С посадками для дозаправки на острове Мидуэй и в Лос-Анджелесе чартерный рейс «Дугласа DC—6», продолжался двадцать пять томительно-унылых часов. В салоне самолета, где в задней части были установлены дополнительные емкости для горючего, разместились адмирал Аллен, полковник Бернштейн, Брент и еще тридцать один моряк с «Йонаги» — новый экипаж подводной лодки. Двенадцать мест оставались свободными. Брент, которому никак не удавалось удобно устроиться в сотрясающемся от вибрации старом самолете, не знал, куда девать свои длинные ноги, маялся и ерзал в кресле.

— Ей-Богу, за хвостовой турелью и то удобней, — в сердцах сказал он адмиралу, когда «Дуглас» футов на пятьсот провалился в воздушную яму.

Тот улыбнулся:

— У вас с президентом Трумэном схожие вкусы: он тоже выбрал бомбардировщик своим личным самолетом. Назывался «Индепенденс»: я однажды летал на нем.

— Теперь понятно, отчего у Гарри был такой несносный характер, — сказал Брент.

Аллен рассмеялся.

Покуда четыре громоздких двигателя «Пратт — Уитни» несли содрогающийся от вибрации самолет через океан, Брент мог без помехи поразмышлять. Никто не считает его виноватым в гибели старшины Куросу — никто, кроме него самого… Хотя он бросился к нему на выручку, попытался спасти его, сделал что мог — застрелил двоих террористов… Какой странный договор заключили они с Йоси Мацухарой, который так тревожился за него, — постараться не погибнуть. Смех, если вдуматься. Но у него, Брента, шансов остаться в живых побольше, чем у летчика-истребителя… А адмирал Аллен пребывает в превосходном настроении… Еще бы: добился своего — все-таки убрал его с «Йонаги», подальше от Фудзиты, который, как он считает, вредно влияет на Брента… А Фудзита, между прочим, всерьез опасался, что «Красная Армия» во что бы то ни стало попытается свести с ним счеты.

Адмирал Фудзита… Загадочная личность, Фудзияма воли, человек, над которым не властно время, кладезь познаний, ходячая энциклопедия, доверенный собеседник королей и президентов, лично знававший тех, кто определил облик XX века: обоих Рузвельтов — и Тэдди, и Франклина, Делано — Вудро Вильсона и Джона Першинга, Ллойд-Джорджа, Дугласа Хейга, Черчилля, Гитлера и еще многих-многих других лидеров со всех концов света. Фудзита… Стратег и тактик, вместе с Исоруку Ямамото создавший морскую авиацию Японии, вместе с Камето Куросимой и Минору Гендой разработавший план нападения на Перл-Харбор. Прошло столько лет, и вот Фудзита, неколебимый как гранитный утес, перегородил путь арабскому терроризму.

Англичане создали целую библиотеку, посвященную Уинстону Черчиллю, который со своим «бульдожьим» упорством почти в одиночку вывел свой народ из бездны поражения на вершину триумфа. Фудзита — человек того же калибра. Из немощных формирований ослабленной Японии, которая даже в случае нападения отказывалась давать отпор врагу, он сумел сколотить кулак, нанесший страшный удар арабам. С каким поразительным мастерством он управлял своим кораблем! Можно было подумать, что исполинский авианосец — часть его существа, покорная его разуму и воле. Он, будто хищная птица, наносил разящий удар только в том случае, если преимущество было на его стороне, и тотчас исчезал, растворялся, как призрак, оставляя врага исходить кровью и бессильным бешенством. Его подчиненные не просто выполняли приказы адмирала и не просто покорялись его воле — они становились ее одушевленными сгустками.

И какие странные у него глаза… Черные, пронизывающие, живущие своей жизнью, излучающие сверхчеловеческую энергию и властность, противостоять которым не в силах никто… Брент с первой минуты почувствовал, что адмирал относится к нему как-то по-особенному. Да, он знал и уважал его отца, но дело было не только в Теде Россе: Фудзита был покорен тем, как он сражается, тем, как неукоснительно исполняет все предписания кодекса бусидо, постепенно проникаясь самим духом самурайства… Ну, и конечно, — остротой его зрения, твердостью его руки, меткостью стрельбы. «Не человек, а радар», — часто говорил про него адмирал. Он, несомненно, стал близок ему: Фудзита испытывал к нему отцовские чувства, если им вообще находилось место в его душе. Йоси Мацухара сказал ему однажды: «Знаешь, у него был сын… Он погиб в Хиросиме. Сильный, умный, красивый парень… Если бы ты был японцем, вас с ним принимали бы за близнецов».

Может быть, он и вправду напоминал Фудзите сына? Может быть, старый адмирал понимал, что Брент, чтобы сохранить разум, срочно нуждается в перемене обстановки? Налицо были грозные и несомненные признаки того, что он на грани нервного срыва. Неужели Фудзита считал, что «Блэкфин» и Нью-Йорк менее опасны, чем «Йонага» и Токио, и отослал Брента, спасая ему жизнь? Вряд ли. Авианосец был такой же неотъемлемой частью адмирала, как печень, легкие или кровеносные сосуды, и после императора стоял на первом месте. Потом уже с огромным отрывом шло все остальное — он сам, его команда, его семья, Брент Росс.

Человек на войне дешев, жизнь его подобна мелкой медной монетке, а командир, который думает иначе, не имеет права командовать. Сколько уже было принесено в жертву ярких, даровитых, отважных людей — и не поодиночке, а целыми полками и экипажами?! И никто не знает, где тебя подстережет смерть — на войне нет безопасных мест. Служба на лодке далеко не санаторий, а задача, поставленная перед «Блэкфином», связана с огромным риском. Тем не менее оба адмирала решили, что перемена обстановки пойдет ему на пользу.

Он заерзал в жестком кресле, пытаясь устроиться поудобней, взглянул с высоты двадцати четырех тысяч футов вниз, на бесконечное пространство Тихого океана. Пухлые комья низких облаков, похожих на куски раскатанного и забытого беспечным пекарем теста, отражаясь в воде, казались более плоскими и темными, а в отдалении слипались в единое, серовато-белое полотно, тянувшееся до самого горизонта. Раскаленный добела шар стоящего в зените солнца висел в посверкивающей ослепительной пустоте, резавшей глаза своим блеском, от которого края облаков были словно покрыты декабрьским инеем. Красиво. Не удивительно, что Йоси Мацухара и другие пилоты так любят летать и даже умереть мечтают в небе, «поближе к богам».

Мысли его по странной ассоциации перескочили на Дэйл, — впрочем, он думал о ней постоянно. Они должны увидеться в Нью-Йорке — у него есть ее адрес и телефон. Знакомое волнение охватило его. Он снова беспокойно задвигался в кресле. Будет ли продолжение у романа, начавшегося так бурно и стремительно? Йоси, как всегда, ухватил самую суть, когда сказал: «Время на войне сжимается».

С тех пор как китайцы вывели на орбиту свою систему, в мире шла непрекращающаяся война, унесшая тысячи жизней, и постоянная близость смерти обостряла все ощущения и придавала каждой прожитой минуте особый вес и ценность. Церемонии, ритуалы, условности полетели за борт как ненужный хлам, и следом за ними понятия «флирт», «ухаживание», «поклонник» стали безнадежными анахронизмами, роскошью, годной только для неспешного течения мирного времени. Брент понял и испытал это с другими женщинами уже давно — четыре года назад, как только началась война с терроризмом. Да возможно ли вообще на войне то, что понимают под словом «любовь»? Мужчины и женщины вожделеют друг к другу, хотят друг друга и берут друг у друга все, что возможно, не заботясь о морали, не теряя времени на условности, не обременяя себя взаимными обязательствами. Так ли будет у него с Дэйл? Конечно, близость смерти подстегивала и подхлестывала его тягу к ней, но было что-то и помимо этой тяги или, по крайней мере, должно было быть. Он усмехнулся, вспомнив, как два года назад, после изнурительной ночи любви, капитан израильской разведслужбы Сара Арансон заметила почти с благоговением, но не без яда: «Брент, в тебе нет ничего, кроме двухсот двадцати фунтов кипящей спермы, ты вырос большой, а ума не нажил». Может быть, так оно и есть и будет всегда… В смятении и растерянности он снова заерзал в кресле, глядя на проплывающие внизу воды Тихого океана.

После заправки в Лос-Анджелесе лететь стало повеселей. Самолет пересекал континент из конца в конец, и Брент не уставал разглядывать раскинувшуюся на все стороны света гигантскую страну. Подробнейшая рельефная карта Соединенных Штатов постепенно разворачивалась перед его глазами, как свиток пергамента, только ни на какой карте не увидеть такого разнообразия приглушенных цветов, такой игры света и тени. За скалистыми горами, подобными исполинским грудям с заснеженными сосками вершин, потянулся Средний Запад, где малые и большие города в идеальном порядке выстраивались в безупречно правильные геометрические фигуры, столь милые сердцу картографов. По серым и черным лентам автомагистралей катились, посверкивая на солнце, редкие машины, разбегались паутинной сетью узкие колеи железной дороги, осколками разбитого зеркала блестели озера, и лоснились извилистые полосы рек, темные леса со всех сторон врезались зелеными клиньями в темно-коричневые неправильные прямоугольники распаханных полей, неподалеку от которых всегда находились домики ферм и, обведенные безупречно ровным — точно какой-то великан вычертил их циркулем — кругом свежей зелени, стояли дождевальные машины. Когда же самолет приблизился к восточному побережью, на горизонте заклубился туман, в разрывах которого то исчезали, то с особенной отчетливостью появлялись куски ландшафта. Мало кому удается увидеть всего за несколько часов полета огромную страну во всем ее великолепии, ощутить ее бескрайние просторы и не плениться ею, как прекрасной женщиной. Это была его страна, а он был ее частью. Быть может, в этом ощущении и заключается патриотизм? Моторы «Дугласа» заревели на другой ноте, и Брент отвлекся от своих размышлений.

