– И что теперь? – тихо спросила Стелла. Роберт отвел взгляд от полного лица Росса.

– Теперь? Теперь уже неизвестно.

Просто и ясно, подумала Стелла. Лучше и не скажешь. Теперь все было действительно неизвестно. Впрочем, не совсем все. Кое-что известно было. Было, например, хорошо известно, что из-за вопросов Майкла весь их план по выявлению таинственного злоумышленника едва не пошел насмарку. Ну не собирались они обсуждать эту тему со всеми вплоть до последнего момента. Тогда, в последний момент, после голосования это обсуждение обретало жесткость грозного ультиматума, а с ней и смысл. А сегодня подобный разговор был преждевременным и ни к чему хорошему привести не мог. Он и не привел.

Крис вначале немного помыкался, а потом рассказал прелюбопытные вещи. Выяснилось, что мысль о саботаже посетила не только тех, кто был на злополучной лодке. Спасателей она, видимо, посетила тоже, хотя и не с такой степенью уверенности. Все-таки есть разница между сломанным индикатором и переложенной рацией. Но обоснованно или необоснованно, а подозрения этим утром зародились немалые, и не только у самого Криса.

Майкл все это внимательно выслушал, поблагодарил, а затем осведомился, каким именно образом только что введенное правило позволяет улучшить ситуацию. Ведь дальше подозрений дело пока не пошло. Не считает ли Крис, что ему достоверно известно, что кто-то намеренно испортил лодку, а так же кто именно это был? Крис, в очередной раз заметно раздражаясь, сообщил, что подобные вещи ему неизвестны, но если уж станут известны, то правило как раз придется ко двору. Майкл спорить с этим не стал, но порекомендовал в таком случае делиться информацией со всеми по весьма очевидным причинам. Крис, раздражаясь еще больше, напомнил Майклу, что не далее как вчера тот сам просил не устраивать охоту на ведьм.

Майкла подобное напоминание ничуть не смутило, более того, он и не подумал объяснять внезапную перемену взглядов. Фразу «то было вчера» нельзя считать объяснением, даже если произнесена она самым небрежным тоном. Покончив, таким образом, с удовлетворением чужого любопытства, он вновь принялся удовлетворять свое. А не думает ли Крис, что принятая поправка лишь поощряет подобные действия, если, конечно, считать, что они действительно имели место? Если кто-то из присутствующих в зале (здесь он замолчал и обвел глазами комнату) пошел на подобный саботаж, этот самый кто-то может пойти и дальше, а может, уже пошел. И тогда правило ему очень даже пригодится. После этих слов мрачный, как туча, Крис вновь напомнил Майклу его собственные слова о том, что действия пресловутого интригана («Не интригана, а преступника», – неожиданно поправил Алан) никого не должны волновать.

На этот раз Майкл снизошел до объяснений. Одно дело, сказал он, подкинуть ни к чему не обязывающую записку. («Ничего себе, ни к чему не обязывающую!» – грохнул Алекс), хорошо, очень злонамеренную записку, и совсем другое – специально навредить. Кстати – здесь Майкл развернулся к Стелле, – а были ли повреждения? А то спорим, обвиняем, а там, может, все в порядке. Стелла не успела раскрыть рот, как за нее ответил Роберт. Нет, сказал он, никаких следов вредительства мы в лодке не обнаружили. Бензин кончился, вот и все дела. А парус в стандартный комплект не входит. Вот и пришлось ночевать. А рация – совпадение.

Конечно, совпадение, согласился Майкл. Невооруженным глазом было видно, что в подобные совпадения он не верит, а также что новое правило ему совсем не по душе. Просто ряд невинных совпадений, сказал Майкл после паузы. Почему-то все дали этой паузе медленно висеть в воздухе, словно оставляли последнее слово за ним. Рация – совпадение, сказал тогда Майкл. Бензин кончился – совпадение. Должен же он когда-то заканчиваться. Особенно у новичка, который и не думает следить за его уровнем. Записка – совпадение. Может, еще совпадения есть? Нет? Жаль. Мы бы еще десяток совпадений свободно выдержали. Хотя все еще впереди. Раз так, давайте продолжим. До следующего совпадения, по крайней мере.

А ведь он еще не знает про индикатор, думала Стелла, слушая спокойный насмешливый голос. И про россказни Кевина – про то, что его самого очернили. Он знает только о том, что всплыло на поверхность. И то, говорит не обо всем. Ведь это так неожиданно появившееся правило… что если это – еще одно «совпадение»? Что-то происходит здесь. Что-то невидимое, но, тем не менее, очень грязное.

И никто об этом открыто не говорит, все заняты своей выгодой. Она вдруг поняла, что думает о Майкле с непривычной симпатией. Он, по крайней мере, не молчит.

Но как раз здесь Майкл и замолчал. Все было сказано, и настало самое время возвращаться к прерванным выступлениям. К ним бы они и вернулись. Если бы не Росс. Все время, пока Майкл говорил, он мрачнел и надувался словно индюк. Видимо, ждал случая высказаться. И дождался.

– Да это же все чушь! – с нотками возмущения сообщил он. – Чушь какая-то.

– Что именно? – сухо осведомился Брендон.

– Да все это. – Росс выглядел как человек, оскорбленный в лучших чувствах. – Что за теории такие? Ну, кончился бензин, ну, рация в другой лодке была. Так теперь подозревать будем всех и каждого? Да всем же ясно, что это ничего не значит. Тут и думать особо…

– Ты за себя говори, – почти грубо оборвал его Алан. Росс поперхнулся и замолк на полуслове. Алан, насупившись, смотрел перед собой.

– Вовсе ничего не ясно, – сказал он, ни к кому в отдельности не обращаясь. – Мне – не ясно.

– Мне тоже, – угрюмо сказал Алекс.

Он кивнул обернувшемуся всем телом на его голос Алану.

– Согласен с тобой – здесь кто-то шурует. И его очень стоило бы найти. Пока это не зашло слишком далеко.

Алан молча смотрел на него, и было что-то странно тяжелое в его молчании.

– Но не беспокойся, – в голосе Алекса послышалась скрытая угроза, – если решим искать, найдем. Никуда не денется.

Алан по-прежнему молчал.

– Найдем-то найдем, – вздохнул Крис. – Только поздно будет. Пока найдем, домой надо будет ехать.

– По крайней мере, если найдем, будем знать, что своими руками не выбрали, – сказал Брендон. – Как подумаешь только… – он махнул рукой и замолчал.

– Да будет вам, – с раздражением сказала Джоан. – Мы же не дети. Что было, то было. Интриган, не интриган – что это меняет? Кого-то выбрать все равно надо.

Крис будто ждал этих слов.

– Все, мое время уже точно кончилось, – сказал он, отправляясь на место. – Кто следующий?

– По-моему, я, – засуетился Росс. – Да, точно, я. Он встал.

– Алан, ты скоро, да? Я могу подождать.

Алан, который поднялся вместе с ним, равнодушно отмахнулся.

– Начинай, начинай. Я минут через двадцать вернусь.

– Так… так у меня всего ведь двадцать минут, – растерялся Росс. – Ты же послушать не успеешь.

Сейчас он был похож на большого обиженного ребенка.

– А мне и не надо, – отозвался Алан, направляясь к выходу. – Уж кого-кого, а тебя я в лидеры точно не выберу.

Дверь закрылась.

– Ну, дела, – произнес в полной тишине Пол.

Вот что было известно. Известно было также, что, пошумев немного после выходки Алана, все решили продолжать, и обиженный Росс начал говорить. Говорить-то он говорил, но, слушая его гладкий скучный рассказ, Стелла не могла отделаться от ощущения искусственности. Ну, в самом деле думала она, какой он, к черту, лидер? Разве такого можно назвать лидером? Если бы мы по-настоящему выбирали лидера, вожака, разве я бы хоть на секунду задумалась о нем? Да и не только о нем? О том же Поле, или о Джоан, или о Кевине… Или… о себе? Если бы речь шла о том, чтобы вести за собой этих людей, хотела бы я этого? Не уверена. Совсем не уверена. Скорее уж хотела бы, чтобы впереди шел кто-то вроде… Майкла. Из всех почему-то на ум в первую очередь приходит именно он. Спокойный, уверенный и неуловимо властный. Роб, ему, конечно, сто очков вперед даст во многом, но он все-таки мистер Супермен. Опасный Кот, который гуляет сам по себе. А это не одно и то же. Другая специализация, как сказал Брендон. Который тоже, между прочим, до Майкла не дотягивает. Суров, надежен, но играет по правилам. А Майкл их устанавливает.

