чтобы левый глаз отказал окончательно.

Но все же мне нужно отдохнуть.

А завтра – последний выпуск…

3 июля 1998 года

...

7 июля 1998 года

...

10 июля 1998 года

...

5 августа 1998 года

...

25 августа 1998 года

...

19 сентября 1998 года

...

20 сентября 1998 года

...

21 сентября 1998 года

...

22 сентября 1998 года

...

25 сентября 1998 года

...

28 сентября 1998 года

...

2 октября 1998 года

...

3 октября 1998 года

...

4 октября 1998 года

...

5 октября 1998 года

...

15 октября 1998 года

...

16 ноября 1998 года

...

18 ноября 1998 года

...

20 ноября 1998 года

...

25 ноября 1998 года

...

27 ноября 1998 года

...

3 декабря 1998 года

...

6 декабря 1998 года

...

12 декабря 1998 года

...

30 января 1999 года

...

25 февраля 1999 года

...

14 марта 1999 года

...

27 марта 1999 года

...

11 апреля 1999 года

...

14 июня 1999 года

...

23 июня 1999 года

...

2 июля 1999 года

...

6 августа 1999 года

...

30 августа 1999 года

...

Когда снова настала среда, Лидия помогла Эмбер обновить витрину. Они подняли четыре манекена, раздели и отвинтили руки. Манекены переживали унижения с непроницаемыми улыбками Моны Лизы.

– Я подумывала выставить вечерние платья, – пояснила Эмбер. – Но может, сразу четыре слишком много?

– Нет, наоборот. Пусть в глаза бросаются. Сколько ты продала?

– Одно, – с сожалением улыбнулась Эмбер. – Плюс то, за которое ты буквально всунула мне деньги.

– Тогда за работу! Сейчас мы их расставим!

Сначала они попробовали розовый шифон, но цвет не шел к волосам и окраске манекена.

– Нет, – покачала головой Лидия, – если только мы немедленно не отнесем его в солярий.

Они сняли платье и заменили его голубой тафтой. Лидия встала на возвышение, и Эмбер подала ей манекен. Платье нужно было подколоть в талии. Когда все было сделано, Лидия вышла на улицу, чтобы проверить общее впечатление.

Миссис Дивер, продавщица аптеки, проходя мимо, помахала и прошествовала дальше, по-голубиному выпятив грудь. На той стороне дороги Соня из цветочного магазина добавила к цветочной выставке у порога ведра с желтыми и белыми хризантемами. Вытерла руки о передник, распрямилась и вальяжно, как кошка, облокотилась о косяк. День в детском саду закончился, и мамаши с детьми гуляли по улице, останавливаясь перед витринами, побыстрее проходя золотистые солнечные островки, чтобы подольше понежиться в прохладных озерцах тени. В основном все стремились в булочную, из которой дети вылетали с подогретой сладостями скоростью.

Альберт-стрит была широкой и гостеприимной. По обочинам тротуаров росла трава, а по мостовой могли проехать одновременно две конные повозки. Северный конец украшало здание мэрии в строгом георгианском стиле. Магазины и жилые дома, обрамлявшие улицу, имели маркизы и тенты элегантных неброских оттенков. Жилые здания были обиты вагонкой либо деревянными досками на нижнем этаже…

Альберт-стрит была главной улицей города, но она не производила впечатления тесной или многолюдной. Здесь можно было свободно дышать.

Лидия увидела, как из своего бунгало выходит мистер Манкузо. В это время дня он любил сидеть на маленьком табурете с ножками из стальных трубок. И сейчас приветствовал знакомых сияющей улыбкой, словно поверить не мог, что прожил еще день. Он был таким стареньким и хрупким, что, возможно, этих дней осталось не слишком много.

Он поставил табурет у крылечка, и когда очередной ребенок подходил и подставлял щечку, мистер Манкузо, ущипнув ее, от восторга едва не падал с табурета.

Через шесть недель Альберт-стрит нарядится для ежегодного праздника. Скорее бы!

Лидия улыбнулась себе под нос. Было время, когда она почти не могла оставаться подолгу в одной стране, в одном городе, на одном континенте, и при этом не терзаться очевидной уверенностью в том, что это место не для нее. Не успевала выйти из самолета, и тут же начинала обдумывать, как бы сократить время пребывания.

Теперь она жила здесь круглый год, вернее, уже три года. Знала календарь ежегодных мероприятий и каждодневную рутину и позволяла (хоть и с улыбкой) спокойным ритмам этого места укачивать себя.

– Что теперь? – спросила Эмбер. – Зеленый шелк?

– Да. И расскажи, как продвигаются дела.

– С Филом?

Эмбер посмотрелась в зеркало и одернула юбку.

– Мы ужинали. Все было очень прилично. Я думала, он вчера позвонит, но ошиблась. Как, по-твоему, он позвонит сегодня?

– Так он тебе нравится? Раньше ты не казалась такой уверенной.

– Ты права. Не казалась, – простонала Эмбер.

– А теперь?

Эмбер расположилась на диване.

– Неделю или около того назад я бы сказала, что не слишком заинтересована. Он славный, манеры хорошие, но отрастил брюшко, не особенно красив, хотя глаза неплохие! Дети с ним познакомились. Только мимоходом, потому что он живет так близко. Но думаю, они поладят. Он дантист. Много говорит о зубах.

– Ух ты! – воскликнула Лидия. – Весьма интересная тема!

– Знаю.

– Если он тебе нравится, значит, нравится.

– Неделю назад мне было все равно. Думала, может, дело ограничится небольшим загулом, только и всего.

Эмбер встала, чтобы помочь нарядить следующий манекен.

– Честно? Неделю назад, я бы сказала, что он славный, но немного зануда. На этой? Если он не позвонит, я умру.

Лидия рассмеялась:

– А если позвонит, сбежишь с ним в Акапулько.

– О, почему всегда так бывает? – пожаловалась Эмбер. – Я знаю, он не мужчина моей мечты, но когда звонит, писаюсь в штанишки.

– По-моему, у миссис Дивер есть прокладки от недержания, – заметила Лидия.

– О Боже, мне нужно регулярно делать специальные упражнения для мышц влагалища, – всполошилась Эмбер.

– Ты же знаешь, я всегда могу разбудить тебя и посадить на горшочек, – хихикнула Лидия.

– Как у тебя с Карсоном? Все в порядке?

– Повесь платье, – велела Лидия. – Это плечо плохо сидит. Нужно включить отпариватель.

– Сейчас найду, – кивнула Эмбер, но осталась на месте.

– Вы влюблены?

Лидия пожала плечами.

– Мы друг с другом ладим. Хотя иногда я замыкаюсь в себе.

– Мне кажется, ты просто еще не до конца его узнала. Вспомни, даже мне ты не сразу все рассказала.

Она поведала Эмбер далеко не все. Но позволила предполагать, а уж в устах Эмбер любое предположение превращалось в уверенность.

– Думаешь, что… – начала Эмбер, но тут же осеклась и поправила волосы, после чего выпалила: – Думаешь, что твой бывший попытается тебя найти? Знаю-знаю, ты не любишь о нем говорить. И что случится, если он тебя найдет? Если покажется прямо сейчас.

– Это может быть не он. Другой человек.

– Вроде частного детектива? – уточнила Эмбер.

– Знаешь, – протянула Лидия, – не думаю, что кто-то меня ищет. Я действительно хотела исчезнуть. Не могла этого выносить. А когда пытаешься исчезнуть, постоянно оглядываешься в поисках соглядатая. Весь мир идет вперед. Пора перестать быть такой тупицей.

– Ты не тупица, – возразила Эмбер.

– Еще какая! Дважды проваливалась на экзаменах! Бросила школу в шестнадцать, не получив диплома.

– Это ничего не значит. Может, ты просто из тех, кого называют мечтателями.

– Верно, – пробормотала Лидия. В прежней жизни она постоянно ощущала себя полной идиоткой: муж позаботился об этом с первых дней совместной жизни. Он интеллектуал, а она – безмозглая вешалка для одежды. Она могла провести брифинг на благотворительном собрании и запомнить все необходимые цифры и факты, но каждое утро ей приходилось натягивать уверенность в себе, как деловой костюм, под которым была совершенно голой.

Лидия по-прежнему твердила, что тупа как пробка, но втайне больше так не считала. И если бы очень захотела, могла бы одолеть книги Лоуренса. Она не получила образования. Никому не было дела до того, как она училась в школе, и меньше всех ей самой. Может, она слишком долго заводится, но теперь чувствовала, что готова к чему-то более серьезному, чем дешевые романы.

– Кстати, – вспомнила Эмбер. – Насчет твоего дня рождения: я после работы собираю девочек и устраиваю маленькую чайную вечеринку в твою честь.

– Спасибо, – пробормотала Лидия. – Нельзя ли наполнить вином хотя бы один чайник? И не в уик-энд после дня рождения, а в следующий. В этот раз я не смогу приехать в хижину Тевис. Карсон везет меня в Нью-Йорк. На балет!

– Нью-Йорк! Балет! Вот это да! Конечно, поедем к Тевис в другой раз! Подумать только, два праздничных уик-энда вместо одного! Ты наденешь платье?

– Естественно, – кивнула Лидия.

Она не наденет. Это будет уж слишком…

И это не ее настоящий день рождения. Но именно такая дата занесена в ее права и удостоверение личности. Так что существовали два дня рождения: настоящий и официальный. Она давно поняла: ей никогда не быть королевой, но и не представляла, что дело закончится двумя днями рождения, совсем как у бывшей свекрови.

Королева Сердец. Она всегда твердила, что хочет быть именно такой королевой. Как напыщенно звучало это сейчас!

В магазин вошли две покупательницы, и Эмбер продала им серое платье-рубашку и светло-голубой кашемировый жилет. Все ахали и охали, любуясь обновленной витриной. А Соня и несколько хозяек ближайших магазинов специально явились, чтобы похвалить женщин. Миссис Джексон постучала в витрину, и Эмбер подошла узнать, в чем дело. Миссис Джексон показала на манекены и одними губами прошептала:– Взгляните только!– Можно подумать, мы этого не видели, – фыркнула Эмбер.– По-моему, ей понравилось, – пояснила Лидия.Миссис Джексон просунула голову в дверь:– Нет, вы только посмотрите на них! Великолепно! Будь я лет на пять моложе…Лидия старательно избегала смотреть на Эмбер, боясь, что обе рассмеются.– Как поживает Отис, миссис Джексон?Руки миссис Джексон задрожали:– Я уже говорила это и сейчас повторюсь: я заложница этого пса, хотя жить без него не могу.Она поставила на пол сумку, сбросила туфли и уселась на диван. Миссис Джексон надевала лодочки на высоких каблуках даже для похода в бакалею. Голые ноги поражали удивительным сочетанием цветов и походили на внутренность раковины моллюска.– Лидия, у меня остановился гость, с которым я хотела бы вас познакомить.– Забудьте о сватовстве, миссис Джексон, – отмахнулась Эмбер. – Лидия уже обручена.– Поверьте, я не имела в виду ничего подобного!Миссис Джексон когда-то была ведущей актрисой кенсингтонского театрального общества и однажды поведала Лидии, что ее величайшим разочарованием была кончина этого самого общества от естественных причин, если можно назвать естественным бесконечное сидение жителей перед телевизором. Приходилось иметь дело с импровизированной сценой и сценариями, которые подкидывала жизнь.– Лидия встречается с Карсоном Коннорсом. Я держу руку на пульсе, – добавила она с таким видом, будто получала информацию из самой Си-эн-эн.– А кто это такой? – спросила Лидия.– Джентльмен из Англии. Я рассказала ему о вас. Все. О да, я объяснила, что мы здесь весьма толерантны и принимаем людей любой культуры и со всех концов света. Лидия тоже британка. Но мы относимся к ней, как к своей.– Благодарю вас, миссис Джексон, – кивнула Лидия. Эмбер, усиленно закашлявшись, исчезла в кладовой.– Когда я должна прийти?– На этой неделе я очень занята: весенняя генеральная уборка. Я переворачиваю все матрасы раз в год, выдвигаю комоды, снимаю все ламбрекены. Сказала, что для него сделаю исключение, он может остаться, и я даже не попрошу его переехать в другую комнату. Так что приходите на следующей неделе. Как-нибудь днем.– По средам я работаю полдня и могу. Он еще не уедет?Гости миссис Джексон обычно не останавливались у нее больше двух дней.– Он хочет пожить в покое, – пояснила миссис Джексон. – Я ничем его не тревожу, так что он, конечно, останется. Вот я и надумала пригласить Лидию. Нас не так часто посещают британцы, верно? У вас, конечно, найдется много общих тем. К тому же он человек творческий…Она взмахнула унизанной кольцами ручкой.– Да, – согласилась Лидия. Она прожила здесь три года и ни разу не слышала знакомого английского акцента. Интересно, что привело сюда ее соотечественника?– Уверена, что у вас все гости чувствуют себя как дома, миссис Джексон.Миссис Джексон приняла комплимент царственным наклоном головы.– Значит, договорились, – изрекла она, сунув ноги в неудобные туфли.– Я испеку свои знаменитые булочки.Услышав стук захлопнувшейся двери, из кладовой выглянула Эмбер.– Не могла удержаться. Пришлось вбежать сюда и уткнуться лицом в нераспроданные зимние пальто. Надеюсь, она меня не слышала.– Вряд ли. Ты ела ее знаменитые булочки?– Естественно, – кивнула Эмбер. – И они очень неплохи. Кто такой этот таинственный гость? Она сказала? Он из Лондона?– Она только упомянула, что он художник или кто-то в этом роде. Я не хотела расспрашивать слишком подробно.– Из опасения, что она тут засидится?– Ну… в общем, да.– Когда она сказала, что мы толерантны и принимаем всех приезжих, как своих, я не выдержала и удрала в кладовую.– Но она все-таки душечка, верно? Нам не стоит над ней смеяться, – укоризненно покачала головой Лидия.Английский постоялец в кенсингтонском «Ночлеге и завтраке»… Насколько ей известно – первый за три года. Тому может быть множество причин… в конце концов, в прошлом году у миссис Джексон останавливался японец.Эмбер пожала плечами и стала прибираться к закрытию магазина.– Конечно, это все глупости. Что ей в голову взбрело? И потом вы не должны знакомиться только потому, что оказались соотечественниками? Впрочем… вдруг у вас окажется что-то общее? Никогда не знаешь наперед…

Когда она начала свой обычный заплыв в бассейне, Руфус некоторое время сопровождал ее, словно придирчивый тренер, но потом удрал, чтобы поискать в кустах енотов. Ему нравилось пугаться при виде очередного забавного зверька. Лидия проплыла сто раз от бортика до бортика, несколько минут энергично гребла руками, а потом замедлила темп. Потерялась в движении или, вернее, забыла о том, что двигается. Словно вода сама несла ее непонятно куда.Она не захватила полотенце и теперь, дрожа от холода и заливая пол кухни водой, бежала к ванной. На мобильнике высветилось новое сообщение от Карсона. Ему на пару дней пришлось уехать в командировку рассматривать новую претензию.Она ответила и поднялась наверх, в душ.Если Карсон снова заговорит об этом, возможно, она переедет к нему или он переедет к ней. Расскажет ли она когда-нибудь Карсону все? Если эта мысль пришла ей в голову, значит, нет ничего невозможного. Но Лоуренс намекал на необходимость быть осторожной. О, он никогда не говорил прямо. Многозначительная пауза, жест, может, характерно вскинутые брови. Он видел, как появлялись и исчезали ее любовники, видел начало и конец каждого романа. Но Лоуренс оставался. Лоуренс всегда был рядом.

– Никто, – решил Грабовски, – не заточит себя в такой дыре по собственной воле. Если это действительно она, значит, наверняка горько жалеет о том, что сделала. В какое положение она себя поставила?

Лидия ездила из дома на работу, в бакалею и либо возвращалась домой, либо встречалась с бойфрендом. Регулярно останавливалась у булочной, бутика, аптеки, а иногда ужинала в итальянском ресторане. Должно быть, она умирает от скуки. Жить ослепительной жизнью, на головокружительной скорости, а потом оказаться в этом болоте… Невыносимо!

Как и в прошлую среду, Лидия ушла с работы рано и направилась к машине. Грабовски, стоя на коленях за мусорными баками, сунул в щель между железными ящиками самый длиннофокусный из своих объективов. На какой-то момент, когда она повернула голову прямо к нему, он подумал, что игра закончена. Но она села в машину и выехала на дорогу. Граббер прыгнул в «понтиак» и последовал за ней на приличном расстоянии. Никакой опасности ее потерять. В прежние времена он всегда умел предсказать ее маршруты, какими бы хаотичными они ни казались. Но он словно развил в себе особую интуицию и тонко ощущал ее настроения и их перепады, мог понять, куда эти перепады ее заведут: к психотерапевту, к астрологу или в аэропорт. Теперь же варианты свелись к минимуму. Когда она припарковалась и зашла в булочную, он остался в машине и стал ждать, чтобы увериться в своей правоте. Она действительно зашагала к магазину одежды.

Он уже снимал ее в этом окружении, и тут не было ничего нового. Поэтому он вернулся в отель.

Но там его перехватила миссис Джексон.

– Джон, как ваше вдохновение? Я не задержу вас, но зайдите на минуту в гостиную.

Гостиная напоминала кладбище мебели из тикового и розового дерева, усеянной выцветшими венками в облике подушек с цветочным рисунком. В дальнем углу, уютно устроившись в кресле и подняв ноги на гигантскую резную черепаху, дремал мистер Джексон. По оттоманкам бегал Отис, напоминавший надутый и выпущенный на волю воздушный шарик. Грабовски едва не сел на проклятого пса.

– Работа идет, миссис Джексон, идет, – заверил он. Мистер Джексон почти совсем оглох, так что не было необходимости понижать голос.

– Великолепно! Я не попрошу разрешения взглянуть хотя бы на одну страничку или на фото, – заверила миссис Джексон, что означало горячее желание сунуть нос в его работу. – Хотя, – добавила она, – было бы чудесно узнать, какие виды привлекли вас в нашем маленьком городке.

– Я ценю ваше мнение, – кивнул Граббер. – Вы очень тонкая натура.

Миссис Джексон с притворной скромностью поджала губы.

– Вы помните, что я рассказывала вам о Лидии?

Член Грабовски дернулся. Возможно ли, что он, сам того не понимая, впал в сексуальную одержимость от этой женщины? Тогда все остальное – чушь собачья, и дело в том, что он захотел ее в первую же секунду, когда она подняла глаза от таксы, которую гладила на тротуаре?

– Лидия? – уточнил он.

– Английская леди, – кивнула миссис Джексон. – Работает с собаками.

– А, теперь вспомнил! – воскликнул Грабовски. Мистер Джексон всхрапнул.

Миссис Джексон цыкнула на мужа. Интересно, тот когда-нибудь встает с кресла? Грабовски ни разу не видел его бодрствующим. Может, миссис Джексон вытирает пыль вокруг него? Она каждый день убирала из-за своей аллергии. Возможно, и с мужа стряхивала пыль!

– Я пригласила ее в гости, – сообщила миссис Джексон. – В следующую среду. На мои знаменитые булочки. Она будет рада познакомиться с вами. Сама сказала. Поболтать об Англии, и все такое. Ей не часто выпадает такая возможность.

– Это было бы чудесно, миссис Джексон. Вы назначили время?

Поднявшись к себе, он загрузил в компьютер новые фото и стал сортировать все, что у него накопилось. Вчера на ней были темные очки, но сегодня он сумел снять ее лицо крупным планом. И сейчас проверял и перепроверял ее глаза, особенно тонкую, разорванную полоску зеленого, крошечные искорки, плавающие вокруг правого зрачка. На единственном снимке это могло оказаться игрой света. На следующий день он не смог найти правильный ракурс, то есть снять ее анфас. Еще через день ее лицо оказалось в тени, а он по опыту знал, что зеленый кружок при таком освещении не виден. После всех неудач ему наконец повезло, и он сделал те снимки, какие хотел. Зеленый кружок был на месте.Но что это доказывает? Чего он добился? И что случится, когда Лидия придет на знаменитые булочки? К тому времени он должен знать, что делать. Либо это, либо стоит избежать встречи. Предположим, его неожиданно вызовут по срочному делу.Если его теория верна, как он сможет что-то доказать? Человека можно идентифицировать по скану радужки. Но все бесполезно, если не с чем его сравнить. К тому же у него под рукой просто не было сканера радужки. Как насчет отпечатков пальцев? Классная работа, Грабовски! Сними отпечатки с ее чашки на следующей же неделе. И все, что тебе понадобится: база данных преступников, где она наверняка есть… идиот ты этакий. ДНК, рентгеновские пленки челюстей, да что угодно… Все это ему недоступно.Она не могла исчезнуть, не имея сообщника. Может, внешность миссис Джексон создает неверное о ней представление? А что, если она агент секретной службы, знакомая с методами маскировки и шпионажа, и это она устроила побег? А сейчас планирует начинить булочки мышьяком и сбросить тело в реку.Впрочем, все это так же правдоподобно, как все, что он сейчас нафантазировал.

Грабовски закрыл ноутбук и направился к двери, но тут же решил, что будет безопаснее взять его с собой. Его комната запиралась только изнутри. Конечно, это глупо: ноутбук с таким же успехом можно украсть из машины. Но машины столько лет служили ему офисом, что он чувствовал там себя в большей безопасности. Он нашел бар в Джейнсе и заказал пиво с виски. В это время дня строительные рабочие уже перебирались в другие бары или возвращались домой. За столами сидели парочки, парни помоложе играли в пул. В глубине, где стояли отдельные кабинки, что-то праздновали почтенные матроны. Если бы они были похожи на Кэти, то нацепили бы панталоны-утяжки и лучшие лифчики, чтобы покрасоваться друг перед другом. Мужья бы довольствовались видом их обвисших титек под старыми майками, в которых они ложились в постель.Грабовски попытался увидеть себя в зеркале за стойкой бара, но полки располагались слишком тесно и к тому же были уставлены бутылками со спиртным, и он сумел разглядеть только один глаз и клок поседевших волос. Сейчас он попробует не менее трех сортов бурбона и постарается продегустировать все восемь сортов односолодовых…Он заказал вторую порцию. Бармен резал лимоны и втыкал кружочки в край стаканов. Насыпал в миски чипсы и оливки и прятал под стойку. Что же, тоже способ протянуть смену и не умереть от скуки. Нужно поскорее убираться из этого местечка, пока он не рехнулся!Теплый ветер распахнул дверь и принес женщину. Она уселась на табурет чуть подальше от Грабовски.– Скотч со льдом, – велела она. Бармен открыл было рот, но она отмахнулась. – Я у тебя не спрашивала, сколько это стоит! Мне плевать!На ней был жакет из искусственного меха, несмотря на теплую погоду. В этих местах, возможно, он вообще не нужен: здесь никогда не бывает по-настоящему холодно. Ноги были длиннее, чем у марафонской бегуньи. Щиколотки выглядели слишком тонкими в тяжелых «платформах».– Я пью здесь два года, – сообщила она, ни к кому в особенности не обращаясь. – Стоит объяснить почему?Она подняла стакан. Под ногтями чернели полоски грязи.– Насмотрелись? – спросила она Грабовски. – Хотите, устрою стриптиз?– Извините, я задумался и не понял, что глазею так грубо, – пробормотал он, отводя глаза, но тут же вновь уставился на нее.Она рассмеялась:– Что же, здесь особенно не на что смотреть. Поэтому мужчине простительно.– Не возражаете, если я куплю вам выпивку?Одним движением плеч она сбросила жакет, что показалось Грабовски знаком согласия. Грабовски пересел на табурет рядом с ней.– Итак, чем вы занимаетесь, мистер…– Джон. Я фотограф.– Правда? Что же вы фотографируете?– Людей. Я фотографирую людей.– То есть делаете портреты? И снимаете свадьбы? Студийные семейные снимки?– Похоже, вы не слишком впечатлились.Она была привлекательна, в уличном, вульгарном стиле. Слишком короткое платье, длинные светлые волосы завязаны высоко на затылке. Руки в цыпках, как у ребенка. Но теперь он видел, что под ногтями не грязь, а краска.– Каждый делает, что может, – кивнула она. – Откуда вы?– Из другого города.Она снова рассмеялась:– Не пойдет!– Как насчет вас?– О, я кочую. Прожила здесь два года, но скоро уеду.– Я хотел сказать, чем вы занимаетесь?– Рисую, Джон. Этим и занимаюсь.Она постучала ногтями по стакану, и бармен его наполнил.– А что вы рисуете?– Людей.– Портреты, – ухмыльнулся Грабовски. – Семейные портреты, которые вешают над камином.– Туше! – воскликнула она. – Полагаю, я это заслужила.

Она жила на втором этаже коттеджа на две семьи, на узенькой улочке, где гаражи выплескивали свои захламленные внутренности прямо на дорожки, а машины были припаркованы на мостовой. Она прошла по гостиной, включая многочисленные лампы. Ни одна не светила ярче, чем свеча, а многие были завешаны шарфами, что показалось Грабовски прямой угрозой пожара.Грабовски попросил разрешения воспользоваться ванной. Плеснул в лицо водой и подумал было заодно ополоснуть и свой член, но решил, что это означало бы искушать судьбу. Он не посмотрел в зеркало, на случай если ему не понравится увиденное. По контрасту с гостиной свет в ванной безжалостно бил в лицо.Он по-прежнему не знал, как ее зовут.– Эй! – воскликнула она, когда он вернулся. – Не желаете посмотреть мои работы? Студия позади дома.Он не хотел видеть ее работы. Если они окажутся ужасными, ему станет неловко. Что тогда говорить?– Да, – пробормотал он, – возможно, позже.– Позже? – рассмеялась она. – Ладно, вижу, вы хотите сразу перейти к делу.– Но если у вас нет желания… – начал он и внезапно понял, что тоже ничего не хочет. Конечно, она славная, губастенькая, не жеманится, не притворяется, но вся эта история грустная и достаточно избитая. Хотя она ни в чем не виновата, и если он сейчас уйдет, это будет непростительной грубостью.– Расслабься, – бросила она. – Мы здесь замерзнем.

* * *

В постели она закрыла глаза, пока он трудился над ней. И не мог сказать, наслаждается или нет. Чувствовал только, как собирается на пояснице пот и катится по бокам.

Он изучал ее лицо. Она казалась спящей, только губы чуть раздвинуты в легкой улыбке.

– Открой глаза, – велел он ей. Она послушалась.

– Взгляни на меня!

Несколько секунд она смотрела на него, после чего снова опустила веки и обхватила его ногами.

– Все нормально? – спросил он, немного погодя.

Она сидела на кровати, скрестив ноги и сворачивая на журнале косячок.

– Я же кончила, так ведь?

– Но тебе было… ну знаешь… хорошо?

Она рассмеялась, зажгла косячок и глубоко вдохнула.

– Так чего ты хочешь, медаль?

– Прости. У меня давно не было женщины.

– Я паршиво рисую, – призналась она, улыбаясь и растирая его бедро.

– Ничего подобного, – возразил он. – Пойдем посмотрим! Я бы хотел увидеть твои картины.

– Отвали! – бросила она. – Нечего меня утешать!

Грабовски вздохнул про себя. Это вошло в привычку еще во времена Кэти. Женщины слетают с катушек, если мужчина вздохнет, пока они готовятся дать бой.

– Не принижай себя, – посоветовал он.

– Вовсе нет, – выдавила она, и лицо ее неожиданно смялось. – Я просто бездарь, вот и все.

Она включила телевизор, и они смотрели фильм, сидя в постели, как старая женатая парочка. Он смертельно устал. И даже не знал, предложит ли она остаться. Если спросит он, она воспримет это как признак его бесчувственности, потому что мужчина без всяких слов должен распознавать желания женщины, хотя они только что встретились.

