Глава тринадцатая
Вот и наступило время для Панчо Пирелли. Он появится здесь совсем скоро. Кто такой? – спросите вы. О, это настоящий профи, артист, работающий с рыбами. Легендарный артист. Он творит такие чудеса, что некоторые вообще не верят, что он обычный человек, а не рыба. Как у него это получается? Каким чудом он раз за разом избегает смерти? Наверно, у него есть жабры? И чешуя? Наверно, у него рыбья кровь? Наверно, он этим водным тварям ближайший родственник? Панчо – человек-рыба и человек-легенда. И как только он появится на этих страницах, он вывернет мир нашего Стена наизнанку, перевернёт его вверх тормашками. Конечно, сейчас, на этом этапе нашей истории, Панчо даже не подозревает о существовании мальчика по имени Стенли Эрунд. И Стенли ничего не знает о Панчо Пирелли. Но их пути пересекутся. Неизбежно. Хотят они этого или нет – они обязательно встретятся. Так решила судьба. И мы – совсем скоро – будем свидетелями этой встречи.
Тем временем Стен катит вперёд и вперёд в «лендровере» с Достоевски и Ниташей. Сзади грохочет и раскачивается автоприцеп. Едут они по дороге вдоль моря. Вдоль дюн, пляжей и бесконечной воды, мимо деревянных лачуг и пары-тройки деревень. Солнце сияет в синем-синем небе, море поблёскивает, от него веет прохладой, в прибое танцуют лодки. Достоевски, похоже, совершенно счастлив.
– Вот это жизнь, Стен! – восклицает он. – Дорога стелется под колёса! Весь мир на ладони, нараспашку, как устрица! Мы свободны точно ветер! Куда хотим – туда летим!
Достоевски чуть поворачивает руль, объезжает колдобину на дороге. И широко улыбается Стену, поймав его взгляд в автомобильном зеркале.
– Ну, как тебе такая жизнь, малой? Как дышится на свободе?
Стен отводит взгляд. Опускает пальцы в садок. Смотрит на плывущие за окошком дюны. И уже не знает, правильно ли он поступил. Почему он так легко расстался со всем, что любил? Что, интересно, на него нашло?
Ниташа оборачивается к нему, усмехается.
– Он сейчас заплачет! – говорит она.
– Вовсе нет! – возражает Стен.
Достоевски снова смотрит на мальчика через зеркало над рулём.
– А чего ж ему не поплакать? – произносит он. – Ты бы, Ниташа, на его месте в три ручья ревела. Ты хоть понимаешь, что сделал наш Стен? Ведь я прав, сынок? Ты об этом грустишь?
– Нет, – отвечает Стен, стараясь не встретиться взглядом с Ниташей. И стараясь, чтобы голос не дрогнул. Но получается сдавленный шёпот.
– Скучаешь по своим? – продолжает Достоевски.
Стен поднимает глаза.
– Совсем чуть-чуть, мистер Достоевски, – говорит он наконец. Ниташа фыркает.
Достоевски подмигивает Стену в зеркале.
– Знаю, скучаешь, – говорит он. – А как иначе? Но ничего, скоро к нам привыкнешь, мы тоже станем своими. И к вольной воле привыкнешь. Верно, Ниташа?
– А то! – Ниташа радостно хихикает.
Стен смотрит в пол. Не дрейфь, говорит он себе.
– Ты скоро забудешь о тех, кто остался в прошлом, – говорит Достоевски. – Верно, Ниташа?
– Да! Он всё забудет! – выпаливает Ниташа.
– Вот и славно, – подхватывает Достоевски. – Так что не грусти, сынок. Мы теперь – твоя семья. Мы о тебе позаботимся.
Он жмёт на газ. Мотор ревёт. «Лендровер» и автоприцеп с «Утиной охотой», грохоча, несутся вдаль.
Стен откидывается на спинку. Он твердит себе, что поступил правильно, совершенно правильно. Он твердит себе, что всё будет хорошо. Что главное – не дрейфить. Только почему-то приходится всё время загонять слёзы обратно в глаза.
Глава четырнадцатая
Они всё катят – вперёд и вперёд. Достоевски и Ниташа едят купленные в пути пирожки с мясом и то и дело запускают пальцы в пакетик с конфетами. Ниташа щедро делится со Стеном: кидает конфеты назад, через плечо, и вот уже всё вокруг него усыпано арахисом в шоколаде, леденцами-изумрудами и леденцами-рубинами, американской жвачкой, конфетками-монетками, мини-бутылочками колы, желейными змейками и червяками. Конфеты лежат у него на коленях, на сиденье, на полу. А он всё пялится в окно, на мир, и чем дальше они едут, тем более огромным, просто необъятным этот мир кажется.
– Тебе бы поесть надо, сынок, – говорит Достоевски. – Силёнок поднабраться. Жизнь-то предстоит нелёгкая! Шутка ли – аттракцион «Утиная охота»!
И Стен покорно лижет сладкие сердечки с надписями ЧМОКИ и ОБОЖАЮ. Потом медленно жуёт синюю мармеладину. Болтает сладкими пальцами в садке с рыбками, а они разевают крошечные ротики и гладят его плавничками и хвостами. Кроме «лендровера» на дороге есть другие машины с ярмарки. Вот мимо громыхает грузовик, а в кузове у него «Стена смерти». Вот они нагоняют кибитку с бородатой женщиной и леди-татушкой – обе радостно машут из окон. Достоевски машет в ответ и приветственно гудит.
День блёкнет, солнце уже совсем низко над потемневшим морем. Подступают сумерки. Вдали виден город: шпили, башенки, высокие дома. Достоевски счастлив.
– Добрались! – восклицает он. – И как они тут жили без нашей «Утиной охоты»?!
Они въезжают в предместье и останавливаются на светофоре – красный свет. На дорогу выходит полицейский и, уперев руки в боки, встаёт перед «лендровером».
– Стен! Изобрази идеального ребёнка, – шипит Достоевски.
Полицейский подходит к водительской дверце.
– Вы тоже ярмарочные? – спрашивает он.
– Так точно, начальник, – говорит Достоевски.
– Зовут как?
– Уилфред Достоевски, начальник. А это детки, Стенли и Ниташа.
Полицейский всматривается в лицо Стена через стекло. Потом открывает дверцу и светит фонариком прямо ему в лицо. И Стену ужасно хочется крикнуть: Да-да! Верно! Это я! Заберите меня! Арестуйте! Я – Стенли Эрунд, тот самый мальчик, что сбежал из дома в Рыбацком переулке!
– Значит, ты Стенли? Так? – прищурившись, шепчет полицейский.
– Да, начальник.
– А скажи-ка мне, Стенли, – говорит он вкрадчиво, – ты не баламут?
– Да что вы, начальник, – говорит Достоевски. – Он у нас тихоня!
Полицейский оборачивается.
– Разве я вас спрашиваю, мистер Достоевски?
– Нет, начальник.
– Вот и помолчите! – Он скалит зубы. Вроде как улыбается. – Так что, юноша Стенли? Нарушаем закончики-то?
– Нет, сэр, – шепчет Стен.
– Это хорошо! Потому что баламутам тут не место. Мы с баламутами знаешь, что делаем?
– Нет, сэр, – шепчет Стен.
– Это хорошо! Лучше не знать! Потому что знаешь, что бы было, если бы ты знал?
– Нет, начальник, – говорит Стен.
– Ты бы испужался! – полицейский хохотнул. – В штаны бы наложил! – Он всё не убирал луч фонарика с лица Стена. – А зато знаешь, что я знаю? – спрашивает он.
– Нет, сэр.
– Я знаю таких, как ты. Как облупленных. И времена наши знаю. Тёмные, неспокойные. В общем, так. Все вы – ярмарочные оборванцы. Таскаетесь по миру, законы нарушаете, народ баламутите. Будь моя воля… – Он наконец отвёл фонарик от лица Стена. – Но моих советов никто не спрашивает…
За «лендровером» за это время выстраивается цепочка автомобилей. Водитель следующей машины нетерпеливо гудит. Полицейский выпрямляется. Направляет на машину фонарик.
– Простите, начальник! – испуганно кричит водитель. – Ошибочка вышла! Не разглядел вас впотьмах!
Полицейский помечает что-то в блокноте. И, впившись взглядом в Достоевски, указывает фонариком на боковую просёлочную дорогу.
– Вам туда, – говорит он. – На свалку. Там для вас, для шантрапы ярмарочной, самое место. И оттуда ни шагу! Слышите? И как только это мракобесие закончится…
– Мы свернём удочки, – говорит Достоевски. – И поминай как звали.
– Вот-вот! А если учините какое безобразие…
– Заплатим штраф.
– Вижу, вы человек опытный, мистер Достоевски.
– Да я с пелёнок на ярмарке, – откликается Достоевски.