А Алан молодец. Взял и ушел. Он здорово изменился за эти два дня. Все мы здорово изменились. Еще вчера не висела над нами эта гнилая подозрительность. А теперь я человека слушаю, киваю, улыбаюсь, а сама думаю: не ты ли, милый, заставил меня в лесу ночевать? Хотя мы, конечно, помним, кто поисками руководил. Вот он сидит, такой большой и серьезный, слушает Росса внимательно и примеру Алана следовать не собирается. Хотя не может такой, как он, выбрать такого, как Росс… Не может, а слушает и не прерывает. Что, если Роберт ошибся? Лодку сломал один, а инициативу перехватил другой? А если не ошибся? Выходит, Алекс? Так или иначе, один из этих людей намеренно и хладнокровно испортил лодку. И несмотря на это или благодаря этому, имеет все шансы победить. Если, конечно, мы ему не помешаем. Но помешаем или не помешаем, выберут или не выберут, а на душе погано… Азарт вчерашнего дня прошел, теперь здесь гадостно и тоскливо. И что дальше, действительно неизвестно. Ушел интерес, ушел…

Она переложила затекшую ногу, устроилась удобнее и вновь начала слушать.

Это случилось во время выступления Пола. Он только закончил живописать окружавшие его сложности («ни черта делать не хотят, лишь бы языками потрепать да настрочить отчет подлиннее») и перешел на позитивные моменты.

– При всем при том кое-что все-таки вселяет надежду. Например, на прошлой неделе…

Что именно вселяло надежду в Пола, осталось загадкой навсегда.

– Да? – сказал трагическим шепотом полузнакомый голос. – Ты знаешь, где я нахожусь?!

Стелле потребовалось несколько секунд для того, чтобы осознать, кто именно произносит эти слова. С таким же успехом мог заговорить стол.

– Ты знаешь… – повторил Эд, прижимая к уху едва видимый мобильный телефон и кривясь, словно от зубной боли.

По всей видимости, незримый собеседник знал. Более того, было очевидно, что этот факт его не беспокоил ни в малейшей степени.

– Что?! – сказал Эд уже громче. – Не может быть! Подожди…

Он встал и, уже нисколько не заботясь о приличиях, пересек комнату.

– А нас заставили сдать… – сказал Брендон.

– Продолжим? – спросил Крис. – Так что там было на прошлой неделе?

Но стоящий у доски Пол не ответил. Его глаза были прикованы к столу, за которым только что располагался Эд. Теперь Эда там не было. А вместо него на правом крае стола лежала папка. Обычная темно-зеленая папка. И она была раскрыта.

Заговорили одновременно все.

– Ну, дает!

– Незачем туда лезть.

– Нельзя же такой шанс упускать.

– Вы что, серьезно?

– Как хотите, а я туда загляну.

– Он же вернется сейчас… Погорим!

– Нечего, нечего!.. Только хуже будет.

– Или все, или никто.

– А если я не хочу вообще?

– Росс, прикрой дверь и стань рядом, – после этих резких, жестких слов Алекса стало тихо.

Росс послушно стал возле двери, оставив узкую щель.

– Пусто, – констатировал он. – Вообще ушел.

– Значит, так, – голос Алекса звенел теперь уже знакомыми командными нотками. – Этот шанс упускать глупо.

Он встал, в полной тишине подошел к столу и резким движением закрыл папку.

– Все, что они о нас сейчас пишут, все, что думают, – здесь. Не читать это – просто наивно. Но читать надо всем.

– Чтобы было честно, – подал от двери голос Росс.

– Или чтоб все были одинаково запачканы, – сказал Роберт.

– Да, – не стал спорить Алекс, – именно поэтому. Так что читать будем вслух.

– И побыстрее, – добавил Пол. – Он может в любой момент вернуться.

Алекс оглядел зал и протянул руку.

– Стой, – негромко сказал Майкл.

Рука Алекса, уже коснувшаяся было папки, замерла.

– Все подумали о последствиях?

– Да, – нетерпеливо ответил Алекс. – Что тут думать?

– Думать всегда полезно. Там ведь не стенограмма. Там выводы.

Алекс скривился.

– Ежу ясно, что выводы. Потому и читать хотим.

– Выводы не для всех удобны, – расплывчато ответил Майкл. – Впрочем, делайте, как хотите. Правила сменить всегда можно.

– Давай, Алекс, – поторопила Джоан. – А ты, Майк, не беспокойся. При чем здесь правила?

И малахитовая обложка порхнула вверх.

Тайны, как известно, бывают разные. Одни ошеломляют и заставляют сердце глухо и учащенно стучать. Другие тонким подвизгивающим голоском выдают секреты, которые не стоят бумаги, на которой написаны. Третьи вгоняют потревожившего их в мрачную задумчивость, могущую окончиться чем угодно. А есть тайны, обманывающие ожидания и оставляющие в недоумении.

Тайна зеленой папки была из разряда таких. Уже десять с лишним минут Алекс под взглядами столпившихся вокруг будущих властелинов корпораций, щурясь и кривясь, разбирал Эдовы каракули. Взгляды вокруг становились все недоуменнее.

«Пока система работает, хотя результат, разумеется, очевиден… Вовсю разворачивается вариант № 3… Классика… Перешли во вторую фазу…»

Короткие гусеницы слов неторопливо ползли по строчкам. Строчки же складывались в нечто туманное и бесполезное. Несомненную ценность имела только одна свежая фраза: «Выделился несомненный лидер». Но кто? Этого каракули не сообщали.

– «Ушли на обед, – морщась, читал Алекс. – Сильный отрыв. Галы… Голосование созревает». Что значит созревает?

– Четвертый день уже? – предположил Пол.

– А шут его разберет, – Алекс перевернул лист. – Бред какой-то. «Явных группировок пока нет… Отклонения в пределах допустимого… Физическая расправа маловероятна…»

– Они ее считают возможной? – удивился Брендон.

– Правильно делают, – тихим голосом сказал Алан. – У нас все возможно.

Алекс оторвался от чтения, коротко глянул на него, перехватил по дороге внимательный взгляд Майкла и вернулся к папке.

– «Сценарий “Ватерлоо”… Необходимость возрастает, пока претендентов нет…»

– Сплошное «пока», – сказал Брендон. – Как будто ждут чего-то. Что там дальше?

– И при чем здесь именно Ватерлоо?

– «Недостаточное влияние на втором уровне… Необходим толчок… Общий уровень интриги в данной группе относительно низок».

Джоан кашлянула.

– Бред, – повторил свой вывод Алекс. – Нулевая польза. Ни имен, ни деталей… И вообще это не все – здесь только два дня. Давайте закругляться.

Он перевернул последний лист.

– Опа… – сказал Пол.

Алекс молча смотрел на украшенный логотипом печатный текст. Это были уже не каракули. Это было письмо – окончание письма. После прыгающего почерка Эда напечатанный текст смотрелся необычайно официально и солидно.

– «…согласию, предложенный формат представляется удовлетворительным всем участвующим компаниям. В свою очередь предоставленный список кандидатур отвечает всем требованиям, предъявленным участвующим компаниям Вашей стороной. Согласно прилагаемому контракту, участвующие компании обязуются признать любого из участвующих претендентов, выбранного по Вашей методике.

При этом мы еще раз хотим подчеркнуть необходимость строжайшей секретности. Малейшая утечка информации о создании объединенного филиала может оказать критическое влияние на успех предприятия. Обоюдная заинтересованность, отраженная в пункте 4.7 Договора о сотрудничестве…»

– Я знаю одного из этих людей, – медленно сказал Алекс, закончив чтение и глядя на список из одиннадцати имен в конце страницы.

– И я – одного, – сказал Брендон. – И это, скорее всего, другой.

– Другой, – ответил ему Майкл, подошедший к столу во время чтения. – Сторн – мой президент. А кого сюда послал некий Соммерс?

– Меня, – упавшим голосом отозвался Крис.

Он как зачарованный смотрел на лист с эмблемой.

– Майк, ты, похоже, прав, – сказал Роберт. – Правила придется менять.

– Вот-те раз, – Пол был непривычно тих, – договорились, значит? Вот так взяли и договорились. А нам, значит, курсы, лидеры… Хитро…

– Идет! – прервал его громкий шепот. Росс почти приплясывал у двери:

– Идет! Идет!

– Закругляемся в пять! – как-то необычайно отчетливо сказал Майкл, обрывая всеобщее движение. – В пять тридцать все встречаемся на причале.

Когда минуту спустя Эд вошел в комнату, все внимательно слушали Брендона. Эд сделал шаг к столу, на секунду замер, увидев папку, посмотрел по сторонам, чуть слышно вздохнул и с видимым облегчением двинулся дальше. Никто не повернулся – Брендон умел завораживать аудиторию.

Четвертый день в этих стенах… С ума сойти можно! Джоан нетерпеливо пересекла комнату. Шок уже, видимо, прошел, раз думается о таких мелочах. А шок был нешуточный. На четвертый день интриг и хитростей узнать, что все это – липа? Узнать, что ставки на самом деле не просто высоки, а фантастически, невероятно высоки. Что речь идет, оказывается, не о каком-то никому не нужном курсе, не о дутом лидере искусственной группы. Куда там. Речь-то, оказывается, идет о создании мощнейшего конгломерата, о совместной работе индустриальных гигантов, о новой реальной пирамиде и – самое главное – о месте на верху этой пирамиды. Вы понимаете, что это такое, место на вершине пирамиды? Эти кларки и эды здесь вовсе не для того, чтобы обучать. Их цель – помочь десятку компаний выбрать лидера для совместной работы.

