Занавес открывается. Загородный дом в Коннектикуте. Сочетание американской старины и современности; возможно, большой каменный очаг; лестница на второй этаж. Хозяева — Шейла и Норман — затеяли барбекю и пригласили в гости сестру Шейлы Дженни с мужем Дэвидом.
Слышно, как кричат гуси.
Дженни, Шейла и Норман наливают себе выпить, перед тем как отправиться в сад к мангалу.
Шейла (глядя в окно; задумчиво). Смотри, Норман: гуси вернулись.
Норман. Похоже на реплику трагической героини в русской пьесе.
Дженни. Терпеть не могу русские пьесы. Ничего не происходит, а деньги дерут, как за мюзикл.
Шейла. Подумать только: каждый год по пути на юг гуси прилетают на наш пруд, чтобы несколько дней передохнуть.
Норман. Я тебе говорил — Олд-Сэйбрук входит в моду.
Дэвид. Что хочет сказать нам природа-мать с помощью этой гусиной стаи?
Шейла. Что же?
Дэвид. Она хочет сказать, что всех нас ждет старость и распад. Собственно, об этом она твердит нам постоянно.
Дженни. То же самое он внушает своим пациентам. Ему хорошо рассуждать — он пластический хирург.
Шейла. Один-ноль в пользу твоей жены, Дэвид.
Дэвид (поднимая бокал). За гусей.
Дженни. Нет: за Нормана и Шейлу. С годовщиной свадьбы!
Норман. За семь счастливейших лет моей жизни. По крайней мере, года за два. Шутка.
Шейла. Фрейд сказал — шуток не существует.
Норман (поднимая бокал). За Зигмунда Фрейда, певца der Penisneid — зависти к пенису.
Дэвид. А теперь с вашего разрешения пойду погляжу, как сыграет Тайгер Вудс. Прошу не беспокоить до полной готовности мяса. (Скрывается в маленькой комнате.)
Дженни (Шейле, уходя). Поставлю-ка еще льда. Это лучшее, чему я научилась на кулинарных курсах.
Дэвид (возвращаясь). А где у вас фисташки?
Шейла. Даже не знаю.
Дэвид. Я не могу смотреть гольф без фисташек.
Шейла. Дэвид.
Дэвид. Без отборных солененьких фисташек.
Шейла (идет на кухню). Есть кэшью.
Дэвид. Кэшью — это баскетбол. Гольф — это фисташки.
Норман. Дэвид, я понял.
Дэвид скрывается в комнатке.
Я понял, что символизируют гуси. Неотвратимость. Ведь их крик — брачный призыв, а это, считай, катастрофа.
Звонок в дверь.
Норман (громко). Шейла — к тебе?
Шейла (возвращаясь в комнату). Да нет.
Они открывают дверь и видят перед собой другую семейную пару: это Хэл и Сэнди Максвеллы.
Добрый день.
Хэл. Привет-привет. Надеюсь, мы не потревожили?
Сэнди (слегка смущенно). Ну это глупо, Хэл.
Хэл. Меня зовут Хэл Максвелл, это моя жена Сэнди. Ехали мимо, не хотели к вам врываться, но когда-то мы жили в этом доме.
Шейла. Правда?
Сэнди. Да, девять лет. А потом продали его мистеру Курояну.
Хэл. Макс Куроян, довольно известный писатель, слыхали?
Норман. Конечно, еще бы. А мы здесь уже почти три года. Норман Поллак, Шейла, моя жена. Прошу — не стойте на пороге.
Сэнди. Не хочется вас беспокоить. Мы теперь в Нью-Джерси, а сюда заехали на денек побродить по барахолкам и вот — оказались в двух шагах.
Шейла. Пожалуйста, входите. Осматривайтесь, не стесняйтесь.
Норман. Стало быть, вы тут жили?
Шейла. Выпьете с нами?
Хэл. Черт побери, с удовольствием.
Сэнди. Ты за рулем.
Зайдя в дом, Максвеллы осматриваются.
Шейла. Ну как?
Хэл. Сразу столько воспоминаний…
Норман. Что наливать?
Хэл. Мне бы сейчас хорошего скотча, а вообще что угодно.
Норман. А вам?
Сэнди. Если можно — чуть-чуть белого вина. Если есть.
Норман. Белого нет, но есть абсолютно бесцветный мартини.
Сэнди смеется — шутка ей понравилась.
Хэл (глядя в окно). Кто это вырыл бассейн?
Норман. Мы.
Хэл. Почему такой формы?
Норман. Амеба. Бассейн в форме амебы.
Хэл. Амебы… Такие микробики, да?
Сэнди. Хэл…
Входит Дженни.
Шейла. Дженни, познакомься — это…
Хэл. Максвеллы.
Шейла. Они когда-то жили в этом доме.
Сэнди. Просто захотелось заглянуть. Мы здесь поженились.
Дженни. Правда? Какая прелесть.
Хэл. В саду. Под кленом. Его больше нет, теперь там бассейн.
Шейла. Проголодались?
Сэнди. Нет-нет…
Хэл. Перестань. Мы голодные как волки.
Норман. Так оставайтесь. Сейчас будут стейки. Жарим в саду.
Сэнди. Нет-нет, мы не можем.
Хэл. Э-э-э… мне — с кровью.
Дэвид (вынырнув из комнатки). Кто пришел? Только Тайгер собрался бить — слышу, звонок. Видно, он ему и помешал: промазал Тайгер.
Дженни. Это мой муж, Дэвид, а это…
Хэл. Хэл и Сэнди Максвеллы — мы когда-то жили здесь.