Полицейский кривится, качает головой.
– Как же бездарно вы проводите жизнь. Но – дело ваше. Вперёд, на свалку. И чтоб я больше ни вас, ни ваших деток не видел! Нечего мне тут народ баламутить!
Достоевски едет дальше по мрачной, изгрызенной рытвинами просёлочной дороге.
– Это вечная история, Стен, – говорит он. – Мы несём людям радость, а нас встречают как проклятье, как несчастье. Ладно, не обращай внимания.
По обе стороны над дорогой нависают ветви деревьев, темнеют кусты. Колёса то и дело буксуют на мокрой глине. Наконец они выезжают на открытое пространство. Там и сям горят костры и дым уходит кольцами в небо. Ярмарочный народ разворачивает прицепы, ставит шатры и балаганы, везде носятся дети, шныряют собаки. Играет музыка.
– Ну, вот мы и дома, – говорит Достоевски. – Мы позаботимся о тебе, Стен. Я и моя Ниташа. Верно, доча?
Глава пятнадцатая
Проясним одну важную вещь о Стенли Эрунде. Жизнь-то его не баловала, сами видите. Не устилала его путь розами. Разве что одуванчиками. В общем, хватил парень лиха. Но самое важное, что он не озлобился и сохранил доброе сердце – с детьми так бывает, это не секрет. А если у тебя доброе сердце, ты непременно выживешь.
Так вот Стен и оказался на мокром кочковатом пустыре, в каком-то далёком городе, со своей странноватой новой семьёй, в окружении людей, которых многие назовут бродягами или сбродом. Достоевски паркуется. Дальше они идут в темноте через пустырь, но от костров и из автоприцепов их то и дело окликают:
– Это же Достоевски с Ниташей! Как дела, Уилфред? Как живётся, Ниташа? Утки не улетели ещё?
И Достоевски машет им в ответ, и тоже окликает товарищей, и пару раз, приобняв Стена за плечи, представляет его балаганщикам:
– Это наш новый друг, Стен! Прекрасный парень!
И голоса радуются на все лады:
– Приветик, Стен! Добро пожаловать на ярмарку, сынок!
Вот они идут мимо скрипачей, мимо заклинателя змей, мимо пирамиды из трёх парней, стоящих на плечах друг у друга. Вот они присаживаются к едва тлеющему костру. Тут много людей, и на их лицах – отсветы пламени. Какой-то дядька склоняется над костром, ворошит щипцами тлеющие угли. Потом он протягивает Стену что-то чёрное, круглое, дымящееся.
– Бери-ка, – хрипло говорит он. – Это тебе. Держи, парень.
Стен смотрит на непонятный, явно горячий подарок, но не двигается. Дядька смеётся:
– Хватай скорей.
– Ну же, Стен! – подначивает Достоевски.
Стен опасливо берёт нечто чёрное, твёрдое – и тут же роняет. Слишком горячо!!! Он подбирает шершавый чёрный шар – и снова роняет. Все вокруг смеются.
– Подкинь её пару раз, чтоб остыла быстрее, – советует Достоевски.
Ага, значит, это «она». Стен подбрасывает «её» несколько раз, перекидывает с руки на руку.
– Теперь ломай, – велит дядька.
Стен нажимает большим пальцем. «Она» всё ещё ужасно горячая, не очень-то разломишь. Но он нажимает снова, кусок чёрной корки отваливается, и Стен видит внутри что-то прекрасное, желтовато-белое; оттуда идёт пар, пахнущий дымом и ещё чем-то совершенно восхитительным.
– Картошка! – шепчет он.
– Ну наконец-то сообразил, – говорит дядька.
Стен подносит картошку ко рту и откусывает – мягкую, с дымком. Он смотрит на лица людей вокруг костра, а они на него. И все улыбаются. А он ест картошку. И ничего вкуснее он в жизни не ел. Достоевски смеётся, обнимает его. Стен вздыхает, откусывает ещё… И его понемногу отпускает. Он вдруг понимает, что тоже улыбается. И смотрит на Ниташу, и она сейчас кажется повеселее и посимпатичнее, чем прежде.
Они всё сидят вокруг костра. Едят печёную картошку.
Кто-то даёт Стену жестяную кружку с чаем.
– Ты, сынок, из каких краёв родом-то? – спрашивает дядька, который сидит за костром.
– Из Рыбацкого переулка, он в Рыбный причал упирается, – отвечает Стен.
– Это в том городе, где мы вчера были, – поясняет Достоевски. – У них там тяжёлые времена. Верфи закрываются, куча безработных… всё в таком духе.
– Значит, новую жизнь решил начать? – уточнил дядька.
– Ага, – ответил Достоевски за Стена.
– Ну, раз так, ты правильный выбор сделал, малец, – сказала женщина, вся увешенная бусами и ожерельями – они переливались и поблёскивали в отсветах пламени. – Мы тут все друзья. Своих в обиду не дадим.
Где-то в другой части пустыря женский голос выводит прекрасную песню на неведомом языке. Достоевски болтает с приятелями у костра. Они вспоминают ярмарки, которые видели сами, и ярмарки, о которых только слышали, – потому что люди всегда слагают легенды о прекрасном. Кто-то приносит к огню ящик пива, беседа перекидывается на двуглавых коз, а потом на всякие фокусы и трюки с освобождением от цепей. Поминают и медиумов – тех, которые умеют с покойниками разговаривать. Все здешние люди говорят с акцентом, они родом из самых разных земель, порой очень далёких. Стен слушает, как их голоса вспыхивают и рассыпаются, как искры костра, слушает – и забывает обо всём. Эти рассказы, точно причудливые неуловимые тени, берут его за руку и уводят, уносят вдаль. А потом на небо выкатывается огромная круглая луна и заливает пустырь странным серебряным светом.
– Говорят, Панчо Пирелли уже в пути, – произносит кто-то.
– Пирелли? Разве он не на Мадагаскаре? Не в Занзибаре? Не за тридевять земель?
– Я вообще считал, что он умер.
– Его видели на дороге, к северу отсюда.
– Панчо? Едет к нам? Не может быть! Пустые слухи.
– Он сам – слух. Не более чем слух. Тьфу!
– Вот увидишь своими глазами, тогда поверишь.
– Да тут и верить нечему. Он – шоумен, обманщик.
– Ошибаешься. Он – один из великих.
– Был, – включается новый голос. – Был великим. Был необыкновенным. Но старость не радость. Она настигает даже Панчо Пирелли… он уже не тот… был да сплыл…
Человек умолкает. Остальные вступают наперебой, через слово произносят «Панчо, Панчо» и удивлённо качают головами.
– Кто такой Панчо Пирелли? – осмелев, спрашивает Стен.
– Скоро увидишь, – отвечает Достоевски. – Если он и вправду появится. И клянусь, ты такого никогда не видывал.
Все согласно кивают, и беседа плавно перетекает на что-то другое.
Глава шестнадцатая
Они так и сидят у костра. Уже глубокой ночью Стен шепчет:
– Мистер Достоевски! По-моему, мне нужно в туалет.
– По-твоему? – переспрашивает Достоевски. – А на самом деле?
– Ну… в смысле… Да, нужно…
– Где у нас туалет? – громко спрашивает Достоевски.
– Туалет?! – весело удивляется кто-то.
– Сортир! Уборная! Ватерклозет!
Стен чувствует, что щёки у него пылают.
– Где тут туалет? – шёпотом спрашивает он.
– Там, в чистом поле, – Достоевски кивает куда-то во тьму. – Если тебе по-большому, отойди подальше и вырой ямку. Потом засыплешь. – Он похлопывает Стена по плечу. – Не волнуйся, завтра всё оборудуем поприличнее. А пока – сходи в поле. Мы тебе аукнем, чтоб на обратном пути не потерялся.
Стен встаёт, уходит в темноту, его провожают смехом. Спотыкаясь о кочки и ямы, он пробирается как можно дальше, на край пустыря. Вокруг пахнет картошкой, пивом, пирогами, лошадиными лепёшками, костровым и табачным дымом. К нему подбегает собачонка, обнюхивает ботинки. Худенькие полуголые дети кричат ему:
– Ты кто такой? Как тебя зовут?
– Стен.
– А что ты тут делаешь?
– Работаю. На «Утиной охоте», – отвечает Стен гордо и сам удивляется своей гордости.
– Ух ты! – Дети явно впечатлены.
Наконец Стен в кромешной тьме, на дальнем краю пустыря. И вдруг раздаётся тихий женский голос:
– Я же сказала, что мы встретимся.
Стен оборачивается. Невдалеке стоит женщина в длинном платье, голова замотана платком. Лицо светится под луной.
– Цыганка Роза я, – говорит она. – Помнишь?
– Да, – отвечает Стен.
