Слоэн открыл глаза, потряс головой, отгоняя видение.

Он не сразу сообразил, где находится. Не понимал, что означает это замкнутое пространство, угрожающе тряское. Мозгу понадобилось несколько мгновений, чтобы найти ответ.

Он сидел в кресле самолета, пристегнутый ремнем. Рядом, в других креслах сидели другие пассажиры. Острие солнечного луча ползло по вогнутой плоскости борта. Слоэн откинулся на подголовник. Посмотрел в левый иллюминатор. Увидел нескончаемую цепь гор, вековые ледники, затененные каньоны. Заснеженные вершины гор тянулись до самого горизонта под голубым, без единого облачка, небом.

Слоэн закрыл глаза. Это — не туннель, полный воронов. Это — «Боинг-747». Слоэн почувствовал, что держит что-то в левой руке. Журнал на итальянском, которого он не понимал. Майкл Халлер перевел ему название журнала. «Мы, Завтра»?, «Сейчас, Новости»? Ему не удавалось вспомнить. Но лицо человека с обложки он запомнил отлично.

Это было лицо цели.

Он был одним из последних пассажиров, переступившим порог «Боинга». Горячий воздух обжег губы. Кажется, Фрэнк Ардженто оказался не прав в своем описании северной Италии в ноябре. Никаких низких туч, вообще никаких туч, никакого тумана, никакого дождя. Только чистое небо и бешеный раскаленный ветер.

Слоэн сошел с трапа и смешался с толпой пассажиров, изучая пейзаж. Было мало интересного в Малпенса-2000, международном аэропорту Милана. Единственный терминал, пещеры ангаров, цепочка самолетов на бетонке. А вокруг всего покрытое выцветшей травой пространство с редкими деревьями. Не будь Альп на горизонте, его можно было принять за канзасский Хатчинсон. С единственной разницей: в Хатчинсоне не было столько людей в форменной одежде с оружием в руках, ощупывающих взглядом каждого индивидуума мужеского пола от двенадцати лет, выходящего из самолета. Слоэн надел темные солнечные очки и вместе с другими пассажирами погрузился в подошедший к самому трапу автобус.

Всё в терминале аэропорта казалось ему странным. Движущиеся багажные ленты крутились абсолютно пустыми, тогда как вдоль стены выстроились горы чемоданов. Человек в кабинке паспортного контроля даже не посмотрел ему в лицо. По терминалу во всех направлениях перемешалось много вооруженного до зубов народа в самой разнообразной форме. Даже в аэропортах-сортирах Среднего и Дальнего Востока Слоэн никогда не встречал столько различной униформы, собранной в одном месте. Одни люди были в черной, с широкими лампасами на брюках; другие — в оливковой; третьи — в серой, с собаками, натасканными на наркотики и взрывчатку; еще были в синих брюках и кителях странного голубого цвета. Единственное, что их роднило, включая тех, кого он видел у самолета, все были увешены оружием, переносной артиллерией, достаточной для отражения нападения Саддама Хусейна.

Ему понадобилось минут сорок, чтобы выйти из терминала. И чтобы понять, что такое языковой барьер. Итальянский ему понравился. Была какая-то музыкальность в его звуках и каденциях. Нет, красивый язык. Просто непонятный. Ничейная земля, населенная безымянными людьми, разговаривающими на неизвестном языке.

Голубая жидкость разливалась по асфальту, образуя лужицы в его неровностях.

Она вытекала из радиаторов, разорванных ударом. Три автомобиля и мотоцикл влетели один в другой, один внутрь другого на перекрестке двух центральных улиц. Осколки стекла, смятые кузова, сирены, крики, ругань. Пожарные вытаскивали из искореженного металла окровавленных людей. Врачи скорой помощи трудились над легко раненными, сидящими вдоль тротуара. Движение в центре Милана, посттехническом третьем мире, было парализовано во всех направлениях.

Каларно пешком добрался до перекрестка, проталкиваясь сквозь толпу, собравшуюся поглазеть на случившееся. Безобразия в картину добавляла энная по счету огромная стройплощадка. Траншеи для коммуникаций всегда напоминали ему окопы войны. Может быть, потому что эти провалы в земле, вырытые по неведомой ему причине, заполненные бульдозерами, кранами, бетономешалками, действительно, являлись метафорой конфликта. Проигранной войны, которую гражданское общество, или то, что от него осталось, осмеливалось вести против Деллакроче, Апра и Сантамария.

С большим трудом, лавируя между автомобильными бамперами, игнорируя клаксоны нетерпеливых водителей, Каларно удалось протиснуться к газетному киоску на углу улицы. Горячий ветер поднимал из траншеи кучи серой пыли, бросая ее на автомобили, на зевак, на пожарных, карабинеров, агентов дорожной полиции, пытающихся придать осмысленность операции по разгрузке перекрестка.

