Он оторвался от бумаг и устало потер лицо. Стемнело, но он не стал включать свет. За окном невнятно шептал дождь. У горизонта тучи разошлись, небосклон еще светился прозрачным светом раскаленного железа. В окно тянуло пряной осенней сыростью. Он глубоко вдохнул воздух и почти физически представил упругость палого листа под ногой, влажный горьковатый холод голых кустов, слабый костяной шорох ветвей…

Он с сожалением отогнал искушение сейчас же, немедленно, выйти в сад, поднял руку, оттянул обшлаг рубашки и взглянул на блок-универсал. Времени оставалось немного. Встряхнувшись, полностью отогнав посторонние мысли, он повернулся к пульту компьютера. Почувствовав приближение руки, панель с клавиатурой начала флюоресцировать — достаточно, чтобы разобрать обозначения. Он набрал задание: подыскать книги по физике нуль-пространства, но не в кристаллозаписи, а на старинной целлюлозной бумаге. Дисплей ожил почти сразу… По экрану поползли строчки — список имеющейся в наличии литературы. Он наугад ткнул в кнопку, строчки остановились. Он вздохнул и повернулся вместе с креслом к двери.

В щель под дверью пробилось лезвие света. Он неуверенно позвал жену, потом позвал еще раз, громче. Обостренный слух уловил невесомые шаги, дверь распахнулась, в проеме возник чуть уже тяжеловатый женский силуэт. Подсвеченные сзади легкие волосы нимбом охватили голову. «Никогда у меня не было для нее времени», — с раскаянием подумал он и мягко сказал:

— Подойди сюда…

Подождав, пока она приблизится, он повернулся к мерцавшему в полутьме экрану, не глядя обхватил ее рукой за талию, почувствовав плечом ее тепло, и попросил:

— Ты не сходишь в информаторий? Я не могу оторваться, а эти работы у них только в книгах. Если бы в электронном виде или на кристаллах, можно бы на компьютер или по линии доставки заказать, а так придется идти…

Он замолчал. Она послала ему менто: ощущение холода, сырости и мрака на улице, — и он сказал виновато:

— Всего полчаса, а? Туда и обратно?

— Знаю я твои полчаса, — сказала она сварливо, но тут же добавила: — Ладно уж, только ты запиши мне, а то забуду…

Она ушла. Он торопливо включил свет и кинулся к видеофону. Минут пять он возился, чертыхаясь и злясь, наконец откинул панель вместе с экраном и принялся рассматривать усеянные кубиками твердых схем внутренности аппарата. Внимание его привлек небольшой узел, прикрытый металлической сеткой, а поверх нее — прозрачным литопластовым кожухом. «Ага, — пробормотал он себе под нос, — вот оно!» — быстро содрал с блочка защиту и бестрепетно сунул отвертку. Сухо и оглушительно щелкнул электрический разряд, человек упал лицом вниз на вскрытый видеофон.

Сработало реле и отключило высокое напряжение. Выждав некоторое время, автомат включил положенные пятьдесят киловольт. Поскольку замыкание не исчезло, он снова все обесточил, потом опять включил… При каждом броске тока мертвые мышцы сокращались, человек вздрагивал, словно пытаясь приподняться, но тут же снова падал ниц.

Так продолжалось долго, пока не вернулась жена. Она увидела его — жуткую игрушку, картонного паяца на электрической веревочке — и потеряла сознание. Она плохо помнила, что было дальше. Приходили какие-то люди, что-то говорили и делали, ее куда-то увели. Ей было все равно, потому что он умер, умер, умер… Какое значение имеет все остальное в сравнении с этим…

 

Глава 1

Сухой горячий галечник колол грудь и живот. Беккер поерзал, устраиваясь поудобнее, положил голову на руку и замер.

По-видимому, он задремал и очнулся от того, что на солнце наползло облако. Облачко. Странное, между прочим, облачко — плечи и часть спины оказались в тени, а ноги продолжали впитывать ласковый и тихий в эту пору ультрафиолет. Просыпаться не хотелось. Не поднимая головы, Беккер послал ментовопрос, но ответа не последовало. Беккер вздохнул, с кряхтением перевернулся на бок и сел.