– Помнишь, я обещала, что тебя ждёт путешествие?
– Помню, – отвечает Стен.
– И не ошиблась, верно? Ты ведь здесь! А я помню твоё имя! Ты – Стен.
Она подходит ближе. Берёт его за подбородок, мягко поворачивает его лицо к луне.
– Дай-ка я в твои глазки загляну. Ну да, так и есть… Ты по-прежнему очарован. И уже удручён. Всё как я предсказывала.
Стен не в силах шевельнуться. Он не знает: то ли бежать, то ли звать на помощь, то ли просто стоять и слушать.
– Не волнуйся, Стен, – быстро произносит цыганка Роза. – Я тебе зла не причиню. Есть у тебя монетка – ручку позолотить можешь?
– У меня ничего нет, – говорит он.
– Прям-таки ничегошеньки? Ошибаешься, Стен, сам не ведаешь, что у тебя есть. А как же сердце? Твоё доброе сердце? Оно дорогого стоит. Не забывай. Ну а сейчас допустим, что за тебя луна серебром платит.
Она разгибает пальцы, чтобы лунный свет упал на её ладонь.
– Спасибо, Стен. И тебе, луна, спасибо. Давай теперь руку, погадаю.
Она раскрывает его ладонь, подставляет её лунному свету. Он смотрит на линии, на крошечные складки, морщинки и бугорки.
– Под луной лучше всего гадать, – говорит цыганка Роза. – У неё самый чистый, правдивый свет.
Она прослеживает линии на его ладони кончиком пальца.
– Ой-ёй-ёй, Стен, – бормочет она. – Жизнь твоя ещё недолгая, а уж сколько горя повидал. Но доживёшь ты до старости. И счастливым будешь, когда все опасности одолеешь.
– Опасности? – испуганно шепчет Стен.
– А без опасностей и жить неинтересно! – Она улыбается. Стен молчит. – Я вижу воду, – продолжает она. – Там для тебя большая опасность. – Она наклоняется, вглядывается в ладонь. – Но ты должен быть смелым. Должен сказать воде – да. И будет у тебя много золота. Никаких зубов не бойся.
– Зубов? Каких? Чьих?
– Не знаю чьих. Но точно знаю, что ты покинул каких-то дорогих, близких тебе людей, Стен.
– Да. Тётю с дядей. Анни и Эрни. А вы можете увидеть, что с ними происходит?
Цыганка Роза качает головой.
– Нет. Но, возможно, притянут их сюда, к тебе, твоё доброе сердце и луна.
– Луна?
– Луна, Стен, до краёв полна тоски. Она томится тоской сердец человеческих. И ярче всего она светит, когда мы тоскуем, когда у нас сердце болит. Замечал?
У Стена нет ответа. Неужели это правда? Он пристально глядит на луну, думает о покинутых тёте и дяде. И свет, похоже, и впрямь разгорается.
– Анни с Эрни видят ту же самую луну, что и ты, Стен, – говорит цыганка Роза. – У них тоже добрые сердца?
– Да, – отвечает Стен. И вспоминает об Эрни и консервной банке с золотыми рыбками. И опускает глаза. – Просто…
– Просто они совершили какие-то ошибки? – подсказывает цыганка.
– Да.
– Все люди ошибаются. Но если их сердца добры и верны, лунный свет всё равно привлечёт их к тебе, к твоей тоске. Ну а теперь займись-ка делом. Ты ведь сюда по делу пришёл?
Стен с трудом сглатывает – во рту пересохло.
– Да, мне в туалет надо было, – шепчет он.
– Вот и иди, – говорит цыганка Роза. – Вон туда, где тень под старыми деревьями.
Стен послушно идёт к деревьям. Скользнув под раскидистые кроны, он пускает струю в серебристую тьму. Когда он возвращается на прежнее место, цыганки там нет. Зато через пустырь движется тёмный силуэт. Достоевски! Он идёт и то и дело окликает Стена.
Глава семнадцатая
Когда они наконец возвращаются к автоприцепу, Стен ложится на узкую койку, под одеяло, а рядом ставит садок с тринадцатой рыбкой и её сотоварищами. Сияние луны проникает через небольшое окошко, и Стен таращится, посылая луне свою тоску. Потом он засыпает, и во сне сердитые полицейские светят ему в глаза фонариками и предупреждают, чтобы вёл себя примерно, не баламутил. Пылающий костёр взлетает с земли и превращается в луну. И голоса, голоса… жужжат, звенят, гудят, шепчут, смеются, поют. Он видит великанов, и карликов, и трёхглавых баранов. Силач поднимает его, бросает в небо, а потом ловит, не даёт упасть. Потом за ним гонится человек с тигром на спине, загоняет его в лес. Утки кружат над головой. Потом он оказывается глубоко в воде, плавает, и на спине у него плавник. Мои собратья! – кричит он. Где же мои собратья? Он видит Анни и Эрни – они идут по дороге вдоль моря, постаревшие, прямо-таки древние, иссохшие и усталые. Он окликает их, тянется к ним, а потом слышит голос из далёкого далёка: «НУ ЖЕ!! ШЕСТЬ ЧАСОВ! ПОРА НАЧИНАТЬ!»
Стен выныривает из своего сна. Где он? Снова в Рыбацком переулке? Снова будет делать консервы? Нет, он в прицепе. А голос не дядин. Это Достоевски.
– Уже шесть утра, Стен. Пора ставить прилавок с утками. Давай-ка, сынок, за работу!
Глава восемнадцатая
Установить утиный прилавок проще простого – всё в нём давно пригнано, деталь к детали. Уж сколько раз его собирали, сколько лет! Стен принимается помогать Достоевски. Так-так, надо скрепить доски болтами, поставить шесты для навеса, набросить навес по центру, расправить, натянуть, закрепить верёвки. Отойти на пару шагов. Полюбоваться. Прочитать алую вывеску:
Теперь можно достать пластмассовый бассейн для пластмассовых уток и водрузить его под навес, в центр.
Стену всё это ужасно нравится, ему вообще нравится заниматься всяким серьёзным делом. Трудиться. Он бегает взад-вперёд, на край пустыря и обратно, таскает воду в ведре из колонки – для бассейна. А по пути выясняется, что у него уже появились друзья: ему приветливо машут и даже окликают по имени.
Повсюду кипит работа. Все возводят шатры и киоски. Солнце светит всё жарче. Ярмарка растёт на глазах. Уже крутятся карусели для малышей – со столиками внутри чайных чашек. Уже зажужжали машинки с толстыми бамперами, закружилась цепная карусель. Вот и дом с привидениями, и поезд-призрак, и замок Дракулы. Рядом выросли тиры и тележки с кокосовым молоком и стружкой. Есть и хот-доги, и чипсы, и бургеры, и свиные окорока, и говяжья грудинка. Вон кибитка цыганки Розы – там к колышку привязан пони, а дальше – множество балаганов и прицепов с другими цыганскими именами на вывесках. Стен заполняет бассейн водой, чистит уток, пускает их плавать по воде. Выкладывает крючки рядком – для клиентов. Потом он наливает в полиэтиленовые пакеты вдоволь воды, пересаживает из садка золотых рыбок и развешивает пакеты на перекладине над прилавком. Каждой, каждой рыбке он шёпотом обещает, что она непременно попадёт в хорошие руки, к добрым людям. Тринадцатую рыбку он, конечно же, оставляет плавать в садке. И она плавает там, грациозно шевеля плавничками, изгибаясь и шепча: Прощайте, мои сотоварищи, прощайте.
И вот всё готово. Достоевски радостно хлопает в ладоши. Увидев, что Ниташа выглядывает из своего тусклого окошка, Достоевски гордо кивает на Стена: мол, во какой у меня помощник! Ниташа по-прежнему угрюма.
– Слушай, Стен, ты просто на свет родился для моего аттракциона! – восклицает Достоевски.
Раздобыв бумагу и ручку, Стен садится на траву и аккуратно выписывает «ОБЕЩАНИЕ». И дальше выводит букву за буквой, самым лучшим своим почерком:
Из прицепа вылезает Ниташа, сонная-пресонная, в грязной старой ночной рубашке.
– Что это у тебя? – Она берёт в руки один листок, читает. Пренебрежительно фыркает. – Любить! Ну, ты придумал! Любить! Да они и не почешутся! Ты веришь в обещания?
– Да, – говорит Стен. – И они должны поклясться.
Она снова фыркает.
– Поклясться? Никто никаких клятв не выполняет! Никогда!
– Да не слушай ты её, Стен, – говорит Достоевски, глядя на дочь и неодобрительно покачивая головой. – А раньше-то была отличная девчонка, не вредина.
– Раньше? – эхом вторит Ниташа. – Когда это «раньше»?
– Понятно когда, – отвечает Достоевски, – в эпоху миссис Достоевски.