– Можешь идти, если хочешь, – сказала она, словно прочитав его мысли. Ее глаза были красны от марихуаны. Она была старше, чем ему сначала показалось.

«Возможно, это к лучшему», – решил он.

Уже одевшись, он пообещал:

– Я тебе позвоню.

– Ну да, конечно! Ты даже имени моего не знаешь.

– Прости, – буркнул он, причем совершенно искренне. Он не совсем понимал, что сделал не так, но его одолевала грусть.

– Проваливай, – прошипела она и прибавила звук.

* * *

Грабовски едва только заснул, как зазвонил мобильник. Пришлось нашаривать его в темноте.

– Господи, Ник, сейчас глубокая ночь.

– Не знаю, что на меня нашло, но мне кажется, это дело срочное.

– Ладно, выкладывай. Что у тебя?

Ник откашлялся, как всегда, перед очередным отчетом.

– Лидия Снейрсбрук – имя необычное. Я нашел только трех кандидаток. Одна родилась в Стирлинге в пятьдесят четвертом, по возрасту не подходит. Вторая – в шестьдесят седьмом, а значит, слишком молода. Третья вроде бы то, что надо, родилась в шестьдесят втором в Уилтшире. Родители Мэри Джоанна Снейрсбрук, домохозяйка, и Джозеф Ренфру Снейрсбрук, банкир и гражданин США. Поэтому я решил сначала поработать над ней. Других пока не трогал. Решил, что ты захочешь услышать прямо сейчас.

– Уверен, у тебя работает счетчик, – съязвил Грабовски. Информация Ника никогда не обходилась ему дешево. – Поэтому лучше выкладывай.

– Я не смог ничего на нее накопать.

Грабовски ждал. Ник не позвонил бы посреди ночи просто так, ради забавы.

– Ничего. Ни свидетельства о браке, ни водительских прав, ни штрафной квитанции за неправильную парковку. Ни свидетельства о выдаче кредита. Ни черта!

– Леди растворилась в воздухе, – хмыкнул Грабовски.

– Поэтому я проверил записи о смерти.

Грабовски затаил дыхание.

– Лидия Снейрсбрук родилась двадцать четвертого апреля тысяча девятьсот шестьдесят второго года. Умерла тридцатого апреля того же года. Внезапная детская смерть в пятидневном возрасте.

Грабовски потерял дар речи. И вознес безмолвную благодарственную молитву Господу.

– Граббер! – окликнул Ник. – Ты здесь?

– Здесь.

– Так что мне теперь делать? Отследить двух остальных?

– Нет. Не стоит. Хорошая работа, Ник. Посчитай, сколько я должен, и дай мне знать.

– Я помог?

– Еще как! – заверил Граббер, пытаясь скрыть нараставшее возбуждение. – Это все решает!

– Ладно, босс. Но что именно решает?

– Да ничего такого. Тупик. Послушай. Мне бы немного поспать… но все равно, спасибо за звонок.

Уснуть, разумеется, он не мог, и даже не пытался. Снова просмотрел снимки и заметался по комнате. Это правда. Чистая правда. Величайшая удача в жизни. Величайшая гребаная удача в жизни любого! Но она выпала ему. И он вполне может напортачить. Нужно все делать по уму и очень осторожно. В четыре утра, когда по всем правилам он должен был подыхать от похмелья, голова была яснее, чем за последние десять лет!Он не ОБЯЗАН ничего доказывать. Конечно, не обязан. Ему нужно знать одно: что он не оказался полным идиотом. Следовало бы попросить Ника послать е-мейлом свидетельства о рождении и смерти. Возможно, тот, кто спланировал это для нее, сумел на основании первого документа изготовить ей второй паспорт.Нужно сделать побольше снимков. У него совсем нет хороших… тех, где она с бойфрендом. С того места, где он прятался, когда вел слежку за ними, никак не навести объектив под нужным углом. Он знал, где поместят эти фото: одно на обложке, остальные шесть – на развороте. И если он сумеет подать эту историю, газеты ее напечатают. И никаких твердых доказательств не потребуется. Газетам не они нужны, а сенсация. Они считают роман между знаменитостями чем-то вроде поцелуя в щечку. Грабовски знал, как это будет:«Не может ли эта женщина оказаться…»Вот что будет написано в заголовках. Прошло почти десять лет с ее исчезновения при загадочных обстоятельствах, с идиотскими версиями и голословными обвинениями в убийстве. А вдруг этот маленький американский городок хранит тайну того, что случилось на самом деле в тот судьбоносный сентябрьский день? Стоит представить только, как будет подогрето любопытство публики! Сюда нахлынет орда репортеров, которые осадят ее дом, и к тому времени все будут знать, что она попросту сбежала… если, конечно, у этой дамы не найдется подходящего объяснения.Грабовски пошел в ванную за стаканом воды. Посмотрелся в зеркало. Потер рукой щетину. Повернулся в профиль. Немного отяжелевший… и брыли появились, но все не так плохо. Волосы по-прежнему густые, и седина идет ему больше, чем естественный цвет. Кэти часто говорила, что у него добрый взгляд… прежде чем решила, что ненавидит его. Он смотрел на себя и гадал, что такого доброго в его глазах. Он всегда считал их немного грустными.А если он ошибается насчет Лидии?Грабовски вернулся в спальню, сел на кровать и стал перебирать четки.Ему не нужно ничего доказывать. Кроме как самому себе. Так, чтобы твердо знать, прав он или нет.И есть только один способ это сделать.

Лидия нашла свои резиновые сапоги в комнате отдыха и отправилась мыть вольеры струей из шланга. Волонтеры поставили два стола для груминга собак за огороженной сеткой травянистой площадкой для выгула и сейчас работали над керри-блю-терьером и дворнягой с белыми носочками, попавшей в приют вчера, полностью покрытой грязью. Остальные собаки гоняли по площадке, они затевали драки, бродили между столбами и дружелюбно обнюхивались. Вода из шланга ударила в землю и сверкнула радужными каплями, прежде чем разлиться по всему вольеру. Лидия взглянула в дальний конец площадки, где поместили питбуля. Пес с мрачным видом сидел у проволочной двери. После того как он укусил Топпера в переднюю лапу, его обрекли на одиночные прогулки.

Из офиса вышла Эстер. На ней был обычный армейский камуфляж и рабочие сапоги. Седые волосы заправлены под кепи. Лидия подумала, что она выглядит очень представительной. Похожей на отставного генерала.

При ее приближении питбуль восторженно забегал.

– Правда, было бы здорово, – крикнула Эстер Лидии, – если бы люди так же радовались каждый раз, когда ты входишь в комнату?

Она открыла дверцу вольера, терпеливо подождала, пока ликование немного стихло, и сунула псу косточку.

Лидия выключила воду и принялась подметать сор метлой.

– Но в конце концов это может оказаться немного утомительным.

– Ты права, – вздохнула Эстер. – Беда в том, что понимаешь: все это притворство. Но собаки всегда искренни.

Лидия засмеялась. Стоит ли рассказывать Эстер о планах на браслет, тем более что деньги она получит не сразу. Утром она поехала в город, но первые три ювелирных магазина не покупали подержанные вещи, а остальные два хоть и покупали раньше, но теперь спроса почти не было. Ей назвали места, куда можно послать браслет и где заплатят только за золото по весу, но Лидия знала, что вставленные в него гранаты стоят дороже золота. В самом последнем магазине заинтересовались браслетом, однако оценщик оказался в отпуске. Ее попросили приехать через десять дней.

– Сколько мы продержимся, если не получим немного наличных? – спросила Лидия.

– Мы не сдадимся без борьбы, – заверила Эстер. – Я договорилась о кредите на свое имя. Что-нибудь да подвернется.

Лидия пожала плечами и потащила шланг к следующему вольеру.

Она решила ничего не говорить, поскольку не знала, сколько получит за браслет и сможет ли эта сумма решить проблему.

– У тебя никогда не было такого ощущения, будто Руфус знает, что ты чувствуешь? – спросила Эстер.

– Было. По-моему, это ему как-то передается.

Эстер почесала руку в том месте, где только что зацепилась за торчавший хвостик проволоки. Она вечно была покрыта синяками и царапинами, словно каждый день посещала курсы самозащиты.

– Может быть, – изрекла она, – но необязательно. Собаки более чутки к людям, чем к любым другим существам. Если спрячешь собачью игрушку и потом посмотришь туда, где ее спрятала, пес проследит за направлением твоего взгляда. Ни одно животное на это не способно. Даже шимпанзе. А уж они, как предполагается, намного умнее и ближе к нам.

– В таком случае я еще выше ценю Руфуса, – объявила Лидия. – Кстати, сегодня мы с девочками решили повеселиться и немного выпить. Не хочешь присоединиться?

– Спасибо, но мне придется заняться бухгалтерскими книгами, – отказалась Эстер. – Посмотрим, сумею ли я выжать кровь из камня.

Они встретились в «Динос», итальянском ресторанчике. Заняли столик у воды, над которой нависали плакучие ивы. Вода переливалась на солнце зеленью и золотом. Стены ресторана были увешаны старыми тарелками с ручной росписью, а на открытой кухне мексиканский повар подбрасывал, ловил и растягивал лепешки для пиццы, устраивая бесплатное представление для посетителей. – Давайте закажем просекко [7] , – предложила Эмбер.– Договорились! – обрадовалась Тевис. – Мы что-то празднуем?– Просто радуемся жизни, – пояснила Эмбер.– Минутку, – потребовала Тевис. – Возьми-ка этот кристалл. Пусть полежит на твоей ладони.Все уставились на шестигранный камень на руке Эмбер, пока Тевис не загородила его ладонью.– Считываю информацию, – объявила она. – Да… да… поняла… Эмбер влюбилась.– Ничего подобного, – пробормотала Эмбер, краснея.– Эмбер, – вмешалась смеющаяся Лидия, – ты ничего не скрываешь от нас?Эмбер откинула пряди с глаз.– Ну… у меня было еще одно свидание.Тевис положила кристалл на стол и закрутила волчком.– Он пришел к тебе, или вы отправились к нему?– Ни то ни другое. Целовались на моем крыльце.Тевис сняла жакет, закатала рукава блузки и распустила волосы, словно ее строгий облик риелтора не соответствовал характеру разговора.– Это самая лучшая часть. Оттуда – только под горку.– О Боже, надеюсь, что нет, – испугалась Эмбер.– Шучу, – хихикнула Тевис, сжимая руку Эмбер.– Но все было здорово! – заверила та.– Дантист должен знать, как управляться с женским ртом, – посмеивалась Лидия.– Он знает, – заверила Эмбер. – Пожалуй, я могла бы серьезно им увлечься.– Если уже не увлеклась, – не унималась Лидия и глянула на Сьюзи в поисках поддержки, но та, похоже, почти не слушала. Она медленно рвала бумажную салфетку и скатывала обрывки.– Я бы не призналась никому, кроме вас, – застонала Эмбер. – Сегодня я поймала себя на том, что мечтаю… о Филе, конечно. Представляла, как пойду на курсы ассистентов зубного врача, и мы станем работать вместе каждый день, и может, тогда нам не придется говорить слишком много, поскольку мы будем слишком заняты… а потом еще и обеденные перерывы… ну вы понимаете. Я прокрутила в голове весь роман.Лидия, Тевис и Сьюзи переглянулись.– Эмбер, у тебя крыша поехала, – хихикнула Тевис. – Представляешь, какая это тоска?– Знаю, – вздохнула Эмбер, передернув плечами.– А магазин? Каким образом он вписывается в картину? – осведомилась Лидия.Тевис, мгновенно став серьезной, посоветовала:– Только не торопиться, Эмбер. Шаг за шагом. Считай это ни к чему не обязывающей связью, не беги впереди паровоза. И уж, конечно, не спеши связывать свою будущую жизнь с ним. Возможно, он окажется лучшим, что с тобой произошло. А может – последней швалью. Не строй планов из-за какого-то поцелуя.– Не буду, – пообещала Эмбер. – Я твердо стою на земле.С этими словами она подняла застоявшийся на столе бокал.

Вернувшись из туалета, Сьюзи тяжело опустилась на стул, словно поход туда и обратно ее утомил. – Что с тобой? – встревожилась Лидия. – Все в порядке?Сьюзи кусала губы. Лидия заметила у нее под глазами замазанные тональным кремом круги. Должно быть, плохо спала ночь.– Со мной – нормально. То есть нет. Я беспокоюсь за Майю. Вчера директриса вызывала меня в школу.– Миссис Тесигер? – уточнила Эмбер. – Что ей было нужно? Мне пришлось встретиться с ней в прошлом году: помните Тайлера и историю с граффити в туалете? Она вела себя идеально. Очень сдержанно и спокойно. А что стряслось с Майей? Неприятности?– Если бы, – вздохнула Сьюзи, с вымученной улыбкой.– Плохие оценки? – спросила Тевис. – Насчет этого я бы не волновалась. Она у тебя умница. И обязательно все нагонит. Когда сама будет готова. Или когда преподаватель станет рассказывать что-то интересное.– Дело не в этом, – пробормотала Сьюзи. – Помните, когда вы сами учились в школе, как все дети сбивались в компании? По интересам? На ленче каждая группа занимает свой стол: наркоманы, спортсмены…– Хиппи, – добавила Тевис, напуская на лоб челку. – Ботаны.– И сейчас все по-прежнему. Только компании новые. Анорексички. Эмо. Каттеры… Девочки, которые хотят…– Чтобы их не замечали, – вставила Лидия.– Это вопрос самооценки, – пояснила Тевис.– Майя дружит с ними. Миссис Тесигер предупредила меня, что стоит обратить на это внимание?– С кем она дружит? С анорексичками или каттерами? – уточнила Эмбер.– Обе категории пересекаются.Сьюзи снова принялась терзать губы.– Так или иначе, а она сказала, что Майе следовало бы пойти к школьному психологу. Когда я вернулась домой, меня трясло. Майе исполнится четырнадцать только через пять месяцев. Она все еще качается на качелях во дворе. А потом я вспомнила, как она говорила, что выбрасывает половину завтрака, а дома ничего не ест. Подумать только, я все это игнорировала! Какая же я дерьмовая мать!– Все матери считают себя плохими, во всяком случае, время от времени, – заметила Эмбер. – Это и означает быть хорошей матерью. Так что не наговаривай на себя.– Не знаю, – протянула Сьюзи. – Когда она вышла из школьного автобуса, я буквально набросилась на нее прямо у двери. Попыталась поговорить, но она ответила уничтожающим взглядом. Видели бы вы этот взгляд! От такого листья на дереве осыплются! Честно говоря, мне захотелось дать ей оплеуху.– Но ты этого не сделала, – утвердительно сказала Лидия.– Не сделала. Но знаете, она всегда носит футболки с длинными рукавами. Последнее время я не видела ее рук! Мне не позволено входить в ванную, когда она купается. Поэтому я схватила ее и силой засучила рукава. По всему предплечью тянутся крохотные порезы.– И что ты сделала? – ахнула Тевис.– Что я могла сделать? Она не пожелала говорить со мной. Я позвонила Майку, который как раз патрулировал улицы. Он приехал, но она и с ним отказалась говорить! Заперлась в комнате.Сьюзи отрешенно массировала виски кончиками пальцев. Ее короткие черные волосы встали дыбом, и когда она снова опустила руки, Эмбер осторожно пригладила вихры.– Ты уже договорилась со школьным психологом? – спросила она.– Сразу же. Но Майя сидела, молчала и поливала меня напалмом своего взгляда.– Если хочешь… я могла бы попытаться, – предложила Лидия.Сьюзи благодарно кивнула:– Майя тебя любит. А Майк сказал, чтобы я отстала от нее и прекратила переживать. Пообещал отвести меня в участок и запереть в обезьяннике, если я не успокоюсь.– Я схожу с ней куда-нибудь, – пообещала Лидия. – По крайней мере проведем приятный вечер.Втайне она надеялась на благодарность Сьюзи.– Давайте закажем еще бутылку, – предложила Тевис. – Конечно, мы поужинаем дома, но нам не помешает разделить между собой тарелочку антипасто и, может быть, несколько ломтиков чесночного хлеба.Они снова заказали просекко и блюдо с закусками: бобы фава, артишоки, красный перец, пекорино [8] , и черные и зеленые оливки – крупные, пахнущие чесноком.– Майк потребует, чтобы сегодня я на него не дышала, – фыркнула Сьюзи, словно все тревоги внезапно улетучились.– Чеснок считается хорошим возбудителем, – сообщила Тевис.– Откуда ты это взяла? – удивилась Сьюзи.Лидия втайне радовалась, что та немного пришла в себя.– Бьюсь об заклад, сегодня ночью ты не сможешь от него оторваться. Тогда увидишь, кто был прав! – обиделась Тевис.Сьюзи вытащила целую дольку чеснока из оливкового масла и положила в рот.– Ну вот еще, – проворчала она. – Я уже почти не помню, когда мы в последний раз этим занимались. Может, два, может, три месяца назад.– Бывают разные фазы сексуальной жизни, – утешила Эмбер. – Дело в тебе? Или в нем?– Во мне. Я все еще нахожу его привлекательным. У нас все еще прекрасные отношения. Просто я постоянно увиливаю, нахожу отговорки, и последнее время все чаще.– Ничего страшного, – заверила Эмбер. – Когда я была замужем и мне не хотелось, я все равно уступала. Но он злился на меня, поскольку я лежала как бревно. Однажды он откатился от меня, схватил подушку и ушел в другую комнату. Сказал, будто ему интереснее в носу ковырять. Полагаю, если чего-то не хочешь – хорошо, если имеешь право это сказать.– Твой муж был ослом, – бросила Тевис. – Но мы уже это знали. Ты посоветовала ему ублажать себя самому?Эмбер наморщила нос.– Нет, я начала притворяться. Ну, вы знаете, ох-ах, да, содрогание, стон, еще стон и сразу же обмякнуть…– Ха! – воскликнула Тевис. – Каждая женщина это умеет.– Все вернется, – утешила Эмбер. – У тебя и Майка все наладится.– Иногда, – призналась Сьюзи, – я притворяюсь, будто сплю, чтобы он ко мне не полез. Иногда изображаю головную боль… я всегда так устаю к концу дня, что это кажется еще одной обязанностью вроде внезапно обнаруженной охапки грязного белья, когда ты считаешь, что уже все постирано. И у меня просто не хватает сил. Я всегда думаю, завтра будет по-другому, но по-другому никогда не становится.– А он? Он сердится? Возражает? – спросила Лидия. – Вы об этом разговаривали?– Я возражаю! – выпрямилась Сьюзи. – Я! Господи, как вспомню, какой была раньше! Я, и чтобы не хотела секса? Да никогда! Я была девчонкой с «ирокезом», в розовой кожаной куртке «пилот» и таких тесных шортах, что едва в них влезала. Самая горячая попка во всей округе!Ресторан стал наполняться обедающими, и Лидии пришлось придвинуться к столу, чтобы дать сесть новым посетителям. Она оглянулась на престарелую супружескую пару, которая вежливо ожидала, пока Сьюзи заметит их и позволит пройти.– Мы с Майком вместе ходили в школу и не могли друг от друга оторваться. Я умела делать это стоя. В чулане для метелок. Даже на роликах.– На роликах? – ахнула Эмбер.– На роликах. Прислонившись к стене. Да, не всякому это по плечу. А вот сейчас для меня раздвинуть ноги и то слишком большое усилие.– Сьюзи, – попросила Лидия, – пропусти людей.– О, простите! – воскликнула Сьюзи, тоже придвигая стул. – Мне очень жаль!– Ничего страшного, дорогая, спасибо, – кивнула леди. У нее была осанка танцовщицы: отведенные назад плечи, подбородок параллелен полу, нога выдвинута вперед под изящным углом. Она потянулась к руке мужа.– Насчет секса, дорогая, – сказала она Сьюзи. – Вы считаете, будто ваше либидо мертво. Но оно всего лишь впало в спячку. А когда проснется снова…Она положила руку мужа себе на талию и, откинув голову, прижалась щекой к его щеке.– Поверьте оно снова проснется, и это станет для вас великолепным и прекрасным сюрпризом.

Время от времени это неожиданно захлестывало ее, било словно электрическим током, не имевшим возможности разрядиться. Чудовищность того, что она сделала, боль от потери детей, боль, которую она им причинила… Она сидела в машине у дома Карсона, прислонившись лбом к рулю. Если бы стало возможно разорвать грудь голыми руками и вырвать сердце! Если бы она могла проткнуть череп вязальной спицей и размешать мозг, как кашу! Если бы все это поставило заслон ее воспоминаниям, она жила бы в мире и покое!Перед глазами встала картина: ее младшенький на высоком детском стуле: пухлые щеки, рыжеватые волосы, едва заметные бровки… Глаза его брата, обращенные к ней, гордо сияют, поскольку он только что накормил малыша морковным пюре пластиковой ложечкой.Она подумала о Лоуренсе, о том, как он боялся расстроить ее известием о том, что мальчики счастливы и без нее. Даже Лоуренс, который мог постичь все, это понимать отказывался.В доме Карсона пахло кедровым деревом. Несколько месяцев назад он сделал новые перила для лестницы. Когда он купил дом, здесь царила разруха. Здание было старое, старше самого города, крытое дранкой, с огромным палладианским окном на верхнем этаже. Со стен и крыши постоянно падала дранка, и Карсону было что чинить.

– Когда разберешься со шторой? – спросила Лидия. – Всему свое время.– И это говорит человек, который терпеть не может недоделанную работу.– Но она еще вполне пригодна, не так ли? – спросил Карсон, вскинув брови.– Карсон, – терпеливо пояснила Лидия, – это простыня!Он уставился на штору с таким видом, словно Лидия застала его врасплох.– Когда я нашел этот дом и влюбился в него, сразу понял, что моя старая обстановка сюда не впишется. Да и было-то у меня немного. Я жил в современной квартире и любил минимализм.– Вот как, – пробормотала Лидия, оглядывая скудную мебель.– Я в основном трудился над домом. Починил сточные трубы, начавшие разрушаться свесные карнизы, заменил сантехнику, для чего мне понадобилась помощь. Все равно, это такое удовлетворение, когда дом приведен в порядок! Я хотел купить мебель, которая пришлась бы к месту. И начал с дивана.– Очень симпатичный.– Может быть, но я так долго его искал. Потратил столько усилий, а вот поставил его, сел, и больше о нем не думаешь. Какой во всем этом смысл?Лидия рассмеялась и подошла к столу для настольного тенниса, сложенному у стены.– По крайней мере у тебя есть место для этого. Сейчас я покажу тебе, как играть.– Постараюсь поддаться, – хмыкнул он.– Не стоит. Я сразу пойму, если позволишь мне выиграть.

Они сыграли три партии, и он не позволил ей выиграть. Карсон пытался научить ее подкрутке, но она смотрела не на его руки, а в глаза. Изучала ложбинку на горле, вечно загорелую кожу, веснушки на предплечьях. – Мне нужно отдохнуть, – закапризничала она.– Точно. Ты совсем меня измотала.Она стукнула его по ноге ракеткой.– Что у тебя была за работа? Куда ездил?Он растянулся на диване и сунул большие пальцы за пояс шортов.– Дом сгорел. В Алабаме.– Они не могли прислать того, кто живет поближе?– Это даже не моя компания. Я только помогал.– Почему? Что случилось? Разве это нормальная практика?– Эта штора не так уж плоха, верно? Если я начну выбирать новые в магазине, непременно рехнусь! В жизни не пойму, что сюда нужно!Он на самом деле выглядел встревоженным.– Оставь штору в покое, – велела она. – Все нормально. Расскажи о работе.– Дом парня сгорел посреди ночи. Хозяин потребовал страховку. Его агент стал проверять всю подноготную парня. Так всегда делается в таких случаях. Выяснилось, что два его предыдущих дома, застрахованных в моей компании, тоже сгорели.– Похоже на намеренный поджог?– Некоторым людям просто не везет. Говорят, молния никогда не ударяет дважды в одно место. Если работаешь в этой области достаточно долго, сразу понимаешь, это неправда.– Но трижды! – воскликнула Лидия.– Во второй раз я отказал в выплате. Первый пожар случился, когда я еще не работал в этой компании. И в заявлении он написал, что собирается вновь его отстроить. Но не отстроил. Подобные вещи всегда возбуждают у меня подозрения.– Мне нравится твоя шея, – неожиданно выдохнула Лидия. – Я все время собиралась сказать тебе об этом. Но продолжай. Я слушаю.– Спасибо, – кивнул Карсон. – Приятно, когда кто-то по достоинству ценит твою шею. Итак, второй дом этого парня, Стивенсона, тоже сгорел. Весь город говорит, будто он сжег дом ради страховки. Это Роксборо, город бедный, люди живут трудно, и во всех барах, где пьет Стивенсон, я слышал одну и ту же историю. Как он хвастался деньгами, которые скоро получит.– Но это не означает, что он обязательно виновен! Может, он просто любит бахвалиться! Возможно, многие его не любят! Нужны другие доказательства.– Я не смог! Не смог это доказать. Не смог определить, откуда начался пожар, не нашел свидетелей. Я не сумел ничего доказать, но в моих силах было отказать в выплате, я так и сделал. По моему мнению, ему повезло, что он не очутился в тюрьме за преднамеренный поджог! Но Стивенсон так не считал.– Он злился?– Совсем немного. Разнес меня в пух и прах.– А подробности?– Грязно ругался, звонил по ночам и все такое. И что хуже всего, я осознавал свою правоту, но постоянно оставалось место для крошечного сомнения. А вдруг он действительно несчастная жертва, и я превращаю его жизнь в ад? Однако третий сгоревший дом. Это все расставило по местам.– Каким же глупцом нужно быть! Неужели думал, что его не разоблачат?– Он перебрался в другой штат и сменил страховщика. Многие люди не понимают, что все страховые компании в таких случаях сотрудничают.– Не опасаешься? – спросила Лидия, осторожно подбирая слова. – Он может обнаружить, что это ты в третий раз поймал его на месте преступления? Судя по всему, парень этот… нестабилен.– Вероятнее всего, он не узнает. А если и узнает, от этого я не перестану спать по ночам.– Что, если он… ты понимаешь…– Псих? И явится за мной с пистолетом?Он взял ее за руку:– Взгляни на это с другой точки зрения. В первый раз все прошло без сучка и задоринки. Никто не погиб, никто не ранен. Он получает деньги. И никто ничего не теряет. Он уверен, страховая компания не обеднеет. Но в следующий раз являюсь я и все порчу. Он реагировал, как полагается обычному человеку. Был зол, но я ничего не слышал о том, что ему срочно понадобился психиатр.Пока он говорил, она придвинулась ближе и положила голову ему на плечо. Она слышала, как вибрирует в груди его голос, отдаваясь в ее виске. Ночью, при выключенном свете, когда они лежали в темноте, а он говорил с ней, Лидия чувствовала, что больше ей ничего не нужно. И если бы время остановилось и они оказались в пространстве, где слышится его голос, ощущается его дыхание на щеке, она была бы спокойна и счастлива.Лидия взглянула на Руфуса, валявшегося на спине на коврике и предлагавшего миру свое беззащитное брюшко. Здесь он всегда чувствовал себя дома. Эстер объяснила бы его поведение тем, что он улавливает настроение Лидии. Возможно, Эстер и была права.Перед сном Карсон повел Мадлен и Руфуса на прогулку. Вернувшись, он отодвинул штору и уставился на передний газон.– Что там? – спросила Лидия.– Ничего.– Любуешься видом?– Слышала, как лает Мадлен?– Да, но думала, что она увидела белку или енота.– Она бросилась за кем-то в заросли олеандров. Пришлось ее оттащить. Не знаю, что это было.– Не погорелец ли, случайно?– Жаль, – усмехнулся Карсон, – но не думаю, будто я достаточно важная персона, чтобы приобрести собственного преследователя.