— Видите, что случилось, доктор Каларно?

Киоскерша, симпатичная женщина лет тридцати, улыбалась ему среди журналов, газет и тонны порнографии.

— Ничего особенного, еще один спокойный рабочий день в великом и процветающем Милане, — улыбнулся в ответ Каларно.

Эта женщина ему нравилась. Она всегда была любезна с ним. А кто еще когда-либо желал быть любезным с грязным полицаем? Ему частенько хотелось пригласить ее посидеть за стаканчиком вина, например, но он все не решался сделать это. Он выбрал несколько газет и протянул женщине деньги.

— Доктор, вышел специальный номер «Здесь, Сейчас». В нем пишут о вас.

Каларно с большой неохотой взял протянутый журнал. На обложке были злополучные изображения бойни на улице Фарини: «альфа-ромео» и «ланча», изрешеченные пулями, трупы судьи Карло Варци и его телохранителей, пурпурные куклы, нашпигованные свинцом. Заголовок красным гласил: «Раскаяние Апра, Катанского зверя!»

Взбешенный Каларно пролистал журнал, почти рвя его. Нашел статью — гвоздь специального выпуска и посмотрел на подпись: Сандро Белотти. Опять он, сволочь! Наглая тварь!

— Дерьмо!

— Доктор Каларно!.. Андреа… — Киоскерша смотрела на него, открыв рот.

— Все в порядке, Луиза, извините. Все в порядке, но противно!

Каларно заплатил за журнал, отошел от киоска и начал читать статью. Глубокая Глотка, конечно. Таинственный сукин сын, использующий Сандро Белотти, нанес еще один удар. И очень-очень сильный удар.

Статья была написана развязным языкам, характерным для псевдоинтеллектуалов из «Здесь, Сейчас». В ней делался дотошный анализ закрытой информации по делу Апра. Цитировались отрывки текстов обоих отчетов о перестрелке в районе Семпионе, противоречащих друг другу. Рисовалась в общих чертах роль, какую сыграл в раскаянии «катанского зверя» адвокат Марчелло Сантамария. Он, Андреа Каларно, представал в статье этаким замшелым полицейским рыцарем без страха и упрека. Опять. Это случилось опять. Тайна следствия, секретность самых сокровенных юридических схем — все снова коту под хвост.

Каларно яростно смял журнал и бросил на землю. Несколько прохожих с удивлением посмотрели на него. Он стоял, обдуваемый горячим ветром и пылью из котлована, пестуя свой гнев. Еще один дерьмовый день!

Кривые буквы, написанные от руки красным фломастером на коробке от обуви звали: Мрр. Слан.

Слоэн остановился на мягком от жары асфальте. За его спиной возвышалось здание терминала. Он повернулся к человеку, державшему картонку. Слан, дурацкая надпись, вероятно, была английской версией фамилии Дэвида.

Человеку было лет тридцать. Коренастый, коротконосый, с темными волосами и кустистыми, сросшимися над переносицей, бровями. Огромные кулаки торчали из подвернутых рукавов пиджака, надетого поверх спортивной майки. За ним стоял абсолютно лысый африканец с фигурой штангиста-тяжеловеса, с огромной нижней челюстью, деформированной стероидами.

Слоэн внимательно оглядел обоих, не снимая очков. Подобных приматов он повидал в своей жизни немало. В Хьюстоне, в Берлине или Куала-Лумпуре. Они походили друг на друга, словно однояйцовые близнецы. Чернорабочие системы, используемые на самых грязных работах.

— Я Слоэн.

Парочка переглянулась, потом начала изучать его с головы до ног.

— Мое имя Ренато Ангус, — сказал, наконец, коротышка, якобы по-английски.

Язык был так исковеркан, что Слоэн понял его с трудом.

— Это мой товарищ, Норман Н’Гума.

Стероидный подбородок буркнул что-то нечленораздельное. Знакомство состоялось. Приматы повернулись и пошли сквозь армию вооруженных патрулей.

Слоэн последовал за ними в направлении многоэтажной автостоянки. Горячий ветер гулял по этажам. Ангус и Н’Гума остановились возле черного лимузина. Еще одна «бмв», только на этот раз 520. Это что, фирменная марка клана Рутберга? Мужеподобная баба с короткими крашенными под блондинку волосами, стояла, опершись на дверцу авто. Увидев Слоэн, она провела языком по губам в помаде цвета нефти.

— Галина Абрамова, — представил ее Агнус на сортирном английском. — Она ведет машину.

Слоэн открыл багажник и бросил туда свою дорожную сумку.

— Ты устал, Слан? — спросил коротышка.

— Слоэн, — поправил его Слоэн. — Нет, я не устал.

Н’Гума выпучил глаза.

— Тебе сказали, он не устал.