«По вашей методике»… Вот как, оказывается, делают выбор в подобных случаях. Мы не первые, мы не последние. Лишь в одном мы уникальные. Мы знаем, для чего нас здесь всех собрали. А знать нам это не положено. Методика пресловутая на том стоит. На незнании. На естественности. Только теперь уже поздно – мы знаем. Поэтому, кстати, мы и решили, что при них будем помалкивать – мало ли что им в голову взбредет, если им это станет известно. И потому ведем такие речи, как там, на причале.

И что мы там только ни говорили. И про новые реалии. И про то, что времени мало. И про ответственность. И про то, что а на кой черт нашим боссам сдалось такое общее предприятие. И про голосование. И снова про ответственность. И снова про то, что времени мало. Как будто если об этом трепаться полчаса, его станет больше. Но мы все равно говорили. Потому что под всю эту трескотню, под лозунги эти каждый думал. Каждый вычислял. Каждый просчитывал. Потому что блаженное неведение закончилось. Теперь надо было решать, хочешь ли ты этого? А готов ли ты к этому? А потянешь ли ты? А не слишком ли высоко падать будет? И самое главное – каковы твои шансы? И если да, если хочешь, то как же, черт возьми, это место заполучить? Ведь вершина-то она одна. Она всегда одна. А нас – вон сколько. Если же нет, если не хочешь, если шансы малы, то за кого ты? Кого ты на своих плечах, на своей спине понесешь к победе? На кого ты ставишь?

И мы все говорили, говорили, говорили… Хотя надо отдать должное Майклу – он молчал. Басил Алекс, говорил суровый Брендон, Крис, конечно, пытался руководить дебатами, что-то как всегда в точку подмечал Роберт, горячо рвалась в бой Стелла, Кевин распространялся о моральных нормах, осмотрительно ехидничал Пол, угрюмо возражал Алан. Не говоря уже об этом невыносимом Россе – тот достал уже со своими речами о «настоящем лидере». А Майкл собрал всех и молчал. Молчал до предела, молчал, пока его напрямую не попросили высказаться. Потому что без его мнения стало уже как-то непривычно. Подлец, подле-ец, мерзавец, а все равно хочется знать, что он же скажет, что же он думает. Ну, хотя бы для того, чтобы знать, как ему посильнее навредить. Да и вообще…

И у него, как всегда, нашлось, что сказать. Да так сказать, что все разговоры сразу утихли. Сказал он простую и очевидную вещь, которую каждый и так понимал, но никто не озвучивал. Раньше, – как всегда четко и неторопливо, сказал Майкл, – каждый из нас был сам за себя. Мы все это знаем. До четырех часов этого дня у нас был Закон Джунглей. А теперь, хотим мы того или нет, мы в одной лодке. И нам надо просто выбрать рулевого. У нас осталось несчастных двадцать с лишним часов. Теперь уже не до игр и не до записочек. Теперь начинается дело. Система у нас уже есть, и менять ее незачем. Нет на это ни времени, ни причин. Надо лишь использовать ее для настоящего выбора. И для тех, кого по-настоящему волнует карьера, выбор этот может стать критическим. Потому что завтра все не заканчивается. Завтра все только начинается. И нечего нам сейчас болтать, а надо все остановить до завтра. Дать каждому время подумать, принять решение, подготовиться. Для того чтобы завтра мы все сделали верный выбор.

Нам придется выбрать того, кому такое под силу, кому мы все доверяем и за кем мы все пойдем. То есть меня, прямо-таки слышалось в этом месте. И тем оглушительнее прозвучала следующая фраза. Что же касается меня, я буду только голосовать. Кандидатуру свою я снимаю. Как снимаю? – даже не понял Брендон. Вообще? Да ты что? Да, вообще, подтвердил Майкл.

И было, конечно, ясно: ломается, кокетничает, цену набивает. Умный ход. Сейчас его попросят, и он быстро одумается. Но оказалось, что не кокетничал. Могу ли я руководить такой группой? Да. Уверен ли я, что сделаю это хорошо? Да. Нужно ли мне это сейчас? Нет и еще раз нет. Этот пост – чистейшей воды администрация. Это необходимость понимать, что происходит в десяти различных отраслях. Это мгновенный переход от всего, чем я занимался последние пять лет, к чему-то совершенно другому. И мне это, честно говоря, совершенно не надо. Мне будет гораздо лучше отвечать полностью за то, чем я занимаюсь сейчас, а не за все в целом. Когда-нибудь позже это может стать правильным шагом для меня. Но не сейчас, не сегодня. Сегодня для меня главное – случайно не выбрать того, кто стоит за всеми этими совпадениями. Вот такие у меня приоритеты. Он, как всегда, был откровенен, как всегда, прям, и, как всегда, ему было невозможно не верить. И у нас стало на одного кандидата меньше.

А потом еще на одного. Мне это тоже, честно говоря, не надо, – сообщил Пол. Еще меньше, чем Майклу. Какой уж там из меня администратор. А вот главным по технической части вы меня, будьте добры, сделайте. И идиотов не подсовывайте. Ну вот, теперь вы знаете, как можно купить мой голос. Это было ключевое слово: «купить». И рванула у нас с места невидимая, не слышимая никем, открыто непризнаваемая купля-продажа. Где каждый – покупатель и каждый – продавец. И все разошлись, думая об этой самой купле-продаже.

Впрочем, думалось не только о ней. Думалось еще, например, об Эде. О том, как бы его, сердечного, использовать поудачнее. Что происходит, например, когда народ выбирает одного человека, а специалисты рекомендуют другого? Не зря же он свою летопись пишет. «Выделился несомненный лидер»… Значит, эта информация куда-то пойдет? На чей-то стол ляжет? И не все равно ли тогда, о чем мы здесь договорились, главное, чтобы в конечном варианте было правильное имя. Видимо, вечернее рандеву становится теперь еще важнее. Главное – нельзя чтобы он что-то заподозрил. Истинные причины нашего внезапного романа ему, скорее всего, ясны, и они его нисколько не волнуют. А вот о нашем тесном знакомстве с его блокнотом знаменитым, что внутри зеленой папочки лежит, ему знать никак нельзя. План на вечер, таким образом, образовался. Но оставшиеся до встречи с Эдом несколько часов надо тоже использовать с умом. Причем осторожно. Нам ведь теперь работать вместе. А это резко меняет то, что еще вчера было можно, на то, что нельзя.

Примерно здесь и появился Алан. Очень своевременно, надо сказать, появился. Никого вокруг не было, как в тот первый раз, два бесконечных дня назад. И голос его теперь нужен был, как никогда, и помучался он уже достаточно, и пора было его уже ублажать и приводить в нужное состояние. Да только Алан оказался не тем – словно подменили. До того странная перемена с ним произошла, что даже жутью какой-то повеяло. Поначалу казалось, что сама в этом и виновата – перестаралась, вот и не желает обиженный мальчик общаться. Типичные были приметы – даже почудилось на минуту, что это снова восьмой класс и Свен, набычившись, сообщает, что больше он подобные штучки терпеть не намерен. И плотно сжатые губы наличествовали, и слова цедились нехотя, и стальные глаза смотрели угрюмо и тоскливо. Все было, как бывало уже не раз, и никакой сложности все эти глаза и губы собой не представляли. Но время шло, разговор вяло продвигался, а слова все так же неохотно текли, словно вода из плохо закрытого крана, и глаза не теплели. А под самый конец стало вообще ясно, что все не так просто и что школьные воспоминания сейчас ничем не помогут. Речь в тот момент шла о том, как интересно будет всем работать вместе и что кого бы ни выбрали, Брендона, Алекса или самого Алана, атмосфера уже сложилась правильная.

Тут он это и буркнул. «Атмосфера, – его рот странно искривился, – он вам покажет атмосферу». И хотя Алан немедленно навалил на эту короткую фразу кучу замечаний, она под ними осталась и оттуда, из-под словесной кучи, поблескивала опасным блеском. Не было в ней обид, разбитых сердец и дешевой романтики. Была в ней тревога и тайна. Кто «он»? И почему «вам»? Но вытащить из Алана на эту тему ничего не получилось. Он снова вывалил груду соображений, а потом торопливо стал прощаться. И в этом прощании снова проглянула та пугающая фраза. Потому что так не прощаются обиженные и оскорбленные в лучших чувствах мужчины. Так прощаются мужчины, которым до тебя дела нет. Вообще никакого дела.

– И что в этом плохого? – спросил Майкл. – Кто-то же здесь действительно орудует.

– Время не то, – терпеливо повторил Алекс. – Раньше надо было. Вчера. А теперь от этого вред один.

Майкл вынырнул из мягких объятий кресла и стал, опираясь на борт бильярдного стола.

– Почему же вред? – возразил он, скользнув равнодушным взглядом по стойке с киями. – Наоборот, теперь это стало важно. Как-никак, трое в одной лодке, не считая лидера. А вчера это как раз выеденного яйца не стоило.

