Глава первая

Географические рамки

Иерусалим — Рим: таков первый этап распространения христианства1. Зародившись в священном городе евреев, Церковь еще при жизни Петра и Павла водрузила крест в столице Империи, где сходились все наземные и морские пути. Представьте себе изумление рыбака из Галилеи и Павла из Тарса, когда они, прибыв в Рим, увидели все его храмы, термы и дворцы, руины которых, бросая вызов времени, и сегодня еще приводят наши сердца в волнение.

Хватило одного гениального апостола и жизни одного поколения людей, чтобы пройти — в обратном смысле — путями, открытыми римскими легионами, и проплыть по всему бассейну Средиземного моря, распространяя евангельское учение в Эфесе, Филиппах, Коринфе и Афинах, и дойти, по ту сторону от Рима, до «западных пределов»2, под которыми знающий человек мог подразумевать только Испанию.

Новая религия к 64 году укоренилась уже достаточно прочно, чтобы вызвать беспокойство у императора Нерона, впервые начавшего преследование христиан. Это преследование стоило жизни Петру, первому епископу Вечного города и Апостолу народов, обезглавленному в 67 году вне стен города, на дороге Виа Аппиа. Так само существование христианства стало восприниматься как угроза.

Тацит нарисовал в своих «Анналах» волнующую картину города, уничтоженного пожаром. Самые позорные обвинения адресованы при этом императору, страдавшему манией величия. «Дабы прекратить эти толки, Нерон обвинил и подверг наиболее изощренным пыткам людей, вызывавших ненависть и отвращение к себе, коих простонародье называло христианами. Они получили свое название по имени того, кто при императоре Тиберии был отдан на казнь римским прокуратором Понтием Пилатом»3.

Итак, Понтий Пилат и Христос: Империя в лице своего прокуратора выступает в роли судьи над Галилеянином и одновременно свидетеля его проповеднической деятельности. Пройдет еще не так много времени, и пробьет час, когда сама Римская держава признает победу Христа. Тацит отмечал распространение вероучения, которое он назвал «проклятым суеверием», не только на территории Иудеи, где оно и зародилось, но вплоть до Рима. Преследования христиан, своего рода полицейская акция, выявили «значительное множество» тех, кого принесли в жертву, по выражению римского историка — мастера лапидарного стиля, «не всеобщим интересам, а жестокости одного». Сумевшие ускользнуть подготовили смену.

Перечень епископов, наследовавших друг другу в Риме после апостола Петра, может сообщить много важного для понимания жизни конкретной общины, открытой самым разным, порой противоречивым влияниям, служившей горнилом, в котором переплавились национальности и национализмы4. Среди четырнадцати преемников Петра, вплоть до конца II века, четверо были римлянами, трое — италийского происхождения, пятеро — греками, один был отшельником, а другой, Гигин, философом; Аникет прибыл из Эмесы (сейчас Хомс в Сирии); Виктор, замыкающий этот список, был выходцем из Африки, он примечателен тем, что первым из епископов Рима стал писать по-латыни.

Этот перечень преемников Петра достаточно хорошо отражает географию распространения христианства в первые два века его существования. Азия представлена единственным выходцем из нее, тогда как на долю греков приходится треть списка.

Языком первоначальной церкви в Риме едва ли была латынь. Христиане в то время там говорили по-гречески. Сирийцы, выходцы из Азии, и лишенные родины греки с воодушевлением воспринимали проповедь Евангелия. Они составляли первичное ядро Церкви. За ними последовали римляне и выходцы из Африки.

Внедрение христианства усилилось уже со II века, благодаря присутствию в Риме заморского епископа. Отныне христианский народ, как и все покоренные народы, обращал свои взоры к Риму, Городу (Urbs), но смотрел на него другими глазами — как на духовную столицу, освященную присутствием и мученической смертью Петра. Евангелие постепенно освобождалось от опеки со стороны евреев и переходило к другим народам.

Географическая карта Церкви во II веке

Областью распространения христианства вплоть до II века оставалась прибрежная полоса Средиземноморья. К концу эпохи Апостолов христианские общины протянулись, словно жемчужное ожерелье, вдоль побережья, от гавани к гавани, от Азота до Антиохии, между которыми расположились Иоппия, Севастия, Кесария Палестинская, Птолемаида, Тир и Сидон5. Небольшое суденышко было вполне пригодно для каботажного плавания от одной гавани до другой, от города к городу на восточном побережье Средиземноморья6.

Облик Церкви в 112 году

На рубеже I и II веков Церковь обрела свое второе дыхание. Она начала проникать в глубь земель в Сирии и Малой Азии. Плиний Младший обнаружил множество христиан вплоть до побережья Черного моря. Этот римский прокуратор, друг императора Траяна, взял на себя миссию по обследованию Вифинии, области, расположенной к югу от Черного моря, получив помпезный титул «легата для провинции Понт и для Вифинии с консульскими полномочиями»7.

Одно из писем Плиния, аутентичность которого не подвергается сомнению8, свидетельствует об успехах распространения христианства. В 112 году, в самом начале II века, в Вифинии, в тысяче километров от Иерусалима и в двух тысячах четырехстах километрах от Рима, не только велась проповедь Благой Вести, но уже существовала христианская община, ставшая причиной зависти и доносов, ставивших римского легата в затруднительное положение. Будучи чиновником добросовестным, но робким, Плиний отправил соответствующее донесение императору. Из этого документа можно почерпнуть весьма важные сведения о том, как спустя восемьдесят лет после смерти Христа шло распространение евангельского учения. В переписке Плиния с императором впервые дается юридическое определение положения христиан в Римской империи.

Вместе с тем письмо Плиния Траяну явилось своего рода «экстренным сообщением», свидетельствующим о повседневной жизни христиан провинции Азия. Императорский легат объехал всю вверенную ему область, имея возможность наблюдать, сравнивать, формировать суждение: по его мнению, христиане уже составляли «значительную массу»9. Эта масса, как он считал, даже угрожала официальным общественным и религиозным устоям: «захвачены города и деревни» — убедительное свидетельство поразительно быстрого распространения христианства уже в самом начале II века. Действительно, как правило, проповедь евангельского учения начиналась в больших городах, к которым вели главные транспортные артерии, основные пути сообщения. И лишь в IV–V веках христианство стало проникать в деревни, как в Сирии и Греции, так и в Италии и Галлии. Наш легат, строго придерживавшийся выдержанного стиля и юридической точности, не прибегал к гиперболам, когда сравнивал новую религию с «заразой», уже поразившей провинцию Понт.

В эпоху Траяна центром распространения христианства в Азии был уже не Иерусалим, а Антиохия, в которой начинались все пути по всем направлениям: на восток через Пальмиру, Евфрат и Вавилон, на север через Самосату и Зевгму. Благодаря гавани Селевкии легко было достичь Сидона, Кесарии и Иерусалима10.

Антиохия в те годы была городом шумным, оживленным и днем и ночью, местом, где любили встречаться деловые люди и авантюристы с Востока и Запада для завязывания выгодных связей и заключения сделок. Это был великолепный город, один из самых красивых в Империи, с мощеными улицами, храмами, портиками… Христианская община, пополнявшаяся беженцами из Иерусалима, состояла в основном из бывших язычников, из числа которых во II веке вышел и епископ Игнатий, один из наиболее примечательных деятелей той эпохи. По дороге, по которой прибыл из Антиохии в Рим Игнатий, прошли также многие из его соотечественников, двигавшихся по суше и по морю. Их насчитывались тысячи в столице Империи, так что у Ювенала был повод сказать: «Оронт сирийский излил свои воды в Тибр»11. Сирийцы распространились повсюду: в долине реки По, в Галлии и даже на берегах Рейна. Один держал постоялый двор на Сицилии12, другой имел торговый дом в Путеолах13, где уже Павел встретил христиан14.

Всё восточное побережье Средиземного моря, от Антиохии до Пергама, уже было структурировано по «церквам», тяготевшим к Эфесу и Смирне. Это была римская провинция «Азия и Пергам», обращенная на севере к Боспору и Византию, на юге — к Сирии.

Гавань Эфеса, располагавшая обширными складами, являлась процветающим торговым центром Азии15: в нее ввозились вина с островов Эгейского моря и из Италии, а вывозились древесина и воск с Понта, лен из Милета и шафран из Киликии. Торговые ярмарки и религиозные праздники привлекали сюда толпы народа. Эфес традиционно пользовался славой крупного духовного центра. Храм Артемиды притягивал к себе народ16. Фригийцы почитали Кибелу, «мать богов», культ которых они распространили по всей Империи, вплоть до берегов Рейна17, по всем городам, где располагались римские гарнизоны18.

Деятельность и влияние Павла и Иоанна привели к появлению в Малой Азии многочисленных христианских общин. Все города, упомянутые в Откровении Иоанна Богослова (Апокалипсисе)19, располагались на больших транспортных артериях: Евангелие шло по стопам римских завоевателей, используя их транспортную сеть. Пергам, располагавшийся к северу от Смирны, родина Аттала, лионского мученика, был своего рода «Лурдом» языческой античности. Фиатир был известен своими пурпурными красителями20; Сарды, имевшие многочисленную паству, слыли крупным рынком тканей, но вскоре прославились и благодаря своему епископу Мелитону; Филадельфия была ремесленным городом, располагавшимся на пути в Лаодикею21, в которой торговали льном; Иераполь22, более удаленный в глубь материка, еще с I века имел христианскую общину. Его вода придавала крашеным льняным тканям такой же блеск, как и краска, получаемая из игольчатого моллюска.

Игнатий совершал свое путешествие по городам Азии вскоре после смерти евангелиста Иоанна. Его письма свидетельствуют о процветании и великолепной организации этих городов. К уже упоминавшимся церквам в Эфесе и Смирне добавились христианские общины в Траллах и Магнезии, стоявших на большой дороге в Эфес.

Население Малой Азии славилось своей исключительной способностью к торговле и умственным занятиям. Смирна считалась бесспорной столицей «второй софистики». Империя давала жителям тех краев неисчерпаемые возможности. Обладавшие живым умом, образованные, красноречивые, умевшие приспособиться к любому климату и любой ситуации, жители Азии быстро нашли путь в космополитическое общество Рима. Торговцы в самой Италии были вынуждены вступать в соглашение с этими, как их называли, левантийцами, державшими свои лавки не только в Риме, но и по всему Западу. Жители Рима и Марселя тогда говорили: «Пошли за покупками к левантийцу», точно так же, как сейчас население Маврикия и Реюньона идет к «китайцу», ставшему синонимом бакалейщика. Надписи подтверждают присутствие левантийцев на территории современного Майнца, а также Швейцарии и Великобритании23. Во II веке их можно было встретить и в долине Роны. Вероятнее всего, именно торговцы — выходцы из Азии и Фригии — впервые привезли Евангелие в Лион, вместе с ремесленными изделиями Востока и медицинскими знаниями. Они же дали столице Галлии ее самого знаменитого епископа.

Впрочем, Малая Азия, щедрая земля, населенная легковерными и экзальтированными людьми, склонными к восприятию мистических безумств, вскоре стала для Церкви причиной забот, омрачивших И столетие. В безвестном ранее селении Ардава, на границе Фригии и Мизии, некий Монтан, из местных новообращенных, склонный к экзальтации, однажды привлек к себе внимание сначала ближайшего окружения, а потом и целых толп народа, впадая в экстаз; кончилось тем, что он объявил себя Святым Духом24. Движение монтанистов распространилось из Азии вплоть до Рима и Карфагена, где мы еще встрегим его25.

Церковь при Марке Аврелии

Спустя пятьдесят лет, в правление Марка Аврелия (161–180), императора-философа, наследовавшего Антонину, Церковь вступила в новый этап. На протяжении жизни одного поколения географическая карта Церкви развернулась, охватив веером территорию от Германии до Месопотамии (современного Ирака), от Рейна до Евфрата и Тигра. Были достигнуты границы Римской империи, а на востоке, в направлении Эдессы и Парфянского царства, даже и преодолены. Христианские общины появились даже в Трире и Нисибисе.

Распространение христианства происходило и по африканскому берегу Средиземного моря с его двумя «маяками» — Александрией и Карфагеном. Навигация облегчала проповедь Евангелия. Энтузиазм новообращенных довершал дело, неся Благую Весть в глубинные области континента. С конца II века церкви в Карфагене и Александрии уже порождали своих епископов и собственных гениев.

В Галлии лучшими гаванями, куда причаливали корабли левантийцев, были Нарбон, Арль, Марсель и Фрежюс26. От побережья по рекам или сухопутно можно было добраться до Лиона и Вьенна. В этом регионе римляне основали свою провинцию, Нарбонскую Галлию, на севере доходившую до Вьенна. Во времена Августа остальная часть страны, «Косматая Галлия», была разделена на три провинции: Аквитанию, Лугудунскую Галлию и Бельгику. Лион был столицей всей Галлии, а Рейн служил границей, защищавшей Империю с севера.

Внутри этих границ, благодаря развитию торговли, происходила постепенная ассимиляция нравов, распространение цивилизации завоевателей. Господствующие слои галлов быстро усвоили латинский язык, переселенцы с Востока продолжали говорить по-гречески, а деревенские жители — на своих кельтских диалектах. Ириней принимался за их изучение, но, будучи человеком утонченной культуры, отказывался говорить «на этом варварском диалекте»27.

В Марселе сходились дорога с севера и морской путь, по которому в город поступали продовольственные товары из Италии и с Востока. Среди предметов экспорта фигурировали гончарные изделия, льняные ткани, ветчины и колбасы, расхваленные Варроном28, сыр из Нима и Тулузы, растительное масло и вино с берегов Роны и из Безье. Найденный в Италии глиняный кувшин имеет надпись: «Я — вино из Безье и мне пять лет»29. Плиний упрекал марсельцев за то, что они разбавляют водой вино, идущее на экспорт30.

