Все ее называли хромая Хатун. Она была маленькая, толстая и хромала, качаясь налево и направо. Лицо у нее было как у мадонны, жемчужным блеском сверкал лоб, глаза горели, будто в каждом из них навсегда поселилось солнце и никогда тучи к этим солнышкам не приближались. Увидев издалека идущего навстречу человека, она улыбалась, сверкая ровными белыми зубами; с каждым здоровалась первой. Казалось, что она никогда не думала о своем физическом недостатке. В ауле ее все любили и рассказывали о том, как мачеха безжалостно поступила с ней.

Мать ее умерла, когда ей был всего один год. Отец Хатун, Сай-пудин, был видный, красивый, трудолюбивый мужчина, потому этот вдовец стал желанным женихом многих девушек и женщин. Больше всех старалась соседка Калимат, у которой было три дочери на выданье. Они часто брали к себе маленькую Хатун. Стирали ее одежду, купали, кормили, и Хатун сильно привязалась к ним. Отец Хатун ровно год выполнял все мусульманские адаты, поставил жене надгробие из хорошего камня и решил жениться. Наблюдая, как дочка привязалась к семье Калимат, он решил жениться на ее старшей дочери – Сухайнат, которой было почти под тридцать.

Пока новоявленная жена не родила первого сына, она относилась к Хатун терпимо, при муже называла ее доченькой. А когда появился сын, детство Хатун кончилось: мачеха не выпускала ее из дома. Девочка стирала пеленки, качала колыбель, ухаживала за братишкой. Росла Хатун красивой, длинноногой девочкой, у нее было красивое лицо, черные блестящие волосы. Но мачеха не давала им подрасти – все время подрезала. Хатун была умная, тонкой души девочка: она все понимала и очень страдала; она реже стала смеяться, и все время перед ней сиял придуманный образ матери. Между тем Сухайнат родила и дочку – Джавгарат.

Хатун любили все, она не умела просто ходить – все бегала, порхала с кувшином у родника, с граблями или серпом в поле. Казалось, что она несла с собой радугу и раздавала всем ее цвета. А дочь Сухайнат была маленького роста и почему-то все время зевала; с людьми она говорила мало, а на лице всегда недовольное выражение, как будто все окружающие были ей чем-то обязаны, а она – никому и ничего.

Не знаю, я сама не видела, но весь аул говорил об этом. Однажды под вечер Сухайнат послала Хатун на мельницу принести оттуда мешок уже смолотого зерна. Сайпудин в это время был в горах с отарой. В большинстве горских домов сначала делают временные лестницы, пока подготовят камень, служат деревянные. У этих лестниц бывают толстые, широкие ступеньки, и никакой опасности по ним подниматься не возникает.

В тот вечер все были дома, кроме Хатун, которая должна была вернуться с мельницы. Вдруг раздался страшный крик, на крик выскочила Сухайнат и прибежали все соседи. Они увидели, что на лестнице сорвалась одна ступенька и Хатун лежит без сознания на острых камнях, что были под лестницей. В то время в ауле не было даже фельдшера, поэтому пригласили кузнеца Гаджидаду, который, считалось, все знал. Он покачал головой и сказал: «Здесь только Аллах может помочь». Кто-то на арбе отвез девочку в больницу крепости Арани. Сразу же послали гонца в горы сообщить о происшедшем отцу. Самое странное было то, что, когда Сайпудин захотел посмотреть сломанную ступеньку, потому что он знал – лестница была добротная, крепкая, устойчивая, ее не нашли.

Долго лежала Хатун в больнице. Сначала она еле-еле двигалась на костылях, потом с палкой. Она сразу стала какой-то маленькой, бедра раздобрели, как будто на каждом из них лежали полные мешки соли, ноги укоротились и стали тонкие. Первое время она ходила мрачная, мало говорила и старалась прятаться от людей. Но постепенно стала отходить, перестала чуждаться людей, хотя предпочитала общаться не со взрослыми, а с детьми. О своем увечье говорить не любила. Когда шел сенокос или жатва, она выходила в поле, и за ней гурьбой мы, дети. Она медленно, обстоятельно и аккуратно косила, что за ней оставались чистые, как бритые головы, полосы. Иногда она ложилась на скошенное сено и, приложив ухо к земле, прислушивалась к чему-то.

– Девочки, послушайте биение сердца земли, столько мелодий в земле, наверное, корни каждой травинки, каждого цветка поют свои песни. Я люблю слушать эти мелодии, они раскрывают каждый клапан моего сердца. У меня не было бабушки, мать свою я не помню, и мне кажется, что земля поет мне колыбельную, и я ухожу в другой мир. Я люблю общаться с землею наедине. Бывают такие моменты, что мне кажется, что я травинка с корнем в земле, что я семечко в борозде, обязанное превратиться в колос. Но самое главное то, что эту мелодию я слышу, и когда ложусь спать, и когда просыпаюсь, будто меня она будит.