Алекс вздохнул.

– Ну что ты хохмишь. Народ сейчас вместе должен быть. Что было, то было. Нельзя их сейчас пугать. Понимаешь? Нельзя. А ты их запугиваешь весь день. Ладно другие, но ты-то должен понимать, что теперь все забыть пора. Все, шутки кончились. Делом заниматься надо. А не упырей искать.

– А что насчет записки?

– А что насчет ее?

– Уже не интересно, кто ее подкинул?

– Майк, ты просто не слушаешь. Да плевать мне, кто ее написал. Теперь – плевать.

– А на что не плевать? – с интересом спросил Майкл.

– Сам знаешь, на что. На то же, что и тебе.

– Не совсем, не совсем, – немного растягивая слова, произнес Майкл. – Я же сказал – меня теперь победа не интересует.

– А меня интересует, – неожиданно холодно ответил Алекс. – Я из этого секрета не делаю. И твоя охота на ведьм мне начинает мешать. И не только мне. Всем от этого хуже будет. И тебе самому – тоже.

Майкл мельком глянул на часы.

– Ясно. Хорошо, я твое мнение приму к сведению. Ты только для этого хотел встретиться или что-то еще было?

– Для этого, – Алекс немного подобрался в кресле, словно огромный зверь перед прыжком. – Но на чем мы расходимся, я что-то пока не понял.

– На чем расходимся? – удивился Майкл. – Я же сказал: понял. Твое мнение учту. Тебе мешают поиски интригана.

– Ты… – Алекс резко поднял палец, но тут же опустил руку. – Ты будешь продолжать? Или нет?

– Если сочту нужным.

– А что ты считаешь нужным? – казалось, Алексу приходится говорить через силу.

– Пока что считаю нужным искать дальше. Ведь если подумать, такие поиски мешают только некоторым. Двум категориям, точнее: тем, кто думает, что это отвлекает людей, и тому, одному…

– На воре шапка горит? – с сомнением произнес Алекс, едва заметно расслабляясь. – Думаешь, этот тип перепугается и сглупит?

– Именно, – Майкл был, несомненно, доволен. – Именно!

– Ну и сколько ты будешь ждать? А если он вообще не проявится?

– Ничего, – успокоительно сказал Майкл. – Пока что наоборот – не проявляется первая категория.

– Ну, это еще ни о чем не… – Алекс замолчал, словно его кто-то выключил.

Затем он снова включился, перешел в движение и начал медленно вставать из кресла – сантиметр за сантиметром, мышца за мышцей, распрямляясь и становясь в полный рост.

– Так вот ты о чем, – сказал он наконец, полностью встав. Его всегда приветливое лицо было теперь непривычно жестким.

Майкл пожал плечами.

– Я об этом с самого начала.

– Ты считаешь, это я испортил лодку?

– Это тебе виднее.

– Говори, раз уж начал.

– А что говорить? – удивился Майкл. – Я же не знаю, ты это сам или поручил кому.

– Поручил?

– Почему бы и нет? Вызвал Росса в бильярдную и поручил.

– Ах, Росса, – задумчиво сказал Алекс, оглядываясь. – В бильярдную…

– Или еще кого, – ответил Майкл, понимающе глядя на закрытую дверь за спиной Алекса. – Ты ведь убеждать умеешь.

Он сделал шаг в сторону и неторопливо взял со стойки поблескивающий лаком кий с черной рукояткой.

– Мало ли кому ты мог это поручить.

– Зря ты это, – сказал Алекс, следя за этими действиями. – Вроде умный…

Майкл ничего не ответил. Он молча стоял, держа кий, словно бейсбольную биту, и смотрел на Алекса с каким-то ироническим равнодушием. И это выражение на его лице было гораздо оскорбительнее, гораздо опаснее, чем все то, что он сказал. Алекс коротко улыбнулся и шагнул вперед. Будущие действия словно раскручивались перед глазами как немое кино. Жаль, что до такого дошло, но отпускать его теперь просто так нельзя. Слишком много знает и слишком нагло говорит. Он сейчас, конечно, не выдержит и махнет этой палкой, сам, пугаясь этого движения и, скорее всего, целясь куда-нибудь в плечо. Ну, в крайнем случае, в голову. Палку эту нужно будет на излете перехватить, хорошенько дернуть, а дальше уже ясно. Главное – вовремя зажать ему этот нахальный рот. Потом парочка болевых – и всю строптивость как рукой снимет. Ты ведь никогда не пробовал настоящий болевой. Вот заодно и узнаешь, что это такое. Элементарный, короче, расклад. Но Майкл повел себя крайне странно. Вместо того чтобы махать кием, целясь в плечо, он вдруг сжал его, так что побелели костяшки, и резко ударил им о край стола. Кий с треском разлетелся пополам, и в руках у Майкла остался острый, словно пика, кусок. И этой короткой пикой он, ни на секунду не останавливаясь, наотмашь рубанул наискосок снизу вверх. Алекс едва успел отклониться – рассекающий воздух удар, несомненно, разорвал бы щеку. Светлый излом дерева, холодя кожу потревоженным воздухом, свистнул у него перед самыми глазами. А где-то там, далеко за мелькнувшим косым обломком на внезапно ставшем незнакомым побледневшем лице стояли темные пятна глаз.

– Прикоснешься – убью, – неожиданно ровным голосом произнес Майкл.

Он стоял, спокойно держа в опущенной руке обломок кия, и что-то в его голосе говорило, что он не преувеличивает. Он не угрожал и не пытался напугать. Он просто констатировал несложный факт. Бледность постепенно сползала с его лица. И было ясно, что хоть он на голову ниже Алекса, он действительно будет стараться убить. Не отбиться, не спастись, не повредить. Убить.

Алекс постоял еще секунду, глядя в эти спокойные, под стать голосу, глаза.

– Псих, – фыркнул он, наконец. – Вообразил себе неизвестно что. Нужно мне об тебя пачкаться.

Он развернулся и, очевидно, не опасаясь за свой тыл, двинулся к выходу.

– Стой, – властно произнес голос у него за спиной. Алекс на ходу качнул головой, как бы удивляясь подобной наглости. Повторно голос настиг его уже у выхода.

– Росс будет говорить. Алекс медленно повернулся.

– И не только он, – добавил Майкл.

– Где говорить? Что говорить? – медленно спросил Алекс.

– Сам знаешь. Что и где. Алекс нехорошо усмехнулся:

– Шантажируешь?

– Зачем же, – Майкл говорил так, как будто минуту назад в воздухе не шуршал несущийся обломок кия. – Шантажировать тебя буду не я. Мне от этого ни горячо, ни холодно. А говорить найдется кому.

– Пусть говорят. Мне-то какая разница.

– Такая, что, когда ты нашим общим начальничком станешь, ты у них в руках крепко будешь сидеть. У каждого, а тем более у всех вместе.

– Это еще почему?

– Потому что любой, даже самый убогий суд найдет мотив. Разве что ты свои голоса отдать успеешь. Тогда и мотива нет, и услугу тебе такую не забудут. А иначе возьмут тебя в оборот. И показания сойдутся, и свидетели выступят. Загремишь по-страшному.

– Ну, ты фантазер, – коротко ощерился Алекс. – Какие свидетели? Чему – свидетели? Вот ты здесь сейчас дрова ломал, а свидетели у тебя есть?

– А как же, – ответил Майкл, к чему-то прислушиваясь. – Хотя мне-то они, положим, ни к чему.

Алекс тревожно вслушался в наступившую тишину. Тишины больше не было. Вместе нее был веселый топот ног, возвещающий о чьем-то прибытии. Алекс метнул короткий взгляд на пол – туда, где у ног Майкла одиноко лежал второй обломок. Он уже сделал было шаг в эту сторону, но Майкл отрицательно качнул головой и мягко наступил на блестящее дерево.

– …и почему именно в семь пятнадцать? – донесся из-за двери голос Брендона.

– Пунктуальный человек, – ответил ему голос Роберта.

Вслед за голосами в комнате появились их обладатели. Диспозиция, правда, к этому моменту несколько изменилась. Едва успела дрогнуть дверная ручка, как Алекс услышал сказанное громким шепотом короткое «Лови!». За шепотом, прочертив в воздухе блестящую дугу, к нему метнулось то, что раньше было кием. Он автоматически вскинул руку, ощутил короткий толчок – и только тогда понял, что делать этого не следовало. Дверь открылась.

– Вот ты мне, Майк, скажи, почему встречаться понадобилось именно в семь пятнадцать?.. – с порога вопросил Брендон.

Роберт же ничего сказал. Он молча переводил взгляд с одного обломка кия на другой. С пола на руку Алекса.

– Потому что Алекс хотел поговорить со мной наедине, – объяснил Майкл.

Он посмотрел на Алекса.

– У него есть некоторые соображения по поводу нашего мистера Икс.

– Что, прямо валялся сломанный кий? – изумилась Стелла.

Роберт кивнул.

