1

Чем больше скорость, тем труднее переход к движению медленному, к жизни в более тесном пространстве.

Для нас, летящих в звездолете «Роот», такой переход называется просто: торможение Падает скорость, ускоряется время, появляется перегрузка, которую одинаково не любят и живой организм и мертвое вещество.

Как улитка в раковину, заползли мы в биотроны и вылезли из них уже в пределах Солнечной системы. По существу «во дворе»! Так и хочется «посильнее нажать на тормоза», но Шелест не разрешает превышать двукратное увеличение веса.

Мы ловим позывные Земли, а наш звездолет на «вечной волне» — специально резервированной для галактических экспедиций — подает свои.

Земля уже светит нам! Мы не можем еще различить материков, но видим ее, и приборы измеряют ее тепло… Работы прибавилось всем, как на самолете при подходе к аэропорту. Поглощенные счислением пути и расчетами, мы как бы переселились в мир цифр.

Земли не слышно, несмотря на несколько каналов связи, включенных одновременно Мы немного озадачены, но внешне сдержаны, даже Юль.

Только чуть неподвижнее стали лица, когда в эфире послышался наконец слабый голос:

— Я — Марс-один, Марс-один. Вас слышу на «вечной волне», вас слышу на «вечной волне». Даю настройку…

Шелест включает автомат подстройки и, немного выждав, отвечает:

— Говорит звездолет «Роот», говорит звездолет «Роот». Следуем по маршруту Гаяна — Земля. Командир Шелест. Перехожу на прием.

Пауза. Шелест передает текст вторично. Пауза. Высокий голос торопливо произносит:

— Повторите фамилию командира.

— Командир-Шелест. Командир-Шелест. Пауза. Мы понимаем ее скрытое «красноречие»: к такому нельзя отнестись спокойно — пусть у радиста и тех, кому сейчас он докладывает, «прогреются лампы».

— Я — Марс-один, я — Марс-один. Вызываю Шелеста…

— Шелест на приеме.

— Поздравляем с возвращением, дорогие! Как самочувствие экипажа?

— Благодарю за поздравление. Самочувствие отличное. Кто вы?

— Говорит «Марс-один» — первая советская база на Марсе.

Мы обнимаемся, хлопаем друг друга, говорим чепуху, и лишь Евгений Николаевич, стараясь перекричать нас, пытается сказать что-то важное. Шелест кое-как успокаивает нас и кивает на Глебова:

— И Земля не стояла на месте, друзья мои! Уже и на Марсе наш флаг! Послушаем же Звездолюба… Ну тише, вы!

— У меня возникла счастливая мысль… — говорит Глебов. — Мы улетали, когда люди бывали только на Луне. Верно?

— Так. Дальше…

— А сейчас на Марсе лишь первая, понимаете, первая база! А? Значит, времени прошло немного! А? И космические струйные течения есть не только в расчетах, но и в действительности… А?

— Марс-один, Марс-один! — громко запрашивает Шелест. — Я — «Роот», я — «Роот»… Который сейчас год?..

Ответ потонул в шуме веселья. Мы увидим своих современников! Ведь вся наша экспедиция — полет в, оба конца и пребывание на Гаяне заняла почти день в день девять лет.

Улетать на два с половиною века и управиться за девять лет — о таком счастье мы не мечтали! Конечно, в последнее время, особенно после встречи с изумруднокожими, мы стали умом привыкать к такой возможности, но в сердце не угасал уголек сомнения.

В нашем звездолете творилось такое, что можно представить себе, лишь просмотрев корабельный фильм и прослушав звуковые записи. Недавно, пересматривая эти кадры, я обратил внимание, что возбуждение наше длилось не так уж и долго — через три минуты Шелест принялся за деловой разговор. Всего три минуты оказалось достаточно, чтобы смять в гармошку два с половиною предполагавшихся столетия, а заодно смахнуть в пережитое, как крошки со стола, и те девять лет, что мы фактически не были дома.

Скор человек, ох и скор!

Нам приказали взять на борт — возле орбиты Марса — космонавта-лоцмана, который поможет нам произвести заход и посадку.

Пока газеты, журналы и радиостанции воскрешали в памяти жителей Земли картины нашего отлета, сообщали и комментировали наше появление в космосе, Шелест и Глебов принимали навигационные данные и приступили к маневрированию для приема лоцмана.

Я помогал им, а Хоутону, как журналисту, поручили репортаж о нашей экспедиции и космических струйных течениях.

— Только без «музея истории интерьера и мебели», — проворчал командир, вспомнив нашу гаянскую виллу на озере Лей.

Живы ли наши близкие? Увидим ли мы их? Девять лет — пустяк в галактическом полете — ощутимы в быстро меняющейся земной хлопотной жизни: «вода» на Земле течет быстрее, чем в космосе.

Наконец, нам сообщили: все живы, здоровы и встретят нас!

Мы переглянулись, вздохнули широко и вольготно, и работа пошла слаженно, как никогда.