Ниташа зыркает на отца исподлобья и, шумно топоча, залезает обратно в автоприцеп. Хлопает дверью.
– Миссис Достоевски? – спрашивает Стен. – Это ваша жена?
– Она самая, – отвечает Достоевски. – Жена. Ниташина мать. В Сибирь она укатила, с балетной труппой. Да так и не вернулась.
Дверь распахивается. Высовывается Ниташа.
– Она, кстати, обещала взять меня с собой! – Девочка сверлит Стена взглядом. – Хорошее обещание, да? Нравится?
– Не знаю, – растерянно говорит Стен.
– А потом она сказала, что я слишком мало танцую. Ну и отгадай, что было дальше?
– Одна уехала? – спрашивает Стен.
– Да! В Сибирь!
Ниташа снова хлопает дверью.
– В Сибирь… – повторяет Стен.
– Уж больше года прошло, – говорит Достоевски.
Дверь распахивается.
– Надеюсь, она замёрзла в сугробе! – голосит Ниташа. – Превратилась в льдышку!
Дверь захлопывается. Достоевски вздыхает.
– Стен, если начистоту… Думаю, я немножко разочаровал миссис Достоевски. Она такая… мечтала кой-чего добиться… Таким, как она, не место в прицепе с пластмассовыми утками. Эх, чего уж тут… Одна беда: Ниташу с тех пор как подменили.
Дверь опять распахивается.
Ниташа тяжёлым шагом направляется к Стену:
– На, смотри, если охота. Это она!
Стен берёт протянутую фотографию. На ней стройная женщина, балерина в прыжке. Волосы развеваются, юбка развевается.
– Очень красивая, – говорит он.
– Ага, раскрасавица! – фыркает Ниташа. – Отдавай, пока не измазал. – Она выхватывает у него фотографию и скрывается в прицепе. Дверь хлопает.
Достоевски пожимает плечами. Дверь распахивается.
– Да, она была красавица! – кричит Ниташа. – Раньше была!
Дверь захлопывается.
Стен чувствует, что его кто-то тянет за руку. Рядом стоит малыш.
– Мистер, можно мне утку поймать? – спрашивает он.
– Раньше была! – продолжает голосить Ниташа за закрытой дверью. – Раньше!
Глава девятнадцатая
Зато работа в первое утро Стену сразу понравилась. Куда лучше, чем на их домашнем консервном заводе, в тесноте и рыбной вони. На ярмарку потянулись люди: семьями, небольшими компаниями. Они прогуливались, бродили меж шатров и киосков. А из «Музыкального экспресса» уже плыли звуки вальса. Вагонетки американских горок уже скрежетали вовсю, и сверху, будто с неба, доносился женский визг. Тот малыш вытянул у него первую рыбку, но вслед за ним пришло ещё очень много народу. У Стена вокруг пояса – ремешок с большим кошельком. Вскоре кошель потяжелел – там накопилось много монет и даже банкнот. Стен помогает детям подцеплять уток крючками. А потом – подписывать «обещания», ведь писать-то умеют не все. Он непременно смотрит каждому в глаза. И просит, чтобы они по-настоящему заботились о своей золотой рыбке.
Возражает только один человек – папа маленькой девочки в красно-зелёных одёжках, которая пищит от счастья, вытащив утку из бассейна. Стен снимает с крюка пакет с рыбкой и просит, чтобы она подписала – вот тут.
– Что ещё за выдумки? – Её отец сразу возвышает голос.
– Это обещание, – говорит Стен. – Торжественное.
Мужчина с дочкой читают документ. Девочка берёт карандаш, но отец цедит сквозь зубы:
– Не вздумай.
– Но она должна подписать, – говорит Стен.
– Кому должна?
– Мне, – отвечает Стен.
– С какой стати?
– С какой?.. С такой…
Стена колотит дрожь. У этого типа серебряная цепь на короткой толстой шее. Но пальцах татуировки – ЛЮБЛЮ и УБЬЮ. И взгляд… жуткий такой взгляд. Мужик смотрит прямо на Стена. И тычет Стену в грудь большим толстым пальцем. А ещё у него не голос, а… низкий звериный рык. И он рычит:
– Ничего мы не подписываем. Никогда. Только под дулом пистолета.
– Но… – лепечет Стен.
– Бочки на нас катишь, да? – рявкает мужик. – На меня и мою Минни? В жестокости нас обвиняешь?
– Нет, – говорит Стен. – Но…
– Ну и отлично, – говорит Миннин отец. – Отдай ей рыбу.
Достоевски стоит невдалеке, прислонясь спиной к прицепу. Наблюдает. Не двигается. Стен смотрит то на него, то опять на отца Минни. И не выпускает из рук полиэтиленовый пакет с золотой рыбкой. Мужик придвигается ближе, нависает над ним. Он высокий – Стен ему даже до плеча не достаёт.
– Давай сюда. Рыбу давай.
Стен глубоко вздыхает. Поднимает пакет повыше. Рыбка кружит в свежей воде, выделывает петли, восьмёрки, трепещет плавничками. Стен пытается объяснить:
– Понимаете, просто…
– Именно, – говорит тип, – это просто глупая рыба. Что в ней такого особенного?
– Она… такая маленькая… – говорит Стен.
– Ага. На один зуб.
– Она маленькая, а мы большие, – выпаливает Стен. – Нам легко её обидеть. А надо беречь!
Мужик смачно ругается. Стен поднимает пакет ещё выше. Туда попадает солнечный луч, и золотая рыбка вспыхивает, переливается всеми цветами радуги.
Минни подходит ближе.
– Только посмотри, какая она красивая, – говорит Стен девочке.
Минни рассматривает рыбку точно впервые.
– Посмотри, какие чешуйки разноцветные, – продолжает Стен. – Какие плавники, какой хвостик. Как она резвится в воде. А глазки как горят!
– Красивая… – изумлённо тянет Минни. – Смотри, папа, как она ротиком делает! O-O-O! И такая масенькая…
Мужчина вдруг прислушался к щебету девочки и заглядывает в пакет с рыбкой. И он тоже очарован! Пускай всего на секунду…
– Ну же, папа! – говорит Минни. – Давай скорей подпишем и возьмём её домой.
Снова выругавшись себе под нос, мужик вздыхает и произносит:
– Ладно, валяй, подписывай. И пошли отсюда.
Минни подписывает документ. М-и-н-н-и. Она улыбается Стену. Стен улыбается в ответ.
– Большое спасибо, – говорит он. – Ты заходи – ещё одну выиграешь.
Счастливая Минни уходит с отцом. Пакет она держит у самого рта и нашёптывает что-то своей рыбке.
– Молодец, парень! – Достоевски наконец отклеился от стены. – Твой первый сложный клиент, и ты отлично справился. А сколько их ещё впереди!
Достоевски довольно потирает руки. Он расстёгивает кошель на поясе Стена, выгребает купюры и монеты. Пересчитывает и приговаривает:
– Ну, ты гигант! Я чувствовал! Я знал, что ты рождён для нашего дела.
Подходят новые клиенты. Всё больше и больше. Скоро на перекладине остаётся только один пакет, да ещё парочка рыбок плавает в садке вместе с тринадцатой рыбкой. Стену грустно, что их осталось так мало, но в то же время он рад. Он вынашивает план. Как ему кажется – идеальный.
– Мистер Достоевски, – начинает он.
– Что?
– Я тут подумал… Рыбки-то почти все кончились…
– И что?
– Ну, я и подумал, что теперь можно предлагать другие призы…
– Другие? Другие призы?
– Да. Ну, игрушки мягкие, плюшевые… пакеты с леденцами… или…
– Значит, мягкие игрушки и леденцы? – повторяет Достоевски. Он удивлённо смотрит на Стена и качает головой. – Да, дружок, тебе ещё учиться и учиться. Рыбки – это традиция, парень. Достоевски держит балаган с утками. И только с утками. Поймал – получи рыбку. И только рыбку. Так было, есть и будет!
– Но, мистер Достоевски, рыбки-то почти кончились.
– Так мы ещё возьмём!
Стен в отчаянье. В растерянности.
– Да где же их взять?
– У поставщика золотых рыбок!
Стен ошарашен.
– Кто это? Где он?
– Да что ж ты заладил – кто, где, как! Тут на ярмарке есть поставщик золотых рыбок!
Стен молчит. Он изумлён.
– Послушай, Стен. На каждой ярмарке есть поставщик золотых рыбок. Откуда они, по-твоему, берутся? Из воздуха?
– Не знаю, – признаётся Стен.
– Вот именно. Так что слушай меня и мотай на ус. Да что с тебя взять? Молодо-зелено. – Достоевски забирает у Стена кошель и дает ему горсть монет. – Найди поставщика и купи у него рыбок.