– Да. Причем случайно так сломать нельзя.

– Так ты не веришь?

– Ни на грош. Если бы он на него навалился, в крайнем случае, трещина была бы. Но не так. Там лупили от души. И непонятно, обо что.

– И зачем бы Майкл стал вам врать? Если Алекс действительно… даже поверить сложно… Все равно врать-то зачем? Наоборот – вы же практически свидетели.

– Так говоришь, поломок в «моторке» не было? – не к месту поинтересовался Роберт.

– А ну тебя, – отмахнулась Стелла. – Нам есть смысл молчать. Мы-то не знаем, кто это был. Нам его искать надо. А он, наверное, знал, кто за ним с палкой гонялся. Кстати, зачем вообще такое делать? Глупо же просто. Прямо не верится… Алекс на Майкла… с кием… абсурд.

– А испорченный индикатор не абсурд? – Роберта явно тянуло на вопросы. – Причина у Майка была. Какая, еще не знаю точно, но была. Он, может, не меньше нашего заинтересован его вычислить. Теперь все заинтересованы.

– Ну, разве что. Он бы еще наши планы знал…

– Он их знает.

Стелла резко помрачнела.

– Ты сказал? Но мы же договаривались.

– Нет, конечно, – Роберт взглянул на нее, словно взрослый на ребенка. – Это не я ему, это он мне рассказал.

– Как он мог узнать?

– Он и не знал. Он свой вариант предложил.

– Слушай, ты еще долго темнить будешь?

– Я и сейчас не темню. Майк сказал, что, конечно, понимает, что поломок не было. Странных таких поломок. Но если бы были, и если бы он сам от этого пострадал, и если бы он хотел найти того, кто это сделал, то тогда… Вот такой был разговор.

Роберт подобрал плоский камень.

– Вариант у него очень похож на наш. И цели те же.

– Что вообще то же самое?

– Лучше.

Камень зашлепал по спокойной воде.

– Восемь. Неплохо.

– Ты издеваешься?

– Нет, конечно. Давно не кидал просто… Вариант у него лучше, потому что мы наш придумали до того, как Крис со своим переводом вылез. Если это новшество использовать, получается красивее. Надежнее. Но подход тот же.

– Это он все тебе при Алексе говорил?

– Нет. Даже не при Брендоне. Потом.

– И тогда он тоже про бортик рассказывал?

– Мм, ничего нового не сказал. Хотя был готов, по-моему.

– В смысле?

– Уточнил еще раз, что на лодке все было в полном порядке. Совсем в полном. А когда я сказал, что так и было, он так посмотрел, ну, знаешь, как он иногда смотрит, и сказал, что здесь все какое-то ненадежное. Лодка вот, кий… А потом уже если бы да кабы пошло…

– Не нравится мне это, – сообщила Стелла, следя за вторым камнем. – А что, если это он сам был? Теперь он точно будет знать, что мы собираемся делать.

– Не будет, – успокоил ее Роберт. – Я его выслушал, но ничего, разумеется, не сказал. Ни о планах, ни об индикаторе – вообще ничего. Правда, про твоего милашку Кевина я ему сообщил. Ты ведь не против?

– Не против. А что он? Удивился?

– Он ничему не удивляется. Улыбнулся, поблагодарил. И сразу – о чем-то другом.

– Все равно нехорошо, что он теперь как бы вне подозрений.

– Да уже практически вне. Майк это не делал. Капитал он на этом никакой не нажил и даже не старался. А теперь он даже не в игре, так что у него и интереса нет. И вообще, не беспокойся, он уже давно все сам вычислил. Ты бы слышала, как он это все рассказывал.

– Может быть, – с сомнением произнесла Стелла. – Да, – оживилась она, – а что Алекс вообще про этого мистера Икс сказал? Из-за этого же вроде все и началось.

– А, ерунда, – Роберт оглянулся в поисках очередного голыша. – Только лишний раз доказывает, что не за этим они встречались. Лодку он ночью слышал, записку ему подбросили зачем-то с бутылкой красного вина… А он вообще не пьет и смысла не улавливает… Весьма озабочен ситуацией… По-моему, он импровизировал. Слишком коряво это звучало.

– А почему именно с Майклом надо было встречаться?

– Об этом история умалчивает, – Роберт, наконец, нашел то, что искал, и подкинул на руке темно-серый голыш. – Все это ерунда, главное будет завтра. Смотри, он у меня сейчас за десять уйдет.

Ну и где он? Джоан сердито взглянула на часы. Уже почти одиннадцать. В баре его нет, у камина его нет, трубку у него никто не снимает. Замечательное окончание этого дурацкого вечера. Сначала Алан. Потом Кевин. Затем – кто бы мог подумать! – Крис. Алекс просто испарился. А теперь неизвестно куда пропал Эд. Все мужики с ума посходили. Один Пол оказался нормальным и на многозначительные намеки о будущей совместной работе отреагировал должным образом. У него аж руки вспотели. Проникся этой идеей настолько, что порывался начать совместную работу прямо сегодня вечером. Но кто ж ему даст? Теперь он как раз в нужном состоянии. Проблема лишь в том, что это – единственный голос, на который можно завтра серьезно рассчитывать. Остальные нынче в полном разброде. И что это с ними со всеми стряслось? Хорошо, хоть Эдова папочка всплыла. Что-что, а она пришлась как нельзя кстати – теперь можно раздавать серьезные авансы, не то что раньше. Но опять же, опять же, мужчины раньше были нормальными…

Тот же Крис, к примеру. Ведь он же хотел, хотел! Жуть как хотел. Из-за голоса ли, по другим ли соображениям, но хотел с треском. А теперь? Они с Аланом чуть ли не близнецы. Оба намертво отмороженные. «Да-а, коне-еч-но, нам надо тесно обща-аться… Да-а…» Ужас, что с человеком стало! На людях такой же, а в личной беседе – черт-те что.

А Алан? Ходячая, вернее, бродячая загадка. Что с ним произошло, мягко говоря, не ясно. Этот и на публику даже не играет. Грубит, хамит, на общественное мнение плюет. Мы, конечно, все плюем, но он единственный – открыто. Как тот тип из анекдота про бассейн. На Росса страшно взглянуть было, когда он ему это выдал. Не буду за тебя голосовать, и все. И комментарии эти постоянные… Кевин же производит и вовсе странное впечатление. С одной стороны, он вроде бы слушает, смотрит и размякает, с другой – от вопросов о голосовании уходит со стремительностью потревоженного зайца. А уж когда прозвучало ненавистное имя Майкла, он вдруг приосанился и произнес речь о том, что Майкл умница и вообще талант. Пришлось плюнуть на этически-политические соображения и напомнить ему его же собственный разговор со Стеллой всего какие-то два дня назад. Тогда, согласно его же словам, умница Майкл был домашним тираном и подонком. Тут с Кевином стряслась тихая внутренняя истерика. Полминуты было вообще не ясно, что он собирается сделать – то ли гаркнуть, то ли расплакаться. А то ли убежать. По окончании этого ошалелого безмолвия Кевин сообщил, что ничего подобного он Стелле никогда не говорил, о чем речь, понятия не имеет, и вообще при подобном рассказе Майкла не присутствовал. После чего он, изливая смесь недоумения, досады, грусти и даже отчасти возмущения, принялся выяснять, что именно сказала Стелла. Разузнав некоторые подробности, он выразил недоумение и сообщил, что со стороны Стеллы было, по меньшей мере, непорядочно очернить сразу двух ни в чем не повинных людей. На этой тираде он окончательно выдохся и поспешно удалился.

А вот теперь исчез Эд… Подумать только, до чего она докатилась, – сама названивает мужчине. И кому?! Эдакому ничтожеству… А может, неспроста они все сбежали? Может, как любит говорить этот ехидный русский, как там его… Борис, в консерватории что-то подправить? Она пересекла комнату и подошла к столу, над которым в золоченой раме покоилось монументальное зеркало.

Но в консерватории все оказалось в порядке. Она придирчиво изучила всю амуницию и лишь в очередной раз пришла к выводу, что любой мужчина в своем уме должен найти ее, по меньшей мере, весьма привлекательной. Значит, дело не в этом. Но в чем же, в чем?

Ладно, проглотим гордость – не в первый раз за этот день, так что не привыкать – и позвоним еще раз. Восемь, шесть, девять, один… Вот. Уже даже не надо смотреть в бумажку. И результат известен заранее…

– Да?

Джоан даже вздрогнула от неожиданности. Попался, голубчик!

– Эд! Эд, ты где… Короткие презрительные гудки.

Что?! Этот… это ничтожество бросило трубку?! Может, он еще и специально не отвечал? Ах ты… Восемь! Шесть! Девять! Один!

– Во-первых, не смей бросать трубку! Во-вторых…

– Джоан…

– …Во-вторых, ты можешь…

– Не звони мне больше.

– Что?

– Не звони мне больше. И не обращайся ко мне на людях. Считай, что ничего не было. Пожалуйста.