 

2

Лоцман у нас на борту. До этого дважды Шелест спрашивал его имя, а ему отвечали загадочно: «Узнаете!»

Дверь компрессионного отсека отворилась, лоцман вошел в промежуточную кабину, и мы помогли ему снять скафандр.

На нас глянуло узкое смуглое лицо, с блестящими темно-серыми глазами. В курчавых черных волосах лоцмана серебрилась седина

— Мауки! — закричал Хоутон. — Мауки! — и кинулся к нему.

— Боб! Милый мой Боб…

— Вот уж этому я удивляюсь меньше всего… — как-то странно произнес Шелест и присел на край дивана.

Мауки поднял его своими могучими руками, и они обнялись. Досталось и моим костям, и Евгению Николаевичу, а потом Мауки смущенно остановился перед Юль.

— Здравствуй, ани, — певуче по-гаянски сказала она. — Меня зовут Юль. Я жена Глебова. Мы с тобой немного земляки

— Дорогая ани, — медленно подбирая слова, ответил Мауки, — я счастлив видеть тебя. Разреши обнять тебя, как сестру…

— Так ты стал космонавтом, Мауки?! — сказал я.

— Да. Я сейчас был на Марсе, и мне поручили, поскольку я рядом, сопровождать вас. — Он говорил по-русски почти без акцента. — Как обрадуются моя жена и сыновья…

— Твоя жена москвичка? — спросил Евгений Николаевич.

— Нет. Я привез ее из Отунуи.

— Поздравляю тебя, Мауки, от всего сердца! — сказал Шелест.

— Спасибо, Андрей Иванович. Извините: это я просил не говорить вам, кто будет лоцманом… Хотелось сделать сюрприз.

— И достиг своей цели!

— Не томите, Мауки, — прервал Евгений Николаевич, — расскажите, как там на Марсе? В самом деле обнаружены каналы? Есть жизнь?

— Так и не так, — засмеялся Мауки. — Жизнь есть, в основном — растительный мир и микроорганизмы. Людей там нет, и мы пока не нашли хоть каких-нибудь следов разумной жизни, исчезнувших цивилизаций.

— А каналы? — нетерпеливо допытывался Глебов.

— О, «каналы»! — с увлечением рассказал Мауки. — На Марсе необычные растения… Понимаете, там уйма сухих красноватых деревцев, напоминающих саксаулы… Они растут в песке, любят магнитные поля и вырабатывают электричество!

— Растения-генераторы?

— В том-то и дело. И семена их наэлектризованы. То, что на прежних марсианских картах представлялось нам как узлы, в которых пересекались и соединялись «каналы», оказалось крупными магнитными аномалиями. Наэлектризованные семена марсианских «саксаулов» — мелкие и легкие, как пыль, — попадая в зону магнитных силовых линий, приходят в движение и распределяются вдоль них, потом дают всходы и образуют огромные «лесополосы», воспринимаемые с Земли, как сеть каналов…

— А сезонные изменения?

— Они связаны с влиянием солнца. Конечно, все это в общих чертах, многое требует уточнения, проверки, но то, что я вам рассказал, — в общем верно!

— А что нового на Земле, Мауки? — спросил я.

— Самое главное — заключили договор о разоружении! Сейчас уже почти на всей Земле нет голодных, хотя остались… Бергоффы и Джексоны.

— Живы?! — спросил Хоутон.

— Не знаю, Боб. Да черт с ними! Не они, так другие… Зато на планете больше нет колоний!

— Где будем производить посадку, Мауки?

— Андрей Иванович, не угадаете.

— В Москве?

— Нет, нет, не пытайтесь… На Пито-Као!

— Пито-Као?!.

— Да. Сейчас там международный космодром, дорогие друзья. Можно было подобрать и другой остров, но остановились на нем, в честь прилета Гаянцев на звездолете «Тиунэла».

Юль улыбнулась, откинула голову и мечтательно закрыла глаза. Стать женой жителя другой планеты, с иными обычаями и взглядами, войти в круг его сопланетников — непросто. Воображение рисует и неприятные неожиданности.

Ее родина знала меньше горя.

Материки Гаяны расположены в среднем поясе планеты, с мягким климатом и щедрой природой, почти безвозмездно кормившей и одевавшей людей. Частная собственность ожесточала когда-то и Гаянцев. Но у них меньше было различных племен, а значит — и меньше возможностей зариться на чужое добро в крупном масштабе и затевать войны.

Не знали гаянцы и религий типа земного христианства, магометанства, буддизма и их разновидностей; не было «святых» знамен, прикрывающих право сильного бить и крошить слабого; не было попов и монахов, натравливающих приверженцев одной веры на сторонников другой. Судьба и в этом отношении пощадила их планету.

История Земли сложнее, и Юль тревожилась, впервые увидев в телескоп крошечную голубоватую звездочку.

Но теперь, слушая рассказ Мауки, Юль утверждалась в вере: раз будут счастливы земляне, будет хорошо и ее мужу, ей самой. У себя на родине она тоже с детства усвоила истину: счастье одного — в счастье всех!