Дэвид. Потрясающе. А куда вы засунули фисташки?
Дженни. Дэвид, в этом доме Хэл и Сэнди жили после свадьбы.
Дэвид. Серьезно? В гольф играете?
Хэл. Нет.
Дэвид. Отлично. Надо будет сыграть.
Дженни. Зимой волейбол, летом гольф. К вопросу о Фрейде: Дэвиду нравится смотреть, как мальчики загоняют мячики в дырочки. (Выходит.)
Хэл. Слушайте, а что случилось с полом, тут были роскошные полы?
Норман. Полы? Полы мы переделали.
Хэл. Застелили деревянные полы? Зачем?
Норман. Хотелось чего-то более гладкого.
Сэнди (бросив взгляд на мужа). Получилось замечательно.
Хэл. На этом полу мы когда-то впервые занимались любовью.
Сэнди. Хэл!
Хэл. Вон там, где кофейный столик. Нам было вполне гладко.
Сэнди. Хэл…
Шейла. Да… Как романтично.
Хэл. По-моему, тоже. Сэнди смущается. Еще бы: такое не забудешь. Если учесть, что мы оба были женаты.
Сэнди. Хэл!
Шейла. Ну и ну.
Хэл. Да нет, поймите правильно. Мы напились, началась гроза, в доме отрубился свет, мы оказались наедине, и вдруг молния, и я увидел Сэнди, ее сочные губы, растрепавшиеся волосы — была ужасная влажность, — я почувствовал, как она притягивает меня, какие наслаждения меня ждут…
Шейла. Чем вы занимаетесь, мистер Максвелл?
Хэл. Можно просто Хэл. Я бухгалтер. Вижу: вы разочарованы.
Шейла. Да почему же?
Хэл. Решили, что я поэт, верно? Я не похож на типичного счетовода. Или похож?
Шейла. Не знаю… Счетоводы тоже бывают поэтами. Особенно в налоговой.
Хэл. Я уверен, что способен на большее, но пока смелости не достает.
Сэнди. Хэл мечтает написать величайший американский роман.
Хэл. Пьесу, Сэнди, пьесу, а не роман. Впрочем, я сочинил и несколько стихотворений. Сонеты. О вреде холестерина.
Сэнди. Вы знали прежнего хозяина, мистера Курояна?
Норман. Только понаслышке.
Хэл. Я его видел, когда мы продавали дом. Разговора, правда, не получилось, он человек замкнутый. Но очень серьезный писатель.
Норман. Прошу прощения, пойду-ка помогу ее сестре. Когда Дженни пытается развести огонь — раньше вечерних новостей за стол не сядешь. (Уходит.)
Сэнди. А чем занимается ваш муж, миссис…
Шейла. Просто Шейла. Он зубной врач.
Хэл. Ну, это не лучше моего. В смысле… я хочу сказать… А ваша сестра? Она фотомодель?
Шейла. У нее магазин женского белья на Манхэттене, а ее муж ремонтирует фасады. Я имею в виду не дома: он пластический хирург.
Сэнди смеется над ее шуткой.
Сэнди (глядя в окно). А скворечник остался.
Хэл. Я сам его сколотил. И спроектировал тоже.
Сэнди. В манере позднего Гуггенхейма.
Хэл. Так-так, ну а про тайник вы знаете?
Шейла. Нет.
Хэл. Ясное дело, мы бы тоже не узнали. Нам рассказал первый хозяин, который построил этот дом. Мистер Уорнер. Он устроил за очагом тайничок.
Шейла. Тайничок?
Хэл. Ну да.
Сэнди. Покажи, Хэл.
Хэл. Вот смотрите: прямо за этим камнем, надо только знать, где нажать. (Нащупывает потайной рычажок.)
Сэнди. Первый сверху, тянете там за рычажок…
Хэл. Ага, нашел. Внимание…
Шейла (заглядывая, в открывшийся тайник). Ничего себе. Удивительное рядом.
Хэл. Как же вы не знали?
Шейла. Понятия не имела. Столько раз там прислонялась к камину — мне и в голову не могло прийти… Ну надо же, настоящий тайник! А что в нем лежит?
Сэнди. Где?
Шейла (достает из тайники потрепанную записную книжку и читает вслух). «Я пишу этот дневник, чтобы сохранить самые романтичные и пронзительные мгновения в моей жизни». (Поднимает глаза.) Хм. Что это? (Листает дневник. Читает.) «Ее груди затрепетали в моих ладонях, у нас перехватило дыхание…»
Хэл. Так-так?
Шейла (продолжает читать). «Хроника моего романа с Дженни, сестрой Шейлы. Норман Поллак». (Поднимает глаза.)
Хэл. Норман Поллак — ее муж.
Сэнди. Что ж, было очень приятно познакомиться…
Шейла. Норман, можно тебя на минутку?
Сэнди. Мы, пожалуй, пойдем…
Норман (входя). Ты что-то сказала, дорогая?
Шейла. Ты жалкий подлый сукин сын.
Норман. Что, прости? (Понимает, что Шейла что-то нашла.)
Сэнди. Нам очень понравилось, как вы устроили дом…
Шейла. Твой?
Норман. Что — мой?
Хэл. Она нашла ваш дневник. Плохо дело.
Норман. Что нашла? Вы шутите?
Шейла. Тут твое имя.
Норман. Помилуй, Шейла, да в телефонной книге, наверное, сто Норманов Поллаков.
Шейла. Это твой почерк.
Норман. Тысячи людей пишут «д» хвостиком кверху.
