Вопросы, которые мучили женщину столь долго, всегда оставались без ответа, потому что она попросту никогда их и не задавала Адаму. Одному богу известно, как страдала она хотя бы в итальянской поездке. Все время высчитывала, когда стоит позвонить мужу. Четыре утра в Риме — десять вечера в Нью-Йорке. Значит, он дома.

Они тогда уже несколько месяцев не виделись, и Селма с трудом выдерживала разлуку. Хотелось услышать голос любимого, хотелось сказать ему, что ей плохо без него, что любит, что торопится к нему.

Набрала нужный номер. Послышались гудки — один, второй… двадцатый… Положила трубку. Попыталась перебороть отчаяние. Уговаривала себя — может быть, муж принимает душ и не слышит звонка? Или его пригласили друзья на ужин, и он еще не вернулся. Перезвоню! И что же?

Так никто и не снял трубку.

Снова несложные подсчеты: в Риме шесть утра, значит, в Нью-Йорке почти полночь. Муж, видимо, уже спит. Она наверняка разбудит его, если позвонит сейчас! Плевать! Пусть проснется. Но опять где-то в далекой Америке раздались никем не услышанные телефонные звонки.

Только не паниковать! Не давать воли подозрениям и ревности! Что, если Адам попал в аварию и в данную минуту находится в больнице? Он, может быть, страдает от боли?..

Сама со всем виновата — сидела бы дома, и все было бы в порядке. О своей вине подумала вскользь. О его — думала все время, с горечью и болью.

Так, в Нью-Йорке половина первого ночи. Снова — никого.

В полдень по римскому времени — в Нью-Йорке шесть утра — сделала еще одну попытку дозвониться. Напрасная надежда… Позже позвонила мужу на работу. Раздраженная секретарша сообщила, что господин Симмонс на совещании и его нельзя беспокоить.

Первое чувство — радость: он на работе, значит, жив и невредим. Но следом подкралась безрадостная, злая мыслишка: где же и с кем был муж всю ночь?

— Передайте ему, что звонила жена из Рима, — сказала она секретарше и повесила трубку.

Симмонс позвонил через три часа.

— Селма? Мне передали, что ты звонила.

— Да… — Как хотелось сказать ему, что, мол, люблю, скучаю, тороплюсь к тебе. Но не шли с языка подобные слова. Раздражение и боль подсказывали другие выражения. Однако сумела сдержаться. Пусть он сейчас говорит.

Вот бы сейчас взял и сказал, что любит, что хочет ее, мечтает о ней по ночам. Ну же! Говори! А услышала?

— У тебя все в порядке? Я тут веду борьбу с бюрократией. Если я когда-нибудь засяду за бумажную рутину, привяжи меня к стулу и вызови психиатра.

— Хорошо. Я выполню твою просьбу.

— Ну ладно, мне пора возвращаться в зал заседаний. Ты звонила по какому-то делу? — Тон деловой, в мыслях человек остался на своем дурацком совещании.

— Я позвонила просто так. — И продолжала молиться: пусть он скажет, что любит меня, что умирает от тоски.

— Ну, привет! Увидимся в следующем месяце.

Стоит где-то там, на краю земли, ее муж — серые, спокойные глаза, волевой подбородок. Высокий, энергичный мужчина, излучающий уверенность. Ему идет строгий, деловой костюм, галстук. Можно представить, какими глазами смотрят на него женщины. Селма попыталась перебороть ревнивую мысль и произнесла почти спокойно:

— Да. Пока, Адам.

Подруга застала ее в слезах. Бросилась утешать. Искать объяснение случившемуся, всячески обходя то единственное объяснение, которое мучило Селму. В конце концов она успокоилась и даже призналась с улыбкой:

— Я, наверное, сама себя накручиваю.

Но спустя три дня стало уже трудно сваливать все на богатое воображение. Днем человек находился на работе. Ночами был неизвестно где. Она звонила домой три ночи подряд в разное время. Все напрасно…

Картина впечатляла: смятая постель, разбросанный по полу завтрак. Заплаканная женщина, судорожно натягивающая на себя простыню. И над всем этим высился внушительный в своем спокойствии Адам Симмонс.

— Три ночи подряд ты не ночевал дома. В чьей же постели ты тогда находился? — От слез ее голос звучал хрипло.

Мужчина так сжал зубы, что на скулах заиграли желваки. В комнате повисло ледяное молчание.

— Может быть, — медленно, намеренно ровным, без модуляций голосом проговорил наконец Адам, — это мне стоит поинтересоваться, с кем ты спала, когда тебя не было дома?

Вот это да! Возмущение, злость, гаев, обида — все рвущие сердце чувства враз обрушились на нее.

— Как ты смеешь? Уж я-то ни с кем не спала! Заподозрить меня? Заподозрить в измене! Ну, это уж чересчур!

— Если учесть обстоятельства, прелесть моя, то это было совсем нетрудно. — Мужчина горько усмехнулся. — Я тебе был совершенно не нужен, в противном случае ты бы уж как-нибудь вырвалась домой, зная, что я там! — Адам повернулся и вышел из спальни, хлопнув дверью.