Его английский был еще краше, чем у его приятеля. Слоэн попытался уловить акцент. Кения, Южная Африка. Может быть, Нигерия.

— Он тугоухий. Ты тугоухий, Слот?

— Слоэн.

Приматы хрипло заржали. Н’Гума кивнул на бейсболку с эмблемой «нью-йоркские янки» на голове Слоэна.

— Знаешь, Слок, мне нравится твоя шапка.

— И мне тоже нравится, — опять заржал Ангус. — За километр видно, что ты козел.

— Похожа на презерватив, — заржал и Н’Гума.

Слоэн улыбнулся. Достал из кармана джинсов однодолларовую монету и протянул ее Норману Н’Гума.

— Что это за хреновина? — опешил тот.

— Тебе подарок.

Негр обменялся взглядом с приятелем. Галина тоже заинтересовалась спектаклем. Н’Гума осторожно, словно боясь обжечься, взял монету. Ничего особенного, доллар, как доллар.

Слоэн захлопнул багажник.

— Поехали.

— Зачем ты дал мне эту монету? — спросил озадаченно Н’Гума.

Слоэн пропустил его слова мимо ушей.

— Я хочу посмотреть район, где буду стрелять.

— Потом, — отрезал Ангус.

— Нет. Сейчас!

— Я с тобой разговариваю… Слик! — Н’Гума с угрожающей физиономией пошел на Слоэна. — Какого хера означает эта монета?

Оба гориллы опять переглянулись. Слоэн почувствовал, как воздух между ними стал горячее.

— Чтобы тебе было ясно, придурок, — Ангус раздувал ноздри, словно бабуин, — здесь наша территория.

— Знаешь, что я тебе скажу, Слит? — Н’Гума согнул руки, отчего его бицепсы стали походить на футбольные мячи. — Я скажу, что ты меня уже достал. Что означает этот говенный доллар, паскуда?! — Заорал он.

Слоэн опять улыбнулся.

— Я дал себе слово подарить этот доллар первому попавшемуся ниггеру, у которого мозгов в башке столько же, сколько в его заднице.

Н’Гума бросился вперед. Слоэн отклонился влево и нанес ему встречный удар ногой. Коленный сустав Н’Гума хрустнул, словно деревянный ящик под колесом грузовика. Пуская слюни и хрипя, Н’Гума влетел в борт автомобиля. Слоэн нанес ему удар по почкам, отчего Н’Гума выгнулся дугой и рухнул на асфальт.

Ангус попытался достать Слоэна правым крюком. Слоэн нырнул под руку и врезал прямо в солнечное сплетение. Ангус переломился пополам, и встречный удар коленом пришелся ему в лоб. Задрав ноги, он полетел в парапет автостоянки.

Свое получила и Галина, попытавшаяся пнуть Слоэна в пах. Он перехватил ее ногу за лодыжку, дернул Галину на себя и влепил две сильных оплеухи по одной и другой щеке. Последовавший за этим удар кулаком в лицо, швырнул ее на асфальт с льющейся изо рта кровью и выбитыми зубами.

Н’Гума ничего не понял с первого раза. Он вскочил на ноги со зверским выражением на физиономии. Слоэн двинул его ногой в правый бок. Ребра Н’Гума хрустнули. Сделав шаг вперед, Слоэн обхватил затылок негра рукой и сильно дернул вперед и вниз. Лысый череп Н’Гума пробил заднее стекло «бмв». Осколки стекла полетели в салон, из автомобиля торчала задница и ноги Норманна Н’Гума.

Видимо, не дошло и до Агнуса. Он выхватил из кармана нож, выкинул лезвие и с криком бросился на Слоэна. Дурацкая идея! Слоэн встретил его ударом ноги прямо в лицо. Носовая перегородка Ренато Агнуса смялась в лепешку, выбросив из ноздрей фонтанчики крови.

Слоэн поднял нож, сложил его и забросил подальше.

— Меня зовут Слоэн. Рекомендую запомнить.

С тоской оглядел тела трех придурков, корчащихся на асфальте и глубоко выдохнул горячий воздух.

— Теперь это моя территория.

Если бы кто знал, как же он ненавидит эти звонки среди ночи.

За долгие восемнадцать лет службы в департаменте полиции Нью-Йорка, Горацио Алонсо Уэсли, детектив Отдела убийств 21-го района, казалось бы, должен привыкнуть к ним. Но нет, всякий раз, когда это случалось, Уэсли стоило огромных усилий сдержаться и не послать звонящего к такой-то матери.

