Уважение на грани почитания, которым пользовался профессор Денис Бейкер, имело ряд оснований: сила личности, порядочность и преданность науке. К своим ученикам и коллегам он относился справедливо и с любовью. Кроме того, он имел простую суровую внешность, а свое молчание прерывал только по необходимости, чтобы сказать нечто разумное. Но самое главное — его научные достижения. Денис характеризовал самого себя как «клеточного фотографа». В этих двух словах заключалась та напряженная работа, которую он вел сорок лет ради того, чтобы поднять фотографирование клеток, считавшееся вспомогательным методом научного исследования, до статуса самостоятельной науки со своими принципами и инструментами. Бейкер запатентовал новые методы и технологии фотографирования клеток. С годами его научные исследования стали столь многочисленны, что на конференциях создавали настоящую проблему: для их перечня требовалось гораздо больше печатного места, чем для работ любого другого ученого. Университетские публикации по гистологии не обходились без заимствования у Бейкера снимков клеток.

Работал он вдохновенно, как художник: сначала его мучила неясная мысль, которая не давала покоя и лишала сна, потом приходила хрупкая идея, которую он проверял и испытывал, пока она окончательно не созревала у него в голове, затем он проводил недели, экспериментируя с клетками, настраивая освещение и пробуя различную резкость микроскопа, пока наконец его не озаряло. Ему становилось отчетливо ясно, что необходимо делать, и он с воодушевлением принимался фотографировать, что-то записывать и печатать.

Кроме того, Бейкер считался величайшим лектором в истории Иллинойского университета. Его лекции о тканях организма были глубоки по содержанию и доступны по форме. Администрация университета записала их на компакт-диски и продала тысячи копий. Но несмотря на все свои достижения Бейкер, как большинство творческих людей, не был лишен страха ошибиться или продемонстрировать бессилие. Иногда у него возникали черные мысли, и он задавался вопросом: а важно ли то, чем он занимается? Те, кто работал с ним, хорошо знали тревогу, охватывающую его каждый раз перед лекцией, как актера перед выходом на сцену. Как только лекция заканчивалась, он спрашивал одного из своих ассистентов:

— Тебе не кажется, что я сегодня неясно излагал предмет?

И если ассистент тут же не пускался горячо это отрицать и доказывать обратное, Бейкер качал головой и печально повторял:

— В следующий раз я постараюсь прочитать лучше…

В снежную трескучую ветреную чикагскую зиму старик Бейкер часто просыпался в четыре часа утра. Умывался, надевал теплую одежду, перчатки и шапку с ушами, как солдат, отправляющийся на фронт. В пять он уже сидел в вагоне метро вместе с дворниками и подгулявшими посетителями ночных клубов, терпя эту муку по доброй воле — только так с точностью до минуты он мог проконтролировать образцы клеток в расчетное время. Так Денис Бейкер шел к славе день за днем с трудолюбием муравья и отрешенностью монаха, пока не превратился в легенду. Уже несколько лет в Иллинойсе не умолкали разговоры о том, что он может в любое время удостоиться Нобелевской премии. В момент одного из своих просветлений Джон Грэхем прокомментировал это так: «Великая западная цивилизация возникла благодаря преданным науке ученым, таким как Денис Бейкер, однако капиталистический режим превратил их бесценное творчество в инструменты производства и коммерческие предприятия, приносящие миллионы долларов необразованным коррумпированным богачам, таким как Джордж Буш и Дик Чейни!»

Бейкер был научным руководителем десятков магистерских работ и докторских диссертаций, и среди его подопечных было несколько египтян, добившихся блестящих результатов. В своей лаборатории он хранил письма благодарности от них, которые всегда просил писать по-арабски, так как восхищался изяществом арабской вязи. Положительный опыт работы с египтянами пробудил в нем интерес к этой стране, и он изучил всю имеющуюся в университетской библиотеке литературу по Египту. Однажды его в составе группы из нескольких профессоров пригласили на прием в другой университет. Он выпил пару стаканов виски — самое большее, что мог себе позволить, — и когда алкоголь возымел действие, развязав ему язык, он посмотрел на стоящего рядом доктора Салаха и прямо спросил его:

— Салах… У меня вопрос. Все египтяне, с которыми я работал, обладали талантом и удивительной работоспособностью. И несмотря на это, Египет в науке сильно отстает. Чем вы это объясняете?