Голос Мауки вывел ее из раздумья.

— Смотри, ани, — говорил Мауки, указывая рукой на телевизионный экран, — вот как сейчас выглядит Пито-Као, где приземлились когда-то твои и… мои предки!

… Большой современный городок под параболической прозрачной крышей вырос на высоком скалистом берегу, на том месте, где раньше ютились жалкие хижины «Лакки-тауна». В центре острова, на груди широкой равнины, высились взлетные эстакады звездолетов. С одной из них ушел на Марс очередной корабль, и мы мысленно пожелали ему удачи.

У подножия величественно спящего вулкана — аэродром для космопланов, а за горой, в другой равнине, расположилось серое посадочное поле для звездолетов, с огромными гнездами и отверстиями туннелей — приемниками газов и пылевых вихрей — и решетками — гасителями излучений.

Пито-Као тоже начал свою новую жизнь!

 

3

Мы приземлились на заре. Наше Солнце первым тепло и ласково обняло нас.

Двигатели произнесли свое последнее «уф-ф!» и замерли.

Мы дома!..

Десятки тысяч слов в русском языке. Но я знаю самое емкое и близкое — дом. В нем поселились тысячи других слов, и как бы я ни пытался живописать встречу с родными и близкими — мало удалось бы мне прибавить к тому чувству, какое вызывает слово «дом».

День мы провели в городке, где, кроме семей и друзей, нас ожидала дивизия журналистов и кинохроникеров. Коллеги Хоутона готовятся к дружественной атаке, намечаемой на завтра. Они оттачивают перья, смазывают пишущие машинки (если их смазывают!), заготавливают, как патроны и снаряды, образы и сравнения, производят рекогносцировку и распределяют обязанности.

Нам осталось выполнить последнюю заповедь гаянской инструкции космонавтов: через сорок часов после посадки на любой планете (не раньше!) полностью выключить автоматику звездолета, произведя необходимую проверку по «карте контрольного осмотра».

Сейчас наш «Роот», хоть и покинутый нами, был ежесекундно готов к вылету.

Правила есть правила, и из уважения к Гаянцам мы выполнили их.

Через сорок часов (Юль напомнила нам, что уже пора) мы вновь вошли в звездолет. Юль читала «карту контрольного осмотра», а Шелест и Евгений Николаевич проверяли и выключали многочисленные агрегаты.

— «Проверить по Телепатону отсутствие позывных и выключить», — прочитала Юль.

— Это зачем? — спросил Мауки, сопровождавший нас.

— У Гаянцев телепатическая связь имеет такое же значение, как и радио, — объяснил Евгений Николаевич. — Она удобна тем, что меньше зависит от расстояния и помех и расходует мало энергии. Если кто-то терпит бедствие — он включает на телепатическую передачу свои позывные. Но здесь, на Земле, она еще не в ходу, и этот пункт имеет символическое значение — можно им пренебречь.

Юль не возражала, но Андрей Иванович Шелест недовольно глянул на Глебова.

— Правила хороши в комплексе, а не по личному усмотрению, — строго сказал он. — Прошу быть точным!

Евгений Николаевич смутился и послушно включил корабельный Телепатон.

— Секундомер! — потребовал командир. — Насколько мне помнится, там сказано: «в течение двухсот секунд»…

— Верно, командир, — сказала Юль, — я пропустила это.

— Зря, ани. Давай уж до конца…

Что-то сковало мое тело, сделало его холодным и напряженным. Краем глаза я заметил, что друзья мои побледнели. В кабине управления тихо, но в мозгу каждого из нас пульсируют слова:

— Тот уэй им Тиунэла ви… Тот уэй им Тиунэла ви… — И так, с правильными промежутками.

По-русски эта фраза означает: «Я, Тот, командир „Тиунэлы“, нахожусь в опасности»!

Шелест посмотрел на Юль.

… До позднего вечера мы пытались связаться если не с Тотом (он-то вряд ли жив), то с автоматическим Телепатоном, подававшим сигналы.

Обсуждали, спорили, строили предположения, снова и снова включали Телепатон, но ответа не получили. Засечь место передатчика не представлялось возможным: телепатическая связь не пригодна пока к пеленгации.

И мы сообща разработали план поисков. Если Тот каким-то образом улетел с Пито-Као, естественно предположить, что он приземлится на ближайший материк. Им была Южная Америка. Но с каким курсом мог лететь Тот?

Вероятнее всего, через Перу и Бразилию. Ближайшая — Перу. Кордильеры — Восточные и Западные — с высотами под 5–6 тысяч метров, горными потоками, лесистыми склонами и скалистыми ущельями. Может быть, там?

А «Фея Амазонки»? Ее нашли не так уж далеко от Манауса, вверх по течению Пуруса, притока Великой реки… Не сам ли Тот погиб там? Не его ли останки обнаружили Бергофф и Кордоне?