Самолет шел на посадку. Вспыхнули буквы «НЕ КУРИТЬ! ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ!» Низкие облака, не отстававшие от них в течение всего пути через континент, вдруг раздвинулись, и далеко внизу Брент увидел Большой Нью-Йорк. Они зашли с юга, со стороны Атлантики, и теперь разворачивались курсом на запад, к аэропорту Кеннеди. На северо-западе Брент увидел Стэйтен-Айленд, Нью-Джерси, Ньюарк, на севере — Гудзон, где поджидала их подводная лодка «Блэкфин», и частый лес небоскребов Манхэттена, на северо-востоке — Ист-Ривер, Бронкс и Куинс. И на востоке врезался в Атлантический океан зеленый клин Лонг-Айленда.

Самолет заложил вираж, снижаясь над Стэйтен-Айлендом и Бруклином, над бесконечными ровными — как солдаты на параде — рядами игрушечных домиков, между которыми время от времени возникала зеленая прогалина — Гринвудское кладбище, кладбище «Холи Кросс», Вашингтонское, Троицы, Национальное… Брент показал на них адмиралу Аллену:

— Отдохнуть можно только на кладбище.

— Ты и сам не понимаешь, какое ты сделал глубокое и верное наблюдение, — рассмеялся тот.

В иллюминатор Брент увидел, как поднялись закрылки, замедляя полет «Дугласа» и направляя его носом вниз. Самолет тряхнуло — вышло шасси. Они были так низко, что Брент мог различить лица людей внизу. На скорости в сто двадцать миль они пронеслись над шоссе, всего в нескольких футах над крышей автобуса.

— Эх, надо было перескочить! — под смех Бернштейна и Аллена пошутил Брент.

Самолет задрожал — это пилот сбросил скорость до предела и изменил шаг винта всех четырех пропеллеров. Последовал толчок, колеса, гася скорость, завизжали резиной о бетон, самолет тряхнуло, он задрожал и остановился — пилот нажал на тормоз.

— Нью-Йорк! — объявил Марк Аллен. — Вылезай, приехали.

Путь к манхэттенским докам был недолог, тем более что смугло-желтый шофер присланного за ними разболтанного автобуса оказался настоящим безумцем, до глубины души презирающим правила уличного движения. Он промчался по бульвару Линден через самый центр Бруклина к проспекту Экспресс-уэй, нырнул в тоннель, без умолку объясняя в микрофон на ломаном бруклинском наречии с пуэрториканским акцентом, где именно они сейчас едут, и лишь то обстоятельство, что из-за нехватки бензина машин на улице было не очень много, спасло многих его потенциальных жертв.

Картина из окон автобуса открывалась безрадостная. Вдоль обочины тянулись унылые обшарпанные жилые дома, изредка разбавленные не менее унылыми фабричными корпусами. Многие здания грозили вот-вот рухнуть, а к северу от Гринвудского кладбища пошли кварталы, казалось только что перенесшие массированный авианалет. Стены были сплошь покрыты непристойными надписями и похабными рисунками.

— Нью-йоркская шпана оставила свои визитные карточки, — заметил как бы про себя адмирал Аллен.

— Куда же смотрят городские власти? — спросил явно потрясенный Бернштейн.

— Банда взяточников! Им ни до чего нет дела! — сердито ответил Аллен.

Брент повернул голову назад, где молча сидели будущие подводники «Блэкфина». Все были опытные моряки, служили в Силах самообороны, бегло говорили по-английски — на языке, который им предстояло слышать ближайшие полгода, если, конечно, они эти полгода проживут. Четверо самых старших успели еще застать краешек Второй мировой войны и служили на императорском флоте пятнадцатилетними юнгами. Они остались в живых потому, что уже не на чем было выйти в море, где всех их, без сомнения, ждала гибель. Старшим команды был назначен торпедист Масайори Фудзивара, коренастый крепыш, весь точно сложенный из каменных глыб разной величины. После недолгой службы на императорском флоте он попал в Силы самообороны, а перед самым увольнением в запас пришел, несмотря на уговоры жены и родичей, на авианосец, к адмиралу Фудзите. Человек он был дельный и надежный, отличался крутым нравом, и приказы его звучали как свист кнута. Впрочем, он и в самом деле не расставался если не с кнутом, то с коротким кожаным жгутом и считал вовсе не лишним подкрепить слова хлестким ударом по заднице, если матрос, по его мнению, шевелился недостаточно проворно. В крайних случаях, когда должного воодушевления достичь не удавалось и этой мерой, Фудзивара, чтобы сделать приказ максимально доходчивым, без колебаний пускал в ход кулаки. Брент при взгляде на него всегда вспоминал флотское присловье: «Офицер держит руль, а колеса крутит старшина» — и был уверен, что если Фудзиваре будет приказано привести самого дьявола из преисподней, он это сделает.

Прогрохотав по длинному, нависавшему, казалось, над самой головой тоннелю, автобус вынырнул на залитый солнцем Нижний Манхэттен и свернул к северу, на Бродвей, запруженный, как всегда, автобусами и такси — личных машин заметно поубавилось. Толпившиеся на тротуарах пешеходы удивленно рассматривали драндулет и оживленно делились впечатлениями, а моряки под строгим взглядом Фудзивары поглядывали на них молча.

Автобус миновал Уолл-стрит, где фасады банков и финансовых корпораций соперничали своим невыразительно-бесстрастным видом с физиономиями клерков в костюмах от «Братьев Брукс», и Брент, увидев слева вонзающийся в небо костлявый палец церкви св.Троицы, хмыкнул, вспомнив, что покойники, похороненные на примыкающем к ней кладбище, лежат в земле, каждый квадратный дюйм которой стоит теперь сотни тысяч долларов. Послышались восторженные охи и ахи — это они проехали мимо стодесятиэтажных небоскребов-близнецов Центра мировой торговли, на четверть мили взметнувшихся в поднебесье.

Автобус резко свернул на 14-ю улицу, покатил вдоль Гудзона, а потом на 23-й водитель резко, так что дряхлая машина застонала, снова повернул налево и, крича что-то невразумительное, подкатил к воротам на стоянку у самого уреза воды. Десятифутовая ограда с натянутой поверху колючей проволокой окружала ее, а единственный въезд был перегорожен полосатым шлагбаумом, у которого стояли двое морских пехотинцев в камуфляже и с автоматическими винтовками М—16 у ноги.

Марк Аллен, высунувшись из окна, предъявил им свои документы и предписание, кивнул, когда они взяли «на караул». Шлагбаум поднялся. Заскрежетала коробка передач, из глушителя вырвался черный дым — и автобус подъехал к шеренге ветхих бараков в глубине площадки. Вдоль реки тянулись пакгаузы и верфи и, как всегда, вытягивали шеи портальные краны, согнутые как старые ревматики. С ревом проползали окутанные дымом тягачи и грузовики — их, как видно, ограничения горючего не касались. Водители во флотских робах с любопытством поглядывали на вновь прибывших.

— О Боже милостивый, — пробормотал Аллен, вглядываясь в полуразрушенные бараки. — Похоже, их строили во время гражданской войны.

— ЦРУ решило сэкономить, — ответил Брент.

— Подожди, посмотрим, что ты запоешь, когда увидишь, в какой гостинице нас разместили.

Автобус наконец остановился и со свистом сжатого воздуха распахнул двери. Трое офицеров, сами неся свои вещи, упакованные в десантные ранцы, вылезли наружу. Затем последовала отрывистая команда старшины Фудзивары, и матросы с вещмешками один за другим стали спрыгивать наземь. У каждого на груди висел еще и фотоаппарат. Они быстро выстроились в две шеренги, без приказа взяли «равнение на середину» и уставились на Аллена, Бернштейна, Росса и своего старшину, в ряд стоявших перед ними. Затем каждый, начиная с правофлангового, громко выкрикнул свое имя и воинскую специальность. Автобус взревел и уехал. У штабного барака собралась уже порядочная группа американских моряков, глазевших на японцев. Брент не заметил ни одного штатского вокруг.

— Господин адмирал, по вашему приказанию команда построена, — сделав четкий полуоборот, доложил Фудзивара. — Налицо тридцать один человек.

— Добро.

Брент испытал чувство гордости за моряков «Йонаги». «Настоящие профессионалы», — мелькнуло у него в голове.

Фудзивара, которого адмирал долго инструктировал в самолете, повернулся лицом к строю и голосом столь пронзительным, что он мог бы заполнить стадион «Янки», сообщил, что увольнений в город не будет, что завтра в 8:00 они заступают на первые вахты на борту субмарины «Блэкфин», но что она пока принять всех не готова, а потому временно их разместят в этих бараках. Окончив, он снова отшагнул в сторону и взял под козырек.