И снова гудки…

Секунду Джоан боролась с искушением швырнуть телефон в стену. Так, глубокий вдох… Выдох… Вдох… Выдох… Трубку на место. Она не виновата. А кроме того, такой звон и треск все бы услышали. Не говоря уже о вмятине в стене. Не хватало еще, чтобы Рендаллу выслали счет за разнесенный вдребезги аппарат. Похоже, что его и так ждут приятные новости. Она устало села на кровать. Нет, положительно все мужики сошли с ума…

Россу было холодно. Надо было, конечно же, захватить куртку. Но Алекс сказал: «Через минуту – за домом». А когда Алекс говорит, лучше делать сразу. Что ему еще понадобилось? Все уже сделано. Завтра голосование, и с выходом Майкла уже понятно, кто победит. Некому там больше побеждать. И будет он нашим боссом. А что, может, и ничего. Можно, конечно, остаться у себя, но зачем? Он сумеет оценить преданность по заслугам. Да, именно преданность. И нечего такого слова стыдиться. Хотите лучше? Тогда лояльность. Лояльность нынче – большая редкость. А преданность и подавно. Каждый только и думает, что о себе и о том, как урвать кусок пожирнее.

А между тем именно на преданных людях все держится. Не на хитрых да льстивых, а на преданных. И настоящий вожак преданность всегда сумеет оценить. Иначе кто же будет ему предан? Можно было даже обойтись без этого хамства… без нажима. Без «звона шанхайского». Мог бы просто поговорить. Разве такому человеку можно отказать в помощи, в поддержке? Нет, с первого взгляда ясно – такого ждет большое будущее. А раз так, за этим человеком надо идти, а не воображать, что можешь с ним тягаться. Всегда важно вовремя распознать, за кем надо идти. Чем раньше распознал – тем лучше.

И все эти зазнайки, все эти Роберты да Стеллы еще поймут, кто здесь главный. Даже Майкл поймет. Нет, этот вряд ли. Этот какой-то другой. Этот… а какая разница? Поймет – не поймет. Не поймет – уволим. Алекс его возьмет и вышвырнет. Укажет на дверь, и все дела. Чтоб знал в следующий раз, как людям в душу лезть. Психолог нашелся. Вот ему бы «шанхайский звон» показать. Ничего, может, Алекс ему еще и покажет. Тут вообще многим не мешало бы его показать. Пацану в первую очередь. Этому еще какой-нибудь персидский треск в придачу. Совсем охамел.

Куда он задевался? Холодно же… Пойти, что ли, за курткой? Нет, надо ждать. Раз задержался – значит надо. Он бы просто так задерживаться не стал. Надо ему, кстати, рассказать про утренний допрос на лодке… Хорошо, что промолчал там. Тянуло, конечно, все рассказать, но хорошо, что промолчал. Это и есть преданность. Когда не за выгоду что-то делаешь. А потому что знаешь – так надо. Он, конечно, порадуется. Тут его все грызут, все подсиживают. Он должен это оценить. Молчание, оно дороже самых полезных слов. Он оценит…

– Замерз?

Вот. Он все сразу понимает. И когда он подошел?

– Нет, нормально.

– Извини, задержался.

– Да что ты, ничего страшного.

– Понимаешь, надо было срочно с одним человеком поговорить.

Не доверяет. А жаль. Все равно теперь говорит уже по-другому. Тепло, не так как вчера.

– Пошли, тут слишком много ушей вокруг.

– Куда? Темно же совсем.

– Недалеко, просто чтобы говорить можно было. Не хочешь?

– Нет, что ты. Пойдем, конечно. Слушай, я тебе рассказать кое-что хотел.

– Сейчас и расскажешь.

Медленно надвинулась кромка леса. Стволы деревьев темнели безмолвными часовыми. Росс поежился. Знобящий воздух, угрюмо молчащий лес, Алекс, доброжелательно шагающий рядом…

– Слушай, ты, когда сегодня всех собирал… Короткий толчок сшиб его на землю. Сверху упало что-то невероятно тяжелое. И всплыл, въелся в душу знакомый шепот. Тот шепот.

– Болтаешь, значит…

И боль. Рвущая, пронизывающая до костей боль. Как тогда, но гораздо сильнее. Все как тогда. И рука, зажимающая рот. И сквозь боль, сквозь мерный шепот где-то слышанные, кем-то сказанные, тысячу лет назад произнесенные слова: «Ты думаешь, он тебя больше не тронет? Тронет и еще как»…

– Значит, собрался говорить…

И снова, снова, снова – боль. Весь мир вокруг наполнен болью. Ничего нет, кроме боли. Ничего не осталось, кроме боли. Пропала земля, небо, воздух, ты сам – есть только боль. Нет, есть еще шепот. И страх. Страх перед бесконечной болью. Ну почему он не дает даже кричать?..

И вдруг боль исчезла. Осталась память о ней, засевшая в каждой клетке измученного тела. Остался страх. А боли не было. Вместо нее были жесткие твердые ладони. Одна – на затылке. Вторая – под подбородком.

– Теперь слушай, – равнодушно сказал шепот, возникая из пульсирующей красной тьмы. – Мне сейчас стоит только руки повернуть – и тебя больше нет. Вот так…

Ладони шевельнулись, и в шею осторожно проникла боль. Другая, не та. Не жадно рвущая на куски, а спокойная и равнодушная. И гораздо более опасная.

– Ты пойми, мне ничего не мешает. Тут тринадцать подозреваемых, плюс неизвестные бродяги в лесу. Пять лет копать будут, и все равно не раскопают. У меня все будет чисто. А вот тебя… – Ладони надавили еще сильнее. – Тебя уже не будет. Понимаешь, как оно… Ты зачем Майклу все разболтал? Я же тебя по-хорошему просил.

И тогда, несмотря на боль и страх, пришло изумление.

– Я… Я не болтал.

– Зачем же так, – мягко посетовал шепот. И опасные ладони нажали еще чуть-чуть сильнее.

– Я не болтал!

– Не ори мне тут.

Ладони жмут еще сильнее. Боль уже не просто сидит в шее – она ползет по позвоночнику, скользящими движениями змеи продвигается вверх и вниз.

– Я не болта-ал!

– Заткнись! – быстро приказал шепот.

Но Россу было уже все равно. Его несло торопливой сбивающейся скороговоркой:

– Я ему ничего, ничего не сказал! Вообще ничего… Ты что хочешь делай, а я ничего не говорил! Он все выпытывал, выпытывал, угрожал даже, а я не сказал… Я его психом назвал вообще! Он лез и лез… А я не говорил. А вот ты… ты что вообще хочешь… вот так вот и делай тут… а только я ничего, ни капли, ни слова ему не говорил… И никому другому тоже… А ты что хочешь, то и делай сейчас…

Он говорил, роняя вперемешку слова и слюну, и всхлипывал, и судорожно сглатывал, боясь что-то упустить, и только в какой-то момент вдруг понял, что страшные ладони исчезли, а с ними и змеистая боль в позвоночнике, и тяжесть на спине. Все исчезло.

Взамен перед лицом в траве возникли ноги.

– На этот раз прощаю! – сказал сменивший шепот негромкий голос. – Но впредь смотри. Выбирай, с кем и о чем говорить. Обо всех подозрительных разговорах – мне немедленно.

– Я же хотел, – всхлипнул Росс.

– Немедленно, – строго повторил голос. – А не через полдня. Сейчас приведешь себя в порядок и вернешься минут через пятнадцать. Не раньше. Старайся никому не попадаться на глаза в таком виде. Если все-таки кого встретишь, скажешь – упал. И сразу – спать. Из комнаты сегодня уже ни шагу. А завтра держись при мне.

И голос смолк и удалился, унося с собой боль и тяжесть. И оставив на своем месте страх.

Опершись на перила, Роберт с любопытством следил за перемещениями полной фигуры, двигающейся по широкому холлу внизу. Маневры фигура совершала весьма загадочные. Сначала в проеме двери возникла лысеющая голова и при виде сидящего у камина Майкла моментально исчезла. Затем Майкл встал и ушел, и минут пять спустя голова вновь появилась на свет. На этот раз результаты осмотра оказались удовлетворительными, и вслед за головой возникло тело – такое же пугливое и настороженное. Образовавшаяся таким образом фигура стремительно пересекла холл и с неожиданной для ее комплекции резвостью взнеслась по лестнице на второй этаж. Здесь она немного расслабилась и позволила себе перейти на быстрый шаг. Роберта, стоявшего на противоположной стороне, фигура, по всей видимости, пока не заметила.

Потребовалась еще минута на то, чтобы блуждающие глаза фигуры наткнулись на него.

– Все в порядке, Росс? – спросил Роберт.

– Конечно! – чуть вздрогнув, бодро ответствовал Росс. – Все замечательно.

Вид его, тем не менее, говорил об обратном. От колен к поясу ползли темные влажные пятна. Рубашка выглядела не лучше и в придачу была кое-как заправлена, что совсем не вязалось с привычным аккуратным образом. На левой щеке ближе к подбородку наличествовало розовеющее пятно. А при виде прически в памяти отчего-то всплывало слово «трущобы». Но самое главное – глаза. В них было все что угодно, но не бодрость и не замечательность. Страх там был и немая просьба. А о чем – неясно.

