История Сарры, жены Авраама

Альтер Марек

I. Ур

 

 

Женские крови

Локтями Сара отодвинула занавеску, которая служила дверью, и выбежала на середину кирпичной террасы, нависавшей над двором женщин. Было еще темно, но даже в тусклом рассветном свете она увидела кровь на своих руках и закрыла глаза, стараясь сдержать набежавшие слезы.

Ей даже не надо было осматривать свою тунику, чтобы убедиться, что и на тунике были пятна крови. Она чувствовала это своими коленями и бедрами, к которым прилипла влажная туника.

Вот она опять возвращается, эта пронзительная боль. Словно демон проводит когтем по ее бедрам! Она стояла, замерев с полузакрытыми глазами. Боль исчезла так же внезапно, как возникла.

Сара вытянула вперед свои оскверненные руки. Ей бы следовало умолить Инанну, могущественную Властительницу Неба, но ни одно слово не слетало с ее губ. Сара затаила дыхание. Страх, отвращение, неприятие смешались в ее душе.

Минутой раньше она проснулась от боли в животе и, тронув себя между ног, обнаружила свои первые женские крови, которые зарождают жизнь.

Все произошло не так, как ей обещали. Кровь не была похожа ни на росу, ни на мед. Она текла, как из невидимой раны, и в панике ей показалось, что она сейчас истечет кровью, как овца под ножом.

Это была детская глупость, от которой ей стало стыдно, но ей было так страшно, что она вскочила со своей постели и бросилась наружу. Что-то странное, что происходило в ее теле, одним махом затопило все ее детские радости.

Завтра, послезавтра и каждый следующий день и год будут непохожими на ее прежнюю жизнь. Она знала, что ее ждет, что ждет любую девочку, у которой текут женские крови.

Ее служанка Силили и все остальные женщины в доме будут смеяться над ней, будут петь, и танцевать и благодарить Нинту, Повитуху Мира.

Но Сара не испытывала никакой радости. Если бы сейчас это тело не было ее!

Она глубоко вздохнула. Запах ночных огней, плававший в свежем предутреннем воздухе, освежил ее.

Ей было приятно ощущать под ногами прохладу кирпичей. Ни в доме, ни в саду не раздавалось ни звука. Казалось, весь город затаил дыхание перед восходом солнца, еще скрытого за краем мира, хотя его желтые отблески, словно масло, уже разливались на горизонте.

Сара резко повернулась и, отодвинув занавеску, вновь погрузилась в полумрак своей комнаты. Она с трудом различала большую постель, на которой спали Низаба и Лиллу. Не двигаясь, Сара прислушалась к ровному дыханию двух сестер, радуясь тому, что не разбудила их. Наощупь Сара добралась до своей кровати, хотела сесть, но заколебалась.

Она подумала о советах, которые ей дала Силили. Поменять тунику, снять простыню, завернуть в нее влажную солому, взять лежащий у дверей пропитанный нежным маслом клубок шерсти, протереть им ноги, потом взять другие клубки, надушенные эссенцией теребинта, и положить их между ног, чтобы они впитали кровь. Ей достаточно было сделать эти несколько движений, но она не могла заставить себя дотронуться до собственного тела.

Страх уступил место гневу. Почему она должна ждать, пока Низаба и Лиллу обнаружат ее в таком виде и поднимут на ноги весь дом, крича над двором мужчин, что у Сары пошли женские крови?

Это будет самое неприятное из всего случившегося.

Почему эта кровь, текущая между ног, делает ее женщиной? Почему, получив свободу говорить, она должна будет потерять право поступать так, как ей хочется? Ведь теперь ее отец может за несколько серебряных сиклей или за несколько мер ячменя отдать ее незнакомому чужому мужчине, которого она, возможно, будет ненавидеть все оставшиеся ей дни. Почему все должно происходить именно так, а не иначе?

Сара попробовала разобраться в хаосе своих мыслей, вызванных грустью и гневом. Ей следовало бы вспомнить молитвы, которым научила ее Силили, но она их не помнила. Словно демон вынул их из ее сердца и головы. Властительница Луны разгневается и проклянет ее.

Ярость и жажда неповиновения вновь охватили ее. Но ей не хотелось будить Силили. Стоит ей попасть в руки Силили, как все начнется.

Надо бежать. Бежать за пределы стен, которые окружали город, бежать до самой извилины Евфрата, где на десятки узов тянулся лабиринт нижнего города, и расстилались тростниковые заросли, за которыми был другой мир, враждебный и заманчивый. Но у Сары не хватило мужества, и она спряталась в саду засаженном сотнями самых разных деревьев, цветов, овощей, окруженном стеной, которая в некоторых местах выше самых высоких комнат. Она спряталась в кустах тамариска, растущих у самой старой части стены, где солнце, ветер и дождь разрушили высокие кладки кирпичей и превратили их в оранжевую пыль. Когда зацветали огромные султаны тамариска, их розовая листва была видна даже с другого конца города, по которой каждый узнавал дом Ишби Сум-Узура, сына Элла Дум-ту, могущественного вельможи города Ура, купца и высшего чиновника на службе короля Амар-Сина, который правил городом Уром по воле Великого и Могущественного Эа.

* * *

— Сара! Сара!

Она узнала голоса, высокий голос Лиллу и глухой, встревоженный голос Силили. Искавшие ее служанки, не найдя Сару, вернулись в дом и снова наступила тишина, нарушаемая только журчанием воды в оросительных каналах и чириканьем птиц.

Из своего укрытия Сара видела всех, но сама оставалась невидимой. Дом ее отца, один из самых красивых в царском городе, был построен в форме ладони, внутри которой лежал огромный центральный двор удлиненной формы с главным портиком. Два здания с кирпичными стенами, покрытыми зеленым и желтым лаком, служившие только для приемов и праздников, отделяли центральный двор от двух других дворов поменьше, один из которых был отведен женщинам, другой — мужчинам. Комнаты мужской половины дома с их белыми лестницами выступали над храмом, посвященным предкам семьи, над складами и комнатой, где работали писцы ее отца. Комнаты женщин были построены над кухней, над спальнями служанок и большой красной комнатой. Все они выходили на большую террасу в форме луны, обвитую виноградом и глициниями, которая открывалась в сторону сада, так что по ночам мужья могли, минуя двор, проходить в комнаты своих жен. Из кустов, где она сидела, Саре была видна большая часть города, и возвышающийся над всем зиккурат, «великолепная площадка». Не проходило и дня, чтобы Сара не приходила сюда полюбоваться садами, похожими на зеленые озера, подвешенные между небом и землей. Из их зеленой гущи, сотканной из всех деревьев и цветов, какие только создал на земле господь, выступала черно-белая керамическая лестница, ведущая в Великолепную Комнату, колонны и стенки которой были покрыты ляпис-лазурью. Там раз в год царь Ура соединялся с Властительницей Неба.

Но сегодня ее интересовало только то, что происходило в доме, где, казалось, снова воцарился покой. Саре даже показалось, что ее больше не искали. Минуту назад она готова была ответить на оклики служанок, бегавших по саду. Но с каждой новой минутой вина ее возрастала, и сейчас уже поздно выходить из своего укрытия. В таком состоянии она лишь вызовет испуганные крики, и все женщины будут отворачиваться от нее и прикрывать себе глаза, словно перед женщиной, в которую вселились демоны. Нет, она не могла в таком виде показаться на глаза женщинам. Это осквернит весь дом ее отца. Ей следует дождаться ночи, помыться в садовом водоеме и только потом, в слезах и ужасе, пойти просить прощения у Силили в надежде задобрить ее.

А пока ей следует забыть о жажде и о жаре, которая постепенно превращала неподвижный воздух в массу сухой пыли.

* * *

— Сара!

Она напряглась.

— Сара, ответь! Я знаю, что ты здесь! Ты что, хочешь умереть сегодня и унести с собой проклятье богов?

Сара воспряла духом, узнав широкие лодыжки и желто-белую тунику с черной оторочкой.

— Силили?

— А кто же еще?

Служанка говорила шепотом, но голос ее звучал гневно и сердито.

— Как ты смогла меня найти?

Сил или сделала несколько шагов и прошептала еще тише, но все еще сердито:

— Прекрати болтать и выходи быстрей, пока нас не заметили.

— Ты не должна смотреть на меня, — предупредила ее Сара.

Она вышла из кустов, с трудом выпрямила одеревеневшие от долгого сидения ноги. Силили приглушенно вскрикнула:

— Всемогущий Эа! О! Прости ее, прости ее!

Сара, не смея поднять глаз, стояла, уставившись на короткую круглую тень, бегавшую по земле, увидела, что Силили подняла руки к небу, потом прижала их к груди и забормотала задыхающимся голосом:

— Всемогущая Властительница Неба, прости меня за то, что я увидела ее оскверненное лицо, ее оскверненные руки! Ведь она еще ребенок, святая Инанна. Нинту очистит ее.

Сара едва удержалась от того, чтобы не броситься в объятия служанки. Еле слышным шепотом она извинилась:

— Прости меня… Я не сделала того, чему ты меня учила. Я не смогла.

Это все, что она успела сказать. Льняное покрывало упало на нее, закутав с головы до ног. Руки Силили обвились вокруг ее тела, и Сара, уже не стыдясь, прислонилась к плотному и крепкому телу своей кормилицы, которая заменила ей мать.

Уже без гнева, все еще дрожа от страха, Силили, прижавшись сквозь ткань к уху Сары, прошептала:

— Я уже давно знаю этот тайник, глупышка, еще с тех пор, как ты пришла сюда в первый раз. Неужели ты думаешь, что ты сможешь спрятаться от своей старой Силили? Во имя Всемогущего Эа, скажи, что на тебя нашло? Ты хотела нарушить священные законы Ура? И куда же ты хотела идти? Ты что, хочешь остаться грешницей на всю жизнь? Моя маленькая! Почему ты не пришла ко мне? Ты думаешь, что ты первая испугалась женских кровей?

Сара хотела объяснить, оправдаться, но Силили прикрыла ей рот рукой.

— Нет! Потом расскажешь. Нас не должны видеть здесь. Великий Эа! Кто знает, что будет, если тебя заметят здесь? Твои тетки уже знают, что ты стала женщиной. Они ждут тебя в красной комнате. Не бойся, они не будут бранить тебя, если ты придешь к ним до захода солнца. Я принесла кувшин воды с лимоном и корой теребинта, чтобы ты отмыла лицо и руки. Брось грязную тунику в кусты тамариска. Я потом заберу ее и сожгу. Завернись в это льняное покрывало. И старайся не встречаться с сестрами. Ведь этих чертовок не удержать, они все расскажут твоему отцу.

Сара почувствовала, как сквозь ткань Силили погладила ее по щеке.

— Делай, как я тебе велю. И не теряй времени. Твой отец ничего не знает о твоей выходке.

— Силили!

— Ну что еще?

— Ты тоже будешь в красной комнате?

— Конечно, где ж еще мне быть?

* * *

Чистая, надушенная, в белой льняной одежде, завязанной на правом плече, Сара прошла в женский двор, не встретив ни души. Набравшись мужества, она подошла к таинственной двери, к которой еще ни разу не приближалась.

Снаружи красная комната представляла собой длинную массивную стену из белого кирпича, в которой не было ни одного окна. Красная комната занимала весь этаж под комнатами всех женщин: жен, сестер, дочерей и служанок Ишби. Небольшой тростниковый портик, тщательно сплетенный и покрытый желтыми цветами бегонии, скрывал дверь так, что она оставалась невидимой для проходящих по двору женщин.

Сара прошла в портик и остановилась перед маленькой двойной дверью красной комнаты, сделанной из твердого кедрового дерева, нижняя часть которой была окрашена в красный цвет, а верхняя — в синий.

Саре осталось сделать несколько шагов, чтобы толкнуть эту дверь. Но она не двигалась, словно ее ноги были связаны невидимыми нитями. Ей было страшно.

Как и все девочки ее возраста, она слышала множество историй о красной комнате. Как и все девочки ее возраста, она знала, что женщины закрываются в этой комнате на семь дней раз в месяц. Во время полных лун они собирались там, чтобы давать обеты и произносить молитвы, чего не могли делать нигде в другом месте. Там они смеялись, плакали, рассказывали друг другу свои сны и тайны, угощаясь медом, печеньем и фруктами. Иногда они умирали в ужасных мучениях, и Саре случалось порой слышать сквозь толстые стены крики рожениц. Некоторых рожениц, с гордостью входивших туда, она больше никогда не видела. Ни один мужчина не имел права ни проникнуть в красную комнату, ни заглянуть вовнутрь. Самые отчаянные и самые любопытные уносили осквернение прямо в ад Эрешкигаль.

Но она не знала, что на самом деле происходило в красной комнате. Сестры и кузины шепотом передавали друг другу самые сумасбродные слухи. «Еще-закрытые-девочки» не знали, что на самом деле происходило с теми, кто впервые попадал в красную комнату, и ни одна из мюню, «открытых-женщин», не раскрывала секретов красной комнаты.

Сегодня настал ее день. Кто может пойти против воли богов? Силили была права. Настало время. Она больше не могла оставаться в грехе. Она должна набраться смелости и толкнуть эту дверь.

* * *

После яркого света ее глаза с трудом привыкали к полумраку. Спертый воздух отдавал сильным запахом, в котором она узнала аромат масла из апельсиновых корок и миндаля, смешивающегося с запахом сезамового масла для ламп. Потом она почувствовала еще один тяжелый, тошнотворный, незнакомый ей запах.

В темноте зашевелились чьи-то тени. В красной комнате горело около десятка фитилей, которые, отражаясь в медных дисках, распространяли желтый мерцающий свет. Комната была больше и выше, чем представляла себе Сара. Вдоль стен за перегородками скрывались маленькие комнатки. Пол, собранный из кирпичных плиток, освежался желобом, в котором текла прозрачная вода. Из середины комнаты слышалось легкое журчание фонтана.

Хлопок в ладони заставил Сару вздрогнуть. Перед ней стояли трое из ее теток. За ними Сара различила Силили, стоявшую поодаль вместе с молодыми служанками. Все женщины были одеты в белые льняные одежды с широкими черными полосами, волосы их были перетянуты темными платками.

Старшая сестра ее отца, тетя Эжиме, сделала шаг вперед, еще раз хлопнула в ладони, потом скрестила руки на груди, держа их ладонями вверх. Силили протянула ей глиняный кувшин, наполненный благовонной водой, куда Эжиме грациозным жестом опустила руку, чтобы окропить Сару.

— Нинтю, покровительница женских кровей,

Нинтю, ты решаешь вложить жизнь во чрево женщин,

Нинтю, возлюбленная покровительница прихода в Мир, прими в эту комнату Сару, рожденную Тарам, дочь Игиби, могущественного вельможи Ура. Она здесь, чтобы очиститься, она здесь, чтобы отдать тебе свою первую кровь. Она здесь, чтобы стать незапятнанной и чистой на ложе рождения!

После этой приветственной молитвы, остальные женщины три раза хлопнули в ладони и по очереди окропили девочку душистой водой. Вода стекала с лица и плеч Сары. Аромат был таким сильным, что опьянил Сару, проникнув в ее ноздри и горло.

Когда кувшин опустел, женщины окружили Сару, схватили ее за руки и повлекли в один из альковов, где Capa увидела высокий, но не очень широкий круглый бассейн. Силили развязала узел на ее одежде и подтолкнула обнаженную Сару к бассейну, который оказался глубже, чем ей показалось. Вода дошла до ее едва оформившейся груди. Сара задрожала от холода и по-детски обхватила себя руками. Женщины засмеялись, вылили в воду содержимое флаконов и стали растирать ее маленькими льняными мешочками, набитыми травами. В это раз Сара без труда узнала запах мяты и теребинта и странный запах желчи ласки, которой иногда натирали ноги, чтобы отогнать демонов.

Масло смягчило воду, Сара привыкла к холодной воде, закрыла глаза, расслабилась и ощутила, как отступали напряжение и страх.

Едва она привыкла к этому состоянию, как Эжиме велела ей выйти из воды, и, не вытерев и не покрыв ее, повела в ту часть комнаты, где были расстелены яркие ковры. Затем она без церемоний раздвинула ей ноги и быстро поставила между ними бронзовую вазу с широким горлышком. Силили держала Сару за руку, пока Эжиме, глядя на вазу, громко произносила:

Нинтю, покровительница рождения, ты получила священный кирпич родов из рук Могущественного Энки, ты держишь нож для перерезания пуповины,

Нинтю, ты получила от Могущественного Энки вазу из зеленого лазурита, силагарра, в которую стекает кровь Сары.

Сделай так, чтобы она была плодовитой.

Нинтю, прими кровь Сары, как росу в борозде. Сделай ее медом. О Нинтю, сестра Энлиля Первого, сделай так, чтобы вульва Сары была плодовитой и нежной, как финик Дилюма, и чтобы ее будущий муж всегда любил ее!

Наступила странная тишина.

Сара слышала, как биение ее сердца отдавалось в висках и в горле. Ноги, ягодицы, плечи, живот, лоб и кожа стали горячими, словно их обожгли крапивой.