— Я хочу кое-что сказать вашим людям, старшина, — проговорил, оглядывая замерший строй, адмирал. — Сегодня днем двое подводников проведут с вами, ребята, предварительный инструктаж, раздадут вам документы и бирки с личным номером. Думаю, они принесут видеомагнитофон, для большей наглядности покажут вам кое-какие картинки и постараются ответить на все ваши вопросы. Перед вами две задачи — освоить в самые сжатые сроки материальную часть и соблюдать строжайшую тайну. Поэтому увольнений в город пока не будет. Потом посмотрим, но все равно — на вольготную жизнь рассчитывать не советую. Я сам служил здесь когда-то, — он махнул рукой на юг, — на старой Бруклинской верфи. Вон там — столовая, — он показал в сторону одного из бараков. — Когда разложите вещи и оборудование, вас покормят. За пределы расположения не выходить. И фотоаппараты ваши советую спрятать подальше — снимать лодку запрещено. Пока все. Ведите людей, старшина.

— Равняйсь! Смирно! Левое плечо вперед — шаго-ом… марш!

Вскинув на плечо мешки, матросы во главе с Фудзиварой двинулись в сторону бараков.

— Ну, джентльмены, — сказал Аллен Бернштейну и Бренту. — Пора и нам познакомиться с нашим новым домом. «Блэкфин» стоит у четвертого причала, вон за тем пакгаузом.

В эту минуту как раз оттуда, куда он показывал, лихо вывернул и затормозил в двух шагах от них джип. Сидевший за рулем чернокожий офицер с двумя золотыми полосками старшего лейтенанта на воротнике и золотым дельфином на груди — эмблемой подводных сил американского флота — спрыгнул на землю и вскинул ладонь к виску. Он был чуть пониже Брента, но такой же широкоплечий, и при каждом движении под тонкой тканью играли и перекатывались рельефные мышцы. Тонкая талия была туго схвачена поясом. Видневшиеся из-под фуражки волосы блестели, как мокрый антрацит, а кожа была такой черной, что под яркими лучами солнца отливала синевой. У него было четко очерченное лицо с высоким лбом мыслителя и приплюснутым сломанным носом уличного забияки, а черные глаза блестели умом, силой, гордостью и готовностью к немедленному отпору — это выражение не исчезало и от широкой, белозубой, однако не очень искренней улыбки, силящейся выразить дружелюбие, но лишенной тепла.

— Старший лейтенант Реджинальд Уильямс, временно исполняю обязанности командира подводной лодки «Блэкфин», — сказал он густым басом, пожимая руку Аллену. — Много слышал о вас, сэр. Рад буду служить под вашим началом.

— Спасибо. Принимаю командование. Вот, ознакомьтесь, — он предъявил Уильямсу предписание.

Тот мельком проглядел его и снова отдал честь:

— Командование лодкой сдал.

Адмирал с улыбкой поднес руку к козырьку и спрятал документ в карман:

— Я первый в мировой истории адмирал, командующий одной-единственной лодкой.

— Полковник Ирвинг Бернштейн, разведслужба, — представился израильтянин.

Слегка озадаченный Уильямс пожал ему руку.

— Полковник Бернштейн прикомандирован к нам для выполнения особого задания и будет обеспечивать нашу безопасность. У него допуск к совершенно секретным материалам, — пояснил Аллен.

Негр так же быстро ознакомился с предписанием полковника и кивнул, показывая, что все в порядке. Потом повернулся и протянул руку Бренту: тот почувствовал массивную квадратную ладонь и сильные пальцы, обхватившие его руку в крепком пожатии. Он мучительно вспоминал, отчего ему так знакомо это лицо.

— Лейтенант Брент Росс. Скажите, мы раньше с вами не встречались?

— Да чуть было не встретились, мистер Росс.

— То есть?

— Я играл среднего защитника за Калифорнийский университет, когда ваша академия вышла в финал и взяла кубок. — Он оглядел Брента с головы до ног, и в голосе его прозвучало искреннее сожаление и нескрываемый вызов. — Не встретились, потому что мы вас проморгали. А встреча могла быть захватывающе интересной.

Брент рассмеялся:

— Да уж!..

Аллен и Бернштейн молча и с интересом прислушивались к этому диалогу.

— Здоров ты, однако, даже для защитника… — Уильямс оценивающе разглядывал Брента.

— Когда играл, весил двести сорок.

— Тебя, наверно, придерживали и валили, а такого дылду надо было сносить.

— И сносить пытались.

— Но не я.

— Эти сносы часто кончались носилками.

— Джентльмены, — с улыбкой вмешался адмирал, — поверьте, я никогда бы не позволил себе прервать ваш вечер воспоминаний, но у нас тут одна маленькая неприятность — война, знаете ли.

Уильямс помог Аллену и Бернштейну закинуть ранцы в джип, усадил их и Брента, сел за руль и выехал к докам.

«Блэкфин» отрылся Бренту издали — когда негр, обогнув пакгауз, покатил по пирсу не меньше мили длиной. Лодка стояла в одиночестве: ближе тысячи ярдов других судов пришвартовано не было. Работал подъемный кран, матросы в синих робах грузили ящики с консервами и оборудование. Повсюду виднелись морские пехотинцы-часовые. Аллен тронул Уильямса за плечо, и тот затормозил у носа лодки. Все вылезли на пирс и медленно пошли вдоль борта «Блэкфина».

— Построена «Электрик Боут Компани» в Гротоне, штат Коннектикут, — сказал Аллен.

— Точно так, — удивился Уильямс. — Откуда вы знаете, сэр?

— Видите, какие низкие зализанные обводы рубки? «Манитовок Шипбилдинг» и на верфях Портсмута — а больше лодки этого типа нигде не строили — сделали бы по-другому.

— Черт возьми! — с восхищением воскликнул Уильямс.

Брент обменялся с Бернштейном понимающей улыбкой: они-то знали, что адмирал обладал феноменальной эрудицией.

Даже теперь, когда подводный корабль неподвижно стоял у причала, в очертаниях его обтекаемого корпуса чувствовалась скрытая стремительная мощь. Рубка была сдвинута к носу, чтобы дать место двум машинным отделениям с четырьмя мощными дизель-электрическими установками, и скорострельная палубная пушка находилась почти на середине палубы, но все же ближе к корме, где были смонтированы еще два 20-мм орудия. Рубка своими округленными обводами напоминала классический автомобиль тридцатых годов. В центре ее находилась стальная шахта, из которой торчали два перископа, напоминавшие молоденькие саженцы. На палубе и надстройке виднелись фигуры матросов, сдиравших ржавчину и оставлявших на корпусе красные пятна сурика.

— О Боже мой! — сказал адмирал. — Ни одного нового винтика, все «родное».

— Соблюдаем соглашение с Департаментом парков Японии, — ухмыльнулся Уильямс.

— А вы считаетесь их сотрудником?

— Да, сэр. Вышел в запас и поступил на службу в ЦРУ. А потом меня нанял этот самый Департамент. Тут мы все и встретились, — он показал в сторону своих матросов. — Чем не служба? Платят вполне прилично и рису дают — от пуза.

Все рассмеялись, вступая на сходни.

— Лодки этого класса называются «эскадренные» и по своим скоростным данным и дальности радиуса предназначались сначала для действий в составе флота. Но, конечно, в этом качестве их мало использовали, и славу они себе стяжали как рейдеры, топившие в основном транспорты. Лейтенант, будьте добры, напомните мне ее основные характеристики — склероз, знаете ли… — скокетничал он.

Заметно польщенный Уильямс стал со скоростью компьютера сыпать данными, которые помнил наизусть:

— Длина — триста двенадцать футов, ширина — двадцать семь, водоизмещение в погруженном состоянии — две двадцать четыре, в надводном — тысяча пятьсот двадцать шесть тонн. Старые шестнадцатицилиндровые двигатели «Винтон» заменены новыми «Фэрбенкс-Морзе» мощностью по шесть тысяч лошадиных сил каждый, что позволяет дать ход до двадцати четырех узлов на поверхности и девять — в погруженном состоянии. Аккумуляторные батареи — новые и заряжены полностью. Вооружение: одна пятидюймовка, две по двадцать, и в ближайшее время установим в «курилке», — он показал на участок палубы от рубки до кормы, — еще две по полсотни. А там, — палец его ткнул туда, где к передней части рубки уже была приварена небольшая площадка, — еще две по пятьдесят и одну двадцатку. Цельнометаллический корпус, оперативная глубина погружения — триста футов. По сравнению с ПЛАРБами — немного, конечно.

— Она может действовать и на шестистах, — заметил Аллен.

— Не только может, но должна и будет!

— Радиус действия?

— Девятнадцать тысяч миль.

— Это при скорости хода десять узлов и в надводном положении?

— Так точно, сэр.

— А вы не преувеличиваете насчет дальности?

— Новые двигатели, сэр, я же докладывал, — ответил негр. — «Фэрбенкс-Морзе».

— В море выходили? — осведомился Брент.

— Нет. Провели швартовные испытания, запускали силовые установки — все прекрасно. «Прочнисты» с завода-изготовителя смотрели корпус — как новый. Но к выходу в море готова не будет, пока не поставим главный индукционный клапан, аппаратуру связи и РЛС РЭБ. Не хватает больше половины экипажа, а тех, что есть, тоже нельзя назвать высокими специалистами. — Он взглянул на адмирала. — Их еще учить и учить, отрабатывать навыки и торпедной стрельбы, и погружения, и многое чего еще.

— И помимо всего прочего, сколотить боеспособный экипаж, который наполовину японский, наполовину американский.

— Сколько у нее торпедных аппаратов? — спросил Бернштейн.

— Шесть носовых, четыре кормовых.

— Торпеды на борту?

— Нет пока. Вечером погрузим новые «сорок восьмые».

— Без проводов, без систем наведения на конечном участке?

— Верно. Ни того, ни другого. Соблюдаем Женевские соглашения.