Шейла. Здесь вложена фотография. На ней ты лапаешь Дженни за грудь.
Норман. Пока это единственная серьезная улика.
Шейла (читает дневник). «Совершенно потерял голову. Никогда в жизни не испытывал такого сумасшедшего блаженства, как занимаясь любовью с сестрой собственной жены».
Сэнди. Если как-нибудь окажетесь в Натли…
Норман. Где ты его нашла?
Хэл. Когда мы покупали этот дом, хозяин показал мне тайничок.
Сэнди. Помолчи, Хэл.
Норман. Так это вы навели?
Хэл. Откуда я знал, что вы долбитесь с ее сестрой?
Норман. Шейла, послушай: прежде чем делать выводы…
Хэл. Гиблое дело, Норман. Улики налицо.
Сэнди. Я сказала, умолкни!
Шейла (читает дневник). «В Танглвуде сидели вчетвером на лужайке, любовались луной, моя рука тихонько скользнула ей под юбку, и вдруг мне показалось, что Шейла заметила».
Хэл. Ну-ну? Дальше.
Норман. Слушайте, это вас не касается!
Шейла. «Сегодня Дженни притворилась маленькой девочкой, и я отшлепал ее. Она ужасно завелась, и мы занялись любовью».
Хэл. На минуточку, не разрешите взглянуть?
Сэнди. Хэл, заткнись!
Дженни (входит). Норман, извини, я не могу справиться с огнем.
Шейла. Ай-ай-ай, она не может справиться с огнем. Ах ты, маленькая шалунишка! Придется Норману опять тебя отшлепать.
Дженни (не понимая). Что-что?
Норман. Она нашла мой дневник.
Дженни. Что нашла?
Шейла (читает). «Сегодня был дома у Дженни, любили друг друга на их супружеском ложе».
Дженни. Ты ведешь дневник?
Норман. Я прятал его в абсолютно надежном месте. Но он показал ей, где.
Хэл. Откуда я знал, что вы трахаетесь? Я просто показал тайничок, безо всякой задней мысли.
Дженни. И какого же дьявола ты ведешь дневник?
Хэл. Так удобней следить за налогами.
Сэнди. Ну что ж… Я уверена, все наладится. А мы с вашего позволения…
Шейла. Черта с два. Вы остаетесь здесь. Будете свидетелями.
Хэл. Свидетелями? Будет на что посмотреть?
Шейла. И давно у вас роман?
Норман. Я бы не стал пару невинных свиданий называть романом.
Шейла (заглядывая в дневник). Судя по этому, только в День президентов вы спарились четыре раза.
Норман. Допустим. Но вы же знаете — принято одновременно отмечать дни рождения Линкольна и Вашингтона.
Хэл. Я вообще не вижу большой проблемы. За городом все гуляют.
Сэнди. Ты считаешь?
Шейла (листая дневник). Откуда вы нахватались таких позиций?
Дженни. Это из гимнастики ушу.
Хэл (оглушительно хохочет). Ты слышала?
Сэнди. Слышала, слышала. Мы с тобой тоже жили за городом — собственно говоря, в этом доме, — надеюсь, ты все-таки не гулял. Потому что лично я не гуляла.
Хэл. Ну, конечно, не гулял.
Сэнди. Зачем же говоришь?
Хэл. Я в принципе.
Сэнди. А Холли?
Хэл. Холли Фокс? Не смеши меня. С какой стати? Только потому, что она актрисулька?
Сэнди. Хотя бы. А еще потому, что ты уверял, что она не такая уж и красивая — а сам несколько раз произнес ее имя во сне.
Хэл. Не надо валить с больной головы на здоровую. Это ты западала на ее братца.
Сэнди. Можешь поверить: если бы я западала на Кена Фокса, мне стоило только пальчиком пошевелить.
Хэл. В каком смысле?
Сэнди. В том смысле, что он подкатывался ко мне раз в неделю в течение года. Бедняжка.
Хэл. Интересно. Впервые слышу.
Шейла. И давно вас захлестнула страсть?
Норман и Дженни (вместе). Недавно.
Дженни. Года три.
Норман. Полгода.
Дженни. Год.
Норман. Полтора.
Дженни. Недавно.
Норман. Были большие перерывы.
Шейла. Как же ты могла — ты, моя сестра?
Дженни. Сама не понимаю. Мы влюбились.
Норман. Любовь тут ни при чем. Чистый секс.
Дженни. Ты говорил, что любишь меня.
Норман. На самом деле я ни разу не употребил этой формулировки. Я говорил «ты мне нравишься», «я скучаю по тебе», «ты нужна мне», «не могу без тебя жить». Но про любовь ни слова.
Шейла. Значит, все это время ты делил со мной постель — и пялил Дженни?
Норман. А куда было деваться, если она меня соблазнила?
Дженни. Я тебя соблазнила?
Норман. Года три назад я зашел к ней в магазин, хотел купить тебе подарок. Выбрал кое-что симпатичное, спросил у Дженни, подойдет ли тебе по размеру, она сказала, что размер у вас одинаковый, и предложила примерить: она наденет, а я посмотрю. Мы зашли в кабинку, она быстро надела…
Хэл. Что надела?
Норман. Лифчик. Мы мерили лифчик.
Сэнди (Хэлу). Что ты суешься?
Хэл. Стараюсь не потерять нить.
Сэнди. Она тебе понравилась?
Шейла. Как, и вам тоже?
Хэл. Да с чего вы взяли?
Сэнди. Ты же сказал, что она, наверное, фотомодель. А как ты тянул лапы к его дневнику?