Сухой и властный голос старой тетки вновь начал читать молитву, к которой присоединились остальные.

Потом все повторилось еще раз.

Сара поняла, что это продолжится до тех пор, пока ее кровь будет стекать в бронзовую вазу.

Церемония казалась бесконечной. При каждом слове, произнесенном Эжиме, Силили сжимала руку Сары. Неожиданно холодная боль парализовала ее спину, куснула бедра. Ей было стыдно своей наготы, своей позы. Почему это длится так долго? Почему кровь течет так медленно, ведь утром она была такой обильной?

Последовало еще двадцать длинных молитв. Наконец ваза стала красной. Женщины похлопали в ладони, а Эжиме взяла лицо Сары своими шероховатыми пальцами и приложила губы к ее лбу:

— Хорошо, девочка моя! Двадцать молитв, это хорошее число. Ты понравилась Нинтю. Можешь радоваться и благодарить ее.

Она подняла бронзовую вазу и вложила ее в руки Сары.

— Следуй за мной, — приказала она.

В глубине красной комнаты возле стены, окрашенной в красный и синий цвета, стояла большая, выше Сары, глиняная статуя. У статуи было круглое лицо женщины с полными губами и металлическим обручем в кудрявых волосах. В одной руке она держала малюсенькую вазу, точно такую, какую держала Сара. В другой — у нее были ножницы рождения. Жертвенник в ногах статуи был покрыт яствами, как праздничный стол.

— Нинтю, Повитуха Мира, — пробормотала Эжиме, склонив голову, — Сара, дочь Тарам и Ишби, приветствует и благодарит тебя.

Сара смотрела на нее, не понимая. Тогда тетка с раздражением схватила ее правую руку, смочила ее пальцы кровью и потерла ими живот статуи.

— Начинай, — приказала она.

Сара с отвращением подчинилась. Эжиме взяла бронзовую вазу, вылила несколько капель в маленькую купель, которую держала статуя Нинтю. Потом выпрямилась, и широкая улыбка, которой Сара никогда у нее не видела, осветила ее лицо.

— Добро пожаловать в красную комнату, дочь моего брата. Мы приветствуем тебя среди нас, будущая мюню. Если я правильно поняла сбивчивые объяснения Силили, ты не ела с самого утра. Ты должна быть голодна?

За спиной Сары раздался громкий смех. Силили притянула ее к себе и обняла, Сара успокоилась и, положив голову на ее грудь, почувствовала облегчение.

— Ты видишь, — прошептала Силили, с ласковым упреком, — это не так страшно. Совсем не стоило устраивать весь этот переполох.

* * *

Вечером прежде чем угостить Сару печеньем, фруктами, ячменными лепешками с медом и с овечьим сыром, на нее надели новую тонкую тунику, сотканную из льна и шерсти и отделанную черными полосами, в точности такую же, какие носили ее тетки и служанки, и покрыли ей голову шалью. Потом женщины научили Сару делать из шерсти маленькие тампоны, смачивать их в специальном масле, том самом, запах которого показался ей таким сильным и отталкивающим, когда она открыла дверь в красную комнату.

— Это оливковое масло, — объяснила ей тетя Эжиме. — Это редкое и драгоценное масло, которое вырабатывают мар.Тю «люди-без-города». Поблагодари своего отца, это он привез его для жен царя и отлил для нас несколько амфор. Когда этого масла нет, мы пользуемся жиром плоских рыб. Уж поверь мне, рыбий жир не такой нежный и так ужасно пахнет, что нам приходится потом целый день сидеть, опустив ягодицы в кипарисовое масло. Иначе мужчины, возвращаясь на наше ложе, думают, что наши вульвы превратились в рыболовные сети!

Все вокруг громко рассмеялись ее шутке, и Силили стала учить ее, как складывать простыню и класть ее между ног.

— Ты должна менять ее каждый вечер перед сном и стирать на следующий день. Я тебе покажу печь в глубине комнаты.

В красной комнате было все, что нужно, чтобы женщины могли жить там безвыходно в течение семи дней. Постели были удобные, служанки приносили фрукты, мясо, сыр и лепешки. Корзины были наполнены шерстяными нитками, рядом с которыми стояли ткацкие рамы с уже начатыми работами.

Силили была допущена в красную комнату только из-за посвящения Сары и не могла оставаться в ней на ночь, и поэтому, прежде чем покинуть красную комнату, Силили приготовила отвар, который еще горячим дала выпить Саре.

— Это, чтобы сегодня ночью у тебя не болел живот.

Мягкие губы Силили с нежностью прижались ко лбу Сары.

— Я могу приходить в красную комнату только в сумерки. Если что-то будет не так, обратись к тете Эжиме. Она много ворчит, но она любит тебя.

В приготовленном Силили отваре, очевидно, были не только травы от боли в животе, потому что вскоре после ее ухода Сара забылась глубоким сном без сновидений.

Когда она проснулась, тетки и служанки сидели за ткацкими станками и, несмотря на темноту, их пальцы двигались так же проворно, как и при ярком свете солнца, и их веселая птичья болтовня прерывалась звонким смехом или веселыми упреками.

Эжиме велела Саре пойти поблагодарить Нинтю и положить ей на жертвенник приношения в виде еды. Затем девушка вновь омылась в бассейне, куда служанка вылила благовонного масла и натерла ей живот и бедра благоухающей мазью.

После того как Сара очистилась, Эжиме подошла к ней, чтобы спросить продолжалось ли кровотечение, и только потом Сара смогла выпить овечьего молока и поесть слегка свернувшегося коровьего сыру, смешанного с медом, ячменную лепешку, смоченную в мясном соке, на которую положили смесь из толченых фиников, яблок и персиков.

Но когда Сара собралась помочь ткачихам и научиться продевать самые тонкие нити, ее молодые тетки поставили перед ней высокую бронзовую пластинку.

Сара в недоумении посмотрела на них.

— Сними свою тунику, мы скажем тебе, как ты выглядишь.

— Как я выгляжу?

— Именно. Ты посмотришь на себя нагую в зеркало, и мы тебе скажем, что увидит твой будущий муж, после того как он натрет тебя брачным маслом.

От этих слов у Сары похолодело в животе еще больше, чем при утреннем омовении. Она взглянула на Эжиме, которая, не прерывая своей работы, кивнула головой, что было равнозначно приказанию.

Сара пренебрежительно пожала плечами с презрением, которого вовсе не испытывала. Как жаль, что Силили не было с ней. При Силили ее молодые тетки не осмеливались подшучивать над Сарой.

Быстрым движением они скинула с себя тунику, и пока женщины со смехом рассаживались вокруг нее, Сара постаралась выглядеть как можно более безразличной.

— Поворачивайся медленно, — приказала одна из теток, — чтобы бы мы могли тебя разглядеть.

В медном зеркале задвигалось ее отражение, но при тусклом свете ей трудно было себя разглядеть. Первой прокомментировала увиденное Эжиме:

— Женские крови текут из ее живота, но нельзя не признать, что она еще ребенок. Если ее будущий муж пожелает отпробовать пирог в день помазания, то он не слишком насытится.

— Но мне всего двенадцать лет и два сезона! — запротестовала Сара, чувствуя, как в ней вскипает гнев. — Конечно, я еще ребенок!

— Но у нее тонкие бедра красивой формы, — вмешалась одна из служанок. — У нее будут красивые ноги, это и сейчас видно.

— У нее будут маленькие ступни и маленькие руки, — сказала вторая. — Она будет очень грациозной.

— Вы думаете, что в день помазания муж интересуется руками и ногами? — вскричала Эжиме.

— Если ты имеешь в виду ее ягодицы, то он получит сполна за свое серебряное блюдо. Смотри, какие они у нее высокие и упругие, словно маленькие золоченные калебасы. Какой муж удержится от желания испробовать их? А ямочки на бедрах? Через год или два ее муж сможет пить из них молоко. Это я вам говорю, сестры мои.

— И живот у нее такой славный, — сказала самая молодая из теток, — и тонкая кожа. Просто удовольствие провести по ней ладонью.

— Подними руки, Сара, — попросила одна из них.

— Увы, сестры мои, руки у нашей племянницы не такие грациозные, как ноги!

— Локти у нее, как у мальчишки, но это пройдет. Плечи красивые. Кажется, они будут довольно широкими. Как ты думаешь, Эжиме?

— Широкие плечи, большие соски. Я уже десять раз это проверяла.

И все остальные прыснули со смеху.

— Пока что будущему мужу нечего положить себе на зуб!

— Но маленькие ягнята уже появляются и принимают форму!

— Едва ли. Пока что мы лучше видим форму ее костей, чем форму ее грудей.

— У тебя они были не намного больше в ее возрасте, — бросила Эжиме младшей сестре, — а посмотри на себя сейчас. Нам приходится ткать тебе туники в два раза шире, чтобы ты могла прикрыть их!

И они продолжали смеяться, не замечая, что Сара ладонью утирала стекавшие по щекам слезы.

— Вот уж чего не увидит муж в день помазания, так это молодого леса. Ни одной тени! Ему придется удовлетвориться тонкой бороздкой и подождать, пока поле прорастет, чтобы его обработать!

— Хватит! — Сара ногой опрокинула зеркало и прикрылась туникой.

— Сара! — прикрикнула на нее Эжиме.

— Я не хочу слушать ваши насмешки! Мне никто не нужен, чтобы знать, что я красивая и буду еще красивее, когда вырасту. Я буду красивее вас всех. А вы просто завидуете мне!

— Ты высокомерна и у тебя вместо языка змеиное жало! — ответила Эжиме. — Твой будущий муж расстроится не из-за твоего вида, а из-за твоего языка. Но я надеюсь, что мой брат Ишби принял все меры и не получит отказа.

— Мой отец не собирается выдавать меня замуж. Нечего повторять одно и то же. У меня нет будущего мужа. А вы все старые и говорите глупости.

Она уже почти кричала, тонким, совсем еще детским голосом. Слова ее отскакивали от кирпичного пола. Смешки прекратились, Эжиме нахмурилась:

— Откуда ты знаешь, что у тебя нет будущего мужа?

Дрожь пробежала по телу Сары, и ей стало страшно, как накануне.

— Мой отец ничего не говорил, — прошептала она. — Он всегда говорит мне то, что он хочет, чтобы я сделала.

Тетки и служанки отвели глаза.

— Твой отец не должен говорить тебе о том, что происходит в обычном порядке вещей, — ответила Эжиме.

— Говорит, мой отец все мне говорит. Я его любимая дочь…

Сара замолчала. Достаточно было произнести эти слова, чтобы почувствовать заключенную в них ложь.

Эжиме коротко вздохнула.

— Детский вздор! И не выдумывай того, чего нет. На то есть законы государства и воля Всемогущего Эа. Ты останешься с нами еще четыре дня. На седьмой день ты выйдешь из красной комнаты, и мы начнем готовить тебя к замужеству. Месяц пахоты хороший месяц для замужества. Мы будем сидеть за трапезой и петь. Твой будущий муж уже на пути в Ур. Я уверена, что твой отец выбрал тебе могущественного и богатого мужа. Тебе не на что будет жаловаться. Еще до начала следующей луны тебя натрут кипарисовым маслом. Так все и будет. И это хорошо.

 

Аврам

Через семь долгих дней и семь ночей, населенных снами, которых она не смела никому доверить, Сара покинула красную комнату. Она и ждала и боялась этого момента.

Солнце еще стояло невысоко, но дневной свет ослепил ее, словно она только открыла глаза. Она услышала Силили прежде, чем увидела, как та бросилась обнимать ее с довольным кудахтаньем, хотя Эжиме еще продолжала давать последние советы.

Сара не успела промолвить ни одного слова, как Силили увлекла ее на лестницу, ведущую в женские комнаты. Их белые стены сияли еще ярче, чем стены двора. Сара шла за ней, как слепая. Лестница казалась ей выше, чем она это помнила. На верхней террасе дома Сара открыла глаза. Силили толкнула новую, еще пахнувшую смолой кедровую дверь.

— Входи!

Сара колебалась. Ей казалось, что дверь открылась в зияющую пустоту.

— Ну, заходи же! — повторила Силили.

Комната была просторной с большим квадратным окном, сквозь которое в комнату проникало солнце. В одной стене был выступ, покрытый циновкой. Красный кирпичный пол был отполирован маслом, а на высоком потолке тонкие камыши переплетали тщательно обтесанные балки. Все в комнате было новым. В ней стояли две кровати, большая и маленькая, огромный раскрашенный сундук с серебряными гвоздями. У одной из стен стоял новый ткацкий станок. На решетчатом столе в углу стояли чаши и кубки, которыми еще ни разу не пользовались, в углу был выложен очаг, в котором еще ни разу не горел огонь.

— Разве здесь не прекрасно? Все это сделано по велению твоего отца.

Щеки Силили зарумянились от возбуждения. Не останавливаясь ни на минуту, она рассказала, как Ишби Сум-Узур торопил плотников и каменщиков, чтобы все было готово к тому дню, когда Сара покинет красную комнату.

— Он все предусмотрел! Он сам решил, какой высоты будут стены. Он сказал: «Я выдаю замуж свою старшую дочь. Я хочу, чтобы ее брачная комната была самой высокой и самой красивой из всех во дворе женщин!»

Странное чувство коварной змеей проникло в горло Сары. Ей хотелось разделить радость Силили, но грудь ее стиснуло, дыхание с трудом вырывалось из ее горла. Она не могла отвести глаз от большой кровати. Силили была права, все было очень красиво. У кровати, сделанной из платана, были широкие ножки, на которых были выточены тонкие фигуры знаков зодиака. На широкой темной спинке, на которой висели две чистые белые бараньи шкуры, красным пятном выделялся силуэт Нинтю.

— Здесь нарисован каждый месяц из четырех времен года, — рассказывала Сил или, проведя пальцем по изображению Рыбы и Овна, созвездия Мюл.Сюхюр.

Указав на маленькую постель в другом углу комнаты, она добавила:

— Эта кровать для меня. Она тоже новая. Я буду спать здесь только, когда ты будешь одна.

Сара старалась не смотреть на нее. Но Силили еще не выразила всего своего счастья. Она щелкнула серебряными замками большого сундука, приподняла его тяжелую деревянную крышку, чтобы показать сложенные в нем шали и ткани.

— Полный сундук, этого тоже хотел твой отец! Смотри, какие красивые ткани! Ракютю из тонкого льна, словно кожа ребенка! А это…

Она открыла кожаный мешочек, в котором лежали застежки, браслеты, деревянные и серебряные гребешки. Силили продолжала суетиться. Ловким жестом она раскидывала вокруг Сары ткани, драпировала их в тоги с совершенными складками оставлявшими по обычаю, левое плечо открытым.

Потом она отступила на шаг, но Сара не дала ей времени полюбоваться своей работой. Она сорвала с себя тогу, бросила ткань на кровать и спросила более дрожащим голосом, чем ей хотелось:

— Ты знаешь, кто это?

— Сара… О ком ты говоришь?

— О нем. О том, кого мой отец выбрал мне в мужья. О том, кто будет лежать со мной в этой большой кровати.

На лбу Силили появились морщины, грудь всколыхнулась от глубокого вздоха. Она подняла брошенную Сарой ткань и стала машинально ее складывать.

— Как я могу это знать? Твой отец не рассказывает служанкам таких вещей.

— Он уже в доме? — всполошилась Сара. — Это-то ты можешь знать.

— По обычаю жених и его отец не приходят в дом будущей жены до первого обеда с гостями. Разве Эжиме не объяснила тебе, пока ты была в красной комнате?

— О! О да! Она научила меня танцевать, стирать белье, ткать разноцветными нитками, тонкими, но крепкими. Она научила меня тому, что должна делать жена, чтобы муж не был голоден. Как и чем кормить его утром и вечером. Что можно говорить и чего нельзя говорить. Она научила меня красить ногти, завязывать шаль на голове, втирать мазь между ягодиц! У меня до сих пор шумит в голове!

Голос Сары звучал все громче, в глазах стояли слезы, которые ей так хотелось скрыть.

— Но она не сказала мне, кто будет моим мужем.

— Потому что она не знает этого.

Сара внимательно посмотрела в глаза Силили, пытаясь понять, не лгала ли та, но увидела в них только нежность и грусть. И еще усталость.

— Она не знает, Сара, — повторила Силили. — Это так. Дочь принадлежит своему отцу, и ее отец отдает ее мужу. Так устроен мир!

— Это вы так говорите. А я пойду к своему отцу и спрошу его.

— Сара! Сара! Открой глаза! Завтра в доме будет праздник. Твой отец устраивает первый пир, чтобы показать гостям твою красоту. Твой муж придет, чтобы вручить тебе брачный поднос и серебряные слитки, и ты узнаешь, кто он. Послезавтра он натрет тебя супружескими благовониями, и ты будешь принадлежать ему. Вот так все произойдет. Ничего нельзя изменить, так выдают замуж всех дочерей могущественных вельмож города Ура. И ты, Сара, ты дочь Ишби Сум-Узура. Через две ночи твой муж придет в эту красивую комнату и будет спать с тобой в этой красивой кровати. И сделает тебя счастливой. Твой отец не мог выбрать тебе плохого мужа…

Закрыв руками уши, чтобы больше не слышать ни слова, Сара бросилась было вон из комнаты, но на пороге возникла чья-то тень. Перед ней стоял Киддин, ее старший брат.