Бернштейн обвел лодку долгим печальным взглядом:

— Сколько таких затонуло во время войны?

Наступила долгая пауза, и наконец адмирал Аллен ответил:

— Пятьдесят две.

— Боже, сколько же людей ушло с ними на дно?! — пробормотал израильтянин.

Брент молча смотрел на это длиннотелое обтекаемое «существо», придуманное и построенное только для уничтожения людей, и последняя реплика израильтянина навела его на мысль, приводившую в трепет несколько поколений моряков: лодка может стать и его могилой, его стальным склепом. Тысячи моряков навеки ушли в пучину во чреве своих субмарин. Он почувствовал холод под ложечкой: новый риск, новый способ погибнуть. Попадание серии глубинных бомб — и чудовищная, мучительная смерть в сплющенном металлическом гробу: раскаленный резчайшим перепадом давления воздух выжигает людям легкие, и они мечутся в кромешной тьме, подобно крысам. Снова обуяло его это чувство, знакомое ему по полетам на бомбардировщике — гнетущий страх от полной невозможности самому определять свою судьбу, самому распоряжаться своей жизнью. Он пешка в руках неведомых людей, сидящих где-то на Ближнем Востоке, в Женеве, Токио, Вашингтоне и даже не подозревающих о его существовании.

Следом за Алленом офицеры по сходням прошли мимо часового, взявшего «на караул», и поднялись на палубу, где при их появлении молоденький энсин и вахтенный матрос — оба с нарукавными повязками и кольтами 45-го калибра в кобуре — вытянулись и отдали честь. Откозыряв в ответ, все четверо мимо столика с телефоном и раскрытым вахтенным журналом ступили на длинную стальную платформу палубы, наращенную на приплюснутый корпус и чуть приподнятую наподобие конька крыши для того, чтобы вода стекала с нее скорее.

— Энсин Фредерик Хассе, командир торпедной БЧ, — представил вахтенного офицера Уильямс. — С этой минуты лодкой командует адмирал Аллен.

Вахтенный матрос немедленно проговорил в телефон, и динамики принудительной трансляции гулко разнесли его слова по судну:

— Командир на борту. Командир на борту.

Хассе, всего год назад окончивший академию, невысокий стройный молодой человек с темно-каштановыми волосами, челкой падавшими на густые брови, и острыми карими глазами, был заметно смущен и, здороваясь с новоприбывшими, заикался.

— Главный механик — в машинном отделении, лейтенант Каденбах — в носовом торпедном отсеке, — ответил он на вопрос Уильямса.

— Срочно вызовите их в кают-компанию, — приказал Аллен.

— Есть вызвать, сэр! — Он повернулся к вахтенному: — Передать: лейтенант Данлэп, лейтенант Каденбах, срочно в кают-компанию!

Матрос торопливо повторил приказ в телефон.

По знаку Аллена Уильямс пошел вперед, указывая дорогу: поднялся на надстройку, а с нее ступил на ходовой мостик — изогнутую платформу, прикрытую стальным ветрозащитным экраном. Брент увидел штурвал, машинный телеграф, указатель угла атаки и подставку для тяжелого бинокля. Уильямс показал на открытый люк:

— Когда лодка в море, попасть внутрь можно только через него, — и первым проскользнул в круглое отверстие с откинутой на шарнирах крышкой — она была сделана выпуклой, чтобы выдерживать давление воды, задраивалась герметически и была обвязана вокруг деревянной ручки на внешней стороне коротким тросом. Здесь все было рассчитано по секундам, и секунды эти стоили дорого.

Следом за Уильямсом они оказались в рубке — стальном цилиндре футов восьми в диаметре и около шестнадцати в длину, — заполненной множеством приборов, о назначении которых Брент имел самое смутное представление. В академии он дважды совершал учебные плавания на атомной лодке «Джордж К.Полк», вооруженной шестнадцатью ракетами «Трайдент», — огромном по сравнению с «Блэкфином», полностью компьютеризованном судне. Здесь он не, видел ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего компьютер, и все это оборудование относилось к началу сороковых годов. Брент почувствовал растерянность и всерьез засомневался в своих силах, однако промолчал.

Уильямс показал на два перископа, установленных посередине рубки:

— Вы находитесь, джентльмены, на главном командном посту лодки. Именно отсюда командир руководит торпедной атакой. — Он взглянул на Бернштейна и голосом гида продолжал: — Прямо под нами так называемый прочный корпус лодки, а вернее, рубка — нечто вроде его продолжения. У нас под ногами — центральный пост, и командир может отдавать приказы прямо вот в этот люк.

Аллен оглядел приборы, в продуманной тесноте заполнявшие маленький отсек:

— Все как было, все как раньше… Видите, вот командирский перископ, это — пульт управления погружением и всплытием, а это глубиномер, тахометр, показывающий число оборотов гребного винта, панель управления двигателем, указатель скорости, телефон, гидролокатор, радар, штурвал. — Глаза его увлажнились от волнения. — Господи, столько лет прошло, а здесь все как прежде…

— Ну, не совсем… — сказал Уильямс. — Скоро получим новый ГАС и радар. Даже РЭБ у нас будет.

— И с Женевой согласовано?

— Все согласовано, сэр, все улажено.

— Ну, раз об этом шла речь на переговорах, — заметил Бернштейн, — то русские узнают, каково истинное назначение «Блэкфина». А когда узнают, ТАСС, «Правда» и «Известия» раструбят об этом на весь мир. Это я вам гарантирую.

— Вы не совсем правы, полковник, — ответил Уильямс. — ВМС США привели в порядок и поставили в строй еще шесть таких лодок — шесть музейных экспонатов. Спутники все уничтожены, самолетов АВАКС катастрофически не хватает, а флот не может без разведки. Эти динозавры вполне способны вести патрулирование и обходятся несравненно дешевле, чем ПЛАРБы, из которых каждый тянет на миллиард. Вот и договорились, что старые субмарины можно будет оборудовать новейшими гидролокаторами и радиопеленгаторами. Русские делают то же самое со своими «Виски» и «Зулусами». Баш на баш. — Он сверкнул белыми зубами. — Под этим соусом наш «Блэкфин» и проскочит. Русские ничего не заподозрят.

Адмирал, пребывавший в приподнятом настроении, одобрительно хмыкнул, но Брента монолог Уильямса не убедил, да и Бернштейн, хоть и промолчал, был настроен явно скептически.

Через люк четверо офицеров по вертикальному трапу стали спускаться в центральный пост, и запах, слабо угадывавшийся в рубке, здесь ударил Бренту в ноздри, заставив сморщиться. Смесь дизельного масла и человеческого пота — густой и малоприятный аромат, присущий всем дизель-электрическим лодкам. То ли еще будет, когда лодка выйдет в море, когда урежут суточный рацион воды, когда начнутся дальний поход и срочные погружения?!

Сойдя с последней ступеньки, он оказался в отсеке, который был примерно вдвое больше ГКП. Помимо тех же приборов, что и наверху, здесь было еще больше панелей и пультов, а по верхней переборке шли, перекрещиваясь, трубы. Четверо матросов, склоненных над экранами, вытянулись при появлении офицеров.

— Вольно! Продолжать, — сказал Аллен, и вахта вернулась к своим занятиям.

Количество ярко надраенных переключателей, тумблеров, рычажков и рукояток ошеломило Брента. Если ГКП был мозгом «Блэкфина», то здесь билось его сердце. Он увидел пульты управления энергетической установкой, подачей топлива, ряды вольтметров, омметров, тахометров, рычагов, кранов, колес на кривошипах и почувствовал, что голова у него идет кругом. По сравнению с атомными ракетоносцами типа «Лафайетт», на которых он проходил мореходную практику, это был другой мир.

Полковник Бернштейн испытывал, казалось, еще большую растерянность, разглядывая два больших колеса с рукоятками, установленных под рядами лампочек и манометров.

— Это пост погружения и всплытия, — пришел ему на помощь Аллен. — Офицер, отвечающий за эти операции, стоит там, где сейчас находитесь вы. Два этих штурвала управляют носовыми и кормовыми горизонтальными рулями. При погружении носовые рули преодолевают то, что мы называем «положительной плавучестью», и лодка уходит под воду. — Он взялся за лакированную деревянную ручку на штурвале. — Оператор по приборам следит за глубиной погружения и рулями удерживает лодку на нужной глубине.

— Как в самолете, — заметил Бернштейн.

— Вот именно: тот же принцип. — Аллен взялся за второй штурвал. — А рулевой-горизонтальщик на кормовых рулях следит за креном: его задача держать ровный киль. — Он показал на ряды лампочек. — А это индикаторы поступления забортной воды, видите — красные и зеленые. В наше время эта система называлась «рождественская елка», — добавил он с улыбкой.

— Она и сейчас так называется, — сказал Уильямс и по знаку адмирала повел гостей дальше.

Миновав склоненных над приборами матросов, они оказались перед гальюном, подобно которому Брент еще не видел. Задняя стена этой стальной каморки повторяла изгиб корпуса и была буквально усеяна россыпью кранов и вентилей. Заметив, как Бернштейн в недоумении широко раскрыл глаза, негр улыбнулся:

— Да, у нас так. Повернете не то колесико — и дерьмо зальет и верхнюю переборку, и палубу, и все вокруг ярдов на десять.

— Позвольте, а зачем здесь огнетушитель? — воскликнул Бернштейн, разглядывая висевший на переборке у гальюна красный цилиндр с обычным воронкоообразным наконечником и черными буквами «Двуокись углерода» на боку.