Стен оглядывает бескрайнее поле с шатрами и балаганами.
– А где его искать?
– Понятия не имею. Где-нибудь. Ищи. Это тоже часть твоей учёбы.
– И сколько купить? – спрашивает Стен.
– Полстаи.
– Полстаи? А в стае их сколько?
– Почём я знаю? День на день не приходится. Иногда они крошечными стайками ходят, иногда средними, а иногда такой косяк плывёт – с целое море. Придёшь к поставщику, скажешь: Достоевски прислал.
– А платить ему сколько?
Достоевски пожимает плечами.
– Объясняю же: скажешь, что тебя Достоевски прислал, и тебе назовут хорошую цену. – Он решительно подбоченивается и говорит: – Всё, парень, хватит вопросов. Ступай. У тебя дело.
– Вы не отдадите тринадцатую рыбку? – спрашивает Стен.
– Нет, Стен.
– Честное слово?
– Тебе что, клятву подписать?
Стен качает головой.
– Ну, беги тогда, – говорит Достоевски.
– Ага, – говорит Стен. – Бегу.
– Ишь чего выдумал! Мягкие игрушки! – усмехается Достоевски. – Пакетики ему подавай! С конфетками!
Глава двадцатая
Стен идёт через ярмарку. И вдруг у него возникает странное чувство. Похоже, за ним кто-то наблюдает. Он оглядывается, но рядом только дети с родителями и собаки. Ну и, само собой, балаганщики. Они время от времени машут ему, окликают по имени. Он машет в ответ. Идёт дальше. И всё же… ему кажется, что за ним неотступно следят чьи-то глаза. Только где они, эти глаза? Почему выбрали именно его – из всей ярмарочной толпы? Ему не страшно. Только немного… неуютно.
Он ищет поставщика золотых рыбок. Или того, кто подтвердит, что поставщик вообще существует. У дома с привидениями стоит женщина. Она вытаскивает изо рта клыки и обращается к Стену: может, он заблудился? Он объясняет, кого и для чего ищет.
– Рыбки нужны? – переспрашивает она. – Живые? Ничего про это не знаю, малыш. У нас тут только мертвецы да ведьмы с призраками.
Она снова закладывает клыки в рот и воет, точно волк. А потом машет когтистой лапой – вроде как гонит его прочь.
Стен идёт дальше. Рядом откуда ни возьмись возникает человек.
– Привет, я Питер-Рассмеши, – говорит он.
– А я – Стен, – говорит Стен. – Вы случайно не знаете, где тут поставщик золотых рыбок?
– Рассмеши – скажу.
Стен останавливается, смотрит на Питера. У него пятнистые леопардовые штаны, которые держатся на паре серебристых подтяжек. На голове – острый колпак, на нём написано: «Рассмеши Питера! Засмеётся – 100 фунтов твои». Он протягивает Стену свой кошель.
– Ну, попытай счастья! С тебя всего фунт. Щекочи меня чем захочешь – хоть пёрышком, хоть палкой, хоть листиком. Засмеюсь – сто фунтов выиграешь. Да ещё скажу про твоего рыбного человека. Всё, что знаю.
Питер-Рассмеши умолкает. И мрачно ждёт. Он ждёт ответа. Стен размышляет. Вправе ли он потратить фунт, чтобы раздобыть такие важные сведения?
– Или иначе меня как-нибудь рассмеши, – предлагает Питер. – Анекдот расскажи, если знаешь. – Он вздыхает. – Я уже двадцать лет не смеялся. Ну же, Стен. Рассмеши меня.
Стен вынимает из кармана монету. Один фунт. И отдаёт Питеру.
– Почему обезьянка упала с дерева? – спрашивает Стен. Это единственная шутка, которую он знает. Ребята в школе рассказывали, давным-давно. Он, помнится, смеялся до упаду.
– Не знаю, – отвечает Питер. Его лицо становится ещё мрачнее. – Ну и почему обезьянка упала с дерева?
– Потому что умерла! – кричит Стен.
Питер совсем скис.
– И всё? По-твоему, это смешно? – спрашивает он.
– Конечно! – говорит Стен. – Вы знали? Раньше слышали?
– Пару раз. Ладно, валяй, смеши дальше, я сегодня щедрый. Расскажи ещё что-нибудь.
Стен опускает глаза.
– Больше не знаешь, что ли?
Стен мотает головой.
– Ну, пощекочи тогда.
Питер протягивает ему сумку с перьями.
Стен выбирает длинное яркое разноцветное перо. Питер поднимает руки, и Стен щекочет под мышками. Потом – сзади, под коленками. Грудь, ноги, шею. Питер стоит не шелохнувшись. Только всё больше мрачнеет.
– Хватит, – произносит он наконец. – Я-то надеялся, что у тебя получится, Стен. Зря надеялся.
Стен отдаёт ему перо.
– Вот такая у меня жизнь. – Питер вздыхает. – Уже целое состояние нажил, фунт за фунтом. Но я бы всё отдал, чтобы от души посмеяться. Пока, Стен. Может, ещё увидимся.
Он пожимает плечами. Вот-вот уйдёт!
– Но вы обещали сказать, где поставщик золотых рыбок! – напоминает Стен.
Питер молчит. Потом произносит:
– Легко.
– Так скажите! Пожалуйста!
– Да не знаю я никакого поставщика.
– Но вы обещали…
– Я обещал, что скажу всё, что знаю о том человеке, которого ты ищешь. Ну, я тебе честно и говорю: ничего не знаю.
Питер-Рассмеши смотрит на Стена.
– Ты хоть понимаешь, каково это – двадцать лет не смеяться? И каково зарабатывать на жизнь обманом? Тут любое сердце загрубеет. Ожесточится. Так-то, Стен. До свидания.
Стен в сердцах пинает траву, точно футбольный мяч. Сплёвывает. Поворачивается, чтобы идти дальше, и вдруг прямо за спиной, где раньше было пустое место, он видит врытый в землю столб. А на столбе – табличку:
Глава двадцать первая
Стен строго следует указаниям. Они ведут его через самое сердце ярмарки. Вход в павильон, где сражаются борцы, похож на старинную арку с колоннами, а по бокам – картины: античные атлеты в масках и плащах с капюшонами. Одни стоят, скрестив могучие руки на груди, другие поднимают их, демонстрируют свои бицепсы. На некоторых картинах изображена сама схватка или её итог – один борец уложил другого на обе лопатки. Из павильона доносится рёв невидимой толпы, возгласы ужаса и изумления. Внезапно наступает тишина, и в этой тишине Стен кричит:
– Круши его, Гром!
И тут же – шквал приветственных криков и аплодисменты. Кто-то, по всей видимости, победил. Стен шагает дальше и оказывается около таверны «Дикий кабан».
Усатый толстяк владелец, сам похожий на кабана, протягивает ему через прилавок кусок жареного мяса на картонной тарелке.
– Съешь-ка отбивную, сынок.
Стен принимает тарелку из волосатой руки. И жуёт восхитительно вкусное сочное мясо, и облизывает восхитительно жирные губы.
– Ну как? – рычит человек-кабан. – Съедобно?
– Ага, – отвечает Стен.
– А дальше ты куда? – спрашивает человек-кабан.
– В шатёр.
– Ты хоть слыхал историю про человека, который съел дикого кабана?
Стен качает головой.
– Так он сам в него превратился, в кабана! В жирного борова! Ну, а про борова, который съел человека, ты тоже небось не слыхал?
– Он превратился в человека?
– Может, и превратился бы… Логично, да? Но он не успел. Его охотники застрелили.
– Жалко. – Стен вздыхает. Он думает, каково пришлось семье убитого.
– Ишь ты, какой жалостливый! – восклицает человек-кабан. – А мясо-то вкусное? – Он кивает на остатки угощения в тарелке Стена. – Сам сказал «вкусное». А вот тебе другая история. Ты слыхал про шатёр, который похож на мир?
Стен качает головой.
– Он превратился в обычную ярмарочную палатку. Так и знай.
Стен как раз проглотил последний кусочек мяса. Облизал пальцы.
– И что это означает? – спросил он.
– Это означает, что тебе пора свистеть.
Стен высвистывает «С днём рожденья тебя», и из-за деревьев тут же появляется человек. Он призывно машет рукой. Стен подходит ближе.
– Вы правда поставщик золотых рыбок? – спрашивает он.
– А что? Похож?
– Не знаю.
– А на кого ж я тогда похож?
– Не знаю. На человека.
– На человека? Вот и славно. Слушай, что это ты рассвистелся? Пойдём-ка.
Мужчина протягивает руку к дереву, тянет его на себя, и Стен понимает, что деревья-то ненастоящие – они нарисованы на холсте, на стенах палатки. Там есть всё: и деревья, и земля, и небо…
– Ой, а я думал, что это лес! – Стен ошеломлён.