Ему было пятнадцать лет, но на вид ему можно было дать на два или три года больше. Хотя вместо бороды у него на щеках рос прозрачный пух, он был красивым и выглядел, как настоящий молодой вельможа Ура, старший сын большого дома. У него были правильные черты лица, мускулы на плечах, руках и бедрах выдавали в нем будущего воина. Киддин обожал борьбу и тренировался каждый день. Он тщательно ухаживал за своей шевелюрой, следил за своим взглядом и голосом, умел красиво говорить и контролировать свои движения. Сара давно заметила, как он старался, чтобы ткань его тоги на обнаженном правом плече подчеркивала его тонкую кожу и вызывала у женщин желание дотронуться до нее. В доме его больше всего заботило, чтобы каждый соблюдал уважение к его рангу старшего сына. Даже Силили, которая не боялась никого, кроме Ишби Сум-Узура, старалась никогда не задевать его.

Холодным голосом Киддин объявил:

— Здравствуй, сестра. Наш отец просит тебя прийти к нему, потому что он собирается принести в жертву баранов, чтобы узнать твоего будущего мужа. Прорицатель уже в храме. Он пьет и натирает себя благовониями.

Сара открыла рот, чтобы задать мучивший ее вопрос, но с ее губ сорвалось только приветствие: «Здравствуй, брат». В глазах Киддина вспыхнула веселая улыбка, напомнившая о том, что он был еще совсем мальчишкой.

— Приготовься. Я скоро вернусь за тобой.

Он повернулся и вышел из комнаты, как настоящий вельможа, привыкший оставлять за собой последнее слово.

* * *

Отец Сары работал в небольшой загроможденной комнате. Вдоль двух стен стояли полки, сплошь заставленные глиняными табличками. Письма, контракты, счета, — все, что делало из Ишби Сум-Узура человека, которого боялись и уважали.

На длинном столе из эбенового дерева слуга вдавливал в матрицу глиняный шар. Рядом с ним стояли ящики со свежей глиной, прикрытые влажным полотном, бронзовые ножи, стаканы с большими и маленькими перьями для письма на глине. С другой стороны стола писец ловкими точными пальцами вырезал на глине слова.

Сара услышала голос отца, диктовавшего писцу:

— …муж может прийти в дом и жить в нем как желанный сын…

Сара нарочито громко хлопнула дверью.

— Дочь моя!

Под длинной черной, аккуратно завитой бородой, двойной подбородок отца раздулся от удовольствия. Ишби Сум-Узур сделал слугам знак удалиться. Писец и его помощник быстро набросили влажное полотно на недоконченную работу и исчезли, несколько раз низко склонившись перед Сарой. Ишби Сум-Узур широко развел руки, повторяя слова, которые лились из его уст, как мед:

— Моя дочь, моя первая дочь, которую я выдаю замуж?

— Я рада видеть тебя, отец.

Это было правдой. Она всегда была рада встрече с отцом.

Нельзя сказать, чтобы ее отец был необыкновенно красивым мужчиной. Он был чуть выше Сары, и его плотное тело свидетельствовало о недостатке физических упражнений, а также о склонности к обильной пище. Пиры он любил устраивать по любому поводу. Но он обладал той привлекательной осанкой, которую дают могущество и принадлежность к благородному роду Ура. Глаза его, густо подведенные сурьмой, выражали уверенность человека, не сомневающегося в своей силе и привыкшего к повиновению. Сегодня он был одет в изумительной красоты тунику, отороченную разноцветной вышивкой, с серебряными желудями — знаками отличия чиновников первого ранга. Рядом с его нарядом, платье Сары, хоть и из тонкого полотна, выглядело почти простым.

Сара гордилась своим отцом, гордилась тем, что она его дочь и, хотя ее старший брат Киддин был первым ребенком Ишби Сум-Узура, Сара не сомневалась в том, что она была первой в его сердце. И она очень любила получать тому доказательства с его стороны.

Она склонилась перед ним в почтительном приветствии, может быть и несколько преувеличенном, но вызвавшем довольное похмыкивание отца.

— Как ты красива, дочь моя. Эжиме сказала, что ты хорошо вела себя в красной комнате. Молодец. Я доволен тобой. А ты, ты довольна мной?

Сара вдохнула аромат мирта, которым он щедро надушился, и в ответ только взмахнула ресницами.

— И это все? Я велел выстроить для тебя самую прекрасную комнату во всем доме, и это вся твоя благодарность?

— Мне очень нравится комната, отец мой. Особенно кровать. Там все красиво. И сундук и платья. Все. Я обожаю тебя, отец.

— Но..? — вздохнул Ишби Сум-Узур, умевший читать в своей дочери, как на глиняных таблетках царских писцов.

— Но, дорогой отец, я ничего не знаю о муже, который придет туда. Может быть, от того, каким он окажется, моя кровать покажется мне не такой прекрасной, а моя комната мне покажется хуже глинобитной хибарки в нижнем городе.

От удивления брови Ишби Сум-Узура округлились, прежде чем то ли от жалобы, то ли от смеха затряслись желуди на его тоге.

— Сара! Сара, дочь моя! Ты так никогда и не изменишься?

— Отец мой, я только хочу знать, кого ты выбрал мне в мужья и почему. Разве я не имею на это права?

В голосе Сары не было ни слез, ни покорности. Напротив, Ишби Сум-Узур, различил в нем вибрирующие нотки, которые он хорошо знал. Он сам умел говорить таким тоном, когда ждал непреложного подчинения своим приказаниям.

Прикрыв глаза веками, он помолчал, как обычно делал это, чтобы произвести впечатление на своих подчиненных. Во дворе раздались приветственные крики. Очевидно, начинали съезжаться гости. Сара положила свою маленькую руку на большую кисть отца. Он выпрямился со всей торжественностью, на какую только был способен.

— Отец выбирает для своей дочери мужа по-своему собственному разумению. Тот, кого я выбрал для тебя, мне подходит. А раз он подходит мне, то он подойдет и тебе.

— Я только хочу увидеть его лицо.

— Ты вдоволь насмотришься на него за свою супружескую жизнь.

— А если он мне не понравится?

— Замужество — не каприз. Мужа выбирают не потому, что у него красивый нос.

— Кто говорит о носе? Разве не ты научил меня распознавать судьбу человека по его лицу и походке?

— Вот и доверься мне. Я сделал хороший выбор.

— Отец, пожалуйста!

— Хватит! — уже по-настоящему рассердился Ишби Сум-Узур. — Ты что вообразила? Что я поведу тебя к нему, чтобы ты рассмотрела его лицо? Да защитит меня Могущественный Эа! Может быть, ты хочешь, чтобы я разослал по всему городу глашатаев, чтобы они сообщили всем, что Ишби Сум-Узур передумал, что он больше не выдает свою богиню-дочь замуж, потому что ей не нравится муж, которого он ей выбрал!.. Сара! Сара!.. Не гневи богов своими глупостями.

Он отвернулся, в бешенстве схватил свежую глиняную табличку, над которой только что работал его писец, и потряс ее перед лицом Сары.

— Вот это твой брачный контракт. Через семь дней она вернется ко мне, и на ней будет стоять печать твоего мужа и его отца. Семь дней будет продолжаться праздник, песни и моления, что мне обойдется в две тысячи тонн ячменя! Семь дней, в течение которых у моей дочери будет только одно право — быть красивой и улыбаться.

Голос его поднялся до крика, и последние слова он бросил с таким гневом, что они разнеслись по всему двору. Отец швырнул табличку на стол, аккуратно поправил соскользнувшую с плеча тунику.

— Прорицатель ждет нас. Будем надеяться, что он не обнаружит во внутренностях барана никакой катастрофы.

* * *

Прорицатель был таким худым и старым, что тело его едва обрисовывалось под тогой. Тщательно причесанные и намасленные волосы и борода падали на плечи и грудь. На лице его, словно отшлифованные камни, светились черные зрачки.

Сара, стоявшая рядом с отцом и старшим братом Киддином, плечами ощущала их горячие тела и слышала их дыхание. Время от времени Киддин бросал на нее взгляды, которые она предпочла не замечать. Киддин не скрывал, что слышал крики отца и, когда он присоединился к ним в храме, на губах его играла весьма красноречивая улыбка. Сара догадывалась, о чем он думал, как если бы Киддин сам прошептал ей на ухо: «В этот раз, сестра, отец выдержал и не уступил твоим капризам! Давно пора! Ты все еще воображаешь, что ты его любимица?»

Оставалось надеяться, что боги будут благосклонны к ней. И что отец не выбрал ей мужа, надменного и хвастливого, как Киддин! Иначе она не выдержит и дня!

Сара отбросила эти мысли. Она не должна думать ни о чем плохом, когда прорицатель начинает церемонию. Наоборот, она должна открыть свое сердце оракулу могущественных Небесных Сил. Пусть они увидят ее такой, какая она есть! Пусть сделают так, чтобы ее муж был человеком, который взлелеет все, что в ней есть лучшего!

Она выпрямилась, расслабила пальцы, подняла лицо, чтобы прорицатель лучше видел ее. Она с трудом выносила едкий запах кедровых щепок, которые тот бросал на горящие угли небольшого очага. Все отверстия храма были закупорены, и в помещении было темно. Восковые свечи освещали только стол, на котором стояли статуи и жертвенник, посвященный семейным предкам. Прорицатель разложил три бараньих печени у ног статуй предков Ишби Сум-Узура. Повернувшись спиной, он бормотал слова, которых никто из присутствующих не понимал, стараясь тем не менее не нарушать его священнодействия. В первом ряду стояли Сара, ее отец и брат. Чуть поодаль расположилось полдюжины близких родственников и двое или трое приглашенных. При входе в храм Сара, в гневе от того что ей не удалось заставить отца уступить, даже не ответила на их ободряющие улыбки. Но сейчас каждый из них старался не раскашляться от дыма, от которого кололо глаза, и щипало в горле.

Прорицатель собрал все три печени на один большой поднос, сплетенный из ивовых веток, повернулся и пошел прямо к Саре и ее отцу. Сара не могла удержаться и уставилась на внутренности, с которых стекала тонкая струйка еще горячей крови. В храме раздался сильный и чистый голос прорицателя.

— Ишби Сум-Узур, верный слуга, ты, чье имя означает «Сын, спасающий свою честь», я положил печень перед твоим отцом. Я положил печень перед отцом твоего отца, я положил печень перед твоими прародителями. Я попросил их предстать перед прорицателем. Ишби Сум-Узур, ты узнаешь то, что знают они.

Худое лицо прорицателя оказалось прямо перед Сарой. Его кислое дыхание заставило Сару отпрянуть, но безжалостная руку Киддина вернула ее на место. В глубоком молчании барю ощупывал каждую черточку ее лица. Губы его от сосредоточенности подобрались, как у дикой кошки. Сара, словно завороженная, смотрела на его ярко-белые десны, слишком раздвинутые желтые зубы, стараясь не проявить своего отвращения и страха. Вокруг не слышно было ни одного звука, кроме потрескивания углей.

Неожиданно барю поднес поднос с внутренностями к груди Сары, которая схватилась за его края. Поднос оказался тяжелым, тяжелее, чем ей казалось, и Capa едва удержалась от того, чтобы не опустить глаза при виде живой ярко-красной плоти.

Барю отодвинулся от нее, отступил на несколько шагов. Не отводя взгляда от Сары, он остановился возле кирпичного очага и поставил статуэтку своего бога на стоявший рядом каменный стол. Бородка его задрожала, но рот оставался плотно сжатым. Он медленно поднял глаза к тени на потолке, потом повернулся к своему богу, раскинул руки в стороны, наклонился вперед и громким голосом, от которого все вздрогнули, заговорил:

— О Асаллули, сын Эа, мой всемогущий властитель пророчества, я очистил себя ароматом кипариса. О Асаллули, прими этот икрибу во имя Ишби Сум-Узура, во имя Сары, твоей прислужницы. Появись, О Асаллули, слушай беспокойство Ишби Сум-Узура, который отдает замуж свою дочь Сару. Слушай его вопрос и дай оракулу благоприятный ответ. Будет ли Сара хорошей, верной и плодовитой женой с месяца кислиму, третьего года правления Амар-Сина?

В храме стояла тяжелая тишина.

Ничего не происходило. Никто не двигался. Мускулы Сары напряглись так сильно, что она почувствовала в теле легкое покалывание. Шея заболела, словно в нее вонзилась стрела. Боль спустилась в плечи, руки, охватила бедра! Все ее тело так напряглось под тяжестью подноса с внутренностями, что она едва не закричала от боли.

Прорицатель вновь оказался рядом с ней. Положил на ее руки свои оледеневшие руки, в которых кости, казалось, были покрыты одной только тонкой кожей. Резким жестом он забрал у нее поднос. Сара глубоко вздохнула. Боль медленно, словно ускользающая вода, покидала ее члены. За ее спиной раздались вздохи облегчения, но отец и Киддин продолжали стоять, не шевелясь.

Барю положил куски печени на три керамических цилиндра, стоявших вокруг статуэтки его бога. Достал из большого кожаного мешка исписанные таблички и баранью печень из покрытой лаком глины. Быстрым шагом он подошел к занавеске, которая прикрывала ближайшее к столу отверстие. Дневной свет ворвался в помещение и запрыгал по завиткам плотного, голубого, похожего на водоросли дыма.

Он вернулся к столу и остановился, услышав странный свистящий звук. Все присутствующие выпрямились, глаза их расширились от беспокойства. Прорицатель не отводил глаз от печени. На правом куске печени появился пузырь, потом выступили капельки крови. Снова послышался свистящий звук. Испуганный шепот пробежал по комнате. Сара почувствовала, как рядом задрожала рука ее отца.

Прорицать сделал осторожный шаг вперед. Печень соскользнула с цилиндра, сложившись, словно кусок ткани, и под общий крик ужаса, наполнивший храм, упала на пол.

Сара не смела смотреть на отца. Страх парализовал ее горло и спину. Прорицатель, не говоря ни слова, не глядя ни на кого, подошел к столу, склонил свою белую голову, поднял упавшую на пол печень и положил ее в корзину, наполненную кипарисовыми стружками.

Со вздохом облечения все присутствовавшие приготовились к долгому гаданию по печени.

Сара призвала все свое мужество и терпение. Это могло длиться несколько часов по водяным часам, клепсидре. Прорицатель мог начать анализ предсказания оракула днем и закончить только поздно вечером. Он должен был тщательно рассмотреть каждую часть печени. Руки барю дотрагивались до нее, растирали, разрезали. Он считал каждую цисту, каждую трещину, каждый гнойничок, проверяя их расположение, смысл, сопоставляя их с исписанными табличками и с керамической печенью. Иногда он записывал свои наблюдения на свежих табличках.

Однако в этот раз дело пошло быстро. Примерно через час прорицатель выпрямил свое хрупкое тело, вымыл и тщательно вытер окровавленные руки. Ишби Сум-Узур напрягся, Сара услышала его участившееся дыхание, от которого сильнее забилось ее собственное сердце, и беспокойство вновь закололо где-то в спине.

Не глядя на Сару, барю повернулся к ее отцу.

— Я закончил свое гадание, Ишби Сум-Узур. Как ты видишь, твои предки отказались отвечать оракулу. Остальные показали вот что. Две печени — возвышение на левой стороне селезенки. Одна печень — перфорация. Одна печень — крест на Пальце. Одна печень — две трещины на Основании трона. Одна печень без трещин. Все остальное я напишу на табличках и дам их тебе завтра. Оракул благосклонен к твоей дочери. Хорошая жена и умная. Верная жена, хотя это не в ее характере. У нее будет двое детей. Возможно, мальчики.

Сара услышала смех отца и восклицания родных, стоявших за ее спиной. Она еще не поняла, было ли предсказание благоприятным для нее, таким, как ей бы этого хотелось, как ее отец поднял руку и спросил:

— Барю, почему отец моего отца отказывается отвечать своему оракулу?

Барю взглянул на Сару.

— Твой предок отказывается ответить на твой вопрос, Ишби Сум-Узур.

— Почему? — воскликнул Ишби Сум-Узур тихим голосом. — Неужели я сделал плохой выбор?

Прорицатель покачал головой.

— Вопрос был о том, будет ли Сара хорошей, верной и плодовитой женой? Мы говорили не о твоем выборе, а о твоей дочери, Ишби Сум-Узур. Твой предок сказал: я не хочу вмешиваться в ее замужество.

В храме повисла тяжелая тишина. Сердце Сары колотилось, Киддин нервно сжал руки.

— Я не понимаю, — сказал ее отец. — Должен ли я отказать тому, кто хочет взять в жены мою дочь?

