— Далёко ль собрался? — спросил Петьку Катин отец, когда мальчишка вышел на крыльцо.

— Егерю помогать пойду.

— Садись, подвезу. — Тракторист приветливо открыл дверцу газика, в котором возили на работу мелиораторов. Они выехали за деревню. Лес стоял, словно накрытый матовым молочным колпаком. Белёсая дымка застилала деревья.

— Хороший день! Серебряный! — сказал тракторист, начиная разговор. — Когда солнышко — тогда день золотой. А нет его — серебряный. Вот тридцать семь лет живу на свете, а всё решить не могу, какие дни мне больше по нраву.

— Здесь хорошо, — нехотя отозвался Петька. — Здесь и морозный туман какой-то сухой. А у нас в городе мороз хуже переносится.

— Стало быть, в деревне лучше?

— Кто где привык, — уклончиво ответил мальчишка.

— А я вот деревню предпочитаю. Тут природа, тут хорошо.

— Так вы эту природу всю тракторами перевернёте. Вместо вольной природы сделаете цех по производству продуктов.

— Э… — посмотрел на Петьку тракторист. — Не Антипа ли Пророков тебя научил?.. Его речи.

— А хоть бы и Антипа, что, не так?

Странное дело: с Антипой Столбов постоянно спорил, а стоило заговорить с кем-нибудь, он начинал повторять всё, что говорил ему старый егерь.

— Да, брат, я гляжу, вы большие приятели…

— Да уж какие есть. — Почему-то Петьке всё время хотелось защищать старого егеря. Хотя на него вроде бы никто не нападал, да и сам он за себя постоять мог.

— Человек-то Антипа Андреич не худой, да сложный, не простой человек.

— А простота, говорят, хуже воровства… — ответил Петька любимым присловием деда Клавы.

— Не современный он человек, — словно не слыша его, говорил Катин отец, ловко объезжая ухабы.

Газик подпрыгивал в обледенелых колеях. Весело было катить по лесной дороге.

— Я раз ему сказал, что, мол, устарелые твои взгляды, Антипа Андреич, а он вроде тебя отвечает: какие есть. Ты вроде на него похожим делаешься.

— А что, он человек красивый и честный, на него походить не беда.

— Да, это точно. Он что твой Илья Муромец. На коня да палицу в руки. Только сейчас время палиц прошло. — И вдруг тракторист совершенно серьёзно, как к взрослому, обращаясь к Петьке, добавил: — Твой Антипа упёрся в прошлое и ничего, кроме него, видеть не хочет. Его бы воля — он бы и спички запретил — кремнем да кресалом огонь бы добывал.

«А он вроде и не спичками огонь в бане растапливал, а точно кремнем да кресалом…» — припомнил Петька.

- А так жить нельзя. Это вроде как машиной управлять да не на дорогу смотреть, а в зеркальце заднего обзора. Так и в кювет слететь недолго…

— Ничего, Антипа Пророков ещё нас всех переживёт. — Петька посмотрел на Катиного отца, и ему показалось, что тот похож на старого егеря. Такие же густые кудри, только русые, а не чёрные с проседью, такой же упрямый взгляд. Только лицо молодое, бритое.

— Нельзя жить одним прошлым, твёрдо сказал тракторист. Твой вот Антипа на лыжах бегает, а ему мотосани предлагали — не взял! Бензопилу давали — не взял. Вот и корячится по лесам на лыжах да с топором.

— Ваши мотосани громче трактора громыхают, всё зверьё разбежится, — сказал Петька.

— Не разбежится. Погрохотал полчаса и уехал. А так трое суток в одном месте топором стучит, вот тут-то оно и разбегается. Жизнь — она на месте не стоит, и худо, если человек от неё отстаёт.

— Ну так чего ж! Давай всё ломай! Круши! Заводи новую жизнь.

— Зачем ломать! — ответил спокойно тракторист. — Разбираться надо — всё хорошее оставить, а худое долой. Вон у нас избы — что раньше строили, что теперь, потому польза, опытом выработано. Была изба и осталась. А лучина — шабаш. Нет лучины. Электричество теперь.

— Живой-то огонь красивее… — не уступал Столбов.

— Чего? — Тракторист даже руль отпустил. — А ты жил при этом живом-то огне? Вот то-то, что нет… А я в войну при лучине насиделся, так пропади она пропадом. Горит, проклятая, быстро. От «живого-то огня» угар, копоть, а свету никакого… Нет уж, ну её к бесу. Погоди, у меня тут кормушечка прилажена.

Они вышли из машины, по еле заметной тропке пробрались на небольшую полянку.

— Смотри, — прошептал взрослый.

А смотреть было на что. На высокой берёзе, совершенно запушённой инеем, словно малиновые яблоки, сидели снегири. Их было больше десятка. Они тоненько посвистывали и степенно клевали развешенные повсюду гроздья рябины. Тут же сновали желтогрудые синицы, а чуть поодаль исследовал дерево красноголовый дятел. Он чем-то напоминал начальника станции в красной фуражке. Деловито и важно ходил он по дереву и выбивал звонкую дробь крепким носом.

— Лет пять уж тут им столовую устраиваю. Выходи. Птицы меня знают, не боятся. Только движений резких не делай.

Птицы и правда не собирались улетать. Наоборот. Синицы стали кружить над людьми и норовили вырвать из рук корм.

— Когда-нибудь всё так будет, — сказал тракторист, когда они вернулись к машине. — Будут люди и звери вместе жить и друг другу не мешать. А природа будет не дикая, а культурная… И голодных на земле не будет, и леса останутся, и поля и болота тоже, чтобы рекам основание давали… Только для этого техника нужна. Сейчас с одним топором много не наработаешь.