Хэл. Но что поделать, если я оказался невольным свидетелем извечной драмы?
Шейла (протягивая ему дневник). Пожалуйста, прошу. Вы как знаток литературы оцените эту смесь Роберта Браунинга с журналом «Горячий пистон».
Хэл. В сущности я не… (Взяв дневник, погружается в чтение.)
Сэнди. Давай-давай, Хэл. Вникни в детали ее половой жизни. Уверена, ты получишь удовольствие.
Хэл (листая дневник). Меня это интересует просто как… ну…
Сэнди. …как всякого кобеля младше девяноста.
Хэл. Слушай, Сэнди, да я бы мечтал, чтоб у меня жена была хоть вполовину такая рисковая, как она.
Сэнди. Через мой труп.
Хэл. А я не о нашей интимной жизни.
Сэнди. Ну, извини, если что не так.
Хэл. Послушай, фактически ее нет. Я просто хочу сказать — если бы ты не отказывалась попробовать что-то новое, хотя бы иногда поэкспериментировать…
Сэнди. Что ты называешь экспериментом? Переспать втроем с Холли Фокс?
Хэл. А что ты называешь экспериментом?
Сэнди. Я не ставлю эксперименты. Мы занимаемся любовью, а не проводим научные опыты.
Шейла. Ты всегда любил читать о дантистах-извращенцах, которые дают пациенткам наркоз и берут их спящими.
Норман. Я не дантист-извращенец. Я извращенец-протезист, пора бы тебе знать разницу. Послушай, я полностью признаю свою вину. Если тебе надо кого-то обвинять — пожалуйста, вини меня.
Шейла. А кого же я, черт побери, виню?
Дэвид (появляясь из комнатки). Все, Тайгер наконец попал.
Хэл. Норман тоже.
Дэвид. Серьезно?
Шейла. Присоединяйся, Дэвид, мы тебе кое-что покажем.
Дэвид. Это не ждет?
Шейла. Не знаю. Как бы не перестояло.
Дженни. Не будь сволочью.
Шейла. Присядь на минутку, Дэвид.
Хэл. Сэнди, быстро, — где камера?
Сэнди. В машине.
Шейла. Почитай-ка это, Дэвид, — посмотрим, узнаешь ли ты кого-нибудь из действующих лиц.
Дэвид (берет дневник). Это что такое? Тайгер идет на рекорд.
Норман. Дайте человеку расслабиться, пусть смотрит свой гольф. Это его не касается.
Хэл. Может, у него возникнут новые интересы.
Дэвид читает.
Шейла. Ну как, узнаешь?
Хэл. Конечно, узнает.
Дэвид. Кого?
Шейла. Героев. Замужняя женщина по имени Дженни и некий зубной врач.
Дэвид. Замужняя женщина по имени Дженни? Откуда я могу ее знать?
Шейла. Может, вместе завтракали?
Дэвид. Что это — какая-то дурацкая порнушка? Зачем мне ее читать, я смотрю переходящий кубок Штатов.
Шейла. Ты женат на переходящем кубке Штатов.
Норман. Дженни…
Шейла. Норман!
Норман. Шейла.
Дэвид. Ну и что? Я не въезжаю.
Хэл. Я дам ему подсказку?
Сэнди. Не лезь, Хэл.
Хэл. Не понимаю, как можно не догадаться!
Шейла. Ты считаешь, это простое совпадение, что героя зовут Норман, а героиню Дженни?
Дэвид. Да. А что?
Шейла. Твою жену тоже зовут Дженни, а моего мужа — Норман.
Дэвид. Ну и?
Сэнди. И он тоже врач, понимаете?
Шейла. Взгляни на фото. Узнаешь?
Норман. Шейла!
Хэл. Протест отклонен.
Дэвид. Да… Это твой муж с какой-то киской.
Шейла. Так-так… ты видишь его язык?
Дэвид. Вижу.
Шейла. И где у него язык?
Дэвид. Во рту.
Шейла. А другой конец?
Дэвид. У киски в ухе.
Шейла. А где его руки?
Дэвид. Левая — у нее между ног, правая — под блузкой. Норман, это какой-то новый вид диагностики?
Шейла. А женщину не узнаешь?
Дэвид. Погоди, погоди… Точно, я ее откуда-то знаю.
Шейла. Хочешь подсказку?
Дженни. Прекрати, наконец!
Шейла. Помнишь, много лет назад на вечеринке ты познакомился с девушкой? Вам показалось, что вы знали друг друга всю жизнь, вы стали встречаться…
Дэвид. Да-да. Мы оба любили Толстого, французское кино, яхты, ее звали Дженни, потом мы поженились… К чему же ты клонишь? Что эта женщина на фото похожа на Дженни? Что они с Дженни похожи? Что Дженни похожа на нее? Что это Дженни? Это Дженни — ну, конечно, конечно.
Хэл. Не хотел бы я оказаться его пациентом.
Дженни. Какая ты жестокая, Шейла.
Дэвид (потрясенно). Значит, это ты? Она — это ты, ты это и есть она?
Дженни. Дэвид, пожалуйста, постарайся понять: помимо секса это были сугубо платонические отношения.
Хэл. В чем вообще проблема? Если она знает Толстого, французское кино и вдобавок проделывает такие штуки в койке — считай, ты выиграл по трамвайному билету.
Сэнди. Все-таки ты положил на нее глаз — я сразу засекла.
Хэл. Я просто хочу сказать, это очень приятно, когда днем твоя жена — интеллигентная женщина и хорошая мать, а по ночам — разнузданная извращенка.
Сэнди. Хэл, что ты несешь?