Нью-Йорк — город, который никогда не спит, объясняют ему. Хрен вам! В полчетвертого утра даже Нью-Йорк становится ничейной безлюдной территорией. А Рузвельт-айленд, маленький узкий островок в нижнем течение Ист-ривер — худшая из всех ничейных территорий. Несмотря на застройку густонаселенными высокотехнологичными жилищными комплексами, он представлял собой образчик мрачного одиночества. Положив трубку, Уэсли выбрался из объятий жены, тихо поднялся и в темноте стал натягивать на себя первое попавшее под руку. Майку сына с надписью «Бруклин Тек.», вельветовые брюки, твидовый пиджак. Вышел из дома, сел в машину и отправился в сторону вертодрома на 69-й улице. Оттуда катер речной полиции доставил его на Рузвельт-айленд.

Фонари холодным светом заливали кусок восточного берега. Вертолет описывал над берегом медленные круги. Его мощный прожектор под днищем скользил по черным, словно чернила, водам Ист-ривер. Уэсли подошел к группке агентов в форме, молча наблюдавших, как два ныряльщика в черных водолазных костюмах и масках для подводного плавания, затаскивали на берег утопленника. Они положили его на траву, мокрую от холодной ноябрьской росы.

Уэсли вместе с другими полицейскими, пожарными, людьми в форме следователей, словно стая ворон вокруг скелета дохлой собаки, окружили находку — то, что осталось от мужского тела после долгого пребывания в зловонной воде реки.

Подобных сцен Уэсли навидался достаточно за долгие годы службы. От них ему не было ни горячо, ни холодно. Нормальный рабочий день. Поэтому он спокойно разглядывал безглазое, искаженное гримасой ужаса и изъеденное подводной живностью лицо. Обратил внимание на хорошо видные входные и выходные пулевые отверстия. Дырки от пуль большого калибра, всаженных в затылок.

В свете галогеновых фонарей пара следователей в коричневых комбинезонах и резиновых перчатках обшаривала карманы одежды трупа.

Один из них повернулся к Уэсли.

— Никакого бумажника, детектив.

— Кольца?

Второй следователь проверил руки мертвеца.

— Нету, только не хватает нескольких пальцев.

— Отрезаны?

— Отъедены.

— Одну минуту… — Первый следователь стянул с шеи трупа какую-то маленькую вещь. — Что-то есть.

Бросил ее в прозрачный пластиковый пакетик и протянул Уэсли. Тот попытался разглядеть найденное в свете одного из фонарей. Цепочка с висюлькой, золотые, покрытые зеленоватыми волокнами водорослей. Он бросил взгляд на следователей, застегивающих черный пластиковый мешок с телом утопленника, и вернулся к изучению висюльки.

Это была Звезда Давида.

— Буксир прошел близко от берега, винтами взболтал воду, он и всплыл.

Единственный глаз Джека Куинтано остался невозмутимым, когда Горацио Уэсли поднял край простыни, закрывавший труп. После аутопсии тело было приведено в кое-какой порядок. Если можно было так сказать. Лицо по-прежнему оставалось обезображенным. Длинные порезы были сшиты кое-как и от этого кожа выглядела еще более жутко.

Департамент следственной медицины Манхеттена, прозекторский зал. Столы из нержавейки, потолок с яркими лампами и кондиционерами.

— Сколько он пробыл под водой? — спросил Куинтано.

— От десяти дней до двух недель. Две пули из «кольта-питона» в затылок. В упор.

— Не сомневаешься в том, кто это?

— Абсолютно.

— Делали анализ ДНК?

— Нет.

— Горацио, почему ты так уверен? — Куинтано посмотрел на детектива. — Лица нет, подушек пальцев нет, никаких документов…

Уэсли коротко осмотрелся по сторонам, убеждаясь, что их не может услышать врач, склонившийся над соседним столом с лежащим на нем девочкой без головы.

— Джек, поверь мне. Я лично проверял это в компьютере ФБР. — Детектив говорил шепотом. — Характерная рана правого коленного сустава, слепок зубов, радиография черепа… Все совпадает. Он, точно он.

Куинтано шумно выдохнул. Если этот сиятельный труп… Если это так на самом деле, то ангел-хранитель клана Ардженто их не покинул.

— Сколько времени ты можешь держать эту информацию, прежде чем сообщить ее руководству? — Куинтано был взволнован.

Он был знаком с Уэсли более пятнадцати лет, и все эти годы это имя было в его платежной ведомости. Именно с помощью Куинтано полицейский был произведен в детективы.

— Двенадцать часов.

— Двадцать четыре, — возразил Одноглазый.

— Джек, я рискую не должностью, я рискую головой.

— Есть следы твоих поисков в компьютере ФБР?

— Еще нет. Но скоро обнаружат. А эти сукины дети из МВД только и ждут, когда я помну клумбу, чтобы спустить на меня всех собак.

— Двадцать четыре часа, Горацио.

— Ладно, постараюсь, — уступил Уэсли, накрывая труп.