– Ты где это так? – Роберт постарался задать вопрос как можно участливее.

– Упал, – просиял Росс. – Представляешь, пошел себе погулять, воздуха глотнуть, – в четырех стенах ведь сидим. А там – роса уже. Ну я и поскользнулся и ка-ак загудел. Едва руки успел выставить.

Он зачем-то продемонстрировал правый локоть.

– И обидно так. На ровном месте свалился. Хорошо хоть брюки запасные есть. А то стыдно было бы так даже выступать завтра.

Он улыбался и жестикулировал и был даже, скорее, рад, чем раздосадован, но глаза его продолжали светиться гноящимся страхом. Это были глаза собаки, старой бездомной облезлой собаки, которая хочет только одного – чтобы ее не пнули. И лишь потом уже – чтобы ей кинули что-нибудь поесть.

– И главное-то, когда выходил, подумал ведь, что поздно уже, завтра погулять можно. А вот не усиделось. Правда, воздухом действительно подышал, что да, то да.

Роберту вдруг захотелось, чтобы он замолчал. Слишком уж этот радостный торопливый рассказ не вязался с безмолвной тоской в глазах.

– Хорошо, я тебя тогда не буду задерживать, – сказал он. – Ты иди, переодевайся. Холодно, наверное, в мокром стоять.

И в этот момент лицо перед ним вдруг отразило все то, что до этого стояло в одних глазах.

– Только ты… только ты никому не говори, хорошо? – тихо попросил исказившийся вместе с лицом голос. – Хорошо?

Роберт увидел его как будто впервые – эту дрожащую улыбку, эту повернутую под углом голову, этот судорожно дернувшийся кадык. И страшные, наполненные молящим подобострастием глаза. Ничего не осталось в нем от того вальяжного, уверенного в себе человека, который неторопливо наливал себе кофе в пустом зале несколько дней назад. Ничего.

Эк его, – с неожиданным для себя равнодушием подумал Роберт. Упал, значит. Поскользнулся. Конечно, поскользнулся. Раз десять, не меньше. Интересно, что он сейчас чувствует? А ведь я не представляю себе, что можно чувствовать в подобной ситуации. Вот с такими глазами. Не представляю, и все. Понимаю, что человек чувствует, когда ему хорошо. Или когда плохо. Или когда скучно. Неплохо представляю себе, что чувствуют, когда страшно. Это, например, – ставишь ногу на камень, на хороший такой, надежный вроде выступ. А там – пустота.

И подтянуться уже нельзя. И что чувствуешь, когда надо бить, хорошо понимаю. Не разговаривать, а бить. И так же хорошо – когда бьют тебя. Особенно когда несколько сразу. Не как в фильмах, по очереди. А все сразу. Много чего себе могу представить. Но что чувствуют, когда смотрят вот так, с этим затравленным ожиданием – это уже никак. С ненавистью, с недоверием, с вызовом, с сомнением, с презрением, с жалостью, да с чем угодно. Но вот так… как запуганная дворняжка… нет, не знаю.

– Конечно, – ответил он. – Никому не скажу.

На стук долго никто не отвечал. Роберт уже собирался уходить, когда дверь отворилась.

– А, Роберт, – приветливо сказал Кларк. – Заходите, заходите. Всегда рад вас видеть.

– Я на минуту, – сказал Роберт, переступая порог.

– Хотите – на минуту, хотите – присаживайтесь. Чаю не хотите? Я как раз вскипятил. Вы никогда не пробовали чай с молоком? Давайте я вам все-таки налью.

– Вкусно, – констатировал Роберт несколько минут спустя. – Действительно вкусно.

– Это меня один знакомый научил. Англичанин. Вот уж где понимают в чае толк.

– А вы в Китае бывали? – спросил Роберт. – Там в чаевню заходишь – и пять тысяч сортов. Жизни не хватит перепробовать… Ладно, теперь о деле. Как вы оцениваете обстановку?

Кларк перестал пить и укоризненно посмотрел на Роберта.

– Вы же знаете, я об этом говорить никак не могу. Завтра после пяти – пожалуйста. А сейчас, простите, никак.

– Хорошо, – не стал спорить Роберт. – Попробуем по-другому. Вам не кажется, что все зашло слишком далеко?

– Что значит «далеко»? – весело полюбопытствовал Кларк.

– Это значит, что у меня есть все основания предполагать, что в ход была пущена физическая сила.

Кларка это сообщение, похоже, ничуть не удивило.

– А у меня были все основания полагать это, как только я увидел некоторых участников. Более того – до того, как я их увидел.

– Вы что, заранее на это рассчитывали?

– В некотором роде да.

– А именно? – спросил Роберт.

– Мы заранее рассчитывали на то, что все участники приложат максимум усилий для того, чтобы победить.

– Понятно, – Роберт кивнул. – И как далеко с вашей точки зрения это может зайти?

– А уж это зависит только от вас, – улыбнулся Кларк.

– Значит, вы вообще не собираетесь вмешиваться?

– По-моему, я очень четко обозначил свою роль еще в первый день. Я – наблюдатель, не более того.

– Да, я помню: абсолютно нейтральный наблюдатель.

– Именно, – возрадовался Кларк. – Именно. Абсолютно нейтральный.

– А что, если использование силы приобретет слишком большой размах?

– Тогда найдется истинный лидер, который сможет справиться с ситуацией.

– Это при условии, что он будет о ней осведомлен. А если нет?

– Тогда, – удрученно сказал Кларк, – насилие будет продолжаться до пяти часов завтрашнего дня. Но вы знаете, настоящий лидер всегда будет осведомлен о ситуации. Более того, он ее будет контролировать.

– А все же, – повторил Роберт. – Допустим, этот лидер не знает о происходящем. Или его среди нас попросту нет. Вы допустите, чтобы люди страдали? Даже точно зная об этом?

– Люди, – сказал, ласково улыбаясь, Кларк, – могли уехать, как только услышали задание. Между тем они решили остаться и узнать, что такое борьба за власть. А при такой борьбе всегда кто-то страдает. Так что это – часть процесса обучения.

– Ясно, – Роберт встал. – Благодарю за чай. Интересно, что вы даже не поинтересовались, о ком идет речь.

– А вы бы мне ответили? Роберт промолчал.

– Зачем же мне интересоваться? Если бы хотели, то начали с имен. Кроме того, догадаться было несложно еще в понедельник. Я, знаете ли, в этом бизнесе не первый год.

А я ему просто кивнул… Кивнул. Молча кивнул… Алан снова, все так же бесцельно провел ладонью по лицу. Поднял голову. Невидящим взглядом повел по сторонам. Блеск. Что это? А, просто лампа отражается в зеркале. Как то солнце. Как то проклятое солнце.

Оно плескалось в мелких волнах, оно горело расплавленным золотом, оно выедало своим диким блеском глаза, и оно навсегда равнодушно выжгло в груди пустоту. Там теперь нет ничего. Раньше были надежды, жажда успеха, гордость, радость… много чего там было. А теперь – пустота. И ничего больше. Потому о чем можно мечтать, что можно желать после этого? После того, как кричал, выплевывая ледяную воду: «За тебя! За тебя-я-я!!!» После того, как был на все, совсем на все согласен. И после того как завтра пальцы выведут на клочке бумаги: «Алекс»… Тогда с ледяной водой было выплюнуто многое. И надежды, и элементарное самоуважение…

А казалось бы, ну что здесь такого? Там же действительно ничего нельзя было сделать. Что можно противопоставить, беспомощно барахтаясь в воде, этой горе мускулов с глазами змеи? Ведь ни единой души вокруг и под рукой ничего нет и выбор простой – подчиниться или умереть. Да, он бы на это пошел. Мог бы пойти. Сто, двести раз уже обдумано и решено – он действительно мог на это пойти. А если так, какой смысл в геройстве? Какой вообще смысл в геройстве? В любом, к черту, геройстве? Ложь это все, ложь и промывка мозгов. Ну, согласился, ну, крикнул, ну, проголосуешь завтра, за кого надо. Ну и что, убудет тебя от этого? Нет и еще раз нет. А жить, между прочим, останешься. А жить всегда лучше, чем не жить. Вот такая простая философия.

А то, что противно на душе от этого, так ничего, привыкнешь. Сначала привыкнешь, потом забудешь. На крайний случай еще одно правило выдумаешь. Тридцать седьмое. Где это число такое было – тридцать семь? Не важно, хорошее число. Ничем не хуже тридцати шести. Правило чистой совести: не стыдись того, что сделано по принуждению. Нет, нет так… Не стыдись того, что сделано для того, чтобы остаться в живых. Нет, еще проще: не стыдись того, что хочешь жить. Вот так. Аа… Все не так. Какие, к чертям собачьим, правила? Что за игры? Правила остались там, в той жизни. Которая закончилась этим утром. Закончилась оборвалась навсегда. Да и не жизнь это была. Детство. Невероятно затянувшееся наивное щенячье детство.