Дэвид. Я потрясен. У меня нет слов. Я и подумать не мог… А кто этот парень на фото?
Шейла. Норман. Это Норман.
Норман. Шейла, ну хватит. У нас с Дженни был роман.
Дэвид. Дженни… У меня жена тоже Дженни.
Шейла. Он в шоке.
Дэвид. Роман?
Хэл. Он меня убивает. А что еще у них могло быть?
Дэвид. Что же — выходит, Норман и Дженни спали друг с другом?
Дженни. Да, Дэвид, спали. Но если это тебя утешит, предварительные ласки были очень короткими.
Шейла. Узнаю Нормана.
Дэвид. Но ведь он мне свояк, а Дженни — жена. А кто эти люди на фотографии?
Шейла. Совсем плохо дело.
Дэвид. Простите меня… (Выходит.)
Хэл. Если теперь он вернется смотреть матч — вот что такое настоящий болельщик.
Шейла. Ладно, развод так развод.
Дженни. Шейла, я могла изменять физически, но в душе я всегда оставалась твоей сестрой.
Шейла. Сестрой? Как ты можешь?! Я больше тебе не сестра. С этой минуты ты мне максимум племянница.
Норман. Шейла, Шейла… Ну что мне для тебя сделать?
Шейла. Контора «Рифкин и Абрамович» тебе объяснит.
Дэвид (входит с ружьем в руках). А теперь — готовьтесь к смерти.
Дженни. Дэвид!
Норман. Кончай, Дэвид, не до шуток. Оно заряжено.
Дэвид. Не подходи! Норман, назад! Сейчас все, кто находится в этой комнате, умрут. Потом я засуну дуло себе в рот и нажму на спуск.
Хэл (глядя на часы). О, уже почти шесть? У нас билеты на мюзикл…
Дэвид. Не спешите. Я сказал — все.
Хэл. Мы просто заехали посмотреть дом.
Дженни. Дэвид, ты пропустишь финал.
Дэвид. Сначала ты с Норманом, потом Шейла.
Шейла. Я? Какого черта? Я-то чем провинилась? Меня точно так же водили за нос, как и тебя.
Дэвид. Это ты нашла дневник.
Шейла. Он показал мне тайник, я и нашла.
Дэвид. Не сомневайся — он тоже покойник.
Сэнди. Но мы просто случайные свидетели!
Дэвид. Это как раз то, что надо для уголовной хроники, не так ли? Немолодые любовники, обманутые муж и жена, двое ни в чем не повинных свидетелей.
Хэл. Ты спятил.
Дэвид. Так говорили и о Кровавом Сэме.
Хэл. Ну да… и были правы!
Сэнди. Он не в себе.
Хэл. Но нас-то не за что убивать. Мы ничего не сделали. Я вообще никогда не изменял жене. Хотя мог бы и, поверь, был не прочь.
Сэнди. Был не прочь?
Хэл. Понимаешь, Сэнди, давай посмотрим правде в глаза: ты бываешь холодной, как рыба.
Сэнди. Я?
Хэл. Увы. Она полная противоположность Дженни: никогда не хочет попробовать нового.
Сэнди. Знаешь что, если бы ты не спешил, а хоть раз был со мной нежен, создал бы атмосферу…
Хэл. Я спешу, пока у тебя не началась мигрень.
Дэвид. Заткнитесь! Кто их впустил? Вам не повезло, согласен; но что поделаешь? Это судьба. Судьба играет человеком — иногда ласково, иногда весьма жестоко, — я лично никогда не считал, что жизнь большой подарок. Жизнь это страдание, это приговор, мучительное, изощренное наказание, — прошу всех прочитать молитву…
Прижавшись друг к дружке, все смотрят, как Дэвид взводит курок. Внезапно их отвлекает какой-то шум. По лестнице спускается незнакомец. Он связан, во рту кляп, можно предположить, что он был привязан к стулу и выпутался. Его руки еще стянуты веревками, он глухо мычит.
Дэвид (тоже увидев его). Нет-нет-нет…
Шейла. О, Господи…
Норман. Я думал…
Шейла. Только не это…
Дженни. На помощь! Помогите!
Хэл или Сэнди или оба сразу бросаются к незнакомцу и вытаскивают кляп у него изо рта.
Дэвид. Не надо, не вынимайте, стойте!
Макс. Ну вот. Игра окончена.
Сэнди. Кто вы такой?
Дженни. Кто его связал?
Дэвид. Норман.
Шейла. Нам крышка.
Хэл. Мистер Куроян — вы? Я Хэл Максвелл. Это я несколько лет назад продал вам этот дом. Сэнди, это же Макс Куроян…
Макс. (указывая на веревки). Развяжите меня.
Хэл (развязывая). Что с вами случилось?
Макс. Эти твари… Они вышли из-под моего пера… Вышли и дали деру.
Дэвид. Потому что ты бездарь.
Макс. Я породил их… а они взбунтовались.
Сэнди. Ничего не понимаю.
Дженни. Игра проиграна — почему бы не рассказать им правду?
Хэл. Какая игра?
Норман. Началось с того, что у него возник замысел, и он сел писать пьесу.
Шейла. И придумал всех нас.
Дэвид. Создал силой своего плодовитого воображения.
Шейла. Написал полпьесы.
Макс. Ну да. А потом застрял, ничего дальше не получалось.
Дэвид. Зашел в тупик.
Макс. Иногда кажется, идея гениальная, а начнешь работать и видишь, что она никуда не ведет.
Шейла. Но было поздно: уже появились мы.
Дэвид. Были придуманы.