Селма оглядела спальню с ее беспорядком. Вот так же и в жизни — полный разгром…

Прошло немало времени, прежде чем она смогла привести свои мысли в порядок. Убралась в спальне, перестелила постель и ушла к себе в комнату. Надо попытаться взять себя в руки и начать наконец всерьез работать. Легкая тошнота напомнила, что хорошо бы все-таки позавтракать. Приготовила что-то немудреное. Ее мучитель читал на веранде деловые бумаги, время от времени делая на полях пометки. Работал как ни в чем не бывало. Глаза женщины снова наполнились слезами. О господи, она не может оставаться с ним в этом доме. Она любит его, но ведь этого недостаточно для счастья.

Вдруг Адам резко встал и направился в кухню. Судя по всему, он не ожидал застать здесь Селму. Не говоря ни слова, налил себе кофе. Пить, впрочем, не стал. Опершись обеими руками о стол, наклонил голову и уставился в какую-то точку.

— Можешь мне не верить, — наконец произнес он с непроницаемым лицом, с трудом выговаривая слова, — но я никогда — ни разу! — не изменял тебе.

От неожиданности она не нашлась, что сказать. Адам выпрямился, взял чашку и, не взглянув на растерянную женщину, вышел из кухни.

Ужин в доме Кристоферов состоялся вечером того же дня. Несмотря на размолвку, бывшие супруги отправились туда вместе. Селма надела все то же простое длинное платье. Ничего лучшего не нашлось. То, что привез Адам из дома отца, было повседневной одеждой, а наряды Катрин, даже если бы у нее нашлось что-нибудь подходящее, великоваты.

Инди же была одета в шелковое платье фисташкового цвета, которое, вероятно, куплено в парижском или римском роскошном магазине. Рядом с ней Селма ощущала себя бедной родственницей. Мать черноокой красавицы оказалась обаятельной женщиной. Это был тот случай, когда врожденный аристократизм не давит на других. В ее присутствии гостья чувствовала себя свободно и легко. Очень скоро они уже увлеченно разговаривали об особенностях индийской кухни.

На ужине присутствовало еще несколько человек. Беседа за столом была интересной, еда замечательной. Селма немного оттаяла и нисколько не жалела, что приехала сюда.

Не жалела об их приезде и Инди. Она как могла обхаживала Адама, даже не пытаясь скрыть своих чувств к красивому гостю. Тот же, судя по всему, не без удовольствия принимал знаки ее внимания — много смеялся, шутил. От хорошего настроения резкие черты его лица несколько смягчились, глаза блестели. Такое оживление удивило и огорчило Селму — при ней Симмонс смеялся очень редко. Да разве он не понимает, что его поведение просто неприлично! Ясно, что юная особа по уши влюблена, но зачем ей потакать? Или он тоже неравнодушен к ее чарам? Мысль отозвалась болезненным уколом в сердце. Как этот мужчина ее раздражает! Впрочем, дело не в раздражении…

В первые годы брака Селма твердо знала, что сердце мужа принадлежит только ей. Когда пошатнулась уверенность — начались мучения. Даже после развода невыносима была мысль, что рядом с Симмонсом может быть другая избранница. И вот сейчас перед ней впервые предстала вполне реальная женщина — красивая и молодая! — которая недвусмысленно заявляет о своих чувствах к Адаму, о своем желании быть с ним.

Селма чувствовала себя ужасно. Трудно было дышать, не хватало воздуха. Она вышла в сад. Только бы не видеть эту картину: мужчина и женщина, увлеченные друг другом.

Довольно скоро невеселые мысли прервал виновник ее мучений: подошел Адам и сказал, что им пора возвращаться домой.

В машине напряженное молчание нарушилось лишь несколькими ничего не значащими словами, так что Селма почувствовала облегчение, когда наконец добрались до дома Тейлоров. Вежливый кивок на прощание — и они разошлись по своим комнатам.

Сон не шел к ней. Мозг был возбужден, в голове все те же горькие мысли. И вот ведь, как ни уговариваешь себя думать о чем-нибудь хорошем, приятном, все равно возвращаешься к болезненной теме. Промучившись около часа, она встала, накинула халат и пошла на кухню приготовить чай.

С чашкой вышла на веранду и совершенно неожиданно для себя заметила, что она не одна: в полной темноте сидел Адам, держа в руке стакан, очевидно с виски.

— Не спится? — просил он.

— Да. Вот сделала себе чай.

— Присаживайся. — Он махнул рукой на стул.

Селма облизнула пересохшие губы.

— Нет-нет, не хочу нарушать твоего одиночества.

— Ничего, нарушай. Этого добра, я имею в виду одиночества, у меня предостаточно, — шумно вздохнув, произнес Адам, вкладывая во вздох куда более глубокий смысл, чем в свои слова.

Одиночество… А что она, разве не одинока?

— Присядь, пожалуйста, — тихо повторил мужчина.

Она послушно опустилась на стул.

— В пятницу за ужином ты упомянула о своем сне, ты бы не могла рассказать мне о нем?

— Зачем?

— Я думал о твоих словах, и мне показалось странным, что тебе снится сон, где мне отведена роль спасителя.