А вот новая жизнь – это уже всерьез. Собственно, это и есть настоящая жизнь. Без фальши и без мишуры. И в ней нет места играм. В новой жизни все серьезно. В ней не болтают, в ней бьют. Это та самая жизнь, о которой с утра до вечера твердят газеты и телевидение. Со смертью и насилием, с грязью и кровью. С ледяной водой, с равнодушно топящим холодным камнем рук. С неизбежной расплатой, к которой ведет неповиновение силе. Только раньше эта жизнь была где-то там, далеко – в другой стране, в другом городе, в другом районе, у кого-то другого. Раз не у тебя – значит бесконечно далеко. А теперь эта жизнь пришла и стала единственной реальностью.

Здесь не мечтают о великих достижениях, не строят планы, не гордятся успехами. Здесь просто живут. И радуются этому факту во всей его простоте. И тому, что никто не трогает. Это ведь немало. Это даже очень много. Потому что это раньше было само собой – чтобы никто не трогал. А теперь это далеко не обязательно. Понадобишься – сразу тронут. Здесь новые понятия: боль, страх, стыд… нет, стыд не нужен… покорность. И снова страх…

Это старая жизнь с ее фальшивыми позолоченными идеалами толкала сегодня на эти глупые демарши, дерзкие реплики, на показную смелость. Но новая, настоящая жизнь уже вступила в свои права. И именно поэтому двадцать минут назад встретив в коридоре Алекса, я отвел глаза. И когда он спросил: «Ну, как, готов к голосованию?» – я кивнул. Просто молча кивнул… В дверь постучали. Алан поднял голову. Кого это еще несет? Небось, Алекс – удостовериться, что к голосованию все готово. Кому еще придет идея зайти в гости, да еще в такое время? Сейчас я ему снова кивну… Но это оказался совсем не Алекс.

– Не спишь? – уточнил Майкл. – Пошли, посидим со всеми. А то, как эту бумажку нашли, вся компания расползаться стала.

– Нет, – Алан заставил себя натянуто улыбнуться, – нет, спасибо.

– Давай, – не терпящим возражения тоном сказал Майкл. – Нечего раскисать. Надо всем собраться. Последний вечер.

– Будут еще вечера.

– Будут, да не такие. Там уже будет один начальник и десяток подчиненных. Пошли, что я тебя, как девушку на свидание вытаскиваю.

Действительно, подумал Алан, что это я? Завтра утром ведь встану и пойду. Какая разница? И хоть кто-то по-человечески…

– Сейчас, – ответил он, – только ключ возьму. Пока они шли по коридору, Алан ловил себя на мысли, что раньше не замечал, что он выше Майкла. Почему-то всегда казалось, что они одного роста. Может, потому что никогда не шли вот так – рядом.

– Ты, по-моему, уже не рад, что сюда приехал, – внезапно сказал Майкл, когда они подошли к лестнице.

– Почему же? – растерялся Алан. – Почему не рад? Рад.

От неожиданности возражение получилось не очень убедительное.

– Если рад, то хорошо, – проговорил Майкл, останавливаясь и смотря ему прямо в глаза своим твердым немигающим взглядом. – Но если вдруг не рад, то особо не расстраивайся. Некоторые вещи лучше выучить здесь.

И Алану вновь показалось, что они одного роста.

– Я не очень понимаю, о чем ты.

– Тем лучше для тебя, – и Майкл двинулся вниз по лестнице под еле слышный скрип ступеней.

А вот если бы тебя так, подумал Алан. Был бы такой суровый да смелый? И вдруг понял: может, и был бы. Может быть, и не орал бы там, в воде… Скорее всего, и не оказался бы там. Ни на лодке, ни за бортом. А если бы оказался, скорее бы Алексу глаз выдавил, чем закричал. А уж если и был бы вынужден кричать, то не придал бы этому никакого значения. И не сидел бы вот так на кровати, как над могилой…

– Майк! – крикнул он, не успев до конца разобраться, зачем он это делает.

Майкл остановился.

– Слушай, – Алан спустился к нему и сказал уже тише: – А вот как у нас тут с запиской… У тебя бывало, так чтобы кто-то шантажировал?

– Я не даю поводов к шантажу, – Майкл смотрел на него, словно ожидая чего-то.

Алекс тоже говорил, что он не давал, – хотел было сказать Алан, но на такое язык уже не повернулся.

– Ну а если ты повода не давал, а все равно кто-то пытается?

– А что пытаться, когда повода нет? – Глаза Майкла смотрели с усмешкой. – Пусть пытается, если времени не жаль. Знаешь, теперь уже я не понимаю, о чем ты.

– Да понимаешь ты все, – не выдержал Алан. – Если жить кто-то не дает… Без повода. Так бывало? Чтобы… ну чтобы как-то выйти из ситуации надо было… выжить.

– Выжить, – медленно повторил Майкл. – Ты с этим осторожно. Привыкнешь выживать – забудешь, как жить.

Однажды, много миллионов лет назад, оставляя на твердых колючках клочья шерсти и волоча искромсанную перебитую ногу, неслась через древний мохнатый лес обезьяна. Тяжело, с присвистом дыша, она роняла в густую траву тяжелые капли крови и бежала все медленнее и медленнее. Временами она затравленно озиралась назад. Там, среди увитых ядовито-зеленым вьюном исполинских стволов, мелькала полосатая шкура. Обладатель шкуры неутомимо и неуклонно догонял обезьяну, и хотя та, вереща и подвывая, продвигалась вперед, расстояние между ними сокращалось. Обезьяна сама уже не помнила, как ей удалось вырваться в первый раз, но хорошо помнила другое: надо бежать, пока можешь. И она бежала.

И все же она была обречена. Не прошло и минуты, а стальные когти уже впились в ее спину, и над судорожно напрягшимся затылком хищно распахнулась кровавая пасть. Но в этот момент что-то произошло. Вместо победного рыка по изумленному лесу разнеслось жалобное басистое мяуканье. Страшные когти неожиданно втянулись, и получившая свободу обезьяна рванулась вперед. Она даже не оглянулась и так никогда и не узнала, что именно приключилось с хозяином леса. Быть может, его лапа случайно попала в опасную незаметную трещину. Или в пылу охоты он не обратил внимания на летящую сверху ветку – обезьяна не раз видела эти опасные трухлявые палки, ломающиеся под тяжестью седых клочьев мха.

Что бы ни произошло за ее спиной, это осталось далеко позади. А с ней осталось кое-что другое: шрамы и навечно искалеченная нога. И страх. До конца своих дней она помнила кромсающие спину когти и деловитое нетерпеливое сопение. Момент, когда она еще жила, но уже была обречена. Момент полнейшего бессилия. И тягучий страх этого момента остался в ней и слепыми отголосками, смешавшись с тысячами страхов тысяч других обезьян, много миллионов лет спустя поселился в их потомках. Хотя началось это все, конечно, не с обезьян, а гораздо раньше – с бегущих, ползущих, как угодно удирающих от неизбежного конца всевозможных существ. Накапливаясь капля по капле, поколение за поколением, их ужас оседал в генах, проникал в каждую клетку, пропитывал насквозь мозг. И когда возник человек, этот ужас был уже намертво впечатан в его сознание.

От кого бы мы его ни унаследовали, это – наш главный страх. Страх перед бессилием. Страх того момента, когда ты еще жив, но уже беспомощен. Когда ты все понимаешь, но ничего, абсолютно ничего не можешь поделать. Когда ты беспомощен перед болезнью, увечьем, чьей-то пастью, катастрофой, обстоятельствами, перед болью, перед страданиями. И самое главное – перед другими людьми. Перед их злом, пытками, побоями, издевательствами. Перед звериной жестокостью толпы, выбравшей себе человеческую жертву. Перед убийцами и садистами, расстрелами и лагерями, равнодушными исполнителями приказов и изощряющимися палачами. Перед людьми. Потому ничто и никто не причиняет людям больше страданий, чем они сами.

В какой-то момент тоскливый ужас жертвы породил свою крайнюю противоположность, которая позволила повзрослевшей обезьяне хоть как-то уживаться с ним. Ее истоки давно затерялись в лабиринтах эволюции, и, неведомая животным, она обрела свою независимую и страшную жизнь. Она давно перестала быть защитным средством, щитом, реакцией. Она вырвалась на волю и, не зная преград, заставила человека слепо служить ей, думая, что служит он себе. Противоположность, ставшая самоцелью, единственным смыслом существования для многих, ядом, пропитавшим любое общество и любую группу людей. Породившая, в свою очередь, новую разновидность бессильного, навсегда калечащего страха – страха перед бездушной системой, построенной людьми. Притягивающая сильнее наркотика, не знающая границ, вечно требующая поклонения и обожания. Напяливающая на себя разноцветные одежды, прикрывающаяся тысячами красивых лозунгов, меняющаяся, но никогда не умирающая. И имя этой противоположности – Власть.