Салах ответил быстро, как будто ответ на этот вопрос у него уже был готов:

— Египет — отсталая страна, потому что в ней нет демократии. Ни больше ни меньше. Талантливые египтяне добиваются многого, когда эмигрируют на Запад. В Египте, к сожалению, деспотический режим, который не позволяет развиваться и всячески препятствует прогрессу.

— Понял, — кивнул Бейкер.

Поскольку профессор Бейкер был о египтянах высокого мнения, он охотно брал над ними научное руководство. Здесь следует сказать, что Бейкер, набожный христианин-протестант, не видел разницы между расами и национальностями и был убежден, что все люди — Божьи создания, в которых Всевышний вдохнул святой дух. Этим объяснялись его либерализм и толерантность на заседаниях кафедры. Каждого студента он оценивал по трудам и способностям, несмотря на национальность и цвет кожи (в противоположность фанатичному Джорджу Майклу). Но высокие идеалы Бейкера подверглись серьезному испытанию, когда он взял научное руководство над аспирантом Ахмедом Дананой.

С первого взгляда Бейкер заметил, что тот принадлежит к особому типу египтян, который раньше ему не встречался: солидный возраст, деловой вид, костюм с галстуком. Бейкер не придал большого значения внешности Дананы, но проблемы начались с первого же учебного семестра, в течение которого он читал студентам методологию научного исследования. Это была очень важная часть обучения, поскольку лежала в основе любой диссертационной работы. Эта дисциплина оценивалась не по результатам обычного экзамена, а по активности на семинаре. Каждую неделю Бейкер задавал аспирантам прочитать определенные научные труды, составить конспект и приготовить собственные комментарии, которые он выслушивал, обсуждал с ними и выставлял баллы за понимание и прилежание. На первом же занятии Бейкер с некоторой тревогой отметил, что Ахмед Данана говорит не по теме. Бейкер подумал было, что человек не понял в точности, что от него требуется. После занятия он пригласил Данану в кабинет, дал ему новый материал и вежливо объяснил:

— Прочитайте работу внимательно. На будущей неделе я попрошу вас коротко изложить ее суть и дать комментарий.

На следующем семинаре, когда подошла очередь, Данана, в своем неизменном костюме, поднялся, откашлялся и начал длинную тираду. Он неистово жестикулировал и говорил на ломаном английском, то повышая тон, то понижая, с целью произвести впечатление на слушателей, как будто выступал с речью на заседании Национальной партии. Студенты смотрели на него с изумлением, а он говорил:

— Дорогие коллеги! Поверьте, проблема заключается не в методах исследования. Таковых, хвала Аллаху, великое множество. Сегодня мне хотелось бы обсудить с вами то, что стоит за методом. У каждого из нас есть определенное представление о методе. Нужно, повторяю, нужно откровенно признаться… Ради будущего науки, ради наших детей и внуков!

Обычно Бейкер записывал все, что говорил докладчик, чтобы можно было объективно оценить студента. Но Данана своей речью смутил его настолько, что на секунду он принял его за сумасшедшего. Однако, исключив эту мысль, профессор был вынужден резко прервать докладчика:

— Мистер Данана… Прошу обратить внимание на то, что вы говорите совершенно не по теме нашего курса!

Слова Бейкера могли остановить любого аспиранта. Но Данана, поднаторевший в полемике на политических собраниях, даже глазом не моргнул.

— Профессор Бейкер, — громко продолжил он, — прошу вас, я призываю коллег быть откровенными… Чтобы каждый из нас высказал свою идею о методе.