Разгоряченное сном лицо холодил легкий ветерок. Пока Беккер лежал, ветра заметно не было. Жмурясь, Беккер поднял глаза — перед ним, очень элегантный, в темно-сером дакроновом костюме и замшевых туфлях, стоял Иван Вайтуленис. Беккер помотал головой и снова взглянул на Ивана. Тот без улыбки смотрел на него сверху вниз, и Беккер вспомнил, что Иван никогда не улыбается. То есть, может, он и улыбался когда-нибудь, но никто его улыбки не видел.

Беккер торопливо встал и сразу почувствовал, какой он маленький, худой и лохматый спросонок, с красным пятном на щеке от руки и вдобавок весь в крупном песке. Песок набился даже под браслет блок-универсала. Беккер начал отряхиваться, песок не хотел осыпаться с потного тела. Беккер хмуро поковырял пальцем под браслетом, покосился на элегантного Вайтулениса и разозлился. Хрипло буркнув: «Здравствуй, Иван», — он повернулся и поковылял по камням к недалекой будке, возле которой стояли сложенные шезлонги. «Страстуй», — серьезно сказал ему в спину Вайтуленис. Он так и стоял столбом, пока Беккер раскладывал и ставил принесенные шезлонги, и лишь потом аккуратно поддернул на коленях брюки и сел. Шезлонг уютно скрипнул под его тяжестью. Утвердившись и чинно положив руки на подлокотники, Вайтуленис важно сказал:

— Спасипо, Альфа!

Беккер не ответил, да Ивану и не нужен был ответ. Пока Вайтуленис усаживался, Беккер успел опуститься в свой шезлонг, откинуться в нем, чувствуя, как парусина туго охватывает нагретую солнцем спину, перевести взгляд в искрящуюся синь бухты. Небо у горизонта выгорело. Туда, к условной, разделяющей воду и небо, черте, убегала, сглаживаясь и темнея, косая диагональная пахота волн. На них вспыхивали бесчисленные маленькие блики. Сзади, из ущелья, тянул слабый ветерок. Он нес запахи зелени и горького кизячного дымка. Он был теплый, ветерок, и почти невесомый. Невдалеке шумно купались дети, играла у кого-то музыка, и Беккер с удовольствием ощутил, что сонная тяжесть в голове уже прошла. Он покосился на Вайтулениса. Иван сидел, прямой и чопорный, и молчал. Беккер усмехнулся — конечно же, Вайтуленис никогда первым не начинает разговор — й спросил:

— Ты меня искал, Иван?

Вайтуленис медленно повернул голову, внимательно посмотрел на Беккера и задумался. Группа девушек, весело о чем-то щебетавших, поднялась и побежала к воде, словно вспорхнула стайка воробьев. Вайтуленис перевел взгляд на них.

— Нет, — сказал он наконец. — Не искал. Не специально искал, — тут же поправился он, — Я разговаривал с Козловым, и Козлов сказал мне, что ты здесь. И я пришел увидеть тебя.

Это был ответ вполне в духе Вайтулениса — добросовестный, только на вопрос и только в буквальном его смысле. И ни словом больше.

Беккер развеселился — он представил себе, как Иван, прямой и строгий, педантично обходил пляж, вглядываясь в распростертые полуобнаженные тела. И он сказал:

— Я рад тебя видеть, Иван. Вайтуленис молча кивнул. Беккер спросил:

— Ты будешь купаться?

— Нет, не буду, — покачал головой Вайтуленис. — Я посижу немного у моря и пойду. Я обещал вернуться к ужину.

«Да, — подумал Беккер, — уж если Иван обещал вернуться, значит, вернется. Это — как стихийное бедствие. Его можно предвидеть, можно вычислить, но отменить нельзя».

Он встал и прошел к автомату, осторожно ступая босыми ногами по колкой сухой гальке. Через минуту он вернулся с двумя порциями оранжада в пластиковых стаканчиках. Один стакан он поставил на подлокотник шезлонга Ивана, второй с наслаждением выпил. Оранжад был холодный и отдавал хвоей. Пустой стакан Беккер бросил на землю, чтобы нашли киберуборщики. «Интересно, что все-таки Ивану нужно?» — лениво подумал он и вспомнил, что не так давно разговаривал с Боучеком и разговор их коснулся Вайтулениса, но только мимоходом, а вообще-то речь шла о Бартате, планете земного типа в системе Е-84. Они так тогда и не решили, нужно ли Беккеру лететь.