Знает ли бойфренд?

Граббер сидел в общей комнате «Ночлега и завтрака», гостиной, как именовала ее миссис Джексон. Менее чем через час появится Лидия. Миссис Джексон отсутствовала. То ли ушла покупать бразильский воск для эпиляции интимных зон, то ли нанимать оркестр, что-то в этом роде. Трудно представить, что еще ей требуется для приготовления к визиту Лидии. Весь день она суетилась и бегала по дому. Раз пять, не меньше, извинялась за то, что потревожила Граббера. Если бы она, однако, знала, кого принимает, наверное, самовоспламенилась бы на месте!

Знает ли бойфренд?

Грабовски снова и снова задавал себе этот вопрос. Прошлой ночью ему пришло в голову: если последить за домом, можно кое-что выведать. Кто-то должен был помочь ей. Может, это и он. Правда, Граббер не помнил, видел ли этого парня до ее «смерти». Но вокруг нее всегда роилось столько людей, что это значения не имеет. Возможно, этот парень – телохранитель с яхты. Ей не впервые крутить романы с подобными людьми!

Ему даже не удалось снять их вместе. Зато есть фото, на котором она сидит, положив голову на руль. Очевидно, ей есть о чем подумать.

Он вспомнил день, когда она в одиночку отправилась в Итон и сидела точно в такой же позе, прежде чем выйти из машины. Очень личный момент… да, личный. Она была одна… если не считать того, что он снова последовал за ней. Часа через два было объявлено о разводе. Она пыталась взять себя в руки, прежде чем увидит сына. Предупредит.

Прошлой ночью передняя дверь оказалась открыта, и она вошла без стука. Позже ее бойфренд вывел собак, а Грабовски тем временем сидел в кустах и следил за домом. Правда, он сам не слишком хорошо понимал, что именно надеется узнать. Даже если они выйдут вместе, он не посмеет воспользоваться вспышкой.

Потом собака побольше стала обнюхивать его ноги, и он решил, что игра закончена.

Но бойфренд оттащил собаку, и та оставила Граббера в покое. Однако, войдя в дом, бойфренд отодвинул занавеску и осмотрел газон. И Граббер решил, что кое-что все-таки пронюхал. Если бы бойфренд догадался о чем-нибудь, наверняка стал бы ее защищать и держался начеку. И ни за что не оставил бы дверь открытой! Даже через десять лет опасался бы разоблачения.

Теперь нужно сосредоточиться на предстоящем визите, прежде чем сюда ворвется миссис Джексон. Как все устроить?

Сейчас ему требуется достичь одного. Но каким образом?

Граббер снова оглядел общую комнату. Два зеркала: одно – над камином, второе – на стене справа от мистера Джексона. Если встать здесь… но сначала предстоят официальные приветствия у самого порога, когда прибудет Лидия, поэтому стоять спиной к гостье невежливо и неестественно.

Мистер Джексон пошевелился во сне. Лежащие на подлокотниках руки задергались. Этот человек готов проспать все на свете. Может, он по ночам бодрствует? Очень сомнительно… Вероятно, он просто перемещается с кресла на кровать. Выглядит старше жены. Брюки натянуты едва не до подмышек. Брови нависают над глазами, нос – над верхней губой, а подбородок спускается на шею – мясистый каскад плоти, обваливающийся вниз. Нужно подготовить все вроде декорации. Если сесть здесь…Он поставил стул под углом перед мистером Джексоном. Так он все заметит в зеркале, которое отражает вход. Всякий вошедший увидит его в профиль. Нужно выглядеть так, словно он чем-то поглощен.Что тут можно использовать?Он пошарил по комнате. Если быстро распечатать некоторые сценки из жизни Кенсингтона.Он переставил ломберный столик. Но распечатывать что-то уже слишком поздно. Может, разложить карты и сделать вид, что играешь в солитер? Нет, лучше играть с мистером Джексоном, иначе почему он сидит так близко от почтенного джентльмена?Осталось найти карточную колоду. И разбудить мистера Джексона. И то и другое казалось весьма затруднительным.– Мистер Джексон! – окликнул он и, не дождавшись ответа, повысил голос: – Мистер Джексон!Никаких признаков жизни. Если бедняга умрет в этом кресле, сколько времени пройдет, прежде чем это заметят?Грабовски тряхнул старика за плечо.– Мистер Джексон!!! – завопил он.– Совершенно верно, – сказал мистер Джексон, выпрямляясь.Подумать только, прожить жизнь, умиротворяя жену… Вот чем это кончается! Даже во сне он спешит согласиться!– Мистер Джексон, – повторил он, решив, что лучше придерживаться той версии, будто старик все это время бодрствовал, – я хотел спросить, не желаете ли сыграть в карты?– Не играю в карты, – бросил мистер Джексон, снова кладя ноги на резную черепаху, служившую табуретом. – Никогда не играл и впредь не собираюсь.– Как жаль! – воскликнул Грабовски.– Но я сыграю с вами партию в шахматы.Мистер Джексон попытался разгладить густые белые брови.– Нужно их подстричь. Ни черта не вижу. Послушайте моего совета, никогда не старейте.

Мистер Джексон объяснил, где найти коробку с шахматами, и Грабовски ее разложил. Он уже приноровился одним глазом косить в зеркало, не выпрямляя шеи, и со стороны казалось, будто он сосредоточен на игре. Он отчетливо видел дверной проем. И вообще ему требовалось не более нескольких секунд. Осталось двадцать минут.Грабовски сделал первый ход.– Сынок, – спросил мистер Джексон, – как насчет капельки виски? Видите вон тот шкафчик? Нам сойдут и чайные чашки. А миссис Джексон… меньше будет знать, лучше будет спать.Граббер решил, что немного виски не помешает. Что-то он разнервничался.

* * *

– Вижу, мальчики, вы увлеклись игрой! – воскликнула миссис Джексон. – Не поверите, сколько мне пришлось искать сбитые сливки!

На ней была завязанная узлом нитка жемчуга. Волосы только что уложены. В голосе появились отчетливые театральные нотки.

– Продолжайте, – разрешила она, словно отклоняя все предложения помощи. – Я приготовлю поднос.

Грабовски передвинул слона с е-4 на d-5 и снова покосился на зеркало. Повернул голову к двери и снова к доске, отметив, что она вполне ясно его увидит.

– О, мистер Грабовски! – позвала миссис Джексон с кухни. Грабовски проверил часы. Одна минута шестого. Она может в любую минуту прийти.

– Мистер Грабовски!

– Я здесь!

Голос миссис Джексон звучал так оживленно, словно она не говорила, а пела, временами издавая нечто похожее на трели.

– Надеюсь, вы не возражаете против того, чтобы мне помочь?

Возражает, и еще как! Он будет готов убить ее, если она все испортит! Нужно оставаться на месте, на случай если появится Лидия.

Мистер Джексон попытался подмигнуть. Но брови никак не хотели возвращаться на место. Он помог им пальцем.

– С ней лучше не спорить, – посоветовал он.

– Иду! – откликнулся Грабовски и едва не перевернул доску. Необходимо вернуться на свое место как можно скорее.

Двадцать минут шестого. Ее еще нет. Грабовски проигрывал. Мистер Джексон запер в угол его короля ладьей и двумя пешками. Сгорбленные над доской плечи Грабовски начали ныть. Мистеру Джексону предстояло сделать следующий ход. Действие, подобное тектоническим сдвигам пластов земной коры. Не хватало еще, чтобы игра закончилась до приезда Лидии. Он не станет торопить противника.– Вот и она! – пропела миссис Джексон. Грабовски услышал стук каблуков. Мышцу на правом плече свело судорогой. Нужно срочно выпрямиться, но он не смел шевельнуться. Тем более что находился в самой выгодной позиции: все видел, но не в упор.– Итак, мальчики, – объявила миссис Джексон, когда Лидия вошла в комнату, – простите, что прерываю турнир, но у нас гостья.Грабовски подождал несколько мгновений, словно в глубокой задумчивости, прежде чем, разминая плечо, повернуться к дамам.– Ваш муж прижал меня к стенке, миссис Джексон.– Лидия Снейрсбрук, Джон Грабовски, – представила миссис Джексон, указывая на каждого.– Рад познакомиться, – кивнул Граббер и встал, чтобы пожать ей руку.Она вела себя с примерным хладнокровием, и он взглянул ей прямо в глаза.– Я бы и рада разрешить вам продолжить, – улыбнулась она, – но, по-моему, вы уже успели потерять противника.Грабовски уставился на мистера Джексона. Тот и в самом деле успел заснуть. Лидия рассмеялась своим хрустальным смехом, а трубный глас миссис Джексон вторил ей.

– Не хотите еще булочку? – спросила миссис Джексон. – Они долго не лежат. Лидия, не желаете взять с собой несколько? Отис, пожалуйста, спустись оттуда! Она побежала спасать Отиса, который прыгнул с вышитого сиденья табурета на столик розового дерева, а оттуда – на верхушку пустого, поблескивавшего черным лаком постамента. Теперь песик приноравливался, как ловчее спрыгнуть вниз.– Так о чем вы пишете? – спросила Лидия.– Он еще и фотограф! – вмешалась миссис Джексон. – Я отведу этих собак на задний двор! Пойдем, Руфус! Да и ты тоже, Отис!..Он снова и снова репетировал это все утро. Размышлял, как пойдет беседа. Вслух практиковался в ответах. До того как она появилась в зеркале, его трясло от нервного напряжения. Теперь, когда расстояние между его и ее ногами оказалось не больше длины телескопического объектива, он оставался невероятно спокоен. И мысленно выстраивал кадр: он и она вместе. Как это будет выглядеть, если снимать с другого конца комнаты? Он, с рукой небрежно положенной на спинку ее дивана, она, с изящно скрещенными щиколотками, восседает на кресле в стиле королевы Анны.– Вот как? И фотограф? – продолжала Лидия. – И какие же снимки вы делаете?Она по-прежнему держалась изумительно спокойно.Они немного поболтали. Она отвечала на вопросы с самоуничижительным юмором и легким изяществом. Разумеется, она в этом поднаторела. У него было одно утро. У нее – почти десять лет.– Я работаю над проектом «Малые города США и Англии». Уличная жизнь, местный колорит, здешние характеры. Но моя основная профессия – фотограф. Я много лет снимал знаменитостей.– Знаменитостей? – переспросила Лидия. – Как интересно!Даже в прошлой жизни ложь входила в ежедневный распорядок. Скорее всего это именно так. Все то, что она тогда делала, пытаясь замести следы! Сочиняла истории для доверенных журналистов, тайком таскала к себе мужчин, а потом все отрицала…– О, трудно перечислить, – сказал он вслух. – Актеры, музыканты, члены королевской семьи, телепродюсеры, ведущие…Лидия вылила остаток чая себе в чашку.– Господи, поистине звучит гламурно. Что заставило вас уйти от всего этого?Он старался не смотреть на нее слишком пристально, пока она играла свою партию.– О, я вернусь, – заверил он. – Этот проект оплатит немало моих счетов.Возможно, он действительно осуществит этот мистический проект. Если разбогатеет (а это вполне возможно), будет только им и заниматься.– Честно говоря, я увлекся. Начал делать снимки и потом уже не смог остановиться.– Мир и покой, – объявила вернувшаяся миссис Джексон, – особенно когда детки играют на заднем дворе.Она энергично высморкалась.– О Боже, эта аллергия! Нужно срочно выпить антигистаминную таблетку! Так и думала, что вы поладите! И дело не только в британских связях. У меня поистине талант предсказывать, насколько хорошо станут общаться люди между собой. Я много раз принимала гостей и должна сказать, мои званые вечера пользовались огромной популярностью, поскольку я точно знала, кого с кем посадить. Простите еще раз, я сейчас вернусь.Лидия улыбнулась Грабовски. Он ответил улыбкой, и на мгновение они превратились в заговорщиков, искренне забавлявшихся ситуацией.– Значит, не смогли остановиться? – переспросила Лидия.Она казалась скорее хорошенькой, чем прекрасной. Хотя ее голубые глаза сияли.У нее была репутация женщины хитрой и коварной. Он не стал бы это оспаривать.Ее считали глуповатой женщиной. Вот с этим Грабовски вряд ли согласился бы. Не так умна, как ей кажется, но далеко не глупа. И сумела отточить свои маленькие трюки. Когда он стал впервые фотографировать ее (еще до объявления помолвки), пришлось торчать у ее дома, пока она не спустилась вниз с чемоданом и двумя сумками в руках.– Если вы поможете мне дотащить это до машины, я позволю меня сфотографировать, – по-обещала она.Взамен она предложила понести его камеру. По дороге к ее малолитражке они оживленно болтали. Он уложил вещи в багажник. Не успел он оглянуться, она прыгнула в машину и подняла окно.– Вы просто душка, – бросила она и укатила, увозя его камеру, которую ему доставили через неделю.– Должно быть, я старею, – вздохнул он. – Знаете, стареть начинаешь, когда задаешься вопросом, все ли сделал в своей жизни. Полагаю, привлекательность работы со знаменитостями немного потускнела. Все это довольно эфемерно.– А вы еще и пишете об этих городах, – как ни в чем не бывало продолжала она. Беседа текла легко. По мнению Граббера, даже слишком легко. Несколько словесных ухабов на дороге, по которой идут незнакомые люди, оказались бы более естественными.– Я работаю над текстом к фотографиям. Сочинительство – не моя сильная сторона, но я справляюсь.Зазвонил его мобильник.– Простите, – извинился он, вытаскивая телефон из кармана. – Гарет, старина. Я тебе перезвоню.– Не отключайся, – попросил Гарет. – Ты сидишь на чертовой бомбе с часовым механизмом и сам того не осознаешь. Мне нужно немедленно с тобой переговорить!– Если не возражаете, я немного отвлекусь, – сказал Грабовски Лидии и поднялся к себе, пройдя мимо спускавшейся миссис Джексон.– Захватите камеру, мистер Грабовски, когда будете возвращаться, – попросила она. – Если захотите сделать фото, мое и Лидии, для вашего арт-проекта, мы будем очень рады. Не стесняйтесь попросить.

* * *

– Берегись, если у тебя какие-то пустяки, – процедил Грабовски. У его агента было шестое чувство. Он безошибочно выбирал для звонка самое неподходящее время.

– Это не вопрос жизни и смерти, – заверил Гарет.

– Класс!

– Это куда важнее. Вопрос денег! Сегодня я говорил с твоим издателем, и он не собирается давать тебе отсрочку. У тебя уже задница горит! Либо выкладывай, либо слезай с горшочка!

– Какой изысканный выбор слов!

– Я исхожу кровавым потом ради тебя, – бросил Гарет. – Не подведи!

– Гарет, – устало посоветовал Грабовски, – отвали!

– Может, еще посидите, Лидия? – спросила миссис Джексон, когда Грабовски вошел в комнату. Лидия встала. – Я веду Майю в кино, – пояснила она. – Пойду заберу Руфуса, а потом, боюсь, мне пора уходить. Если разрешите, возьму с собой пару булочек. Они восхитительны!– Разве она не великолепна? – воскликнула миссис Джексон, когда Лидия вышла за собакой. – Вы не принесли камеру?Грабовски немного поразмыслил. Если старушка упомянет об этом, когда Лидия станет прощаться, как он будет выглядеть, отказываясь? И каково это будет, если он согласится? А если согласится, но неохотно? В любом случае это может показаться подозрительным.Он был готов удушить свою хозяйку ее жемчужным ожерельем. При мысли о том, как он все спланировал, как хорошо все шло, у него сердце замирало. И тут влезла эта баба, с ее неутолимым тщеславием!– Знаете что? – прошептал он, серьезно глядя ей в глаза. – Знаете, я хотел бы, чтобы ваше фото оказалось в моей книге, миссис Джексон, но сейчас неподходящее освещение. Давайте завтра. Только вы и я.– Ах, освещение, – пролепетала она, хлопая редкими ресничками. – Это так важно! Когда я ставила пьесы, правда, это было всего лишь местное театральное общество, но костюмы и декорации выглядели вполне профессионально, я всегда… а, Лидия, вы уже уходите?– Спасибо огромное, – сказала Лидия. – Я и так уже опаздываю. Рада была познакомиться, мистер Грабовски. Удачи вам во всем.– В детстве у меня был пес, – сообщил Граббер, глядя на Руфуса. – Скотчтерьер. Выбежал на дорогу, и его сбила машина. Я очень горевал!– Бедняжка, – вздохнула она, касаясь его руки.Они проводили ее до порога.– Я хотела спросить у вас, – начала она, – что привело вас в Кенсингтон? В Америке много маленьких городов, есть из чего выбирать.Он не стал медлить с ответом:– Я много работал в Кенсингтонском дворце, в том, который в Лондоне. Снимал членов королевской семьи. И когда увидел это название на карте, подумал, что обязательно должен сюда заглянуть. А вы?– Я перебрала несколько городков в этом округе. Но не могла найти подходящий дом. А в Кенсингтоне нашла. Мне здесь нравится.Махнув на прощание, она сбежала вниз, беззаботно, как школьница. Длинные темные волосы раскинулись по плечам. И на мгновение стало трудно поверить, что она не та, за кого себя выдает.Грабовски захватил ноутбук, сумку с камерой, сел в «понтиак» и отъехал. Он просто не мог больше оставаться в этой комнате. Нужно мчаться куда-то и думать. Думать… Если ему потребуется просмотреть материал в ноутбуке, он привык работать в машине. Он не желал, чтобы миссис Джексон совалась к нему и задавала вопросы о завтрашней «фотосессии». Впрочем, благослови ее Господь. Благослови Господь миссис Джексон. Она была ему очень полезна. С ней было так легко избегать Лидию. (Почему это имя вертится в голове? Или это знак, что он хочет ее отпустить? У него не хватит мужества довести дело до конца?) Даже в городе такого размера было легко не дать Лидии его заметить. Поскольку здесь, если за кем-то следишь, всегда знаешь, куда направляется объект слежки. Никаких проблем. Но встретиться с ней и ничего не испортить, оказалось бы затруднительно, не будь милая старая миссис Джексон на его стороне.Лидия не сделала ни одного неверного хода. Ни одной ошибки. Жаль, этого недостаточно. Нужно отдать ей должное, она прекрасно ведет игру.Нет, пожалуй, один промах все-таки был. Когда он сказал, что фотографировал знаменитостей, она не спросила имен. А следовало. Все хотят знать имена. Кроме нее. Просто она уже знала.Впрочем, тут не ее вина. Это только дало бы ему больше пищи для размышления. А ему нужно было доказать кое-что себе, прежде чем предпринять следующие необратимые шаги.Ему бы следовало поехать и отпраздновать прекрасное начало операции. Но в тот бар он не вернется. Не хотел видеть неудачливую художницу.Он остановился у винного магазина, купил бутылку виски, спрятал в пакет из оберточной бумаги, открутил крышечку и сделал несколько глотков.– За вас, миссис Джексон, – произнес он, поднимая бутылку. – Я стану вспоминать вас в своих молитвах.Он отчетливо видел Лидию в зеркале, а вот она его не видела. К тому времени, когда он пришел в себя от вызванного шахматами ступора, она уже взяла себя в руки. Но он успел заметить шок узнавания, на миг сковавший ее лицо. Он был последним, кого она ожидала здесь увидеть. Шляпы долой в честь столь поразительного женского самообладания и выдержки.Он снова поднес к губам бутылку в пакете.

Кинотеатр за Хэверингом входил в комплекс огромного торгового центра, кондиционеры которого так сушили кожу, что потом ее можно было сбрасывать, подобно змее.

Лидия сунула руку в сумочку и достала бальзам для губ. Зал был на три четверти пуст, тем более показывали комедийную мелодраму для подростков, но она понятия не имела, что происходит на экране.

Майя отхлебнула свою кока-колу и рассмеялась. Лидия вторила ей, не желая, чтобы Майя подумала, будто ей неинтересно. Но когда глянула на девочку, оказалось, что Майя целиком поглощена происходящим.

Как это могло случиться? Как этот человек оказался в Кенсингтоне? Ужас, который она испытала, увидев склонившегося над шахматной доской Грабовски, был подобен удушью, словно ее легкие быстро наполнялись водой. Хорошо, что этот высокомерный человек не подумал сразу вскочить, когда их знакомили. Просто сидел и смотрел на доску. Иногда и плохие манеры бывают полезны. Это дало ей несколько секунд, чтобы отдышаться.

Она ела поп-корн и смотрела на экран. Безнадежно пытаться понять сюжет…

Нужно взять себя в руки. И что такого, если бы он увидел, как она взволнована? Нужно прекратить эту паранойю.

Он не узнал ее. Разумеется, не узнал. Этот час, который они провели за разговорами, не имеет ни малейшего значения. Она все время перебирала в памяти каждое слово, каждый жест, каждый взгляд. Похоже, ничего подозрительного.

Она узнала его, едва войдя. Он оказался рядом с самого начала, еще до того, как она обручилась. И до последних дней был постоянной ее тенью. Правда, отнюдь не худшей. Всегда называл ее «мэм». Даже после развода.

И вот он появился. Десять лет спустя. Как это возможно?! Что привело его сюда, к ней?

Нет, она все преувеличивает. Нет чего-то такого, что бы привело его к ней. Он не искал ее. Поскольку был уверен в ее смерти.

Что бы сказал Лоуренс по этому поводу? Она не знала. Не могла придумать. Где этот Лоуренс, когда он нужен больше всего на свете?

– Лидия, – окликнула Майя, – что сделал тебе этот несчастный поп-корн?

Лидия опустила глаза на полупустой пакет с глазированным поп-корном. Она так выкручивала его, словно хотела свернуть шею.

Потом в кафе-мороженом Майя делилась своими впечатлениями о фильме, поедая тройную порцию мороженого с шоколадной крошкой, политого горячей помадкой. – Глуповатое, конечно. Сразу понимаешь, что будет в конце. Все так очевидно!– Ты права, – согласилась Лидия.– Все равно довольно интересно и не скучно, хотя я все знала заранее.Майя походила на Сьюзи темными волосами и глазами. Бледность она унаследовала от Майка, поэтому сочетание получилось поразительным. Сегодня на ней была красная толстовка на молнии с капюшоном. Разговаривая, она болтала обутыми в кроссовки ногами. Они сидели на табуретах около узкого карниза, идущего по боковой части кафе. Если Майя и была расстроена, то старалась этого не показать.– Думаю, нам неплохо бы прогуляться у реки, – предложила Лидия.Майя облизала края вазочки для мороженого, подбирая остатки помадки.– В темноте?– Нас никто не тронет, – заверила Лидия. – И мы не станем заходить слишком далеко.Майя пожала плечами.– Нет, я имела в виду, что там ничего не видно. Фонарей-то нет! Слышала о Леоне Крамере? Его брат свалился в реку и подцепил тиф, или малярию, или что-то в этом роде. Пробыл в больнице целый месяц.– Может, Леон тебя дурачит, – предположила Лидия. – Так или иначе, никуда мы не свалимся.

Дорога у реки, скорее, напоминала набережную. Вдоль тротуаров попадались маленькие деревянные причалы. Они миновали пару гуляющих, идущих навстречу, и остались совершенно одни. Майя поспешно подняла молнию под самый подбородок, сунула руки в карманы и громко зашлепала по доскам. – У тебя все нормально? – спросила Лидия. Сама она понимала, почему Грабовски выбрал именно Кенсингтон. Разве название не заинтриговало и ее тоже?– Конечно. Ой, комары кусаются. Шея чешется.– Иногда помогает, если с кем-то поговорить. Тебя что-то беспокоит?– О Господи, – пробормотала Майя, схватив ее за руку.– Что там? – насторожилась Лидия. Сердце ее заколотилось. Неужели это он пришел за ней?– Нет, не смотри, – выдохнула Майя, прежде чем потащить ее вперед. – Какая мерзость!Они пробежали мимо парочки тинейджеров, возившихся на скамейке.– Видела, как они делают ЭТО? – прошептала Майя. – До чего же вульгарно!Лидия рассмеялась:– Ты только сейчас видела, как это делают в кино!– Это совсем другое, – отмахнулась Майя. – Это тебе мама сказала, верно?– Она тревожится за тебя.Может, лучше всего уехать из города, пока Грабовски не уберется?– Мать такая тупая! – прошипела Майя и, спустившись с тротуара, направилась к краю воды.Лидия пошла за ней. Что сказать девушке? Как помочь? Она больше не принцесса, рассыпающая волшебные блестки. И больше не умеет одним прикосновением исцелять душевные и сердечные боли.– Это была моя идея, – призналась она, – пригласить тебя в кино. Не вини мать.Майя подняла камешек и швырнула в реку.– Я дружу с кем хочу, и она мне не запретит! Я имею в виду школу.Но зачем ей нужно уезжать?Лидия набрала целую пригоршню камешков. Почему она должна бежать? Почему этот человек должен обладать какой-то властью над ней? Пусть сам проваливает!– Полагаю, не может, – подтвердила Лидия.– Она тупая, – повторила Майя. – И меня тупой считает.– Никто этого не говорил.Когда-то Грабовски следил за ней до самого дома ее психотерапевта. Это было до того, как всему миру стало известно, что она ездит на сеансы психоанализа. Он хотел снять ее выходящей из этого дома. Пришлось сидеть там несколько часов и время от времени просить кого-нибудь проверить, не ушел ли он. Когда Грабовски вышел из машины, чтобы отлить или купить что-нибудь поесть, она выскользнула наружу, сунула за дворники записку «Вы проиграли и ничего не получите». На сеансах психотерапии они говорили о том, какие методы можно использовать, чтобы успокоиться. Но к тому времени, когда она села в машину, внутри все кипело от злобы и ярости. Однако теперь она выше этого. Ему ее не достать.Она швырнула камни в реку.Майя настороженно оглядывала ее. И даже откинула капюшон, словно это помогло ей лучше видеть.– Ма говорит, если сердишься, лучше всего пойти домой и поколотить подушку.– А вот это действительно глупо, – фыркнула Лидия. – Лучше посуду побить. Забавнее как-то.– Ты не злишься на меня?– Что ты, конечно, нет!Майя расстегнула и сняла толстовку.– Смотри, – сказала она, протягивая руку, – видишь? Вот отчего ма слетела с катушек. Из-за этих царапин.– Выглядят отвратительно, – поморщилась Лидия. – Что случилось?По руке Майи шли три длинные красные царапины.– Соседский кот застрял в водосточной трубе. Я вытаскивала его! Тварь неблагодарная!– Почему не рассказала маме?– А зачем? Не успела я рот открыть, как она тут же начала орать. И я не анорексичка, если она и об этом успела тебе донести. Думала, что Зоэ Романова реально крутая! Люди говорят, будто она – белая ведьма и вместо брелока для ключей носит кроличью лапку, хотя сама вегетарианка. Я сидела с ней за одной партой. Примерно неделю. Все, о чем она способна говорить, – это калории. Такая тоска! Довольно с меня этого и дома.– Уверена, твоя ма не хотела на тебя набрасываться, – покачала головой Лидия. – Просто немного расстроилась. Была под стрессом.Майя обхватила себя руками. В воздухе заметно похолодало.– Ну да, знаю. Она всегда расстраивается. И всегда под стрессом. А меня это достает. Из-за чего, спрашивается?