Бронированный 500-й «мерседес», похожий на тарантула из черного железа, въехал на Бруклинский мост. На рассвете тяжелые тучи сгустились над Атлантикой. Сейчас они нависали над длинным каркасом моста, окрашивая панораму нью-йоркского залива в синевато-чернильные цвета.

— …Это еще одна возможность — созвать чрезвычайный съезд всех семей Восточного побережья, — подвел итог Джек Куинтано. — Майкл Халлер будет вынужден появиться. И для него же будет лучше, если его объяснения будут убедительными.

— Не сработает, Джакомо, — ответил по-итальянски Фрэнк Ардженто. — У нас только двадцать четыре часа. Мало времени.

Лимузин проехал восточный пилон моста. Взгляд Ардженто на мгновение задержался на большой растяжке, висевшей поперек моста.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В БРУКЛИН

ПРЕКРАСНОЕ МЕСТО ДЛЯ ПОСЕЩЕНИЙ

ЛУЧШЕЕ МЕСТО ДЛЯ ЖИЗНИ

Ардженто улыбнулся. Во времена войны с Рутбергом, Дэвид Слоэн добавил свою персональную, в духе классического черного юмора, толику к этому лозунгу.

Конечно же, добро пожаловать в Бруклин, прекрасное место для посещений и замечательное — для жизни… И еще прекраснее для того, чтобы сдохнуть.

Слоэну не удалось ни помешать войне, ни остановить ее. Никто бы не смог сделать этого. И все же сейчас, в этом парадоксальном повороте событий, быть может, именно он — единственный, кто может не допустить новой кровавой бани.

— Франко, есть еще кое-что, что мы можем попытаться сделать. — Куинтано помотрел на Фрэнка. — Но это будет нелегко…

— Если быть точными, Джакомо, это вообще невозможно.

Ардженто пробежался взглядом по черным силуэтам судов у причалов, по молам бруклинского порта. Он хорошо знал, что имел в виду его советник.

— Не существует ни одного способа остановить Дэвида Слоэна.

Милан — пуп ничейной земли.

Атмосфера и архитектурный облик города делали его похожим на верхний Ист-Сайд Манхеттена. Странные ярко-оранжевые трамваи, словно сделанные в Нью-Орлеане, носились по длинным улицам.

Город пах напряженностью. Слоэну никак не удавалось определить ее источник. Может быть, людская толпа. Огромное количество людей, двигающихся по тротуарам, полным собачьего дерьма, бездомных, шлюх, наркоманов, мусора, мятых жестяных банок, сухих, гонимых ветром, листьев. А может быть, на него так действовало присутствие полицейских агентов в синей униформе и постоянные патрули на улицах. Казалось, Милан решил взять в осаду себя самого. Запечатать себя внутри изолированного бункера, начиненного механизмами военного назначения, микрокосм с большим числом входов и без единого выхода.

Еще одним безумством смотрелся трафик, напоминавший ему Нью-Дели или Бангкок. Автомобили, мотоциклы, мотороллеры, казалось, выскакивают из-за каждого угла, из каждого переулка, даже из канализационных колодцев. Никакого контроля за выхлопами, ни одного, кто бы реагировал на светофоры, ни одного, кто притормаживал бы перед пешеходными переходами. Все, как сумасшедшие, жмут на клаксоны, все курят за рулем, болтают по мобильным телефонам, ругаются друг с другом. Чтобы выжить в таком мире, итальянские водители должны были оканчивать ускоренные курсы вождения под руководством инструкторов-камикадзе.

Слоэн выкинул из машины очередной фрагмент разбитого стекла. Прежде, чем отъехать от аэропорта, Галина и Ренато Ангус попытались очистить заднее сидение от остатков стекла. Они делали это, ругаясь и ворча, с лицами, заплывшими и распухшими, промокая кровь, продолжающую сочиться из разбитых губ и носов.

Норман Н’Гума оставался сидеть на асфальте, заматывая широким техническим скотчем левое колено, бросая при этом на Слоэна взгляды, полные ненависти и ярости. В течение всего пути до города в салоне «бмв» стояла гнетущая тишина. Ангус, сидящий справа от Слоэна на заднем сидении, старался не смотреть в его сторону. Галина, которую представили шофером, вела машину. Н’Гума, полулежа на переднем сидении, продолжал ругаться на неизвестном гортанном языке. Неплохое начало общения человека со стороны с боевиками семьи Деллакроче.

Галина затормозила перед поворотом налево, посреди широкого проспекта, затем свернула на боковую улицу и остановилась во втором ряду.

— Проблемы? — спросил Слоэн.

Ангус, не глядя на него, ответил:

— Ты хотел видеть место, где будешь работать, или нет?