Вайтуленис пошевелился и бесцветным голосом сказал:

— У меня есть к тепе отин вопрос и отна просьба. Ты толшен лететь на Партат? Мне нато немноко танные от Институт физики пространство. Соловьев опещал и сапыл прислать. Нато ему теликатно напомнить. Я ему коворил по видео. Еще раз неутобно. Хотел просить тепя…

Словно потянуло вдруг по ногам холодным воздухом. Беккер внутренне подобрался — что-то здесь было не так, хотя он пока не мог понять, что именно. Просто насторожило, что Иван заговорил о Бартате сразу после того, как о нем вспомнил сам Беккер. Конечно, удивительного ничего нет, если он Беккера искал для того, чтвбы попросить забрать данные. Обычное совпадение. Но Беккер не верил в совпадения, были случаи потерять веру. Да и почему вдруг к нему? Ведь о том, что он собирался лететь на Бартат, знал только Боучек, а Боучек всегда с излишней серьезностью относился к тому, что называлось служебной тайной. Тем более сейчас, когда Боучек по старости отошел от дел, никому рассказать о том разговоре он не мог.

Беккер откинулся на спинку шезлонга и зажмурился. «Надо спросить, откуда он узнал, — подумал Беккер. — Если сошлется на Боучека, значит, врет…»

— А почему ты решил, что я собираюсь на Бартат? — спросил он на интерлингве и чуть приоткрыл глаза.

Вайтуленис сидел все так же, и так же у кисти его левой руки стоял запотевший стаканчик с оранжадом. И ответил он так же по-русски, все так же коверкая слова:

— Не снаю. Мне показалось, что ты тута сопирался. Мошет пыть, кто-нипуть мне скасал? Та, точно, кто-нипуть скасал! А ты что, не сопирался?

— Нет, — ответил Беккер на интерлингве. — Не собирался. Ты ошибся, Иван.

— Это очень жаль, — перешел на общеземной язык и Вайтуленис.

Он встал, длинный и сухопарый, и гравий коротко простонал под ногами. Тень его легла на бедра Беккера, словно кто-то коснулся кожи прохладным шелковым платком.

— Жаль, — повторил Вайтуленис и с Надеждой спросил: — А может, полетишь? На днях?

Беккер молча пожал плечами. Вайтуленис посмотрел на него сверху и сказал:

— Да, по-видимому, я ошибся. Перепутал. Hy извини, Альфа. До свидания..

Он повернулся и пошел, уверенно и твердо ступая замшевыми мокасинами. Беккер не повернул головы, не сказал ничего — не тот был человек Иван Вайтуленис, чтобы говорить ему что-либо на прощание. Вместо этого он перегнулся через подлокотник, дотянулся до второго стакана с соком и выпил и его. Сок нагрелся. Беккер бросил стаканчик, попытался было сидя задремать на припеке, но не смог. Он поднялся и пошел к глайдеру, в котором оставалась одежда.

Беккер залез в душную кабину, задвинул колпак, но двигатель включать не стал, «Интересно, расспрашивал ли кто-нибудь Боучека?» — пробормотал он и взялся за блок-универсал, но Боучека не вызвал, потому что увидел, что блок-универсал включен на запись. Беккер так впоследствии и не мог объяснить, почему вдруг решил прослушать запись. Он расстегнул браслет, снял блок и сунул его в нишу на приборном щитке. На руке от браслета осталась красная полоса. Беккер стряхнул с кожи прилипшие крупнозернистые песчинки, мимоходом подумал: «Видимо, когда песок стряхивал, запись и включилась», — и нажал кнопку на пульте. Послышались отдаленные голоса, смех, плеск воды. Потом — очень громко — и он торопливо убавил звук — его собственный голос произнес: «А почему ты решил, что я собираюсь на Бартат?» Последовала долгая пауза, затем опять зазвучал голос Беккера: «Нет, не собирался. Ты ошибся, Иван». Беккер с каменным лицом включил запись с самого начала — голоса Вайтулениса на ней не было. Совсем.

«Так, — думал Беккер, торопливо выбравшись из глайдера й быстро шагая к пляжу, — так… Чувствовал ведь, что здесь что-то неладно…» На берегу все было по-прежнему. Шезлонги стояли, доверительно повернутые друг к другу, на деревянном подлокотнике одного из них еще оставался чуть приметный влажноватый кружок. К пустым стаканчикам, подхалимски поглядывая на Беккера синеватым зрачком объектива, подбирался похожий на черепашку уборщик.