Когда Майя легла спать, Лидия рассказала Сьюзи обо всем, что узнала. – Я редкостная идиотка, – сокрушалась Сьюзи.– Ты волновалась за дочь. Что же тут идиотского?– Я чемпионка мира по идиотизму! – настаивала Сьюзи. – Мне следовало знать свою дочь. Следовало больше ей доверять. Майк говорил, что я склонна слишком преувеличивать. Я совсем его не слушала. Пойдем откроем бутылку вина.– Мне нужно пораньше лечь, – отказалась Лидия.– Один бокал. Успеешь еще добраться до постели.– Я измучена, – пробормотала Лидия. – Скорее бы домой!– Ладно, я тебя отпускаю. Подумай, что тебе подарить на день рождения. В этот уик-энд я собираюсь на шопинг.– Сюрприз! – воскликнула Лидия. – Я пригласила Эстер на вечеринку в следующий вторник. Надеюсь, Эмбер не станет возражать.– О, она будет в восторге, – заверила Сьюзи. – У тебя и впрямь усталый вид. Постарайся подольше поспать. И спасибо тебе.Лидия плохо спала и следующим вечером, приехав к Эмбер, пожалела, что вообще вышла на улицу. Следовало остаться дома.– Тайлер и Сирена ушли ночевать к друзьям, и мы свободны, как птицы, – объявила Эмбер. – Куда поедем? Может, куда глаза глядят, по шоссе, а там посмотрим?Лидия поморщилась:– Я бы предпочла остаться здесь.– Опять в «Динос»?Эмбер вынула из сумочки пудру, подправила помаду и тут же снова подкрасила губы.– Что ты думаешь об этом оттенке?– Давай посмотрим телевизор. Нет сил никуда идти. И настроения тоже.– О, конечно! Мы вполне можем остаться здесь. Не все ли равно, где разговаривать?– Я так измучилась, – пробормотала Лидия, включая телевизор.– Как насчет чашечки чая?Вернувшись с чаем, Эмбер уселась на диван рядом с Лидией, и они стали тихо разговаривать, чтобы не заглушить диктора, рассказывавшего о жизни китов.– Как прошел вечер с Майей? – спросила Эмбер.– С ней все в порядке.Эмбер ждала. Не расспрашивала. И это раздражало.– Расскажу в другой раз, – пообещала Лидия.Ей хотелось, чтобы Эмбер попросила ее не мяться и все выложить сразу.Немного помолчав, Эмбер спросила:– Может, ты хочешь чего-то особенного на день рождения?– Да вроде нет, – устало ответила Лидия. – Прости, что-то я сегодня не в себе.Она чувствовала, Эмбер умирает от желания спросить почему. Но что она могла ответить? Разве о таком расскажешь?Несколько минут они молча смотрели фильм. Потом Эмбер взяла журнал и принялась листать. Она все еще читала его, когда фильм закончился.– Пожалуй, я пойду, – решила Лидия. – Зачем портить тебе настроение?– Ничего подобного, – покачала головой Эмбер. – Что это за друзья, которые не выносят твоего плохого настроения?– Что там в журнале?Эмбер показала снимок.– Все считали, будто у них идеальный голливудский брак. А оказалось, он постоянно ей изменял. Мне так ее жаль. До чего же все ужасно.– Тебе действительно ее жаль? – переспросила Лидия.– Но как можно ее не жалеть? – удивилась Эмбер. – Его последняя была стриптизеркой. Ее даже не назовешь хорошенькой.– Ну вот, теперь все знают. Думаешь, хуже, чем было?Ей действительно нужно домой. Бессмысленный разговор… к чему тянуть время. Или хочет сорвать злость на Эмбер?– Когда бывший изменял мне, я на стенку лезла, – призналась Эмбер. – Мысль о том, что все знают и жалеют меня, поскольку я такая размазня, невыносима. Когда все знаешь, сразу превращаешься в дуру и раззяву.– Почему же вы не оставите ее в покое? – спросила Лидия немного резче, чем намеревалась. Эмбер растерянно уставилась на нее.– Кто это «вы»?– Куда бы она ни пошла сейчас, кто-то обязательно сует ей под нос камеру.Эмбер закрыла журнал и бросила на пол.– Думаю, это настоящий кошмар.– Кошмар? – бросила Лидия. – Как, по-твоему, почему они так добиваются этих снимков? Почему… о, не важно, мне лучше уехать. Увидимся.Она встала.Эмбер не ответила. Разгладила юбку и сложила руки на коленях.– Эмбер, у меня просто настроение такое. Не сердись.– Сядь, – неожиданно велела Эмбер. – Я знаю, о чем ты.– Не важно, – вздохнула Лидия.– Это называется «крокодиловы слезы». Верно? И я вовсе не так уж ее жалею. Нет, Лидия, дай мне, пожалуйста, договорить.Она сказала это мягче, чем заслуживала подруга.– Эти журналы могут быть такими подлыми! Конечно, я понимаю. Может быть, это подло и с моей стороны. Я смотрю на богатых и знаменитых и вижу, у них тоже есть проблемы. Может быть, нехорошо, если при этом мне становится легче жить, но иногда именно так и бывает.– Эмбер, – тихо ответила Лидия. – Я слишком устала. Давай закончим этот разговор, ладно?

Она припарковалась у дома и сразу направилась к бассейну. Руфус весело бежал за ней как меховой комок, прицепившийся к заднику ее туфли. Не успев дойти до газона, она стянула свитер, а ступив на кафельные плитки, сняла футболку. Сбросила туфли. Стащила джинсы. Руфус залаял. – Руфус, – велела она, – заткнись.Раздевшись догола, она нырнула в бассейн и стала разрезать воду, пока не ударилась головой о ступеньки на мелком конце. Вынырнув, она глотнула воздуха, легла на спину. И поплыла между черным небом и черной водой, ощущая, как вытекают из нее мысли и представляя, как во все стороны удаляются от нее медузы и фосфоресцирующий планктон. Тогда она перевернулась и повисла в воде лицом вниз с открытыми глазами. Теперь она ничего не видела. Ноги стали тонуть, и она начала работать ими, держа лицо под водой, пока не замерзла. Легкие горели. Но она старалась не дышать. А когда уже больше не могла вынести, сильно выдохнула через рот и опустилась на дно. Коснулась ладонями кафеля. И всплыла, но слишком быстро вдохнула. Руфус лаял, а она кашляла и давилась и никак не могла подплыть к бортику. Еле-еле выбралась, согнулась и снова зашлась кашлем, пока ее не вырвало длинной тонкой струйкой молочно-белой воды. Ноги тряслись от холода. Большой жук летел прямо на нее, жужжа, как резиновая пуля из полицейского пистолета. Ударился о ее плечо, и она вскрикнула. Руфус залаял еще громче. Пробираясь домой, она напоролась большим пальцем ноги на что-то острое. Но не остановилась, пока не добежала до задней двери, которая оказалась запертой. Придется вернуться, чтобы найти джинсы и ключ. Но вместо этого она отбила кулаки о дверь. И только тогда соскользнула на землю и заплакала.Почувствовав боль, она подняла ногу. Из пореза между пальцами шла кровь. Сейчас она встанет и прижжет ранку. Как ужасно она вела себя с Эмбер. Ничем не вызванная грубость! Она обязательно извинится. Совсем забыла, какой стервой иногда может быть!Нужно перестать злиться. Если даже она и узнала его, это еще не означает, что он точно ее узнал. Сегодня он в приюте не показывался. Не торчал около ее дома. Все, что от нее требуется, – сохранять спокойствие.Она тупо смотрела, как кровь капает на подушки.– Если он не узнал ее…Не узнал.Но если узнал…Она согнула и разогнула ступню. Подняла ногу, и кровь потекла по голени.Хочет ли она, чтобы ее узнали? Тот ужас, ту тоску, которые она ощутила при виде Грабовски, ни с чем не сравнить… или они были смешаны с чем-то еще?Зазвонил мобильник.– Просто хотел спросить, как поживаешь, – пояснил Карсон.– Я ранена.– Тело или душа?– Большой палец на ноге.– Паршиво. Хочешь, я приеду?Какой легкомысленной она стала в последнее время. Готовой опустить забрало и снять доспехи. Словно больше ей ничего не грозит!– Спасибо, но думаю сама управиться.– Но я все равно мог бы приехать.– Я уже готова свернуться клубочком и заснуть. В другой раз.– Ладно, ты справишься с пальцем, я – с отказом. Увидимся завтра вечером, хорошо?Возможно, Джон Грабовски и сделал ей одолжение, появившись здесь. Хорошее напоминание. Чтобы не слишком расслаблялась. Может, он ангел под прикрытием?– Пока не знаю. Я тебе позвоню. У меня много дел.

В субботу утром Грабовски встал рано, захватил ноутбук и сумку с камерой и сел в машину. Сегодня его не должно быть в Кенсингтоне. В четверг он не показывался Лидии на глаза. Миссис Джексон принимала разные позы по всему дому и во дворе, и ему приходилось то и дело щелкать камерой. У него по-прежнему не было снимка Лидии с ее бойфрендом. Но рисковать он не мог. Сейчас она наверняка напряжена, нервничает, постоянно оглядывается, смотрит в зеркало заднего вида. Нужно действовать очень осторожно.

Вчера он сделал несколько снимков, которые можно использовать как фон: деревянный знак с надписью «Добро пожаловать в Кенсингтон», вид на реку, городская мэрия, древние магазинчики на Альберт– и Виктория-стрит, таблички с названиями улиц… Он объездил весь город в поисках кадров, которые могли бы сопровождаться заголовком: «Возможно, этот сонный городок хранит королевскую тайну?»

Все сразу поймут, что эта тайна не имеет отношения, скажем, к НЛО.

Он писал и переписывал подпись под каждым снимком. А стоило положить голову на подушку, как перед глазами вставали огромные черные буквы заголовков: «МИР ПОТРЯСЕН… ПРИНЦЕССА НАШЛАСЬ В АМЕРИКАНСКОЙ ГЛУШИ… ВОССТАВШАЯ ИЗ МЕРТВЫХ…»

Вчера, пока Грабовски пытался держаться от нее подальше, мог бы поклясться, что это она следит за ним. Трижды он видел ее машину на некотором расстоянии от его собственной. Ей следовало бы сидеть на работе, а не мотаться по всему городу.

Грабовски заехал во двор закусочной, в которой впервые увидел на карте Кенсингтон. Ему нужен снимок места, где началась эта история. Читатели захотят знать, как все разворачивалось.

Желудок нервно сжимался. Кроме того, он был голоден. И одновременно не находил себе места. Сенсация была настолько ошеломляющей, что казалась почти невообразимой. Скоро сюда слетятся папарацци, подобно стаям библейской саранчи. И все захотят получить у него интервью. Его жизнь изменится. Пока это было лишь затишьем перед цунами. Ему требовалась серьезная поддержка.

– Терпение, – сказал он себе. – Сначала нужно скомпоновать историю. Кое-каких фрагментов пока не хватает, чтобы построить общую картину. Он не собирался так скоро открывать рот. Не желал превращаться в параноика и торопиться, не успев как следует подготовиться.

И тут неожиданно его скрутило, как от удара в солнечное сплетение. Неужели он действительно поступит с ней так? Весь мир был у ее ног, а она сделала невозможное, чтобы уйти от всего этого.

С самой среды он находился в таком чудовищном напряжении, что почти ничего не ел. После завтрака он почувствует себя лучше.

Официантка, которая обслуживала его в прошлый раз, вышла из закусочной, закурила и уселась на корточки, прислонившись к стене.

Ему следовало выйти из машины и поесть. Он так и сделает. Через минуту.

Грабовски вынул из кармана четки и уставился на распятие, свисавшее с оправленных в серебро голубых бусин. Мать подарила ему четки в тот день, когда он, восемнадцатилетний юноша, покинул дом. Он обнял ее тогда. Для нее он навсегда останется тем самым маленьким причетником.

Перебирая бусины, он думал о Лидии. Если бы он мог отпустить ее с миром, так бы и сделал. Но это не в его силах. Она здесь. Она жива. Она лгала всему миру. Собственным детям, которые шли за ее гробом. И если, зная это, он скромно отвернется, с его стороны это будет неправильным, скверным поступком.

– Как вафли? – спросил он официантку с английской булавкой в блузке вместо верхней пуговицы. Но похоже, булавка была не такой уж надежной, потому что края ткани расходились, открывая лифчик. – Умереть не встать, – доложила она.– В самом деле?– За пять баксов плюс кофе? Как сами думаете?Он все равно заказал вафли и бекон. Поев, открыл ноутбук и стал снова просматривать снимки Лидии. Был один особенно эффектный: она выходит из магазина одежды, волосы связаны на затылке. Лидия улыбается и машет кому-то на другой стороне улицы. На ней топ, открывающий плечи пловчихи. Была также серия снимков, сделанных, когда она садилась в машину. Ясно было видно ее лицо. Взгляд в упор.Он увеличил ее глаза. Тот же самый оттенок, что на его четках. У него не было снимка, на котором она выходит из двери своего дома, потому что сфотографировать ее, не будучи замеченным, не представлялось возможным. Зато он сумел снять ее у окна спальни, когда спрятался в кустах. У нее по-прежнему сохранилась привычка приветствовать новый день. Когда она собралась повезти мальчиков в Диснейленд, он сумел снять ее в шесть утра. Одетая в пеньюар, она пила кофе, стоя у окна гостиничного номера. Этот единственный снимок возместил расходы по его тогдашней поездке.Официантка вновь наполнила его чашку кофе.– Ваша подружка?Снимок был сделан в первые дни после свадьбы. Когда она еще притворялась застенчивой. Смотрела в землю, так что было сложно поймать в объектив ее лицо.– Просто знакомая, – пояснил он.Официантка нагнулась, чтобы посмотреть поближе. Ткань блузки опасно натянулась. Выпрямившись, она заметила сумку с камерой на стуле рядом с Грабовски.– Вы фотограф?– Скажите мне кое-что, – начал он, еще увеличив лицо Лидии. – Она никого вам не напоминает?Официантке было лет тридцать пять. Достаточно взрослая, чтобы вспомнить…– Нет. Когда-то я сама была моделью. В молодости…Они все были немного в нее влюблены. Но как-то она набросилась на них с воплем:– Почему вы не оставите меня в покое?! – орала она. В этих случаях им всегда становилось не по себе. А ответ казался таким очевидным, что сказать было нечего. Честно говоря, после всех этих лет, ее поведение казалось предательством. Неужели она действительно ожидала, что они так просто уберутся?Тогда она отказалась от полицейской охраны. Чего она ожидала?– Ничего грязного, – заверила официантка. Ее лицо блестело от пота. На носу – крупные поры. Бесформенные обвисшие мешочки мышц на руках. Вялая плоть слегка подрагивает, когда она поднимает кофейник. Отсутствие всякого смущения придавало ей некую сексуальность.– Я снималась голой. Но ничего похабного, – повторила она. – Она хорошенькая, ваша подружка.– Она не та… не та, за которую себя выдает.Официантка убрала тарелку.– Правда? По моему опыту, люди редко бывают теми, за которых себя выдают.

Что еще ему нужно? Он пошлет это в «Ньюс оф зе уорлд». Нет, в «Санди таймс». Попросит Гарета поторговаться за «эксклюзив», который окажется настоящей бомбой. Снимки. Свидетельства о рождении и смерти. Они ничего не доказывали, если не считать того, что в ее истории было нечто подозрительное. Теперь необходимо собрать немного косвенных доказательств. Цитата-другая из бесед с ее друзьями. Каждая деталь может быть привязана к ее прошлому. Любая информация из ее биографии, которую она нечаянно выдала. Нужно быть осмотрительным, но действовать быстро. Неужели она действительно следила за ним вчера? Если так, она не увидела ничего подозрительного. Вчера он фотографировал Кенсингтон, что прекрасно впишется в его историю.Если она посчитает его угрозой, значит, просто смоется из города. Но у него останутся снимки. А интрига все равно сохранится.Да, она просто исчезнет. Если не хочет, чтобы ее поймали.

Наверное, хватит с нее этой тоскливой жизни. Грабовски глотнул кофе и взглянул в сторону официантки, подпиливавшей ногти у стойки. Какой-то мужчина в бейсболке пытался завести с ней разговор. Что-то в ее намеренно небрежной позе подсказало Грабовски – мужчине может повезти.Если бы она хотела вернуться к прежней жизни, как бы поступила? Явиться к Кенсингтонскому дворцу и постучать в ворота? Тут-то и начнется фейерверк, цирк, неразбериха, всегда возникавшие в ее присутствии. Вечный манипулятор… любит дергать за ниточки. Обожает все отрицать.Вероятнее всего, она ездила по каким-то делам, а не следила за ним. Нервы играют с ним злую шутку.Сколько пластических операций она сделала? Определенно ринопластику. Может быть, губы. Что еще ей пришлось вынести? Ее голос звучит иначе. Может, она долго тренировалась? За десять лет она не приобрела американского акцента. Но потеряла собственный. Выговор высшего света.Хватит грезить наяву, нужно отшлифовать план. Сегодня он зайдет в магазин одежды под видом покупок для жены и посмотрит, сможет ли разговорить ее. Похоже, она близкая подруга владелицы. Наверное, он сумеет подвести беседу к Лидии. Сегодня суббота. В понедельник, когда она уедет на работу, он вломится в ее дом. Нужно найти что-то пикантное. Что-то, что она захватила с собой. Узнаваемое украшение, возможно, семейную фотографию. То, что намертво приколотит историю к первым страницам. Как только он что-то найдет, все скомпонует, загрузит в ноутбук и пошлет е-мейл из гостиницы. Но прежде всего – звонок Гарету. Выкладывай или слезай с горшочка. Похоже, это Гарет наделает в штаны!

Он немного понаблюдал за бутиком с другой стороны улицы, делая при этом вид, будто бродит по цветочному магазинчику. Лучше зайти, когда не будет других покупателей. Грабовски снова оглядел улицу, желая убедиться, что машины Лидии нигде нет.Кэти не примет его обратно. Она никогда не ладила с его матерью. Не прилагала к примирению никаких усилий. Но эта история все равно изменит его жизнь. И кто знает, что он сам захочет, когда все будет кончено.Впервые он встретил Кэти во время драки в пабе. Второго раза, хоть убей, не мог припомнить. Но дни разгула давным-давно миновали.Теперь в магазине никого не было, если не считать владелицы, которая выносила из примерочной и развешивала платья. Грабовски не представлял, как лучше завести беседу. Ладно, придется импровизировать. Конечно, он допрашивал миссис Джексон, но она не знала ничего полезного. Те же самые расплывчатые подробности, которые сообщила сама Лидия. О переезде в Америку вместе с мужем. О жизни в девяти различных штатах. О разводе. О решении поселиться в Кенсингтоне. Миссис Джексон не была близкой подругой Лидии, а если бы и была, то слишком твердо стояла в центре сцены, чтобы замечать других актеров.– Ищете что-то особенное?– Хочу сделать подарок жене.– Я Эмбер. Побродите по магазину, может, что-то найдете. Дайте знать, если понадобится помощь.Грабовски поднял украшенный стеклярусом кардиган.– Мило.– Очень, – подхватила Эмбер. – И наверняка ей понравится. Какой размер у вашей жены?Грабовски притворился, будто размышляет:– Она высокая и худая. Наверное, десятый.– Десятый английский? Значит, шестой американский. Вы остановились у миссис Джексон?– Совершенно верно.Разговорчивая особа. Может, он и выудит что-то. Но не пора ли уходить? Не лучше ли подождать день-другой, а потом объединить приезд сюда с быстрым визитом в дом Лидии?– Прелестно! – воскликнула Эмбер. – Вы знакомы с моей подругой Лидией? Миссис Джексон пригласила ее на булочки.– Конечно! И мы ели эти знаменитые булочки!Он подошел к тремпелю с вечерними платьями и взял одно.– Это мое любимое, – заметила Эмбер.Сама она была «карманной» блондинкой, с не особенно выразительным лицом, и к тому же болтливой.– Лидия купила такое же. Выглядит в нем абсолютно неотразимой. А ваша жена? Какого цвета у нее волосы? Темные?Грабовски поднял платье и осмотрел со всех сторон. Да, у этой Эмбер рот не закрывается! И она передаст разговор Лидии в ту же минуту, как увидит.– Моя жена блондинка, – сообщил он, – очень светлая.– В таком случае, как насчет голубой тафты? Взгляните! Что вы думаете?Конечно, было бы неплохо записать что-нибудь на диктофон. Он купит тот, что получше, цифровой, и включит в кармане. Ему следовало бы раньше об этом подумать. Как сказала бы матушка, «пожалел пенни, потерял фунт». Ну уж этот фунт он ни за что не потеряет! Ни к чему экономить на спичках!– Симпатичное платье, – похвалил он. – Нельзя ли взглянуть на другие?Эмбер показала ему все платья, указывая на отделку, перечисляя ткани, объясняя, какова глубина выреза.– Но у Лидии самое лучшее! Надеюсь, вы поболтали о Лондоне?Он рассеянно сравнивал два платья. Главное – не выказать интереса к ее подруге. Когда она будет пересказывать их разговор, Лидия не должна разволноваться.– Как вы считаете? – спросила она. – Подсказывает интуиция, какая одежда подойдет лучше?Интуиция подсказывала, что лучше всего будет подождать до среды. Если Лидия что-то и подозревает, он не сделает ничего, чтобы эти подозрения подтвердить. Наоборот, постарается не попадаться ей на глаза. Каждую среду она полдня проводит в бутике. Он наведается к старухе в приюте и, если правильно разыграет карту, раздобудет что-то полезное. А потом отправится в дом Лидии. Еще четыре дня – и он получит все необходимое. И вскоре этот город навсегда войдет в историю. Это Чаппаквиддик, Розуэлл и Дили Плаза в одном флаконе! Новость будет передаваться круглые сутки и по всему миру.– Не могу решить, – сказал он вслух. – Пожалуй, мне лучше подумать.– О, разумеется, – любезно улыбнулась Эмбер. – В таких делах никогда не стоит спешить.

После воскресного обеда в доме Тевис, ее бойфренд и муж Сьюзи повели детей на прогулку в лес. Лидия подумала, что, наверное, стоило бы пойти с ними. Она не находила себе места. Не могла усидеть на стуле. Но у нее не хватало решимости подняться.

– Майя! – окликнул Майк. – Поднимай свою задницу. Мы выходим на тропу.

– Почему я не могу остаться? Ненавижу ходить пешком, – закапризничала Майя.

Майк широко улыбнулся. Он был высоким веснушчатым мужчиной с рыжеватыми волосами, в передних зубах которого вечно торчал застрявший кусочек пищи. При одном взгляде на него, Лидия ощутила еще большую усталость.

– Не нарывайся на оплеуху, – посоветовал он.

Майя повернулась к Лидии.

– Всегда одни и те же дурацкие избитые шутки, – пожаловалась она.

– Старые шутки – самые лучшие, – заверил Майк, хлопнув себя по бедру. – Зачем куры перешли дорогу?

– О Боже, па! Ты действительно живешь в каменном веке!.. – вздохнула Майя.

– Лос-Анджелесский департамент полиции отвечает: «Мы не знаем, но дайте нам потолковать с курами пять минут, и все станет ясно».

– Я остаюсь, – объявила Майя, подбирая под себя ноги.

Сьюзи вышла из кухни на веранду и собрала тарелки.

– Стив ушел собираться?

– Сажает солдатиков в фургон, – сообщил Майк, кладя руки на плечи дочери, – ничего, если мы и Руфуса возьмем?

– Разумеется, – кивнула Лидия. Она понимала, Майк хочет увезти Майю, чтобы не допустить очередного скандала с матерью.

– А вы, молодая леди, проваливайте, – велела Сьюзи. Майя открыла рот, но Майк прошептал ей на ухо нечто такое, от чего она рассмеялась.

– Пойдем, Руфус, погуляем, – позвал он.

Но Руфус словно прилип к туфле Лидии. Она вытащила из-под него ноги.

– Иди, – велела она. Он подвинулся дюймов на пять и снова свернулся на ее туфлях.

– Ладно, оставайся.

* * *

Проводив мужчин и детей, Сьюзи, Эмбер и Тевис уселись за стол рядом с Лидией.

– Разве Карсон не должен был прийти? – спросила Тевис.

– Мы немного поспорили прошлой ночью.

– О Господи, что еще? – встревожилась Эмбер.

– Все в порядке, – заверила Лидия и улыбнулась, чтобы предупредить вопросы. – Просто нам нужно немного побыть друг без друга.

– Вчера приходил тот тип из «Ночлега и завтрака», – вспомнила Эмбер. – Искал что-нибудь в подарок жене. Вроде бы славный малый.

Лидия знала, Эмбер все кажутся славными. Она совершенно не разбирается в людях. И если Грабовски что-то вынюхивал в магазине Эмбер, может, Лидия не такой уж и параноик. Вполне вероятно, он шатается по городу, расспрашивая и интересуясь.

– О чем вы говорили?

– В общем, ни о чем. Его внимание привлекли вечерние платья.

Весь вчерашний день она старалась не думать о нем, убеждая себя, будто все это глупости. В пятницу она отпросилась у Эстер и полдня следила за Грабовски. Оказалось, это куда труднее, чем она предполагала.

Лидия очень старалась, чтобы Грабовски ее не заметил. Несколько раз она теряла его из вида, поскольку держалась слишком далеко на участках, где движение становилось не таким оживленным. К сожалению, ее собственная машина была очень приметной. Много лет назад он постоянно висел у нее на хвосте, и она отрывалась от него лишь потому, что вела машину, очертя голову. На этот раз она плелась следом, но видела только, как он постоянно фотографирует уличные таблички и реку.

Она пыталась уговорить себя прекратить эту пытку. Но к вечеру все сомнения вернулись. И теперь Эмбер говорит, что Грабовски торчал в магазине. Значит, первые подозрения оказались правильными.

– Что он купил? – спросила Лидия.

– Не смог выбрать. Вернется на следующей неделе. Я сказала, что в таких делах лучше не торопиться.

– Он упоминал о нашем совместном чаепитии?

– Упоминал… или я упомянула, не помню, – пробормотала Эмбер.

– О чем еще он говорил?

Но на самом деле она хотела знать, что сказала Эмбер. Сама Лидия ей столько сообщила… какая неосторожность!

– В общем, ничего, – отмахнулась Эмбер. – Его жена, оказывается, блондинка. Он заинтересовался тем платьем, которое купила ты, но я подумала, что оно не пойдет к ее волосам. Да, и похвасталась, как прекрасно ты выглядишь в платье, купленном у меня.

– Что ты ему еще наговорила? – едва не сорвалась Лидия.

– Интересуешься этим парнем? – встряла Тевис.

– Мне просто любопытно, поскольку, честно говоря, он не показался мне славным. В нем есть что-то неприятное.

– Неужели? – расстроилась Эмбер. – Но он пробыл в магазине совсем недолго, и мы обсуждали платья.

«Я дважды провалила экзамены…»

Зачем она ляпнула это Эмбер? Зачем выкладывала подобную информацию?

Сколько еще она выболтала Эмбер, Эстер и остальным? Грабовски легко сложит два и два…

«Мать бросила меня, когда мне было шесть лет».

Только вчера она рассказала об этом Эстер. Беспечная, безголовая, глупая, безмозглая…

Досье Карсона скорее всего очень тонкое, но Грабовски вполне способен вытянуть правду из ее друзей. Так называемых друзей.

– Лидия? – окликнула Тевис. – Лидия, с тобой все в порядке?

Они выдадут ее. Почему она решила, будто этого не случится?

– Лидия?!

Бесконечное предательство. Ее жизнь состояла из бесконечных предательств. Ей следовало бы никогда никому не доверять. И эту истину стоило усвоить много лет назад. Еще в их медовый месяц, который муж провел в непрерывных звонках любовнице. Нет, задолго до этого. Когда мать оставила ее сидеть на ступеньках, а сама направилась к машине, унося свой чемодан.

– Лидия? – прошептала Сьюзи.

Нет. Это безумные мысли. Необходимо немедленно выбросить их из головы. Нужно было отправиться на прогулку вместе с детьми. Устать до изнеможения, а потом поплавать.

– Хочешь воды? – спросила Эмбер.

Лидия покачала головой.

– Тебе нехорошо?

Она обвела взглядом озабоченные лица.

