Временами Биллу Уилсону казалось, что ему пора на пенсию. Такие грустные мысли посещали его, когда жена упрекала его за то, что он разговаривает с их двумя детьми-подростками «как на допросе» или когда (как прошлой ночью) он отправил полицейскую машину без опознавательных знаков сопровождать дочку, Лайзу, домой из клуба. Смешно, на самом деле. После недавнего убийства ему следовало посылать машину за Робби, их сыном. Оба они подняли бы шум, если бы заметили. Нелегко иметь отца-полицейского. Когда Лайза жаловалась, что он уж слишком о ней печется, он только и мог сказать: «Я мужчина. И я знаю, что у мужчин на уме».

По долгу службы ему приходилось влезать в головы разнообразных мерзавцев. Билл подозревал, что если бы его домашние догадались, чем подчас бывает занята его голова, они бы давно собрали вещички и переехали от него.

Говоря Роне Маклеод, что убитый был обыкновенным мальчиком по вызову, хотя и не самым дешевым, он ошибался. Здесь, в Глазго, в соответствующих кругах его не знали, но и на залетную птицу он не был похож. Если он и состоял в деле, то, видимо, совсем недавно. Только и успел, что умереть.

Билл рассматривал фотографию, лежавшую перед ним на столе. Как правило, в будках моментальной фотографии снимались смеха ради. Два-три оскалившихся лица, красные от вспышки глаза.

Эта фотография была совсем другого рода.

Мальчик старательно позировал перед камерой. На нем была застегнутая на все пуговицы рубашка с маленьким воротником и нарядный синий пиджак.

Пригладить густые волнистые волосы для съемки так и не удалось, и челка упорно падала на лоб, отчего он выглядел по-особому ранимым. И ошибиться было невозможно. Овал лица, тонкий нос, глаза. Несомненное сходство с Роной.

Билл откинулся на спинку старого кожаного кресла, которое он не позволил выкинуть, когда в его офисе меняли мебель. И пусть начальство считает, что кресло уродует обстановку, в нем ему хорошо думалось.

Он был уверен, что мальчик не занимался проституцией. Он не показался ему профессионалом ни в той вонючей квартире с веревкой на шее, ни на этой фотографии. Зачем ему нужна была эта фотография? Билл подумал о своем собственном сыне. Шестнадцать лет, а куда менее серьезный на вид. Для чего Робби могла бы понадобиться такая официальная фотография? Может, для удостоверения личности?

Он выпрямился и нажал кнопку у себя на столе. После нескольких настойчивых звонков дверь открылась, и в щель просунулась голова констебля Дженис Кларк.

– Проверьте университеты и колледжи, Дженис. Узнайте, не бросил ли кто из студентов посещать занятия.

– Думаете, он был студентом, который так подрабатывал?

Они уже предостерегли одну университетскую газету от публикации объявлений о найме в местную сауну «студенток, желающих заработать». Главный редактор тогда изъял объявление из готовящегося к печати номера, но с большой неохотой. Для него это был законный способ заработать себе на образование.

– Повидайтесь с редактором той газеты. Узнайте, не приносили ли им объявлений о работе для молодых людей.

Дженис брезгливо подняла брови.

– И соедините меня с доктором Маклеод. Может быть, она нашла что-нибудь в подтверждение этой версии.

Но доктора Маклеод не было на месте.

– Крисси говорит, она ушла два часа назад и до сих пор не вернулась. У нее свидание с каким-то загадочным незнакомцем, говорящим сексуальным голосом.

– Констебль…

– Это слова Крисси, сэр, не мои. Они сами перезвонят, когда будут какие-нибудь новости.

В любой день и час галерея и музей Кельвингроув были полны посетителей. В это утро туда пришла группа студентов из художественного училища Глазго. Студенты, примостив на коленях этюдники, расположились на ступенях южной лестницы. До чего же хорош главный зал, думала Рона, каждый уровень – сам по себе произведение искусства. С балкона второго этажа вниз глядели статуи, чей гладкий белый мрамор она так любила трогать в детстве. Лучи весеннего солнца, проходя сквозь цветное оконное стекло, рассыпались по темному полированному дереву дрожащими радугами.

Вереница младших школьников потянулась в зал с динозаврами. Рона последовала за ними, наблюдая, с каким изумлением они глазеют на гигантские скелеты. Один светловолосый малыш стоял немного поодаль и щурился в микроскоп, разглядывая окаменевшие останки ископаемого москита, который был навеки замурован в капле древесной смолы, превратившейся в янтарь. Настоящий Парк Юрского периода в Глазго, пришло в голову Роне. Но что тут плохого, если это заставляет ребенка думать и пробуждает любознательность?