Макс. И написаны. Я дописал пьесу до середины.
Хэл. Вы всегда славились умением создавать удивительно жизненных персонажей, великолепными диалогами…
Норман. Ну и где это умение?
Дженни. Он оставил замысел.
Норман. Бросил до половины написанную пьесу в ящик стола.
Дэвид. А в ящике темно…
Макс. Что мне оставалось? Я не знал, чем закончить.
Дэвид. Боже, как я ненавидел этот проклятый ящик.
Шейла. Вы только представьте, что вас с женой заперли в сундуке.
Дженни. Там же совершенно нечем заняться.
Норман. Полная задница.
Шейла. И однажды Дженни предложила нам открыть ящик и вырваться на свободу.
Макс. Мне послышалось, что ящик открывается, — но не успел я повернуться, как они набросились на меня.
Сэнди. А что вы собирались делать на свободе?
Шейла. Мы надеялись, что сами придумаем, чем закончить третье действие.
Норман. И тогда каждый вечер будем выходить на сцену и станем жить вечно.
Дженни. А что? Лучше гнить недоделками в темном ящике?
Дэвид. Я не хочу в ящик! Я не хочу в ящик! Я не хочу…
Норман дает Дэвиду пощечину.
Макс. Я ломал голову… Ничего не могу придумать.
Хэл. Ну, подождите. Давайте посмотрим, что у нас есть. Значит, она обнаруживает, что у мужа роман с ее сестрой…
Макс. Кто вы такой?
Хэл. Я Хэл Максвелл, это же я продал вам…
Макс. Бухгалтер?
Хэл. Я всегда мечтал написать пьесу.
Макс. Кто не мечтает.
Хэл. Почему у них начался роман? Чего каждому не хватало в семейной жизни?
Норман. Шейла мне просто надоела и все.
Хэл. Но почему?
Норман. Не знаю.
Макс. Меня не спрашивайте. Я исписался.
Хэл. Почему вообще мужьям надоедают жены? Потому что они слишком хорошо знают друг дружку. Уходит трепет: супруги живут бок о бок, видят друг друга неодетыми, исчезает тайна, и в один прекрасный день даже собственная секретарша или соседка кажется более притягательной.
Дженни. Это неправдоподобно.
Хэл. Откуда вам знать? Вы сами-то кое-как написаны. Очень даже правдоподобно! Самая обычная история, поверьте мне.
Сэнди. Обычная история?
Хэл. Я хочу сказать, чтобы не исчезла свежесть чувств — надо стараться. Иначе из отношений уходит музыка, а музыка — это все.
Сэнди. А если так: поначалу мужчина боготворит любимую, но постепенно начинает воспринимать ее как нечто само собой разумеющееся? На место восторгов, очарования, желания удивить и устроить праздник приходят будни, и вот уже супруги не любят, а просто занимаются любовью.
Хэл. Я бы не сказал, что это убедительно.
Сэнди. А по-моему, многие женщины узнают себя.
Хэл. Притянуто за уши.
Шейла. Почему? Очень точно.
Дженни. Очень проницательно.
Сэнди. Очень.
Дэвид. По-вашему, любовь может просто улетучиться? Даже если вначале люди не могли жить друг без друга?
Макс. Увы, это жизнь. Ничто не вечно. Даже герои великого Шекспира обречены исчезнуть — когда-нибудь, через миллионы лет, когда погаснут звезды и остынет Вселенная.
Дэвид. Какой кошмар!.. Пойду-ка я смотреть гольф. Гори оно синим пламенем.
Норман. Он прав. Какой во всем этом смысл, если Вселенная расширяется и в конце концов ничего не будет?
Дженни. Именно поэтому так важно поддерживать друг друга. Вовремя протянуть руку, подставить плечо… тому, кто нуждается, чтоб ему подставили…
Шейла. Только не надо подводить философский фундамент под шашни с моим мужем.
Хэл. А что, если у вас с Дэвидом тоже интрижка?
Макс. Я думал. Нет. Это глупо.
Дженни. Но жизнь, что ни говори, глупа.
Дэвид. Согласен. Философы называют это абсурдом, но имеют они в виду глупость.
Макс. Тогда получается, что все всем изменяют — а это не совсем верно, вот в чем проблема.
Хэл. А совсем верно и не должно быть. Должно быть занимательно. Искусство — это не жизнь.
Макс. Искусство — это зеркало, в котором жизнь отражается.
Хэл. Кстати о зеркале. Сколько я умолял повесить зеркало в спальне на потолке… — как же!
Сэнди. Эта самая идиотская идея, какую я слышала!
Хэл. Это очень эротично!
Сэнди. Это детский сад. Я хочу предаваться любви, а не наблюдать, как совокупляются отражения. Что я там увижу? Как твой зад ходит вверх-вниз?
Хэл. Почему ты всегда высмеиваешь мои предложения? А потом удивляешься, что я сижу и думаю о Холли Фокс.
Сэнди. Только не говори ей про зеркало, засмеет.
Хэл. Чтоб ты знала: однажды мы с ней занимались этим перед зеркалом.
Сэнди. В твоих фантазиях.
Хэл. В нашей ванной.
Сэнди. Что?
Дэвид. Ну-ка, ну-ка? Это история похлеще нашей.
Хэл. Это не история, и не роман, ничего подобного. Просто эпизод.
Сэнди. Ты — с Холли Фокс?
Хэл. А почему тебя это удивляет? Ты же третий год нас подкалываешь.
Сэнди. Я просто шутила!
Хэл. Просто шуток не существует. Так сказал Фрейд.