Беккера охватило чувство разочарования. Еще там, в глайдере, ему вдруг показалось, что вот сейчас все станет ясно. Это ощущение крепло, пока он бежал сюда, а тут вдруг пропало…

Девичий смех отвлек его. Девушки уже выкупались и снова расположились поблизости — кто сидя, кто лежа, кто обсыхая на ногах. Потом они затеяли игру в мяч, и Беккер решил, что нечего тут стоять в полном облачении, как только что Иван. Хотя на Беккере и были всего лишь джинсы и легкая рубашка, но и они казались чопорными в сравнении с условными купальниками на тугих девичьих телах.

Беккер вернулся к глайдеру, достал свой блок-универсал, но вызвал не Боучека, как поначалу собирался, а запросил через информаторий личный индекс Вайтулениса. Автомат равнодушно сообщил, что абонента с такими данными нет. Беккер подобрался — это означало, что Ивана Вайтулениса нет в живых.

 

Глава 2

Поль Гарднер, новый начальник Управления общественной психологии, не ожидал Беккера, но явно обрадовался его появлению:

— Ага! На ловца и зверь!..

Отодвинув в сторону бумаги и откинувшись на спинку стула, он с приязнью наблюдал, как Беккер неторопливо пересекает залитое солнцем пространство кабинета и усаживается в кресло у стены. Кресло было мягким и огромным, Беккер забыл об этом и утонул в нем, но пересаживаться не стал. Гарднер подумал, затем поднялся из-за стола, обогнул его, подвинул второе кресло и уселся боком на подлокотник. Кресло крякнуло, но выдержало.

— Хоро-ош! — послал Беккер менто.

— А как же! — вслух откликнулся Поль.

Он действительно был хорош — двухметровый блондин с волевым лицом супермена. «То-то небось девки без ума», — подумал Беккер. То ли Беккер непроизвольно послал ментосигнал, то ли Гарднер был сегодня особенно чуток, но мысль Беккера он уловил и беззаботно расхохотался:

— Падают направо и налево, десятками!

Беккер ханжески поджал губы и покачал головой, и Гарднер тут же сменил тон:

— Ну ладно, геноссе Беккер, шутки в сторону, — подчеркнуто деловито заговорил он, лишь в глазах теплилась озорная искра. — Прошу выкладывать, чему обязаны вашим досрочным возвращением из отпуска?

Гарднер до повышения был, как и Беккер, начальником сектора. Правда, в отличие от Беккера, в УОП он был почти новичком — пришел из Службы безопасности Северо-Западного района, охватывающего территорию от Архангельска до Лондона и от предгорьев Альп до норвежских фиордов. До назначения на пост начальника Управления он с Беккером, встречаясь иногда на совещаниях, обменивался доброжелательными улыбками. Важнейшим нововведением, которое он сделал, только лишь приняв пост, было создание Сектора безопасности, куда он перетащил знакомых по службе в СБ ребят — сплошь накачанных, изо всех сил тренированных, и вообще с которыми не шути. Так, во всяком случае, воспринимал их Беккер…

Беккер не принял предложенного тона. Он сказал:

— Поль, у нас что-нибудь связано с Вайтуленисом? Иваном Вайтуленисом, личный индекс 14-08-27546?

С лица Гарднера смыло последние остатки веселья. Он встал, пробурчал себе под нос: «Так, та-ак», — и быстро прошел на свое место за столом.

— Выкладывай, почему тебя интересует Вайтуленис, — спокойным, очень спокойным голосом предложил он.

— Поль, — убедительно сказал Беккер, — Поль, я же вижу, что за. эти две недели что-то случилось. Давай не будем препираться, кому первому рассказывать. Введи меня в курс, хотя бы в двух словах.

— Ну ладно, — вдруг сказал Гарднер. — В двух словах — так в двух. — В общем, так: за последние три месяца погибли двести восемнадцать человек. Ахунзянов, Злобин, Канэко, Мигель, Петроченко, Вайтуленис… Ты улавливаешь тенденцию?

