У Парихан был только один сын; когда еще он был в утробе, она разошлась с мужем. Несмотря на это, она продолжала любить своего мужа Герея и, сколько бы ее ни сватали, замуж так и не вышла. Все сердечное тепло без остатка отдавала сыну Наби. «Ой, когда он вырастет, чтобы его женить?!» – говорила она часто. Как говорится, годы летели, Наби закончил математический факультет университета, вернулся в родной аул, и его назначили директором средней школы. Он был очень воспитанный, сдержанный юноша. Казалось, каждое слово, прежде чем высказать его, Наби взвешивал в уме и пропускал через сердце.

Парихан все время пилила сына:

– Женись, сынок! Ты у меня один, сын родится – как брат будет тебе, дочь родится – как сестра будет!

– Другие матери сами находят невест, потом советуют сыну, а ты, мама, все на меня взвалила.

– Я хочу, сынок, чтобы ты женился по любви: если с любимой живешь, жизнь бывает счастливой, интересной, а если с нелюбимой – это сущий ад.

– А я еще не влюбился, мама.

– Если день и ночь будешь сидеть за книгами, как же ты можешь влюбиться?

Наконец Наби признался маме, что он влюбился и что она согласна выйти за него замуж.

– Как ее зовут? – вскочила от радости Парихан.

– Зовут ее Гулишат, она не из нашего аула, а из Гоноды.

– Какая разница, из какого аула, главное, чтобы вы любили друг друга.

Свадьба была веселая, как будто две черные речки слились в одну; жители двух аулов в своих лучших нарядах танцевали, пели, говорили тосты, давали мудрые советы молодоженам. Все было по-дагестански красиво, возвышенно. Парихан сама еще была молодая женщина: вышла замуж рано, родила рано, все ее дела и помыслы были направлены на сына. И в день его свадьбы она впервые после развода с мужем вытащила из сундука парчовое хабало, вышитый платок и национальные мачуял (легкие туфли без каблуков). Танцевала она так легко, как в юности, целый день из круга не выходила.

Закончились свадебные торжества, началась обычная семейная жизнь. Парихан по-прежнему хлопотала по дому, доила коров, убирала за ними, растила цыплят. Казалось, что ничего в ее жизни не изменилось. Гулишат же доставалась только легкая, чистая работа, в основном главным ее занятием было угодить мужу.

Однажды к ним в гости пришли родственники Гулишат. И, представляя им свою свекровь, она сказала: «А это наша бабушка!» Парихан улыбнулась, но сердце сжалось как от боли: «Она меня ни по имени, ни мамой так и не называет, все время «наша бабушка». И вот сын тоже начал так же называть». На нее это как-то сильно подействовало, словно внутри что-то надломилось. Всегда аккуратная, пусть в простеньких ситцевых, но хорошо сшитых платьях, она перестала обращать на себя внимание; казалось, что у нее даже походка изменилась, что она сгорбилась немножко.

Ее сестра Шамсият жила в Махачкале, работала на кондитерской фабрике. Приехав в отпуск и увидев сестру Парихан, она воскликнула:

– Сестра, ты не заболела, что с тобой?

– Все нормально, не беспокойся.

– А что, наша бабушка изменилась? – улыбнулась Гулишат.

– Прежде чем называть ее бабушкой, ты кого-нибудь роди! – ехидно парировала Шамсият.

Когда Шамсият пришло время возвращаться, она заявила, что заберет с собой на несколько дней сестру.

– А что я буду делать с грязной работой, за коровами убирать, их доить я не умею! – нахмурилась Гулишат.

– Тогда не надо было выходить замуж: невесток в дом берут, чтобы помогали и в хозяйстве, пора уже научиться.

Парихан была в Махачкале 15 дней. Когда она появилась на пороге с покрашенными волосами, в тонком белом тастаре (накидке) и в красивом, по фигуре сшитом платье персикового цвета, Гулишат спросила:

– Вам кого?

– Я в свой дом приехала, что, не узнала бабушку? – засмеялась Парихан.

– Вабабай! Я вас действительно не узнала! – покраснела Гулишат.

Гулишат так и не родила ни одного ребенка, все ходила по врачам, но никакого результата.