Шейла. Это моя реплика.
Сэнди. Но ты же клялся, что она тебе не нравится.
Хэл. Клялся. Поднимал правую руку. Но я агностик.
Норман. Посудите сами, Сэнди: ну какой муж признается, что спит с другой?
Сэнди. Вот мой признался.
Макс. Потому-то жена и ушла от меня. Потому-то я и купил у вас дом, чтобы раз навсегда покинуть эти тараканьи бега любви и жить в одиночестве. У меня роман был с тещей.
Норман. Господи Боже! Что ж вы не вставите это в пьесу! Потрясающе!
Макс. Потому что никто не поверит. Отец у нее актер, кинозвезда — можете себе вообразить, — развелся с ее биологической матерью и женился на домработнице, так что теперь у моей жены мать на десять лет ее моложе.
Дженни. Мачеха, а не мать.
Макс. Это вопрос терминологии, а я ее просто жарил потихоньку.
Дэвид. То есть вы не только изменяли жене, но еще наставляли рога тестю.
Макс. И правильно делал. Папаша был фетишистом, его возбуждала только распродажа в обувном.
Шейла. Ну, это уже перебор.
Макс. Теща вела дневник. Весьма живой. Наши отношения. Секс. Подробности. Имена. Ей это казалось романтичным. Однажды моя жена сказала ей, что мы завтра едем в Хэмптон: посоветуй, мама, что взять почитать на пляже? И теща, полагая, что дает том Генри Джеймса, сунула ей свой дневник. В таком же кожаном переплете. В день, когда жена стала его читать, я лежал рядом, на песочке. Она переменилась в лице. Переменилась физически, как в фильмах про оборотней, когда восходит полная луна.
Хэл. Так вот откуда ваш замысел.
Норман. И что же вы?
Макс. А что я мог? Все отрицал.
Норман. А она?
Макс. Попыталась утопиться. Бросилась в океан, но только обожглась о медузу. От этого у нее распухли губы. И с этими опухшими губами она вдруг стала такой соблазнительной, что я снова влюбился. Само собой, когда губы сдулись, она опять пошла мотать мне нервы.
Хэл. Понятно. Но у меня-то не было никакого романа. Один раз — о чем говорить? У нас дома, на Новый год. Все были внизу, пили, веселились, а я зачем-то поднялся наверх и шел мимо ванной. Там стояла Холли, она спросила, нет ли у нас ушных палочек, я зашел поискать, закрыл дверь — ну и…
Дэвид. Зачем ей ушные палочки?
Дженни. Не все ли равно?!
Норман. Черт возьми, причем тут палочки?
Сэнди. Они давным-давно строили друг другу глазки.
Хэл. Снова с больной головы на здоровую. Это ты кадрила ее братца.
Сэнди. Будь ты проницательнее, знал бы, что Кен Фокс меня абсолютно не интересовал.
Хэл. Нет?
Сэнди. Никогда. Если бы я надумала тебе изменять, то уж лучше с Ховардом Нудельманом.
Хэл. С Нудельманом? С нашим риелтором?
Сэнди. Он знает, как разбудить в женщине женщину.
Хэл. В каком смысле?
Сэнди. Неважно.
Хэл. Ты разок перепихнулась с Ховардом Нудельманом, что ли?
Сэнди. Нет.
Хэл. Слава богу.
Сэнди. Я сплю с ним много лет. У нас давно роман.
Хэл. У тебя роман с Нудельманом?
Сэнди. Да.
Хэл. Я серьезно!
Сэнди. Раз мы выкладываем все начистоту, я тоже имею право быть честной.
Хэл. Но ты же только что сказала: «если бы я надумала изменить» — в смысле не изменяла.
Сэнди. Я больше не могу врать. При всем уважении к тебе, я сплю с Нудельманом.
Дэвид. Ай да Нудельман!
Хэл. Ты смеешься.
Сэнди. Я любила тебя, Хэл, — ты ведь знаешь. Но что делать, когда романтика уходит, страсть угасает, а ты по-прежнему дорожишь своим спутником? Остается только изменять.
Норман. Именно это я пытался объяснить Шейле.
Хэл. Сколько же раз вы спали?
Сэнди. Разве цифры что-то решают?
Хэл. Для меня да. Я бухгалтер.
Сэнди. Ну, скажем так: я не хожу на приемы к психоаналитику.
Хэл. Ты хочешь сказать, каждую среду, четверг и субботу…
Сэнди. Нет никакого доктора Файнгласа.
Хэл. А я думал, ты борешься с депрессией.
Сэнди. Я и боролась. И могу всем порекомендовать такую терапию.
Хэл. А сто шестьдесят долларов в час?
Сэнди. Номер в гостинице.
Хэл. Я весь год оплачивал вам с Нудельманом номер в гостинице?
Сэнди. А тебе не казалось странным, что у меня единственный на свете психотерапевт, который не уходит в отпуск в августе?
Дэвид. Вот сущий фарс. Что там наша жизнь!
Шейла. Фарс? Разве это не трагедия?
Норман. А в чем трагедия-то?
Шейла. Разве это не горько: два человека когда-то наверняка любили друг друга — и явно любят до сих пор, — но былое очарование, прежнее влечение исчезло…
Дженни. Никто не в силах продлить влюбленности.
Дэвид. Увы. Мы привыкаем, на место страсти приходит что-то другое — совместный опыт, дети, скотство.
Хэл. Вы с Нудельманом и сейчас встречаетесь?
Сэнди. Нет. Помнишь, в начале года у него было сотрясение?
Хэл. Помню. Он до сих пор не оклемался. Как это случилось?