— Видите ли, полковник, наш кок иногда готовит мексиканские блюда, а от них кое у кого, сами понимаете… — очень серьезно принялся объяснять Уильямс.

Общий смех не дал ему договорить, Бернштейн, покраснев, растерянно оглянулся по сторонам и наконец тоже рассмеялся, хотя Брент не был уверен, что он оценил и понял смысл шутки.

Шагнув через высокий комингс водонепроницаемой переборки, они оказались в коридоре, стены которого поблескивали нержавеющей сталью, а по обе стороны тянулись ряды задернутых портьерами дверей. На официальном языке этот осек назывался «жилым помещением офицерского состава».

— Я не вижу аккумуляторных батарей, — не унимался любознательный Бернштейн.

— Вы проходите над ними, — объяснил Уильямс. — Носовые батареи как раз в этом месте под палубой.

— Если память мне не изменяет, сто двадцать шесть элементов на носу и столько же в кормовых батареях? — уточнил Аллен.

— У вас отличная память, сэр, — кивнул Уильямс. — Шесть рядов по двадцати одному элементу в каждом. Ширина — двадцать один дюйм, длина — пятнадцать, высота — сорок пять. Каждый весит тысячу шестьсот пятьдесят фунтов.

— Однако! — присвистнул Бернштейн.

— Да, полковник, — сказал Аллен. — Лодка — вещь увесистая.

Уильямс, подойдя к двери, отдернул портьеру, и они вошли в кают-компанию — небольшое, футов десять на двенадцать, помещение с привинченным посередине столом, окруженным — ради экономии места — не стульями, а скамейками и встроенным в стальную стену над раковиной умывальника маленьким холодильником. Задернутый портьерой выход вел на камбуз. Над умывальником висели два шкафа, и на маленьком письменном столике лежало несколько экземпляров «Спорте Иллюстрейтед». На верхней переборке, как всегда расчерченной на сектора проводами, кабелями, трубами, висели динамик, бездействующий вентилятор и две лампы.

Вытянувшись, их появления ожидали два офицера. Первый, среднего роста старший лейтенант лет тридцати, шагнул вперед. Его отливающие серебром белокурые волосы напомнили Бренту морской песок под утренним солнцем, сине-зеленые глаза смотрели умно и приветливо.

— Старший механик Брукс Данлэп, — представился он и ответил на рукопожатие адмирала.

Дошла очередь до Брента, и он, пожимая крепкую загрубелую ладонь механика, увидел, что рукав его робы вымазан маслом. Когда Данлэп улыбался, от углов рта и глаз по лицу, в которое навсегда, казалось, въелись копоть и сажа, разбегались длинные светлые морщинки, и становилось видно, что он старше, чем выглядит. Он весь пропах дизельным топливом, металлом и растворителем, и ногти у него были черные. Брент почему-то сразу почувствовал к нему доверие: весь вид этого человека говорил о том, что он настоящий мастер своего дела, привязанный к машинам и механизмам сильнее, чем к людям.

Второму офицеру — длинному и гибкому, как хлыст, лейтенанту — было на вид чуть за двадцать. Сразу бросался в глаза длинный крючковатый нос, казавшийся еще больше на узком лице со впалыми щеками и острым подбородком. Пожимая ему руку — сильную, хоть и состоящую словно из одних костей, — Брент взглянул в его темно-карие живые глаза.

— Лейтенант Чарли Каденбах, — произнес он высоким и тонким голосом. — Штурман.

По знаку адмирала все разместились за столом.

— Скажите, джентльмены, — сказал он, окинув взглядом старожилов лодки, — есть ли у вас какое-либо представление о «Блэкфине»?

За всех троих ответил старший помощник:

— Мы все прошли курс переподготовки на «Файфере».

— «Файфер» — того же класса? «Гато»?

— Так точно. Прошли полный курс — и живучесть, и вооружение, и все прочее знаем назубок.

— И в море выходили?

— А как же! Все, кто сейчас на борту, участвовали в ходовых испытаниях.

— Отлично, — с явным облегчением произнес адмирал.

— Для нас большая честь, сэр, служить вместе с вами, — сказал Данлэп. — Мы наслышаны о подвигах «Йонаги», который сражается за всех нас.

Аллен в знак благодарности учтиво наклонил голову.

— И про вас наслышаны, мистер Росс, — продолжал механик. — Знаем, что вас называют «янки-самурай».

— Он и в футбол играет — залюбуешься, — чуть сощурясь, сказал Уильямс.

Бренту почудилась тень насмешки в этих словах.

— Играл, было дело. Многих защитников проутюжил: на заду, наверно, и сейчас еще видны отметины от моих бутсов, — сказал он, бросив взгляд прямо на чернокожего лейтенанта.

Тот выпрямился так резко, словно его кольнули в шею.

Аллен не дал ссоре разгореться:

— Сколько у вас людей?

Уильямс медленно, словно нехотя, перевел глаза с Брента на адмирала:

— Тридцать два, сэр.

— Ну и мы привезли сюда команду из тридцати одного опытного подводника. Правда, на лодках этого класса никто из них не плавал. Нужно еще человек десять — пятнадцать. И нас, офицеров, всего пятеро. — Он побарабанил по столу. — Еще бы четверых, самое малое.

— Завтра прибудут десять добровольцев, отобранных для службы у нас. Среди них — трое офицеров.

— Всего трое?

— Да, сэр, к сожалению, всего трое.

— Что ж, делать нечего. Но хоть опытные, по крайней мере?

— Не знаю, сэр. ЦРУ сообщило мне только цифры.

Аллен взглянул на старшего механика:

— Ну, а в каком состоянии машинное отделение?

— Мы, господин адмирал, четырежды проводили швартовные испытания. Машины — в полном порядке. — Данлэп для пущей выразительности сложил большой и указательный пальцы колечком. — Энергию нам пока подают с берега, вспомогательные механизмы — в рабочем режиме. Люди у меня отличные, но не хватает рук для обслуживания трех силовых установок.

— Да-да, — нетерпеливо перебил адмирал. — Мы вам доставили двенадцать машинистов. — Он обернулся к Уильямсу. — Через недельку хотелось бы провести ходовые испытания.

Тот в раздумье поскреб подбородок:

— Постараемся, сэр… Вопрос в людях.

— Судостроители вам помогали?

— Не то слово, сэр! Четверо инженеров на всякий случай остались пока здесь. Живут в отеле. Двое из них — давно на пенсии, они когда-то конструировали и строили эту самую лодку. Бесценные люди! Настоящие профессионалы.

— Славно. — Адмирал потер руки. — Ну-с, как с вооружением и боезапасом?

— Торпеды и снаряды сложили пока в пакгауз в конце пирса, — ответил Каденбах. — Лодка сейчас без вооружения, если не считать пулеметов.

— Славно, — повторил Аллен и глянул в сторону камбуза. — Ну, как грузили продовольствие, я видел.

— Камбуз действует, сэр, — сказал Уильямс и сейчас же спохватился: — Виноват, я вам ничего не предложил! Может быть, кто-нибудь хочет сэндвич? Кофе, джентльмены? — Он указал на шкаф. — Чего-нибудь покрепче? К примеру, хайболл?

— У вас есть спиртное? — со зловещими огоньками в глазах спросил адмирал.

— Ну да. Конечно, — Уильямс явно не понимал, чем вызвана такая перемена тона.

— Вылить за борт! Все! Немедленно!

— Пабло! — позвал Уильямс. — Пабло Фортуно!

Раздвижная дверь на камбуз отъехала в сторону, и в кают-компании появился приземистый смуглый человек с широкими приплюснутыми ноздрями и толстыми вывороченными губами, выдававшими в нем уроженца южнотихоокеанских островов. Волосы у него были черными, как тушь, лицо побито оспой, а над ремнем белых брюк нависало, как у большинства коков, солидное брюхо. На лице у него застыло тревожно-смущенное выражение, а руки он заламывал не хуже домохозяйки, которую муж уличает в неверности. Было ясно, что он подслушивал под дверью.

— Весь запас спиртного — за борт! — сказал Уильямс.

— Все до последней капли, — добавил Аллен. — Если я найду хоть каплю — пойдете под трибунал.

— Есть, сэр!

Фортуно отпер шкаф и со звоном сгреб в охапку полдюжины бутылок. Брент заметил среди них «Джонни Уолкера» с черной этикеткой и невольно сглотнул слюну. Кок сложил бутылки в сумку и вышел.

— Отныне и впредь на «Блэкфине», находится ли лодка в порту или в море, я устанавливаю «сухой закон». — Аллен быстрыми резкими движениями перемещал глаза с одного офицера на другого. — Ясно?

— Есть, ясно, господин адмирал! — в один голос ответили они.

Брент был удивлен: адмирал Аллен открывался ему с неожиданной стороны.

Пальцы адмирала принялись чертить по столу замысловатый узор: гнев его улетучился так же стремительно, как и возник.

— Теперь к делу. Послезавтра, во вторник, в десять утра лейтенант Брент Росс, полковник Ирвинг Бернштейн и я должны быть в ООН, где нам предстоит встреча с представителями некоторых ближневосточных организаций. — Пальцы замерли и сжались в кулак. — Лейтенант Уильямс, вы — старший офицер. Обдумайте и изложите, как и с чего именно целесообразней начать обучение новичков. Завтра в восемь ноль-ноль надо приступать. Будем тренировать «погружение — всплытие», пока не доведем их действия до полного автоматизма. — Он пристукнул по столу для пущей выразительности. — Чтобы ночью разбуди — знали, что крутить и в какую сторону. Может быть, через неделю удастся попробовать первый выход.