Они стояли напротив гигантского здания, напоминавший чудовищный бункер, окруженный металлическим барьером, с когда-то белыми мраморными стенами, потемневшими от времени и автомобильных выхлопов. Строение, такое огромное, что казалось, вот-вот провалится под собственной тяжестью под землю до самого ее ядра.

— Что это за место?

Распухшее лицо Ангуса скривилось в улыбке:

— Это Дворец Правосудия города Милана.

— Я не хочу никого видеть, — рубил Каларно. — Повторяю, ни одного человека на всем маршруте внутри здания. Даже местную службу безопасности. Вы меня поняли?

Он и его команда, человек десять, стояли в тени колоннады Дворца Правосудия. Горячий ветер гулял между квадратными пилястрами.

— Комиссар, но в здании куча судей, адвокатов, занятых в других процессах, — напомнил Де Сантис.

— Мне наплевать, кто в здании находится. Я хочу, чтобы коридоры по маршруту были очищены от кого бы то ни было. И чтобы они находились под постоянным контролем, до, во время, и по крайней мере, один час после судебного заседания.

Сотрудники отдела убийств обменялись взглядами.

— Напоминаю вам, что заседание закрытое, — продолжал Каларно. — Будет длиться где-то минут тридцать. Никакой публики, никакой прессы. И можете спустить с лестницы любого журналистишку, пожелавшего сунуть сюда свой поганый нос!

Несколько полицейских засмеялись.

— Любого журналиста. Я повторяю, любого, даже президента федерации журналистов, если он попытается сюда сунуться, гнать взашей. Если будет сопротивляться, надавайте ему поджопников. — Каларно усмехнулся. — Досадное недоразумение, обязанное напряженности момента. В конце концов, мало ли полиция нашей прекрасной страны имеет этих досадных недоразумений.

— Все больше и больше.

Головы всех полицейских повернулись на голос.

Сандро Белотти стоял, опершись на одну из колон.

— Это ты должен быть осторожным, Андреа, очень осторожным, чтобы не оказаться причастным к последнему недоразумению, — заявил он с холодной усмешкой.

— Все свободны. — Каларно отпустил своих ребят, не спуская глаз с журналиста.

Полицейские стали расходится парами и по одиночке, бросая на Белотти испепеляющие взгляды.

— Интересные инструкции, Андреа, — Белотти пошел к нему навстречу. — Гнать взашей президента федерации журналистов… — Он покачал головой. — Какая жалость, что ты не занимаешься внешней политикой…

— Меня достаточно тошнит от внутренней. Кстати, поздравления с последним блестящим паскудством.

— Я знал, что тебе понравится. Мой еженедельник в очередной раз натянул нос ежедневным изданиям. Неплохо!

— Я еще не знаю, как, Белотти, но, чувствую, скоро, очень скоро, у меня появится достаточно оснований взять тебя за жабры.

— Ты? Меня? За жабры? — Белотти хихикнул. — Постарайся быть конкретнее, Андреа. За что ты хочешь взять меня за жабры, за то, что я делаю свою работу?

— Твоя работа — грести говно лопатой. Нет, Белотти, я говорю об идеологии твоей работы, о противозаконном разглашении тайны следствия… Я говорю о коррупции…

— И кого, интересно, я коррумпировал?

— …Может быть, о целой преступной организации, — как бы не слыша вопроса Белотти, продолжал Каларно. — Не исключено, что ты попытаешься откреститься от нее. Но какое-то время мне удастся подержать тебя за решеткой. Может быть, даже вышибить тебя из журналистской федерации. Хотя это мало что значит.

Белотти вспылил:

— Ты мне угрожаешь, Каларно?

— Совершенно верно, я тебе угрожаю. Посмотри, Белотти, ты считаешь себя хитрым, невероятно хитрым. Но ты всего-навсего жалкий дурак. Ты кукла на нитках в руках мастеров другого класса, которые заставляют тебя плясать и скакать вверх-вниз и плеваться ядом.

— Кого ты имеешь в иду?

— Я имею в виду Глубокую Глотку. — Каларно схватил его за рукав пиджака и припечатал спиной к колонне. — Я имею в виду этого сукина сына, который вот уже почти два года организует утечку информации, относящейся к тайне следствия. Это я называю коррупцией. И если ты по какой-то причине убежден в том, что Глубокая Глотка делает это во имя свободы информации, демократии и прочей мочи, которой ты полощешь свою глотку, то ты, действительно, еще больший дурак, чем кажешься. Тебя используют, придурок, полный дерьма!

— Отпусти меня! Ты — псих!

Каларно снова треснул его о колонну.

— Они используют тебя и твой грязный журнальчик, чтобы вколачивать гвозди в крышку гроба правосудия в нашей стране!

— Комиссар Каларно!

Каларно, не отпуская Белотти, обернулся. Судья Пьетро Гало стоял в нескольких шагах от них.

— А, привет, Пьетро, — улыбнулся ему Каларно. — Хочешь присоединиться?