За спиной у него смеётся-хрюкает человек-кабан.
– Так все думают, – откликается хозяин палатки. – Думают, тут деревья, земля и небо. Одним словом, мир. Но это шатёр. Всего лишь шатёр. Ну, давай быстрее, входи. Меня, кстати, зовут мистер Смит, будем знакомы.
– А я – Стен.
– Проходи, Стен, не топчись на пороге, – говорит мистер Смит.
Глава двадцать вторая
Внутри шатра сумрачно, как в пещере. И тут есть настоящие деревья – Стен проверяет, трогает стволы. Да, эти деревья живые, они растут из земли. Свет тусклый, словно предрассветный. Мистер Смит шагает быстро, поторапливает Стена. Они проходят мимо огромных пустых проржавевших клеток.
– Слоны, – говорит мистер Смит, заметив, куда смотрит Стен.
– Где слоны? – спрашивает Стен.
– В этих вольерах раньше держали слонов. А там – львов. И тигров, и зебр, и медведей. Но это было в стародавние времена, когда мы поставляли всё. Теперь нужны только золотые рыбки. Ну и ещё кой-какая живность. Под заказ. Пошли скорей. И, пожалуйста, смотри под ноги. А то у нас пара скорпионов убежала.
Стен в ужасе смотрит на землю.
– Убежали? А зачем вы вообще держите скорпионов?
– Для представления. Не видел ещё? «Схватка скорпионов»! Да, и если вдруг услышишь, что крылья хлопают, сразу пригнись. Это наш орёл. Обожает приземлиться кому-нибудь на голову. А когти-то у него длинные и очень-очень острые.
Стен смотрит на землю. Потом на небо. Прикрывает голову руками. И слышит, как громко бухает его сердце.
– Господи боже! – восклицает мистер Смит. – Да ты, я вижу, новичок в нашем деле. Как тебя сюда занесло? Кто ты?
Стен онемел от ужаса. Он просто таращится на хозяина шатра. Может, это хозяин всего мира? О чём он спросил? Да-да, он спросил, кто такой Стен и что он тут делает… Как же хочется крикнуть:
И он кричит. Только молча. Но так громко, что мистер Смит наверняка слышит.
– Так зачем ты пришёл? – говорит мистер Смит.
Стен вздыхает.
– Меня прислал Уилфред Достоевски, – отвечает он, еле шевеля губами.
Смит кивает.
– Понятно, – говорит он. – Пошли. – И тут же кричит: – А-а-а! Берегись! Пригнись!
Стен распластывается на земле и обхватывает голову руками. Ничего не происходит. Мистер Смит хихикает.
– Шутка, – говорит он. – Срабатывает безотказно. Да вставай же, чего лежишь? Тебя ждёт поставщик золотых рыбок.
И он уходит.
Глава двадцать третья
Поставщик золотых рыбок сидит за столом, перед ним – множество бочек, через плечо перекинут сачок для ловли рыбы. Усмехнувшись, он подзывает Стена поближе.
– Ты таки нашёл меня! Находчивый, значит. Это залог успеха. Я – Морской Волк. А тебя как величать? И чем травиться будешь?
– Травиться? – тупо повторяет Стен.
– А, прости, ты же новенький, да? У Морского Волка порядок заведён: сначала поболтать-выпить, а уж потом за работу. Тебе могу налить воду, шипучку или черногаз.
Стен внезапно понимает, что очень хочет пить.
– А что такое черногаз? – спрашивает он.
Морской Волк почёсывает кончик носа. Подмигивает Стену.
– Напиток такой чёрный. По секретному рецепту. Вкус отменный. – Он выдвигает ящик стола, вынимает крепкую стеклянную бутыль, наполненную какой-то чёрной жидкостью, и вручает Стену.
– Некоторые говорят, что у них, как выпьют, голова проясняется, в уме считают, как на счётах, – говорит Морской Волк. – А некоторые бегают вдвое быстрее. – Он морщит нос. – Ну, а некоторые вообще странное мелют: мол, с черногазом у них лучше получается пить черногаз. Уж не знаю, что они имеют в виду. Как, говоришь, тебя зовут?
– Стен. – Мальчик отпивает глоточек чёрного напитка. Вкус и правда превосходный.
– Теперь давай поболтаем, – говорит Морской Волк. – Денёк сегодня прекрасный выдался, верно, Стен?
– Да, – отвечает Стен.
– Хотя в прошлую среду было прохладненько, – добавляет Морской Волк.
– Разве?
– Точно, холодрыга была. Но недолго. Не то что мороз в марте месяце. А дети нынешние как тебе, а? А телевидение как испортилось! Хоть не включай. Да мир вообще с катушек слетел! Одна экономика чего стоит! Мыльный пузырь, а не экономика! Послушай, куда мы катимся, а?
Стен потягивает черногаз. Вкус странный, вроде бы ежевичный сок, но туда будто подмешали сардин.
– Я тебя спрашиваю! Куда? – повторяет Морской Волк.
– Не знаю, – признаётся Стен.
– Вот и я не знаю. Я как раз вчера вечером говорю Макинтошу, ну, помнишь, тому, что женился на той девушке из Пембрука, той, что прихрамывала после того, как в три года упала с велосипеда… Так я ему и говорю: «Что с нами будет? Куда мы катимся?» Он, конечно, тоже понятия не имеет. Неудивительно, кстати, если учесть, сколько он пережил со своей несчастной собакой. Но ведь никто же не знает, а? Включишь телевизор, а они там из пустого в порожнее, из пустого в порожнее. И щёки раздувают, будто знают, как жить. А на поверку – пшик. Никто ничего не знает. Но им лишь бы языком молоть. Понимаешь, о чём я, а, Стен? Слушай, а мусору-то, мусору кругом! Не то что в наше время, а? Я, кстати, считаю, что во всём виноваты учителя. Полный упадок. А «С днём рожденья тебя» не помогает! Хоть пой, хоть свисти – если ты родился в сентябре, то в феврале тебе отмечать нечего, но почему-то люди этого понять не в состоянии. Зато они всегда чего-то ждут. Хотя бы и света в конце туннеля… Слушай, приятно было поболтать, Стен, но дел-то по горло. Боюсь, я не смогу с тобой целый день лясы точить. Да и какое отношение всё это имеет к цене на рыбу?
– Не знаю, мистер Морской Волк.
– Вот именно! Итак. Тебе из A, Б, В или Г?
Видя, что Стен совсем не понимает, о чём речь, поставщик рыбок уточняет:
– Ну, что тебе нужно? Золотые исполинки? Золотой стандарт? Золотые ни-рыба-ни-мясо? Или маломерки?
Стен недоумённо молчит.
– Ладно, – говорит Морской Волк. – Пойди-ка сюда, взгляни на них, а я поясню.
Он подводит Стена к бочкам с рыбками. И объясняет, что Золотые исполинки в бочке A – самые лучшие и дорогие, а Золотые маломерки в бочке Г – самые тощие и дешёвые. Стен смотрит на рыбок. И все они для него – красавицы: и шикарные исполинки, и снующие туда-сюда маломерки, и остальные – любых размеров.
– Они прекрасны! – восклицает Стен. – Все до единой!
И обитатели бочек словно бы слышат его – несколько рыбок поднимаются к поверхности и поворачивают глаза и ротики к Стену.
– Ого! Здорово! – говорит Морской Волк. – У тебя хватка. Могу набрать смесь, если захочешь. Тебе сколько надо-то?
– Полстаи.
– И для кого?
– Для Уилфреда Достоевски.
– Знаю-знаю такого! – оживляется Морской Волк. – Давний мой клиент.
Он возвращается к столу и открывает папку.
– Так я и думал, – говорит он. – Уилфред Достоевски обычно берёт маломерок.
Стен кивает. Он тоже это предполагал. Тринадцать рыбок, которых он спас в свой день рождения, были явно из бочки Г.
– Но, говорят, этого твоего Достоевски в последнее время подменили.
– Как подменили? Кто?
– На ярмарке, Стен, любая новость распространяется в мгновение ока. Все говорят, что Достоевски повстречал какого-то мальчишку, который возымел на него большое влияние. – Морской Волк закрывает папку и вглядывается в Стена. – И как, по-твоему, Стен? Подменили?
– Не знаю. Я же раньше его не знал.
– Раньше, чем он с тобой познакомился?
– Не знаю, – повторяет Стен.
Морской Волк улыбается. Подмигивает.
– Для меня удовольствие и честь принимать тебя здесь, Стен, – говорит он. – И знаешь, я тебе всё-таки смешаю полстаи из разных бочек. Хорошо?
– Хорошо, – отвечает Стен.