Лицо Бейкера побагровело, и он гневно закричал:

— Послушайте! Хватит! Я не позволю вам устраивать балаган! Или говорите по делу, или замолчите. Или я попрошу вас покинуть аудиторию.

Данана замолчал и вздохнул. Он изобразил из себя незаслуженно обиженную важную персону, которая в силу своих врожденных благородных манер переживет это и забудет. Лекция продолжилась как обычно. Когда занятие закончилось, Бейкер уставился на Данану и спросил его с удивлением и раздражением:

— У вас психологические проблемы?

— Нет, конечно, — ответил Данана с невозмутимой улыбкой.

— Почему же тогда вы не прочитали работу?

— Я прочитал ее.

— Но вы не сказали по ней ни единого слова. Вы потратили учебное время на пустую болтовню.

Данана положил руку Бейкеру на плечо как старому приятелю и назидательно произнес:

— Я предпочитаю подавать научную информацию в стиле непосредственного человеческого общения, сближающего учащихся.

Бейкер строго посмотрел на него и спокойно возразил:

— В аудитории стиль работы определяю я, а не вы!

Он открыл папку, которую держал в руке, вытащил из нее приличную стопку листов и протянул их Данане:

— Даю вам последний шанс. Возьмите. Изучите эти материалы внимательно. Я хочу, чтобы вы изложили мне краткое содержание не позднее чем через два дня.

— На этой неделе у меня нет времени.

— Как вы можете быть аспирантом и не находить времени на учебу?!

— Я не простой аспирант. Я президент Союза египетских учащихся Америки.

— И какое отношение это имеет к учебному процессу?

— Мое время мне не принадлежит. Им распоряжаются мои коллеги, которые возложили на меня эту ответственность.

Бейкер молча смотрел на него. Он действительно растерялся — таких людей он раньше не встречал. Данана деловито продолжил:

— Профессор Бейкер… Надеюсь, вы примете во внимание мою занятость.

Бейкер взорвался от гнева:

— Вы понимаете, что несете чушь?! Здесь вы аспирант, и только. Если у вас нет времени на учебу, не учитесь!

Бейкер развернулся, чтобы уйти. Данана побежал за ним, увещевая, но Бейкер только отмахнулся. С того дня общение с Дананой стало для Бейкера тяжелым психологическим испытанием. Несмотря на свой большой опыт, профессор не знал, как с ним поступить. Данана посещает несколько занятий, затем исчезает, но каждый раз приходит с рассказом, что у одного из студентов возникла проблема, ради которой Данана был вынужден ехать в Вашингтон, или что соотечественнику стало неожиданно плохо, и его пришлось отвозить в больницу.

Однако дело было не только в пропуске занятий. Научная подготовка, с которой он приехал из Египта, была практически нулевой. Карьеру он сделал не своим трудом, а благодаря связям со спецслужбами, работать на которые начал, еще будучи студентом. Каждый год службы безопасности оказывали давление на профессоров медицинского факультета Каирского университета, чтобы те ставили ему незаслуженно высокий балл. Так продолжалось, пока Данана не был назначен ассистентом, получив магистерскую степень. В конце концов его послали на стажировку в Иллинойс, где обнаружились его реальные знания, и продолжать учебу он не мог. Профессор Бейкер часто приходил в недоумение от невежества Дананы даже в основах медицины. Однажды он спросил Данану с удивлением:

— Не могу понять, как вы могли закончить тот же факультет, что Тарик Хасиб и Шайма Мухаммади? Их уровень гораздо выше вашего.

Прошло два года, а Данана так и не приступил к написанию диссертации. Выполненную работу нужно было сдать на неделе, однако он пропускал занятия три дня подряд. Утром четвертого дня Бейкер работал в лаборатории, когда к нему постучали. Дверь распахнулась, и вошел Данана. Не обращая на него внимания, Бейкер продолжал заниматься своим делом. А когда Данана затянул свою любимую песню, Бейкер, не поворачиваясь в его сторону, прервал его и спокойно сказал, смотря с прищуром в стеклянную пробирку, словно проверяя ствол ружья:

— Значит, на этой неделе вы не сдали результатов исследования. Тогда я попрошу освободить меня от руководства вашей работой.