– Простите, это я задумалась.

– Я решила, мы тебя теряем, – пошутила Сьюзи.

Лидия улыбнулась и смущенно покраснела, вспомнив о том, как только что списала своих друзей со счетов.

Несколько минут все молчали. Ветер усилился, и солнце спряталось за тучу. Двор Тевис был маленький, усыпанный гравием, с небольшим огородом трав, откуда ветер доносил сильный аромат тимьяна. За огородом находился небольшой пруд, заросший тростником и водяными лилиями. – Я немного разомнусь, – сказала Лидия и направилась к пруду.Прошлой ночью заглянул Карсон. Это стало настоящим кошмаром. Она устроила ужасную сцену. Зачем? Непонятно. В этом не было никакой необходимости.Руфус возился у ее ног. Иногда он бывал ужасно надоедлив.Она наклонилась и подняла собаку. Весь вчерашний день она пыталась избавиться от мыслей о том, что появление Грабовски может означать нечто зловещее. Но они продолжали вертеться у нее в голове, как белье в бесконечном цикле стирки: по кругу, быстрее и быстрее, смешанные, спутанные, несвязные. К моменту появления Карсона она довела себя до такого состояния, что сжалась, когда он ее поцеловал.У нее даже язык не ворочался.– Послушай, если тебе нужно поговорить, не стесняйся. Обо всем. Я здесь. Я с тобой, – непривычно тихо произнес он.У нее возникло желание заорать на него. Нет, она не может говорить с ним обо всем. Не может ничего ему сказать.– Спасибо, – процедила она.– Нет, правда.Искренность в его взгляде обжигала. Это невыносимо!– Если не хочешь – не надо. Будем продолжать, как раньше. Но я на многое готов ради тебя. И хочу, чтобы ты это знала.– И что ты способен сделать ради меня? – выплюнула она. Что за чушь он несет? – Что ты можешь сделать?– А ты попытайся, – мягко сказал он, взяв ее за руку.– Готов ты все бросить? – почти выкрикнула она. – Свой дом. Свою работу. Своих друзей?Он не понял. Но она должна заставить его осознать, что, когда он бросается подобными обещаниями, за свои слова нужно отвечать.– Пожертвуешь ты всем на свете, чтобы быть со мной? Я так не думаю.Она выдернула руку. В случае разоблачения вся ее жизнь необратимо изменится. И вряд ли Карсон останется с ней. Если придется внезапно бежать, поедет ли он с ней, без всяких объяснений, по первому требованию? Она не так глупа, чтобы на это надеяться. А если все же ему объяснить? Но нет, это безнадежно…Он пытался ответить, но она не позволила.– Все это – переливание из пустого в порожнее. Нам было хорошо вместе. Мы спим вместе. Утешаем друг друга. Но это все. И не говори, будто ты на многое способен ради меня, так как ты ничего не знаешь. Понятия не имеешь.Ее трясло. Хотелось, чтобы он ее обнял и сказал, что все будет хорошо. И тогда она зальет его грудь слезами. Если бы в эту минуту Карсон попросил рассказать ему все, она выложила бы правду. Все, как есть. Чему быть, того не миновать. Ее уже тошнит от необходимости контролировать каждую мелочь.Но Карсон не проронил ни слова. Только потер затылок и уставился в потолок.Немного погодя, когда она уже поняла, что слишком поздно и момент прошел, Карсон сказал:– Я серьезный человек, Лидия. Когда ты начнешь обращаться со мной, как с таковым? Я не желаю никаких игр.Только тогда она заплакала. Он обнял ее. Но пропасть между ними стала гигантской. Ее не заполнить никакими слезами. Да и как она может все объяснить? Если и попытается, разве он способен понять? И это не ее вина. Иногда одному человеку трудно понять другого. А в ее случае… она слишком много просит у своих друзей…

Лидия вернулась на веранду, где Эмбер рассказывала о Филе, вспоминая, куда они ходили в последний раз. – Значит, – уточнила Сьюзи, – ты полагаешь, из этого что-то выйдет?– Прошлым вечером за ужином, – сказала Эмбер, – он говорил, а я слушала и отвечала, ну сами знаете. То один, то другой.– Это называется беседой, – напомнила Тевис.– Но я не столько беседовала, сколько размышляла и думала о том, что наш разговор ужасно скучен и эта женщина знает, что делает. И надеюсь, она не останется с этим типом, который сидит здесь и рассуждает о своем СРТК.– СРТК? Это еще что? – удивилась Сьюзи.– Синдром раздраженной толстой кишки, – пояснила Тевис. – Ты еще даже не спала с ним, а все, о чем он может говорить, – СРТК!– Ему нужна строгая диета, – хихикнула Эмбер.Лидия снова села за стол.– Но у тебя был такой взволнованный голос, когда ты рассказывала о последней встрече.– Знаю. Наверное, я кажусь легкомысленной и ветреной, – вздохнула Эмбер.Лидия погладила ее по руке.– Ты самый благородный человек из всех, кого я знаю. Считаешь всех славными и хорошими.– Но в большинстве случаев именно так и есть, – возразила Эмбер.– И ты кое-чему меня научила, – продолжила Лидия. – Вернее, я по-прежнему пытаюсь это усвоить.– Значит, все кончено? – спросила Сьюзи.– Надеюсь аккуратно свести все отношения к нулю, – решила Эмбер.– Но конец достаточно драматичен, – улыбнулась Сьюзи. – Все эти разговоры о раздраженной толстой кишке! Черт, да ты должна была сделать из этого домашнее видео!– Дьявол! – воскликнула Тевис. – Совсем забыла о десерте. У меня в холодильнике два огромных тирамису. Кто хочет?

* * *

Лидия прибирала на кухне, пока Тевис мыла посуду и выкладывала тирамису в десертные чашки.

Грабовски точно не следил за ней. Каждый день она оглядывалась, проверяя зеркало заднего вида, выискивая преследователя. Пока что в роли преследователя выступала она.

Опасность уничтожить ее мир исходила только от одного человека. От нее самой. Она была себе злейшим врагом. Через год после того, как она вплыла в новую жизнь, ей показалось, будто соседка обо всем догадалась. Что тогда с ней было! Настоящий приступ паранойи!

В душе собирались грозовые облака. Сколько еще ей придется прожить вот так, в страхе?

Она взяла грязную разделочную доску и нож. Вымыла и продолжала вертеть нож в руках. Представила струйку крови, сочившуюся из пальца на ноге, до щиколотки… алый цветок распускался, рос…

Лидия уставилась на нож.

Выпустить все это на волю. Если бы она только могла это сделать! Маленький прокол, крохотный клапан, кровопускание, вскрытие вены…

– Оставь посуду, – велела Тевис. – Несем десерт.

Лидия вытерла руки. Нужно успокоиться.

– Готова? – спросила Тевис.

Она не хотела успокаиваться. К чему? Неужели так будет продолжаться до самого конца? Вечно пугаться собственной тени. Вечно ходить на цыпочках.

Ее трясло от желания восстать, прилива адреналина, почти отрывавшего ее от земли. Как давно она не взмывала ввысь. И когда в прежние дни ее сбивали наземь, разве она не вскакивала тут же на ноги?

– Тевис, – попросила она, отбрасывая полотенце, – погадай на картах Таро. Нельзя ли сделать это до десерта?

Гостиная стала пещерой восточных сокровищ: индийские настенные драпировки, индонезийская мебель, большой Будда из оникса, стоявший на японском чайном сундучке. Тевис достала колоду карт и уселась на пол у журнального столика в позе лотоса. На столешнице красовалась мозаичная русалка. Лидия уселась напротив.– Ты что-то хочешь узнать? – осведомилась Тевис. – Не говори мне. Просто думай об этом.На ней был жатый розовый топ и галстук-шнурок, заканчивавшийся маленькими золотыми колокольчиками.– Сейчас разложу «кельтский крест», – пообещала она. – Ты когда-нибудь пробовала гадать?– Да, только очень давно, – пробормотала Лидия. Она пробовала все.Тевис чувствовала себя так свободно в своей коже… и никогда не заботилась о мнении окружающих. Сейчас она выглядела безмятежно.Тевис разложила крестом семь карт.– Вот эта часть называется посохом, – пояснила она, выкладывая еще четыре карты.Но карты не могли сообщить того, что она хотела знать. И Тевис не могла сказать. Никто не мог. Нужно убираться отсюда. Куда угодно. И прямо сейчас.Прибежал Руфус, узнать, что происходит, и хвостом сбил одну из карт.– Давай лучше не будем, – сказала Лидия и, смешав карты, уложила обратно в колоду.– Не важно, я все сделаю снова, – пообещала Тевис.– Знаю, но я передумала. Руфус все решил за меня. Он очень умен.Лидия деланно рассмеялась. Неплохо бы поплавать. Освежить голову.Тевис сунула колоду в ящик стола.– Надеюсь, ты не исповедуешь дурную философию хиппи?– А ты в это веришь? Таро, руны, гороскоп, чакры, каналы…– За эту неделю, – ответила Тевис, собирая волосы в узел и скрепляя его карандашом, – я показала пять домов, сделала около пятидесяти звонков, прочитала и послала около сотни е-мейлов. Выпила пятнадцать чашек кофе, провела шесть совещаний с коллегами, двенадцать раз сбегала в ванную, прочитала новые инструкции условного депонирования определенной суммы у третьего лица. Сделала три новых оценки и приготовила с полдюжины контрактов. Порвала две пары колготок. Самым светлым моментом недели стал тот, когда, к всеобщей радости, прибыл новый кулер.Она помолчала, выпятила нижнюю губу и пожала плечами.– Не знаю, что из всего этого безумнее: то, чем занимаюсь вне работы, или то, что делаю всю неделю.

Лидия припарковалась и пошла по Альберт-стрит к аптеке, чтобы купить аспирин. Головная боль усилилась. Она примет несколько таблеток, поплавает, и голова немного прояснится. Тогда она и решит, что и где делать. Альберт-стрит замерла. Ни малейшего движения. Сколько еще она будет хоронить себя в этой дыре? Давно пора вспомнить, что она на самом деле не умерла.Пора перебираться в другой город. Нью-Йорк или Вашингтон. И начать новую жизнь. Лоуренс снабдил ее планом на будущее, еще одним новым паспортом и именем, на случай если все это ей понадобится. Правда, ей не хотелось вновь учиться отвечать на другое имя. Но так или иначе она вполне может принять иной имидж. Она чистила вольеры в собачьем приюте, но вполне может стать светской дамой в Вашингтоне. Может встретить старых друзей… а если вольется в один из прежних кругов…Она улыбнулась.

* * *

Миссис Дивер уже готовилась закрывать магазин.

– Я не задержу вас, – пообещала Лидия. – Мне нужны аспирин и тушь.

– О, пожалуйста, не торопитесь! Если нужна помощь, дайте знать.

Лидия выбрала пузырек с аспирином. Полка с косметикой оказалась в глубине магазина. Она перебрала тюбики с тушью, сунула один в карман, а второй положила обратно.

Миссис Дивер выбила чек за аспирин.

– Не смогли найти то, что нужно, дорогая?

– Не смогла, миссис Дивер. Вернее, решила, что она не так мне и необходима.

Попрощавшись, она вышла на улицу и огляделась. В прежней жизни она и шагу не могла сделать без того, чтобы не проверить, откуда направлена на нее камера.

Она побрела обратно, представляя, как фотографы пятятся задом наперед и стоят по обочинам, выкрикивая ее имя. Неужели она хочет вернуться к этому? Желает именно этого?

По рукам побежали мурашки.

– Держись, – велела она себе, – держись крепче. Скачка будет безумной…

Нужно убить оставшиеся до среды два дня. Самые длинные два дня в его жизни. Нельзя ли как-нибудь ускорить бег времени?

Грабовски в тысячный раз проверил свою работу. Оставалось только ждать. Он хотел получить интервью у хозяйки приюта. И если подождет до среды, то уж точно не наткнется на Лидию. Вопросы нужно задавать крайне осторожно. Если повезет, старуха даже не подумает рассказать что-то Лидии, и та не сбежит, прежде чем история появится в газетах.

Прошлой ночью он не мог спать, мучительно размышляя, стоит ли послать Гарету пару снимков. Что, если в «Ночлеге и завтраке» начнется пожар?

Он осознавал, что это глупо. Если уж и случится непредвиденное, в ящике стола лежит запасная флэшка. Электронная почта может просматриваться. Если кто-то в офисе Гарета увидит е-мейл, снимки мгновенно появятся в Интернете, и он уже ничего не сможет поделать.

Нет, он благополучно доберется до дома с информацией, загруженной на ноутбук. Гарет организует встречу с «Санди таймс», и там он все покажет. И откажется вести переговоры, пока не решится вопрос о гонораре.

Терпение. Десять лет без единой сенсации. Еще два дня погоды не сделают.

Бар в Джейнсе открывался в полдень, и Граббер приехал как раз в тот момент, когда бармен поднимал жалюзи. Он поиграл в пул с механиком, у которого одна нога была короче другой, и от этого походка казалась киношно-пиратской. Граббер пил диетическую колу и одним глазом следил за сумками, а другим – за дверью. Если та женщина покажется в дверях, он немедленно уйдет. Не то чтобы он чувствовал себя виноватым. Просто хотел обойтись без сцен.

Сколько он получит за эксклюзив? Даже миллиона будет мало. Слишком мало.

Он уселся на высокий табурет у стойки и заказал пиво. Попытался придумать, что бы такое сказать бармену. Но у парня была невыносимо кислая физиономия, и, кроме того, он так сосредоточился на вытирании стаканов, что это, возможно, потребовало усиленной работы обоих полушарий головного мозга.

Старуха в приюте… Нужно подумать, как разыграть партию. Изобрести причину для того, чтобы взять интервью. Причину, по которой она разоткровенничается. Как только он завоюет ее доверие, будет легко повести даму в нужном направлении. Упомянуть о Лидии. Ему и нужно всего несколько деталей, записанных на магнитофон в его кармане. Он завтра же купит такой. Практически все может добавить пикантности этой истории.

Итак, миссис Джексон сообщила, будто Лидия выросла в Саутгемптоне. Впрочем, не важно, что она сказала. Если Лидия открыла ей какую-то правду о своем детстве, газета опубликует это как непреложный факт. Но если она все сочинила, газета все равно опубликует это как подтверждение того, что она сплела целую паутину лжи.

А вытягивать из людей информацию совсем несложно. Нужно только немного польстить. У него многолетняя практика. Как-то ему донесли, что она собирается взять мальчиков в кино на Лейстер-сквер. Он нигде не увидел ее машины и решил, что зря тратит время. Вокруг не было ни одного фотографа. Если она сейчас в кинотеатре, значит, сумела от всех ускользнуть.

Он вошел в фойе, побродил немного, оставив камеру в машине. Сделал вид, будто читает обзоры фильмов, развешанные на разных колоннах. Купил билет на более поздний сеанс и завел дружескую беседу с кассиром, сообщив, что был здесь только однажды, на открытии. Кажется, кинотеатр открывал герцог Эдинбургский в 1985-м?

Кассир пожал плечами. Грабовски заявил, что такой осмотрительный человек никогда не выдаст ничего лишнего.

Кассир буквально раздулся от гордости и прошептал, что не должен никому говорить, но принцесса Уэльская сейчас здесь вместе с сыновьями.

– Неужели? – удивился Грабовски. – Интересно, в жизни она так же красива, как на фото?

– Она удивительная, – заверил кассир. – И все фото не идут ни в какое сравнение с живой принцессой!

Он знал, что скажет леди из приюта. И ее ответы почти не имеют значения. Все вместе даст потрясающий контекст. Лидия умеет найти общий язык как с людьми, так и с животными. Лидия не любит говорить о прошлом. Лидия кладет сахар в кофе…

Все это не важно. Но поможет создать историю, аппетит публики к которой будет невозможно насытить. Все с жадностью проглотят каждую мелочь, изреченную хозяйкой приюта, и попросят еще. А потом истолкуют так, как им в голову взбредет!

– Дайте мне еще пива, – потребовал Грабовски. – Эй, не знаете, как здешние развлекаются?

Бармен подозрительно зыркнул на Грабовски, словно услышал скользкий вопрос.

– Развл’каются? – промямлил он, глотая гласные. – Ну… некоторые парни по выходным охотятся. Любимое занятие. Вы охотник?

– Нет, – ответил Грабовски. Он лежал в засаде в саду Балморала, но выслеживал не оленя.

– Кровавым спортом не занимаюсь.

Бармен кивнул:

– Однако волнует. Нельзя объяснить тому, кто никогда не брал в руки ружья. Только нужно иметь лицензию. Здесь законы строгие.

Он так и провел день в баре, потягивая пиво. К вечеру он уже почти мечтал о появлении женщины, поскольку сходил с ума от скуки. Но она так и не показалась. Часов в десять вечера он вернулся в Кенсингтон, припарковался, убрал вещи и решил прогуляться до винного магазина, хотя не знал, открыто ли еще там. После девяти этот город напоминал кладбище.На Фэйрфаксе было так тихо, что его шаги звучали оглушительным грохотом. На Альберт-стрит из какого-то бунгало выполз старик, откашлялся и пошаркал назад.Он собрался перейти улицу и увидел единственную машину, приближавшуюся слева. Водитель не спешил, времени было много. Грабовски ступил на обочину и инстинктивно повернул голову вправо. Но тут взревел мотор. Грабовски снова повернулся влево и замер на месте. Машина мчалась на него, слепя фарами. На какой-то момент он оказался парализован страхом, не зная, повернуть назад или бежать вперед. И услышал чей-то крик: «Н-Е-Е-Е-ЕЕЕТ!»Это был его крик. Он бежал вперед. Машина почти настигла его. Рев мотора разрывал уши.Его не собьют, но как же страшно видеть, как на тебя надвигается чудовище. Правда, машина еще достаточно далеко, чтобы…Но прежде чем он успел додумать, машина резко свернула к нему. Он снова вскрикнул. Вот оно. Сейчас он умрет.Грабовски приготовился к удару, словно этого будет достаточно, чтобы выдержать тонну металла, приближающегося к нему со скоростью восемьдесят миль в час.Но в последний момент, когда столкновение казалось неизбежным, машина вильнула вправо и промчалась мимо.– Мать твою! – бессильно крикнул он вслед. – Ты гребаный…Он осекся. Это был «спорт-трек» Лидии.Она пыталась убить его.Она пошла на него войной.Грабовски закрыл глаза и перекрестился.Что она хотела этим показать?Сердце едва не выскакивало из груди. В голове не было ни единой мысли. Что это означало? Только одно. Ему нужно действовать как можно быстрее.

Вечером в понедельник Лидия отправилась ужинать к Эстер, а на обратном пути старалась сосредоточиться на том, каким прекрасным будет завтрашний день. Она выпросила еще один выходной. Но собиралась явиться днем и отдать Эстер деньги, которые выручит за браслет. Оценщик должен приехать завтра, и она надеялась немедленно получить чек.

За ужином Эстер рассказала, что получила финансовую поддержку от Американского общества защиты животных. Через несколько дней деньги будут, поэтому нужно только продержаться.

– Завтра мы собираемся праздновать твой день рождения у Эмбер, но я тоже хотела бы что-нибудь для тебя сделать. Наверное, ты не представляешь, как я ценю то, что ты делаешь.

Эстер не любила обниматься, и Лидия не стала подходить к ней.

Вчера вечером она была так измучена тяжелыми мыслями! Зачем ей покидать этот город? Зачем опять скитаться? В этом месте она нашла подобие покоя. И друзей.

– Джон Грабовски, – сказала она вслух, – вам за многое придется ответить.

Она еще не совсем поняла причину его присутствия здесь. Или это просто совпадение? Она должна этому поверить? Уже пыталась.

Лидия остановилась на красный свет и стала нетерпеливо постукивать пальцами по рулю.

Должна поверить… или с ума сойдет! Он не следил за ней. Она проверяла. Это она наблюдала за ним.

Загорелся зеленый. Она не шевельнулась. Все же что-то здесь не так. Она, должно быть, что-то упустила.

Лидия включила зажигание и двинулась дальше.

Они встретились в среду, и с тех пор он близко к ней не подходил.

Да. С тех пор. Ну а раньше? Она увидела его первая, ну а если он успел заметить ее?

Сколько он пробыл в городе? Миссис Джексон пришла в магазин Эмбер и пригласила Лидию в гости. Это было неделю назад. Если он видел ее раньше, значит, успел сделать все необходимые снимки.

Чего он ждет? Почему играет с ней?

Лидия вцепилась в руль, чувствуя, как в желудке все переворачивается. Этого нельзя допустить. Она ему не позволит. Он не имеет права. Не имеет, не имеет, не имеет…

Слова застряли в мозгу.

Там, в олеандрах возле дома Карсона, был не енот.

Будь он проклят! Будь проклят Джон Грабовски! Кто дал ему право?

Мимо мелькали дома. На дороге не было ни единой машины, и все, о чем она была способна думать: Джон Грабовски и ее ненависть к нему.

И тут на мостовой неожиданно появился он. Лидия, не колеблясь, нажала на газ. Он убил бы ее, если бы мог! Без всякого сожаления!

Она еще сильнее вдавила педаль газа. Он побежал, но она достанет его! Он не уйдет!

Однако в последний момент она объехала его, и к тому времени, когда добралась до дома, была вся в поту. Холодные капли медленно ползли по спине.

Лидия стояла в душе и намыливала лицо, шею, руки, грудь, бедра, ноги. Догадка скользнула легче кусочка мыла между пальцами. Это не Грабовски терзает ее. Она сама себя терзает! Огромные «американские горки» сомнений и эмоций – она сама выбрала этот аттракцион, но если ей там не нравится, значит, придется с него сойти. Разве она не успела это усвоить?Это один из самых тяжких уроков. И нечего винить других. Нет никакого смысла впадать в истерику и пытаться отомстить. Ей пришлось покинуть всех и вся для того, чтобы осознать: ты сама – единственная, кто ответственен за собственное спокойствие ума и сердца.Выйдя из душа, она услышала звонок. Уже половина одиннадцатого! Никто в такое время не ходит по гостям!Она может сочинить десятки историй и обвинить Грабовски в этом… этом… рецидиве. Но это всего лишь истории, сложившиеся у нее в голове. Неужели она получает от них какое-то извращенное удовольствие? Она своими глазами видела одно: он занимается собственными делами и не докучает ей.А она едва его не сбила!Сейчас он пришел обличить ее.Снова звонок.Она не знала, что скажет. И поделом, если ей придется объясняться с ним сейчас.Она накинула халат и открыла дверь.– Знаю, уже поздно, – сказал Карсон. – Но могу я войти? Нам нужно поговорить.

Лидия открыла бутылку красного вина, достала бокалы и уселась на диван, ожидая, что он сядет рядом. Но он устроился напротив. – Я все думал о вчерашнем. По-моему, мы оба злились из-за пустяков.Он улыбнулся ей с сожалением, будто все было кончено. Точно он пришел попрощаться.– Давай забудем, – предложила Лидия, – и станем жить так, словно ничего не произошло.Он подался вперед, и на какой-то непонятный, болезненный момент она подумала, что сейчас он встанет и подойдет к ней. Но он только низко опустил голову. А когда поднял снова, пробормотал:– Понимаю, я не должен ни о чем тебя просить, но, пожалуйста, поговори со мной.Она жадно вглядывалась в его лицо, точно пытаясь запомнить. Морщинки на лбу, родинка на правой стороне челюсти, обветренные губы. Он старался поймать ее взгляд.– Мы и без того разговариваем, – бросила она.– Ты знаешь, о чем я.Темные глаза светились печалью. И она словно поняла, что он хочет сказать.И все же пыталась сдержаться.– Не делай этого, – выдохнула она. – Нам и без того было хорошо.– Не отталкивай меня, Лидия. Я ничего не знаю о тебе, и каждый раз, когда хочу поговорить с тобой, ты ведешь себя так, будто все кончено.– Но разве не так? – усмехнулась она.Карсон покачал головой:– Опять ты за свое. Что ты скрываешь? Какую мрачную тайну не желаешь разделить со мной?– Прости, – пробормотала она и больно прикусила губу. Она подумала о струившейся по ноге крови. Представила, как она течет по ее руке, по телу… и позволила ей течь…– Прости? И это все? Что за ответ? Ты двоемужница? Работаешь на ФБР? Убила кого-то? ЧТО?! Разве ты не усложняешь ситуацию? Что ты наделала такого, почему мне не позволено ничего узнать о тебе?– Ты многое знаешь обо мне. И сам это понимаешь. Я…– Прекрати, – перебил он. – Прекрати морочить мне голову!Он встал, и она решила: это все. Теперь он уйдет. Но он сел рядом.– Я сказал, что сделаю ради тебя все на свете, а ты набрасываешься на меня. И как я должен это воспринимать? Это все равно, что назвать меня лживым сукиным сыном. Ты действительно так считаешь?– Н-нет, – с трудом выдавила она.Он обнял ее за плечи, прижал к себе и осторожно поцеловал в щеку.– Я не жду, что ты сейчас выложишь всю подноготную. Для этого я слишком хорошо тебя знаю. Но хочу спросить: как, по-твоему, мы должны прийти к чему-либо, и веришь ли ты, что я способен понять все, о чем тебе так трудно говорить?Все, что нужно – это сказать «да». Все, что нужно – это сказать «я попытаюсь».Но он ей слишком дорог, чтобы утешать его несбыточными обещаниями…– Пожалуйста, не делай этого, – попросила она.Карсон отодвинулся и прислонился головой к спинке дивана, словно она наконец окончательно его сломала. Он долго не шевелился, а она смотрела на него и слушала стук крови в ушах.– Ладно, – выговорил он наконец. – Я хотел, чтобы ты знала две вещи. Первая: я тебя люблю. Вторая: если передумаешь, я буду рядом.

Едва проснувшись, Лидия подошла к окну спальни взглянуть на новый день. Было еще совсем рано. Бледно-желтое солнце затягивало легкой дымкой, прозрачные капли росы лежали на траве, вода в бассейне слегка рябила, кленовые листья плясали на ветру. На газоне стоял на задних лапках кролик, насторожив уши и вздрагивая. По-видимому, ожидал опасности со всех сторон. Лидия прислонилась лбом к стеклу, и от ее дыхания стекло запотело. Сегодня ее день рождения. В настоящей жизни настоящий день рождения настанет только через пару месяцев. В настоящей жизни ей исполнится не сорок пять, а сорок шесть.В какой «настоящей жизни»? Это и есть ее настоящая жизнь.Она надела черный сплошной купальник, захватила из ванной полотенце и направилась к бассейну, где провела почти час. И все это время не чувствовала боли, словно вода вымыла эту боль из тела и души, и она растворилась, утекла.Потом она покормила Руфуса, сделала себе яичницу и тосты. Налила сок, кофе и уселась за стойку. Посмотрела на тарелку, отодвинула и закрыла лицо руками, точно кто-то мог увидеть ее плачущей.То, что произошло у нее с Карсоном, было неизбежным. Она только воображала себе, будто может разделить жизнь с ним… вообще с кем-нибудь.Придется собрать обломки прежней жизни и из них строить новую. Жизнь, которую она создала себе, стоила того, чтобы жить, и значит, она сумеет сделать это снова. Жаль только, что нет возможности вернуться обратно и сделать все это снова, не раня его.Эти последние дни она не находила себе места. Прошлое вернулось. Но опять все зависит от нее. Никто не толкает ее в эту ситуацию. Она одна за все отвечает.При этой мысли она вздрогнула. И зря она фантазировала, как поедет в Вашингтон и вновь войдет в прежний круг общения. Устроит спектакль из своего возвращения, медленно выходя из тени, как в дешевом стриптизе…В мозгу возникла картина: лицо Грабовски в свете фар, одна рука в ужасе воздета вверх, рот открыт в безмолвном вопле. Должно быть, у нее случилось временное помрачение рассудка, словно не она сидела за рулем. Настоящая паранойя. Он не охотится за ней! Это невозможно. Это совпадение. Он случайно попал сюда и ни при каких обстоятельствах не мог ее узнать. Вместо того чтобы справиться с ситуацией, как полагается взрослой женщине, осознать, что следует ненадолго покинуть город и успокоиться, она превратила все происходящее в драму.Может, уехать сегодня же и вернуться, когда уберется Грабовски? Но сегодня у нее дела, и было бы верхом грубости пропустить вечеринку, которую устраивает для нее Эмбер. Скорее всего она уедет завтра.Что бы посоветовал Лоуренс? У него нашлось бы много мудрых слов. Мудрых слов и доброты. Что бы он сказал?Как-то она слышала от него историю о том, как он ждал встречи с ней в бразильской бухте. Гулял по причалу и наткнулся на папарацци, которого узнал. Он тогда заметил, что все они, как малые дети, которые загородили лицо подушкой и считают себя невидимыми. Они еще не развили в себе то, что называется «теорией разума». Не способны посмотреть на себя глазами окружающих людей и судят обо всем только со своей точки зрения.– Мы, взрослые, – добавил он, – иногда делаем нечто совершенно противоположное. На несколько секунд мне показалось, что если я узнал его, значит, и он узнал меня. Иными словами, я спроецировал свои страхи на него.Лидия отняла руки от лица. В прежней жизни она постоянно чувствовала плетущиеся вокруг нее заговоры. Постоянная слежка, постоянные предательства. Она даже боялась, что ее убьют.На самом деле именно она представляла опасность для самой себя. Это ближе к истине.Но даже если бы она и была жертвой, объектом заговора, этому больше не бывать. Мир не вращается вокруг нее. Она не центр вселенной.