— Что же в этом странного?

— Как тебе объяснить? Ты, чей идеал — независимость и абсолютная самостоятельность, в сновидениях изменяешь своему правилу. Ждешь чьей-то помощи. Зовешь возможного избавителя. Как выясняется, зовешь меня… Видишь, как все интересно… Может, ты все-таки растолкуешь мне свой сон?

Селму охватило странное волнение. Тот сон, нынешняя явь. Все наполнено секретами и печалью.

— Мне снилось, что я нахожусь одна в большом, пустом доме. Я не знала, чей это дом, одиноко стоявший в каком-то странном, холодном месте. Мне надо было выбраться оттуда, но как и куда — не знала. Я выглянула в окно, почему-то подумала, что ты мог бы помочь, но потом поняла: ты же не найдешь меня, потому что не знаешь, где я нахожусь.

— Я всегда знал, где тебя найти, если нужна моя помощь, — сказал Адам.

— Конечно знал, но ведь это был сон. Там своя логика. Я ужасно испугалась, что ты не найдешь меня, потому что это было такое странное место — кругом пусто и голо, нет даже деревьев. В общем, ждала, ждала и уже впала в отчаяние, когда ты наконец появился верхом на лошади.

— На лошади? Я не сидел на лошади со школьных времен.

— В снах иногда случаются забавные вещи.

— Что произошло потом?

— Ты… Я вышла из дома, и ты поднял меня, посадил на лошадь впереди себя, и мы поехали.

— А дальше?..

— Ничего. Впрочем, не помню, — неуверенно произнесла Селма.

Неправду, конечно, сказала. Но не будешь же его впускать в свои интимные мысли, в свои мечты! Женщина встала, подошла к краю веранды и положила руки на перила. И тут услышала, как скрипнул стул. Адам поднялся и. подойдя к ней, мягко развернул к себе лицом. Потом наклонился, упершись в перила таким образом, что заключил ее в замкнутый круг. Сомкни он руки, и Селма оказалась бы в его объятиях.

— Не надо. — Она невольно напряглась.

— Что не надо?

— Устраивать мне ловушку!

— Но ты уже в ловушке, — сказал он с усмешкой.

— Ничего смешного.

— И вправду не смешно, — сказал Адам, но руки убрал.

— Чего ты добиваешься? — Волнение охватило молодую женщину — реакция на его близость. Она чувствовала мощь великолепного торса мужчины, ощущала его запах.

— Просто хочу услышать, что я сказал, когда посадил тебя на лошадь.

— Да брось ты! Это был всего лишь дурацкий сон!

— Может быть, не такой уж и дурацкий.

— О господи! Хорошо, скажу, но потом уйду к себе, потому что устала и хочу спать.

— Договорились.

— Ты сказал, что отвезешь меня домой, потому что там мое настоящее место, — произнесла Селма монотонно, словно школьница, читающая стихотворение в классе. — Сказал, что найдешь меня, куда бы я ни уехала, потому что ты любишь меня и хочешь, чтобы я всегда была рядом.

Она замолчала.

— А ты начала кричать на меня, — сказал Адам так, словно продолжал рассказывать ее сон. — Заявила, что ты свободный человек и что я не имею права заставлять тебя что-то делать или насильно тащить куда-то, даже если это твой дом, а ты не хочешь туда идти.

— А вот этого я не говорила.

— Почему?

На мгновение, будто что-то вспоминая, она прикрыла глаза.

— Наверное, была рада, что ты приехал за мной.

Да, она ощущала нечто сродни счастью оттого, что он любил и хотел ее, что приехал за ней в то ужасное место.

— Тебе угрожала какая-то опасность?

— Да нет, там не было никакой опасности, физической во всяком случае. Я была там одна.

— Понятно. А что произошло потом? Мы поехали с тобой навстречу закату?

— Мы проехали немного, затем ты вдруг остановил лошадь и спустил меня на землю.

— Где мы находились?

— Нигде. Кругом была пустота. Ты заявил, что не сможешь мне помочь, что я сама должна себя спасти. И уехал, оставив меня одну. Я стала кричать тебе вслед, но напрасно… Сон повторялся, и каждый раз на этом самом месте я просыпалась.

— Да-а, — произнес протяжно Адам. — Каков я герой, а?

— Это же сон.

— Да, сон… — Он взял со стола свой стакан и ровным голосом произнес: — Пей чай, пока не остыл.

Селма постучала в дверь кабинета. Ей вовсе не хотелось беспокоить занятого человека, но другого выхода не было. Собирая цветы, она занозила палец, заноза никак не вынималась, причиняя не только неудобство, но и боль.

— Извини, что беспокою тебя, но мне нужны щипчики. У тебя случайно нет?

Адам рассеянно посмотрел на нее.

— Щипчики? Посмотри в верхнем ящике стола в моей комнате.

— Спасибо.

Женщина направилась в его комнату, выдвинула ящик стола. Где же здесь несессер? Авиабилеты, портмоне, связка ключей, пачка счетов… Паспорт. Еще один.

Селма взяла документы и с бьющимся сердцем открыла.

Один паспорт был его. Другой — ее.