Сэнди. Зеркало упало с потолка. Он лежал один в кровати.
Хэл. Черт возьми! Лучше бы оно упало на меня!
Дэвид. Я тебе объясню, почему это фарс. Потому что они слишком трогательны. Мелковаты для трагедии. Ну кто они такие? Он бухгалтер, она домохозяйка. Это не Гамлет и не Медея.
Хэл. Знаете что, не только принцы умеют страдать. На свете миллионы людей мучаются ничуть не меньше Гамлета. Каждый из них — по-своему Гамлет. Гамлет на ноотропиле.
Сэнди. Ревнивый, как Медея.
Макс. Ну и что же из этого следует? У всех есть свои секреты, свои скелеты в шкафу, тайные страсти, темные наклонности — и если мы хотим, чтобы жизнь продолжалась, надо научиться прощать.
Норман. Вот об этом и будет пьеса. Да, я на минутку увлекся твоей сестрой — большое дело! Может, действительно, вы напишете, что Шейла и Дэвид тоже как-то раз провели шальную ночку вдвоем, — и таким образом нам открываются трогательные слабости друг друга и мы друг друга прощаем.
Дженни. Мило. Зрители смеются над нами и ненадолго забывают о собственных горестях. Мы целуемся и миримся.
Макс. Умение прощать… Да, это придаст скромному водевилю глубину и трогательность.
Шейла. Ну, конечно. Кто я такая, чтобы судить других и пустить коту под хвост целую жизнь вдвоем, годы любви, только потому что мой муж-дантист дрючит мою сестру?
Дженни. Мы переменимся, мы исправимся. Где есть жизнь — есть надежда.
Сэнди. Но чем тогда отличается умение прощать от умения прятать голову в песок?
Макс. Благородством, великодушием. Умение прощать дано нам свыше.
Дженни. Может, и ничем не отличается, но выглядит симпатичнее.
Макс. Мне нравится. Будет смешная, печальная, а главное — кассовая история. Идемте: пошли в кабинет, я хочу закончить третье действие, пока все свежо, я чувствую, что нашел выход из тупика. Самое главное — кассовость. Прошу прощения: умение прощать. Самое главное — умение прощать.
Все поднимаются по лестнице, на сцене остаются Хэл и Сэнди, они смотрят друг на друга.
Хэл. Не думаю, что смогу простить тебя, Сэнди.
Сэнди. Нет. И я тебя.
Хэл. Даже не знаю почему. Я ведь понимаю, что Куроян прав — он серьезный драматург.
Сэнди. Прощать легко в театре. Там всем управляет автор. Тем более, ты говоришь, Куроян — настоящий профессионал.
Хэл. Все-таки не могу поверить, что ты столько времени путалась с Нудельманом. Наверное, он мстил мне за тот аудит.
Сэнди. Ты тут совершенно ни при чем. Не думай, что на тебе свет клином сошелся.
Хэл. Неужели тебе было так уж скучно со мной?
Сэнди. С годами тебя это перестало интересовать.
Хэл. У меня не было стимула. Ты тоже стала относиться ко мне, как к данности.
Сэнди. Это пьесу можно переписать — выбросить черновики в корзину, придумать героям другую жизнь, начать все с чистого листа. Но ведь наших слов и наших поступков не выбросишь.
Хэл. Беда в том, что я тебя люблю.
Сэнди. Я тебя тоже люблю. Но это не трагедия — всего лишь мелодрама.
Хэл. А может, мне взять это ружье и убить нас обоих? Как думаешь, трагическая смерть искупила бы нашу вину?
Сэнди. Это не в твоем амплуа, Хэл. Бухгалтеры не кончают жизнь самоубийством и не искупают грехов. Обычно они тихо исчезают, а потом объявляются где-нибудь на Кипре.
Хэл. Что будешь делать?
Сэнди. А что нам остается? Либо сделать вид, что ничего не случилось, и считать это умением прощать. Либо развестись.
Хэл. Сэнди, в этой комнате мы впервые любили друг друга. Может, попробуем начать все сначала?
Сэнди. Сначала хорошо начинать в пьесе. Есть вымысел, а есть жизнь.
Хэл. Но в жизни обязательно должно быть немного вымысла. Правда в больших количествах отвратительна.
Сэнди. Может, теперь, когда все высказано… Что это за звук?
Хэл (глядя в окно). Смотри-ка: гуси!
Сэнди (тоже подойдя к окну). Ну и ну. При нас никаких гусей не было.
Хэл. Это знак.
Сэнди. Знак чего?
Хэл. Знак обновления. Гуси там, где никаких гусей не было. Сегодня было много знаков — много литературы, вымысла, искусства. Поэт, чье сердце бьется в груди бухгалтера, явился, чтобы помочь Максу Курояну сочинить трогательный финал. На сцене остаются двое, ты и я. Они запутались, растерялись, замерли на распутье — они ждут какого-то знака, не знают, как вернуть музыку, которая когда-то звучала для них двоих. И вдруг раздается крик гуся.
Сэнди. И ты считаешь, это знак.
Хэл. А как же, Сэнди? Разве ты не понимаешь, что они хотят нам сказать? Разве ты не знаешь простого факта: гуси соединяются в пару один раз и на всю жизнь?
Сэнди. У них что, не бывает романов на стороне?
Хэл. Если и бывают — они как-то все улаживают. Так устроила природа.
Сэнди. Неужели я в самом деле вышла замуж за бухгалтера, в груди которого бьется сердце поэта?
Кричат гуси. Звучит музыка. Поцелуй.
Затемнение.