— Нет. Две печени и два предка, этого достаточно. Но ты хороший клиент, и я скажу тебе то, чего не будет написано в табличках. Отец твоего отца сказал: Иштар любит твою дочь. Она может быть женой без мужа. Она из тех, кто вызывает необузданные желания. Это может погубить или прославить ее. Боги решат ее судьбу, будет ли она царицей или рабыней. Но для блага твоей семьи и для блага семьи того, кто берет ее в жены, она должна быстрее родить детей.

* * *

— Царицей или рабыней!

— И еще верной и плодовитой, — одобрила Силили, не высказывая ни беспокойства, ни удовлетворения. — Это самое главное. Твой отец должен быть доволен! Я довольна. Ты видишь, я была права. Он не изменит своего решения.

Сара ничего не ответила. Они находились в ее новой комнате. Силили тщательно вымыла ей волосы, — смазала их благовонным маслом и начала заплетать десять косичек.

— Завтра, — уверенно сказала она, — ты будешь царицей. Это я тоже знаю. Не хуже барю.

Держа в руках длинный гребень из бараньего рога, она наклонилась, чтобы проверить проведенный пробор.

— Как ты думаешь, они всегда говорят правду? — спросила Сара после долгого молчания.

Силили подумала, прежде чем ответить.

— Иногда они ошибаются. Случается, что и боги могут передумать. Но если прорицатель не сомневается в своем прорицании, он записывает его на табличке. А то, что не записано, можно слушать одним ухом. Я тоже могу предсказать твое будущее, глядя тебе в глаза. Ты будешь царицей, и у тебя будут красивые дети. Я вижу, что все будет хорошо.

Она засмеялась, не дожидаясь, чтобы Сара засмеялась вместе с ней. Пальцы Силили проворно работали, заплетая одну косичку за другой, Сара задумчиво смотрела в окно на приближающуюся ночь. И думала о том, что ей придется каждый вечер готовить еду для мужа и ложиться с ним в постель, чтобы он стал отцом. Все это случится всего лишь через семь дней и будет длиться год за годом, пока она не станет такой же старой, как Силили.

Разве это возможно?

Она пыталась представить себе, что с ней будет, но образы не складывались в ее голове. И не только потому, что ей не хватало лица и тела ее будущего мужа. Она не могла представить себя в этой постели, себя, такую худенькую, без груди, рядом с большим мужским телом. И не только рядом.

— Силили, ты думаешь, что он сделает это? Он сразу захочет, чтобы у меня были дети?

Силили что-то проворчала и погладила Сару по щеке. Сара оттолкнула ее руку.

— Этого не может быть! Посмотри на меня, я ведь еще совсем ребенок! Как я могу иметь детей?

Силили остановила свою работу. Щеки ее разгорелись, словно от огня.

— Не волнуйся. Он не сделает этого сразу. Может быть, он и сам еще совсем дурень. У вас впереди много времени.

Но в голосе ее не было уверенности, Сара слишком хорошо ее знала.

— Ты врешь, — сказала она без злости.

— Я не вру! — запротестовала Силили. — Просто никогда не знаешь заранее, как все случится. Но мужчина должен быть безумным, чтобы оставить свое семя в такой маленькой девочке.

— Если только прорицатель не посоветует ему поторопиться.

Тут уж возразить было трудно, и они обе молчали, пока Силили не доплела ее косички.

* * *

На следующий день, как только взошло солнце, весь дом зашевелился, наполнился шумом. Слуги заканчивали приготовления к первым семи банкетам. В большом центральном дворе для самых близких родственников семьи построили бамбуковое возвышение, где приглашенные женщины будут сидеть слева, а мужчины справа. Повсюду раскладывали циновки, ковры, подушки и небольшие сиденья, сплетенные из ивовых прутьев. В середине разместили низкие столы, на которых женщины искусно разложили лепестки цветов, веточки гвоздики и лавра, и расставили кубки с лимонной и апельсиновой водой. Над двором же подняли навес, чтобы праздник мог продолжаться даже в самую жаркую пору дня.

Перед статуями предков семьи, перенесенными под аркаду храма, ведущую во двор мужчин, установили жертвенники, на которых лежали еда и благовония. Ишби Сум-Узур сам следил за тем, как расставляли горшки с редкими растениями, привезенными из Магана и Мелула. По всему двору для развлечения гостей разместили котят на поводке, клетки, в которых ворковали голуби, корзины со змеями.

Наконец принесли десятки блюд с яствами, с пирогами и целые корзины с ячменем и пшеницей. Открыли кувшины с вином и пивом…

Солнце уже стояло высоко, когда Киддин пришел за Сарой. Увидев его, Силили ахнула. Его смазанные маслом кудри удерживала тонко сплетенная лента, белки глаз, обведенных сурьмой, ярко блестели. На его парадной, как у отца, тоге не хватало только серебряных желудей. Он был так великолепен, что его самого можно было принять за жениха.

Киддин схватил Сару за руку, и, пока они пересекали двор женщин, она услышала возбужденное хихиканье служанок, которые прервали работу, сраженные красотой молодого господина.

Киддин продолжал держать Сару за руку, пока они не дошли до возвышения, куда она поднялась и уселась на маленькое резное сиденье, вокруг которого расселись ее тетки.

Старая Эжиме внимательно осмотрела ее наряд. Но работа Силили была безупречной, и Эжиме не сделала ни одного замечания.

Прическа Сары была уложена с таким совершенством, что ее можно было принять за диадему с серебряными застежками. Каждая складка ее туники лежала на месте, специально сотканный шерстяной пояс подчеркивал ее тонкую талию. На этом первом пиру, пиру Представления, на лице Сары не было никакой косметики, кроме тонкой каолиновой пудры, от которой лицо ее стало белым, как полная луна. В этой простоте, с нежными и тонкими чертами хрупкая Сара казалась необыкновенной, а не просто красивой.

С этой минуты Сара сидела, выпрямившись на своем маленьком сиденье, глядя прямо перед собой, пока солнце не дошло до зенита, и во двор через двойные ворота не стали стекаться первые гости.

Их было более сотни, вся большая семья Ишби Сум-Уаура. Некоторые приехали из Эриду, из Ларсы и даже из Урука. Ишби Сум-Узур получил пропуска от царя Шу-Сина, чтобы они могли свободно проехать до самого Ура. Такая благосклонность была самым большим подарком, каким правитель мог одарить своего верного слугу.

Гостей проводили между столами, сиденьями и подушками, пересекали двор и подводили к возвышению, где каждый гость приветствовал Ишби Сум-Узура и его сына, произнося добрые слова, затем окунал руки в небольшие бронзовые чаши, в которых была налита вода с благовониями из росного ладана, амбры и гвоздичного перца. Гости опрыскивали себе лица, плечи и даже подмышки, которые были оголены у женщин с левой, а у мужчин с правой стороны. Рабы протягивали им белые льняные полотна с желтыми полосами, которыми они утирались и затем драпировали их поверх своих туник.

Мужчины садились за столы, более или менее близко к возвышению, в зависимости от своего ранга, не обращая при этом на Сару ни малейшего внимания. Женщины, наоборот, подходили к Саре. Однако они не приветствовали ее, они только разглядывали ее лицо и наряд, чтобы затем предаться бесконечным комментариям.

Весь этот церемониал длился два долгих часа. Когда все уселись, Ишби Сум-Узур и Киддин стали совершать жертвенные возлияния и произносить молитвы перед жертвенниками предков. Затем отец вернулся к своим гостям и, подняв руки, громким голосом приветствовал их и от имени богов Ура пригласил всех утолить свой голод и предаться удовольствиям в честь его дочери Сары, которая вскоре сможет утолить и свой голод, предаться и своим удовольствиям, как настоящая мюню.

Земля, великая и плоская, ликуя, расцвела всем телом,

Широкая Земля украсила свое тело драгоценными металлами и камнями ляпис-лазури, диоритом, халцедоном и блестящим сердоликом,

Небо, величественное божество, преклонилось перед широкой Землей,

И пролило на нее семя героев, деревьев и тростника,

Добрая Земля, плодовитая корова, стала влажной от обильного семени Неба,

И радостная Земля родила древо жизни…

У возвышения десять молодых женщин стали петь длинные тягучие песни. Танцовщицы кружились между гостями и столами, музыканты били в барабаны и играли на флейтах, не обращая внимания на дневную жару, хотя навесы защищали гостей от солнечных ожогов и от ароматов благовоний и кухни, шедших со двора.

Сара не могла проглотить ни кусочка, ограничиваясь водой. Каолиновая пудра на ее щеках и на лбу вспухла от пота и превратилась в корку.

Рядом с ней ее тетки, как и все гости, насыщались к упивались пивом и вином. Обмахиваясь ивовыми веерами, они без умолку трещали и хохотали. Никто не вслушивался в слова бесконечных песен, которые, казалось, предназначались одной только Саре:

… И я девственница, Я, высокий холмик, Я, девственница с открытыми бедрами, Кто возделает мою вульву? Кто окропит для меня землю? Какой муж вложит в меня своего быка?

Внезапно хор женщин смолк. Танцовщицы замерли, рабы опустили кувшины. Ишби Сум-Узур коротким жестом велел всем смолкнуть. Раздались звуки барабана и флейты, все головы повернулись к воротам.

Сара догадалась, чей силуэт проник во двор.

Это был он, тот человек, который хотел взять ее в жены.

Не отдавая себе отчета в том, что она делает, Сара выпрямилась, пытаясь лучше разглядеть его. Тень от навеса скрывала его черты. Он медленно шел за пожилым мужчиной, несомненно, своим отцом. Сначала ей показалось, что он был очень высокого роста с уверенной поступью.

Она открыла рот, но тело ее, казалось, забыло о том, как дышать. Сердце ее билось о ребра, руки дрожали так сильно, что ей пришлось спрятать их в складках тоги.

Отец ее суженого, казалось, умышленно ступал с раздражающей медлительностью. Все гости, мужчины и женщины, с уважением приветствовали их. Саре показалось, что она услышала одобрительное перешептывание. Или это кровь шумела в ее ушах?

Но чем ближе подходили двое мужчин, тем веселее становилась ее улыбка. Она уже хорошо видела его. Стройное тело, несмотря на широкие плечи. Сильная шея, густые курчавые волосы, схваченные серебряной заколкой. Довольно пышная борода. Его легкая походка, раскачивание рук — все говорило о том, что это был мужчина, а не мальчик, и даже не юноша возраста Киддина.

Сара услышала несдержанные похвалы своих теток, в то время как отец и сын подошли к чаше с благовониями. Один за другим они уверенными жестами окропили свои лица.

Теперь Сара хорошо видела его прямые брови, тонкий изогнутый нос, четкий рот между завитками бороды. Глаза были почти закрыты длинными ресницами. Его льняная красная с синим тога оставляла открытыми икры ног. Его плотные щиколотки были элегантно затянуты кожаными шнурками сандалий. В нем было благородство, присущее мужчинам из Шумера и Аккадии.

Чья-то рука, словно когтями, вцепилась в локоть Сары. Она вздрогнула и, обернувшись, почувствовала пьяное дыхание Эжиме, которая пылко прошептала:

— Вот твой муж! Смотри на него, девочка. И прими его, как полагается. Он царь. Это я тебе говорю. Мы все готовы были бы умолять его раздвинуть нам ноги!

Саре захотелось рассмеяться, захотелось не испытывать страха. Захотелось, чтобы сердце ее забилось от нетерпения, от радости и блаженства. Кажется, отец действительно нашел для своей любимой дочери самого могущественного, самого красивого, самого благородного из мужчин!

Ишби Сум-Узур приветствовал обоих мужчин, Киддин обнимался с будущим братом, не скрывая своего восхищения и стараясь ему понравиться всеми силами. Улыбки, смех, поклоны, обмен шалями!

Киддин, будь он женщиной, не колеблясь, соединился бы с ним узами брака.

Глядя на него, у Сары в животе зашевелилась маленькая змейка сомнения.

Увлеченно разглядывая того, кто должен был стать властелином ее дней и ночей, Сара даже не обратила внимания на ритуальный поднос, который жених принес в дар семье невесты. В этот момент четыре раба подняли поднос на возвышение. Раздались крики и хлопки, гости не могли сдержать своего восхищения.

Большой поднос, выточенный из драгоценных пород дерева, привезенных из Загроса, был покрыт кожей, бронзой и серебром. В центре его, выточенный из того же дерева возвышался бык с золотыми рогами, с серебряной мордой и глазами из ляпис-лазури. Под его мускулистой грудью, инкрустированной слоновой костью и эбеновым деревом, вздымался огромный бронзовый фаллос.

Еще громче раздались крики приветствий. В глазах Киддина заплясали возбужденные огоньки.

Сара задрожала.

Ишби Сум-Узур шагнул вперед, положил руку на быка, погладил его рога и что-то громко сказал, но Сара не разобрала его слов.

Смех пробежал по рядам гостей. Сара увидела, как рассмеялся ее муж, широко открыв рот с большими белыми зубами. Словно под вспышкой молнии она представила лицо этого человека в своей комнате, в своей кровати. Представила, как этот человек лежит на ней и смеется широко открытым ртом, готовым искусать и разорвать ее.

В это мгновение он схватился одной рукой за фаллос бронзового быка, другой оттолкнул рабов. Один из рабов не понял его жеста, и тогда ударом ноги в живот он скинул раба с возвышения, вызвав новый приступ смеха. Одной рукой, слегка пошатываясь под тяжестью подноса, он поднял вверх свое подношение. Женщины издали восторженные крики, мужчины встали в приветственном жесте.

Эжиме, не выпускавшая руку Сары, завизжала и так сильно стиснула ей руку, что та закричала одновременно с хором женщин:

С тобой он будет спать, будет спать С тобой твой муж будет спать, С тобой брызнет его семя. С тобой, в твоем плодоносном чреве, С тобой твой муж…

Наконец он повернулся и посмотрел на нее.

Она увидела, как его глаза пробежали по ее телу, потом вернулись к лицу.

Она увидела выражение его лица и поняла, о чем он думает.

Худая некрасивая девчонка. Без груди, без бедер, с дрожащими руками, с выдающимися косточками. Ребенок с нелепым лицом под растрескавшейся каолиновой пудрой, словно земля после засухи, а не женщина с высокими скулами, с яркими губами и влажными глазами.

От увидела, как он поморщился и выпустил из рук брачный поднос, который подхватили рабы. В глазах его было даже не разочарование, в его глазах стояло презрение. Презрение мужчины, с отвращением смотрящего на ту, что должна стать его женой.

* * *

На следующий день, через два часа после восхода солнца, во дворе все еще принимали гостей. Некоторые терпеливо дожидались своей очереди на улице перед домом, хотя слуги убрали сиденья, чтобы освободить больше места. Песни, барабаны и флейты с трудом перекрывали шум гостей.

В полдень статуи предков Ишби Сум-Узура перенесли на возвышение и поставили рядом со статуями предков семьи мужа. Перед ними поставили брачный поднос. Бык исчез под лепестками цветов, украшений и подношений в виде тончайших тканей. Потом оба отца, бросив в глиняные очаги кипарисовые стружки, обратились с песнями к своим богам и своим предкам.

Около двадцати рабов внесли на возвышение большую бронзовую чашу, куда одетые в белые одежды девушки вылили целые кувшины кипарисовых благовоний и амбры, разведенных в воде Евфрата.

Затем рабы развернули от одной до другой стены большую ширму из тростника и ивовых прутьев, скрыв чашу и статуи предков от гостей, остававшихся во дворе. Эжиме подвела Сару к краю возвышения, предназначенному для женщин.

На Сару надели брачную тогу, отделанную серебряными нитями и затянутую алым поясом, которая оставляла обнаженными ее плечи. Веки до самых бровей были покрыты толстым слоем сурьмы. Глаза ее сверкали, как у застигнутого темнотой животного. От амбры губы казались больше, но тетки Сары заметили, что она бледна, словно накануне Силили не сняла с ее лица каолиновую пудру.

Напротив нее, с другой стороны возвышения, в окружении отца, Киддина и дядьев стояли ее муж и его отец. Все разглядывали Сару, несмотря на дым от кипарисовых курений и трав. Сара старалась не встречаться взглядом с мужчиной, который скоро должен будет разделять ее ложе.

С другой стороны ширмы среди невидимых гостей раздались звуки флейты. Мягкие, дрожащие, мелодичные, они нежно обволокли сердце Сары, успокаивая ее, как ласка. Все мысли, от которых с самого утра собственное тело казалось одеревеневшим, исчезли. Расслабились мускулы на плечах и животе. Сара почувствовала уверенность, она была готова совершить то, чего от нее ожидали.

Все началась заново. Из-за ширмы доносилось пение женщин, которому вторили звуки флейты.

Когда я умоюсь для дикого быка, Когда амброй натру я свои губы

Ишби Сум-Узур прошел через все возвышение, клубы дыма от курений вихрем закружились вокруг него.

Когда сурьмой подведу я глаза

Эжиме одним движением толкнула ее к отцу, который провел ее сквозь дым, повернулся к предкам, возблагодарил и поздравил их, пока хор, к которому присоединились голоса гостей, продолжал свадебную песню:

Когда я украшу себя для него, Когда на мои бедра лягут его руки

Ишби Сум-Узур схватил концы пояса мужа и развязал их, потом развел в стороны полы туники, которая скользнула с ее плеч, и она оказалась совершенно нагой.

