БАШНЯ МРАКА

(

Перевод с испанского Е. Родзевич)

Появление ребенка на свет было прекрасным, как рождение каждой новой жизни. Роды прошли обычно. Младенца искупали и положили около матери, совсем еще молодой женщины с необыкновенно красивыми глазами и высоким лбом, — Мальчик.

— Мальчик? — устало переспросила мать и заснула глубоким сном.

Вначале ребенок ничем не отличался от других детей. Женщина все больше привязывалась к сыну. Материнство принесло покой ее душе. Она кормила сына на воздухе, и от солнечных лучей грудь ее стала еще более прекрасной и женственной. Но как бы ярок ни был свет, на большие глаза ребенка никогда не наворачивались слезы. Мир отражался в них, как в глубоких чистых озерах. Мать напряженно вглядывалась в эти глаза и всякий раз словно проваливалась в бездну. Она смущенно отводила взгляд — ребенок не отвечал на ее немой вопрос. Темные глаза мальчика были открыты, но, казалось, спали.

Впервые ребенок улыбнулся, услыхав музыку, и с тех пор звуки фортепьяно неизменно вызывали у него радостную улыбку.

У мальчика был тонкий слух. Если отец, на лице которого лежала горькая печать одиночества, направлялся к его колыбели, сын тянул к нему ручонки. В семье малыша боготворили, да и все вокруг были без ума от него. Только мать томилась какой‑то смутной неудовлетворенностью и тревогой. Проводя бессонные ночи у колыбели сына, она в страхе спрашивала себя: «Неужели я люблю его меньше, чем другие матери любят своих детей?»

Мы уже говорили, что у этой женщины был высокий лоб — признак талантливой и страстной натуры. Однако вся ее жизнь была подчинена разуму, она не знала, что такое без'рассудные порывы сердца или трагическая власть плоти. Стыдясь проявлять слишком пылкие чувства, она подавляла в себе все желания. И в любви она подчинялась рассудку, видя высший ее смысл в материнстве. Грустила она или радовалась, глаза ее всегда смотрели прямо, губы улыбались. Внешне она была неизменно спокойна. И это спокойствие, такое полное и невозмутимое, тоже казалось следствием ее рассудочности.

II все же ее часто пугала мысль, что чрезмерная сдержанность не даст ей испытать и беззаветной материнской любви.

Но жизнь решила по — другому.

Очень скоро, теплым солнечным днем, она поняла причину своей тревоги, к которой примешивалась какая‑то неудовлетворенность.

Лежа голышом в саду, малыш слушал доносившуюся из дома музыку и смеялся. Широко открытыми глазами, не мигая, он смотрел на яркое солнце. Мать похолодела от страшной догадки: ее сын не видит! Солнечный свет и прохладная тень для него одно и то же!

Мальчик слеп, он не видит прекрасного, сияющего утра, напоенного музыкой! И только она, эта музыка, может его радовать.

Одиночество отца нарушили стоны отчаяния. И тогда все, словно по молчаливому уговору, стали воспитывать малыша так, чтобы он узнавал мир через иные органы чувств, не подозревая о своей слепоте.

Когда мальчик стал говорить, мать сказала на семейном совете:

— Он не должен знать о своем несчастье. И мы всегда будем помнить об этом. Пусть он думает, что ничем не отличается от других. Слово «свет» не должно для него существовать.

Это был тяжелый разговор. Все сочли намерение матери невыполнимым, но она первая подала пример.

Мальчик жил на своей половине под неусыпным надзором матери. Несмотря на слепоту, он двигался легко и свободно. Он узнавал окружающий мир, как все дети, только об одном он не догадывался: о своей слепоте.

При нем никогда не произносили слова «свет», хотя это было очень трудно.

Настала пора отрочества.

Дом звенел веселыми голосами, был полон запаха цветов. Мальчику подавали изысканные блюда, его окружали вниманием, заботой и лаской. Он вдыхал аромат цветов, Слушал музыку, но глаза его видели мир только во сне.

— Мама, зачем даны человеку глаза?

— Чтобы спать, мой мальчик.

За что он так наказан, за что обречен на вечный мрак?

Как‑то летним днем, когда мальчик прислушивался к плеску ручья, доносившемуся с поля, к нему подошла девочка. Маленькая, хрупкая. Играя, она выбежала из своего сада и теперь стояла перед слепым.

— Какой ты красивый! — сказала она грустно.

Он услышал звонкий детский голосок, и сладкая дрожь пробежала по его телу. Девочка ласково погладила его волосы.

— Ты здесь один? Ты видел, как я подошла? Ой, что я! Ведь ты не видишь!

Незнакомое слово, дважды повторенное девочкой, удивило его.

— Ты меня знаешь? — спросил он взволнованно.

— Конечно. Я много раз видела тебя. Когда моя мама играет на пианино, ты высовываешься из окна и слушаешь.

— Видела? А что значит «видеть»?

Девочка смутилась. Она не знала, как ему ответить.

— Что значит «видеть»? Что значит «видеть»? — пронзенный нестерпимой болью, кричал он. К нему подбежала мать, такая близкая и такая чужая, потому что не могла спасти его от этого кошмара.

— Я не знаю… Я не слепая… Я вижу, вот и все, — сказала девочка.

Мать прижала сына к груди, словно хотела впитать в себя его тоску, его боль.

— Мама! Что значит «видеть»?

О горе! Есть ли у тебя границы?

— Это значит видеть сны, мой мальчик… Видеть сны.