Из всех знаменитых людей прошлого я больше всего хотел бы быть Сократом. Не просто потому, что он прославился как великий мыслитель: мне самому тоже принадлежит немало любопытных идей (правда, все они касаются шведских стюардесс, черных чулочков и наручников). Нет, дело не в уме. Что восхищает меня в мудрейшем из древних греков — это его отвага перед лицом смерти, готовность не изменять своим убеждениям и отстоять их даже ценой жизни. Не могу сказать, что сам я столь же храбр. От внезапного громкого звука, вроде выстрела из выхлопной трубы, я падаю прямо на собеседника. Героическая смерть Сократа придала его жизни несомненный смысл — чего начисто лишена моя, хотя и представляется до некоторой степени уместной Федеральному департаменту по налогам. Признаться, я не раз примерял на себя сандалии великого философа. Но всякий раз, едва попытавшись застегнуть их, тут же засыпал и видел один и тот же сон.
Тюремная камера. Вообще я сижу в одиночке, размышляя над каким-нибудь трудным вопросом — например, можно ли считать вещь произведением искусства, если ею также удобно чистить сковородки? Но сейчас меня пришли навестить Симмий и Агафон .
Агафон. О, мой дорогой друг и мудрейший из мудрых, как проходят дни твоего заточения?
Аллен. Что может смертный сказать о заточении, Агафон? Только тело подвержено ограничению. Моя мысль по-прежнему свободна. Она не скована этими стенами, и потому я спрашиваю: существует ли заточение на самом деле?
Агафон. Да, но если ты захочешь прогуляться?
Аллен. Хороший вопрос. Нет, прогуляться я не смогу.
Мы сидим в классических позах — примерно как изображают на фризах. Наконец Агафон говорит.
Агафон. К сожалению, дело плохо. Тебя приговорили к смертной казни.
Аллен. Сколь досадно быть поводом для разногласий.
Агафон. Никаких разногласий. Все за.
Аллен. В самом деле?
Агафон. С первого голосования.
Аллен. Хм. Я рассчитывал на большую поддержку.
Симмий. Суд возмущен твоими проектами идеального государства.
Аллен. Может, не надо было предлагать пост правителя-философа?
Симмий. Тем более показывать пальцем на себя.
Агафон. И покашливать.
Аллен. Ну что ж. И все-таки я не назову моих палачей злом.
Агафон. Я тоже.
Аллен. Да?.. Ибо что есть зло, как не преизбыток добра?
Агафон. Не понял.
Аллен. Давайте вместе поразмыслим. Когда человек поет красивую песню — это прекрасно. Но если он поет не переставая, у окружающих начинается головная боль.
Агафон. Верно.
Аллен. И если он не намерен сию же секунду замолчать, нам хочется запихать носок ему в глотку. Согласны?
Агафон. Конечно. Все правильно.
Аллен. Когда должны исполнить приговор?
Агафон. А который час?
Аллен. Сегодня?!
Агафон. Не хватает камер.
Аллен. Что ж. Да будет так. Займемся умиранием. И пусть люди узнают, что я погиб за идеалы истины и независимого судопроизводства. Не плачь же, Агафон.
Агафон. Да нет, аллергия.
Аллен. Ибо для человека мыслящего смерть — не конец, а начало.
Агафон. Как это?
Аллен. Сейчас объясню.
Симмий. Поторопись.
Агафон. Верно ли, Симмий, что человек не существовал до своего рождения?
Симмий. Да, конечно.
Аллен. И что он не будет существовать и после смерти?
Симмий. Верно. Я согласен.
Аллен. Хм…
Симмий. Ну?
Аллен. Подожди минутку. Я что-то сбился. Знаешь, друг, здесь кормят одной бараниной, и ту не прожаривают толком.
Симмий. Большинство людей считает, что смерть — конец всего. И соответственно, ее боятся.
Аллен. Смерть есть небытие. То, чего нет, не существует. Значит, смерти не существует. Есть только истина. Истина и красота. Они равновелики, но не взаимозаменяемы. Да, а что именно там затевают, не знаете?
Агафон. Дадут цикуту.
Аллен (озадаченно). Цикуту?
Агафон. Помнишь такую черную жидкость, которая прожгла твой мраморный стол?
Аллен. Что, серьёзно?
Агафон. Всего стаканчик. Но если вдруг прольешь — в запасе есть еще чаша.
Аллен. Интересно, это больно?
Агафон. Просили передать, чтобы ты не устраивал сцен. Соседям действует на нервы.
Аллен. Ага…
Агафон. Я уверяю всех, что ты скорее храбро умрешь, чем предашь свои убеждения.
Аллен. Правильно, правильно… А что, мысль о ссылке не всплывала?