Весь интеллектуальный цвет Греции был представлен в Марселе31. Даже римляне посещали располагавшуюся там философскую школу. Пользовалась известностью местная медицинская школа32, поддерживавшая отношения с Александрией. Среди этой массы постоянно мигрировавших людей легко могли затеряться адепты новой религии. Надписи, найденные в Марселе, похоже, свидетельствуют о присутствии там христиан со II века33. Вполне возможно, что Крискент, о котором говорит Павел во Втором послании к Тимофею, уже был послан в Галлию34.

Во II веке Лион был не только местом торговли зерном, вином и древесиной, но также и крупным ремесленным центром Римской империи. Многочисленные предметы, изготовленные в этом городе в то время, найдены на территории современной Германии и Англии35. Надписи, скульптуры и барельефы II века также позволяют понять, какую роль играл этот город — ремесленный, торговый и политический центр Галлии36.

Империя в ознаменование собственного присутствия и своего авторитета возвела на склонах альпийских отрогов Круа-Рус монументальный алтарь во славу Рима и Августа37. Там ежегодно совершались торжественные обряды, проводились игры и празднества. В рамках этих ежегодных празднеств и претерпевали страдания первые христианские мученики. Галлы, побывавшие на празднествах, возвращались домой, ослепленные блеском римского могущества и очарованные благотворностью присутствия римлян.

В процветавшем Лионе образовалась целая колония выходцев с Востока — из Азии и Фригии38. Первые христиане, как и большинство их соотечественников, прибыли сюда ради занятия своей профессией. Александр39 был врачом и на долгое время обосновался в городе. Когда собравшаяся там братия стала достаточно многочисленной для создания своей «церкви», их материнская община около 150 года направила к ним епископа Пофина.

В 177 году церковь Лиона, объединившаяся с общиной во Вьенне40, была уже достаточно значительной, чтобы привлечь к себе внимание и вызвать преследование. Состав мучеников, греческие и латинские имена которых нам известны, отражает облик общины, включавшей в себя азиатов и местных уроженцев, торговцев и знатных дам41. Ириней, ставший после пронесшейся бури преемником епископа Пофина, отныне управлял общинами на территории от устья Роны до берегов Рейна42. И на сей раз Евангелие шло по следам римского завоевания, достигнув Трира и Кёльна. Правда, мы не знаем имена тех, кто приложил к этому свои усилия43.

На африканском побережье от залива Габес или даже от Большого Сирта до Атлантического океана протянулись три римские провинции — Проконсульская Африка, Нумидия и Мавритания44. Карфаген45, «галера, ставшая на якорь у ливийских песков» (Г. Флобер), господствовавший на морях и соперничавший с Римом, был основан финикийцами, прибывшими из Тира и Сидона. Город располагался над заливом, в устье Меджерды, где сходятся Восточное и Западное Средиземноморье и где расположен современный Сиди-Бу-Саид, откуда легко можно защищать перешеек, соединяющий высокий мыс с материком.

Финикийцы, помимо лавок и контор, принесли с собой и своих богов, против которых не раз восставал Бог Ветхого Завета. В Карфагене Богу христиан предшествовал бородатый Ваал Хаммон в длинном облачении и с тиарой на голове, восседавший на трех сфинксах46. Наряду с ним почиталась и богиня плодородия Танит — толстая, бородатая, с опущенными веками и улыбкой на лице, с руками, скрещенными на большом животе, отполированном поцелуями многочисленных почитателей.

Тофет, верховный жрец Карфагена и Суса, приносил в жертву Ваалу Хаммону и Танит маленьких детей, изображения которых на стелах, хранящихся в музее Бардо, и по сей день заставляют зрителей содрогаться. Императорские запреты не могли положить конец этой варварской практике. «Я беру в свидетели солдат моего отца, — пишет Тертуллиан, — исполнявших распоряжения римских проконсулов. Сами отцы приводили своих детей для принесения в жертву, и притом охотно; они ласкали своих детей, не давая им плакать в момент жертвоприношения»47.

Пройдя через все превратности своей многовековой истории, Карфаген сохранил связи с Востоком — благодаря кораблям, заходившим в его гавань. Сципион до основания разрушил этот город, а само место, где он был возведен, отдали пастухам, дабы те гоняли свои стада на руины некогда гордого города. Гракхи, а после них Цезарь, движимые чувством реализма, восстановили Карфаген, которому Август возвратил его прежний блеск. Рим, как до него нумидийцы, извлек пользу из плодородных земель, выращивая на них пшеницу. Начиная со II века, Антонины проложили там дороги и возвели акведук, термы и амфитеатр, о несравненной красоте которых и сейчас еще свидетельствуют руины, позволяющие составить представление об истинном масштабе и великолепии этих сооружений48.

Карфаген к моменту проникновения в него христианства являлся географическим, административным, культурным и торговым центром заморской, североафриканской провинции Италии, соперником Александрии и, подобно ей, житницей Рима, обращенной к морю, символом гостеприимства49. Как выразился Апулей, сам уроженец Африки, «всё здесь дышит изобилием»50. Это была эпоха великого экономического процветания, основанного на торговле зерном и оливковым маслом. Военная организация края шла рука об руку с освоением его земель, вплоть до бесплодных пустынь и гор51.

Ни один из дошедших до нас текстов даже намеком не сообщает о начале распространения здесь христианства52. Тертуллиан, почти современник этого события, никогда не упоминал о нем. В IV веке Августин ограничился лишь констатацией того факта, что Евангелие попало сюда с Востока — оттуда же, откуда пришли основатели самого города53. Многочисленны архитектурные и литургические связи, объединяющие африканскую и восточную церкви54. Произведения Тертуллиана, которого можно рассматривать в равной мере представителем как греческой, так и латинской литературы, переводились одновременно с их публикацией55. Влияние Востока на африканскую литургию позволяет говорить о ее зависимости. Религиозная архитектура Африки обнаруживает известное родство с архитектурой Востока, особенно Сирии56.

В Карфагене, как и в Риме, первые случаи обращения в христианство, должно быть, имели место среди представителей еврейской колонии, многочисленной, как и в других приморских портовых городах, где количество евреев, несомненно, еще более возросло за счет беженцев из Иерусалима после победы, одержанной Титом57. На кладбище Тамара, севернее Карфагена, так же как и Гадрумета (современный город Сус), могилы евреев и христиан располагаются рядом58. Однако две религии не могли долгое время мирно сосуществовать; как и повсюду в Римской империи, отношения между ними вскоре стали враждебными. Во времена Тертуллиана разрыв уже произошел59, однако автор «Защиты от язычников» еще помнил о временах, когда христианство жило «в тени» иудаизма. Последовавшее затем размежевание не изгладило из памяти их мимолетного альянса.

Евангелие впервые было завезено в эти края на одном из каботажных судов, прибывших из Палестины, Египта или Сирии, если еще раньше не проникло сухопутным маршрутом через Египет и Ливию. Первыми проявили к нему интерес евреи-эмигранты и портовые грузчики, выгружавшие привезенные с Востока товары. Представьте себе первую христианскую общину, весьма пеструю по составу, включавшую в себя евреев-эмигрантов, местную бедноту, предприимчивых греков и, несколько позже, римлян — как образованных, так и простого сословия. Как и в Коринфе, основную массу членов общины составляли бедные и униженные, люди смешанных кровей. Их темперамент, живой и страстный, даже экзальтированный, был сродни темпераменту людей, исповедовавших религии Востока. Они говорили на греческом, пунийском или берберском языках и занимались своей работой или торговлей. Торговцы и прочие зажиточные горожане отдавали предпочтение пунийскому языку60, особенно в приморских городах. Еще Августин был вынужден переводить на пунийский язык латинские слова, смысл которых ускользал от части его слушателей.

Евангелие, точно огонь по степи, мало-помалу распространялось от города к городу, воспламеняя сердца романизированного населения страны. Это поступательное движение совершалось синхронно с урбанизацией африканской провинции Рима. К середине II века оно достигло поселений и безвестных городов. И даже кочевые племена берберов, упрямо сопротивлявшихся влияниям извне и спускавшихся с высокогорных плато лишь для торговли или обмена, а иногда и грабежа, к концу века познакомились, как утверждает Тертуллиан, с Евангелием61. Дух терпимости, присущий жителям Африки, несомненно, послужил одной из причин столь быстрого распространения нового вероучения, нашедшего приверженцев во всех слоях общества. Во времена Марка Аврелия христиане здесь, как и в Лионе, были уже достаточно многочисленны, чтобы привлечь к себе внимание и возбудить подозрение. Начавшиеся в 180 году гонения подвергли первому испытанию юную Церковь. Преследования, поводом для которых обычно служили доносы, поступавшие от простого народа, прежде всего обрушивались на его же представителей. Но вот Тертуллиана — как это ни удивительно — ни разу даже не потревожили. Надо полагать, его статная фигура внушала уважение римлянам и заставляла восхищаться африканцев.

Первые мученики, доказавшие своим подвигом, сколь велики жизненные силы африканской церкви, вместе с тем открыли нашему взору всю глубину проникновения Евангелия за пределы приморских городов, вплоть до отрогов горного хребта Телль-Атлас и песков пустыни.

К счастью, мы располагаем документом, написанным по-латыни и относящимся к африканской церкви. Это христианский текст, повествующий о смерти первых мучеников за веру, жителей селения Скилии62. В 180 году двенадцать христиан, пять женщин и семь мужчин, жителей небольшой деревни, столь незначительной, что и до сих пор не удается установить ее местонахождение, были арестованы по доносу и позднее, 17 июля того же года, обезглавлены в Карфагене. Стало быть, Евангелие к тому времени распространилось далеко за пределы таких городов, как Карфаген, Мадор и, возможно, Цирта, Ламбез и Гадрумет, и проникло в деревни, вызвав гонения на исповедовавших его. Двенадцать упомянутых мучеников были деревенскими жителями, видимо, мелкими землевладельцами, крестьянами или поденщиками63. Их имена дошли до нас в романизированной форме. Африканская провинция бережно и гордо хранила память о всех своих мучениках, отмечая годовщину смерти каждого из них. Августин оставил нам две проповеди, посвященные мученикам Скилии64.

В годы правления Марка Аврелия христианская община Карфагена, весьма организованная, приобрела блестящего защитника в лице Квинта Септимия Флоренса Тертуллиана, сына римского центуриона. Империя рекрутировала в провинциях гражданских и военных функционеров низшего звена, Италия же поставляла руководящие кадры65.

В ту эпоху христианская община Карфагена располагала местами для собраний и собственными кладбищами. Тертуллиан не без пафоса говорит о «тысячах людей обоего пола, всех возрастов, любого общественного положения»66. Он даже утверждает, что «в каждом городе больше половины жителей составляют христиане», с гордостью добавляя, что, если бы христиане ушли, «города опустели бы»67. В 197 году он писал: «Мы появились недавно и уже заполонили землю, заняв всё принадлежащее вам: города, доходные дома, крепости, муниципии, деревни и даже поля, конюшни, дворцы, сенат, форум. Мы оставляем вам лишь храмы»68.

Делая скидку на риторику, все же не следует забывать, что на Африканский церковный собор, созванный Агриппином около 220 года или даже раньше, съехались семьдесят епископов. Романизированная Африка в конце II века, можно сказать, завоевала своего победителя: Виктор, епископ Рима, и император Септим Север были уроженцами Африки.

Александрия, насчитывавшая, возможно, миллион жителей, была вторым по величине городом Римской империи и ее первым торговым центром благодаря своим купеческим конторам и торговым оборотам. Ее двойной порт, внутренний и внешний, связывал далекие Аравию и Индию с землями, омывавшимися водами Средиземного моря, служа мостом между двумя мирами. Через него шли транзитом слоновая кость из Африки, камедь и пряности из Аравии, хлопок и шелк из Индии. Этот огромный город был связан с Северной Азией по суше и по морю. Стратегическая важность маршрута, проходившего через Пелузий, Остракин, Рафию, Аскалон и Газу, проявилась даже во время Шестидневной войны 1967 года. Многие путешественники, направлявшиеся из Иудеи и Сирии в Рим, садились в Александрии на суда, груженные хлебом. Египет ежегодно поставлял Империи двадцать миллионов буасо зерна, треть всего поставлявшегося количества69. Грузопассажирские суда тогда могли брать до шестисот пассажиров70.

Население Александрии было столь же смешанным, столь же пестрым, как и в наши дни. Греки, сирийцы и арабы жили бок о бок с торговцами и путешественниками из Рима и восточных провинций, прибывшими для ведения дел или изучения философии и медицины. Чужестранцы, попадавшие в город через ворота Солнца, восхищались великолепием улиц, по обеим сторонам которых ряды колонн тянулись до самых ворот Луны.

Евреи там были столь же многочисленны, как в наши дни в Нью-Йорке. Их богатство (а вернее говоря, их занятие ростовщичеством) то и дело служило причиной волнений, повторявшихся из века в век. В V веке епископ Кирилл принял в них самое активное участие. В эпоху распространения христианства евреи были весьма преуспевающей группой населения города; они занимали в нем два квартала, один из которых располагался в дельте Нила71. Евреи постоянно поддерживали отношения с Палестиной, совершая паломничества в Иерусалим. Некоторые из них могли быть и среди оппонентов Стефана72.

Вполне вероятно, что именно еврейская община дала первых адептов христианской веры. Александрия, открытая всем влияниям, жадная до всего нового, ставшая горнилом рас и религий, где переменчивость и неудовлетворенность сочетались со скептицизмом и синкретизмом, столь же охотно приняла первых проповедников Евангелия, сколь пристально будет внимать вскоре разглагольствованиям Валентина и Карпократа, а также Апеллеса, ученика Маркиона, которые отправятся в Рим и Лион и в схватку с которыми не замедлит вступить Ириней73. Эти разногласия предполагают наличие главной Церкви.