Когда молоком разгладит он мои бедра

Положив руку на ее бедро, отец подтолкнул ее к чаше с мазью. Взял из рук раба деревянную чашу, зачерпнул ею благоухающую воду. Высоко поднял руку над Сарой и вылил воду ей на грудь. Она согнула колени, холодная вода стекала по ее животу до самого разреза вульвы.

Песни становились все более сладострастными, барабаны отстукивали в такт словам:

Когда на мою вульву положит он руку, Когда, словно черный корабль, он откроет ее гребень…

Еще не видя его, она знала, что он стоит за ее спиной. Он, муж. Она увидела, как отец передал ему чашу, и ей показалось, что сердце ее готово разорваться.

Муж наклонился, чтобы наполнить чашу. Его голое плечо коснулось бедра Сары. Она вдохнула резкий запах его волос, смазанных гвоздичным перцем.

В благоуханной воде отражались пальцы, которые сейчас дотронутся до нее.

Вся взмокшая, Сара отскочила от вазы, схватила с пола свою тунику и побежала к краю возвышения, где стояли женщины. Эжиме преградила ей путь. Сара, не думая, оттолкнула ее, услышала звук падения, крики, пробежала через одну комнату, потом через следующую. Хор смолк. Сара заметила перепуганное лицо служанки и побежала дальше в сад. Она хорошо знала дорогу. Мимо каналов, мимо водоемов. Она знала, что, пробегая от одного к другому, она доберется до улиц, лежащих за стенами дома.

* * *

Сара бежала прямо вперед, не думая ни о чем, кроме того, чтобы убежать как можно дальше. Между высокими кирпичными стенами извивались узкие затененные улочки, которые иногда сужались так, что по ним могли пройти только два или три человека, или груженый осел. Под изумленными взглядами прохожих она, не замедляя бега, скользнула между мешками и корзинами странствующих торговцев.

Наконец, запыхавшись, она добралась до городской стены царского города Ура, вдоль которой проходил большой канал с тысячей ответвлений, подающих воду Евфрата в храмы, в царские дворцы и в дома знатных горожан. На западе и на юге он через открытые ворота опоясывал благородный город, как остров, отделяя его и очищая от грязи нижнего города, где жил простой люд.

Съежившись в тени стены, Сара пыталась разглядеть в толпе слуг или рабов, которых отец, несомненно, послал ей вдогонку. Она не увидела ни одного знакомого лица. Должно быть, они были так ошеломлены, что она была уже далеко, когда они бросились на ее поиски.

Сейчас она должна как можно быстрее добраться до каких-нибудь ворот. Сара колебалась. Позволят ли боги ей выйти за пределы городской стены?

Должно быть, Сара выглядела странно в кое-как наброшенной тоге с кисточками, с разошедшимися складками, с подкрашенными сурьмой глазами, с распустившейся от бега прической! Она представляла себе удивленные взгляды стражников, которые неусыпно следили за всеми входящими и выходящими из благородного города.

— А если вернуться в дом отца? — подумала Сара. — Силили поможет мне проскользнуть в мою комнату. Она, наверное, сейчас вся в слезах от тревоги и беспокойства. Она так обрадуется мне. О замужестве уже не может быть и речи, в этом она не сомневалась. Благородный муж, которого выбрал для нее отец, должно быть в гневе и унижении уже покинул их дом. Дом, в котором даже стены сейчас дрожат от гнева Ишби Сум-Узура.

Нет, она не может вернуться. Все кончено. С той минуты, как она увидела на возвышении этого человека, ее мужа, ее решение было принято. Она больше никогда не увидит Силили, не увидит сестер, отца, даже Киддина, о котором она вовсе не сожалела. Ее проступок, который она совершила на глазах у всех, лишил ее семьи. Сейчас самое главное это ускользнуть от солдат, которые с наступлением сумерек, заставляли всех расходиться по домам и выгоняли бродяг прочь из благородного города. Она найдет себе убежище на ночь за стенами города. Сейчас не время оплакивать собственную судьбу. Наоборот, сейчас она должна собрать все свое мужество. Завтра у нее будет время подумать обо всем.

Стараясь шагать как можно более естественно, она вернулась назад и устремилась по узкой малолюдной улочке, где она заметила проход, почти наполовину заваленный обвалившейся стеной, в который она с трудом протиснулась.

Спрятавшись от посторонних глаз, Сара сняла с головы роговые шпильки, на которые Силили намотала ее волосы. Она подумала было расплести косички, но решила, что у нее нет времени, и просто откинула их за плечи. Краем тоги она изо всех сил вытерла губы и щеки, надеясь снять краску. Потом Сара сняла тогу и оторвала подол, с еще висевшими на ней брачными кисточками. Понимая, что совершает непоправимое, Сара забросила их в кусты, быстро перевернула тогу наизнанку, чтобы она казалась менее богатой, оделась и покрыла голову в надежде, что стражники примут ее за служанку из богатого дома и не обратят на нее внимания. Ощутив ранее незнакомое чувство уверенности и даже веселого возбуждения, Сара вышла к каналу и пошла к северным воротам.

Однако через минуту чувство уверенности несколько ослабло.

Городская стена Ура, построенная более тысячи лет назад, была толщиной в пятьдесят человек, и высотой в сто. В царстве Шу-Сина, сына Шулги, такие замечательные стены были еще только в одном городе, в городе Ниппуре. Ворота стены выходили на четыре стороны света. Двери, отделанные бронзой, были такими тяжелыми, что для их открытия и закрытия требовалось пятьдесят человек и волов. Подойдя ближе, Сара заметила стражников с копьями в руках, в шлемах и двойных кожаных плащах, внимательно разглядывавших всех прохожих.

Но боги, видимо, решили облегчить ей путь. К воротам приблизилась шумная процессия, возвращавшаяся в нижний город из великих храмов Сина или Эа. Вслед за музыкантами шли мужчины, неся носилки, на которых лежали цветы и стояли статуи предков. Рядом с ними шли молодые жрицы, одетые в простые тоги служительниц второстепенных храмов, без поясов, без украшений, держа в руках курильницы для благовоний, из которых вырывался горький дым с запахом камыша и смолы. Их сопровождала толпа, и Сара без особого труда смешалась с ней. Никто не обратил на нее внимания, разве только одна молодая девушка удивленно взглянула на нее. Пока процессия проходила ворота, пересекавшие канал, стражники, как им и полагалось, стояли вдоль ворот. У Сары захватило дыхание, пока она шла вдоль прохладных стен, которые были такими толстыми, что ей казалось, что она идет по туннелю, но никто не остановил и не окликнул ее.

С другой стороны стены раскинулись сады и зигзагообразные лестницы, ступени которых были вырезаны в древней стене. И тут Сара увидела нижний город. Множество улочек переплетались и терялись за горизонтом на площади в десятки ров. Вдоль изгибов реки лепились домики, которые можно было угадать по их плоским крышам.

Выйдя за стену царского города, процессия рассыпалась. Мальчишки, дурачась, разбежались в разные стороны. Жители города высыпали на улочки, сопровождая музыкантов песнями, танцами и хлопаньем в ладони. Некоторые пристраивались к носильщикам, бросая на статуи лепестки цветов и благовония или поливая их пивом. Крики, смех и приветствия заглушили песни, и Сара, воспользовавшись суматохой, свернула в первую попавшуюся улочку.

* * *

Некоторое время она шла наугад. Дома здесь представляли сложенные друг на друга кубы, с двустворчатыми дверьми из простого дерева, в некоторых вместо дверей висели занавески. Стены были покрыты белой, смешанной с соломой глиной.

Вокруг ходило много народу. Это были простые люди, одетые в туники или передники и обутые в плетеные сандалии, с серыми от пыли ногами. Они смеялись, окликали друг друга, тащили на себе корзины и мешки, погоняли ослов, запряженных в тележки, груженные камышом и дынями. Некоторые из них с удивлением поглядывали на Сару, впрочем, не выражая при этом особого любопытства. Ей же все это казалось странным и необычным.

За всю свою короткую жизнь она покидала царский город всего несколько раз, отправляясь в великие храмы Эриду. Тогда она вместе с отцом пересекала реку на лодке, чтобы попасть в западную часть города. Нижний город, расположенный к северу от царского города, знатные горожане Ура никогда не посещали. Он не вызывал у них ничего, кроме презрения и недоверия. Служанки рассказывали, что ночами по его улицам бродят чернокожие демоны, звери с несколькими телами, свирепыми мордами и когтями и еще много всяких страшных гадов, внезапно вылезающих из адских подземных пещер.

Жители нижнего города подчинялись власть имущим города Ура, даже не зная их в лицо. Когда Ишби Сум-Узуру требовался какой-нибудь ремесленник или торговец, он обращался к своему писцу, мастеру или регенту.

Саре достаточно было осмотреться, чтобы понять, что здесь она не найдет ни помощи, ни приюта. Кто примет у себя девушку из царского города, да еще сбежавшую из родительского дома, не боясь гнева власть имущих. Ведь об этом все узнают, и очень скоро. В нижнем городе невозможно ничего скрыть. Жизнь здесь проходит на улице. Двери домов и дворов чаще всего были открыты настежь. По улицам и улочкам разгуливали дети, гуси, собаки и даже свиньи. На каждом шагу следовало остерегаться, чтобы не ступить в нечистоты. Но, казалось, это никого не трогало. Люди, как ни в чем не бывало, занимались своими делами, толпились вокруг прилавков, где продавали еду, или обменивались веревками, рулонами тканей, мешками с семенами и даже ослами. Запах гниющих овощей, мяса и рыбы, часами лежавших на солнце, смешивался с запахом ослиного помета и детских испражнений, которые пыльная земля еще не успела поглотить. Вокруг стояло такое удушающее зловоние, что Саре пришлось прижать к лицу покрывало, и, хоть она была одна, никто не обращал на нее внимания. Вдруг она вздрогнула, услышав, как ее окликнули:

— Девушка, девушка!

На пороге одного из домов сидела то ли улыбавшаяся, то ли гримасничающая старуха. Глаза ее утопали в глубоких морщинах. Из беззубого рта торчал отвратительный розовый язык. Она вытянула кривой палец, приглашая Сару приблизиться.

— Травы, травы, у меня есть травы! Тебе нужны травы?

Рядом с ней вдоль стены стояло около десятка маленьких корзиночек, наполненных листьями, разноцветными семенами, камнями, кристаллами смолы. Сара хотела бежать, но взгляд старухи остановил ее.

— Тебе не нужно травы или еще чего-нибудь? Иди сюда, девочка, не бойся!

Голос старушки стал мягче, даже обходительнее. Сара задумалась. Может быть, боги и случай улыбаются ей? Может быть, старушка поможет найти приют на ночь? Чего бояться?

— Тебе чего-нибудь нужно, богиня? Кани Алк-Наа все может продать тебе…

Услышав слово «богиня», Сара замерла. Может быть, женщина узнала в ней девушку из царского города? Или просто смеялась над ней? Сделав безразличный вид, Сара склонилась над корзинами. Оказалось, что в них лежали не только травы и семена, но и скелеты животных, зародыши, черепа, высушенные внутренности и еще бог знает что! Перед ней было логово колдуньи, кассаптю!

Старуха заметила выражение отвращения на лице Сары и рассмеялась пронзительным смехом.

— Ты далеко от своего дома, богиня! Смотри, чтоб тебя не сожрали ночные демоны!

Сара в страхе выпрямилась и побежала.

За ее спиной высокие, как горы, стены города Ура, окрашенные сумеречным золотом, закрывались до самого рассвета. Над ними еще можно было разглядеть верхние террасы зиккурата с темными коронами садов, окружающих Великолепную Комнату, в стенах которой, выложенных ляпис-лазурью, словно дневная звезда, отражалось заходящее солнце. Разве есть в этом мире что-либо прекраснее?

Сара бежала, не оборачиваясь, думая о своем саде, о своей новой комнате, о своей теплой постели. Постепенно она замедлила шаг. Ночь, словно море, заливала берег реки.

Она подумала, что, если бы она осталась там, в доме своего отца, то в этот час она была бы в руках презирающего ее мужа, торопливо заканчивающего свое дело, и ее комната уже не казалась бы ей такой красивой. По щекам ее потекли слезы, и мужество покинуло ее.

* * *

«Смотри, чтоб тебя не сожрали ночные демоны!» слова старухи все еще звенели в ушах Сары. Солнце исчезало за кроем мира. Ноги ее отяжелели, она с трудом двигалась. Ее красивые сандалии из козьей кожи провалились в ил. Вода хлюпала под ее босыми ногами. Тростник больно ударял по рукам и плечам.

Она шла вдоль берега реки, даже не понимая, как она здесь очутилась. Она шла по узкой улочке, на которой дома отстояли все дальше друг от друга, все продолжала идти прямо, изнуренная, слишком испуганная, чтобы остановиться, надеясь сама не зная на что.

— О-ох!

Нога ее ударилось обо что-то твердое, она почувствовала удар в бедро и закричала от ужаса, вспомнив рассказы о демонах. Головой вперед она упала в воду. Разорвавшаяся на бегу тога, обвилась вокруг горла, едва не задушив ее. Одним движением Сара села и приготовилась к самой страшной смерти.

Однако перед ней на фоне слабого света стоял мужчина, а не демон.

Даже не мужчина, а юноша с ореолом курчавых волос, с длинным тонким мускулистым телом, почти голый. Бедра были обвязаны передником из грубого льна, ноги до самых колен были перепачканы илом. На левой руке висело подобие плетеной корзины цилиндрической формы, в которой трепыхалась какая-то живность. Сара не могла разглядеть его лица, только видела, как ярко блестели глаза, в упор смотревшие на нее.

Юноша сделал резкий жест в сторону реки и что-то сказал на непонятном ей языке. Потом замолчал, продолжая внимательно смотреть на Сару.

Она провела по лицу рукой, желая вытереть грязь. Разорванная туника оставляла открытым ее живот и тонкий нежный пушок ее вульвы. Сара торопливо сдвинула ноги, опустилась на колени прямо в воду, пытаясь прикрыться мокрой тканью.

Юноша был на голову выше Сары. Он спокойно, без улыбки смотрел, как она пыталась привести себя в порядок, несмотря на ее ужасающий вид. Глядя на ее косички, он спросил:

— Что ты здесь делаешь?

На этот раз он говорил на понятном Саре языке. Голос у него был спокойный, беззлобный, скорее удивленный и любопытный. Тыльной стороной ладони Сара еще раз вытерла лицо.

— А ты?

Он потряс своей корзиной, в которой две лягушки раздували шеи, хлопая глазами. На этот раз она хорошо разглядела его узкое лицо с высоким лбом, круглые брови, которые почти сходились в одну линию над большим носом с горбинкой. В последних отблесках дня его карие глаза с зелеными крапинками казались почти прозрачными. У него были красивые полные летящие губы. На щеках — легкий пушок, подбородок выступал над худой шеей.

— Я ловил рыбу, — ответил он, улыбнулся, взглянул на реку, которая в наступавшей темноте казалась огромной, и добавил:

— Сейчас как раз время ловить лягушек и раков. Если только никто не бросается на тебя с воплем.

Сара уже не сомневалась, что юноша был мар.Тю, один из аморреев, народа, который приходил с края света, оттуда, где заходило солнце. Он принадлежал к народу, у которого были только низшие боги, и которому не разрешалось входить в царский город.

Сара задрожала, руки и плечи ее покрылись гусиной кожей. Поднялся ветер, мокрая туника прилипла к ее телу. Ей вдруг захотелось рассказать ему всю правду. Пусть этот юноша знает, кто она. И одним духом Сара выпалила:

— Меня зовут Сара. Мой отец, Ишби Сум-Узур, один из могущественных людей Ура. Сегодня один человек должен был взять меня в жены. Тоже один из могущественных людей Ура. Но, когда он посмотрел на меня, я поняла, что никогда не смогу жить с ним, лежать с ним в одной постели, в одной и той же комнате. Я предпочитаю умереть, прежде чем его руки прикоснутся к моей вульве и моим бедрам. Я хотела спрятаться в доме. Но моя служанка знает все места, где я могу спрятаться. Я хотела броситься со стены и сломать ноги. Но у меня не хватило мужества. И я убежала. Наверное, мой отец думает, что я умерла…

Юноша слушал, переводя взгляд с ее губ на ее косички. Она замолчала, он тоже ничего не сказал. Быстро наступала черная ночь, превращая их в силуэты под все более многочисленными звездами.

— Меня зовут Аврам, сын Фарры. Я мар.Тю. Наши шатры стоят на расстоянии пяти или шести узов к северу. Не надо оставаться здесь, ты замерзнешь.

Она услышала всплеск воды и вскочила. Он шагнул к ней. Взял ее за руку, сжал ее пальцы своими теплыми, чуть шершавыми пальцами.