Морской Волк снимает с плеча свой сачок и поочерёдно окунает его во все четыре бочки. Зачерпнув рыбок, он плавно перемещает их в переносной пластмассовый садок, наполненный чистой водой. Рыбы сбиваются вместе, потеснее – привыкают к новому обиталищу, а потом вдруг разом расплываются по углам: исполинки туда, стандарт сюда, ни-рыба-ни-мясо к задней стенке, маломерки к передней.
– Забавно, – усмехается Морской Волк. – Они ведь так всегда делают. Ну, только посмотри на исполинок! Как они роскошны, а! Ну, что молчишь, Стен?
– Да, роскошны, – откликается Стен.
– А тебе-то, Стен, тебе самому какие нравятся?
Стен вглядывается.
– Недомерки, – говорит он, помолчав.
Морской Волк снова усмехается.
– Так я и подозревал. Может, потому что ты сам ещё недомерок? – Он хохотнул. – Ростом не вышел, а, Стен?
Морской Волк улыбается.
Стен роется в кармане, достает пригоршню монет.
– Сколько они стоят? – спрашивает он.
Морской Волк забирает несколько монет с протянутой ему ладони.
– Этого хватит, – говорит он. – Теперь встань ко мне спиной, надену на тебя садок.
Он поднимает пластмассовый садок, с которого свисают ремни-бретельки. Морской Волк продевает руки Стена в ремни, закрепляет на плечах. Садок с водой очень тяжёлый, но на плечах он как влитой. Стен чувствует, что там, у него на спине, плещется вода. И движения рыбок он тоже ощущает. Как приятно-то!
– Удобно приладили? – спрашивает Морской Волк. Стен кивает. – Ну, раз такое дело, тебе пора. – Он касается плеча Стена. – А знаешь? Маломерки твои любимые на поверку всегда оказываются лучше всех.
Стен прощается. И уходит. Мимо пустых ржавых клеток, позабыв о скорпионах и орле. У него на спине играют-танцуют рыбки. Садок с водой сияет.
Глава двадцать четвертая
Внезапно Стен снова очутился на ярмарочной площади. Как он вышел из шатра? Он не знает, не помнит. Что ж, можно и в обратный путь – мимо «Дикого кабана», к Ниташе и Достоевски, там теперь его дом. За ним тут же пристраиваются дети: тычут пальцами в прозрачный садок, разглядывают рыбок и наперебой клянчат, молят, выпрашивают. А Стен смеётся и отвечает, что рыбок дают только тем, что придёт охотиться на уток в прицепе у Достоевски.
– У нас всем призы достаются! А приз – золотая рыбка! – говорит Стен и очень гордится, что так успешно рекламирует свой аттракцион.
Дети обещают, что придут, непременно придут, и Стен счастлив их дружбой и радостью, счастлив быть частицей ярмарки… Он и вправду дома! Но у него опять возникает странное чувство: за ним кто-то следит. У шатра с борцами он останавливается, озирается. Чуть в стороне, в тени, стоит незнакомец.
Дети ахают. Они старожилы ярмарки, и они этого человека узнали!
– Это Панчо!
– Нет, не может быть!
– Он, точно он. Я видел его в прошлом году в Марракеше.
– Это Панчо!
– Панчо Пирелли!
И вдруг Панчо выходит из тени и направляется в их сторону. Дети стихают. Стену передаётся их волнение, он тоже дрожит. Панчо смугл и темноглаз. Одет во что-то синее. А идёт он прямиком к Стену!
– Ты – Стен, – говорит он. Голос мягкий, иностранный и точно водой разбавленный… – Я ждал тебя, Стен. Все эти годы я знал, что появится мальчик. Такой, как ты. И вот ты здесь.
Он протягивает руку. Стен тоже, и ему отчего-то кажется, что он знает Панчо уже давно, очень-очень давно.
– Я наблюдал за тобой, – продолжает Панчо. – Ты работаешь с золотыми рыбками. А на моё представление придёшь?
– Да, но…
– Меня легко найти, Стен. Любого спроси, подскажут. Приходи завтра на шоу, а после ещё поговорим.
Он поворачивается, уходит. Дети выдыхают и снова начинают галдеть.
– Панчо Пирелли! – шепчет один малыш. – Я видел настоящего Панчо Пирелли!
– А почему он наблюдал за тобой, Стен?
– Не знаю, – отвечает Стен. – Понятия не имею.
– Он самый великий артист!
– А мы думали, он давно умер.
– Мой папа рассказывал, что его съели.
– Съели? – Стен опешил. – Кто?
– Рыбы его, кто ж ещё? Ну, значит, не съели. Пожевали и выплюнули.
– Говорят, он стареет. И его скоро съедят, если не поостережётся.
Стен в недоумении, но отвечать на его вопросы уже некому – дети разбежались, чтобы похвастаться родным и друзьям, что они целую минуту стояли рядом с великим Панчо Пирелли.
Глава двадцать пятая
Достоевски любуется рыбками. Молодец, парень! Выбрал так выбрал! Красотки! Он долго нахваливал Стена, но вдруг осёкся.
– Ты слышал, что я несу? – с удивлением спросил он. – Восторгаюсь золотыми рыбками! Ещё три дня назад мне бы такое во сне не приснилось! А тебе?
Стен пожимает плечами.
– Нет, пожалуй, – соглашается он.
– Ты странный, – говорит Достоевски, всматриваясь в лицо Стена.
– Я?
– Ты, кто ж ещё. Ты, малой, на меня как-то… влияешь, что ли… – Он лихо вскрывает бутылку пива и пьёт большими глотками.
За день небо раскалилось, как огненная печь, но вот оно начинает темнеть, густеть… Достоевски говорит, что «Утиную охоту» и прочие мелкие аттракционы с наступлением сумерек проще закрыть – всё равно никакого дохода. По вечерам народ ищет острых ощущений и ярких огней. Люди хотят визжать на «Музыкальном экспрессе», орать и выть на «Американских горках», шарахаться от призраков в «Доме с привидениями», обмирать от ужаса у «Стены смерти». Они хотят кружиться и кружиться – до умопомрачения, хотят падать камнем и взмывать в небо. Душа их просит разгула, жирных бургеров и пряных соусов.
Достоевски сидит на ступеньке автоприцепа. Рядышком сидит Стен. На небо как раз выкатывается луна: она освещает ярмарку, и огни становятся ярче, а музыка громче – разливается во всю ширину ночи.
Стен рассказывает о встрече с Панчо Пирелли.
– Значит, верно, – бормочет Достоевски. – Он вернулся.
– А что у него за шоу? – спрашивает Стен, но Достоевски качает головой.
– Лучше сам, своими глазами увидишь. Прямо завтра и сходи.
– Он говорил со мной, мистер Достоевски.
– Это большая честь, Стен.
– Сказал, что ждал меня.
– Он? – Достоевски ерошит волосы Стена. – Я тоже.
– Что тоже?
– Мне тоже показалось, что я ждал именно тебя, Стен. Вот увидел, как ты уток этих несчастных чистишь, как рыбок в речной воде спасаешь, и понял: тебя мне Бог послал. Сразу понял. – Достоевски усмехается. – А, может, я свихнулся? Но и ты хорош… Странный ты парень, говорю тебе – странный.
Некоторое время они сидят молча, просто глядят на луну.
– Вот это и есть радости кочевой жизни, – говорит Достоевски.
– Что – это? – спрашивает Стен.
– Да самые простые вещи, Стен. Вот так сидеть ночью под луной, на ступеньках прицепа. Только, говорят, долго смотреть на луну вредно. Спятить можно в два счёта. Так что под луной лучше долго не сидеть.
– Я слыхал, – говорит Стен.
– Веришь? – спрашивает Достоевски.
Стен пожимает плечами. Он и в самом деле не знает, чему верить, чему нет.
– А другие наоборот говорят, – продолжает Достоевски, – мол, лунный свет – самое милое дело. И капелька безумия никому не повредит. Как тебе такая мысль, Стен? В это веришь?
Стен задумывается. О мире, о себе, обо всех странностях последних дней, обо всём, что видел. Он смотрит в небо, в космос. Представляет, как этот космос длится и длится – к звёздам, за звёзды, далеко-далеко. И понимает, что этим мыслям тоже никогда не будет конца.
– Ну? – шепчет Достоевски. – Как насчёт капельки безумия?
Лает собака. А ещё где-то поёт женщина – она выводит прекрасную щемящую сердце мелодию, которая удивительным образом перекрывает ярмарочный гул и ор. Она сильнее, ею полнится воздух.
– По-моему, эта капелька и без того у каждого имеется, – говорит Стен. – Хочет человек, не хочет, никто его не спрашивает.
Достоевски кивает. Он смотрит на Стена с нежностью и уважением.
– Ты прям мудрец, – говорит он.
А потом они просто сидят рядом, улыбаются и подставляют лица луне – пусть себе льёт на них безумие. Не повредит.