Агафон. Ссылать перестали с прошлого года. Слишком хлопотно.
Аллен. Действительно. Так… (Взволнован и растерян, но стараюсь держать себя в руках.) Собственно, я… Ну да, ну да. Ну, а… вообще какие новости?
Агафон. Ты не поверишь, я совершенно помешался на Изоцельсе. У него есть гениальная идея абсолютно нового треугольника.
Аллен. Любопытно, любопытно… (Вдруг переставая храбриться.) Послушайте, можно я вам признаюсь? Я не хочу умирать! Я еще слишком молод!
Агафон. Но это такой случай умереть за истину!
Аллен. Поймите правильно. Я всей душой за истину. Но у меня на той неделе заказан столик в Спарте. Важная встреча, просто нельзя не прийти. К тому же моя очередь платить. Вы ведь знаете спартанцев — это отчаянные драчуны.
Симмий. Может быть, наш величайший философ просто трус?
Аллен. Я не трус. Но и не герой. Нечто среднее.
Симмий. Просто дрожащая тварь.
Аллен. Можно и так сказать.
Агафон. Но разве не ты доказал, что смерти не существует?
Аллен. Знаешь, я много чего доказал. Надо ведь платить за жильё. Это моя работа. Теории и соображения. Остроумные замечания. Афоризмы от случая к случаю. Это вам, конечно, не маслины собирать — но не будем все-таки терять головы…
Агафон. Но ты же много раз доказывал, что душа бессмертна.
Аллен. Так и есть! На бумаге. Видишь ли, друг, за пределами класса философия не всесильна.
Симмий. А вечные эйдосы, идеи вещей? Ты говорил, каждая вещь всегда существовала и всегда будет существовать.
Аллен. Я имел в виду главным образом тяжелые вещи. Статуи, например. Люди — совсем другое дело.
Агафон. А все рассуждения о том, что смерть есть сон?
Аллен. Они верны, верны. Только надо понимать разницу. Когда ты мертв, то по команде «рота, подъем!» очень трудно нашарить сандалии.
Входит прислужник с лицом Бенни Хилла. [12]Бенни Хилл (1924–1992) — знаменитый английский комик. Его телешоу лично запретила Маргарет Тэтчер.
В руках у него чаша цикуты.
Прислужник. А вот и я. Кто тут пьет яд?
Агафон (указывая на меня). Он.
Аллен. Мама, какая большая чашка. А она должна так дымиться?
Прислужник. Обязательно. И выпей до конца, потому что яд часто остается на донышке.
Аллен (обычно здесь я веду себя совсем не так, как Сократ, и, говорят, кричу во сне). Нет! Не буду! Я не хочу умирать! На помощь! Помогите! Не надо! Пожалуйста!
В паузе между отчаянными мольбами прислужник вручает мне бурлящее варево, и кажется, что все кончено. Но потом — вероятно, благодаря инстинкту самосохранения — сон всякий раз переменяется, и входит вестник.
Вестник. Остановитесь! Суд переголосовал! Все обвинения сняты. Ваш вклад оценен по достоинству, и решено вас, наоборот, наградить.
Аллен. Успели. Успели все-таки! Я знал, что они одумаются. Стало быть — я свободен? Свободен. Я свободный человек! И вдобавок наградят. Агафон, Симмий, живее, собирайте мои вещи. Я спешу. Пракситель наверняка захочет поскорее приняться за бюст. А на прощанье, друзья, позвольте небольшую притчу.
Симмий. Черт побери, ну надо же! Во дают законники. Чем они там думают?
Аллен. Несколько человек живут в пещере. Здесь всегда темно, и обитателям невдомек, что снаружи светит солнце. Им известен лишь один свет: неверный огонек свечей, который помогает ориентироваться в темноте.
Симмий. Интересно, откуда там свечи?
Аллен. Не важно, давай просто допустим, что есть.
Агафон. Живут в пещере, но пользуются свечами? Что-то не очень складно.
Аллен. Ты можешь один раз дослушать?
Агафон. Ладно, ладно, только не отвлекайся.
Аллен. И вот как-то один из обитателей пещеры выбирается наружу и видит внешний мир.
Симмий. Во всем его блеске.
Аллен. Вот именно. Во всем его блеске.
Агафон. А потом пытается рассказать остальным, но никто не верит?
Аллен. Ничего подобного. Ничего он никому не рассказывает.
Агафон. Не рассказывает?
Аллен. Он просто открывает колбасную лавочку, женится на танцовщице и умирает от инсульта в сорок два.
Они хватают меня и вливают цикуту. Тут я обычно просыпаюсь в холодном поту, и только два яйца и кусочек копченой семги способны меня успокоить.