— Отпусти его, Андреа. Отпусти его сейчас же!

Каларно отшвырнул Белотти от себя, Гало едва успел схватить того за руку, не дав упасть.

— Ты перешел все границы, Каларно. — Белотти стоял, поправляя одежду. — Ты меня понял? Все границы!

— Откровенно говоря, Андреа, я тоже считаю, что это уже чересчур, — добавил Гало.

Каларно переводил взгляд с одного на другого. Вдруг, непонятно, по какой причине, он впервые увидел, как они похожи: тот же возраст, та же манера одеваться, одинаковые прически. Они казались ему двумя клонами… Нет, не может быть так просто, так очевидно! Не может быть… Неужели, Глубокая глотка…

— Ты слышал, что я сказал, Андреа? — не отставал Гало.

— Разумеется, судья. Я тебя слышал.

Каларно повернулся и пошел вниз по длинной лестнице Дворца Правосудия. Гало и Белотти, стоя рядом, смотрели ему в след.

Слоэн снял бейсболку.

Провел рукой по седым, ежиком, волосам. Дал знак Галине объехать здание кругом. Он хотел получить полную картину места, где ему предстояло работать. Все то же самое: покрытые въевшейся копотью белые стены с высокими, забранными черными решетками окнами. Тот, кто проектировал и строил это здание, имел собственное видение концепции правосудия. И довольно-таки извращенное, честно говоря.

«БМВ» медленно въехал на улицу, тянувшуюся вдоль лицевого фасада. Мужчина лет сорока с волевым лицом, плотного телосложения, в брюках цвета хаки и кожаной куртке спустился по лестнице и остановился на тротуаре. Он казался раздраженным. Внезапный порыв ветра отбросил левую полу куртки и Слоэн увидел рукоятку пистолета, торчавшую из боковой кобуры. Н’Гума и Ангус тоже не сводили глаз с мужчины на тротуаре.

— Вы знаете этого человека? — спросил Слоэн.

— Очень опасный сукин сын, — ответил Ангус.

— У этого сукина сына есть имя?

— Каларно. Комиссар Каларно, отдел убийств. — Ангус зло сплюнул. — Он убил моего кузена. Придет день, и он мне за все отплатит, этот козел!

«БМВ» проехал мимо. Слоэн повернулся. Изучающе смотрел на Каларно до тех пор, пока тот не пропал из виду.

Они — последняя защита от Системы.

Они — герои.

«БМВ» медленно проехал рядом с ним.

Каларно показалось, что ему знакомо лицо одного из пассажиров.

«БМВ» остановился под светофором. Один из двух сидящих на заднем сиденье обернулся и смотрел на него. Именно на него.

Каларно пошел в сторону «бмв».

Светофор загорелся зеленым.

Каларно ускорил шаг.

«БМВ» исчез в потоке машин.

Каларно запомнил номер.

Эффект Тайнделла.

Медленно перемещающаяся пыль способна материализовать свет. Лучи солнца проникали сверху, сквозь дыры в потолке. Ангар был необъятен: длиной метров двести, метров восемьдесят шириной и тридцать — высотой. Время и непогода проделали в крыше огромные дыры, оголив каркас здания. Висящие полосы кровли болтались под ветром. Пахло металлом, ржавчиной и запустением.

Весь ангар был забит старыми миланскими трамваями. Сотни ржавых вагонов с остатками выцветшей зеленой краски Дряхлые мастодонты, забытые, покинутые в одиночестве и тишине. Кладбище железных динозавров, жертв технологического прогресса.

Слоэн снял темные очки, рассматривая эту сюрреалистическую картину. Трамваи, переложенные полосами теней, казались медленно плывущими в пыльной атмосфере ангара.

Н’Гума с огромным кровоподтеком на лысом черепе стоял, опершись животом на крышу «бмв», с ненавистью буравя спину Слоэна. Хорошо бы всадить ему сразу пару зарядов из лупары…

За их спинами Ангус опустил скрипящую входную решетку, отрезав их и автомобили от остального города, от остального мира.

Слоэн повернулся.

— Обсудим, что мне нужно.

— Еще будет время, — пожал плечами Агнус.

— Твое время — не мое время.

Агнус хмыкнул, достал из кармана мобильный телефон, начал набирать номер.

— Мне нужен пистолет.

Ангус перестал тыкать пальцем в кнопки.

— Зачем он тебе?

— А для чего, по-твоему, нужен пистолет. Орехи колоть?

Ангус и Н’Гума в который раз обменялись взглядами. Затем Агнус кивнул, и Галина принялась шарить в бардачке машины. Достала оттуда револьвер и бросила его Слоэну.

Тот поймал его на лету левой рукой.