Когда и при каких обстоятельствах Евангелие Христа впервые появилось в Египте? За неимением документальных свидетельств трудно пролить свет на эту проблему и отделить правду от вымысла. Историк церкви Евсевий утверждает, что первым принес христианство в Египет евангелист Марк74, но не приводит при этом каких-либо доказательств. Тот же автор сохранил для нас и имена первых десяти епископов75, благодаря чему мы можем дойти до истоков, беря за отправную точку Деметрия, управлявшего общиной в 189 году. Однако это лишь имена людей, о деятельности которых мы не имеем сведений.

Вполне возможно, что Аполлос, упомянутый в Первом послании Павла к Коринфянам, обратился в христианство в Египте, у себя на родине, как свидетельствует один из лучших письменных источников76. Первые бесспорные свидетельства о христианах здесь содержатся во фрагментах Евангелия, восходящих к началу II века77. Древнейшие христианские папирусы, имеющиеся в нашем распоряжении, написаны по-гречески. Переводы Библии (начиная с Нового Завета и Псалмов) на коптский язык, несомненно, выполненные в Великом Гермополе, появились в III веке и свидетельствуют о том, что Евангелие уже проникло внутрь страны на расстояние четырехсот километров вверх по Нилу. Центром распространения христианства был Гермополь — факт, возможно, объясняющий возникновение легенды о прибытии в этот город Святого Семейства, бежавшего от преследований Ирода78. В Гермополе не позднее 250 года имелся епископ по имени Конон79.

В Александрии, городе с богатыми культурными и философскими традициями, христианство вскоре совершило интеллектуальный переворот, прославивший этот город великими именами — такими, как Климент, Ориген, Дионисий, Афанасий, Арий, Кирилл. С конца II века можно говорить об «Александрийской школе». Если бы удалось доказать александрийское происхождение «Послания к Евреям» апостола Павла, мы имели бы первый документ, свидетельствующий об интеллектуальном авторитете здешней христианской общины80. Так называемое послание Варнавы, возникшее во II веке в культурной иудео-христианской среде, в которой перемешались самые различные влияния и где пользовался неоспоримым авторитетом Филон, еврей, выдающийся александрийский философ, также увидело свет, скорее всего, в Александрии, чем частично объясняется и то, сколь высоко ценили это послание все теологи города.

Около 180 года в Александрии обосновался Пантен, возможно, уроженец Сицилии81, много странствовавший по свету и даже, по утверждению Евсевия82, побывавший в Индии. Он сочетал в себе рвение евангелиста и рассудительность ученого — качества, которые мы предпочитаем отчетливо разделять. Он руководил школой по наставлению в вере, своего рода христианским университетом, где Климент обрел учителя, приведшего его к вере.

Христианская община была организована и управлялась епископом Димитрием, обращавшим на себя внимание своим высоким ростом. Он, похоже, понимал интеллектуальную потребность в проповеди Евангелия и посему прекратил распри со своими более просвещенными, чем он сам, теологами. Александрия отныне стала маяком, светившим Востоку и Западу, а особенно — Риму. Евсевий пишет о прочных связях, объединявших египетскую общину с братьями в Палестине, праздновавшими Пасху в один день с ней83.

Димитрий, видимо, рукоположил в сан первых трех епископов, управлявших общинами в Антиное, Навкратисе и Птолемаиде — трех уже эллинизированных городах Египта84. Его преемник Ираклий рукоположил в сан уже двадцать епископов. Если верить Евсевию, христиане Египта и всей Фиваиды, южной части страны, в 202 году приняли мученическую смерть в Александрии, что позволяет говорить о широком распространении христианства в долине Нила в течение II века85.

С равным основанием можно говорить и о распространении христианства в Восточной Азии вплоть до рек Евфрат и Тигр (современный Ирак). Расположенная между этими реками Эдесса (на месте современного турецкого города Урфы) была столицей маленького независимого государства, Осроэны, вклинившегося между владениями Рима и Парфией86. Географическое положение Эдессы делало ее важным центром караванной торговли Востока, вместе с тем открывая ее влияниям и вторжениям с Востока и Запада. Зато близость Харрана, где проживал Авраам, еще больше повышала ее престиж.

Траян завоевал Осроэну в 114 году, в интересующую нас эпоху. Страна вновь обрела свою независимость лишь ценой изъявления верноподданнических чувств в отношении Рима. Долгое время торговля шелком привлекала в Осроэну многочисленных евреев, с которыми, видимо, и проникло в страну христианское вероучение. Среди них были и те, кто оказался в Иерусалиме в день Пятидесятницы свидетелем первой проповеди Петра87. Предполагаемый апостол этой страны, Адаия, в действительности был евреем по происхождению88. Евсевий приводит легенду, согласно которой царь Абгар вступил в переписку с Иисусом Христом, в результате чего апостол Фаддей прибыл в страну «благовествовать учение Христово»89.

Все древние историки90 приписывают Фоме распространение христианского вероучения в Парфии и Персии, о чем свидетельствовал еще Ориген91. Начиная с III века, могила апостола в Эдессе стала местом поклонения92. От этой традиции, возможно, также легендарной, отпочковалась другая, согласно которой тот же самый апостол проповедовал христианство в Индии93, обратив в свою веру царя Гундафара. Приняв смерть мученика, он сперва был похоронен в Маилапуре (пригороде Мадраса). Во всяком случае, вполне вероятно, что деяния Фомы были записаны в Эдессе на сирийском языке в начале III века. Гностические секты той эпохи представили апостола Фому своего рода мифической личностью, верной откровениям, исходившим от Спасителя. Подлинное или легендарное предание о странствиях апостола намечает путь, по которому Евангелие, должно быть, очень рано проникло вплоть до Индии.

Несомненно, что в конце II века в Эдессе христианское вероучение уже пустило корни и здесь образовалась своя церковь, возможно, похожая на церковь в Дура Европос94. В ходе полемики по поводу празднования Пасхи около 190 года «епископы Осроэны и других городов страны»95 выразили свою точку зрения и обратились в Рим. До нас дошло даже имя епископа Палюта, рукоположенного в сан Серапионом Антиохийским96. Аггаия, его преемник, принял смерть мученика97.

Как бы то ни было, к концу II века Евангелие широко распространилось по стране, возникли многочисленные христианские общины98. Если верно то, что царь Абгар IX (179–214), современник Септима Севера, обратился в христианство, то далекая Осроэна подарила Церкви первое правящее христианское семейство, облегчив тем самым распространение Евангелия.

Есть еще два свидетельства о жизненной силе новой религии в Месопотамии — одно принадлежит Татиану, а другое Бардесану. Литературная значимость обоих доказывает, что Евангелие отныне с успехом проповедовалось мудрецам и философам на обширных пространствах вплоть до берегов Тигра. В своей «Речи против эллинов» Татиан признается: «Я родился в стране ассирийцев и поначалу был обучен вашим доктринам. Потом я обратился в христианство и познакомился с учением, которое исповедую и по сей день»99.

Место рождения Татиана следует искать к востоку от Тигра. Его родители, вероятно, говорили по-сирийски. Поиски мудрости привели его, как и многих других, с окраин цивилизованного мира через Грецию в Рим, где он обратился в христианство и стал учеником Юстина Философа, имевшего там свою школу. После смерти учителя Татиан написал «Речь против эллинов», подхватив ригористические тезисы гностических сект, а затем возвратился в родные края, где и были созданы его произведения «Гармония четырех Евангелий» и «Диатессарон», долгое время использовавшиеся сирийской церковью; фрагмент этих сочинений был найден в 1933 году в Дура Европос на берегу Евфрата.

Другой автор из Эдессы, Бардесан, родился в 156 году и с детских лет был другом царя Абгара IX. Он одним из первых поэтов стал сочинять литургические гимны на сирийском языке. Находясь в месте стечения различных культур и народов, он, вероятно, попытался осуществить синтез христианской веры и науки100. Эдесса с конца II века стала очагом интенсивной литературной и духовной деятельности, где ковался язык христианской сирийской литературы и находилась отправная точка распространения христианства в восточной части римской провинции Азии, в Армении и Персии.

Понадобилось около двух столетий, чтобы духовные наследники «нового Израиля», о котором говорил святой Павел, принесли свет Евангелия на землю своих далеких предков, обетование которого некогда заставило содрогнуться Авраама.

 

Глава вторая

Пути и способы распространения христианства

«Присутствие Рима обеспечило единство миру, — писал Ириней. — Все люди должны признать услуги, оказанные человечеству римлянами, облегчившими им сообщение друг с другом и позволившими совместно пользоваться благами мирной жизни»1. Действительно, во II веке Римская империя в полной мере пользовалась своими победами и переживала период прежде невиданного процветания. «Римский мир» (pax romana) не был мифом: христианам той эпохи он казался небесным даром, и Аристид провозглашал в своей знаменитой филиппике, посвященной Риму: «Весь мир стал единым государством». На суше и на море люди чувствовали себя в безопасности, города, наслаждаясь мирной жизнью, процветали, горы и долины были возделаны, по морским водам бежали суда, перевозившие изделия из разных концов света2. Можно было проехать с Востока до Запада3, от Рейна и Роны до Тигра и Евфрата, не покидая территории Римской империи.

Христиане и язычники той эпохи превозносили эру воцарившегося мира, от Августа до Марка Аврелия, создававшую благоприятные условия для устроения и использования завоеванных земель, для подъема сельского хозяйства, ремесла и торговли, для накопления богатств, но также и для культурного и религиозного обмена, когда Восток брал реванш над победителем, давая ему свой язык, свое искусство и свою религию.

Установив мир, Рим обеспечил безопасность, очистив землю от шаек разбойников, а моря — от пиратов. Разительный контраст ощущался каждым, кто выходил за пределы Империи. Дион Хризостом, совершивший во времена Траяна путешествия во Фракию (современная Болгария) и области восточных славян, испытал это на собственной шкуре.

Путешествия

Феномен средиземноморского мигранта во времена Филиппа II, о котором писал Фернан Бродель4, существовал уже и при римских императорах. Средиземноморский житель всегда имел вкус к приключениям. Со времен античности и до наших дней менялся не смысл путешествия, но лишь его ритм.

Сеть дорог, проложенных во все концы Империи для переброски римских легионов, служила также и для передвижения путешественников и торговцев. Главные транспортные магистрали постоянно находились под военной охраной. Все наземные и морские пути сходились в Риме — столице, центре Империи и мира, так что куда бы ни отправлялись христиане из римских провинций, их путь зачастую неизбежно проходил через Рим, как это было с Иринеем, отправившимся в Лион.

Из Рима можно было проехать по суше к берегам Бретани, к устью Рейна или Дуная, в Афины или Византий, чтобы затем, переправившись через Босфор, продолжить свое путешествие через Малую Азию вплоть до Ниневии. Римская дорога, проложенная вдоль африканского побережья Средиземного моря, связывала Нил с Атлантическим океаном. В Александрии она соединялась с дорогой, ведущей из Азии5. По всей Римской империи дорожная сеть предопределяла строй жизни людей. История дороги становилась историей региона. Если торговля процветала, дорога модернизировалась, если же нет, она постепенно разрушалась. Вдоль дорог, ставших торговыми путями, возникали города.

Для путешественников существовали дорожные карты с указанием расстояний и мест, где можно было сменить лошадей и найти пристанище на ночь. Раскопки, проводившиеся в Италии, неподалеку от озера Браччано, в Викарелло, курортном месте, весьма популярном благодаря его целебным водам, позволили обнаружить три серебряные вазы, изготовленные в форме верстовых столбов с изображением полного маршрута от Кадиса (Гадес) до Рима. Эти вазы, очевидно, были привезены жителями Испании, приехавшими на лечение6. Сохранился также «Путеводитель Антонина», восходящий к временам Диоклетиана.

Главные римские пути сообщения проходили через Средиземное море. Его воды омывали все провинции от Востока до Запада, тем самым соединяя и сближая их, облегчая ведение торговли и установление личных контактов. Таким образом, вполне справедливо замечание историка: «Средиземное море — это пути»7. Эти пути соединяли материк с островами, острова с материком, Азию с Грецией, Египет с Африкой и Италией. Началом и концом морских путей служили гавани, регулировавшие навигацию. В гаванях суда запасались провиантом и укрывались от непогоды, а зимой, когда плавание по бурным водам становилось невозможным, находили пристанище для отдыха.

Потому-то и нет ничего удивительного, что на таком часто посещавшемся чужестранцами острове, как Кипр, христианство распространилось очень рано8. То же самое касается Крита: Евангелие было завезено туда во II веке путешественниками из Сирии или Азии, останавливавшимися там на зиму. Подобно апостолу Павлу, эти люди посвящали мертвый сезон, длившийся четыре зимних месяца, с 10 ноября по 10 марта9, проповеди Евангелия.

Вдоль всего побережья Средиземного моря гавани занимали наиболее оживленные места. Рим, подобно большинству крупных городов той эпохи — Афинам, Антиохии, Александрии, Карфагену, тоже был портовым городом.

Торговые суда, имевшие округлую форму, насчитывали до двадцати весел, которыми орудовали вольноотпущенники или свободные люди и которые использовались исключительно для того, чтобы повернуть судно по ветру, но не приводить его в движение10. Римское судно имело низкую осадку в воде, строилось без палубы, но с проходами или мостиками11, иногда с простыми каютами в носовой или кормовой части. Как правило, сотни пассажиров не могли найти там убежище для себя.

По Средиземному морю зачастую плавали по ночам, когда поднимался ветер, при свете звезд12, вдоль западного побережья Италии, от Путеол до Остии, а также вдоль берегов Греции. Ввиду того, что суда не имели руля, кормчий направлял свое судно с помощью обычного весла13, остерегаясь выходить в открытое море и держась в виду берега.

