Сакинат рано овдовела – на руках у нее осталось двое детей. Муж ее Курбан работал колхозным бригадиром, и все уважали его. Он умел разговаривать и убеждать – и стариков, и молодежь. Бригадир никогда и никого не обманывал: записывал по работе колхозников. Если случалось какое-то недоразумение, всегда отстаивал интересы колхозников, буквально дрался за каждую их трудовую копейку. И муж он был золотой, жену свою любил и сыновей своих обожал, но скидки в работе домашним не делал. Сакинат рано утром выходила из дому вместе со всеми колхозниками. Красавицей она не была, но всегда от домашнего счастья лицо ее сияло, глаза горели; любила шутить, веселиться; когда случались свадьбы или праздники, не выходила из круга – танцевала, пела, освещая все вокруг себя.

Мальчики были еще маленькими – Рашид учился во втором классе, а Расул – в четвертом, у них у каждого были свои обязанности. Расул выгонял утром коров в стадо, а Рашид кормил кур, собирал яйца, смотрел за цыплятами.

Жили они в достатке: тогда трудодни имели все, когда завершался год, колхозники получали не только зерно, но и мясо. Моя мама работала уборщицей в больнице, и у нас не было трудодней в колхозе, но аульчане, получив доход, посылали нам всего понемножку. Не будет неправдой, если я скажу, что в нашем ауле от первого двора до последнего нам приносили мясо и колбасу.

Мама даже шутила: «Смотри, сколько у нас собралось! Каждый по кусочку, а больше всех получается у нас». Тогда люди были добрыми, щедрыми, думали о других…

Помню, когда наш Гиничутлинский колхоз объединился с колхозом соседнего аула Батлаич, многие колхозники получали за трудодни по 10–15 баранов, больших, жирных, с курдюками. Заработанный скот люди резали и сушили мясо на зиму. Говорили, что семье Курбана дали 20 баранов. Но это оказалось последним доходом в этой семье.

В один прекрасный день Курбан заявил жене, что едет на зимнее пастбище, посмотреть, как идет подготовка к окоту овец. Сакинат провожала его до конца аула и еще долго стояла на тропинке, пока он не исчез из виду. Но Курбан не доехал до зимнего пастбища, его нашли убитым поблизости от него, исчез и его конь.

Сакинат была безутешна; она ровно год не выходила из дома. Когда она, вся в черном, впервые появилась на поле, люди не узнали ее: похудевшая, постаревшая, с потухшими глазами и совершенно седой головой. Она почти не разговаривала, только «да» и «нет». Работала Сакинат как за троих. Каждый день после работы, в любую погоду, она сворачивала на кладбище и, сидя на краю могилы своего Курбана, разговаривала с ним как с живым. Она рассказывала ему все, что происходило дома: что делал Рашид, как учится Расул, какие новости в колхозе, кто сыграл свадьбы, кто разошелся, кто умер и как его похоронили. Так она сидела, потеряв счет времени, пока дети не приходили и не уводили ее домой.

Наученные отцом с самого детства трудиться, дети, когда мать уходила на работу, убирали дома, мыли посуду, ухаживали за скотом. Мало того, они научились готовить. А Сакинат, приходя домой, ходила из комнаты в комнату, будто что-то искала… Такое состояние матери не могло на подействовать на детей: постепенно они становились замкнутыми и угрюмыми.

Однажды Рашид сказал брату:

– Расул, тебе не кажется, что у нашей матери с головой не все в порядке?

– Я думаю, что она скорбит по отцу, – ответил Расул.

– Мы тоже скорбим, но надо же дальше жить: вместе с умершими, живые в могилу не ложатся. Вот посмотри, я сделал список тех, кто лишился мужей в молодом возрасте; их в нашем ауле двадцать пять. У кого на войне погибли мужья, у других умерли; они же живут, работают, смеются, шутят; не мучают ни себя, ни детей. Давай поведем маму к врачу, наверное, есть лекарство, которое успокаивает и скорбящих.

– Как хорошо ты придумал! – обрадовался Расул.