Она рассказывала такие вещи, что я стала тянуться к ней и тоже начала убегать в одиночество, чтобы слушать землю, приложив к ней ухо. Сперва я ничего не слышала, а потом научилась, и мне это очень нравилось. Однажды бабушка рано утром послала меня искать янтарные бусы, что забыла на меже нашей делянки. Травы и цветы были насыщены росою, и какой-то аромат, ранее мне незнакомый, обжигал мне ноздри; я была охвачена таким волшебным чувством, что забыла, зачем пришла сюда. И вдруг вижу: на нашей меже лежит Хатун и полузакрытыми глазами читает: «На заре молюсь на пестром коврике цветов и трав; щедро одаряй, Аллах, землю радостями. Пусть, как эти бутоны цветов, раскрываются навстречу заре ключами добрых вестей сердца людей; пусть радуется все живое; пусть ясный рассвет сметает зло и зависть с душ. Направь их делать друг другу добро, и чтобы дерево разрасталось гуще и гуще. Небо высоко и далеко, а земля близко. Земля дает нам хлеб и воду, без которых нельзя жить. Чем больше слушаешь песни земли, тем сильнее и мужественнее становится человек».

– Хатун, что ты здесь делаешь так рано? – подошла я.

– Каждый день, когда росою покрывается земля, я бегу в поле, а эти слова мне подсказывает земля, и, когда я произношу их, мне кажется, что нахожусь между небом и землей, и хочется петь так громко, чтобы услышал весь мир.

И она стала петь, а я слушала и словно воспарила над землей вместе с ней и ее чудесной песней.

Голос у нее был звонкий, как у жаворонка, который старался выталкивать из себя песню с такой силой, что казалось, что эти звуки были больше, чем он сам. Я забыла, что бабушка меня послала найти янтарные четки, и тоже улеглась на мокрую траву.

– Давай молча послушаем песню земли! – сказала Хатун и закрыла глаза.

– Я ничего не слышу!

– Услышишь, только молчи и закрой глаза.

Я так полюбила Хатун, что постоянно искала с ней встречи. О своем недуге она никогда не говорила; когда шли куда-нибудь, хоть и сильно хромала, никогда от нас не отставала, смеялась громко, руки ее в работе легко порхали в траве, как птицы в небе.

Вместе с нами дружили еще две девочки – сестры Разият и Рабият. Они молча, разинув рты, слушали Хатун. Девочки были сироты; уже четыре года как умерла их мать, а их отец так и не женился. Кто бы с ним ни заговаривал о женитьбе, он отвечал: «Не хочу, чтобы мои девочки видели мачеху. Вот они подрастут, тогда посмотрим». Он часто во время сенокоса подходил к нам и смотрел, как его дочки учатся косить сено. Когда он подходил, Хатун молчала, будто в рот набрала воды. Однажды Магомед, улыбаясь, обратился к Хатун:

– Мои дочери дома все время говорят только о тебе: «Хатун слышит, как поют корни цветов и трав, она слышит мелодию земли». А почему, когда я подхожу к вам, ты молчишь?!

Вскоре в ауле пронеся слух, что Магомед женится на Хатун. Как бывает в маленьком ауле, одни говорили: «Зачем ему калека?», другие – что он делает это ради детей.

И однажды в прохладный весенний день люди увидели, как Магомед и Хатун, держа за руки девочек, шли к своей делянке. Были слухи, что мачеха Хатун – Сухайнат категорически была против, чтобы Хатун выходила замуж. Понятное дело, ведь она лишалась бесплатной, притом такой преданной прислуги – ведь Хатун умела делать все, и вся черная работа всегда лежала на ней.

Но Хатун все решила сама, она не оказалась, как говорится, орешком, который можно ломать между пальцами. Выбрав момент, она сказала своему отцу:

– Я выйду за Магомеда замуж, потому что хочу иметь свой дом, и, кроме того, у меня будут две дочери, то есть своя семья.

Отец не стал упрямиться и выдал ее замуж за Магомеда. Разият и Рабият просто расцвели: всегда чистенькие, ухоженные, с причесанными волосами, в выглаженных платьях, они бегали за Хатун: «Мама! Мама!» Магомед сразу будто помолодел, он рано вставал, занимался домом, скотиной, пахал, сеял, молотил, как положено семьянину. Если Хатун поднимала тяжести, он тут же бежал на помощь. Хатун как-то выпрямилась, стала передвигаться быстрее и часто говорила: «Ой, мне некогда, надо, пока Магомед придет, обед приготовить, он просил сегодня сделать чуду».

А однажды случилось удивительное. Состоялось сватовство дочки Сухайнат – Жавгарат, и ей в ночь ураза-байрам должны были от жениха принести подарки. Невестина родня готовилась встретить достойно женихову родню. И Хатун со своими дочками тоже готовилась к этому событию.

Вдруг раздался сильный крик – сельчане кинулись в дом Сай-пудина. Все увидели – около печки без сознания лежала невеста – вся левая сторона тела, начиная от головы, была залита кипящим маслом. Оказывается, Жавгарат нечаянно задела платком ручку кастрюли, в которой кипело масло для халвы. Кастрюля упала, и все масло вылилось на девушку. Несостоявшуюся невесту увезли на арбе в больницу, потом в Махачкалу. Целых два года ее лечили. Но она осталась калекой навсегда: половина лица обожженная – вся в рубцах, левая рука высохла. В ауле перешептывались: «И все же возмездие есть на земле, Сухайнат свою падчерицу сделала калекой, и Аллах наказал ее за это».