Данана собрался что-то сказать, но Бейкер махнул на него рукой и сказал, удаляясь вглубь лаборатории:

— Мне нечего вам сказать. Это был ваш последний шанс.

Карам Дос улыбнулся:

— Извините за беспокойство, Наги.

— Прошу вас!

— Разрешите пригласить вас на чашечку кофе.

При тусклом освещении коридора его лицо показалось мне усталым и бледным, как будто он не спал со вчерашнего дня. Он не переоделся, одежда была мятой и несвежей.

— Если вы по поводу вчерашнего, то забудьте, — сказал я ему.

— Нет. Это важнее.

Я и сам был уставший, и новые ссоры и проблемы мне были не нужны.

— Давайте в другой раз, — сказал я. — До сих пор не могу прийти в себя.

— Прошу вас. Это не займет много времени.

— Хорошо. Заходите. Подождите, пока я переоденусь.

— Не торопитесь. Я подожду вас в холле.

Через четверть часа я сидел рядом с ним в красном «Ягуаре». Откинувшись на спинку мягкого кресла, я представил себя героем зарубежного фильма о гонщиках.

— Отличная машина, — сказал я. — Дорогая, наверное.

Улыбнувшись, он спокойно ответил:

— Я хорошо зарабатываю, слава Богу!

Внутри автомобиль был напичкан различными приборами, как в самолете. Карам схватился за широкую металлическую ручку коробки передач, дернул за нее, мотор взревел, и машина рванула с бешеной скоростью.

— Любите гонки? — спросил я у него.

— Обожаю. Еще ребенком мечтал оказаться за рулем такого автомобиля. Сейчас вот воплощаю заветную мечту!

В его голосе чувствовалась откровенность, которой вчера не было. Как будто вчера он разыгрывал спектакль, а сегодня, сняв маску, дружески общается. Он спросил меня, как старого приятеля:

— Ты уже видел Раш-стрит?

— Нет.

— Раш-стрит — улица, облюбованная чикагской молодежью. Здесь самые популярные бары, рестораны и дискотеки. В выходные здесь собирается молодежь, танцует и пьет до утра. Своеобразный способ массово отмечать конец рабочей недели. Смотри!

Я повернулся в ту сторону, куда он указывал мне рукой, и увидел группу конных полицейских. На фоне гигантских небоскребов они выглядели странно. Карам сказал сквозь смех:

— Поздно ночью, когда пьяные шумят и затевают драки, конная полиция их разгоняет. В дни моей молодости друг-американец научил меня, как напугать лошадь. Мы выпивали, выходили на улицу, и когда с помощью лошадей нас пытались разделить на группы, я подкрадывался к животному сзади и щипал его. Лошадь издавала ржание и уносила всадника прочь.

Карам поставил машину на стоянку, захлопнул дверцу и включил сигнализацию. Я шел рядом с ним, восхищенный неоновым светом, который постоянно то гас, то вспыхивал, превращая улицу в один большой ночной клуб. Вдруг позади нас раздался голос:

— Минуточку, мистер!

Я остановился, чтобы обернуться и посмотреть, но Карам взял меня за плечо и прошептал на ухо:

— Не останавливайся. Не оборачивайся. Ни с кем не разговаривай.

Он сказал это так властно, что я подчинился. Он пошел быстрее, я последовал за ним. Тотчас рядом с нами вырос высокий худой чернокожий парень — до плеч свисают африканские косички, на руках браслеты, на шее цепи, гремящие при малейшем движении.

— Хай, мужики! — обратился он к нам. — Марихуаны?

— Нет. Спасибо, — быстро ответил Карам.

Но парень не отставал:

— У меня хорошая партия. Увидишь мир во всей красе.