— Есть, сэр, — сказал Уильямс, радуясь, что гроза миновала.

— Вопросы?

Наступила тишина, нарушаемая только жужжанием вентилятора над головой.

Бернштейн, кивнув на целую мозаику разноцветных флажков на переборке за спиной Данлэпа, спросил:

— Что это за выставка?

— Это? Это вклад «Блэкфина» в победу над врагом во Второй мировой. Тридцать восемь потопленных транспортов. А эти кормовые флаги означают, что лодка пустила на дно пять боевых кораблей.

— А что это за мультдельфинчик, пускающий из-под плавника торпеду?

— То поколение выросло на Диснее, — улыбнулся Данлэп. — Эмблема нашего корабля.

— Паровоз… Кран… Грузовики… Звездочки… — не унимался полковник. — Объясните, пожалуйста. И еще вот этот флаг и этот вымпел — вон там, наверху.

— Восемь звездочек означают, что лодка восемь раз выходила в боевое патрулирование. Сине-красно-желтый вымпел дается тем кораблям, которые удостоились благодарности президента. Флажками с белой серединой отмечены поврежденные, но оставшиеся на плаву суда. Ну, а паровоз, кран и грузовики лодка уничтожила, когда ворвалась в гавань Минами-Дайто и обстреляла город.

— Господи Боже, — сказал израильтянин. — «Обстреляла город». Так. Ну, а это что такое? Вроде бы французский флаг?

— Совершенно верно. Французский. «Блэкфин» потопил вишистский эсминец недалеко от берегов Индокитая.

— Вы все помните, хоть и не воевали.

Данлэп и Уильямс рассмеялись.

— «Блэкфин» воевал.

— Историческое судно, — без улыбки сказал Бернштейн.

Уильямс кивнул в знак согласия:

— «Блэкфин» был спущен на воду в ноябре сорок первого года — вовремя подгадал, правда? Патрулировал в Японском море. Общий тоннаж потопленных судов — сто пятьдесят тысяч тонн. Благодарность президента была вынесена за рейд на Митами-Дайтио. В сорок седьмом лодку исключили из боевого состава флота и определили в резервную группу, базировавшуюся в Нью-Лондоне. — Он улыбнулся. — Однако пришел пятьдесят первый год, принес с собой корейскую войну, и наша красавица, хоть и была уже не первой свежести, опять стала нарасхват. Высаживала «коммандос» в тылу у северокорейцев. В пятьдесят четвертом опять списали в резерв, а в шестидесятом ее перевели в Сиэтл и превратили в учебное судно резерва ВМС. Ну, а потом ее решено было отправить на переплавку.

— Не может быть! — воскликнул Бернштейн.

— Да-да. Решили, что старушка никуда уже не годится, и прямая дорога ей — под автоген, а потом — в печь, а потом из гордости нашего флота понаделали бы шпилек и бритвенных лезвий.

— Но до этого не дошло?

— К счастью, вступились старые подводники, скинулись, помогла Лига ветеранов ВМС, лодку выкупили и отправили на вечную стоянку в нью-йоркскую гавань. «Блэкфин» стал мемориалом.

— Вот это карьера! — сказал Бернштейн, поглаживая бородку.

— Да, джентльмены, мы с вами служим на славном боевом корабле и должны быть достойны его, — с неожиданным пафосом произнес адмирал.

— Верно! Верно! — вскричали все хором, а Брент подумал: «Фудзита номер два».

— Тут у нас возникает одна сложность, господин адмирал, — помявшись, сказал Уильямс. — Офицерские каюты, не готовы и еще несколько дней для житья годиться не будут: проводку меняем и всякое такое… — Он показал на своих офицеров. — Мы со штурманом и механиком ночуем в старшинском кубрике.

— Нам заказали номера в гостинице неподалеку, — сказал Аллен. — «Оукмонт».

Трое старожилов многозначительно переглянулись, а потом механик осторожно сказал:

— Виноват, сэр, но хочу предупредить: это далеко не «Уолдорф-Астория».

— Знаю. Но она близко, а прочее неважно. — Задумчиво подергав себя за ухо, адмирал повернулся к Уильямсу: — Как командир, я бы предпочел остаться на борту. Вы бы не согласились со мной поменяться?

— Но, сэр… старшинский кубрик… сами понимаете, это не очень удобное место…

— Мистер Уильямс, — прервал его Аллен. — Я вас прошу со мной поменяться.

— Есть поменяться, — уступил тот. — Пойду соберу свое барахло.

— Вот и отлично. С этим покончено. Теперь, джентльмены, совершим небольшую экскурсию. — Он обвел глазами старшего помощника, штурмана и механика. — Осмотрим все — от перископа до днища.

— Есть, сэр! — все трое поднялись.

Во главе с Уильямсом они двинулись к носовому торпедному отсеку. Люки всех шести торпедных аппаратов, сгруппированных по три, были открыты, и видно было их поблескивающее полированным металлом нутро диаметром двадцать один дюйм, над которым росли настоящие джунгли проводов, клапанов, рычагов, пружин, тумблеров, регуляторов и стоперов. Трое матросов-торпедистов, надраивавших нержавеющую сталь молдингов, оторвались от своего занятия и стали «смирно».

— Вольно! Продолжать! — скомандовал Аллен, и матросы, заметно смущаясь присутствием начальства, снова взялись за дело.

Адмирал показал Бернштейну на стальные ролики, шедшие вдоль зарядных желобов под стеллажами, приваренными к обоим бортам лодки.

— Вот здесь они, торпеды, и хранятся, а в аппараты их заряжают вручную с помощью этих роликов, а потом досылают прибойниками.

Полковник долго разглядывал аппараты:

— И как же происходит залп?

Аллен кивнул Уильямсу, и тот показал на укрепленный между двумя стеллажами пульт с шестью стеклянными окошечками и шестью тумблерами:

— Управление стрельбой идет с командного поста. Видите, это пульт управления пуском. Точно такой же — на КП. Если электрическая цепь разомкнута — а это иногда случается — торпедист производит пуск вручную, отжимая вот этот соленоид и открывая вот эти клапаны — они так и называются: «боевые клапаны системы стрельбы».

Аллен покивал:

— На «Гроупере», где я плавал, было немного не так.

— Разумеется, сэр. В пятьдесят первом на нашей лодке установили новые цепи управления огнем. Вы сами знаете: нет двух одинаковых кораблей.

— Верно, верно, — сказал Аллен и повернулся к механику: — Ну, показывайте ваши владения, мистер Данлэп.

— Есть, сэр, — Данлэп направился в корму, а трое торпедистов вздохнули с облегчением.

Следом за механиком через водонепроницаемые двери они вернулись в центральный пост, а оттуда прошли в пост энергетики, где при их появлении члены экипажа, склоненные над приборами и панелями, вытянулись. Марк Аллен улыбался, приветственно кивал, повторяя: «Вольно, вольно, продолжать».

Уильямс, став посередине отсека, указал на приборную панель не меньше восьми футов длиной:

— Пульт управления. А это два машинных телеграфа для, так сказать, выносного, дистанционного управления двигателями.

Снова водонепроницаемая переборка — и они прошли через радиорубку и камбуз, который по размерам был не больше стенного шкафа: там хлопотал над сандвичами и кофе Пабло Фортуно. Брент Росс в очередной раз удивился тому, как продуманно все размещено здесь: ни один квадратный дюйм площади не пропадает впустую. Они миновали матросский кубрик с подвесными койками, убранными и пристегнутыми к стенам, так что центр отсека оставался свободным, и вошли в носовое машинное отделение. Два огромных двигателя «Фэрбенкс-Морзе» оставляли узкий проход посередине, на покрытом листами гофрированной стали полу лежали инструменты, и четверо машинистов возились над шестнадцатицилиндровым двигателем. Процедура «смирно! — вольно! — продолжать» повторилась.

— ПЛАРБ по сравнению с этим — просто стадион, — пробормотал Брент.

Брукс Данлэп показал в сторону кормы:

— Каждый из двигателей подключен к генератору, по правому и левому борту одинаковые установки, а там, на носу, — видите решетчатый люк? — один из дополнительных дизелей, подключенных к еще одному генератору, он у вас под ногами, — механик притопнул подошвой. — Под правым двигателем стоят два компрессорных опреснителя. Да, мистер Росс, по комфорту нам за «Лафайеттами» не угнаться: душ — не чаще раза в неделю. Так что скажите спасибо, если ваша вахта на мостике совпадет с хорошим ливнем.

— А там что? — осведомился Бернштейн, показывая на корму.

— Кормовое машинное отделение и кормовой торпедный отсек. Прошу за мной.

— Нет. Пока прервем нашу экскурсию, — сказал адмирал. — Полковник Бернштейн, Росс, Уильямс, вам пора в гостиницу. Но вас, — обратился он к негру, — я задержу еще на пять минут.

— Есть, сэр.

Офицеры тронулись в обратный путь в кают-компанию.

Брент, заметив у ворот дока будку телефона, ринулся туда, а Бернштейн тактично остался в отдалении ждать Уильямса. Брент набрал номер Дэйл, и она сняла трубку в ту же минуту.

— О Брент, как приятно слышать твой голос.

— А мне — твой, — сказал он и принялся объяснять, что уже прибыл к новому месту службы, совсем забыв, что Дэйл имеет к его назначению на «Блэкфин» самое прямое отношение.

— Да я знаю, знаю! Я ждала твоего звонка. Скажи лучше, когда мы увидимся.

— Мы «без берега».

— Вот, тебе на!

— Поселили нас в «Оукмонте».