Отец часто приводил ее сюда, и они вместе бродили по бесчисленным залам, и она без конца задавала вопросы. Отец отвечал на все. Большую часть ответов он выдумывал, как она понимала сейчас, но это не имело значения, потому что его увлеченность и любознательность были неподдельными, и он передал эти свойства ей.

Рона знала, что Эдвард не опоздает, и специально сама пришла пораньше, чтобы собраться с мыслями. Когда они были вместе, ее не покидало ощущение, что он ею манипулирует, заставляет ее делать то, что хочется ему. Даже теперь, столько лет спустя, он, возможно, все еще способен вызывать у нее чувство собственной неполноценности. В суде все было по-другому. Там они обсуждали факты. Она могла объективно их взвесить и принять рациональное решение. В суде Эдварду не удавалось играть у нее на нервах.

Когда она выходила, любознательный малыш сидел на корточках под скелетом динозавра и чирикал карандашом у себя в альбоме. Она отправилась в буфет. Ей хотелось встретить Эдварда там.

Въезжая на стоянку, Эдвард Стюарт подрезал помятую красную малолитражку и сразу же пожалел об этом, заметив краем глаза, что за рулем сидит красивая молодая женщина. Он притормозил и в знак извинения дружески взмахнул рукой, показывая, что просто задумался (а это соответствовало действительности), и был вознагражден ослепительной улыбкой.

На стоянке было всего несколько машин, но это вовсе не означало, что в галерее мало посетителей. Оставалось только надеяться, что им с Роной не придется разговаривать среди шумной толпы школьников. Наверное, это не идеальное место для того разговора, который он планировал.

Он остановился и, прежде чем выключить зажигание, минуту наслаждался легким урчанием мощного двигателя, потом глянул в зеркало. Какой все-таки у него замечательный загар – результат их с Фионой двухнедельного отпуска на Паксосе. Он пригладил ладонью волосы, поправил узел нового итальянского галстука, который купил себе в награду за дело Джулиано, и примерил уверенную улыбку. Думай о хорошем, сказал он себе. Это приносит успех.

Он вышел, нажал на кнопку сигнализации, услышал мелодичный сигнал. Он уже решил, что скажет Роне самое необходимое, не более, полагаясь на ее нелюбовь к публичности и честность. Он знал по опыту, что на это можно положиться.

Музей подтвердил его худшие опасения. Главный зал кишел детишками, пришедшими изучать экспонаты. Он взглянул на часы. Десять двадцать пять. Должно пройти еще тридцать пять минут, прежде чем эта толпа свалит в буфет за чипсами и кока-колой.

Увидев Рону, Эдвард испытал краткое замешательство. Надо было ему прийти раньше, первому. Чтобы показать, как он ждет ее, улыбнуться, подняться навстречу. Рона обычно опаздывала. Он был уверен, что и сегодня она опоздает.

В этот момент она оглянулась и тоже увидела его. При звуке ее голоса, окликающего его, его желудок болезненно сжался. Нацепив широкую улыбку, он пошел вперед. Как всегда, подходя к ней, он представлял себе, как он должен выглядеть со стороны, и одновременно подстраивался под этот образ. Его губы слегка коснулись ее щеки.

– Как я рад тебя видеть, – сказал он.

Она не купилась на эту ложь, и он тотчас пожалел, что не выбрал другой фразы для начала разговора. Пытаясь исправить ситуацию, он спросил:

– Будешь что-нибудь?

Она покачала головой.

Эдвард направился к стойке, чувствуя с досадой, как тает его уверенность в себе, основанная на красивом загаре и шелковом галстуке.

Рона, с непроницаемым выражением лица, ждала. Это выражение всегда появлялось у нее, когда она знала, что он станет просить о чем-нибудь. Это выражение он всегда пытался изменить, всеми правдами и неправдами. Сегодняшний день не стал исключением.

Когда позвонил секретарь избирательной компании с предложением баллотироваться, ему захотелось закричать во всю глотку: «А как же, киса!» Так сделали бы его дети. А он просто ответил «да», пошел в гостиную, налил два больших виски и один протянул Фионе. Она без слов взяла стакан и подняла его высоко в воздух. Этот успех не в меньшей степени принадлежал и ей. Она этого хотела. Джонатан и Мораг были наверху, но они не позвали их, чтобы поделиться новостью. Подростки не ценят, не в состоянии оценить важности подобных событий.