«Изида», большое судно для перевозки зерна, курсировавшее в эпоху Антонинов между Александрией и Римом, могло взять на борт 1146 тонн злаков — больше, чем фрегат XVIII века14. Судно, на котором плыл апостол Павел, везло 276 пассажиров. Историк Иосиф Флавий отправился в Рим на корабле с 600 пассажирами на борту15. Это была пестрая публика: сирийцы и азиаты, египтяне и греки, артисты и философы, коммерсанты и паломники, солдаты, рабы и простые туристы. Тут смешались все верования, служители всех культов. Какая удача для христианина, ищущего возможности проповедовать Евангелие! Именно так и поступал апостол Павел.

Суда двигались с такой же скоростью, что и в начале XIX века, когда Шатобриану потребовалось пятьдесят дней, чтобы добраться от Александрии до Туниса, а Ламартину — двенадцать дней на путь от Марселя до Мальты16. Скорость судна зависела от ветра: при попутном ветре добирались за пять дней от Коринфа до Путеол17, за двенадцать — от Неаполя до Александрии18, за пять — от Нарбонна до Африки19. Катон добрался из Рима до Африки за три дня20. С такой скоростью можно добраться из Ливерпуля до Нью-Йорка за восемнадцать дней, тогда как Бенджамину Франклину в 1775 году потребовалось сорок два дня. Как сообщается в одном папирусе, поездка по морю из Александрии в Рим продолжалась сорок пять дней. Всё зависело от атмосферных условий и от количества заходов в гавани. Так, на пути из Александрии в Антиохию было тридцать шесть заходов, а из Александрии в Кесарию — шестнадцать21. Цицерон, возвращаясь из Азии в Рим, сел на корабль в Эфесе 1 октября и прибыл в Вечный город 29 ноября, после двух месяцев пути22. Действительно, конец сезона навигации не был благоприятным временем для плавания по морю. Рекордная скорость, о которой пишет Плиний23, могла быть достигнута лишь благодаря изобретению марселя. Использование холста для изготовления парусов сократило расстояния и сблизило страны.

Заходы в гавани для простой якорной стоянки, а тем более длительные зимовки в них позволяли путешественникам встретиться с земляками и завести новые знакомства. Общительный характер уроженцев Востока, необходимый для ведения торговых дел, а также повсеместное использование греческого языка во всех портовых городах, от Александрии до Лиона, облегчали распространение христианства.

Совместная жизнь, а зачастую и совместный риск укрепляли среди пассажиров судна чувство солидарности, естественным образом сближали людей. Поездка Павла в Рим показывает, что кораблекрушения в те времена случались чаще, чем в наши дни сходят с рельс поезда.

Путешествие по суше было менее комфортабельным, а зачастую и менее быстрым. Вдали же от больших дорог и в гористых местах оно было еще и менее безопасным. Некоторые края, такие, как Сардиния или Корсика, пользовались дурной славой из-за своих разбойничьих банд24. Простой народ путешествовал пешком, прихватив с собой лишь самое необходимое и защищаясь от непогоды плащом. Люди побогаче ехали верхом на муле или коне. Пешеход преодолевал до тридцати километров в день25.

Повозка, запряженная двумя лошадьми, была наиболее комфортабельным средством передвижения. За неимением недоуздка гужевая тяга была недостаточно эффективной26. Тяжелый галльский четырехколесный экипаж, в который запрягали восемь или десять лошадей или мулов, вмещал в себя множество пассажиров и большое количество багажа27. Императорские предписания ограничивали вес багажа одного пассажира 200–300 килограммами, а в тяжелых экипажах — 500 килограммами. На всех станциях можно было встретить погонщиков мулов и прочих вьючных животных, а также владельцев экипажей, сдававших свой транспорт внаем. Те и другие были организованы в корпорации.

Путешественники

В те времена, более чем в какую-либо иную историческую эпоху, поездки служили обязательным условием любой коммерческой деятельности: одна из дошедших до нас надписей сообщает, что некий деловой человек из Иераполя во Фригии семьдесят два раза побывал в Риме28 — впечатляющий результат даже для наших дней, когда можно летать на самолете!

Процветание и прочный мир, создававшие благоприятные условия для торговли, еще больше разжигали аппетиты. Империя II века выставляла напоказ роскошь, отборные ткани и материалы, спрос на которые подгонял развитие производства и торговли. Той же цели служило и обращение единой монеты, облегчавшее заключение сделок, с каждым днем все более многочисленных и крупных.

Черный базальт, добывавшийся в районе Суэцкого залива, можно было встретить даже в Бельгии29. Пурпуровая краска поступала из Сирии, воск — с берегов Черного моря, устрицы — из Эфеса, трюфеля — из Митилены в Малой Азии, растительное масло и вино — с берегов Роны, гуси — с берегов Ла-Манша, где они были дешевле, а потому пользовались большим спросом, нежели привозившиеся из Понта30. Рим был ненасытен и изобретал все новые потребности для своих привилегированных граждан, падких на редкое и дорогое.

Купцы, особенно с Востока, объединенные в корпорации, существовавшие в крупных городах31, во время поездок находили естественное прибежище у своих соотечественников, зачастую розничных торговцев, которых они снабжали товаром и которым приносили новости с родины.

Другие же путешествовали ради удовлетворения собственного любопытства и для расширения кругозора. Желающие учиться стремились попасть в знаменитые школы или к прославленным учителям в Афинах, Александрии, Риме, Марселе или Лионе. В Афинах количество учащихся было столь велико, что от этого страдала чистота языка32. Любознательность, пробуждение разума у наиболее благородных сопровождались поисками мудрости, примером чего может служить Юстин. Другие же стремились получить образование с чисто утилитарными целями, надеясь стать риторами, софистами, врачами, комедиантами или скульпторами33. Жажда знаний не ведала границ: каждому желавшему учиться Империя выдавала «визу».

Большие религиозные праздники, Римские или Олимпийские игры, Элевсинские мистерии привлекали к себе множество народа — участников и зрителей. Пользовались популярностью и такие врачебные центры, как Пергам. Евреи зафрахтовывали целые корабли (уже тогда практиковались «чартерные рейсы»), чтобы попасть на празднование Пасхи в Иерусалим34.

Наконец, некоторые путешествовали ради собственного удовольствия, и находились даже паломники, являвшиеся главным образом «туристами»35. И по сей день не утратило своей актуальности высказывание Плиния: «Наши соотечественники ездят по свету, не зная собственной страны»36.

В свою очередь и христиане, начиная со II века, тоже отправлялись паломниками в Палестину. Мелитон прибыл туда из Малой Азии, Александр — из Каппадокии, в современной Турции, Пионий — из Смирны. Спустя столетие число паломников умножилось. Этерия, отправившись из Бордо, объездила весь библейский Восток. К счастью, сохранились ее путевые записки37.

Путешествие становилось событием и для тех, кто оставался дома: родственники и друзья провожали отъезжающего до самого порта, оставаясь с ним до того момента, пока попутный ветер не погонит корабль в открытое море. Подобную картину и по сей день можно наблюдать в аэропортах Азии и Африки.

Если отправлявшийся в путешествие был христианином, его провожала община: он служил посланцем и живым связующим звеном с другими братьями и другими церквами.

Трудно вообразить себе кишащие массы народа на судах и в портах, скопление солдат и чиновников, повозок и вьючных животных на дорогах. Среди них везде встречались христиане или же готовившиеся принять крещение. Ничто не отличало их от прочих путешественников, разве что сопровождавший их незримый свет. Идя от города к городу, они наблюдали, слушали и в конце концов обретали духовный свет и сердечный покой, подобно Юстину или Клименту: вчерашние ученики становились учителями.

Другие христиане, подобно Гегезиппу, путешествовали ради того, чтобы больше узнать о церквах в Коринфе или Риме, ознакомиться с их истинными доктринами38. Несколько позже Юлий Африканец, родившийся в Эммаусе, потомок ветерана, поселенного там Титом39, посетил поочередно Эдессу, Рим и Александрию40. Аверкий, епископ Иерополя, в Малой Азии, прибыл в Рим, после чего объехал Восток вплоть до берегов Евфрата41.

Рим, столица Империи, вскоре ставший и центром Церкви, имел христианскую общину, которую особенно часто посещали единоверцы и контактов с которой особенно добивались. Каждый отправлявшийся в Галлию или Испанию неминуемо проезжал через Рим. Поликарп прибыл туда из Смирны, Валентин — из Египта, Маркион — из Синопа, на Черном море, Эвельпист, ученик Юстина, — из Каппадокии, Родон — из Азии. Некоторые попадали туда против своей воли, как, например, Игнатий Антиохийский или как два ученика Юстина, приведенные в качестве рабов и вместе с ним принявшие смерть мучеников за веру42. Еретик Гермоген покинул Восток, чтобы обосноваться в Карфагене43, Апеллес отправился из Рима в Александрию44. Эта христианская миграция развивалась и ширилась. В III веке Ориген отправился из Александрии в Кесарию Палестинскую, а оттуда — в Тир и Сидон, Босру и Антиохию, Кесарию Каппадокийскую, в Афины и Рим. Гостеприимство, античная добродетель, стало и добродетелью христианской.

Постоялые дворы

На больших дорогах располагались станции для смены лошадей и мулов, постоялые дворы45, где можно было переночевать, а также таверны, где подавали еду и напитки. В Деяниях апостолов упоминаются Три Гостиницы46 — станция для смены лошадей на дороге из Путеол в Рим, в сорока семи километрах от Вечного города.

Станции для смены лошадей, располагавшиеся на побережье или в курортных городах, не обладали ни комфортом, ни качеством гостиницы. В городе у путешественника был выбор. Хозяин или его жена зачастую подкарауливали проезжающих у порога своего заведения, расхваливая его и стараясь залучить клиента47, однако эти усилия далеко не всегда приводили к успеху, чаще всего наоборот.

Аристид сетует на отсутствие комфорта в постоялых дворах на пути из Кавалы в Диррахий, в Албании48. В целом постоялые дворы в Европе были более примитивны, чем в Азии, судя по тому, что тот же самый Аристид, путешествуя из Смирны в Пергам, предпочел остановиться в гостинице, известной своим комфортом, прежде чем отправиться в дом своего друга49. В «Путеводителе Антонина» упоминаются три таверны на пути от Диррахия до Византия.

На многих тавернах были вывески с названиями животных: «У верблюда»50, «У слона»51 (Помпеи), «У петуха» — в Галлии и Испании52, «У осла» — в Англии53. Объявления сулили много заманчивого: «Хорошее обслуживание, баня, удобства, как в столице»54. А вот еще одно объявление, в Лионе, гораздо более соблазнительное:

Здесь Меркурий тебе обещает дела,

Аполлон — здоровье,

Септуманус (трактирщик) — прием и отдых.

Кто войдет, тот почувствует себя лучше:

Подумай, где тебе находиться55.

В Галлии хозяева постоялых дворов и таверн старались еще больше. В Антибе путешественника просили взглянуть на меню и карту вин, выгравированные на медной табличке, висевшей у входа в таверну56. Хозяин постоялого двора, плут-сириец, обещает: «Прохлада, отдых с сыром и фруктами, вино, танцы и любовь»57. На медной табличке иногда были указаны цены58.

Мы узнаем, какие были цены и чем «приправлялось» меню, из смачной беседы клиента с трактирщиком:

— Хозяин, счет!

— Ты выпил секстарий вина. (В счет оно, похоже, не включено.) Хлеб: один асс.

— Согласен.

— Девица: восемь ассов.

— И с этим согласен.

— Сено для мула: два асса.

— Мул — вот что мне обходится дорого59.

Относительно прочих расходов реакция проезжающего вполне сдержанная!

Таверны пользовались дурной репутацией. Римское право допускало в них проституцию60, трактирщик считался жадиной, плутом и немножко сутенером, его жена61 — колдуньей, а служанка — шлюхой62. Трактирщика осуждали за то, что он разбавляет вино клиента и ворует сено у его ослов63. Такие заведения отличались отсутствием гигиены, а их владельцы — понятий о чести, так что не только суровые моралисты отваживались критиковать их.

Народный юмор подвергал осмеянию поведение плута-кабатчика: очень скоро он стал традиционным персонажем сатиры, комедии и поговорок. Самой знаменитой трактирщицей была Елена, мать императора Константина64. Обратившись в христианство, она повлияла на своего сына — а вместе с тем и на ход истории.

В Помпеях при раскопках было обнаружено множество таверн. Одна из них включала в себя атрий (своего рода гостиную), две столовые, кухню и комнату, украшенную эротической настенной росписью, которая не оставляет ни малейших сомнений относительно назначения этого помещения65. Даже роскошные гостиницы курортов считались домами свиданий, где легко было вступить в любовную связь.

Посещавшиеся главным образом простым людом, кучерами и погонщиками мулов, караван-сараи и постоялые дворы пользовались устойчивой репутацией мест грязных, шумных и лишенных комфорта66. Нетрудно представить себе, с какими неудобствами сталкивался чужестранец, не имевший ни друзей, ни знакомых. Именно этим и объясняется, почему античность, как языческая, так еврейская и христианская, придавала столь большое значение гостеприимству, частному и публичному.

Гостеприимство

Следует постоянно помнить об условиях, с которыми сталкивались в те времена пускавшиеся в путешествие, чтобы понять увещания о гостеприимстве, коими изобилуют послания апостолов67 и христианские сочинения68. Античность усматривала в нем нечто священное. Странник, переступивший порог дома, считался посланцем богов или Бога. Города, корпорации и члены ассоциаций практиковали взаимную обязанность оказывать гостеприимство69.

Ветхий Завет бережно хранил память об отцах и матерях, принимавших странников: об Аврааме, Лоте70, Ревекке71, Иове72 и, наконец, о блуднице Раав73. В Книге Иова написано: «Странник не ночевал на улице; двери мои я отворял прохожему» (Иов 31, 32).

Отголоски этих древних примеров мы встречаем в послании Климента христианам Коринфа, в котором епископ Рима, в свою очередь, призывает их быть гостеприимными74. Похвальное слово гостеприимству встречается в Евангелии75. Другие священные книги Нового Завета не только настаивают на обязанности принимать странников, но и дают духовную мотивацию этого. Хозяин, принимающий странника, принимает самого Иисуса Христа76, что служит одним из оснований для принятия в Царство Небесное.