— В этом клоповнике?

— Твое ЦРУ расщедрилось.

— Ну, я тут ни при чем. Я знаю, где этот, с позволения сказать, отель. Недалеко от Шестьдесят восьмой улицы.

— Мне это ни о чем не говорит.

— На углу Двадцать третьей и Вест. Это за пределами базы. Так что ты уже на «берегу». Почему же мы не можем увидеться?

От звука ее голоса, от мысли, что она сейчас одна, Брента опахнуло жаром, и он ощутил такое знакомое желание, но стиснул зубы и покачал головой, словно Дэйл могла это видеть:

— Извини, Дэйл… Это было бы непорядочно по отношению ко всем детальным: они-то заперты на лодке или в бараках на базе. Я не чувствую себя вправе…

— Я — сотрудник ЦРУ!

— Знаю. И тем не менее…

— Но как же нам тогда встретиться? — с печалью и тревогой спросила она.

— Не знаю, — изменившимся от досады голосом сказал Брент. Он на мгновение задумался: — Завтра стою вахту, а в четверг мы должны быть в ООН.

— В четверг? Черт, в четверг я — в Лэнгли, у начальства. А что тебе понадобилось в ООН?

— Люди из Организации Освобождения Палестины желают встретиться с представителями адмирала Фудзиты.

— Убийцы! Кровавые подонки! Только они будут?

— Не знаю, Дэйл, — он саданул кулаком по монетоприемнику. — В пятницу вечером, а? Постараюсь выцарапать увольнительную. Как насчет пятницы?

— Хорошо! Хорошо, Брент! Приходи ко мне, я что-нибудь приготовлю повкуснее, поужинаем вдвоем…

Снова Брент стал переминаться с ноги на ногу, охваченный зудом нетерпения.

— В «холодильник»?

Она рассмеялась.

— Вот именно. Адрес у тебя есть. Это недалеко от твоей мерзкой гостиницы. Знаешь, — сказала она, чуть понизив голос, словно бы для того, чтобы тон соответствовал зловещему смыслу слов, — ходят слухи, что твой друг Кеннет — тоже здесь.

Брент почувствовал, как чаще забилось у него сердце, запульсировала жилка на шее:

— Розенкранц? — Дэйл Макинтайр, похоже, знала все.

— Да. Он вербует летчиков-наемников. Кроме того, Каддафи поручил ему встретиться без лишней огласки с иранскими и иракскими дипломатами.

— Ты, пожалуйста, держи меня в курсе, Дэйл. У меня с этим человеком свои счеты.

— Знаю. Хорошо. А про аятоллу ты не слышал? — Брент молчал. — Про Хомейни? Стало известно — опять же, это слухи, — будто бы он намерен прекратить войну с Ираком и примкнуть к джихаду против Израиля и «Йонаги».

— Боже, сто миллионов фанатичных мусульман!..

— Я думаю, этим и объясняется появление Розенкранца в Нью-Йорке: он будет встречаться с представителями Садата и Хомейни в ООН.

— Чушь какая-то.

— Нет, это не чушь: разве ты не знаешь арабов? Они ни за что не поедут на переговоры в столицу враждебного государства. И персы — тоже. А если устроить встречу здесь или где-нибудь в Женеве, можно сохранить лицо.

— Да нет, я говорю «чушь» потому, что Розенкранц — летчик, истребитель, убийца… Из него дипломат — как из меня балерина.

— Ты его недооцениваешь, Брент. Он принял ислам и стал чуть ли не первым человеком у Каддафи. На нем замыкается вся истребительная авиация. Каддафи доверяет ему больше, чем своим генералам.

Брент в сердцах стукнул кулаком по аппарату так, что тот звякнул.

— Эй! Алло! Ты здесь?

— Да! Я здесь и я очень хочу тебя видеть.

— В пятницу вечером, Брент.

— Если не будет складываться, я позвоню.

— Сделай так, чтобы сложилось.

— Сделаю. Постараюсь. — Брент видел, что к нему уже приближаются Уильямс и Бернштейн. — Мне пора идти.

— Я соскучилась, Брент. Я все время о тебе думаю.

— А я — о тебе.

— В пятницу.

— В пятницу, даже если мне придется удрать с лодки. К черту войну, и ООН — туда же.

Они одновременно и неохотно повесили трубки.

Отель «Оукмонт», судя по всему, был построен на рубеже веков и тогда же забыт: казалось, в него с тех самых пор не ступала нога маляра, плотника, паркетчика и — как Брент убедился чуть позже — водопроводчика. Семнадцатиэтажное здание было сложено из необожженного кирпича и так просело, что засохшая полоска раствора между рядами кладки представляла собой волнообразную линию, будто Нью-Йорк стоит в сейсмоопасной зоне.

— О Господи! — сказал Брент, входя в обшарпанный холл. — Какая седая старина! Не удивлюсь, когда выяснится, что здесь останавливался Джордж Вашингтон.

— Вэлли-Форж показался бы дворцом рядом с этим, — фыркнул Уильямс.

Они прошли мимо нескольких ветхих и колченогих кожаных диванов, два из которых были заняты крепко спавшими личностями весьма подозрительного вида. К вытянутой ноге одной личности была привязана тележка из супермаркета, наполненная разнообразным старым хламом.

— У нас такого нет, — сказал потрясенный Бернштейн.

— Неустанно твердим самим себе и всему миру: «Мы — богатейшая страна», а таких бродяг — тысячи в одном Нью-Йорке, — с горечью сказал Уильямс, направляясь к стойке портье. — Никакой сегрегации, — саркастически добавил он, заметив, что один из спящих оборванцев — негр.

Стали искать ночного портье, и Брент наконец обнаружил его за допотопным коммутатором — он рассматривал замусоленный номер иллюстрированного журнала и потягивал вино. Бутылка дешевого бургундского стояла перед ним на столе. Уильямс хлопнул ладонью по стойке, и портье — плешивый и истощенный старик, заменивший, похоже, все нужные организму питательные вещества одной винной глюкозой, — поднял голову, вскочил и с заискивающей улыбкой поспешил на зов. У него было нездорово бледное, словно измятое, лицо в морщинах, воспаленные белки глаз в кровяных прожилках, сутулая спина.

— Добрый вечер, джентльмены, — дохнув густым винным перегаром, сипло произнес он с неожиданно интеллигентной интонацией. — Вы решили почтить наш отель своим вниманием?

— Да. Решили почтить. У нас заказаны три номера на фамилию «Аллен».

Портье принялся водить пальцем по строчкам регистрационной книги:

— Вот, нашел! Для мистера Марка Аллена… Вот… «Профайл Боут Уоркс» забронировало два номера.

— Три, — сказал Уильямс.

Старик испуганно поглядел на него:

— Заказаны один двухместный номер и один одноместный рядом, — голос его дрожал. — Простите, сэр. Больше свободных мест у нас нет. Еще раз простите. Мне очень, очень жаль, что вышло такое недоразумение.

Уильямс взглянул на Брента:

— Что ж, делать нечего: полковник, как старший по званию, займет одиночный, а тебе уж придется терпеть мое общество. Согласен?

Бернштейн и Брент кивнули, подхватили свои ранцы и следом за Уильямсом направились к лифту, выглядевшему точь-в-точь как клетка для канарейки футов шести ростом.

— «Свободных мест нет», — передразнил израильтянин.

— Можно подумать, весь бомонд сюда слетелся, — поддержал его Брент.

— Почище «Хилтона», — сказал Уильямс, открывая стальную решетчатую дверь.

Все молча вошли в лифт.

В просторном номере с двумя большими окнами стояли две застеленные кровати и прикроватный столик красного дерева с массивной лампой под гигантским абажуром, похожим на дамскую шляпу, модную в весенний сезон 1909 года. Выключатели были круглые и не нажимались, а поворачивались. Широкие шашки дубового паркета посередине комнаты были закрыты истертым ковров. В большой ванной комнате стояли умывальник с двумя облупленными кранами и ванна викторианской эпохи — исполинских размеров и на четырех чугунных ногах. Бачок унитаза — чудо инженерной мысли прошлого века — находился вверху, и от него спускалась цепочка с массивной ручкой. Когда Брент дернул за нее, поток воды хлынул с таким напором, что стены уборной заходили ходуном. Незамедлительно выяснилось, что дверь ванной не запирается, и все вообще было покореженное, изношенное, покосившееся, шаткое — ни одного прямого угла.

— Наконец-то мы дома, — сказал Уильямс, швыряя на кровать свой тощий ранец.

— Видали мы дома и получше, — мрачно отозвался Брент.

— Ты есть хочешь?

— Вроде бы нет. В самолете кормили, а вернее — недотравили какой-то гадостью.

Уильямс кивнул:

— Я тоже успел перекусить как раз перед вашим появлением. — Он полез в ранец и выудил оттуда полдюжины сандвичей. — Пабло Фортуне позаботился. Думаю, это лучше, чем искать какую-нибудь забегаловку по соседству. Тем более что адмирал перевел нас, можно сказать, на казарменное положение.

Эти слова болезненно напомнили Бренту недавний разговор с Дэйл.

— Но я припас кое-что, чтобы было не так скучно, — плутовато улыбнулся негр и достал бутылку «Хейг энд Хейг», а когда Брент удивленно поднял брови, пояснил: — Адмирал велел вылить все спиртное за борт?

— Я его понял именно в этом смысле, — рассмеялся Брент.

— Но он, конечно, имел в виду все, что имелось в кают-компании. А это — из моего холодильника.