Глава двадцать шестая
Уже глубоко за полночь, и Стен лёг спать, но заснуть он никак не может. За окошком ещё искрится и вспыхивает ярмарка, и луна по-прежнему светит с высоты. Садок, который Стен принёс от поставщика золотых рыбок, стоит у самой его кровати. И в нём, шевеля плавниками и хвостиками, искрятся и вспыхивают рыбки. Стен чувствует, как волнуется, как радуется новым друзьям тринадцатая рыбка. Добро пожаловать, слышит он. Добро пожаловать, мои сотоварищи! И вдруг он слышит что-то ещё, что-то более печальное. Всхлипы? Да, всхлипы, причём совсем рядом, не снаружи, а внутри прицепа.
– Ниташа! – шепчет он. – Ниташа?
Ответа нет. Всхлипы не утихают. Стен слезает со своей узкой койки и крадётся в самый конец автоприцепа. Тихонько стучит.
– Ниташа! Ты чего?
– Уйди.
Снова сопение. Всхлипы.
– Ниташа.
– Какое тебе дело? Катись отсюда!
– Можно войти?
Нет ответа. Он трогает картонную ширму, и она мгновенно складывается гармошкой.
Стен заползает в крошечный закуток.
– Что случилось? – спрашивает он шёпотом.
Сначала Ниташа прячется под одеяло с головой, но потом медленно тянет его вниз – вот показался нос, рот… Глаза закрыты.
– Она была очень красивая, – говорит девочка одними губами.
– Ещё бы! – живо откликается Стен. – Я видел на фото!
– Но она меня не любила.
– Любила! Наверняка!
– Почему же она уехала от меня, если любила?
– Не знаю, – шепчет Стен. Но он знает, что тоже бросил тех, кого любил. И любит.
Ниташа смотрит на Стена в упор.
– Всё ужасно, – произносит она.
– Нет же, – говорит он. – Всё хорошо. Или будет хорошо. – Он отводит глаза. Какая от него помощь? Ведь он ничего не знает! Как он поможет Ниташе, если сам ещё ребёнок? – Зато у тебя папа есть, – шепчет он наконец.
– Этот? Да он меня терпеть не может. Он тебя любит больше, чем меня.
– Это не так, – говорит Стен.
– Он мечтает, чтобы его ребёнком был ты, а не я.
– Не мечтает.
– И он прав. Я раньше была хорошей, но теперь всё, завязала. Я теперь ленивая, толстая уродка. Я никому не нужна, и мне никто не нужен. Всё. Оставь меня в покое.
– Может, тебе заняться чем-то? – предлагает Стен. – Отцу с утками помочь.
– С этой белибердой? Ну уж нет! Зато когда-нибудь у меня будет собственный аттракцион. Свой! И никто мне не будет нужен – ни он, ни она, ни ты! Без всех проживу!
– Что значит «собственный аттракцион»?
– Я стану такая уродка-уродина, толстуха-толстища, отращу бороду, куплю себе шатёр и повешу табличку: «Самая уродливая и толстая бородатая женщина на свете».
– Ниташа! – восклицает Стен.
– Я всю жизнь Ниташа…
– Ниташа, ты тоже можешь быть красивой. Вчера вечером у костра ты была такая… такая…
– Никакая, – отрезает Ниташа. – Я буду уродиной – это мой план жизни. И я заработаю кучу денег. Всем назло. И никто мне не нужен.
– Ниташа!
– Что ты заладил «Ниташа, Ниташа»? Уходи.
И она снова натягивает одеяло на голову.
– Я завтра иду на шоу Панчо Пирелли, – говорит Стен, выползая из Ниташиного закутка.
Из-под одеяла, сердито:
– Скатертью дорожка!
– А пойдём со мной! Хочешь?
– Хочешь, чтобы честной народ увидел тебя с уродиной?
Стен отвечает не сразу.
– Нет, – говорит он. – Хочу, чтобы честной народ увидел меня с девочкой, которая мне как сестра.
Ниташа откидывает одеяло с лица.
– Ты свихнулся, – говорит она. – Болтаешь невесть что. Иди спать.
Стен крадётся назад через весь прицеп, ложится. Искоса смотрит на Достоевски. Глаза у Достоевски открыты, и в лунном свете видно, что в них блестят слёзы. Из Ниташиного угла снова слышны всхлипы. Потом наступает тишина, а спустя время раздаётся Ниташин шёпот:
– Ты… по правде, что ли? Стен!
– Что по правде?
– Что я тебе как сестра?
– Конечно, – отвечает Стен.
После этого в прицепе окончательно воцаряется тишина. А снаружи гудит и хохочет ярмарка.
Глава двадцать седьмая
Утром Стен просыпается, предвкушая праздник. Будто у него снова день рождения. А утро выдалось яркое, ясное.
Он помогает Достоевски открыть прилавок, установить уток на воде, развесить пакеты с золотыми рыбками. Пару раз он подходит к двери автоприцепа и окликает Ниташу, но ответа нет – только неясное мычание из-под одеяла.
Достоевски кладёт руку на плечо Стена.
– Оставь её, сынок, – говорит он. – Такой характер. Пусть живёт по-своему. А ты – по-своему.
Стен пожимает плечами. Вздыхает. Что ж, он отправится один. Он уже сделал так несколько дней назад, совсем недавно, будто вчера. В свой день рождения. Но внезапно дверь прицепа распахивается: на пороге стоит Ниташа – вся пунцовая, с застенчивой улыбкой. На ней платье! В цветочек! Она умыта и причёсана!
– Ниташа! – изумлённо выдыхает её отец.
Она стоит, глядя в землю.
– Доченька, ты такая красавица! – говорит Достоевски.
Порывшись в кармане, он вынимает пригоршню мелочи, вкладывает ей в ладонь. Стен видит, что в глазах у него слёзы.
– Иди, моя хорошая, – запинаясь, бормочет Достоевски. – Хорошо тебе… хорошего тебе…
– …дня, – подсказывает Стен.
– Хорошего тебя дня, – повторяет Достоевски.
– Скажи «спасибо», – шепчет Стен Ниташе.
– Спасибо. – Она на мгновение поднимает глаза. – Спасибо, папа.
Стен доволен и горд. Рядом с ним идёт Ниташа! Они направляются в самое сердце ярмарки – мимо машинок с пухлыми бамперами, мимо шатра с борцами. Человек-кабан, хозяин таверны «Дикий кабан», хитро улыбается Стену.
– Что, уже подружку себе завёл? – ворчит он.
Стен и не думает отвечать. Он всматривается в шатёр, который ещё вчера был похож на реальный мир. Странно. Сегодня он выглядит, как любой другой раскрашенный шатёр на ярмарке. Вчера эти стены были точь-в‑точь как настоящие деревья, а сегодня парусина хлопает на ветру, на ней намалёваны деревья – криво и косо, словно рисовал ребёнок. Краска кое-где отслоилась, осыпалась. На табличке написано:
– Чего ж ты не свистишь? – подначивает его человек-кабан.
Стен молчит.
– Парень, ты язык проглотил?
Стен молчит. Но человек-кабан не унимается:
– Ты хоть слыхал о человеке, который съел кабана?
– Да! – отвечает Стен.
– Ага! Тогда ты слыхал и о мире, который превратился в шатёр?
– Не слыхал, – говорит Стен.
– Конец-то у сказки ясный. Мир стал точь-в‑точь как раскрашенная палатка! – Человек-кабан прихрюкивает от смеха.
Двери шатра откидываются, и оттуда выскакивает мистер Смит.
– Ты снова здесь? – спрашивает он. – Рыбки кончились?
– Нет, – отвечает Стен.
– Шатёр мой разглядываешь?
– Ага.
– И думаешь небось, что он простенький такой, да? Холстина раскрашенная?
– Ага.
– А как, по-твоему, должен выглядеть шатёр? – говорит мистер Смит. – Шатёр – он и есть шатёр, верно?
– Не знаю, – говорит Стен.
Смит смотрит на часы.
– Понимаешь, тут дело такое… – говорит он. – Вчера шатёр выглядел так, сегодня этак. Потому что вчера – это вчера, а сегодня – это сегодня. В некоторые дни человек видит лучше, острее… Это ясно?
– Нет, – отвечает Стен.
– Нет, – вторит ему Ниташа.
Мистер Смит размышляет. Опять смотрит на часы.
– Вот и мне непонятно, – признаётся он. – Но сейчас это не важно. Пропустите-ка. Я иду смотреть на великолепного артиста, на роскошного Панчо Пирелли. И не я один! Нас таких во-о-он сколько.
Оглянувшись, Стен видит великое множество людей, и все они спешат в одном и том же направлении. Мистер Смит ныряет в людской поток. Стен и Ниташа – следом.