Твердо, но с неожиданной нежностью он повлек ее за собой. От этой нежности тепло разлилось по телу Сары. Она не смогла удержать слез, когда он сказал:

— Нужно найти тебе теплое место и развести огонь. В это время года ночи холодные. Я полагаю, что тебе некуда идти. Такое случается не каждый день, чтобы дочь могущественного человека города Ура заблудилась в тростниковых зарослях на берегу реки. Я мог бы повести тебя в шатер моего отца. Но он подумает, что я привел себе жену, и мои братья станут ревновать. Я не старший сын. Ну, ничего, что-нибудь придумаем.

* * *

«Что-нибудь» оказалось простым песчаным бугорком. Но песок был горячим, и бугорок защищал от ветра. Темнота, казалось, не смущала Аврама. Хорошо ориентируясь в темноте, он нашел сухой камыш и ветки можжевельника и, ловко потерев между ладонями ветки лишайника, разжег костер, один вид которого согрел Сару не меньше, чем сам огонь.

Аврам то и дело исчезал, возвращаясь с новыми охапками сухих веток. Наконец, решив, что веток достаточно, он, по-прежнему молча, сел на корточки.

Теперь они ясно видели друг друга, но, когда глаза их встречались, оба в смущении отводили их. Так они долго сидели молча, греясь у костра, от которого разлетались пляшущие искры.

Сара решила, что юный мар.Тю был примерно возраста Киддина. Он должен быть не таким сильный, очевидно, натренированный долгой ходьбой, а не борьбой, любимым спортом ее брата. Его неухоженные волосы придавали всему его облику менее благородный, менее горделивый вид, но Саре это даже нравилось.

Неожиданно, нарушая охватившее Сару оцепенение, вызванное усталостью и смятением, Аврам встал и сказал:

— Я пойду к шатру.

Сара вскочила на ноги, и Аврам рассмеялся, увидев ее испуганное лицо. Он подхватил свою плетеную корзину, встряхнул лягушек.

— Не беспокойся. Я принесу немного еды. Я проголодался, и ты, наверное, тоже. Этим уловом не насытишься.

И увидев, что Сара продолжала стоять, недовольная тем, что показала свой страх, он насмешливо улыбнулся:

— Ты хоть сможешь подбросить ветки в огонь?

В ответ она только пожала плечами.

— Отлично.

Некоторое время Аврам молча вглядывался в небо, на котором уже появилась луна. Сара заметила, что он часто смотрел в небо, словно искал в звездах следы солнца. Потом, сделав всего несколько шагов, исчез в темноте. Сара слышала только, как трещал камыш, плескалась река и где-то вдалеке раздавался лай собак.

Страх вернулся. Может быть, этот мальчик решил бросить ее одну, и огонь привлечет демонов? Она вглядывалась в темноту, словно ожидая увидеть их ухмыляющиеся морды. Но гордость заставила ее пересилить страх, ей стало стыдно. Пора наконец перестать бояться. Она боялась только того, чего не знала. А сегодняшняя ночь была полна новизны и неизвестности. Эта ночь, огонь, бесконечное небо над головой. И даже имя этого мар.Тю — Аврам.

Какое странное имя — Аврам. Ей понравилось, как звуки его имени мягко перекатывались во рту.

Аврам совершенно не боится ночи. Он двигается в темноте, как в ясный день. И совсем не похоже, чтобы он страшился демонов.

Этот мальчик ей нравился. Может быть, потому, что она заблудилась и оказалась одна в ночи. Или, может быть, потому что он совсем не походил на Киддина. И на мужа, которого ей выбрал отец.

Она с наслаждением представила ужас на их лицах, если бы они увидели, как просто Аврам взял ее за руку! Что он, мар.Тю, осмелился дотронуться до дочери могущественного вельможи! Какое кощунство!

А она, она даже не подумала отнять свою руку, не испытала ни стыда, ни отвращения. Даже его запах, так непохожий на запах благовоний, которыми натирались могущественные вельможи Ура, не отталкивал ее.

Ей даже нравилось, что он был варваром, мар.Тю.

Интересно бы знать, что он думает о ней. Кроме того, что она ужасно выглядит. Но Аврам ничем не проявлял своих мыслей. Может быть, так всегда ведут себя эти люди-без-города. Ее отец, как и Силили, говорили, что они грубые, темные, хитрые люди. Хотя он, не колеблясь, пришел ей на помощь.

Но может быть Силили и ее отец правы, и она больше никогда не увидит его. Она рассердилась на себя за эту мысль, подбросила веток в огонь и решила, что больше не будет позволять себе отвлекаться.

* * *

Аврам разбудил прикорнувшую Сару, бросив рядом с ней две длинношерстные бараньи шкуры и большой кожаный мешок.

— Я немного задержался потому, что не хотел, чтобы мои братья увидели меня, — объяснил он. — Они бы подумали, что я решил спать под открытым небом, чтобы на рассвете пойти на охоту, и пошли бы со мной. Они всегда ходят со мной на охоту. Я уже убил десять рысей и трех оленей. Когда-нибудь я пойду на льва.

Сара подумала: хвастается ли он или хочет произвести на нее впечатление. Но нет. Аврам развернул бараньи шкуры и вытащил из мешка платье из грубого полотна.

— Смени свою тогу.

На нем вместо передника была надета туника, стянутая поясом с кожаным карманом, из которого торчала рукоятка кинжала.

Пока Сара отошла в тень, чтобы переодеться, Аврам нарочито повернулся к ней спиной, подбрасывая ветки в огонь и доставая из мешка еду.

Когда Сара вернулась к костру, он внимательно посмотрел на нее и улыбнулся слегка иронической улыбкой, от которой у него округлились щеки. В зыбком свете пламени его карие глаза казались еще прозрачнее.

— Я думаю, ты впервые надела такое платье? — с ласковой насмешкой сказал Аврам. — Оно тебе идет.

Сара улыбнулась в ответ.

— У меня еще осталась краска на глазах?

Аврам поколебался и расхохотался давно сдерживаемым ироническим смехом, от которого Сара вся затрепетала.

— И глаза! — сказал он, отсмеявшись. — И щеки, и виски. Если бы я не заметил твоего живота, я бы подумал, что ты вся черная. Говорят, что далеко на юге, на самом берегу моря живут чернокожие люди. Их женщины совсем черные!

Гнев и стыд обожгли щеки Сары.

— Это сурьма, которой красят глаза жен.

Она схватила свою тогу, пытаясь в ярости оторвать полу, но ткань не далась.

— Подожди, — сказал Аврам и, достав кинжал с кривым деревянным лезвием, каких Сара никогда не видела, легко разрезал влажную ткань.

Когда Аврам протянул ей кусок ткани, она схватила его за руку:

— Ты можешь это сделать?

Голос у нее дрожал сильнее, чем ей того хотелось. Она взяла себя в руки и, постаравшись говорить с большей уверенностью, пояснила:

— Ты хорошо видишь в темноте.

Он в замешательстве кивнул, и Сара закрыла глаза, чтобы сгладить общую неловкость. Опустившись перед ней на колени перед светящейся теплотой костра, он вытер ей веки, щеки, лоб. Так осторожно, словно делал это всю жизнь.

Сара открыла глаза. Аврам улыбался, и его красивые губы трепетали, как крылья птицы.

— А сейчас ты меня находишь красивой? — осмелела Сара.

— У наших девушек не бывает таких красивых причесок, сказал он просто. — И таких прямых носов.

Сара не знала, можно ли считать его слова комплиментом.

Потом они сели за еду, принесенную Аврамом. Это был кусочек еще теплого козьего мяса, белая рыба, сыр, фрукты, кислое молоко в кожаной фляге. Еда была простой, без сладостей, как обычно готовили еду в домах могущественных вельмож Ура. Сара ела с таким же аппетитом, как Аврам, ничем не выказывая своего удивления.

* * *

Сначала они ели молча. Потом Аврам спросил, что она собирается делать, когда наступит день. Она ответила, что не знает, что она надеется найти убежище в одном из великих храмов Эриду, где девушки без семьи становились жрицами. Но говорила она без уверенности. По правде говоря, она не знала, что ей делать. Завтра еще так далеко!

Аврам спросил, не боится ли она, что ее боги могут наказать ее за то, что она отвергла мужа, выбранного ей отцом, и за то, что она сбежала из дому. На этот вопрос она так решительно ответила: нет, не боится, что Аврам от удивления перестал жевать.

— Нет, — объяснила она. — Иначе, с наступлением ночи они бы наслали на меня демонов, а не Аврама.

Эта мысль развеселила Аврама.

— Только вы, могущественные вельможи Ура, верите, что в ночи полно демонов. Я не видел никого, кроме быков, слонов, львов и тигров. Они, конечно, свирепые, но человек может убить любого их них. Или бегать за газелями!

Сара не обиделась. Пламя в костре потрескивало, угли грели их, а бараньи шкуры были такими мягкими на ощупь. Аврам был прав. Окружающая ночь уже не пугала Сару.

Ее охватило такое состояние счастья, что покой разлился по всему ее телу до кончиков ног. Ей стало тепло, в груди ее звучал смех. Вокруг плясали язычки пламени, время, казалось, остановилось в ночи, и с ней был этот мальчик, которого она не знала еще до захода солнца. Аврам сидел так близко рядом с ней, что она могла бы коснуться его плеча. Он защитит ее от всех. Она это знала.

Слова, вопросы и ответы посыпались из них. Аврам рассказал, что у него два брата, Аран, старший, и Наор, младший. Что его отец лепит глиняные статуи предков для таких людей, как ее отец Ишби Сум-Узур. Такие замечательные статуи, глядя на которые кажется, что они могут заговорить.

Сара хотела знать, не сожалеет ли он о том, что ему приходится жить в шатре. Он объяснил, что его отец, Фарра, разводит скот для могущественных вельмож Ура. Раз в два года, когда наступает срок платить царский налог, они направляются со стадами в Ларзу, где животных пересчитывают чиновники Шу-Сина.

— После этого у нас остается всего несколько голов, и мы возвращаемся назад и разводим новое стадо. Когда-нибудь мой отец сделает столько статуй, что нам не придется заниматься скотоводством.

Он тоже задавал Саре вопросы, и Сара рассказала ему о жизни во дворце. Она рассказала о Силили, о своих сестрах и, впервые за долгое время, рассказала печальную историю своей матери, которая умерла при рождении Лиллу. В порыве воспоминаний она рассказала даже о красной комнате и о странном предсказании барю. Царица или рабыня…

Аврам умел слушать, внимательно и не перебивая.

Они разговаривали так долго, что у них кончились ветки для костра, и луна пересекла уже половину неба. Сара сказала, что у них все страшатся, что однажды ночью Властительница Луны исчезнет навсегда. И что тогда боги в гневе не выпустят солнце, и наступит ужасный непереносимый холод.

— В шатре это будет еще ужаснее, чем в доме.

Аврам покачал головой и, помешивая угли, ответил, что он не верит всему этому, что нет никакой причины, чтобы исчезли луна и солнце.

— Как ты можешь быть так уверен? — удивилась Сара.

— Никто не помнит, чтобы такое уже случалось хоть раз. Почему же должно произойти то, чего еще не случалось с рождения мира? — И добавил:

— Жизнь в шатре не мешает думать и учиться, наблюдая окружающий мир.

В первый раз Сара услышала, что голос его звучал нравоучительно и горделиво. Чтобы сгладить резкость своих слов, Аврам добавил, что он не умеет ни писать, ни читать на глиняных табличках, как могущественные вельможи Ура. И что они владеют неизвестными ему знаниями.

Неожиданно он протянул Саре руку.

— Идем со мной!

Они обошли костер. Расправляя онемевшие члены, Сара, слегка встревоженная, поспешила за ним, хотя луна светила достаточно ярко, чтобы она могла в темноте потерять Аврама.

Они остановились на гребне дюны. Перед ними словно подвешенная между темной землей и усыпанным миллионами звезд небом возникла тиара, очерченная сотнями факелов. Это был зиккурат. Каждый вечер его огромные лестницы и площадки освещались сотнями факелов. Она видела его таким только с крыш ее дома и никогда с такого большого расстояния. Но только так можно было постигнуть совершенство его формы в сверхчеловеческом измерении богов.

— Можно пересечь реку, уйти далеко в степь, на расстояние в два или три дня пути, а он все еще виден, — сказал Аврам.

Он повернулся к Саре, взял ее лицо в свои мягкие горячие руки. Сара затрепетала, подумала, что он хочет поцеловать ее. Что делать, подумала она, уступить ему или сопротивляться беззастенчивости этого мар.Тю? Но руки Аврама медленно повернули ее лицо вверх, к усыпавшим небо звездам.

— Смотри на небесные огни. Они прекраснее зиккурата. Смотри сколько их и как они далеко! Ты веришь, что в каждом из них живет бог?

Разве она могла ответить на такой вопрос? Сара молчала. Приложила губы к кисти Аврама. Он лукаво засмеялся:

— Неужели ты думаешь, что дочь могущественного вельможи Ура может уйти из отцовского дома, уйти из города, и ее не будут искать, чтобы наказать?

Эти слова обрушились на нее, словно холодная вода. Слезы и гнев сменили радость, которую она испытывала. Она скатилась с дюны, закуталась в баранью шкуру, с трудом удерживаясь от слез. Когда Аврам присел рядом с ней и обнял за плечи, ей хотелось ударить его. Но вместо этого она жалобно прижалась к нему, и они оказались совсем близко друг к другу, зарывшись лицами в теплую шерсть.

— Прости меня, — прошептал Аврам ей на ухо, — Я не хотел обидеть тебя. Я не хочу, чтобы кто-нибудь обидел тебя. Если ты готова бежать, я помогу тебе.

Ей хотелось спросить, почему он соглашается ей помочь, но слова застряли в горле. Ей достаточно было лежать рядом с ним, вдыхать его странный запах, согреваться теплом его тела и ощущать на своей шее его дыхание… Больше ничего.

Так они лежали, не двигаясь, и постепенно собственное смятение смыло ее слезы. Ладони Аврама, прижатые к ее груди, вдруг стали обжигающе горячими. Горячими, как соски ее грудей. Бедрами Сара почувствовала, как поднимался и креп его член. Живот ее дрожал, но не от страха или гнева. Она вспомнила, как тот, кто был выбран ей в мужья, схватил фаллос быка, стоявшего на брачном подносе. Ведь это был день ее замужества. Ночь ее замужества. Ей захотелось взять в руку член Аврама, повернуться к нему лицом и прижаться губами к его губам.

Но Аврам расслабил объятия и отодвинулся от нее, сказав, что им следует поспать, что назавтра им понадобятся силы.

Он взял второю шкуру, накрыл их обоих, лег на спину и вместо подушки предложил ей свою руку, на которую она положила голову.

— Ты хорошо пахнешь. Я еще никогда не чувствовал такого запаха ни у одной девушки. Я никогда не забуду твой запах. И твое лицо, я никогда его не забуду.

Его слова словно поглотили их желание, и через мгновение усталость одолела Сару. Засыпая, она уже не знала, поцеловала ли она Аврама, или это ей только приснилось.

Когда она проснулась, то увидела, что лежит одна на бараньей шкуре. Вокруг нее стояли солдаты, держа в руках дротики и щиты. Их начальник встал перед Сарой на колени и спросил, не дочь ли она Ишби Сум-Узура, могущественного вельможи города Ура.

 

Трава бесплодия

Гнев Ишби Сум-Узура длился четыре луны. Все это время он запрещал произносить ее имя. Запрещал смотреть на нее, есть вместе с ней, смеяться или украшать себя. Он запрещал заплетать ей волосы в косички, выходить с непокрытой головой, краситься сурьмой и амброй и носить драгоценности.

Все запреты соблюдала Силили, которая осталась ее служанкой. Она получила приказание следить за Сарой днем и ночью.

— Если она еще раз покинет этот дом без моего разрешения, ты умрешь, — сказал он Силили. — Я повешу тебя за ноги, раскрою тебе живот и наполню его скорпионами.

Сара не очень огорчилась такому наказанию. Ей хотя бы не придется выносить жалобных или гневных взглядов своих теток или слушать полную намеков болтовню своих сестер и служанок.

Однако в течение недели ей пришлось с утра до вечера выслушивать рыдания и стенания Силили, молившей Всемогущую Инанну о прощении.

Саре пришлось присутствовать вместе со всем семейством на заклании семи овец под взглядами статуй предков. Ей пришлось совершить в храме тысячу омовений и бесконечно мыться и очищаться.

Силили и Эжиме изнуряли ее своими вопросами, желая знать все, что она делала во время побега, каких демонов она встретила на дороге вдоль берега реки и какие демоны стерегли ее в ту одинокую ночь. Разве не демоны заставили ее убежать во время брачного омовения, как раз в тот момент, когда муж собирался натереть ее благовониями?

Сара каждый раз спокойно отвечала им, что к ней не приближался ни один демон, ни в доме, ни там, на берегу реки.

«Я была одна, я заблудилась».

Она ничего не сказала про Аврама.

Но ни Силили, ни Эжиме не верили ни одному ее слову. Сара видела это по их гримасам и вздохам. Потом Эжиме решила проверить девственность своей племянницы. Охваченная холодным гневом, Сара легла на кровать и раздвинула ноги.