Лидия встала и поставила в раковину тарелку с едой, до которой не дотронулась. Сегодня не время предаваться самоистязанию. Она поедет в город, продаст браслет и отвезет деньги Эстер. Сегодня она преподнесет себе самый большой подарок на день рождения – напрочь забудет о себе… Позвонит Эмбер из машины, чтобы та перестала волноваться по поводу вечерних приготовлений. Интересно, что сейчас делает Карсон?Сегодня утром она возьмет Зевса и Топпера на долгую прогулку в лесу.Лидия выбросила в мусорное ведро содержимое тарелки и вымыла ее. Еще раз взглянула в окно на жующего траву кролика. Взяла со стойки ключи от машины. Проверила мобильный: нет ли сообщений от Карсона. И только потом выдвинула ящик с ножами. Десять ножей в ряд. Она провела пальцем по лезвию одного, второго, третьего, пересчитала от одного до десяти, потом от десяти до одного. И, полуобернувшись, бедром толкнула ящик.

Ювелирный магазин был отделан полированным деревом и шелковыми драпировками, как внутренность шкатулки. Воздух звенел тиканьем часов. Ожидая оценщика, она рассматривала ряды серебряных и золотых ожерелий, лежавших на ярдах светло-фиолетового шелка. – Прекрасный день, прекрасная женщина. Чего еще желать мужчине?– Здравствуйте. И у меня прекрасный браслет для вас.– Я Гюнтер. И не хочу вашего браслета. Хочу пригласить вас на ужин.Лидия рассмеялась и сняла браслет с запястья. На Гюнтере было нечто вроде пижамной куртки. Дрожащими, как после инсульта, руками он взял браслет. Пятна старческой пигментации рассыпались по его лицу и лысине. Глаза озорно блестели.– Как, – удивился он, – вам не нравится мой наряд? Ханна, – обратился он к стоявшей за прилавком женщине, – ей не нравится мой наряд. Скажи, что ей следует видеть, как я мою руки и прихорашиваюсь!– Не обращайте внимания, – посоветовала Ханна. – Он просто дурачится. Гюнтер, перестань дурака валять!Гюнтер вынул из кармана лупу часовщика и подмигнул Лидии.– Уж эти феминистки! Разве от них чего-нибудь умного дождешься?!Он положил браслет на кусок зеленого фетра, направил на него свет лампы, вставил в глаз лупу и нагнулся.– Вы точно хотите продать?– Да, пожалуйста, – кивнула Лидия, – я бы хотела, чтобы вы купили браслет.– Уверены, что не предпочитаете сбежать со мной?Он одернул свою куртку.– Пусть это вас не смущает. У богатых свои причуды. Поверьте, сейчас вы смотрите на настоящего Говарда Хьюза!Он зашелся старческим смехом.– Гюнтер, – велела Ханна, – немедленно перестань!– Ладно-ладно, – проворчал он и стал переворачивать браслет, проверяя, как закреплены гранаты. – Знаете, что неладно с нынешним миром? Все так чертовски серьезны!

День, как верно сказал Гюнтер, был прекрасным. Лидия опустила окно, и Руфус встал на пассажирском сиденье, упершись лапами в бардачок, его шерсть развевалась на ветру. В сумочке лежал чек, а солнце освещало ее лицо. Если бы она думала только о том, что хорошего в жизни, если бы она шла медленно, шаг за шагом, а не кружилась, как в танце, теряя главное направление, в конце той одинокой извилистой дороги, которую выбрала, ее ждал бы покой. Нужно попробовать перестать думать о Карсоне. Машина зловеще взвыла, в двигателе что-то задребезжало. Лидия прислушалась, но звук стих так же внезапно, как появился. И возможно, все это было только плодом ее воображения.

– Эй, Хэнк, – окликнула Лидия. – Эстер где-то здесь? – Привет, Лидия! Как ты?– Лучше некуда, а ты?Следовало знать, что с Хэнком нельзя общаться наспех. Существуют определенные ритуалы, определенные правила, которые необходимо строго соблюдать.– Я тоже в порядке. Спасибо, что спросила.Он носил шорты до колен, носки с сандалиями, и Лидия никогда не видела на нем рубашку навыпуск, какая бы ни стояла жара.– Я никак не могу найти Эстер.Она не хотела торопить его, но просто мечтала поскорее вручить чек почти на девять тысяч долларов, выписанный на Кенсингтонский приют для собак.– О, Эстер ушла на ленч, – сообщил Хэнк. – Слушай, Лидия, мне сказали, что у тебя день рождения. Правда, только сегодня, поэтому у меня нет подарка. Но все равно, с днем рождения! И пусть этот день принесет тебе все, чего желает сердце.Он поклонился ей в пояс.– Спасибо, Хэнк, это чудесное поздравление. Не знаешь, куда именно она пошла?Эстер никогда не ходила на обед. Каждый день она приносила с собой пластиковый контейнер с салатом. Курица с рисом.– Боюсь, не знаю. Слышал, что ты взяла выходной?– У меня сюрприз для Эстер, – пояснила она. – Я кое-что хотела ей отдать. Когда она ушла?Хэнк сверился с часами.– Почти час назад. Должна скоро прийти. Ушла с тем англичанином, которого водила сего-дня по приюту.– Как он выглядел?– О, – пробормотал Хэнк, медленно поднимая руку, – примерно такого роста, волосы седые… Эй, Лидия, ты что, уходишь? Хорошие новости, он хочет сделать большое пожертвование!Все это реально. Все происходит на самом деле. Сначала он вынюхивал что-то в магазине Эмбер, а теперь и у нее на работе. Грабовски собирается сообщить всему миру, что нашел ее. Она должна в течение часа убраться из города.Ее рука сильно дрожала, и она с трудом вставила ключ в зажигание. А когда это ей удалось, мотор взвыл и тут же заглох. Будь оно все проклято! Пропади все пропадом! Она ударила кулаком по клаксону. Попыталась еще раз. И еще раз.– Мать твою! – завопила она. – Такого не бывает!– Неприятности, Лидия? – спросил Хэнк, подбежав к окну.– Хэнк, – попросила Лидия, стараясь говорить спокойно, – тебе придется подвезти меня до дома. Пожалуйста.– Впервые слышу, чтобы ты ругалась, Лидия, – заметил он, раскачиваясь взад-вперед.– Прости, – пробормотала она, выходя из машины. – Мне очень нужно попасть домой.

Хэнк вел свой «вольво», как похоронный катафалк. Она едва удерживалась, чтобы не закричать на него. – Не могли бы мы ехать немного быстрее, Хэнк, пожалуйста!Он повысил скорость на три мили в час.– Кое-кто спешит, – почти пропел он.Ее первые подозрения были верными. Как она могла не прислушаться?! Сейчас уже слишком поздно останавливать его, что бы он там ни накопал. А она все это время могла бы все больше удаляться от города, однако вместо этого сидит здесь и твердит себе, что спятила. И бояться нечего.– Этот парень из Англии, – стал рассказывать Хэнк, – у него когда-то была бордер-колли. В детстве. Ее сбил грузовик. Звали пса Зорба. Как мою первую собаку. Как думаешь, он даст денег?– Вряд ли, – пожала плечами Лидия.Он высадил ее на подъездной дорожке. Лидия поблагодарила его и бросилась к двери. Но тут же метнулась обратно:– Хэнк! Хэнк! Погоди!– Тебе чем-то помочь? – спросил он, высунув голову в окно.– Не можешь передать это Эстер от меня?Она вытащила чек из сумочки.Разглядев сумму, он присвистнул.– Какая же ты добрая! Раздаешь подарки в свой день рождения!Она снова помчалась к двери, а он крикнул ей вслед:– Не волнуйся, Лидия, все образуется!

Всю ночь напролет, наблюдая за домом, Грабовски пытался представить, о чем она думает. Проводив глазами габаритные огни, исчезавшие вдали, он бросился в «Ночлег и завтрак», зная, что нужно действовать быстро. Сначала он решил первым же рейсом вылететь в Лондон. Но, поднимаясь по ступенькам крыльца, сообразил: это – ошибка. Теперь он знает, что делать!

Он схватил ноутбук и сумку с камерой.

Теперь он не мог понять ее бездействия. Он трясся от холода за густыми зарослями калины, росшей по периметру двора, жалея, что не захватил куртку. Да что же это творится? Либо он не так себя видит, либо она вне себя от бешенства. Она пыталась убить его. По крайней мере уж точно отпугнуть! Значит, она знает, что он затеял охоту, и, поскольку у нее не хватило мужества сбить его насмерть, остается только взять паспорт и удрать. Если последовать за ней, он сумеет сфотографировать ее, ожидающую выхода на поле. И даже если она его засечет, это придаст истории еще больше сенсационности. Не важно, что, приземлившись, она пересядет на другой самолет. За ней будет тянуться бумажный след, по которому ее выследят власти.

Бойфренд прибыл и удалился. Она позвала его, чтобы попрощаться?

После его ухода зажегся свет в спальне, и она наверняка принялась складывать вещи. Он сходил с ума при мысли, что она выскользнет из дома незамеченной. Постоянно подкрадывался то к переднему, то к заднему крыльцу, после чего устраивался сбоку. Машина по-прежнему стояла на дорожке. Уже почти рассвело, а она и не думала выходить. Может, хотела, чтобы ее поймали? В таком случае, зачем пытаться превратить его в лепешку?

Он оторвал веточку калины и принялся ломать ее на кусочки. Совершенно безразлично, какие у нее мотивы. Он фотограф. Не психиатр. Но если хочешь преуспеть в работе, необходимо досконально знать объект. Временами ему казалось, будто ее он знает лучше, чем жену. Он мог предсказать перепады ее настроения, знал распорядок ее дня, предпочтения в покупках. Если уж быть справедливым, он посвящал ей больше времени и размышлений, чем Кэти.

Какого черта тут творится? Почему Лидия не пытается сбежать?

Какое-то насекомое поползло по тыльной стороне ладони. Грабовски смахнул его, но тут второе забралось под рукав. Он попытался вытряхнуть наглую тварь. И даже расстегнул манжет, но оно никак не хотело покидать уютное местечко. Пришлось засучить рукав, но он по-прежнему чувствовал, как оно ползает, щекочет, устраивается между волосками. Грабовски яростно чесался и скребся.

Наконец он посмотрел на часы. Даже если она собирается лететь утром, все равно здравый смысл подсказывает, что разумнее выехать ночью и в более отдаленный аэропорт. С него хватит этого бесполезного ожидания, он ждет последней охоты, последних фото, и адреналин в крови бушует все яростнее. Скорее бы домой! В течение следующих сорока восьми часов он встречается с «Санди таймс». С самим Рупертом Мердоком.

Часов в семь она появилась в окне спальни, а вскоре после этого открылась задняя дверь. Грабовски насторожился. Вот оно. Пора!

Лидия вышла в купальнике. Господи, как классно она выглядит, но что же вытворяет при этом?

Грабовски сделал несколько снимков.

Почти час она мерила гребками длину бассейна, и он не знал, что делать. У него было ощущение, что она дергает его за ниточки, что у нее сложился какой-то хитрый план, а он всего лишь пешка в ее игре. Ставки были так высоки, что он сходил с ума.

Выйдя из бассейна, она вошла в дом и исчезла из вида, а немного погодя появилась на кухне. Он наблюдал за ней сквозь длиннофокусный объектив и отметил: она одета и готовит завтрак. Может, хоть после этого соберется сбежать?

Лидия не съела ни крошки. Просто сидела за стойкой, уткнувшись лицом в ладони. Было почти десять. Что она делает? Если решила вести себя, как обычно, и делать вид, будто ничего не произошло, то ей следовало бы находиться на работе еще час назад!

Он вынул мобильник, позвонил в приют и спросил Лидию. Ему ответили, что Лидия сегодня не работает.

Наконец она подняла голову. Решилась на что-то?

Но нет. Она долго сидела, глядя в пространство. Губы чуть приоткрыты, глаза красные. А сама словно впала в ступор.

Он дал ей еще немного времени, но потом собрался пересмотреть планы в свете ее странного поведения. Если она пытается переждать бурю, это ее право, но ему нужно шевелиться. Сейчас он отправится в приют и возьмет интервью у покровительницы собак. А потом снова проверит ее дом. Если она исчезла – удачи ей, у него и так много материала.

Он прокрался вдоль кустов к дороге, чувствуя, как кружится голова от недосыпания и от сознания того, что он наконец отсчитывает последние часы пребывания в этом городе.

Лидия взлетела наверх. Мысли метались так, что она никак не могла сосредоточиться. Но руки и ноги, казалось, сами знают свои обязанности, словно получали команды откуда-то еще. Она вынимала одежду из чулана. Вытаскивала чемодан. Стояла в ванной, собирая зубную щетку и всякие мелочи, после чего бежала в спальню и бросала все это в чемодан. Теперь она, стоя у окна, подняла подоконник и стала шарить в тайнике, сама не зная зачем. То, что ей нужно, – в коробке, все в том же чулане.Она уселась на пол и стала перебирать наиболее важные вещи: паспорта, ее и Руфуса, еще один паспорт, которым она никогда раньше не пользовалась. Документы на сберегательный счет, открытый на имя, обозначенное в этом паспорте: спасибо Лоуренсу за то, что позаботился обо всем.Снимки мальчиков, которые она вырезала и собирала все эти годы. Их она возьмет, конечно. Все свои письма. Пистолет она оставит здесь, с ним в самолет не пустят. Куда она летит? Значения не имеет. Возьмет билет на первый же самолет. А там уже будет время подумать.Водительские права уже лежали в сумочке…О Боже, какая она дура!Лидия села на корточки и закрыла глаза.Она снова в «Ночлеге и завтраке». Входит в общую комнату и видит его впервые. А теперь она сидит напротив него в кресле в стиле королевы Анны и ведет светскую беседу. Они стоят на крыльце, он рассказывает о скотчтерьере, которого любил, и она сочувственно касается его руки. Разве он потом не сказал Хэнку, что это была бордер-колли?Господи, она идиотка и зря тратит время. У нее же нет машины! Следовало сначала вызвать такси, время торопит!Она начала набирать номер, но внизу раздались грохот и звон бьющегося стекла.

Эта старуха Эстер оказалась не столь разговорчивой, как он надеялся. Лидия была хорошим работником, это все, о чем он узнал, плюс похвалы ее умению обращаться с собаками и тот факт, что они вместе ели на обед куриный салат с рисом. Возвращаясь домой, он снова и снова перебирал в памяти их беседу. Каждое слово, сказанное Эстер, будет напечатано. Каждое слово на вес золота.Эстер была настроена не враждебно, но каким-то образом ухитрялась сводить разговор к насущным нуждам и финансовым делам приюта и к тому, как рачительно будет использовано его предполагаемое пожертвование. Она согласилась позировать для фото.Ему показалось, будто Эстер намеренно из кожи вон лезет, чтобы отвлечь его от расспросов о Лидии. Словно она всячески оберегает свою служащую от назойливого любопытства. Но что, по ее мнению, должна скрывать Лидия? Совершенно невероятно, чтобы кто-нибудь, кроме него, догадывался о ее настоящем имени. Должно быть, за эти годы она сплела невероятную паутину лжи.Он припарковался на некотором расстоянии от дома Лидии и подошел к подъездной дорожке. Машины не было. Она наконец-то пришла в себя и уехала. Воспользовалась шансом, который он ей милостиво предоставил.Прошло почти три часа, и она скоро поднимется на борт самолета. А может, предпочтет уехать и спрятаться поблизости. Скорее всего у нее есть и другие паспорта. Но в конце концов правда выйдет наружу.Он подошел к входной двери. Заперто. Как и задняя дверь. Тогда он проверил все окна первого этажа, на случай если одно вдруг окажется открытым. Очень неплохо бы сделать несколько снимков интерьера, а также поискать какие-то доказательства, которые она могла не заметить в спешке. Похоже, она провела утро не в приготовлениях к отъезду!У сарая лежала небольшая поленница. Он подошел и выбрал самое тяжелое полено. Подкравшись к кухонному окну, он немного поколебался. Но в водовороте событий, которые вот-вот обрушатся на мир, взлом и вторжение в чужой дом кажутся почти пустяками. Он размахнулся поленом, разбил окно, подтянулся и перепрыгнул через подоконник прямо на стойку.На первом этаже не было перегородок, и он уже все успел увидеть со двора. Поэтому, не тратя времени, быстро щелкнул камерой несколько раз. Обыск нужно делать в спальне. А из снимков особенно эффектно будет выглядеть кровать, на которой она спала.Грабовски мысленно прикинул, как будет действовать. Несколько раз он видел ее в окне, поэтому примерно знал план комнат.«Скромный домик, – подумал он, размышляя над подписью под снимками дома, – скромный домик…»Грабовски взялся за дверную ручку.«Этот скромный дом стал свидетелем…»Нет, не так.Он вошел в спальню. И на какое-то мгновение решил, что начались галлюцинации. Камера вылетела из рук. Она повисла на ремешке, с глухим стуком ударившись в грудь.– Привет, – сказала она, целясь ему в голову из пистолета. – Вы меня искали?

* * *

Слава Богу, спешить больше не надо. Какое облегчение!

Она терпеливо ждала ответа, пристально глядя на него. Брюки разорваны на правом бедре, рубашка помята, один манжет расстегнут, к подошве прилип листок. Конечно, Грабовски никогда не одевался по последней моде, но сегодня выглядел так, словно провел ночь в кустах. Впрочем, это не исключалось.

– Вы искали меня? – повторила она.

Грабовски медленно поднял руки, очевидно, реагируя на пистолет. Она не требовала этого.

Похоже, он собирался заговорить, и она ободряюще кивнула.

– Н-нет, – выдавил он.

– Понятно. Искали вы не меня.

Она опустила пистолет. Его руки тоже опустились.

Она тут же вскинула его. Палец лег на спусковой крючок.

– Нет! – снова крикнул он.

– Почему же вы здесь?

Крупные капли пота выступили у него на лбу.

– Я… я… – пробормотал он.

– Сядьте на пол, скрестив ноги, – приказала она. – Руки за голову!

Поскольку сама она сидела на кровати, будет лучше, если он сядет ниже и не сможет на нее наброситься.

Не успел он устроиться на полу, она продолжила:

– Итак, что вы говорили?

– Я искал не вас, – выдохнул он, не отрывая взгляда от пистолета.

– В таком случае, что вы делаете в моем доме? Конечно, если вы не возражаете против моих расспросов. – Я… то есть я не искал вас до… до того, как нашел. Вы были мертвы. Несчастный случай.Она всегда считала его довольно красивым. Правда, сейчас он приобрел брюшко.Капля пота сползла на его бровь.Она должна сосредоточиться.– Вы не слишком четко объясняетесь.– Я здесь случайно. Путешествовал по Америке, увидел на карте Кенсингтон и… и встретил вас.

Правый глаз жгло от пота, но Грабовски не смел протереть его. Поднимаясь в ее спальню, он думал, что заряжен адреналином. Но все это оказалось ерундой по сравнению с тем, как он накачан им сейчас. Поскольку ощущал пульс в каждой конечности, в каждом пальце… – Но я мертва, – напомнила она. – Вы не можете меня видеть.Она сидела на краю кровати в своих выцветших джинсах и светло-розовой рубашке. Волосы забраны назад, солнечный луч, падавший под косым углом, освещал левую сторону лица, и она выглядела спокойной и прекрасной.– Я мертва, – повторила она.Она спятила. И по-прежнему целится в него из пистолета.– Именно, – подтвердил он. – Точно так и есть.Она вдруг начала смеяться. Хихикнула раз-другой, потом еще… громче, громче, и наконец прижала к животу свободную руку, сотрясаясь и хохоча так, что пистолет беспомощно болтался вверх-вниз. Если она нечаянно спустит курок, он погиб.Но не хочет же она в самом деле его убивать?!Он увернулся и нагнул голову, когда ее рука в очередной раз дрогнула.– Простите, – едва выговорила она, подбирая под себя ноги и укладывая пистолет на колени. – Ничего тут смешного…Она вытерла слезу.– Сама не знаю, почему я смеялась. Напряжение. Все это – напряжение. Я говорю: мертва, и вы думаете, что я спятила, но приходится соглашаться с каждым моим словом, чтобы я вас не пристрелила, – пояснила она и, помедлив, добавила: – Не бойтесь, я вовсе не…Он не понял, что она имела в виду: то ли – не мертва, то ли – не безумна.– Знаю, – кивнул он. – Знаю.Она снова уставилась на него. В темно-голубой радужке роились мелкие искорки. Только на этот раз не зеленые, а золотистые.– В этом наша проблема, верно? – спросила она. – Еще несколько минут назад проблема казалась только моей. Но теперь она общая.Какого дьявола его сюда понесло? Она его подставила? Каким образом заманила к себе в дом? Вечный манипулятор, всегда дергающий за нитки.Во рту у Грабовски пересохло, сердце все еще бешено билось. Трудно соображать, когда в тебя целятся из пистолета. Какого хрена он не улетел в Лондон сразу?– Знаете, как говорится: разделенная на двоих проблема уже полпроблемы.

– И вам тоже так кажется?

– Я полагаю, здесь есть о чем поговорить.

Краешком глаза он увидел, как маленький рыжий с белым холмик дрогнул. Песик встал и энергично отряхнулся. Грабовски был так сосредоточен на ней и пистолете, что даже не заметил собаку!

– Как старым друзьям? Которые давно не виделись? Вспомним прежние дни?

Едва Грабовски произнес это, Лидия сразу поняла: именно этого он и хочет. Нет, ее глупость бесконечна! Наблюдая, как он входил в ее спальню и как его лицо искажалось от потрясения, она решила, что теперь по крайней мере может снизить темп и подумать. И теперь именно она взяла верх.Конечно, ему не нужны никакие разговоры. Тем более, он наверняка отослал ее снимки в газеты, и теперь репортеры мчатся сюда со всех ног!– Когда вы их отослали? – бросила она.– Что? Нет, я никуда ничего не посылал. Клянусь! Никому и ничего!– Встаньте. Я хочу, чтобы вы встали!– Мне придется опереться на руки, – предупредил он. – Ничего, если я их опущу?Он явно был не в форме. Возможно, повредит колени, если попытается встать из позы лотоса без помощи рук.– Только медленнее, – приказала она. – Иначе мой палец может дрогнуть.Когда он с трудом встал, она приказала:– А теперь руки за голову. Два медленных шага ко мне. Не хочу, чтобы ваше тело загородило дверь, когда вы упадете.– Клянусь Богом, – пролепетал он. – Если вы отпустите меня, я отдам вам камеру. Можете стереть всю память. Больше ни у кого ничего нет.Что она испытает, убив его? Если сейчас нажать на курок, все будет кончено.– Проблема в том, – произнесла она, – что у вас нет возможности это доказать. Трудно доказать недоказуемое.Он слегка пошатывался, а по виску ползла набухшая вена, похожая на жирную голубовато-зеленую гусеницу.– Моя камера и ноутбук, – прохрипел он. – Все там. Я не отправил ни единого снимка. Собирался сегодня лететь домой. И не стал отсылать, поскольку…– Почему же? Почему вы этого не сделали?Если он поверит, будто она задумала его убить, вынудит ли это сказать правду? Или заставит лгать изо всех сил?– Потому что я никому не доверяю, – объяснил он. – Весь Интернет будет забит снимками еще раньше, чем я успею приземлиться в Хитроу.Она припомнила кое-что из их болтовни в прошлом.– Вы католик, верно, Джон? Не хотите помолиться?– У меня в кармане четки, – вздохнул он. – Ничего, если я их вытащу?Пока он станет перебирать бусины, у него будет время подумать.– В каком кармане? Хорошо, очень медленно, и держите другую руку на затылке.Ему следовало вернуться домой еще вчера вечером. Но он всегда старался сделать немного больше, чем требовалось, поскольку являлся истинным перфекционистом, что и создало ему репутацию профессионала. Но сейчас именно это качество поможет ему заработать пулю в живот.Он заставил себя отвести глаза от пистолета. Губы шевелились в безмолвной молитве.Пес стоял у бедра Лидии. Постель была аккуратно застелена, в изголовье громоздились вышитые подушки и валики. На туалетном столике стояли флаконы с духами, с угла зеркала свисало несколько ниток бус. Крышка сиденья-подоконника оказалась поднята, частично загораживая стекло. Но он и так не смог бы выпрыгнуть. Поскольку наверняка убьется. А вот если швырнуть в нее чем-нибудь тяжелым, он сумеет ее одолеть.Грабовски прочитал вслух «Аве Мария», глядя ей прямо в глаза. Сердце билось почти нормально с тех пор, как он вытащил четки. Она не убьет его, иначе вся полиция штата погонится за ней. Неужели фотографы опаснее?– Почему бы вам не опустить пистолет? – предложил он. – И тогда мы сможем спокойно поговорить. Вам нечего бояться. Я отдам вам камеру.– Думаете, я не захочу вас убить? – разочарованно спросила она.– Думаю… вы не настолько глупы.– Вы вломились в мой дом, – напомнила она. – Я живу одна. Вы разбили… окно… скажем, на кухне и пробрались в мою спальню. Впервые вы увидели меня всего две недели назад и с тех пор одержимы мной. И доказательства все здесь, в камере. Вы снимали меня на улице, на работе, даже через окно спальни. Я права? Попала не в бровь, а в глаз? У вас очень выразительное лицо.– О Господи! – воскликнул он. Она все спланировала. Устроила ему ловушку!– Кто еще способен распознать то, что увидели вы? Дело в глазах? Это вас поразило? Проводили целые часы, сравнивая их? Да, конечно, больше никто на это не способен! Но конец истории таков: вы вломились сюда, набросились на меня, пытаясь изнасиловать. Мне удалось выхватить из ящика пистолет. Я предупредила вас, но вы продолжали надвигаться на меня. И не оставили мне выбора.Его язык, похоже, распух – возможно, он его прикусил – и теперь мешал говорить, поэтому каждое слово давалось с трудом.– Вам ни к чему это делать. Отпустите меня, и я отдам вам все. Уеду из страны и никогда сюда не вернусь.Лидия вздохнула и рассеянно потрепала собачьи уши.– В этом мне придется вам поверить.– Возьмите все мое оборудование. Уезжайте куда хотите. У меня ничего на вас нет, как нет возможности вас разыскать.