Смеясь, они подошли к окну, перед которым стоял стол с графином и двумя стаканами. Наполнив их до половины, Уильямс сказал:

— Схожу позову полковника, — и в голосе его прозвучала сердечность, о которой Брент даже не подозревал.

Но он покачал головой:

— Не стоит. Он сказал, что валится с ног от усталости и сейчас же ляжет спать.

— Ладно. За «Блэкфин»! Зови меня Реджи.

— За «Блэкфин»! — он поднял свой стакан и выпил. — Я совсем не знаю этот тип — «эскадренная лодка».

— Ты специалист по связи, кажется?

— Считаюсь.

— А в курсе насчет переговоров в духе «гласности»?

Брент пожал плечами:

— Только то, что доходило до «Йонаги».

Уильямс допил и сейчас же налил еще:

— Но про новую русскую игрушку ты слышал — бомбомет, который кидает глубинные бомбы на шесть тысяч метров?

— Слышал, — кивнул Брент. — Шестиствольная пусковая установка, бьет трехсотмиллиметровыми на шесть тысяч метров перед кораблем.

— Верно. Форменная зверюга: автоматическое перезаряжение, каждая бомба — по четыреста фунтов. Не знаешь, нам придется иметь с ней дело?

— Нет, Реджи. В Женеве договорились исключить все русские бомбометные системы, так же как и самонаводящуюся торпеду «533».

Уильямс вздохнул, выпил, покатал по дну стакана кубик льда:

— Это хорошо. У «Блэкфина» не было бы шансов увернуться от нее — активное и пассивное самонаведение плюс провода… — Он пристукнул стаканом о стол и допил виски.

Брент последовал его примеру, удивляясь, куда это он так гонит:

— Гидролокатор и шестисотфунтовые глубинные бомбы с гидростатическими взрывателями — вот и все, Реджи, что нам грозит по Женевским соглашениям.

— И этого хватит: одна бомба в четырнадцати футах от нас — и все! Капут! — Он развел руками, подняв ладони кверху. Брент почувствовал, как побежали по спине мурашки, и сделал большой глоток. — Как ты считаешь, будут «иваны» соблюдать договоренности?

— По части выполнения обещаний они слабоваты. Но штука в том, что русские очень неохотно дают свои новейшие разработки кому бы то ни было. Обожглись во время «шестидневной войны», когда израильтянам достались сотни целехоньких танков, целые дивизионы ракет «земля — воздух» и системы управления огнем, которые русские поставили египтянам. Большая часть электроники прямиком пошла в Пентагон. Такой ошибки они решили впредь не повторять.

Он снова наполнил стаканы. Брент почувствовал, как плавно закружились стены комнаты. Тряхнул головой и сделал еще глоток. Наконец-то он смог выпить и расслабиться, сбросить напряжение, не отпускавшее его целую неделю. А Реджи Уильямс оказался отличным малым, и напрасно ему мерещилась какая-то враждебность с его стороны. Все смылось «Хейгом». Брент выпил еще, хотя понимал, что и так перебрал, и снова все поплыло перед глазами. Он резко поднялся, допил то, что оставалось в стакане, сказал:

— Устал чего-то… Брошу кости, — и, неверными шагами дойдя до кровати, рухнул на спину.

Уильямс продолжал пить и говорил без умолку, хотя язык у него уже заплетался.

— Надо будет нам с тобой как-нибудь сыграть…

— Сыграем, Реджи. Наберем две команды из экипажа «Блэкфина» и сыграем.

Уильямс одобрительно замычал, опрокинул стакан, но не удержал его в руке — тот со звоном покатился по столу, упал на пол и разбился. Негр тяжело поднялся, пошатываясь, дошел до кровати и повалился на нее.

— Слушай, ты как… насчет того, что ночуешь в одной комнате с черномазым, а?

Брент рассмеялся:

— Долго же ты крепился, старина.

— Хочешь сказать — это избитая тема?

— Еще бы.

— Тогда ответь, кто я, по-твоему, такой?

— Ты — старший помощник командира ПЛ «Блэкфин», мой непосредственный начальник и, как выясняется, порядочная зануда.

Уильямс фыркнул:

— Ага, учтем. Ну, а ты, Брент Росс, — самодовольная скотина и слишком много о себе понимаешь.

Брент, пребывавший от выпитого в необыкновенно умиротворенном и благодушном настроении и уже уплывавший в дремоту, нашел, что определение это очень забавно. Он расхохотался так, что затряслась кровать.

— Тебе, значит, смешно то, что я говорю?

— Ну чего ты привязался ко мне, Реджи? Видишь, человек выпил и отдыхает. Проспимся — выясним отношения.

— «Привязался»! Рассказать тебе, как привязываются по-настоящему — в том квартале Лос-Анджелеса, откуда я родом?

— Вряд ли я услышу что-нибудь новенькое. Но если тебе так неймется — давай. Что с тобой делать?!

Уильямс, пропустив мимо ушей иронию, начал рассказывать. Брент слушал его с улыбкой, время от времени засыпал и даже довольно крепко, а потом вновь просыпался от звука его голоса.

— Я родился в Уоттсе — это юг Лос-Анджелеса…

— Знаю… — сонно ответил Брент. — Бывал я там.

— Да неужели? Отчаянный малый.

— Хотел осмотреть достопримечательности, вот и пошел. Никто меня не тронул.

— Вырос большой, потому и не тронули.

— Большим, конечно, легче.

Уильямс продолжал, обращаясь к растрескавшемуся потолку:

— Кто был мой отец — не знаю. А мать звали Латанья Уильямс, она никогда не была замужем…

Брент хотел было что-то сказать, но язык не ворочался во рту и губы отказывались выговаривать слова, все тело налилось приятной тяжестью, мышцы расслабились, и даже жесткий матрас показался упругим и ласкал его, словно нежная рука Дэйл. Он молча лежал и слушал.

Уильямс напряженным, запинающимся голосом рассказывал свою историю. Маленькая, тесная квартирка, жизнь на пособие, день и ночь орущий телевизор, вечная нехватка еды, заплаты на локтях и коленях… Старшие братья, Кларенс и Родни, подросли, бросили школу, связались с уличными хулиганами… Большие деньги, неизвестно откуда взявшиеся… Слезы матери, ее вечная тревога… Потом, когда Реджи исполнилось двенадцать, Кларенса убили — изрешетили пулями. «Поговаривали, что это из-за наркотиков: с кем-то не поделился».

Больше он ничего не знал. Наркотики — и все. Даже в приготовительных классах его сверстники говорили о героине, крэке, кокаине, а кое-кто и пробовал. В шестнадцать лет арестовали Родни — «по обвинению в сбыте наркотиков» — и увезли куда-то. Мать была в отчаянии. Все надежды она связывала теперь со своим младшим. Реджи к тринадцати годам вымахал на шесть футов, отлично учился, был многообещающим спортсменом.

Через год вернулся из колонии Родни, а еще через год — ему уже было восемнадцать — сел во «взрослую» тюрьму. «Расквитался за Кларенса», — объяснил он убитой горем матери.

А у нее теперь был один свет в окошке — Реджи. Он сторонился дурных компаний, не водился с хулиганьем, не курил и не пил, не говоря уж о наркотиках, одну за другой завоевывал награды и был даже признан «Лучшим игроком года». Окончив школу, он выбрал Калифорнийский университет из-за его репутации и близости к дому.

Море. Он всегда любил его, но до тринадцати лет в глаза не видел, хотя жил в каких-то двадцати милях от побережья. Откуда же взялась эта тяга? Подействовали старые ленты Эррола Флинна, которые крутили по телевизору? Может быть. Широкое, бескрайнее, свободное, играющее яркими красками цветной пленки — море, где паренек из трущоб сможет дышать полной грудью и почувствовать себя человеком.

И вот появилась возможность плавать. Через полгода после получения диплома инженера-электрика он поступил на флот и получил первое офицерское звание… Служба, высокое жалованье, дом, который он купил матери в западной части Лос-Анджелеса — на Болдуин Хиллз.

Брент вдруг очнулся, выплыл из дремотного полузабытья… Что-то тут не сходилось… Минуту он раздумывал, поигрывая желваками на скулах, потом заговорил:

— Ты хотел получить море, свободу, простор, свежий воздух… — И захохотал так, что заныли брюшные мышцы: — И ты… ты пошел в подплав?! На «Блэкфин»? Ой, не могу!.. Ха-ха-ха! Реджи, ты меня уморишь! Морской свежести ему захотелось — а получил смесь дизельного масла, пота, а в погруженном состоянии еще и дерьмом из гальюна несет. Ну, ты даешь!

— Смешно тебе?

— Конечно, смешно!

— Ты — белый, тебе никогда этого не понять.

— Да брось ты!

— Дерьмо меня не пугает — думаешь, мало меня им поливали из-за того, что я — черный?

— Думаю мало. В тебе шесть футов росту, двести двадцать фунтов весу — люди вежливы с теми, у кого такие габариты.

— Не шесть, а шесть и один, и не двести двадцать, а двести тридцать.

— Тем более. Так что не надо: ты сам распорядился своей жизнью.

Уильямс лег на бок и окинул Брента недобрым взглядом:

— Ладно. Когда-нибудь мы еще потолкуем, кто там чем распорядился.

— За мной дело не станет.

Брент знал, что чернокожий моряк собирался выяснить с ним отношения с первой минуты. Хмель и дремоту как рукой сняло: мышцы его напряглись, сердце забилось учащенно. Но Уильямс снова улегся на спину, закинул руки за голову.

Так они лежали и молчали, глядя в потолок, еще довольно долго. Сон не шел к ним.