Третье соборное послание святого апостола Иоанна Богослова, адресованное Гаию, открывает перед нами обыденную жизнь одной из общин Малой Азии, тем самым снижая идеальный образ первоначального христианства, столь широко распространенный. Глава упомянутой общины не отличается гостеприимством, что вызывает недовольство странствующих проповедников. Димитрий, с которым доставлено послание, несомненно, был доверенным человеком Иоанна и, возможно, проповедником Евангелия. Адресату, известному своей верностью и приверженностью истине, автор пишет: «Возлюбленный! Ты как верный поступаешь в том, что делаешь для братьев и для странников. Они засвидетельствовали перед церковью о твоей любви. Ты хорошо поступишь, если отпустишь их, как должно ради Бога, ибо они ради имени Его пошли, не взяв ничего от язычников. Итак, мы должны принимать таковых, чтобы сделаться споспешниками истине»77.

Если даже братский дом порой оказывал плохой прием христианину, не желавшему иметь ничего общего с язычниками, то наплыв странников должен был сделать долг гостеприимства тягостным, особенно в крупных городах, через которые проходило много народу, — таких, как Коринф и уж тем более, по вполне понятной причине, сам Рим. Легко представить себе, каким бременем ложился долг гостеприимства на христианскую общину города, в котором братья-странники появлялись ежедневно. И даже в наши дни некоторые монастыри Парижа, Лондона и даже Страсбурга со страхом ждут приближения времени каникул!

Именно этим и объясняются усталость братьев Коринфа, крупного портового города, которых Климент увещевает опомниться78, и благодарность Игнатия Антиохийского за прием, который повсюду ему оказывался. Во II веке Мелитон, епископ в Сардах, даже написал ныне утраченный трактат о гостеприимстве79. Радушие, с каким христианские общины обычно принимали странствующих братьев, вызывало восхищение у язычников. Аристид в своей «Апологии» писал об этом: «Увидев странника, они принимают его под своей крышей с такой радостью, будто и вправду встретили брата». Зато некоторым, например Лукиану, щедрость христиан скорее служила поводом для насмешек80.

Прием странников был обязанностью всей общины, но в первую очередь — епископа, диаконов и вдов81. В середине II века в Риме и Карфагене существовала касса, пополнявшаяся по воскресеньям за счет пожертвований членов общины и служившая для приема странников82. Путешествующий брат обычно имел рекомендательное письмо83. Если же возникали сомнения, то простая беседа позволяла выявить самозванцев. Позднее Церковь стала устраивать специальные постоялые дворы для своих странников84.

Со II века начинает формироваться законодательство о христианском гостеприимстве. Предписания «Дидахе» («Дидахе, или Учение XII апостолов»)85, составленные около 150 года, адресованы главным образом христианским общинам, состоявшим из бывших иудеев, и помогают понять их повседневные проблемы. Они предназначены не отдельным лицам, но «ответственным церквам». Осмотрительность была тем более необходима, что стало множиться число ложных братьев и зачинателей ересей. Плевелы давали столь же густые всходы, что и доброе зерно.

«Дидахе» различает странствующих пророков и простых странников. Первые, подобно еврейским законоучителям, странствовали от города к городу, от общины к общине — главным образом в эпоху иудео-христианства. Важно было убедиться в их правоверии и бескорыстии86. На странствующих проповедников распространялись обычные законы гостеприимства. Если они работали на общину, то им, как и всем сотрудникам, полагалась надлежащая плата. Однако их задержка дольше обычного служила дурным знаком. Тот, кто повел себя подобным образом, при отправке получал лишь хлеб на один дневной переход. Впрочем, согласно «Дидахе», исключались подарки, обычно получаемые странниками, когда те отправлялись в дальнейший путь87.

Другие странники, прибывавшие в Коринф или Антиохию, подчинялись правилам, частично заимствованным из иудаизма88. Среди этих пилигримов, как обычно, можно было встретить охотников поживиться за чужой счет, извлекавших выгоду из милосердия одних и щедрости других.

Наибольшим доверием пользовались предъявители рекомендательного письма от своей общины89. Прочим же приходилось отправляться на поиски соотечественников или единоверцев, дабы получить от них помощь. Возможно, существовали пароли или же вместо них использовались специальные предметы — тессеры. Очевидно, именно они имеются в виду, когда в «Дидахе» говорится о «прохожем, предстающем перед вами во имя Господа»90. Греки и римляне обменивались так называемой tessera hospitalis — предметом, имевшим форму агнца или рыбы и разделенным на две половины. При соединении обе части должны были точно подойти друг к другу91.

Когда речь идет об этих простых путниках, пешком шагавших от пристанища до пристанища, «Дидахе» рекомендует: «Помогите им, чем можете»92. Страннику предоставлялись ночлег и питание; кормили его только один раз — в день прибытия или наутро. Если странник появлялся в момент праздничного пиршества, то его тут же приглашали к столу93. Нечто подобное недавно случилось со мной в Миконосе, где меня неожиданным образом пригласили на свадьбу. В произведении Гомера у странника спрашивают имя лишь после того, как ему предложат поесть94.

Гость может продлить свое пребывание до двух или трех дней, как это практикуется до сих пор у арабов95. По истечении этого срока чужеземец должен заняться своим ремеслом, дабы заработать на хлеб.

Не желающий работать или заявляющий, что не имеет профессии, поступает как «Христов странник», говорится в «Дидахе»96.

«Дидахе» дает евангельскую мотивацию этим правилам97. Христианин принимает в облике странника самого Христа, тем самым признавая братство, связующее всех верующих в Него. Братство и гостеприимство идут рука об руку, как говорится в Послании к Евреям98. Время доносов и гонений, вызвавших бегство или переселение большого числа христиан, придало новый мотив принятию странников. Чужеземец был не просто братом: он исповедовал веру, которой община отдавала особое предпочтение.

Письма, крепящие узы

Письмо, идущее от общины к общине, от страны к стране, устанавливает связь между братьями, живущими вдали друг от друга, но всегда думающими о единстве. Они переписываются, советуются друг с другом, помогают друг другу. Посетители зачастую приносят вести из родной общины. Церкви переписываются друг с другом; епископы поддерживают переписку, и эта переписка становится все более обширной99.

В результате раскопок, проводившихся в песках Египта, было открыто множество текстов, написанных на самых различных материалах — на металле, папирусе и даже черепках глиняной посуды. Частные лица обычно использовали папирус, производившийся в Египте и продававшийся отдельными листами. Цена зависела от формата листов. На пергамене писали с обеих сторон, тогда как у папируса использовалась только лицевая сторона. Наиболее бедные жители Египта и провинции Африка пользовались черепками (ostraka), на которых писали всё, что было нужно — письма, счета и отчеты100.

Написав письмо, папирус сворачивали, обёртывали и связывали бечевкой, концы которой опечатывали. Поверх обертки писали адрес. Использованный таким образом папирус служил затем детям для выполнения на его неисписанной стороне упражнений, а взрослым — как материал для черновиков.

Понятие «письмо» было довольно растяжимым — от короткой записки до литературного сочинения, от пространного послания до простого напоминания о каком-либо деле. Зачастую бывает трудно провести грань между различными жанрами. Но зато какая разница между Посланием Римлянам и короткой запиской — Посланием Филимону! Значительное количество таких писем сохранилось в архивах церквей, например в Коринфе101. Составлялись собрания писем102. Климент, епископ Римский, уже знал собрание писем апостола Павла103.

Переписка Цицерона, будучи литературным шедевром, в то же время является и историческим документом первостепенной важности. Плиний Младший составил собрание писем, адресовав их потомкам104. То же самое касается и Григория Назианзина105.

Наряду с каноническими посланиями христианские письма зачастую имели своей целью увещание, служили своего рода проповедью, которую обычно читали в общинах в ходе евхаристической литургии для наставления присутствующих. Многочисленны рассказы о деяниях и страстях мучеников за веру, литургическое использование которых очевидно.

Форма послания была слишком удачной находкой, чтобы ею не соблазнились фальсификаторы. Стали множиться апокрифические послания. Самые немногословные из апостолов вдруг обрели дар красноречия. Были фальсифицированы четырнадцать писем, которыми якобы обменялись апостол Павел и Сенека106. Не обошли стороной даже самого Христа, приписав ему авторство одного из посланий царю Абгару107. В свою очередь Понтий Пилат засвидетельствовал в письме Клавдию воскресение Христа108. Впрочем, в этом нет ничего удивительного для эпохи, культивировавшей чудеса, когда множились «небесные послания»109. Насмешник Лукиан сочинил одно такое послание, дабы высмеять легковерие своих современников110.

Переписка позволяла Римской церкви информировать других и самой получать информацию, а также исполнять, начиная с 97 года, роль третейского судьи. Прибытие в Рим Петра придало должности епископа Римского авторитет, о котором свидетельствует послание Климента, направленное «церкви Божией, обосновавшейся в Коринфе»111. Узнав о затруднениях, испытываемых коринфской общиной, он направил к ней трех представителей, доставивших послание, в коем выразил свое мнение — тактично, но твердо, как человек, привыкший, чтобы ему повиновались. Спустя почти век Дионисий Коринфский писал, что это послание до сих пор читают в церквах во время воскресного богослужения112.

Солидарность между различными церквами проявилась, в частности, в периоды кризисов. Так, в эпоху монтанизма активная переписка связывала Рим с церквами Азии и Галлии113. То же самое было и во времена папы Виктора, когда разгорелся спор о дне празднования Пасхи114. Дионисий Коринфский составил целую подборку писем, которыми обменивались Рим и различные общины Греции, Крита и Малой Азии, обеспокоенные непримиримой позицией некоторых братьев115.

Со II века епископы переписывались, консультировались друг с другом, сообщали друг другу о своем назначении, просили поддержки, информировали о конфликтах по вопросам вероучения или простого поддержания дисциплины116. Эта переписка позволяет приоткрыть завесу, скрывающую от нас период, о котором мы имеем весьма туманные представления. Еретики и гностики также прибегали к переписке для распространения своих учений117.

Семь посланий святого Игнатия общинам Азии и Рима являются жемчужиной древней христианской литературы. Насыщенные богатым содержанием, они служат одновременно свидетельством, увещанием и гимном Господу. К счастью, сохранилось и послание Поликарпа «к Церкви Божией, пребывающей, словно на чужбине, в Филиппах»118.

Во времена гонений на христиан переписка служила поддержкой для одних и поощрением твердости других119. Первые сообщения о подвигах мучеников дошли до нас в форме писем, которые одновременно информировали, наставляли и укрепляли братьев по вере. Рассказ о мученической смерти Поликарпа дошел до нас в литургической форме120.

Весьма трогательные послания были направлены церквами Вьенна и Лиона церквам Азии и Фригии121. Пример лионских мучеников в то же время послужил уроком духовным наставникам Эфеса, которые, похоже, отказывались наложить епитимью на отступников из числа членов общины122. Это было своего рода выражением братских чувств, понимания слабости человеческой натуры.

Как могло письмо из Лиона дойти до Эфеса? Имперская почта, учрежденная Августом123 и просуществовавшая вплоть до конца Империи, перевозила официальную корреспонденцию. Это было нечто вроде дипломатической почты. Чтобы воспользоваться ею, требовался специальный диплом, имевший название combina, подписанный императором и скрепленный его печатью. Солдаты зачастую использовали для пересылки своих писем связных между гарнизонами. Так поступил и некий молодой египтянин, гордый своим новым римским именем, написавший своему отцу и пославший ему собственный портрет, оплаченный тремя первыми золотыми монетами, полученными им за службу; отныне этот портрет должен был занять почетное место в отчем доме124.

Наиболее простой и распространенный способ отправить письмо заключался в том, что его доверяли гонцу, которого нанимали индивидуально или же в складчину. Корпорации и прочие объединения могли направлять и собственных курьеров. Существовали и частные посыльные (tabellarii), о которых сообщают авторы той эпохи125. Об этих посыльных мы узнаем, между прочим, из надписи, найденной в Путеолах126, на севере Италии, что само по себе не удивительно для города, в который прибывало множество путешественников. Вполне можно было доверить письмо доброму знакомому, соотечественнику, отправлявшемуся в путь по торговым делам, отблагодарив его чаевыми при отправлении и прибытии. Подарок «письмоносцу» гарантировал добросовестное исполнение просьбы. Купцы доставляли послания Игнатия различным церквам127.

Письмо лионских братьев должно было прежде всего отправиться в Рим. Сношения между этими городами тогда были частыми. Примерно в то же время в столице находился Ириней, имевший поручение доставить письмо своей общины128. В Риме вполне можно было доверить письмо кому-нибудь из братьев или соотечественников, направлявшихся через Путеолы или Остию в Эфес.

В благоприятный сезон письмо могло дойти до адресата через пятьдесят дней. Письмо, отправленное Цицерону из Каппадокии, дошло до него именно через пятьдесят дней129. Другое письмо, отправленное из Сирии в Рим, шло вдвое дольше130. Письмо коммерческого содержания, отправленное 23 июля 174 года из Путеол, пришло в Тир 8 декабря того же года131. Сын Цицерона, находясь в Афинах, получил от отца письмо, отправленное сорок шесть дней назад, и нашел срок доставки весьма небольшим132.

Большая часть всех этих писем утрачена. Этому не следует удивляться, напротив, надо радоваться, что хоть какая-то их часть дошла до наших дней. Официальные или частные, предназначенные для публикации или же интимного свойства, они позволяют «заглянуть» в повседневную жизнь общин, узнать о пережитых ими трудностях и кризисах, разногласиях и изменах. Самые незамысловатые из них, как, например, письмо некоего Иринея своему сыну с уведомлением о благополучном прибытии в Рим судов с зерном из Египта133 или деловое письмо одного египетского христианина, поведавшее о том, как епископ выступил посредником между несколькими христианами и римским судовладельцем134, позволяют увидеть повседневную жизнь в «наготе», без прикрас и пафоса, со всей остротой ощутить, что разбросанные по свету братья образуют единое целое, одну большую семью.