Это был старый «кольт-кобра». Слоэн откинул барабан, высыпал патроны, осмотрел гнезда барабана, вернул его на место и крутанул ладонью. Барабан со скрежетом давно нечищеного металла сделал один круг и остановился.

Слоэн классическим движением бейсбольного питчера зашвырнул револьвер в самую гущу трамваев. Эхо двух-трех ударов по трамвайным крышам, и револьвер исчез.

— Ты что сделал, гад? — взвился Н’Гума.

— Это — не пистолет. Только такие недочеловеки, как вы, можете считать это оружием.

— Ты слишком сильно натянул веревку, Слоэн, — с угрозой в голосе заметил Ангус. На этот раз имя Слоэн было произнесено правильно.

Слоэн повесил на плечо свою дорожную сумку.

— Цыц, твари!

И пошел к трамваям.

— Ладно! — крикнул ему вслед Ангус — Ладно, будет тебе пистолет.

— «Глок», модель 22, калибр 45. Отстрелявший не более 500 патронов. Номер сточен. Плюс четыре обоймы по двенадцать пуль в каждой. И сто патронов «гидра-шок».

— Сто гидра что?

— Если не знаешь, что это такое, полистай карманный учебник для мудаков. Мне нужна также кобура на ремнях, нейлоновых, с высокой лямкой. — Слоэн посмотрел на мафиози. — Все запомнил или что-то мимо ушей?

Не ожидая ответа, продолжил путь.

— И еще. Бутылку «текилы». «Золотой Рог», — закончил он, не оборачиваясь. — Мне нужно все это до конца дня.

Слоэн вошел в лабиринт мертвого железа. Поднялся в ближайший трамвай, длинную колбасу из трех вагонов без перегородок между ними. Растянулся на одной из деревянных скамеек, положив голову на дорожную сумку. Посмотрел на движущуюся в тонком солнечном луче пыль, бесконечное перемещение частиц, хаотичное и синхронное, — сложность, не возможная для понимания человеческим мозгом.

— Слоэн!

Дэвид вгляделся в полумрак. Солнце и эффект Тайнделла исчезли. На их место пришла ночь. Едва освещаемая мертвенно-бледным светом редких фонарей.

— Меня зовут Нешер. Ари Нешер.

Темная фигура шевельнулась на противоположной скамье. Слоэн сел.

— Поздравляю.

— Майкл Халлер поручил мне контролировать ситуацию.

Ари Нешер был еще одним никаким, серая мышь во всех смыслах: лет тридцати, темные густые волосы, неописуемая одежда. Его английский был безупречен, если не считать легкой картавости, типичной для евреев.

Слоэн покрутил головой, разминая затекшую шею.

— Халлер нашел забавным твой первый рапорт? — спросил он.

— Халлер не оценил твоих проблем с местным персоналом.

— Местным персоналом, Нешер?

— Итальянское общество стало многонациональным, — улыбнулся Нешер.

— Ошибка. Оно превратилось в мировую деревню помоечных крыс.

Нешер засмеялся странным скрипучим смехом.

— Наверное, мне надо было самому встретить тебя в аэропорту.

— Проехали. Ты принес, что я просил?

Нешер ногой подвинул к нему лежащий на полу чемодан из анодированного аллюминия.

Слоэн поставил чемодан на скамейку и открыл его. Некоторое время изучал содержимое, лежащее в углублениях противоударной резины: «глок», четыре обоймы, коробка с патронами «гидра-шок».

Взял пистолет, разобрал быстрыми точными движениями, собрал вновь, проверил скольжение ствола. Хорошо смазанные части двигались легко и бесшумно. Вложил в обойму два, только два патрона. Передернул ствол.

— Текила?

Нешер протянул ему характерную квадратную бутылку. Слоэн окрутил крышку, понюхал.

— Браво, Нешер! — сделал большой глоток. — Ты — ас уголовного пиара.

Закрутил крышку и поставил бутылку рядом с чемоданом. Поднялся, держа «глок» двумя руками, с пальцем на курке. Оглядел дальнюю стенку трамвая метрах в двадцати отсюда. Разглядел в полумраке рычаг управления.

Молниеносным движением поднял пистолет, прицелился и выстрелил. Звук 45-го калибра прозвучал, словно гром. Шар-набалдашник слетел с рычага и, кувыркаясь, полетел вперед, а пуля, продолжив полет, разнесла лобовое стекло трамвая.

Слоэн вновь нажал курок. Вторая пуля попала точно в еще летящий шар, вынося его из кабины в темноту ангара.

Нешер сжал веки, вновь открыл их и снова сжал. Два точных выстрела почти в темноте, в еле видимую цель, сначала неподвижную, затем кувыркающуюся в полете… Никогда в жизни ему не приходилось видать что-либо подобное.

Слоэн поднял с пола еще горячие гильзы.

— Поговорим о задании.