Пока ее тетка собирала в морщины свое старое лицо, убеждаясь в ее девственности, Сара вспоминала о желании, которое она испытала к Авраму в ту ночь, которую они провели на берегу реки. Она вспомнила его ладони на своей груди, его затвердевший член на своих бедрах. В минуту такого унижения эта мысль ласкала и успокаивала ее. И в тайнике своего сердца она благодарила Аврама за то, что у него хватило мудрости устоять перед ее невинностью.

Ледяным голосом, который можно было соразмерить только с голосом ее отца, Сара, прямо глядя им в глаза, отчего обе женщины опустили свои, объявила им:

— Я больше не буду отвечать на ваши вопросы. Никто не должен произносить имя Сары в этом доме. Сара больше не откроет рта, чтобы не поощрять вашу глупость.

Но Силили и Эжиме продолжали сомневаться. Чтобы охранить то, что еще оставалось, они повесили амулеты на двери комнаты Сары, на ее кровати и даже вокруг ее шеи.

Так шли дни.

Силили перестала рыдать. Все привыкли жить рядом с Сарой так, словно она была безымянной тенью. Иногда домочадцы даже шутили в ее присутствии, делая вид, что не замечают ее улыбок.

Сара тоже быстро привыкла к такой жизни, потому что могла свободно предаваться собственным мыслям. Мысли, которые постоянно взывали к Авраму. Словно во снах наяву она слышала его голос и ощущала его запах человека-без-города. Часто по вечерам она в тишине пела для него, для Аврама, словами, которые она никогда не произнесла бы для того, кто хотел стать ее мужем:

Положи на меня свои руки, дикий бык, Положи на меня руки, которые меня купали, На меня, благоухающую гвоздикой и кипарисом, Положи свои руки на мою вульву, пастух могучего стада, Прикоснись ко мне губами, верный пастух, Я хочу тебе счастливой судьбы, Я предскажу тебе благородный путь, Положи на меня свои руки, Я буду гладить твои бедра, Я приветствую твой черный корабль…

Однако за последние недели она достаточно повзрослела, чтобы не ослепляться этим воображаемым блаженством. С каждым днем она все яснее понимала, какой судьбоносной и эфемерной была ее встреча с молодым мар.Тю. Но оставалось еще несколько вопросов, на которые у нее не было ответа. Почему Аврама не было рядом с ней, когда солдаты разбудили ее? Были ли прощанием его слова о том, что он будет вечно помнить ее лицо? Вспоминает ли он ее? Думает ли он, что лучше забыть эту девочку из царского города, которую он не мог бы встретить нигде и никогда? На что он мог надеяться? Ведь еще никогда в памяти жителей Ура ни один варвар аморитянин не смел дотронуться до дочери могущественного вельможи, разве только изнасиловав ее?

Иногда, сбежав от неусыпного ока Силили, она вечерами уходила в сад и долго смотрела на освещенный факелами зиккурат. Может быть, Аврам сейчас лежит в камышах на берегу реки, возле него стоит корзина, полная лягушек и раков, и он тоже смотрит на огненную диадему Небесной Лестницы? Кто знает, может быть, он сейчас думает о ней?

Однажды после очередной вечерней прогулки, когда над Уром навис меланхоличный туман, предвестник сезона дождей, Силили наконец высказала Саре свои тревоги.

— Ты говоришь, что ни один демон не приближался к тебе, и ты провела ночь совсем одна на берегу реки. Но стражники, которые нашли тебя, уверяют, что ты спала на новых бараньих шкурах, и рядом с тобой был разложен большой костер. Там еще были остатки еды. И, кроме того, мы видели своими глазами, что ты вернулась в платье, хотя убежала в красивой тунике. На тебе было такое грубое платье, что, я уверена, оно соткано не в Уре. Даже рабыни не захотели его!

Силили не задавала вопросов, она просто страдала оттого, что не знала правды. Слушая ее, Сара поняла, что и она сама страдает от невозможности поделиться своей тайной. И тогда так тихо, что Силили пришлось посадить ее себе на колени, Сара рассказала об Авраме, о его красоте, о его доброте, о его смуглой тонкой коже, о его запахе. И о его обещании не забывать ее лица.

Когда она замолчала, прижатая к ней щека Силили была мокрой от слез.

Мар.Тю! Мар.Тю! Мар.Тю! Не переставала повторять Сил ил и, качая головой.

Потом они сидели молча, пока Силили не прижала Сару к своей груди так сильно, словно хотела скрыть ее от всех.

— Забудь его, забудь его, иначе он натворит такое горе, какого ты даже не можешь себе представить! Забудь его, моя Сара, как если бы он был демоном!

Тут они обе сообразили, что Силили нарушила запрет, произнеся ее имя, и обе засмеялись сквозь слезы.

В порыве чувств Силили повторила:

— Моя Сара! Твой отец обещал, что убьет меня скорпионами, если я не подчинюсь ему. Но я люблю тебя! И я нужна тебе, чтобы ты забыла этого мар.Тю. Обещай, что мы больше не будем говорить о нем.

* * *

Однажды утром, когда Властительница Луны, полная и круглая, еще виднелась в предрассветном небе, кровь опять потекла между ног Сары. Во второй раз она вошла в красную комнату. Там ее ждала Эжиме, внимательно следившая за тем, чтобы все тетки и служанки точно соблюдали все приказания Ишби Сум-Узура. В течение семи дней никто не разделял с ней омовений, все соблюдали дистанцию, когда она помогала ткать, и обращались к ней только косвенным образом.

Кроме того, очевидно, желая дать ей понять, какое наказание ожидает строптивых женщин, то одна, то другая рассказывали о грустной судьбе женщин, не пожелавших покориться воле богов, отцов и мужей. О судьбе женщин, осквернивших супружеский долг и съевших траву бесплодия, чтобы не рожать детей, или, наоборот, рожавших детей, приняв между своими бедрами мужчин, которые не должны были даже касаться их плоти, чужеземцев, и даже демонов. Безумие этих женщин было безгранично, как ледяной обжигающий ветер, вырвавшийся из самого ада.

— Да, — проскрипела Эжиме, — если за женщинами не присматривать, то они становятся своими собственными врагами. Труднее всего в молодости, когда еще не умеешь отличать хорошие сны от дурных, от тех, которые заставляют биться наши сердца, и увлажняют наши вульвы, и уносят нас в логово Эрешкигаль так же точно, как солдаты эламиты насилуют и убивают. Велик Эа, который создал наших отцов и наших мужей, чтобы защитить нас от наших слабостей.

Сара слушала молча, ничем не проявляя своих мыслей.

Эжиме и остальные не знали, что в ту ночь, когда каждая из них спала в непроницаемой темноте красной комнаты, Сара лежала без сна. Нет, в ее мыслях, и в образах, которые вставали в темноте перед ее глазами, не было никакой иллюзии, в них была сила воспоминаний. Она мечтала о губах Аврама и о том, что у нее не хватило смелости прижаться к ним.

Она мечтала о поцелуе, который не дала и не получила. Они оба остались невинными. И если у ее отца были причины для гнева, то богов Сара ничем не оскорбила. Им не за что гневаться на нее. Она знала это.

Она ощущала это в самой потаенной глубине своего существа, принося жертвы Нинтю, Повитухе Мира.

Она ощущала это в потаенной глубине своей души, посылая молитвы Всемогущей Инанне.

Иногда она думала о том, что наказание богов должно быть не таким, как это воображали женщины в доме. А быть таким как, например, эта боль, которая терзала ее с каждым днем все сильнее, сожаление о том, что она так и не ощутила на своих губах нежность губ мар.Тю Аврама. Разве эта тихая, почти блаженная боль, ее тайна, не была ее наказанием?

И когда она наконец вышла из красной комнаты, она продолжала меланхолично бродить по дому, выходила в сад, такая скромная, такая покорная, все поверили, что дочь Ишби Сум-Узура встала на путь раскаяния.

Прошло еще несколько недель. Два раза ходила Сара в красную комнату. Эжиме становилась все менее отчужденной, а ее молодые тетки, хоть и избегали смотреть ей в глаза, не колеблясь, болтали с ней, как прежде, и даже хвалили ее за работу, потому что она научилась очень ловко прочесывать и ткать шерсть.

Силили с нескрываемой радостью наблюдала за этими переменами. Сара же беспрекословно подчинялась ей. С того памятного вечера, они никогда не заговаривали о мар.Тю. Прошло несколько месяцев терпения, и однажды, когда зимние проливные дожди заставляли всех сидеть по своим комнатам, она вдруг сказала:

— Твой отец доволен тобой. Он наблюдает за тобой уже несколько дней. Я видела по его лицу, что гнев его прошел. Я уверена, что он скоро простит тебя.

Сара едва заметно кивнула головой и только позднее спросила ровным голосом:

— Ты думаешь, мой отец собирается найти мне нового мужа?

В темноте дождливого дня улыбка Силили вспыхнула, как радуга:

— Здесь все думают только о твоем счастье!

* * *

В этот раз она подготовилась. Приготовила тогу, какие носят при посещении великих храмов, корзину с цветами для подношений, головной убор, в котором ее, без сомнения, примут за служанку. Она подумала обо всем. Повесила на шею маленький вязаный мешочек с медными и серебряными кольцами на три сикля, которые могут понадобиться для того, чтобы отвлечь внимание стражников. Она чувствовала себя твердой, сильной и такой же решительной, как солдат перед нацеленными на него копьями врага.

Сара вышла из своей комнаты еще до рассвета, пока Силили крепко спала. Она переждала в саду у водоемов и перешла их, как только позволил слабый свет начинающегося дня. Улицы были пустынны. Дождь прекратился, но в городе еще стоял запах влажной пыли, и кирпичные стены казались темнее обычного. Стражники только открыли ворота царского города, и первые повозки с едой въезжали в город.

Солдаты еще издали заметили ее, но она сразу поняла, что они приняли ее за служанку из богатого дома нижнего города, которая возвращается домой после ночи, проведенной в храме, откуда она несла священные цветы. С еще не отошедшими от сна глазами, они с удовольствием смотрели на хорошенькую девушку в такую рань и привычным приветствием отвечали на ее улыбку.

Пройдя в нижний город, Сара зашагала быстрее. Она заблудилась пару раз, но ей достаточно было вернуться к берегу, чтобы продолжить свой путь.

Однажды ей показалось, что она дошла до камышовой лагуны, к тому месту, где встретила Аврама. Те же жалкие полуразрушенные дома, те же песчаные пустоши, некоторые из которых были засеяны дынями и душистыми травами. Но ей пришлось пройти вдоль реки еще немало уз, прежде чем она заметила шатры мар.Тю, чуть выше камыша, для того чтобы ветер скользил по их изогнутым крышам. Шатров было много, несколько сотен. Они были круглой формы, из толстой коричневой или бежевой ткани. Некоторые были большими, как настоящие дома, другие, вытянутые в длину, окружали загоны, сооруженные из камыша, где был собран мелкий скот.

При виде огромного лагеря, где уже суетилось множество женщин, одетых в длинные платья и бегали полураздетые дети, Сара остановилась с бьющимся сердцем. Если боги были против нее, то сейчас на нее обрушится их гнев.

Она зашагала по песчаной дороге, ведущей в самую середину лагеря. Едва она дошла до первых домов, как женщины прервали свои дела, дети прекратили свои игры. Смущенная Сара тщетно пыталась улыбнуться. Женщины окружили ее на полпути, не произнося ни одного слова. Дети помчались к ней навстречу. С блестящими от любопытства глазами, они окружили ее, беззастенчиво рассматривая ее волосы, пояс, ее корзину, из которой она забыла выбросить цветы. Может быть, они впервые в жизни видели жительницу царского города?

Собравшись с духом, стараясь говорить обычным голосом, Сара учтиво приветствовала их, пожелала всем защиты Всемогущего Эа и спросила, где находится шатер Фарры, изготовителя идолов и статуй предков.

Женщины не понимали ее. Сара боялась, что она неправильно произнесла имя отца Аврама. Она повторила: «Фарра, Фарра…», пытаясь найти правильные интонации на языке аморреев. Самая пожилая женщина произнесла несколько слов на языке мар.Тю. Несколько женщин, покачивая головами, ответили ей. Пожилая женщина посмотрела на Сару удивленно, но доброжелательно, и, наконец, сказала:

— Фарры здесь нет. Он ушел со всей семьей.

— Ушел? — Сара едва не закричала от неожиданности.

Старая мар.Тю пояснила:

— Две луны назад. Сейчас зима. Время отвести стада, чтобы платить налог могущественным вельможам.

* * *

Она все предусмотрела, но ни на минуту не могла представить себе, что Аврам и его семья могли уйти отсюда.

Она подумала о том, с каким гневом мог ее встретить Аврам. Или, наоборот, как бы он обрадовался, увидев ее здесь.

Она даже приготовила слова, которые собиралась сказать ему: «Я пришла к тебе, чтобы ты прикоснулся своими губами к моим. Мой отец собирается найти мне нового мужа. В этот раз я не смогу отказаться. Если бы меня спросили, кого я хочу, я бы выбрала тебя. Но я знаю, что никогда могущественный вельможа из царского города не отдаст свою дочь в жены мар.Тю. Вот уже три луны, как я думаю только о тебе. Я думаю о твоих губах и о поцелуе, которого я ждала в ту ночь, когда ты защитил меня. Я все обдумала. Я молила святую Инанну, я принесла жертвы Нинтю и статуям предков в храме моего отца. Я ждала, что они осудят мои мысли. Но они молчали. Они не разгневались и позволили мне выйти из города. Сейчас я стою перед тобой, я знаю, что твой поцелуй очистит меня, как холодная вода в красной комнате, и лучше, чем чаша с благовониями и жертвами овец. Дай мне этот поцелуй, Аврам, и я вернусь в дом моего отца, чтобы стать женой того, кого он мне выберет. Я приму его. Когда он придет ко мне в постель, на моих губах будет дыхание твоего поцелуя, который защитит меня».

Она подумала, что он, вероятно, рассмеялся бы. Или рассердился бы. Она подумала, что, может быть, он не удовлетворится одним поцелуем. Она была готова и к этому. Что бы он ни сделал, он не мог осквернить ее.

Но, может быть, он бы сказал: «Нет! Я не хочу, чтобы ты уходила. Я не хочу, чтобы чужой человек ложился в твою постель. Идем, я представлю тебя моему отцу и моим братьям. Ты будешь моей женой. Мы уйдем далеко от Ура».

И к этому она была готова.

Чего только она не представляла себе!

Но она ни разу не подумала, что он мог покинуть берег реки. Он так далеко от нее, и она не знает, где он.

Что ей теперь делать? Сейчас, когда она уже была далеко от шатров мар.Тю.

Силили, должно быть, ищет ее по всему дому, обезумев от ужаса. Она так боится гнева Ишби Сум-Узура. Она, наверное, молит своих богов, чтобы они вернули Сару.

Сара может выполнить желание Силили и желание своего отца. Она может вернуться и сказать: «Я ходила в великий храм, чтобы очиститься». Силили будет так рада, что поверит ей и все будут хвалить ее за мудрость.

В следующий раз, когда она выйдет из своей комнаты, отец объявит ей, что наконец ему удалось уговорить человека из царского города взять ее в жены. Не такого богатого и не такого красивого, как тот, которого она унизила, но кто виноват в этом?

И Сара должна будет опустить голову, войти в храм, выслушать прорицателя. Ее отец никого не пригласит. Не будет ни танцев, ни песен, ни праздника. Потом нетерпеливый муж придет в ее комнату в ее постель.

Он дотронется до нее, но у нее не будет поцелуя Аврама, чтобы защитить ее. В ее супружеской жизни никогда не будет его губ, его слов, его ласки.

И тут она услышала слова, которые могли выговорить только боги или демоны: «Тебе что-нибудь нужно, богиня? Кани Алк-Наа продаст тебе все, что хочешь!»

Сара остановилась. Грудь у нее горела, глаза слепило от слез.

«Тебе что-нибудь нужно, богиня?»

Старая колдунья! Кассаптю, которая окликнула ее в тот день, когда она встретила Аврама! Ее голос зазвучал в ушах Сары. И ей вспомнились истории, которые рассказывали ее тетки в красной комнате: «Одна женщина выпила траву бесплодия. У нее не было крови целых три луны. Ее муж больше не хотел о ней слышать. Ни он и никто другой не хотели больше дотрагиваться до нее. Кто захочет женщину, способную остановить свою кровь?»

Сара вздохнула с облегчением, на лице ее появилась улыбка, такая же серая, как небо над ее головой. Боги не оставили ее. Они не позволят ей навечно исчезнуть в руках мужа.

* * *

— Трава бесплодия? Ты действительно хочешь траву бесплодия?

Сара молча кивнула головой. Сердце ее колотилось. Ей было легче найти логово колдуньи, чем войти в него. Все в нижнем городе знали Кани Алк-Наа, Сара раз десять прошла по улице, прежде чем набралась духа, чтобы переступить порог единственной комнаты колдуньи.