 

Глава третья

Социальная среда

Едва зародившись, христианство стало стремительно распространяться, точно огонь по степи. Хотя большинство исповедовавших новую веру и составляли бедные и униженные, как и вообще в жизни, христианство сразу же нашло приверженцев во всех слоях общества. Подобного рода проникновение столь же примечательно, как и широта географического распространения. То и другое опрокидывало социальные, этнические и культурные барьеры, провозглашая не противостояние, но братство.

Социальные истоки

Греческий философ Цельс высмеивал новую религию, творец которой был сыном простой работницы, а первыми миссионерами выступили рыбаки из Галилеи1. В те времена язычники поднимали на смех христианские общины за то, что в их состав входил в основном простой люд.

Евангелие, иронизировали они, привлекательно только «для простецов, маленьких людей, рабов, женщин и детей»2. Татиан набросал портрет христианина своего времени: он избегает власти и богатства; он прежде всего «беден и нетребователен»3.

Известны попытки объяснить успехи христианства исключительно политическими причинами — как победу пролетариата над капиталистической Империей. Однако следует остерегаться столь тенденциозных экстраполяций и схематизаций, легко опровергаемых беспристрастным анализом4. Святой Павел в Фессалонике обратил в христианство проконсула Кипра Сергия Павла5, а в Верии — «множество знатных женщин»6. Обращенные в христианство евреи Акила и Прискилла владели домом в Риме и еще одним в Эфесе; оба дома были достаточно просторны, чтобы принять в триклинии или атрии всех членов местной христианской общины7. С самого начала Церковь привлекала к себе людей состоятельных, даже богатых. В Коринфе к христианской общине присоединился городской казнохранитель8.

Спустя менее полувека Плиний Младший, которого трудно заподозрить в приверженности к христианству, представил императору Траяну отчет о результатах обследования христианских общин Вифинии: последние включали в себя верующих всех возрастов, молодых и старых, мужчин и женщин, рабов и римских граждан, городских и сельских жителей. В отчете, в частности, отмечаются многочисленность христиан и разнообразие их социального происхождения9.

Всё, что мы знаем о христианских общинах, существовавших тогда в Карфагене, Александрии, Риме и Лионе, также свидетельствует об их весьма пестром составе10. Вера нивелировала классовые и социальные различия, тогда как римское общество только и знало, что устанавливать перегородки и возводить барьеры. Хозяева и рабы, богатые и бедные, патриции и философы сливались в единую общность, более тесную, чем общность крови или культуры. Все сходились в общем и личном выборе, позволявшем им истинно именоваться братьями и сестрами11. Склонным к насмешкам язычникам особенно поразительным казалось слияние в христианском братстве людей всех общественных и гражданских состояний. Будь то рабы или римские граждане — все одинаково имели душу свободного человека, и сознание этого равенства было столь сильным, что в надгробных надписях христиан почти никогда не упоминалось рабское состояние12.

Краткий обзор трех христианских общин — в Риме, Лионе и Карфагене — позволит нам ознакомиться с их социальным составом.

Римская община имела облик церковного прихода большого города: пошитые из грубой материи плащи ремесленников и рабов здесь вплотную соприкасались с дорогими парчовыми тканями одежд матрон и знатных господ. Если первыми приверженцами Евангелия и были маленькие люди из низов общества, то уже в конце I века для него открылись двери императорского дворца, когда в христианство обратились консул Климент и его жена Домицилла13. Во времена императора Коммода мы встречаем богатого господина Каликста, после обращения в христианство принявшего имя Карпофора; он принадлежал «к императорскому дому»14. Ириней тоже утверждал, что в его время при императорском дворе существовала многочисленная группа христиан — знатных господ (всадников) и рабов15. Один из товарищей философа Юстина, вместе с ним принявших смерть мученика, Эвельпист, прибывший из Каппадокии, был рабом при дворе16. Марция, фаворитка императора Коммода, если сама и не была христианкой, то поддерживала связь с христианской общиной Рима17. Во времена Септима Севера присутствие христиан при императорском дворе уже ни для кого не было секретом, на что неоднократно указывал Тертуллиан18. Вполне вероятно, что христиане были и в преторианской гвардии19.

Во времена Марка Аврелия христианство находило приверженцев уже в кругах аристократии. Мученик Аполлоний, которого Иероним ошибочно причисляет к сенаторскому сословию, был представителем знати. Многие члены семейства Помпониев были христианами20. В годы правления императора Коммода наиболее видные по рождению и богатству римляне присоединялись со всеми своими чадами и домочадцами к христианской общине21. Юстин рассказывает о переходе в христианство двух супругов, принадлежавших к числу римских богачей и живших на широкую ногу, со всей домашней прислугой22.

В Рим, открытый для всех влияний и всех философских школ, стекались софисты и философы. В середине II века Юстин стал первым известным философом христианской общины. Скромный член местной церкви, он основал неподалеку от терм Тимофея, в доме некоего Мартина, школу христианской философии23. Юстин дал христианской мысли право гражданства, а христианам — право мыслить. Благодаря ему такие мыслители, его ученики, как Татиан, сириец по происхождению, вскоре пополнят ряды приверженцев христианства. Маркион, богатый судовладелец, прибывший в Рим с берегов Черного моря, испытав сильное впечатление от интеллектуального богатства местной христианской общины, присоединился к ней, передав в ее пользу 200 тысяч сестерциев, которые позднее были возвращены ему, когда он основал свою школу и религиозную общину, противостоявшие Церкви24.

Облик христианской общины Рима после смерти апостолов Петра и Павла сильно изменился. Хотя большое число христиан, упомянутых в Послании к Римлянам, еще носило имена рабов и вольноотпущенников25, гораздо больше стало в составе общины состоятельных и богатых семей. Они пополняли кассу, предназначенную для поддержки множества нуждающихся Рима и всей Империи. Их щедрость с тех пор вошла в поговорку. Игнатий Антиохийский и Дионисий Коринфский трогательным образом воздают им должное26. Общие сбережения достигали таких размеров, что христиане помещали их в банк. К несчастью, они ошиблись в выборе банкира27, что нередко случалось в истории. Столь широко распространенная щедрость римлян служила в первую очередь для поддержки бедноты и вдов в самой христианской общине. Богачи и нуждающиеся дополняли в ней друг друга. «Пастырь» Гермы сравнивает их с молодым вязом и виноградной лозой, поддерживающими друг друга28.

Рабы и мелкие ремесленники, крестьяне из окрестностей Рима, задавленные налогами и потому переселившиеся в город, создавали противовес богатству обеспеченных слоев. Роскошь шла рука об руку с нищетой, так что оказание поддержки нуждающимся стало одной из задач государства. Уравнительные идеи христианского братства служили обоснованием для перераспределения богатств, как свидетельствует Юстин: «Жившие в изобилии и желавшие давать давали каждый по своему усмотрению, дабы поддержать сирот, вдов, больных, бедных, заключенных, странников, короче, всех, кто пребывал в нужде»29.

Спустя примерно сто лет диакон Лаврентий обратил внимание императора, уже собравшегося было наложить руку на богатство Церкви, на полторы тысячи вдов и прочих нуждавшихся, получавших от нее поддержку30. Даже если этот эпизод вымышлен, он все же свидетельствует о деятельности христианской общины на благо своих членов, оказавшихся в нужде.

Прибывшие из разных краев и поселившиеся вместе со своими земляками сплоченными этническими группами, каждая в определенном квартале города31, братья пользовались для общения друг с другом греческим языком. Они говорили на этом языке более или менее правильно, если судить по текстам надгробных надписей. Отточенный стиль Аполлония перекликался с диковинно грубым языком плебея, переселившегося из деревни, и неправильным говором уроженца Африки, лишь недавно обосновавшегося в Риме. Греческий язык на Западе использовался также и в церковном богослужении вплоть до III века, когда латынь окончательно вытеснила его32.

Вот пример, показывающий лучше любых статистических данных, в какой мере христианская община Рима реализовала принципы братства: по крайней мере два епископа, Пий и Каликст, были рабами по происхождению. Представьте себе знатных Корнелиев, Помпониев или Цецилиев, получающих благословение от папы, носившего клеймо своего бывшего хозяина! Такой переворот совершило Евангелие, воздействуя на социальные структуры и преображая сердца людей.

Христианская община Лиона, значительно менее многочисленная, чем в Риме, в социальном плане являла собой гораздо более сложную картину. Лион — не Рим. В период расцвета Империи христианская община Лиона в целом была молодой. Она состояла как из чужеземцев, прибывших прежде всего из Азии, так и из местных уроженцев всех сословий. На собрании общины матрона встречала собственного раба. Лионская церковь, видимо, насчитывала в своем составе немало состоятельных горожан, богатство которых вызывало зависть, провоцируя тем самым доносы. Есть основания полагать, что сам класс имущих проповедовал Евангелие среди наемных работников и рабов. Все тексты этой общины, дошедшие до наших дней, написаны по-гречески, на языке большинства христиан и литургии.

История первых лионских мучеников позволяет уточнить социальный состав общины. Их имена, сохраненные Григорием Турским, представляют собой смесь латыни и греческого33 — ни одного кельтского имени. Аттий и Аттал — последний происходил из Пергама, прибыв в Лион по делам, — были известными людьми34. Веттий Эпагаф был знатным человеком и жил в Верхнем городе, так что чернь не осмеливалась доносить на него. Александр — врач, выходец с Востока, пользовавшийся известностью в городе; Бландина — простая рабыня, арестованная вместе со своей госпожой, несомненно, знатной матроной, тайно проповедовавшей евангельское учение в своем доме35. Схватили даже несколько слуг-язычников, поскольку считалось, что домашняя прислуга и рабы разделяют религиозные убеждения своих хозяев36.

Социальное положение христиан частично объясняет ненависть, с какой толпа встретила появление Аттала. Он был состоятельным человеком, что позволяло ему оказывать финансовую поддержку христианской общине, разделявшей тем самым его достаток37. В общине было много женщин, поскольку гностик Марк именно на них остановил свой выбор, особенно на тех из них, что носили богатые пурпурные одежды и располагали роскошными апартаментами38.

В лионской общине, где состоятельные христиане жертвовали всем ради своей веры, внимание к себе привлекла не богатая матрона, даже имени которой история не сохранила, а тщедушная Бландина, рабыня по своему положению, в лице которой, как говорится в рассказе о ее мученической смерти, словно повторились страсти Христовы — на глазах у прочих мучеников и сторонних зрителей39. Социальные различия размывались, а в тот момент и вовсе улетучились благодаря христианскому единению во Христе.

«Так началась грандиозная эпопея христианского мученичества, развернувшаяся в амфитеатрах и продолжавшаяся два с половиной века, эпопея, облагородившая женщину и восстановившая человеческое достоинство раба»40. Людей отныне судили по их вере и душевному благородству, созвучным с евангельским учением, а не по социальному происхождению.

Сведения, сообщаемые Тертуллианом о христианской общине в Карфагене, относятся к несколько более позднему периоду, чем то, что нам известно о Риме и Лионе. Однако и они позволяют, по крайней мере, познакомиться с обстановкой, в которой проповедовали Евангелие. Мученики Скилии были сельскими жителями, крестьянами или поденщиками41. Что особенно поразило Тертуллиана у христиан Карфагена и побудило его присоединиться к ним, так это их милосердие и сплоченность, о чем он и пишет в своей «Защите от язычников»42. Это была разношерстная по составу община, богатые или, по крайней мере, обеспеченные члены которой оказались достаточно многочисленными и довольно щедрыми, чтобы пополнять общую кассу. «Взнос милосердия» служил для оказания поддержки бедным или подвергшимся преследованию братьям, а особенно, отмечает Тертуллиан, сиротам, бесприданницам, состарившимся слугам, потерпевшим кораблекрушение, всегда многочисленным в портовом городе, приговоренным за исповедание веры к ссылке на рудники, тюремному заключению или изгнанию.

Тогда же христианская община Тубурбо приняла молодую женщину из местной аристократии, Перпетую, и ее молодого брата — к великому отчаянию их отца, оставшегося язычником. В общине, видимо, сложившейся недавно, было много молодежи, большей частью тех, кто проходил наставление в вере; их арестовали и заодно с наставниками посадили в тюрьму43.

Тот факт, что в рассказе особо подчеркивается знатное происхождение молодой женщины, доказывает исключительность этого случая. Прочие узники отличались не знатностью происхождения, а страстной приверженностью к своей вере — единственным качеством, которое в конечном счете имело значение. Ревокат и Фелицита занимали скромное положение в обществе, но были свободными людьми44, вероятно, состояли в браке, но тайно, на манер людей малоимущих, а не по обычаю знатных господ.

Социальные преграды рушатся, когда знатная Перпетуя приходит на помощь своей компаньонке по несчастью, простолюдинке. Общественные перегородки исчезают во Христе, собирателе и объединителе. Именно это позволило в конце III века писателю Лактанцию утверждать: «Среди нас нет ни рабов, ни господ. Мы не устанавливаем различий между собой, но называем друг друга братьями, поскольку считаем всех нас равными. Слуги и господа, великие и малые — все равны своей простотой и благорасположением собственного сердца, удаляющим от всяческого тщеславия»45.

Профессии

Профессия определяла место христианина в обществе. Соответственно, она могла быть препятствием для исповедания им евангельского учения, компрометируя его как христианина, или же, напротив, служить фактором, благоприятствовавшим дальнейшему распространению новой веры. Всё зависело от профессии, рода занятий, определявшего социальные связи человека.