— Спасибо. Мы не любители.

Вдруг Карам остановился, я тоже. Мы стояли на тротуаре, а парень продолжал идти впереди нас, гремя цепями, пока не свернул в переулок. Только после этого Карам пошел дальше.

— Надо быть с такими начеку, — сказал он. — Обычно они невменяемы. Насчет марихуаны — это обман, они только и ждут, когда ты вытащишь деньги, чтобы выхватить их. Могут и ножом пырнуть.

Я молчал.

— Не можешь прийти в себя? — спросил он.

— Да.

Он громко рассмеялся.

— Обычное дело. Здесь каждый день такое случается. Ты в Чикаго, друг. Ну вот мы и пришли.

Мы вошли в шикарное двухэтажное здание с вывеской «Пьяно-бар» над входом. Интерьер помещения плыл в слабом свете, везде стояли высокие круглые столики. В конце зала чернокожий в смокинге играл на пианино. Мы сели за ближайший столик, и Карам сказал:

— Надеюсь, тебе здесь понравится. Я люблю тихие бары. Не переношу шума дискотек. Признак приближающейся старости.

К нам подошла официантка — красивая блондинка. Когда я попросил у нее бокал вина, Карам удивился:

— У тебя еще есть силы пить? После вчерашнего я больше не могу.

— Я тоже. Но один бокал или пара — как раз то, что надо. Отличный способ избавиться от похмелья. Абу Нувас [25] сказал: «Вылечите меня тем, что явилось причиной моей болезни».

Доктор Карам взял со стола салфетку, вынул из кармана позолоченную ручку и сказал:

— Абу Нувас это тот самый поэт, что прославлял вино в эпоху Аббасидов [26] ?

— Точно.

— Можешь повторить эту строчку? Я хочу записать.

Он быстро записал слова и, пряча ручку обратно в карман, сказал:

— Я попрошу стаканчик за компанию, чтобы снять головную боль.

Мы избегали смотреть друг на друга, как будто вдруг вспомнили нашу ссору. Он сделал большой глоток виски, вздохнул и сказал:

— Я сожалею, Наги!

— Я тоже был не прав.

— Ладно, хватит, мы были пьяные, на взводе. Сегодня я пришел к тебе по другому поводу.

В руке он держал небольшую сумку. Он положил ее между нами на мраморный столик, надел очки в золотой оправе и вытащил оттуда папку с бумагами.

— Прошу.

— Что это?

— Хочу, чтобы ты это прочитал.

Освещение было слабым, у меня болела голова, и я ответил:

— Можно я прочитаю это потом?

— Нет, сейчас. Пожалуйста!

Я слегка отклонился вправо, чтобы поймать свет. Текст был на арабском:

«Предложение профессора хирургии на открытом сердце Северо-Западного университета доктора Карама Доса медицинскому факультету университета Айн Шамс».

Он не дал мне дочитать до конца и, упершись локтями в стол, начал рассказывать:

— В прошлом году я направил этот проект в университет Айн Шамс.

Он попросил еще бокал и продолжил:

— Сегодня у меня есть имя в кардиохирургии. После каждой операции я чувствую смертельную усталость. И все же я предложил администрации медицинского факультета Айн Шамс один месяц в год оперировать бесплатно. Я хотел помочь неимущим больным и передать египетским коллегам передовые технологии.

— Отлично!

— Более того… Я предложил план создания современного хирургического отделения, которое им практически ничего не будет стоить. Используя свои связи в американских университетах и исследовательских центрах, я найду спонсоров.

— Великолепная идея! — воскликнул я, все больше понимая, как был неправ.

— И знаешь, что они ответили?

— Конечно, приняли на ура.

Он засмеялся.

— Они мне не ответили. Когда же я позвонил декану медицинского факультета, он поблагодарил меня, сказав, что моя идея несвоевременна.

— Почему?!

— Не знаю!