— Ты еще слишком молода, — продолжала Кани Алк-Наа. — В твоем возрасте это может быть опасно.

Сара удержалась от ответа. Она только сильнее сжала руки, чтобы колдунья не заметила, как они дрожат.

— У тебя хоть есть муж?

Сара опять ничего не ответила, продолжая смотреть на десяток корзин, стоявших во всех углах комнаты, от которых исходил запах пыли и гниющих фруктов. Она услышала какое-то кудахтанье. Старуха засмеялась, ее розовый язык трепетал между ее беззубыми деснами, как хвост змеи.

— Ты боишься? Ты боишься, что Кани Алк-Наа наведет на тебя порчу?

Сара открыла кошелек, висевший на шее, и, не говоря ни слова, высыпала содержимое колдунье.

— Три сикля, — сосчитала старуха и с жадностью сгребла медные и серебряные кольца.

— Мне все равно, есть ли у тебя муж или нет, но я должна знать, было это или нет.

Сара заколебалась, не уверенная: правильно ли она поняла старуху, которая вздохнула и сказала уже раздраженно:

— Бык уже был у тебя между ног? Ты открытая женщина? Если нет, то приходи после того, как мужчина раздвинет тебе ноги.

— Я открытая женщина, — соврала Сара хриплым голосом.

Глаза кассаптю, едва видные между ее морщинистыми веками, пристально смотрели на нее. Сара испугалась, что старуха догадалась, но Кани Алк-Наа только спросила:

— Хорошо. И сколько уже времени, как молоко мужчины у тебя в животе?

— Почти… почти одну луну.

— Хм. Ты должна была придти раньше, — проворчала старуха, выпрямляя свое тщедушное тело.

Она порылась в своих корзинах, протянула Саре пять маленьких пакетов с травой, завернутых в сухие камышовые листья.

— Вот твоя трава бесплодия.

— Это на сколько раз? — спросила Сара, не смея поднять глаз.

— Сколько раз кровь не будет приходить? Это зависит от женщины. Две луны. Может быть, три, потому что ты еще молода. Посмотришь. Не открывая, положишь каждый пакет в силу кипящей воды и выпьешь настой в три раза, между зенитом и сумерками. Значит, начнешь на рассвете и кончишь вечером. Делай, как я тебе говорю, и все будет хорошо.

* * *

Сара нашла Силили в своей комнате, всю в слезах, полную упреков, облегчения, гнева, нежности. Несмотря на невообразимый страх, она никому ничего не сказала, и в доме никто не знал об исчезновении Сары.

— Я сказала, что ты больна. Что у тебя сильно болит живот, и я дала тебе настой из трав, чтобы ты спала. Что тебя не нужно беспокоить, и трава поможет тебе. Да простят меня Всемогущие небеса, за то, что я лгу с самого утра!

— Да нет. Твои травы мне всегда помогают! Завтра они меня увидят, я буду здорова, и они скажут, что Силили разбирается в травах лучше всех во всем городе!

Такая похвала и обещание, что назавтра Сара покажется всему дому, заставили Силили улыбнуться, но не остановили ее стенания:

— Ты убьешь меня, девочка! Ты убьешь меня! Руками твоего отца, скорпионами его гнева! Где боги, которые вырвут мое сердце за мой обман!

— Это совсем маленький обман, — грустно пошутила Сара. — Почти правда.

— Не богохульничай, прошу тебя! Только не сегодня.

И, понизив голос до шепота, она наконец задала мучивший ее вопрос:

— Ты была с ним? С мар.Тю?

Сара колебалась, не сказать ли правду. Но, вспомнив о пакетах кассаптю, которые царапали ей кожу под поясом туники, солгала еще раз. В конце концов, что меняет еще одна ложь?

— Нет, я ходила в великий храм Инанны. Я хотела сделать ей подношения и попросить защиты Всемогущего, чтобы мой отец выбрал мне хорошего мужа.

— В великий храм? Ты была там?

— Мне нужно приготовится. Я не хочу бояться.

— И ничего мне не сказала? Даже не предупредила меня, зная, что отец запретил тебе покидать дом?

— Мне захотелось пойти, когда ты еще спала. Все спали, даже мой отец. И я хотела быть одна перед Инанной.

Силили покачала головой и простонала:

— Ты убьешь меня, девочка! Ты убьешь меня!

Сара нашла в себе силы, чтобы улыбнуться, обнять ее и прижать к себе, пока Силили не вздохнула покорно и не перестала задавать вопросы.

— В конце концов, ты здесь, и все мы когда-нибудь умрем.

Но Силили больше не спускала с Сары глаз. Она просыпалась даже по ночам, чтобы убедиться, что дочь Ишби Сум-Узура не исчезла, и Сара смогла приготовить отвар из травы бесплодия незадолго до того, как ей пришлось еще раз посетить красную комнату. Но она не могла в точности соблюдать все инструкции Кани Алк-Наа.

Когда ей удалось вынести из кухни кувшин с кипящей водой, она опустила туда все пять пакетиков с травой и спрятала все в саду, но из-за Силили ей не удалось выпить настой так быстро, как ей хотелось бы. И только на следующий день, вырвавшись из-под наблюдения служанки, Сара проскользнула в сад, достала из кувшина пакетики с травой, которые побелели и совершенно сморщились. Не опасно ли, что они так долго настаивались? Сара сомневалась. Сейчас самое главное — надежно спрятать их, пока она сможет их уничтожить!

Надышавшись отталкивающих запахов в логове колдуньи. Сара побаивалась вкуса настоя. Но он оказался приятным на вкус, как мед, и оставлял чуть кислое, освежающее послевкусие. Его даже можно пить просто для удовольствия. И тогда, сомневаясь, что ей удастся свободно приходить в сад, Сара решила выпить весь кувшин.

Вернувшись во двор женщин, она впервые за долгое время испытала облегчение. Наконец, она сделала это. Наконец, трава бесплодия была в ее животе. Кровь больше не будет течь у нее между ног.

Она догадывалась, как это произойдет. Пройдет два, три, пять дней, и кровь не будет пачкать ее простыни. Силили, ее тетки, ее отец поверят, что она больна. Ведь никому не придет в голову, что она посмела проникнуть в логово кассаптю. Они будут приносить бесчисленные жертвы Нинтю. Но кровь не появится еще две, а может быть, и три недели.

Этого достаточно, чтобы отец отложил приход мужа.

Может быть, он вообще откажется от мысли отдать свою дочь другому мужчине.

А потом вернется мар.Тю.

Вечером, воспользовавшись коротким отсутствием Силили, она спрятала пять пакетиков под своей кроватью. Потом склонилась перед выкрашенной в красный цвет статуей богини Нинтю, стоявшей у ее кровати, открыла ладони и подняла лицо к небу. Губы ее не двигались, и никто не мог услышать, как она молила Нинтю о милосердии:

Нинтю, покровительница рождения, ты получила священный кирпич родов из рук Могущественного Энки, ты держишь нож перерезания пуповины,

Не оставь свою дочь Сару, будь терпелива с ней,

Закрой глаза на мою слабость,

Смотри на кровь в моем сердце,

Оно не принимает мужа, которого я не выбрала,

Трава бесплодия, словно облако в небе,

Оно недолго затмевает солнце. О Нинтю, прости Сару, дочь Ишби Сум-Узура.

* * *

И только перед рассветом, когда Сара спала глубоким сном, ад проник в ее чрево.

Сначала ей приснился сон. Танцующие языки пламени проникли в ее тело, как мужчина. Она пыталась оттолкнуть их, но руки ее проходили сквозь пламя, не ослабляя его. Потом она увидела собственное тело. Оно раздувалось и пламенело, а глаза кассаптю морщились от удовольствия, и она говорила громким голосом:

«Сейчас ты открытая женщина, сейчас это правда». Тело Сары раскалывалось, чрево разрывалось на части и горело, превращаясь в уголь. Она видела, как ее внутренности падали на пол, черные и сморщенные. Все ее тело корчилось от сокрушающей боли. Ее живот, словно пустой калебас, наполнялся ее слезами и криком. Ее собственный крик смешался с чьим-то голосом, зовущим ее, и она проснулась:

— Сара! Сара! Почему ты так кричишь?

Силили держала ее за руки, приблизив к ней искаженное страхом лицо, едва освещаемое фитилем лампы.

— Что у тебя болит? Что у тебя болит?

Сара не могла ответить. Огонь в ее чреве иссушал воздух в легких, она едва дышала.

— Это просто кошмар, — умоляла ее Силили, — тебе снится кошмар, проснись.

Огонь леденил ее члены. Она чувствовала, как они тяжелели и становились хрупкими. Сара широко открыла рот, пытаясь набрать воздух. Силили схватила ее в охапку, чтобы поддержать ее выгнувшуюся, готовую сломаться грудь. Внезапно все нутро Сары стало вялым, легким, как тлен, в который превращается гниль. Воздух проник в ее легкие и вымел из них пепел, оставшийся от пламени. К ней приблизилась огромная обволакивающая темнота, и она погрузилась в ее блаженство.

Крики Силили разбудили весь дом Ишби Сум-Узура, но Сара уже ничего не слышала.

* * *

До самого утра все считали ее мертвой.

Двор женщин наполнил плач Силили, Ишби Сум-Узур велел погасить все огни. Уединившись в домашнем храме, он в отчаянии распростерся перед статуями предков. Его старший сын Киддин с разочарованием, смешанным с гадливостью, увидел, как слезы текли по щекам его отца. И когда он увидел, что отец распластался на полу и посыпал холодным пеплом свою благородную голову, он подумал о безграничной мудрости богов. Они убрали из мира его сестру, неспособную покориться законам и долгу женщин, эту негодную сестру, которая притягивала демонов и поругание на их дом, которая разрывала сердце их слабого, малодушного отца. Проживи она еще несколько лет, она и их отец превратились бы в посмешище всего города Ура.

На рассвете раздался крик Эжиме:

— Сара жива! Сара жива, она дышит!

Она не прекращали повторять эти слова, пока Ишби Сум-Узур бежал через двор женщин, в котором внезапно наступила пораженная тишина.

Придя на помощь Силили, не решавшейся приблизиться к мертвому телу Сары, которую она любила, как собственную дочь, Эжиме стала обмывать, очищать и одевать Сару для путешествия во мрак мертвых. И тут сомнение закралось в ее душу:

— Она не холодеет, ее тело не твердеет. Даже живот у нее еще горячий. Я положила руку ей на грудь, я приложила ухо к ее рту — она дышит.

Эжиме приложила к потрескавшимся губам своей племянницы пушистое перышко голубя и, призвала в свидетели всех домочадцев, столпившихся вокруг неподвижного тела Сары, лежавшего на ее красивой брачной кровати. Перышко затрепетало и стало медленно колыхаться из стороны в сторону. Сомнений не оставалось. Воздух входил и выходил из тела Сары.

— Она жива. Она спит, — твердо сказала Эжиме.

Силили завизжала, как овца на бойне, и рухнула на пол. Ишби Сум-Узур сотрясался от долгого, беззвучного, нервного смеха, который ему с трудом удалось подавить под злобным взглядом Киддина. Затем он приказал зажечь во всем доме огни, сжечь сто сил кипарисовых стружек и велел молодым теткам Сары очиститься и отправиться в великий храм Инанны, чтобы от его имени принести в жертву половину стада мелкого скота.

Наступил час зенита, потом наступили сумерки, а Сара все спала. Силили, упрямо не отходившая от постели, повернулась к Эжиме:

— Такого не может быть. Она не спит.

— Она спит. Я знаю, что произошло. Наказание наконец свершилось. Боги того, кто должен был стать ее мужем, потребовали справедливости у Эрешкигаль. И он послал своего великого демона Паззуззу, чтобы тот забрал Сару этой ночью. Он потащил ее в ад. Но Саре удалось растрогать его. Ты знаешь, какая она. И демон отпустил ее. Она вернулась такой уставшей, что ей нужно еще долго спать.

Силили раздумывала некоторое время, покачала головой:

— Может быть, так и есть… Так Паззуззу отпустил ее, чтобы она спала?

— Но она спит.

— Нет, я знаю, что значит спать. Мы двигаемся во сне, ворочаемся. А она не шевельнулась с самого утра.

— Еще шевельнется, — раздраженно ответила Эжиме. — Сон после возвращения из ада не похож на обыкновенный сон.

— Это не сон! — настаивала Силили. — Это продолжается ее болезнь. Вот что я думаю.

— Она спит. И то, что ты думаешь, не имеет значения!

— Это почему же? Я, Силили, я наполовину ее мать. Ее жизнь — это моя жизнь! Она такая же часть меня, как если бы она вышла из меня.

— Да уж! Мы не перестаем восхищаться мудростями, которым ты ее научила!

Слово за словом, обе женщины так раскричались, что их пришлось разнимать. Эжиме покинула комнату Сары, унося с собой весь гнев, который затем обрушила на всех, кто попадался ей под руку.

Сидя в одиночку рядом с тонким неподвижным телом Сары, Силили еще раз убедилась в справедливости своих слов. Как можно продолжать спать под крики двух женщин? Никакой сон не может быть таким глубоким.

Снедаемая ужасным предчувствием, она еще раз умыла Сару и поменяла постель. Пальцы ее нащупали пять пакетиков с сухими листьями. Пакетики с проклятой травой, какие делают кассаптю! Побелевшие и потрескавшиеся от кипящей воды!

— Великий Эа! О Великий Эа, защити нас!

Она поняла, куда исчезла Сара на целый день.

Эжиме слепа, и пусть такой остается. Теперь она знала, что Сара не спала.

О, нет! Но это не намного лучше, чем умереть!

* * *

На следующий день Сара не открывала глаз, и все присоединились к мнению Силили, что это не сон.

Сил или, кожа которой посерела, а глаза покраснели от постоянного бдения, хранила свой страшный секрет, схоронив его в тайниках своей души. Своими собственными руками она довершила кощунство и сожгла пакетики. Она не сомневалась в том, что Ишби Сум-Узур предпочтет до конца своих дней не знать того, что его дочь обратилась к колдунье, У нее достало сил скрыть секрет Сары так глубоко в своем сердце, что каждый день она совершала обряд очищения и обращалась с молениями к Инанне с такой же неиссякаемой верой и целомудрием, как раньше.

Однако Силили, не больше чем все остальные, не знала, как вернуть Сару в мир живых. Пока Ишби Сум-Узур растрачивал целое состояние на приношения, которыми осыпал жертвенники всех богов и богинь, которые заботились о счастье семьи, Силили пыталась не дать Саре умереть от голода и жажды, прежде чем им удастся одолеть проклятие ада.

Она приготовила кашу из ячменя и персиковой воды и с бесконечным терпением деревянной ложкой осторожно клала еду в рот Сары. Иногда горло Сары, вздрагивая, словно в икоте, пропускало пищу. Но чаще Силили приходилось доставать еду изо рта Сары.

Однажды Эжиме подошла к порогу комнаты и, не сдержавшись, язвительно посоветовала Силили ограничиться лишь персиковой водой:

— Она задохнется от твоей каши! Зачем кормить спящую?

— Чтобы ей снились сны! — ответила Силили спокойно.

На рассвете в комнату Сары вошел Ишби Сум-Узур с тем самым прорицателем, который делал предсказание ее супружеской жизни.

Прорицателю подробно объяснили, как Сара перешла в бессознательное состояние. Силили описала ее крики и страдания. Барю спрашивал о днях и часах, предшествовавших этому страшному моменту. Силили скрыла правду, нимало не заботясь о том, что вводит в заблуждение ученого прорицателя. В конце концов, прорицатель должен знать, как отличить правду от лжи. Это его работа, и ему за это платят.

Прорицатель велел принести в комнату Сары несколько очагов, кипарисовые стружки, масла, лампы, свои тонко исписанные таблички, баранью печень, сердце и легкие. Все это он разложил на ивовом столе возле постели Сары. Затем потребовал, чтобы все вышли и закрыли дверь.

Он оставался в комнате Сары до поздней ночи. Затем так неожиданно появился на ярко освещенном пороге комнаты, что разбудил всех прикорнувших на террасе. Ишби Сум-Узур испустил громкий крик, чем окончательно перепугал женщин. Барю поднял руки, чтобы успокоить их, и голосом, в котором скользило удивление, объявил:

— Дочь Ишби Сум-Узура открыла глаза. Она проснулась.

Силили первой бросилась в комнату. Прорицатель сказал правду. Дрожащая Сара сидела на кровати. На лице ее промелькнула улыбка, когда она узнала Силили, и она упала на постель.

Силили схватила ее за руки, умоляя Великого Могучего Эа, чтобы он не позволил ни одному компрометирующему слову сорваться с ее языка в тумане пробуждения. Но Сара только спросила:

— Что со мной случилось?

Силили прижала Сару к себе, шепча ей, что она все знает, что главное — надо скрыть тайну от всех. В эту минуту раздался голос барю:

— Я уже сказал ей, и это подтверждает гадание. Иштар любит дочь Ишби Сум-Узура. Могущественная Воительница требует ее к себе. Дочь Ишби Сум-Узура создана для храма. Она должна отказаться от крови жен, иначе она умрет.