Он выглядел так, словно вот-вот грохнется в обморок, поэтому она снова велела ему сесть. Пристрелить его? Похоже, это единственное практическое решение.

– Мы можем оба уйти от этой темы, – уговаривал он. – С этим покончено навсегда. Я никому ничего не посылал, потому что не верю даже своему агенту.

Она вдруг задалась вопросом, поранил ли он ногу, когда лез в окно.

– Весьма печально, – заметила она вслух.

– Гарет – парень ничего, – пояснил он, – но если кто-то в его офисе…

Он не договорил. И дышал тяжело и неровно.

– Вы вынудили меня обороняться, – обронила она, и в каком-то смысле это было правдой.

– Когда-то я работал с партнером, – начал он. Его плечи скруглились, спина согнулась, словно сейчас он медленно опустится на пол, свернется калачиком и замрет. – Тони Меткаф, он был кем-то вроде друга. Мы отправились на остров Святого Маврикия и сфотографировали вас в бассейне. Выглядели вы просто сказочно. Это было еще до цифровых камер, и мы проявляли снимки в ванной.

– Вы сами навлекли это на себя, – сказала она.

Но тем не менее это все равно убийство.

Он заговорил быстрее и постоянно искал ее взгляд, пытаясь заглянуть в глаза. Выискивая любой признак слабости. Сочувствия.

– Потрясающие фото. Настоящий гламур для первых страниц газет. Мы убедили туриста отвезти снимки в Лондон, так как остались следить за вами. Сами знаете, мы частенько это делали. Я позволил Тони вести переговоры. Предполагалось, что под снимками будут наши подписи.

– Сколько камер у вас с собой?

Его болтовня ее отвлекала.

– И назавтра они появились на первой странице, – продолжал он. – Мне позвонила Кэти, моя жена, и обо всем рассказала. Тони снял мою фамилию. Подонок! Больше я никогда не работал с партнерами.

– Сколько камер? – повторила она. – И где они? Ваш компьютер остался в гостинице?

Пистолет уже оттягивал руку.

– Две, – признался он. – Одна у меня на шее, вторая – в машине. Я припарковался на улице. Мой ноутбук тоже там.

Его спина ныла, колени словно сжимало струбциной, которая с каждой минутой завинчивались все туже. Он провел на ногах всю ночь и теперь вынужден сидеть на полу в позе лотоса и с руками, заложенными за голову. К тому же она не позволяет ему говорить. Он попробовал еще раз.– Вы можете спуститься вместе со мной. Поедем и выбросим все в воду.– Не мелите чушь, – процедила она. – И пожалуйста, помолчите.Дверь справа от кладовки вела в ванную. Если она позволит ему пойти и отлить, он, возможно, найдет там то, чем сможет воспользоваться. Его и прежде били, в Испании, гостиничные гориллы, но из пистолета целились впервые.Сначала она вела себя непринужденно, словно для нее было вполне естественно принимать его в спальне и угрожать пистолетом.Теперь же она потирала запястье, и щеки раскраснелись. Нет, он не хотел еще сильнее вывести ее из себя. Да и не позволит она ему пойти в ванную.– Нельзя идти с вами по улице, приставив пистолет к затылку, – заметила она. – Если вы что-то выкинете, я не смогу пристрелить вас на месте. Нет, если уж убивать, так в спальне.Он попытался убедить себя, что она никогда на это не отважится. Если подняться и подойти к ней, она станет вопить и отбиваться, но никогда не нажмет на курок.Он переместил вес с одной ягодицы на другую, при этом она немедленно подняла пистолет и уставилась на Грабовски. Она достаточно безумна и пойдет на это, она всегда была неадекватна, тикающая бомба с часовым механизмом, живая граната, оказавшаяся прямо в королевской семье.– Всю оставшуюся жизнь вас из-за меня будет мучить совесть, – предупредил он.– Кто это сказал? – мило улыбнулась она.Какую он сделал ошибку, признавшись, что больше никто об этом не знает! Но она начала допрашивать его, когда он трясся от страха, и первым порывом было сказать правду. Ему следовало солгать. Скажи он, будто уже поздно и кавалерия уже въезжает в город, она не смогла бы убить его и выйти сухой из воды.С другой стороны, она прикончила бы его просто от злости.Нужно вести себя так, чтобы она продолжала говорить.– Могу я задать вопрос? – прошептал он, и хотя уже не выглядел таким перепуганным, она все же слышала нотки страха в его голосе. Женщины, способные выстоять, не позволяющие согнуть и сломать себя, всегда считаются безумными. Так говорила Эстер. Раньше, когда Лидия не желала повиноваться, ее посылали к психиатру и хотели посадить на лекарства. Но она отказывалась это делать, и это еще больше убеждало окружающих в ее сумасшествии. Что же, это пригодится. Пусть он считает ее достаточно ненормальной, чтобы не задумываясь убить человека.– Почему вы совершили это? – спросил он. – Почему сделали то, что сделали?– У меня были причины.– Ну разумеется, – кивнул он.Она выжидала, но он молчал.– «Разумеется» что?– Не знаю. Можно мне опустить руки хоть на несколько минут? Плечи невыносимо болят.Что же, почему бы нет? Он все равно ничего не сможет сделать, сидя на полу со скрещенными ногами.Лидия кивнула.– Спасибо, – поблагодарил он. – Наверное, вы чувствовали себя очень несчастной.– Спасибо за участие, – саркастически усмехнулась она. – Я счастлива.Он разогнул ноги, и она услышала хруст суставов.– Но ведь были и хорошие моменты, верно? – неожиданно спросил он.Слезы жгли ей глаза.– Во всяком случае, я их помню, – продолжал он.Сейчас она расплачется! И без того еле сдерживается!– Зачем вам понадобилось приезжать сюда?!

Если бы она действительно хотела убить его, то вполне могла сбить машиной в ночь воскресенья. Но не смогла тогда и не сможет сейчас. Смаргивая слезы, она снова огляделась, проверяя, нет ли в комнате чего-либо тяжелого. Такого, чтобы он мог в нее швырнуть. И не успеет она опомниться, он набросится на нее и вырвет пистолет. На полу лежала книга. Но ему до нее не дотянуться.– Простите. Я говорил вам, это вышло случайно.Теперь ее щеки горели. Чем сильнее она начнет волноваться, тем больше ослабеет.– Но вы могли ничего не предпринимать, – возразила она. – Просто оставить меня в покое.– Мне очень жаль.И ему действительно было ее жаль. В каком-то роде.– Но знаете, в моем положении ни один человек не поступил бы иначе. Неужели вы этого не поняли? Извините. Я сказал чистую правду.Она шмыгнула носом. Но ничего не произнесла, словно не доверяла себе. Словно боялась, что, вымолвив слово, разрыдается. Однако она тем не менее кивнула и слегка наклонила голову.– Помните тот вечер в Нью-Йорке, когда присуждали награды модным дизайнерам? По-моему, это было в девяносто четвертом. Вы остановились в «Карлайле», и когда прибыли на церемонию, двум сотням полицейских пришлось сдерживать толпу. Все собрались только ради вас.Он помолчал, желая понять, как она это воспримет. Она не выказала никакого желания его оборвать.– Фотографы тогда с ума посходили, толкались и дрались, пытаясь найти лучший ракурс. Помню, как парочка супермоделей старалась попасть в объектив. Мы орали, требуя убрать их тощие задницы.

Он говорил и говорил, а она пыталась сосредоточиться на том, что должно произойти сейчас. Они сидят здесь уже слишком долго. Свободной рукой она гладила голову Руфуса, а тот тыкался носом ей в ладонь.Лидия знала только одно: отсюда следует убираться. Больше она ни о чем не могла думать.На туалетном столике лежала серебряная пудреница, подарок Эмбер. Нужно взять ее с собой. Да, и бусы из ракушек, подарок Майи на Рождество.– Когда вы останавливались в бразильском посольстве в Вашингтоне…Не важно, что он говорит, лишь бы не шевелился!Она услышала писк своего мобильника и, не спуская глаз с Грабовски, потянулась к сумочке.– Я слежу за вами, – предупредила она и наскоро прочитала сообщение.«С днем рождения. Я скучаю по тебе. Карсон».– И та ночь в Белом доме…Слезы хлынули потоком. Она так устала бороться со всем и всеми. Лучше сдаться сейчас…Она выключила мобильник.– И когда вы танцевали…Господи, хоть бы он заткнулся, убрался отсюда и дал ей поспать! Болтает целую вечность, а слезы все никак не останавливаются.– Вот видите, хороших моментов оказалось много, – продолжал он тихо, словно говорил с младенцем в колыбели, – очень много. Были и будут. Мы с вами можем обо всем договориться. Условиться, как лучше это обставить. Представляете, как это будет изумительно, каким станет потрясением!– Что? – переспросила она, вытирая слезы. – Что вы говорите? О чем мы должны условиться?

* * *

Он бредет по очень тонкому льду, нет, хуже, топчется вокруг ее израненного эго, не зная точно, где находятся трещины и пропасти.

Песик спрыгнул с кровати и улегся на полу, в лужице солнечных лучей. Грабовски подумал, что комната очень уютная, простая, ничем не загроможденная. Белое покрывало на кровати, сиреневато-серые стены, яркие пятна подушек… Скромный дом…

Снова откуда-то взялись эти слова. «Сосредоточься, – велел он себе, – сосредоточься».

– Ничего, если я немножко пошевелюсь? Прислонюсь к ножке туалетного столика? Видите, я все делаю очень медленно.

Он не собирался рисковать и давить на нее. Пусть это покажется не столько его, сколько ее идеей. Пусть она привыкнет к этой мысли. Не обречена же она вечно жить в забвении? Во всяком случае, его истории о былом повергли ее в слезы.

– Что? – спросила она снова.

– Если бы вы захотели… – протянул он. – Если бы вы пожелали, то смогли бы вернуться.

Она улыбнулась. Но значения этой улыбки он не понял.

– Могла бы?

Спаниель встал и принялся бродить по комнате, а вскоре подошел и к нему. Он медленно опустил руку на голову Руфуса.

– Давай поглажу, хороший ты мой. Сколько он у вас?

– Почти три года.

Он погладил спаниеля и положил руку на свое колено. Но Руфус подошел ближе, требуя новых ласк.

– Это не только ради вас, – настаивал он.

Песик взобрался ему на колени.

– Подумайте о своих мальчиках! Представляете, как они будут счастливы, если их мать вернется.

Пистолет валялся у нее на коленях. Плечи опустились… она потеряла осанку, а вместе с ней и уверенность.

Он стал возиться с собакой, чесать ей брюхо. Еще минута-другая, и она зарыдает, как младенец.

Звук ее голоса испугал его до такой степени, что он ударился головой о ножку стола.

– Я думаю о них. Думаю каждый день.

– Правильно, – успокаивающе поддакнул он. – Должно быть, они скучают так же сильно, как и вы.

– И вы уверены, что так будет лучше для них? Вы хорошо все обдумали? Размышляя об этом каждый день на протяжении десяти лет? Каждый день! Итак, с вами было то же самое?

Она сидела на краю кровати гордо и прямо. Свободная рука оказалась сжата в кулак, другая – держала пистолет. Совершенно непонятно, на что она сейчас способна. Ему просто необходимо сделать ход, если он прижмет собаку к груди, делая вид, будто ее ласкает, можно податься вперед и швырнуть чертову тварь в Лидию.

– Руфус! – позвала она. Руфус спрыгнул с коленей Грабовски и мигом оказался на кровати.– Молодец, – похвалила она и тут же переспросила: – Итак, вы часто размышляли об этом?Он зажмурился и выдохнул:– Нет. Не думал.

Несколько минут они сидели молча. Теперь, когда силы к ней вернулись, она поняла, что делать. – Кто помог вам? – спросил он, вытягивая ноги перед собой и прислоняясь головой к ножке стола. – Как вам это удалось?– Камера у вас на шее, еще одна в машине и ноутбук. Что еще? – спросила она, не отвечая.– Это все.Он сползал все ниже к полу.– Вы не смогли бы проделать это в одиночку.– Я вам не верю. Что еще?Грабовски потер ладонями лицо, уже заросшее темной щетиной.– Кто в городе знает? Как насчет вашего бойфренда? Вы тоже держите его в неведении?– Никто не знает, – усмехнулась она. – Кроме вас.Лидия встала, и он поднял голову. Она прицелилась ему в лоб.– Я даю вам еще один шанс. Последний. Что еще?– Ладно, – сдался он. – В «Ночлеге и завтраке». Левый ящик письменного стола. В нем флэшка. Маленькая штучка из пластика и металла.Он развел большой и указательный пальцы, показывая размер флэшки.– Там весь бэк-ап. Скинул все материалы туда. Сделал копию, – пояснил он, заметив ее недоуменный взгляд.– Давайте ключи от машины, – велела она. – Толкните по полу. И ваш мобильник. И камеру. Спасибо.Когда он выполнил все приказания, она велела ему встать и открыть чулан.– Входите и закройте за собой дверь.– Да будьте хоть немного благоразумны! Не собираетесь же вы оставить меня там?!Она не ответила, и ему пришлось устроиться между ее платьев.– Неужели с вас не довольно? – прошипел он. – Не знаю, от чего вы так стремились сбежать, но вряд ли мечтали жить так, как сейчас.– Закройте дверь, – повторила она и, подойдя, повернула ключ в замке. Надолго хлипкая дверь его не задержит, но, может, она успеет убраться отсюда.Лидия подхватила вещи Грабовски, сунула в сумку пудреницу, бусы из ракушек и постучала в дверь чулана.– Скажите мне, какой породы была ваша собака? Та, которую сбил грузовик?Она услышала приглушенное фырканье.– У меня никогда не было собаки.– Я так и думала, – кивнула она. Выбежала на дорогу, нашла «понтиак» и поехала в город. В «Ночлег и завтрак». На какой-то момент показалось, будто в глазах темнеет и она сейчас отключится, но оказалось, это небо за какие-то мгновения из нежно-розового стало пурпурным и черным. Гроза!Она включила фары. Сколько времени пройдет, прежде чем он осмелится выбраться из чулана?Град барабанил по капоту, лишая ее возможности спокойно поразмыслить. Лидия с трудом вела машину, не теряя из виду дорогу.Наконец она взбежала на крыльцо, позвонила и, не дождавшись ответа, попыталась что-то разглядеть сквозь эркеры на фасаде. Свет был включен, и сквозь щель между шторами она увидела мистера Джексона. Тот, как всегда, сидел в кресле, но был на удивление бодр и вроде бы даже читал.– Мистер Джексон! – завопила она, колотя в стекло. – Мистер Джексон! Это Лидия!Она снова позвонила. Мистер Джексон и в лучшие-то времена не слишком хорошо слышал, а теперь громовые раскаты и стук градин заглушали любые звуки.– Мистер Джексон!Никакой реакции.

Она направилась на восток, к реке, оставила Руфуса в машине и спустилась по крутому берегу к воде с ноутбуком, диктофоном и обеими камерами. Подошвы скользили по ковру из ледышек. Град шел настолько густо, что жалил шею. Уже внизу она упала. Не вставая, взяла телефон и диктофон и, все еще сидя на склоне, швырнула их в воду. Только потом встала, захватила камеры и ноутбук, одолела еще пару ярдов, остановилась на краю у воды и выложила вещи в ряд. Подняв первую камеру и держа ее за ремешок, раскрутила и, полюбовавшись черным прямо-угольником, летавшим над ее головой, подобно зловещей летучей мыши, отпустила. Камера долетела до середины реки. За ней последовала вторая. Ноутбук, как плоский белый камень, скользнул по поверхности и несколько долгих секунд плавал в воде, пока не поддался быстрому течению, утянувшему его на дно.

* * *

К тому времени, когда Лидия вернулась в машину, на ней нитки сухой не было. И все же, несмотря на прохладный ветерок, ей стало жарко. Если она позвонит и оставит сообщение для миссис Джексон… Но о чем она напишет? Не пускайте в дом постояльца сегодняшней ночью? Три сообщения от Эмбер. О Господи, она должна была приехать на вечеринку в честь собственного дня рождения!

Почти без четверти девять. Тридцать пять минут прошло с тех пор, как она заперла его в чулане. Снесла вещи вниз, потом поднялась наверх и объявила, что собирается посидеть здесь с четверть часа, чтобы собраться с мыслями. Но если она услышит хоть малейший шум, то выстрелит прямо в дверь.

Потом, сняв туфли, она осторожно спустилась по лестнице. Даже не имея машины, он за полчаса доберется до «Ночлега и завтрака».

И что потом? Она должна рассуждать последовательно. Конечно, нужно убираться отсюда, но один час погоды не сделает. Грабовски может обратиться в газеты со своей флэшкой, однако твердых доказательств у него нет. Она мало похожа на себя, прежнюю, и достаточно долго считалась мертвой, поэтому даже таблоиды не прикоснутся к снимкам, не задав предварительно несколько вопросов Грабовски.

Главное сейчас – добраться до аэропорта. Зачем рисковать тем, что у нее уже есть. Разве она не попала в этот переплет из-за своей нерешительности, она оттягивала и оттягивала неизбежное.

Нужно позвонить Эмбер и все рассказать. А потом она спокойно уедет.

Лидия нажала кнопку, чтобы ответить на последний звонок, но, не дождавшись соединения, отключилась.

В чулане было так темно, что Грабовски никак не мог разглядеть часового циферблата.

Он присел на корточки, плечом отводя в сторону блузки Лидии. Какого хрена? Какого хрена он допустил случившееся? И сидит ли она сейчас в спальне или успела удрать? С нее все станется! Она совершенно безумна!

– Эй, вы там? – осторожно окликнул он.

Она не ответила. Но это ничего не значит.

Грабовски едва подавил стон. Она взяла его машину и прямиком помчалась к миссис Джексон. Потом она извинится и скажет, будто ей нужно в ванную. Поднимется в его комнату, и все будет кончено. Если только каким-то чудом он не окажется там раньше.

Спина просто разрывалась от боли, бедра ныли, челюсти сводило спазмом, и он едва мог их разжать и сглотнуть. На глазах выступили слезы гнева и злости. Мать его за ногу, сколько он просидел в темноте?

Он качнулся влево и прижался ухом к дверце, проверяя, не услышит ли чего.

– Эй! – снова позвал он, и словно издалека раздался глухой удар. Грабовски, запаниковав, стал слепо отталкивать лезущие в глаза блузки и случайно ударил себя в нос. Что-то загремело, покатилось, и он забился в самую глубь чулана, прикрывая руками голову. Сердце колотилось так громко, что его стук, казалось, эхом отдавался в чулане. Он заставил себя размеренно и глубоко втягивать воздух. Ничего не случилось. У него что-то вроде приступа клаустрофобии. Она его не звала и уж тем более не стреляла. Просто упала вешалка, а он едва не обмочился!

Грабовски встал, продрался сквозь одежду и начал стучать кулаками в дверцу чулана. Затем повернулся боком и стал биться в нее плечом. Отстранился и дважды ее пнул. Миссис Джексон куда-то уходит сегодня вечером. Она постоянно об этом твердила. Ужин с бывшими членами театрального общества. Мистер Джексон будет дремать в кресле. Так что шанс еще есть.

Он ощутил, как возвращаются силы. Ничего еще не потеряно!

Грабовски стиснул кулаки и стал сгибать и разгибать руки, пытаясь восстановить кровообращение. Копя ярость. Потом с воплем повернулся на левой ноге, ударился головой о перекладину и умудрился провести прием карате, которым расщепил дверцу и вышиб замок.

Он пустился бежать, но вскоре стал задыхаться, и в боку закололо. Он не спал ночь, а сейчас почти не соображал, что делает. В голове раздавался какой-то хруст, но Грабовски не обращал на это внимания. Доковыляв до обочины, он встал под фонарем, гадая, нельзя ли как-то сократить дорогу. По обеим сторонам шоссе лежал толстый, поблескивающий слой чего-то белого. Грабовски нагнулся. Захватил пригоршню градин и несколько минут смотрел, как они растекаются на ладони. Увидев приближавшуюся машину, Грабовски попытался ее остановить. Но ничего не вышло, и он тихо выругался. Затем снова побежал трусцой.Слава Богу, он держал ключ от «Ночлега и завтрака» отдельно от остальных, а она не подумала его спросить. Видно, не так умна, какой себя считает.Из-за забора залаяла собака. В окне светился экран телевизора. Идущая навстречу женщина опасливо обошла его. В печени кололо все сильнее. Он схватился за бок обеими руками и ускорил бег.Еще до того как услышать сирену, он увидел отраженный от градин свет. Патрульная машина обогнала его и затормозила. Двое полицейских вышли на дорогу и остановились, широко расставив ноги и подбоченившись.– Прошу вас предъявить удостоверение личности, сэр.Нужно сохранять хладнокровие.Он пригладил волосы, словно это способно придать ему респектабельный вид. Поможет это, как же!– Разумеется, – кивнул он, доставая бумажник. – Какая-то проблема?Тот коп, что покороче, едва взглянул на водительское удостоверение.– Не возражаете, если я задам пару вопросов, сэр?Грабовски ощутил, как задувает ветер в дыру на брюках. Может, этого окажется достаточно, чтобы охладить его гнев?– Я немного спешу, офицер, нельзя ли заняться этим позже?Молчание, которым была встречена его реплика, сводило с ума. Он перевел взгляд с одного офицера на другого. Коротышка похлопывал удостоверением Грабовски себя по бедру. Его напарник, карандаш в мундире, имбирный орех, по-прежнему стоял, подбоченившись.– Боюсь, нельзя, сэр, – заметил тот, что покороче. – Не могли бы вы сказать, где были сего-дня вечером, сэр?А вот этого он объяснить никак не мог. И требовалось срочно добраться до «Ночлега и завтрака», раньше, чем миссис Джексон придет домой и выдаст Лидии «драгоценности короны».– Я гулял. Гулял, а теперь возвращаюсь в Фэйрфакс, в «Ночлег и завтрак», где остановился.– Мы просим вас проехать с нами к начальнику полиции, сэр.– Зачем? Или человек больше не имеет права пройтись по улице?В какой-то безумный момент он решил сбежать. Представил, как срывается с места, обгоняет патрульную машину, увертывается от пуль, перелетает через заборы и, окровавленный, но не сломленный, устремляется к победе.И тут впервые заговорил высокий коп:– Нам доложили о взломе и проникновении на чужую территорию. Вы подходите под описание грабителя.Он поковырял ногтем между передними зубами.– Будьте послушным мальчиком и следуйте за нами.– Я могу объяснить, – в панике забормотал Грабовски, – но позже. Или вы сейчас поедете со мной, и я покажу вам то, что все объяснит.– Забавно, – хмыкнул высокий и хлопнул напарника по спине. – Мы хотим, чтобы он пошел с нами, а он требует следовать за ним. И чей будет верх?– Давайте мы усадим вас в машину, сэр.Манера маленького слизняка обращаться к нему «сэр», была рассчитана на то, чтобы окончательно его достать. Но он не собирается подыгрывать этим двоим.– Время для меня на вес золота, – пояснил он и застонал про себя. Какого черта он это сказал?– Я арестую вас за сопротивление, сэр.Это было уж слишком, мать их… С него довольно! Двое гребаных шутов!– Если вы не перестанете повторять «сэр» в конце каждого предложения…– И что? Что тогда случится, сэр?– Послушайте, – пробормотал он, давясь собственным бешенством. – Если по пути в участок я не заберу кое-что из «Ночлега и завтрака»…– Врежь ему, – посоветовал высокий, – он отказывается сотрудничать.– Я ничего не сделал! – завопил Грабовски. – Вы не имеете права хватать меня за прогулку по улице!Тощий ублюдок вцепился в него проворнее хорька.– Как насчет ареста за сопротивление аресту? – спросил он и добавил: – Сэр…

* * *

– Мать твою! – взвыл Грабовски. Коп практически стоял на его ногах. Он прямо-таки напрашивался на хорошую взбучку. И хотя Грабовски уговаривал себя не делать этого, он чувствовал, как руки сами собой сжимаются в кулаки. И когда один кулак впечатался в наглый нос, испытал на кратчайший миг чистое, незамутненное блаженство.