Рашид хоть и не намного был старше, для Расула был авторитетом, его слово он принимал как приговор, обжалованию не подлежащий, и во всем слушался его беспрекословно. Сначала Сакинат и слышать не хотела о врачах.

– Меня вылечит могила, когда я лягу около Курбана! – плакала она.

– А о нас ты подумала, мама? – спросил Рашид. – Отца нет, и мать спешит лечь рядом с ним в землю.

– О вас? – спросила она, как в бреду.

– Да, мама, о нас! – поддержал брата Расул. – Ты думаешь, что мы не любили отца? Но мы держимся, делаем все, чтобы его душа радовалась, чтобы он и оттуда мог гордиться нами. А ты в своем горе совсем про нас забыла, не думаешь, что своими бесконечными слезами ранишь нас. Иногда мы думаем: хотя бы уроки не кончились рано, чтобы не возвращаться домой.

– И главное, ты не хочешь, мама, идти к врачу, а в школе с нас требуют справки о состоянии здоровья родителей. Все принесли, кроме нас! – добавил Рашид.

– Тебя, мама, люди считают чокнутой! – Расул вытер свои слезы.

При этих словах Сакинат словно очнулась от долгого и тяжелого сна, сердце ее стало учащенно биться. «Я измучила их, – думала она. – Какими они взрослыми стали в своих суждениях! Они винят меня и правильно делают». Она выпрямилась, встала.

– Ничего мне теперь не страшно, ведь у меня выросли два упругих крыла – мои сыновья. Завтра же пойду с вами к врачу, покажем этим сплетникам, кто чокнутый! Все, мои кровинки, былое позади – будем вместе трудиться и радоваться жизни.

Она обняла сыновей, целовала то Рашида, то Расула.

– Ты, мама, ни о чем не думай, что надо – говори нам, мы все сделаем! – заявил Рашид.

Дети ушли в школу, Сакинат сняла с себя все черное, вытащила из шифоньера серое платье с белыми крапинками. «Это платье я надену сегодня, Курбану очень нравилось, когда я в нем ходила. Достала и цветастое гурмендо, которое мать Курбана принесла ей в чемодане невесты. Искупалась, оделась и посмотрела в зеркало. «Надо жить!» – сказала она своему отражению в зеркале.

– Правильно, надо жить! – повторил голос соседки Булбул. – Если бы ты умерла раньше, Курбан и трех месяцев не сидел бы вдовцом. Хотя ты делала вид, что не замечаешь ничего, но прекрасно ты знала, что у Курбана шуры-муры с Зулейхой.

– Булбул, мой муж работал бригадиром и не разговаривать с колхозницами он не мог. Ты подумай, Булбул, зачем ты молишься? В этом колхозе не осталось ни одной безмужней женщины, которую бы ты не оклеветала! Мой муж был чище утренней зари! – и Сакинат расхохоталась. – Гулял он или не гулял, беременный домой не приходил, наоборот, я беременела от него, он оставил мне двух сыновей. Я не одинока и не намерена слушать никакие сплетни – ни твои, ни кого-либо другого… Вот и мои мужчины возвращаются из школы! – Сакинат встала и вышла из комнаты, чтобы Булбул ушла.

Стоя на веранде, она вдохнула полной грудью свежий горный воздух.

– О Аллах, какая красота! Рашид, Расул, быстро идите обедать, сегодня пойдем на кладбище, навестим папу.

Она уже не обращала внимания на Булбул, и та стремительно спустилась с лестницы и ушла.

– Мама! – крикнул Рашид. – Я вижу, что ты уже здорова, и к врачам не нужно нам идти!

Сыновья обняли мать, у Расула даже слезы потекли по щекам.

– Я измучила вас, мои родные! Теперь у меня есть два упругих крыла! – Сакинат заплакала: – Аллах, береги нас от завистливых глаз, мы жили хорошо, счастливо, многие нам завидовали, и не стало Курбана. Алхамдулилла Аллах, береги моих сыновей, я буду жить теперь ради них.