И в Древней Греции, и в Римской империи с презрением относились к ручному труду46. В государствах, владевших колониями и обогащавшихся за счет чужого труда, работа считалась чем-то унизительным. Для Аполлония Тианского заняться торговлей значило опуститься47. В Израиле же и знатоки закона не бросали ремесла. Сам Павел изготовлял палатки, и с его легкой руки Церковь реабилитировала труд и социальное положение трудящегося. В надгробных надписях работников и работниц выражаются слова признательности им за то, что они были добрыми тружениками48. Трудиться ради хлеба насущного, а не для наживы, не из жадности, считалось идеалом христианина49.

Со II века профессия стала для исповедовавших христианство вопросом совести, служила им поводом для размышлений: существуют ли профессии достойные и не достойные христианина?50 Как жить в мире и распространять в нем Христову веру, при этом не смешиваясь с ним в труде и досуге, на лагерных стоянках и в лавках? Христианское законоучение начинает исподволь утверждаться лишь в III веке. Оно шло от жизни, не пытаясь навязывать ей свои порядки.

Во II веке христиане, как и сама Церковь, пытаются прокладывать свой путь, как можно активнее включаясь в жизнь других, занимаясь теми же профессиями, как и они, короче говоря, продолжая заниматься той же работой, что и до обращения в христианство. Христова вера в большей мере изменила дух, нежели повседневный уклад их жизни. Тертуллиан в 197 году с гордостью писал: «Мы живем в одном мире с вами, посещаем ваш форум, ваш рынок, ваши бани, ваши лавки, ваши постоялые дворы, ваши ярмарки и прочие торговые места. Вместе с вами мы плывем на кораблях, вместе с вами служим солдатами, работаем на земле, занимаемся торговлей. Мы обмениваемся с вами плодами наших занятий и наших трудов»51.

Гордые слова, однако этот карфагенский полемист вскоре поубавит спеси. Первым побуждением обращенных в христианство было желание сохранить свой прежний род занятий, как им повелевал и апостол Павел52, слова которого перефразировал Климент Александрийский, написав: «Паши, говорим мы, если ты пахарь, но веруй в Бога на пашне; плавай на кораблях, если ты любишь плавать, но доверься небесному кормчему; если вера нашла тебя в армии, повинуйся приказам командира»53.

Труд на земле и на море, ручная работа, полезная для общества, ремесло скульптора, пекаря, плотника, портного, каменотеса, гончара или ткача — всё это не создавало проблем для христианина при условии, если он не работал на языческие храмы. Большинство христиан занимались этими простыми ремеслами, что дало повод Ювеналу с презрением называть их «грошовыми поденщиками»54. Единоверцы же, напротив, побуждали молодых христиан посвятить себя одному из этих ремесел55.

Гуманитарная значимость медицины делала эту профессию привлекательной для христиан, вдохновлявшихся, очевидно, примером самого Иисуса Христа. Некий Александр работал врачом в Лионе и снискал благодаря этому занятию популярность56. Дионисий совмещал в Риме труд врача и священнослужителя57. Медицина вовсе не была препятствием, напротив, она служила Церкви. Во Фригии некий христианин одновременно был членом государственного совета и врачом58.

И профессия юриста или судьи, похоже, не вызывала неприятия со стороны христиан. У Минуция Феликса и Тертуллиана не было оснований подвергать сомнению право на существование своей собственной профессии. Аристид просто рекомендовал судьям «вершить правый суд». Флавий, один из тех, кто принял в 259 году в провинции Африка смерть мученика, был ритором59, или, выражаясь современным языком, учителем словесности.

Занятие торговлей на первый взгляд не вызывало чувства настороженности. Таким способом добывали свой хлеб насущный большое количество христиан. Ириней, епископ Лиона, преимущественно торгового города, в котором множество его единоверцев с успехом занимались торговлей, как это происходит и в наши дни, а супруги торговцев облачались в драгоценный пурпур, безоговорочно признавал «законность благ, приобретенных трудом других людей или до обращения в христианство. И даже теперь, став верующими, — продолжал он, — мы продолжаем приобретать. Кто же продает, не желая получить прибыль от покупателя? И кто же покупает без намерения что-либо получить от продавца? И какой промышленник занимается своим промыслом не для того, чтобы иметь от этого свою выгоду?»60 Здравый смысл уроженца Леванта, ставшего гражданином Лиона!

И сам Тертуллиан, не отличающийся умеренностью в своем полемическом задоре, признает приемлемость торгового промысла при условии, что торгующий не подвержен алчности61. Стремясь сократить свою прибыль до необходимого в повседневной жизни минимума, христиане навлекали на себя упреки в неэффективности своей деятельности, не позволявшей им процветать в должной мере62. Вполне вероятно, что злобное отношение язычников к христианам объяснялось тем, что последние исправно платили свои налоги63, а это само по себе всегда казалось подозрительным жителям стран Средиземноморья64.

«Пастырь» Гермы65 упрекает процветающих торговцев, которые, забывая о Боге, до того упиваются своими богатствами, что приводят в изумление даже язычников. Являясь живым воплощением того, что осуждается Евангелием, они упускают из виду, что пришли странниками на эту землю. Говоря о разбогатевших и погрязших в мирских заботах христианах, «Пастырь» напоминает о несовместимости Церкви с грешным миром. Это предостережение чувствуется и в эсхатологических ожиданиях, и в напоминании христианам всех времен, что они лишь странники в этом мире.

В период, когда христиане уже получили права гражданства, Климент Александрийский, не склонный мазать всех одной краской, все же проповедовал в этом богатом торговом городе, что торговцы культивируют в людях искусственные потребности. Стяжание богатств порождает привычку к роскоши66.

Финансовые операции, такие, как банковская деятельность или ростовщичество, могли очень быстро поколебать в человеке веру, тем более что служили перманентным искушением для клириков и мирян. Каждый владевший деньгами был снедаем соблазном обогащения. Не устоял перед этим и диакон, о котором говорится в «Пастыре» Гермы67

Как можно было найти честного казначея? Каликст, будущий папа римский, пребывая в рабском состоянии, находился в услужении у римского банкира по имени Ипполит. Последний с ним плохо обращался, так что Каликст бежал, прихватив с собой банковскую кассу, в которой хранились сбережения «вдов и братьев». Кредиторы обратились к Карпофору, хозяину Каликста, чтобы тот вмешался. Виновного схватили и приговорили к каторжным работам на Сардинии, дабы наставить его на путь истинный68. Благодаря благосклонности Марции, фаворитки Коммода, он обрел свободу и стал диаконом в Зефирине, а в конце концов — епископом Рима.

Призыв «банкиры, будьте честны», впервые сформулированный Климентом Александрийским69, обычно приписывается апостолу Павлу и даже самому Иисусу Христу. Позднее он был включен в «Апостольские постановления» (Constitutions apostolici)70, но так и не был услышан. Христиане, которым вдовы и престарелые доверяли свои сбережения, даже сами священники, епископы и диаконы, державшие общую кассу, без зазрения совести злоупотребляли доверием братьев71. Погоня за наживой любым способом, включая денежные ставки на скачках и ростовщичество, которыми занимались даже епископы, особенно в Африке, привела к трагическому финалу: в период гонений на христиан широко распространились клятвопреступления72.

Перед христианами II века не сразу встал вопрос о возможности сочетания своих религиозных убеждений с занятием различных государственных должностей. Зачастую императорские или муниципальные чиновники и даже солдаты, обратившись в христианство, продолжали, следуя совету апостола Павла, выполнять свои прежние обязанности, дававшие им средства к жизни. Гиацинт, камерарий Траяна, принял смерть мученика73. Лишь спустя столетие отношение Церкви к этому станет более настороженным. «Апостольская традиция» (Traditio apostolica)74 запрещала христианам занимать муниципальные должности.

Военная служба75 рассматривалась как добровольное дело. Вспомогательные войска рекрутировались из представителей низших слоев общества. Так было, естественно, и в провинциях Римской империи, в частности в Азии и Африке, где распространилось христианство. Военная служба требовала лояльного отношения к Империи и предполагала риск кровопролития и участие в курении фимиама императору.

Начиная с апостола Павла и кончая Юстином и Иринеем, лояльное отношение к Империи не ставилось под сомнение. Христиане, гордые своей принадлежностью к Римскому государству, пользовавшиеся благодаря ему благами мира и процветания, с восхищением относились к армии, вносившей в это наибольший вклад. Среди военной символики они чувствовали себя как рыба в воде. Из посланий апостола Павла доносятся звон и лязг римского оружия и доспехов76. Климент от имени христианской общины Рима с гордостью приводит армию в пример верующим Коринфа: «Посмотрите на солдат, служащих под началом наших командиров: какая дисциплина, какое послушание, какая готовность повиноваться приказам! Все они — не префекты, не трибуны, не центурионы и не начальники над пятьюдесятью, но каждый из них на своем месте исполняет приказы императора и начальников»77. Не напоминает ли Церковь Империю, душой и головой которой является император?78 Картина, нарисованная Климентом, и отдаленно не похожа на «лагерные стоянки дьявола», но представляет Христа как императора, облаченного в золотую хламиду византийского правителя79.

Философ Юстин, сын колона и, возможно, римского ветерана, сохранил «военную косточку». Он рисует благородный образ солдат Империи, хранящих верность ей и жертвующих ради нее своей жизнью80. Христиане, избегавшие военной службы по религиозно-этическим соображениям, появятся лишь спустя столетие.

В эпоху Марка Аврелия уже многие христиане служили в римских легионах — особенно в XII, стоявшем в Мелитине (современная Турция), и III, расквартированном в Ламбезе, в Северной Африке. «Из нас состоят ваши гарнизоны»81, — с гордостью заявлял Тертуллиан. Несомненно, большей частью это были второстепенные, подначальные должности. Людям простого звания армия давала возможность выдвинуться: для них должность центуриона олицетворяла собой маршальский жезл, а ветеранская пенсия гарантировала прожиточный минимум.

Чудо, происшедшее в Мелитинском легионе во времена Марка Аврелия82 и увековеченное на колонне этого императора, установленной в Риме, подтверждает присутствие христиан в римской армии. Христианские авторы утверждают, что именно Бог христиан пришел на помощь всем без исключения воинам. Лишь Тертуллиан предпочел бы увидеть сокрушенными «лагерные стоянки дьявола», даже если при этом погибли бы и свои — странная для сына центуриона реакция, заслуживающая внимания психоаналитика. Неужели он в такой мере был уязвлен своим происхождением от профессионального военного?

Солдаты, ставшие христианами, ничуть не сомневались в необходимости служить Империи83. В III веке Тертуллиан, Лактанций и, с некоторыми оговорками, Ориген задавались вопросом: может ли христианин выбрать себе профессию, связанную с необходимостью носить оружие? Праздный вопрос, если принять во внимание, сколь велика была доля солдат среди мучеников III века84. Эта дискуссия носила в известной мере сугубо академический характер, поскольку солдаты-христиане жили на периферии общин. Они редко появлялись в униформе на собраниях и богослужениях. Позднее, в эпоху Константина Великого, мартирологи подвергнутся чистке: из них будут вычеркнуты имена отказавшихся от военной службы по религиозно-этическим соображениям85.

Тем не менее Церковь II века не советовала, а то и прямо запрещала верующим выбирать военную профессию. Именно этот упрек адресовал патриот Цельс христианам: они подрывают основы Империи. «Что было бы, если бы все поступали также? Император был бы брошен на произвол судьбы, а Империя стала бы добычей варваров»86. По мнению же Оригена, император больше нуждается в христианах, чем в солдатах87.

Военная служба представляла собой лишь частный случай более обширной проблемы. Так ли уж сильно положение солдата отличалось от положения Церкви, жившей в мире язычников? Как можно было избежать контактов и компромиссов? Обречен ли христианин «жить отшельником или гимнософистом»?88 Интересно отметить, что именно Тертуллиан возражал против подобного умозаключения. Рано или поздно христиане, жившие среди язычников, спрашивали себя, как примирить мир с Градом Божиим. Скоро увидим, как они отвечали на этот вопрос.

Во II веке философам и софистам льстили города и государи. Философия в лице Марка Аврелия правила Империей. Устав от религии, лишенной поэзии и души, римляне обратились к учителям философии89. Философия становилась духовной школой, а философ — руководителем в вопросах совести и властителем умов. Многие из них, как писал по собственному опыту Климент Александрийский90, приходили к христианству. Внезапный приход интеллигенции в Церковь, плохо к этому подготовленную, обогащал ее, но вместе с тем и создавал взрывоопасную ситуацию. Сколько философов, наряду с Юстином, обратилось в то время в христианство, но не усвоило его сути, подвергая опасности правоверие!

Философы, ставшие, подобно Юстину, христианами, но не постигшие несовместимости веры и разума, театрально выставляли напоказ свой плащ философа. Поиск истины привел их к Евангелию91 и Платону как учителю Логоса92. Церковь облагородила всю корпорацию философов, а возможно, и подарила ей избранную молодую поросль в качестве свидетельства о новой, евангельской мудрости. Татиан кажется агрессивным, а Тертуллиан, по своему обыкновению, парадоксальным93. Возросшая активность гностиков и стремительное размножение сект вынуждали Церковь вступать в трудный диалог о вере и мысли. Профессиональные философы начали в юной Церкви дело, рассчитанное на многие годы: по образному высказыванию Паскаля, «подготовить Платона для Христа». Встреча платонической души с душой христианской явилась знаменательным событием.

Обращение в христианство философов и юристов поставило перед Церковью проблему культуры и изучения религии и философии, языка и коммуникации. Не была ли языческая литература поражена идолопоклонством в той же мере, как и само государство? Но как можно было пренебречь наиболее благородной частью наследия человечества? «Как можно отбросить, — писал сам Тертуллиан в своем трактате «Об идолопоклонстве», — светские знания, без коих не существуют религиозные учения? И как не обучать знанию, накопленному человечеством, как не учить мыслить и действовать, если воспитание и обучение есть ключ жизни?»94

В поставленном вопросе впервые сближались религия и культура. Тертуллиан не отвергал знаний при условии, что не впитается в христианство яд языческих авторов95. С III века наметилось сдержанное отношение к школьным учителям и грамматикам, преподававшим светскую литературу. «Апостольская традиция» наметила следующую линию поведения: «Школьным учителям лучше всего оставить свое занятие. Тому же, у кого нет другой профессии, можно позволить заниматься преподаванием»96. И действительно, сохранилось мало надгробных надписей грамматиков или учителей-христиан97.