Комната допросов в офисе начальника полиции Абрамса оказалась такой душной, что Грабовски казалось, будто пластиковый стул под ним тает и вплавляется в задницу. – Не уверен, что все понял, – заметил сидевший напротив адвокат.– Иисусе, я в третий раз повторяю!Прошлой ночью, лежа на металлической раме, сходившей здесь за постель, он опять почти не спал. От одежды, которую он не менял уже три дня, разило потом.– А вы ничего не записываете!Прыщавый адвокат, очевидно, недавно закончил университет, и его губы весь последний час неприятно дергались.– Позвольте уточнить, – сказал он, делая вид, будто сверяется с планшеткой.– Вы, британский фотожурналист, находящийся на отдыхе в Кенсингтоне, вчера днем вломились в частный дом по адресу Сидер-роуд, 45, где были взяты в заложники женщиной, которую считаете… – Его губы снова дернулись. – Женщиной, которая, как вы считаете, живет под вымышленным именем. Ее настоящее имя вы в данный момент не готовы назвать. Но вы также уверены, что, когда в неопределенном будущем сумеете доказать, что она не та, за кого себя выдает, все обвинения против вас будут сняты.Он повертел ручку и отложил в сторону.– Мистер Грабовски, вас обвиняют в оскорблении действием полицейского офицера, находящегося при исполнении служебных обязанностей и сопротивлении аресту. И я не совсем понимаю, в чем вы видите смягчающие обстоятельства.Его губы наконец расплылись в злорадной ухмылке.Грабберу хотелось дотянуться до этой прыщавой шейки и сжимать ее обеими руками до тех пор, пока из головы не выдавятся мозги.– Слушайте… слушайте, я говорил вам, я здесь не в гребаном отпуске!– Простите. Вы пробыли в Штатах два месяца. И все это время работали. У вас имеется рабочая виза?Грабовски стиснул руки так сильно, что костяшки пальцев побелели. К тому же он задыхался от жары.– Нет, у меня нет рабочей визы.– Впрочем, сейчас это наименьшая их ваших проблем, – покачал головой адвокат.Наглый хрен в костюме и галстуке даже не снял пиджака и, похоже, не потел.– Почему здесь так жарко? – пробормотал Грабовски. – Неисправное отопление? Кому-то следует написать жалобу.– Здесь тепло, мистер Грабовски. Но мне кажется, вы не совсем осознаете, в какую беду попали.Грабовски не понимал, зачем вообще трудился излагать этому болвану, что произошло. Правда, стоило попытаться еще раз. Если он не сумеет убедить собственного защитника, значит, не убедит вообще никого.– Я знаю, все это трудно осмыслить, – начал он, как надеялся, умиротворяющим тоном. – Причина, по которой они решили меня арестовать, заключается в том, что я вломился в ее дом. Вот так все началось. А потом я стал пререкаться с полицейскими, поскольку спешил в свою комнату за жизненно важными доказательствами.Адвокат почесал ручкой тощую шею.– Вот с этого места я перестаю что-либо понимать. В протоколе нет ни слова о взломе. Об этом никто ничего не говорил. Офицеры… дайте взгляну… офицер Джонсон и офицер Ньюджент докладывают: они патрулировали Монтраше-стрит приблизительно в девять пятнадцать вечера и увидели человека, у которого был вид бродяги. Он шатался и вел себя, как пьяный.– Ложь! – отрезал Грабовски.– По обочине стало опасно ходить из-за прошедшего града, и они решили спросить, не нужно ли чем помочь. Вот тогда вы… и напали на офицера Джонсона. Скажите, в ту минуту вы находились под воздействием алкоголя или наркотиков?– Ложь!!! – отчаянно завопил Грабовски. – Вы собираетесь выслушать меня или нет?Адвокат – Грабовски никак не мог запомнить его имени, но, возможно, он откликался на «Вонючую задницу» – сделал многозначительную паузу, перед тем как заговорить:– Как я понимаю, вы расстроены. Но следует принять к сведению, что я выполняю свое дело и стараюсь, как могу. Кроме того, я пытаюсь вам помочь. Итак, вы собираетесь подать жалобу на… леди, о которой идет речь? Или вы уже это сделали? Я ничего не вижу в деле.Грабовски покачал головой:– Она уже уехала.– Куда именно?– Не знаю.Парень кивнул, словно впервые услышал от Грабовски нечто разумное.– А… как насчет жизненно важного доказательства? Оно существует?– Она его увезла. Доказательство тоже пропало. К тому времени как они прошлой ночью привезли его сюда, допросили и сняли отпечатки, заполнили нужные документы, было уже за полночь, и всякая надежда рассеялась. Если бы они позволили сделать полагающийся ему телефонный звонок, он мог бы уговорить миссис Джексон никого в его комнату не пускать.– Не могли бы вы открыть мне, мистер Грабовски, кто эта женщина? Тем более, вы уверены, что это крайне важно для вашего дела.Граббер прижал кончики пальцев к вискам и стал слегка массировать кожу. Если он решится сказать правду… отнесется ли этот парень серьезно к сказанному? Он знал ответ. Все, что он заработает на этом, – визит к психиатру.– Забудьте о ней. Она тут ни при чем, и ничего такого не случилось. Не обращайте внимания на то, что я говорил раньше.«Костюм» продолжал кивать, желая подчеркнуть этим, что они наконец подходят к сути дела и вся история обретает шанс проясниться.– Разумеется, если таковы ваши указания, мистер Грабовски. Но что вы собираетесь заявить суду?– Невиновен. А теперь, как быстро вы собираетесь вытащить меня отсюда?– Вы сможете внести залог после предъявления обвинения.– И когда это случится?– Суд немного откладывается. Думаю… заседание состоится не раньше чем в понедельник или во вторник, а возможно, и в среду.– Я не собираюсь торчать здесь целую неделю! – рявкнул Грабовски.Адвокат почесал ручкой под подбородком.– Можете оплатить залог кредиткой, или я договорюсь о долговом обязательстве… дайте мне знать, что предпочтительнее. Будем надеяться, вам не придется сидеть целую неделю, будьте оптимистом, вполне возможно, что заседание состоится на день-другой раньше…

Весь следующий час он метался по камере, сгорая от негодования. Куда девалось обвинение во взломе и нарушении неприкосновенности чужого жилища? Теперь он выглядел психом, который ни с того ни с сего набросился на полицейских, вздумавших остановить его на улице. Должно быть, она обратилась в полицию в надежде на его арест. А потом снова позвонила и убедила в ошибке. Дело ясное: ей вовсе не хочется встретиться с ним в суде. Это не правосудие. Это пародия! Это издевательство. Его человеческие права грубо нарушены, и он ничего не может сделать. Поскольку никто его слушать не желает! А она играла с ним, заманила в ловушку, загнала как животное. Человек имеет право заниматься своими делами без вмешательства со стороны кого бы то ни было. Человек имеет право гулять по улице без…Дверь распахнулась. На пороге вырос дежурный сержант, снимавший у него отпечатки пальцев.– Кому-то из наших вы пришлись по душе, – сообщил он.– Что? – оживился Грабовски. – Вы переводите меня? Прямо сейчас?Он знал, его должны отправить в окружную тюрьму до первого слушания дела.– Говорю, кто-то очень вас любит, – повторил сержант. – Или вы просто удачливый сукин сын.

«Понтиак» был припаркован у «Ночлега и завтрака». Такси остановилось рядом. Грабовски заплатил и ступил на тротуар. Он воспользовался ключом от входной двери, чтобы войти в дом. Мистер Джексон сидел в своем кресле и даже не шевельнулся, когда Грабовски крался наверх. Он хотел убраться отсюда незамеченным, не объясняя хозяйке, где провел две ночи. Войдя в комнату, он сразу же бросился к письменному столу и выдвинул левый ящик. Конечно, там ничего не оказалось. Грабовски так и знал, но все равно удар оказался силен. Лидия наголову его разбила.Он переоделся и собрал вещи. Ключ от машины лежал на столе. Наверное, сержант прав, он может считать себя счастливчиком. Офицеры Джонсон и Ньюджент отказались от обвинений, и он волен идти куда угодно. Они что-то напутали в бумагах, эта парочка безграмотных олухов, и даже если бы суд состоялся, его вышвырнули бы из зала на чисто формальных основаниях!– На вашем месте, – посоветовал сержант, – я не попадался бы этим двоим на глаза. Они вряд ли вам обрадуются.– Да ну? – прошипел Грабовски. – Должно быть, они очень обрадуются, когда я подам на них в суд!Он не собирался этого делать. Не хватало еще остаток жизни провести в обществе адвокатов! Так или иначе, он действительно ударил полицейского, а если вы бьете полицейского, арест неминуем.Он положил в конверт деньги, которые задолжал за две ночи, оставил на нижней ступеньке лестницы и потихоньку ушел.

На подъездной дорожке стояли две машины. Никаких признаков «спорт-трека». Грабовски подошел к дому. Из распахнутой входной двери показалась женщина. Она что-то писала в блокноте и не сразу его заметила. – Чем могу помочь? – осведомилась она.– Я ищу Лидию.– Я Тревис Трауэр, риелтор Лидии. Боюсь, ее здесь нет.– Вот как? – небрежно бросил Грабовски. – Она выставила дом на продажу, верно?– Да, я измеряла его для буклета.– Как считаете… она вернется?– Ей пришлось срочно вылететь за океан. Завезла мне ключи сегодня утром.– И куда же она отправилась?Риелтор пожала плечами. Из прихожей донесся женский голос:– Послушай, что делать с посудой и стеклом? Упаковать до или после того, как дом откроют для покупателей?– Сейчас приду, Эмбер, – откликнулась риелтор.Но Эмбер, миниатюрная, смахивавшая на кролика блондинка из бутика, уже появилась на крыльце.– О, привет! – воскликнула она, заправляя волосы за уши. – Как дела?– Прекрасно. Я хотел позже заехать в ваш магазин.– О, конечно! – оживилась Эмбер. – Там будет моя продавщица. У нее прекрасный вкус, она справится. Я бы и сама помогла вам, но необходимо разобрать вещи в доме Лидии. Правда, сегодня я этим заниматься не буду. Только составлю список, что нужно сделать. Если выберу время в воскресенье, приеду и начну работу. Всю оставшуюся одежду – в благотворительный магазин, лампы и так далее – в антиквариат на Фэйрфаксе, а вот посуда… мы еще не решили, как поступить с посудой…Она трещала и трещала, а он терпеливо слушал, выжидая, когда представится возможность направить беседу в нужное русло.Риелтор взглянула на часы, очевидно, куда-то торопясь, но вошедшая в раж Эмбер ничего не замечала:– Мебель мы решили оставить, может, удастся включить ее в общую стоимость дома. Если же нет, выставим на аукцион. Я знаю хорошую аукционную фирму. Конечно, платить за ее доставку в Южную Африку слишком большая роскошь. Во всяком случае, мы все будем по ней скучать.Она потеребила поясок платья-саронга.– Разве вы не знали, что она уехала? Надеялись ее увидеть?– Хотел кое о чем с ней поговорить, – пояснил Грабовски. – Она, случайно, не оставила нового адреса?Эмбер покачала головой.– Нет. Обещала позвонить, когда устроится.Грабовски взглянул на риелтора, которая размахивала блокнотом, очевидно, сгорая от нетерпения.– Полагаю, она свяжется с вами по поводу продажи дома, – заметил он.– Прошу прощения, но мне нужно обратно в офис, – сухо сообщила она.– О, я не хотел вас задерживать. Если получите телефон или е-мейл, сообщите мне, хорошо?Риелтор, не отвечая, вынула ключи от машины, и зашагала по подъездной дорожке. Грабовски последовал за ней.– Простите, но она не может продать дом, не связавшись с вами.Она уже открыла дверь машины.– По-моему, вас это не касается. Да и никого не касается, она передоверила продажу адвокатам. Насколько я поняла, у нее какие-то неприятности в семье, но мое правило – не лезть в чужие дела.Она села и захлопнула дверцу.

Грабовски постучал в стекло. Она вопросительно вскинула брови: – А что будет с деньгами? Как она их получит?– Что вам до этого?Она включила зажигание.– Я хочу сказать, вы должны каким-то образом связаться с ней, если возникнет необходимость, и если бы вы только…– Деньги пойдут на счет клиента. Лидия снимет их, когда понадобится. Так или иначе, дела идут не слишком бойко, и может пройти целый год, прежде чем дом будет продан.Она подняла стекло и отъехала.К нему подошла Эмбер:– Если хотите, я передам Лидии, что вам нужно с ней поговорить. Когда она позвонит, конечно.Он вдруг пожалел Эмбер, ее так легко одурачила эта особа. А ведь Эмбер считала ее подругой!– Не позвонит, – бросил он.– Почему?– Не важно. Послушайте, мне пора. Вряд ли я успею заехать в ваш магазин. Придется купить подарок жене в аэропорту.– О, так вы нас покидаете?! – воскликнула Эмбер. – Надеюсь, вам понравилась жизнь в старом маленьком Кенсингтоне! Возможно, когда-нибудь вы вернетесь. Конечно, здесь довольно тихо, и никаких событий. Зато люди дружелюбные. Надеюсь, вы тоже это поняли, – улыбнулась она.

Ему удалось купить билет на прямой рейс в эконом-классе. При подъеме самолет немного трясло, и Грабовски уставился в иллюминатор на зловещие черные тучи, закрывшие небо. Самолет трясся, как в лихорадке. Но вскоре набрал высоту, и тучи остались далеко внизу, драпируя землю рваной вуалью. У нее был брат в Кейптауне. Грабовски понимал, шансы ничтожны, но нужно попытаться. Если она там, он станет следить за домом день и ночь и, вполне возможно, снова найдет ее. Нет никаких гарантий того, что Лидия сейчас в Южной Африке. Мало ли что сказала ее подруга! Но на самом деле у нее не было друзей. А те, кто считался друзьями, не знали ее. Зато он знал, что если наберется терпения, достаточно хорошо все обдумает и не сдастся, в конце концов найдет ее. Однажды она перехитрила его, обвела вокруг пальца, но еще ничего не закончено! Он найдет способ выследить ее!Нужно немного поспать.Грабовски закрыл глаза и попытался уплыть под звук двигателей, позволить глубинной вибрации наполнить его сознание, чтобы он смог хоть немного позабыть о случившемся. И увидел ее. Он сидел на ее кровати, и она подошла совсем близко. Солнце заливало ее золотом, и она выглядела сияющей и спокойной, а он смотрел на нее, упиваясь этой красотой.– Вы искали меня?Он видел в ее глазах тоску и желание.– Это была случайность, – ответил Грабовски.Лидия ободряюще кивнула, он шагнул вперед, поднял камеру, а она выхватила пистолет и поднесла к виску…

Пляжный домик стоял почти на берегу озера, скрытый среди сосен. Лидия приехала сюда в половине третьего утра и даже не добралась до спальни. Легла на пыльный, залитый лунным светом диван, свернулась клубочком, сунула руки между колен и проснулась с затекшей шеей. Солнце лизало ноги. Она была голодна, так как вчера ничего не ела. Эмбер уложила ей какие-то продукты, и она вышла на улицу, чтобы вынуть их из багажника.

С седьмой попытки удалось зажечь плиту, она поставила чайник на огонь.

Пока вода грелась, она съела рогалик, беззастенчиво соря крошками. Руфус сидел у ее ног, выжидая с преувеличенным терпением. У нее не было собачьей еды, зато имелась половинка мясного рулета из холодильника Эмбер. Она нашла в буфете блюдце и покрошила туда большой ломоть.

После завтрака она надела сапоги и вместе с Руфусом зашагала между сосен по подушке из хвои, влажной и пружинящей, сквозь которую то тут, то там выглядывали шляпки грибов. Случайные папоротники переливались изумрудной зеленью на коричневатом фоне земли и древесных стволов. Время от времени попадались полянки, заросшие полевыми цветами: всплески розового, белого и желтого по травяной канве. Лидия старалась не выпускать из виду озеро, решив сделать полный круг и вернуться к тому месту, где начала прогулку.

Прервав вчера звонок, она поехала к Эмбер, чтобы попрощаться лично. Подруги еще были там. Ждали ее. Она намеревалась немного посидеть, но уехала около полуночи, успев обсудить и обговорить все планы.

Лидия вышла из сосен к озеру. Руфус семенил впереди по сланцевой ленте берега. Они гуляли часа три и прошли две трети маршрута. Еще полтора часа, и они доберутся до домика Тевис. Даже отсюда она видела высокую остроконечную крышу, букву «А» в обрамлении деревьев.

По дороге они миновали и другие дома, пересекли пару выбитых колесами машин дорожек, позволявших предположить наличие в лесу еще нескольких домиков. Правда, Лидия их так и не увидела.

Она любовалась серебрившейся водой, темной зеленью леса, голубыми холмами, словно вырезанными на линии горизонта. Над ней проплыла тень, ринулась к воде и медленно поднялась. Орел сжимал в когтях жирную рыбу.

Она сказала подругам, что попала в беду, должна уехать и больше не вернется.

– Почему ты не позволяешь нам помочь тебе? – удивилась Эстер. – Может, мы сумеем все уладить.

– Есть вещи, которые я не могу объяснить. И лгать не хочу.

– Если не можешь, значит, нам и знать не надо, – отрезала Эстер. – Расскажи, что теперь будет.

Лидия подошла к самому краю воды, села на большой камень, сняла сапоги, носки, джинсы и футболку. Осколки сланца кололи подошвы, но скоро уступили место гладкой гальке, массировавшей ступни, когда она забрела в воду, а потом поплыла. Яркие стрекозы вились над поверхностью, гонялись за следами от ее пальцев на воде.

Наконец она устала и легла на спину, шевеля руками и ногами, чтобы удержаться на плаву. И смотрела, смотрела на плоское голубое блюдо неба над головой. Наконец она перевернулась на живот, подплыла к берегу и уселась на камень, чтобы отдохнуть.

Вчера вечером Сьюзи связалась с мужем, и тот перезвонил, как только арестовал Грабовски и посадил его в камеру.

– Терзаешься угрызениями совести? – осведомилась она. – Человек вламывается в твой дом, в твою спальню. Он сам все это навлек на свою голову!

– Бери мою машину, – велела Тевис. – Я могу пользоваться служебной. Поезжай в пляжный домик. Там не прибрано, я ничего не успела сделать. Но никто не будет знать, где ты. Если не считать нас.

– И еще, нам необходимо сделать так, чтобы ты смогла вернуться домой, – добавила Тевис.

Лидия оделась и позвала Руфуса, который уже успел убежать в лес. Они снова пустились в путь, на этот раз вдоль берега, и солнце светило ей в спину, а в коричневом, красном и черном сланце поблескивали золотые искорки. К тому времени, когда они добрались до пляжного домика, ноги невыносимо ныли. Она сбросила сапоги и устроилась на диване.Углы и потолок оказались затянуты паутиной, повсюду – комки пыли. Не до конца затянутые занавески были бледно-желтыми, почти прозрачными сверху и оттенка густой горчицы внизу, словно с годами цвет сполз ниже подоконника, образуя толстую корку. В комнате пахло старыми коврами, влажным картоном и очень слабо – валявшимися на столе пучками сухой лаванды.Тихо звякнул мобильник, и она вытащила его из кармана.– Он уехал, – сообщила Тевис. – Я проследила за ним до аэропорта.– Здесь так красиво, – вздохнула Лидия. – Я бы пожила в домике несколько дней.– Сколько угодно. Сегодня утром Эмбер ходила к миссис Джексон и взяла из его стола эту штуку со всеми фото. Эмбер ее выбросила.– Я по-прежнему не знаю, смогу ли вернуться. Вы позвоните, если что-то случится?– Конечно. Но поверь, это последнее место на земле, где ему вздумается тебя искать.– Если бы я могла поделиться с вами… – пробормотала Лидия. – Вы ведь знаете… если бы я могла, рассказала бы все.– Как говорит Эстер, ты не обязана нам ничего говорить.

Она растянулась на диване, заложив руки под голову. Если Грабовски солгал, если уже отослал фото, самое позднее к уик-энду Кенсингтон окажется в осаде. Поэтому она и приехала сюда, на случай если все рухнет. Вся паутина была покинутой, порванной, потерявшей хозяев. На полу, под пустыми полками стояли коробки с книгами и журналами. Возможно, прежнему владельцу не хватило для них места в машине, и ему не захотелось возвращаться. Стал бы Грабовски лгать? Если бы он солгал, не рвался бы так в «Ночлег и завтрак» за флэшкой. Он ударил Майка в нос. Бедняга Майк! Она доставила столько неприятностей друзьям! Может, будет лучше для всех, если она уедет и начнет новую жизнь.Стоит ли звонить Карсону? Она не ответила на сообщение. Но что она может сказать? Достаточно и мечты о том, как расскажет все. В ее фантазиях он даже понимал и прощал… Единственный, кто может понять и простить. Почему же она не хотела признать, что всегда и все придется решать самой. И одиночество ее постоянный спутник.Но так ли это? Друзья сделали для нее больше, чем она имела право ожидать, но какое тяжкое бремя, какой груз лег на плечи ее друзей.Вечная фантазерка. И эти фантазии оказались так же пусты и никчемны, как паутина на потолке. Она воображала, будто сможет снова увидеть мальчиков. Найдет способ…Если бы десять лет назад она была такой, как сейчас, то не подумала бы сбегать. По-прежнему оставалась бы с ними. Не осиротила бы детей. Впрочем, они уже не дети. Трудно теперь представить, какой она была тогда. Если бы сейчас она встретилась с собой в молодости, много ли обнаружилось бы общего? И что они сказали бы друг другу?

Наутро она снова гуляла, плавала, а потом стала приводить в порядок дом. Пылесоса не было. Зато имелась щетка. Она свернула ковры и начала с потолка. Нашла под раковиной тряпку для пыли и банку полироли, вытерла полки и столы, расставила и вымыла стулья. Подмела полы, и бедняга Руфус расчихался от пыли. Потом протерла линолеум на кухне, отчистила кафель пилкой для ногтей и соскребла остатки цемента. Отполировала краны до блеска. Стоило ей перевести дух, как в памяти всплыл Джон Грабовски. Был момент, когда она едва не нажала на спусковой крючок. Что, если бы она это сделала? И смогла бы это сделать? Способна ли убить человека?Нет, никогда.По крайней мере так она твердила себе.Но был момент, когда она могла… И за что? За то, что Грабовски, по его же словам, поступил так, как каждый на его месте?Она сняла занавески в общей комнате и в спальнях, постирала в раковине и повесила на перилах веранды. Вычистила кухонные шкафчики, вымыла посуду, освежила полки влажной тряпкой и расставила посуду, после чего принялась за ванную: отскребла пятна с туалета, отчистила ванну, промыла зеркала и протерла их старыми газетами.Она сняла с кровати одну из простыней, что дала ей Эмбер, и вытащила матрасы на солнце проветриться. Подмела в спальнях и вымыла все окна. Когда сгустились сумерки, она поужинала хлебом и сыром и дала Руфусу сандвич с паштетом.А перед сном порылась в коробках, решив почитать перед сном. Журналы по садоводству и рыболовству, справочник по орнитологии, старый учебник по автовождению, энциклопедии, кулинарные книги, путеводители, несколько атласов в твердых переплетах и с десяток потрепанных книг карманного формата. Все, кроме двух, оказались романами на французском, а ее французский был недостаточно хорош. Она отложила их в сторону. Из оставшихся двух одна оказалась без обложки и первых страниц. Другая называлась «Преступление и наказание». Та самая, что когда-то подарил ей Лоуренс.Лидия включила лампу и устроилась на диване с книгой в руках. Прочитала аннотацию на обложке, перевернула роман и положила его на колени.Она надеялась, что Лоуренс не был одинок, когда умирал. И она хотела быть с ним… если бы только могла.– Если я не приеду на встречу, – сказал он тогда, – это означает только одно.Она ждала всю ночь, надеясь, но уже сознавая, что он не приедет. Понимая, что все кончено.На рассвете она вышла во двор с зажженной свечой, нарвала цветов, чтобы положить у подножия дуба, и произнесла молитвы.Похороны без тела…Лоуренс полагал, она вполне может прочесть эту книгу.Лидия открыла ее на первой странице, но из-за слез не видела ни одного слова. А ведь он всегда был добр к ней и незаслуженно высоко ценил, возможно, именно так выказывая свою любовь.Но это еще не означает, что она этой любви достойна.Лидия закрыла книгу, отложила, вышла во двор и стала смотреть на усеянное звездами небо и серебряную луну, упавшую на бархат озера.

В пятницу она сначала поплавала, а потом все утро гуляла. Днем натерла полиролью шкафы и попыталась начистить до блеска медные ручки. Плита выглядела так, словно пережила несколько кремаций, а у нее не было жидкости для чистки. Но она, как могла, отскребла нагар ножом. К концу работы нож соскользнул и поранил большой палец. Лидия держала его под водой, пока побелевшая кожа не сморщилась, а кровотечение не прекратилось. Почистила духовку и котелок, обдала кастрюли и сковороды кипятком и отскребла проволочной мочалкой. Подмела веранду, вырвала сорняки из щелей между деревянными ступеньками. Что еще осталось сделать? Лидия вытерла ладони о джинсы, провела рукой по вспотевшему лбу.Ковры были по-прежнему скатаны и лежали в глубине общей комнаты. Лидия вынесла их из дома и стала выколачивать пыль старой бейсбольной битой. Удовлетворившись результатом, она внесла ковры обратно и расстелила.После ужина Лидия устроилась на веранде с Руфусом на коленях и снова подумала о том, чтобы позвонить Карсону. Ждет ли он ее звонка? Если бы она сообщила ему, кто она, изменились бы их отношения? Но нельзя рассказать все, не поведав о ее чудовищном преступлении. Он отказался от своей дочери, но ее у него отняли. А вот мать, бросившую детей, простить невозможно.Весь остаток жизни, каждый день, Лидия станет задавать себе один вопрос: могла ли она тогда остаться?Но чтобы найти ответ, ей нужно встретиться с собой снова. С той, какой она была когда-то. И вспомнить, как все было. Все равно что встретиться с незнакомкой. Может ли она познакомить с Карсоном эту издерганную, находящуюся на грани безумия женщину и ожидать от него понимания?Она погладила Руфуса, и он тихо заскулил во сне.

В субботу ей пришло сообщение, и она воспряла духом. Если это Карсон, она позвонит ему, и они вместе найдут выход. Но это была Эмбер.«Просто хочу убедиться, что с тобой все в порядке».Она поблагодарила, попросила не беспокоиться и заверила в полном благополучии.Весь день Лидия гуляла и плавала, вытирала потеки на ставнях и натирала льняным маслом мебель на веранде. И вспоминала, как Карсон рубил дерево на ее заднем дворе. Опилки у него на ключицах.Она ощутила на губах его пот. Услышала его голос. Почувствовала, как он резонирует в ее груди:«Главное в работе – поставить себя на чье-то место. Я никогда не считал его психом…»

Наутро все было как в предыдущие дни. Прогулка и плавание. И каждый шаг, каждый гребок уносил ее все дальше от Джона Грабовски. Заставлял верить, что он действительно убрался, что больше ее не преследует. Она избавилась от него. Обрела равновесие. Он по-прежнему будет искать ее, но никогда не поймет, что той, которую он ищет, больше не существует. Все дела были переделаны, и она изнывала от безделья. Пришлось еще раз вымыть пол в кухне. Потом она подошла к коробкам и просмотрела журналы по садоводству. Пролистала атлас. Подняла книгу без обложки и, все еще сидя на полу, стала читать. Немного погодя, подошла к дивану и уселась. В книге рассказывалось о человеке по имени Иван Денисович Шухов, заключенном в каком-то лагере.Она повертела книгу, пытаясь найти фамилию автора. Имена у всех персонажей были русскими. Значит, автор скорее всего тоже русский. Книга читалась легко. Короткие предложения, и никто не выражается высоким слогом подобно Лоуренсу.Заключенные работали на стройке, мерзли и голодали так, что были способны думать только о еде. Существовали одним днем и пытались выжить на сорокаградусном морозе в ветхой одежонке. Если они пытались поддеть что-нибудь под телогрейки, их наказывали.Весь день Шухов думал о пайке хлеба, которую сберег от утренней нормы и запрятал в матрас.Лидия думала, что к концу книги он умрет. Что это книга о медленной смерти человека. Условия были невыносимыми. Это непременно должно случиться! Бедняга Шухов!Она продолжала читать.«Может ли человек, которому тепло, понять замерзающего?»Следующие четыре часа она читала, не поднимая головы, а когда Руфус подпрыгнул, приглашая поиграть, погладила его и продолжила читать. Постепенно перемещалась на диване, меняла позы, вытягивала и подбирала под себя ноги, перекладывала книгу из одной руки в другую, и все это не прерывая чтения. Когда стемнело, она нащупала и включила лампу.Охранники обыскивали Шухова, а он в перчатке спрятал обломок полотна пилы. Охранники ничего не нашли, и Лидия вздохнула свободнее. Теперь она уже была не так уверена, что Шухов умрет. Он из породы тех, кто выживает в любой ситуации.Книга заканчивалась тем, что Шухов остался доволен прошедшим днем. Еще одним, который ему удалось пережить.Лидия закрыла книгу и долго сидела, изнемогая от желания и томления, настолько сильных, что она дрожала под их натиском.Она вышла посмотреть на звезды. А когда вернулась, в телефоне было еще одно сообщение, на этот раз от Карсона.«Где ты? Я тоскую по тебе. Мы можем начать все сначала?»Лидия долго смотрела на экран. Она не знала, что делать. Неужели опять броситься в неизвестность?Она разделась, вошла в ванную и взяла полотенце. Выбежала из дома, слетела вниз по ступенькам и, не останавливаясь, бросилась в воду. Плыла в темноте все дальше и дальше и видела Лоуренса в шлюпке, видела, как поблескивает его лысина в лунном свете. Лидия подняла руку и помахала ему, и он исчез, но она продолжала плыть.

Сбор материала для «Нерассказанной истории» велся в книгах, статьях и на веб-сайтах. Я исследовала институт монархии, его эволюцию за последнее время и роль, которую сыграли в ней папарацци. Я черпала вдохновение из фактов и детального анализа, содержащихся в «Хрониках Дианы» Тины Браун. Признаюсь, что многим обязана еще четырем книгам: «Диана: истинная история» Эндрю Мортона, «Диана, жизнь беспокойной принцессы» Салли Биделл-Смит, «Диана и папарацци» Глена Харви и Марка Сондерса и «Папарацци» Питера Хау.

Я благодарна всем этим авторам.

Примечания

1

 Магазин-аптека, в котором помимо безрецептурных лекарств продается косметика, книги, очки и даже хозяйственные мелочи. – Здесь и далее примеч. пер.

2

 Питательная белковая паста, выпускаемая в Англии.

3

 Диспашер оценивает убытки клиентов страховых компаний.

4

 Герой одноименной сказки братьев Гримм, в оригинале Железный Ганс.

5

 Знаменитые фотографы.

6

 Имеется в виду краниосакральная терапия – метод лечения головных болей и мигреней ручным воздействием.

7

 Сухое итальянское вино.

8

Сыр из овечьего молока.