Он притронулся к бокалу. Мне показалось, что он с трудом может сконцентрироваться. Как известно, алкоголь не только снимает головную боль, но и приводит старый хмель в действие.

— Я никому не рассказывал эту историю, но ты должен знать. Потому что вчера ты обвинил меня в том, что я удрал из Египта.

— Еще раз прошу прощения.

Он опустил голову и сказал тихо, будто самому себе:

— Пожалуйста, не надо извиняться. Я просто хочу, чтобы ты знал обо мне всю правду. В течение тридцати лет, которые я прожил в Америке, я ни на день не переставал думать о Египте.

— Разве ваша жизнь здесь сложилась несчастливо?

Он посмотрел на меня, будто подбирая подходящие слова, затем улыбнулся и сказал:

— Ты пробовал американские фрукты?

— Еще нет.

— Они используют генную инженерию, чтобы фрукт вырос до огромного размера, но при этом он безвкусен. Жизнь в Америке, Наги, как американский фрукт — соблазнительна и блестяща снаружи, но не имеет вкуса…

— Вы говорите так после всего, чего здесь добились?!

— Успеха в чужой стране недостаточно.

— А почему бы вам не вернуться в Египет?

— Мне трудно вычеркнуть тридцать лет жизни. Решение непростое, но я думаю об этом. Проект, который я предложил, был бы первым шагом на пути возвращения. Но они отказались! — Последние слова он произнес с горечью.

— Больно смотреть, как Египет теряет таких людей, как вы!

— Может быть, тебе трудно понять, ты еще молод. Когда мужчина полюбит женщину и привяжется к ней всем сердцем, а потом обнаружит, что она ему изменяет… Понимаешь, о какой пытке я говорю? Когда ругаешь ее и понимаешь, что любишь. Вот что я испытываю к Египту. Я люблю эту страну и отдал бы ей себя, но она меня отвергает!

Я заметил, что глаза его наполнились слезами. Бросился к нему, обнял и наклонился, чтобы поцеловать в лоб, но он мягко отстранил меня и сказал, пытаясь улыбнуться:

— Да ладно… Давай прекратим мелодраму.

Он сменил тему разговора и начал расспрашивать меня об учебе. Полчаса мы разговаривали на разные темы. Вдруг рядом с нами раздался женский голос:

— Хай… Извините, что вмешиваюсь. Можно задать вопрос?

— Пожалуйста, — не задумываясь, ответил я.

Это была полная блондинка не старше тридцати.

Пока мы разговаривали, я заметил, как она вошла в бар и присела за соседний столик.

— На каком языке вы разговариваете?

— На арабском.

— Вы оба арабы?

— Мы из Египта. Доктор Карам Дос, кардиохирург, а я студент-медик из Иллинойса.

— Я Вэнди Шор, работаю на Чикагской бирже.

— Как вам повезло. Деньги так и сыплются.

Она рассмеялась:

— Я работаю с деньгами, но они не мои, к сожалению.

Мы повеселели. Вдруг доктор Карам похлопал меня по плечу и сказал:

— Я пойду. Со вчерашнего дня глаз не сомкнул. А завтра в семь утра у меня операция.

Затем он пожал руку Вэнди:

— Рад знакомству с вами, мисс Шор. Надеюсь, это не последняя наша встреча.

Я смотрел ему вслед, пока он не вышел из бара. Он мне нравится. Нельзя впредь делать поспешных выводов о человеке, чтобы не ошибиться, как вышло в этот раз, подумал я.

— Давай… Расскажи мне о Египте, — позвала меня Вэнди веселым голосом.

Я взял свой бокал и пересел за ее столик. Она была красива. Светлые волосы забраны наверх, и от этого шея казалась еще изящнее. На щеках веснушки, как у ребенка. Большие, удивленно раскрытые голубые глаза. Вспомнив совет Грэхема, я сказал:

— Я ни за что не расскажу вам о Египте, пока вы не примете мое приглашение.

— Как мило с вашей стороны!

— Что будете пить?

— Тоник, если можно.