В тот вечер они сидели вдвоем, купаясь во взаимных поздравлениях, доливая в стаканы виски и строя планы. Место, которое ему прочили, открывало большие перспективы. Это не вызывало сомнений. В Шотландии мало было мест, за которые стоило бы держаться, но это было как раз одно из них. Если все пройдет гладко, будущее Эдварда обеспечено. Правда, он не сможет много времени посвящать адвокатской практике, но это он предусмотрел. Он был уже членом правлений нескольких компаний, и благодаря его репутации знатока европейского законодательства к нему часто обращались за консультациями. Место в парламенте сделает еще более удобной ту жизнь, которую Эдвард Стюарт для себя создал.

Роне надоело ждать:

– Ну?

– Рад тебя видеть, – начал Эдвард.

– Оставь эти любезности, Эдвард. Мы не в парламенте. Ты и я оба знаем, что без крайней необходимости ты бы сюда меня не пригласил, – натянуто проговорила она.

Его лицо на мгновение окаменело, но тут же смягчилось и приняло более приветливое выражение. Какую бы речь он ни заготовил, сейчас она подвергалась серьезной переработке.

– Итак?

– Ладно, ладно, я понял.

Она ждала.

– Я попросил тебя о встрече, потому что, – он выдержал паузу, подпуская в голос доверительности, – мне нужна твоя помощь.

Помолчав, она скептически переспросила:

– Тебе нужна моя помощь?

Она заставляла его нервничать, и нужно было признать, делала это не без удовольствия. У Эдварда был такой вид, будто он сейчас развернется и уйдет, но он быстро совладал с собой.

– Почему бы нам и в самом деле не общаться? Мы ведь были когда-то близки.

– Этого давно нет.

– Но не по моей вине, – обиженно заметил он. – Если ты помнишь, ты сама меня бросила.

– После того, как однажды пришла домой во время ланча и увидела, что ты трахаешь свою, кажется, секретаршу.

– Ну, если я вынужден был искать связей на стороне… – с укоризной начал он.

– Не смей меня в этом обвинять! – Сердце у нее глухо и тяжело забилось. Какая глупость. Спорить из-за того, что произошло черт те сколько лет назад. Она встала.

– Нет, пожалуйста, не уходи. – Он тронул ее за руку. – Разумеется, ты права. – Его тон стал виноватым. – Это все я.

Рона опустилась на стул, вдруг ощутив полную опустошенность. Пусть выкладывает, что там у него, и проваливает.

– В конце концов, ты же была больна, – продолжал он, подыскивая слова, – из-за того инцидента.

Она взглянула на него с удивлением.

– Мне следовало делать на это скидку, но я нуждался в…

– Сексе?

Он обиделся:

– В общении. Ты едва меня замечала, не говоря уж о… ну да ладно, об этом я как раз и хотел поговорить.

– О своей сексуальности?

Он прочистил горло.

– Это не смешно, Рона. Я, разумеется, имею в виду тот инцидент.

– Инцидент? – переспросила она, не поняв. Истерия, вызванная встречей с Эдвардом, уступила место безразличию. Он не мог говорить о том, о чем думала она. Инцидент? Ну конечно. Как еще Эдвард назвал бы это? И все-таки надо уточнить. Удостовериться. – Какой инцидент?

Он как будто не расслышал вопроса, что могло означать только одно: она не ошиблась. Когда он снова заговорил, его голос звучал уже тверже. Она сосредоточенно следила за движениями его губ, которые произнесли это слово.

– Я хотел поговорить с тобой до выборов, – объяснял он.

Рона смотрела поверх его плеча. Малыш, рисовавший динозавров, в радостном возбуждении тащил свой раскрытый альбом к буфету. Учительница, склонившись, взглянула на рисунок и тихо похвалила работу.

– Рона? – Голос Эдварда звенел от обиды.

– Зачем об этом вспоминать, Эдвард? Это было семнадцать лет назад, – сказала она, не глядя на него.

– Ну ты же знаешь этих газетчиков. – Теперь в его тоне появились шутливые нотки. – Они не упустят случая посплетничать о кандидате в члены парламента. – Он хохотнул. – И я не хочу, чтобы они вмешивались в твою частную жизнь.

– В мою частную жизнь!

Слова взорвались словно бомба. Компания школьников за соседним столом смущенно притихла, как бывает с детьми, когда взрослые ссорятся в их присутствии. Эдвард тоже выглядел растерянным, но он сделал над собой усилие и слабо улыбнулся. Чувство неловкости, поняла она, сменилось у него сильным раздражением. Она часто злила его. Поскольку была, по его словам, «не в меру эмоциональна».

– Мне нужно идти. – Она встала и посмотрела на часы.

– Хорошо. – Он тоже поднялся, встал рядом и твердо произнес, как будто завершение их встречи было им спланировано: – Я провожу тебя.

– Нет.

Он удивленно отступил.

– До свидания, Эдвард. И еще, Эдвард… не звони мне больше… никогда.