Зато Церковь запрещала все профессии, связанные с магией и астрологией98, а также с цирковыми представлениями, особенно выступления в качестве жокея или гладиатора, и даже простое участие в организации игр. Не лучше было отношение и к театральным профессиям: комедианты, исполнители пантомимы, танцоры и танцовщики набирались из числа представителей полусвета или близких к ним социальных слоев99.

Простая мораль исключала возможность занятия проституцией, «древнейшей из профессий», поэтому кажется удивительным, что «Апостольская традиция»100 специально констатирует этот запрет, как будто это не являлось чем-то само собой разумеющимся. Предел терпимости тогда был не тот, что в наше время.

Для христиан с самого начала были запретными все занятия, хоть сколько-нибудь связанные с языческим культом, в частности со строительством и украшением языческих храмов, участием в проведении обрядов, с обеспечением служителей культа101. Тот факт, что установленные требования не слишком строго соблюдались (следовали правилу: «Живи хорошо»), доказывается репликой Тертуллиана: «Ты сам поклоняешься идолам, раз позволяешь, чтобы им поклонялись!»102 Негодование карфагенского проповедника достигает своего апогея, когда он узнает, что некий изготовитель идолов занимает высокую церковную должность103.

Принятые Церковью исключительные меры привели к тому, что многие обращенные в христианство потеряли работу, так что общине пришлось подыскивать им другое занятие или же оказывать материальную помощь. Вне языческого культа искусство почти полностью лишалось своего предмета104, поэтому многие артисты и художники остались без заработка. Как было жить христианам в городе, населенном языческими богами? Столкновение становилось неизбежным.

Положение женщины

Как Церковь относилась к женщине: доброжелательно или враждебно? Можно было бы привести достаточно доводов в пользу и того и другого ответов, поскольку в действительности отношение было весьма сложным. Не следует также забывать, что об эпохе античности мы знаем лишь то, что о ней рассказали мужчины — женщины же безмолвствовали. При этом некоторые из них играли активную роль в христианских общинах. Как на Востоке, так и в Риме, как в Большой Церкви, так и в отколовшихся от нее сектах женщины, и зачастую богатые, вносили такой вклад в распространение христианства, что напрашивается вопрос, не заняла ли женщина с момента появления Церкви доминирующего положения в ней, как это отчетливо проявилось в буржуазном обществе XIX века?

Известно, что в эпоху Римской империи женщины задавали тон в религиозных верованиях и обрядах105, но почему христианство было столь привлекательно для них? Ведь посещение храмов, и прежде всего храма Изиды, могло удовлетворить все их духовные запросы106. Правда, женщины чаще всего искали — и находили — в храмах мужчин, а не божество…

Одним из новшеств, принесенных Евангелием, была проповедь равенства мужчины и женщины, проповедь величия девства, святости и нерасторжимости брака. Евангелие сочетало религиозную практику и чистоту нравов. Положения новой религии противостояли усвоенным ранее идеям, предавали проклятию языческую мораль.

В эпоху Римской империи девушка выходила замуж в возрасте, когда она еще играла в куклы. О заключении брака договаривались третьи лица или специальные агенты107. Брак, заключенный без взаимного влечения, продолжался без любви. Супружеская верность зачастую подвергалась поруганию: зрелища, термы и празднества предоставляли случай для мимолетных связей, вскоре сменявшихся другими столь же недолгими романами108.

Для женщин, разочарованных жизнью или наделенных возвышенными духовными запросами, Евангелие несло с собой чистый воздух, дарило идеал. Патрицианки и плебейки, рабыни и богатые матроны, юные девушки и раскаявшиеся блудницы как на Востоке, так и в Риме или в Лионе пополняли ряды христианских общин109. Наиболее состоятельные из них оказывали поддержку общинам из своих богатств. Как в Большой Церкви, так и в гностическом, а особенно монтанистском расколе женщина вызывала к себе настороженное и даже враждебное отношение со стороны мужчин-женоненавистников и клириков. Для многих из Отцов Церкви, начиная с Тертуллиана110, который, сверх того, был еще и женат, искушение прежде всего было связано с женщиной, а женщина служила синонимом искушения.

В Иераполе, в Малой Азии, две дочери некоего Филиппа (не путать с апостолом Филиппом) были окружены почитанием111. Епископ Папий с изумлением внимал им. Другая пророчица, Аммия из Филадельфии, в конце II века пользовалась большим влиянием. Апокрифические деяния различных апостолов отдают должное женщинам в период апостолата Иоанна, Павла112 и Фомы. Достойная реабилитация Евы, обвиненной во всех бедах.

Обращение в христианство Флавии Домициллы, сестры императора Домициана, если только этот факт достоверен, доказывает, что к концу I века христианская вера проникла и в императорский дворец. Супруг Домициллы был казнен, а сама она подверглась изгнанию на остров113. Вполне возможно, что Марция, фаворитка императора Коммода, гарем которого насчитывал до трех сотен женщин и такое же количество мальчиков114, была христианкой. Во всяком случае, она симпатизировала христианам, добиваясь освобождения тех из них, кто был осужден на каторжные работы в рудниках Сардинии115. Ж. Б. де Росси116 обнаружил среди христианских эпитафий имена представителей знатных римских родов, в том числе и родственников императоров из династии Антонинов.

Обращение женщин в христианство совершило глубокий переворот в античном обществе. Некоторые, как, например, Плутарх, боролись за культурное равенство полов. Стоики ратовали за одинаковое образование для мужчин и женщин. Однако эти благие пожелания так и не были реализованы обществом. Христианство несло с собой нечто большее, чем образование: оно возвратило женщине, настойчиво проповедуя ее равенство с мужчиной, достоинство, поруганное язычеством117.

Добровольное безбрачие во имя Царства Божия утверждало свободу и автономию женщины, верховенство христианских упований над плотскими желаниями — и это в эпоху, когда проституция получала религиозное освящение. Для язычников оказывалось все это выше разумения. Даже Гален с трудом понимал «этот сорт стыдливости, заставлявший христиан питать отвращение к супружеству». Восстановлением достоинства супружеской жизни позиция Церкви не ограничивалась. «Христиане вступают в брак, как и все люди, — утверждается в «Послании Диогнету». — Они имеют детей, но они никогда не отказываются от своих новорожденных»118. Требование нерасторжимости брака и соблюдения верности, особенно со стороны супруга, в то время воспринималось многими как нечто совершенно неприемлемое. Минуций Феликс мог без особого труда заставить замолчать клеветников: «Вы ложно обвиняете нас в инцесте, тогда как сами на деле совершаете его!»119

И действительно, на гармонию супружеских отношений, равенство супругов в то время обращали меньше внимания, чем на оправдание подчиненного положения женщины и ее роли воспитательницы детей. Реабилитация женщины, ее места в обществе совершалась медленно, постепенно.

Защищая достоинство женщины, христианство вместе с тем требовало уважения к самой человеческой жизни — в частности, осуждая аборты, которые были в то время обычным делом во всех классах общества от Египта до Рима. Император Домициан заставил свою племянницу сделать аборт, вследствие чего она умерла, и это послужило причиной громкого скандала120. Не меньшим злом было избавление от уже родившихся младенцев. Мы располагаем письмом одного египетского наемного работника, находившегося на заработках в Александрии, к своей беременной жене. Он велит ей избавиться от младенца, если родится девочка121.

Не следует идеализировать христианскую античность любой ценой, и прежде всего ценой правды. Евангелие не изменило чудесным образом людей и не устранило все недостатки. «Пастырь» советует научиться прощать и, в случае необходимости, жить вместе с покаявшимся. Лучше простить, чем допустить, чтобы супруг возвратился к идолопоклонству. Этот реализм контрастирует с экзальтированным духом некоторых сект, запрещавших женщине становиться матерью. Фома в «Деяниях», носящих его имя, убеждает дочь царя Гундафара в день ее бракосочетания, чтобы она соблюдала абсолютное воздержание, говоря: «Я пришел упразднить обязанности женщины»122.

Гностики объявляли супружество проституцией. Многие же еретики, как, например, Симон, Апеллес и Марк, впадали в другую крайность: пользуясь легковерием женщин, они развращали их не только духовно, но и телесно, что, как известно, порицает и простая мораль123.

Положение замужней женщины, когда она переходила в христианство одна, без своего мужа, становилось особенно затруднительным. Эта ситуация в первые века христианства встречалась во всех слоях общества. «Дидаскалии»124 не советуют драматизировать ее, и вплоть до времен Моники и Августина женщина, ставшая христианкой, должна была демонстрировать мужу истинное лицо христианства; ее душевные качества в конце концов могли привести к Евангелию и супруга. Но как бы то ни было, язычники снова и снова обвиняли христиан: «Они вносят разлад в семьи»125.

Примеры подобного рода коллизий многочисленны. Юстин126 рассказывает историю некой римлянки из хорошего общества, которая, обратившись в христианство, тщетно пыталась отвлечь своего мужа от распутной жизни. Дело закончилось разводом. Раздосадованный муж донес на нее как на христианку — супружеское злопамятство, сопровождавшее семейные драмы во все времена. Тертуллиан127 рассказывает о Клавдии, правителе Каппадокии, который, желая отомстить за обращение в христианство своей жены, начал преследовать христиан.

Опыт объясняет недомолвки Церкви, когда дело касалось смешанных браков между язычником и христианкой. Тертуллиан128 описывает, с каким риском сталкивалась замужняя женщина-христианка в тех случаях, когда ее супругом был язычник: «Ей будет невозможно исполнять свой долг перед Господом, имея у себя под боком поклонника дьявола, по наущению своего хозяина мешающего ей соблюдать благочестие. Когда ей надо идти на молитвенное собрание, муж зовет ее в термы. В тот день, когда она захочет поститься, ее муж устраивает праздник. Если ей надо выйти, дома вдруг находится как никогда много дел». Такова картина, нарисованная женатым человеком!

Обращение в христианство юной девушки могло омрачить ее будущее. Как найти супруга в сообществе, в котором численно преобладали женщины? Если к тому же девушка принадлежала к высшим слоям общества, то ее выбор еще более сужался, поскольку в христианской общине юноши, за которых можно было бы выйти замуж, в основном происходили из простого народа. Во времена Марка Аврелия патрицианка теряла свой титул «светлейшая», выйдя замуж за простолюдина. Именно поэтому молодые аристократки, не желавшие терять свой титул, не вступали в законный брак, предпочитая сожительство с вольноотпущенниками и даже рабами129.

Тертуллиан осуждал такой образ жизни, настоятельно требуя от юных христианок предпочесть благородство веры благородству крови, ибо гармония веры и любви с лихвой компенсирует социальные различия130. Позднее римский папа Каликст узаконит эту практику заключения неравных браков, позволив, вопреки римскому праву, представителям знати вступать в брак с простолюдинами, свободными по рождению и даже рабами. В связи с этим Ипполит возмущенно писал: «Незамужним женщинам, достигшим зрелых лет и воспылавшим любовью к человеку, не достойному их по своему социальному положению, но не желавшим при этом жертвовать своим собственным положением в обществе, он позволил как нечто законное соединяться с человеком, рабом или свободным, коего они выберут себе в сожители, и считать его супругом, не вступая в законный брак»131.

Эти свободные союзы, часто встречавшиеся в ту эпоху, папа одобрял, но при условии, что они санкционированы Церковью и на них распространяются общие принципы верности и нерасторжимости132. Эти браки, заключавшиеся по принципу свободы совести, но тайно, поскольку действовавшее законодательство их не признавало, должны были оставаться бездетными (чтобы не признавать своими детей, рожденных от вольноотпущенника или раба), что вынуждало прибегать к практике абортов. Сам общественный институт конкубината, признававшийся по закону, настраивал на добровольное бесплодие.

Не в обиду будет сказано Ипполиту, сурово осуждавшему папу Каликста, следует отдать должное реализму пастыря, решившего освободить от угрызений совести христиан, попавших в безвыходное положение.

Сочинения христианских авторов рассматриваемой эпохи изобилуют рекомендациями, игравшими роль закваски, брошенной в стареющий мир. Тертуллиан посвятил целый трактат «покрову дев», чтобы обосновать необходимость его ношения девушками-христианками. «Дидаскалии»133 рекомендуют замужним женщинам покрывать голову платком, появляясь в общественных местах и собраниях, дабы спрятать свою красоту и тем самым не вызывать плотских желаний. Посещение смешанных бань, существование которых не запрещалось положениями «Дигест»134, но в которых появлялись и женщины сомнительного поведения, формально не рекомендовалось христианам обоего пола135.

Молодые вдовы, которым апостол Павел рекомендовал вступать в повторный брак, дабы не стать жертвой своей собственной праздности, поступали на иждивение христианской общины. Наиболее ревностные из них объединялись в сообщества136.

Нигде достоинство женщины и равенство ее с мужчиной не проявились отчетливее, чем в подвиге мученической смерти. Множество женщин, принявших смерть мучениц за веру, отличились своим особым героизмом. Не найти рассказа о казни христиан, в котором бы не фигурировали женщины или девушки137. Казалось, в отношении их язычники с удовольствием демонстрировали свои садистские наклонности, словно бы женщины олицетворяли собой победу христианства.

Несмотря на недостатки и неудачи, христианская община своим усердием в исповедании веры пыталась воплотить в реальности иное, новое общество, в котором бы социальные, этнические и половые барьеры пали под натиском страстного желания жить в подлинно христианском братстве, деля всё по-братски. В свете Евангелия богатые и бедные становились братьями и сестрами — не по категориям человеческого общества, но по своей причастности к общей жизни и общей благодарственной молитве.