Беккер молча кивнул. Он улавливал. Ахунзянов — величайший из архитекторов всех времен и народов, скромный, застенчивый человек… Злобин, нейрохирург, — для него не существовало невозможного… И дальше — океанолог, художник, кибернетист… Вайтуленис, несмотря на странности и явное неудобство в общежитии, крупнейший физик-нулевик…

— Да, вот так, — невесело сказал Гарднер, — интеллектуальная элита Земли. Причем всякий раз происходил тривиальнейший несчастный случай. Канэко разбился на спортивном птерокаре, Мигель неудачно нырнул со скалы, Вайтуленис зачем-то полез ремонтировать видеофон и попал под пятьдесят киловольт. По каждому эпизоду велось служебное расследование, и заключение одно — несчастный случай. Двести восемнадцать несчастных случаев…

— Интересно, — протянул Беккер. — И когда этим занялось наше Управление?

Гарднер заметно смутился.

— Неделю назад, — неуверенно сказал он. — Собственно, не Управление, а Вульфсен, Миша Вульфсен…

Он замолчал.

— Ничего, Поль, я тоже считал его дураком, — сказал самокритично Беккер.

Он сразу вспомнил Вульфсена, толстого белобрысого практиканта, медлительного и флегматичного. Вульфсен был уверен, что во всем нужна система. «Зистема унд порядок». С ним никто не спорил. Система — это хорошо. Вот знать бы еще, что систематизировать! Но Вульфсен тоже не знал. Он только уверен был, что если разработать соответствующую программу, то, значит, можно будет прогнозировать все и всяческие происшествия. С ним опять-таки не спорили. Гарднер дал ему свободный доступ к машинам и к архивам, уповая, что практика кончится, и они навсегда распрощаются с Майклом Ференцем Вульфсеном — уж очень он был занудный, этот Майкл Ференц…

— А, чего уж там, — махнул рукой Гарднер. — Неделю назад он начал проверять очередную подпрограмму — «зистема унд порядок», — а спустя два дня явился ко мне с торжеством во взоре и с распечаткой неожиданных смертей за последние четыре месяца.

— Вы успели проверить? — быстро поинтересовался Беккер.

— Успели, — отозвался без энтузиазма Гарднер. — Все чисто. Это действительно несчастные случаи. Или… или — самоубийства…

— Так… Значит, неосторожность… стечение обстоятельств…

— Ты же понимаешь, что может быть один несчастный случай, два, ну три. А когда их число переваливает за десяток, вероятность совпадения составляет такие мизерные доли процента… — Гарднер покачал головой. — Словом, кто-то или что-то выбивает у нас по одному людей, превосходящих средний уровень в своей профессиональной сфере, а мы не имеем пока ни одной зацепки, не знаем даже, как ко всему этому подступиться.

Он помолчал, барабаня пальцами по столу, затем криво усмехнулся и вскинул на Беккера невеселый взгляд:

— Так-то вот, геноссе Беккер… Ну а ты чем порадуешь? Тебя-то почему заинтересовал Вайтуленис?

— Поль, похоже, начались странности. Настоящие. Я вчера разговаривал с Вайтуленисом. Да-да, я видел его, как тебя. Почему ты так на меня смотришь, Поль?

— Беккер, я не успел сказать тебе: одна зацепочка у нас все же есть, маленькая, и мы не знаем пока, как к ней подступиться. Не знаем даже, зацепочка ли это… В общем, почти все они за день-два до смерти встречались и разговаривали с ранее погибшими. Понимаешь? С уже погибшими…

— Понимаю — призрак отца Гамлета… Да не смотри на меня так — не собираюсь я… на птерокаре… или как там?.. в видеофон голыми руками…

— А что ты собираешься? — поинтересовался Поль Гарднер, неловко отводя взгляд, чтобы Беккер не прочел в нем растерянности.

— А собираюсь я взять у тебя копии всех материалов и засесть где-нибудь, чтобы никто не мешал. Посидеть, почитать, подумать… Ты не против?

— Подумать — это хорошо. Подумать — это бы и всем нам не помешало… — Гарднер, торопливо набрав шифр на клавиатуре, ждал, пока из приемника пневмопочты выскочит маленький черный цилиндрик микропленки. — Вот бы только знать, в какую сторону думать. Держи, вот тебе материалы.

Он протянул Беккеру микропленку и пожаловался:

— Что-то совсем ты меня выбил из колеи, Беккер. Призраки эти, чертовщина всякая…

Беккер тихо засмеялся:

— Что ты, Поль, какая чертовщина? Ты эту собачку видел?

Он повернулся в сторону, и Гарднер, проследив его взгляд, заметил в углу кабинета неведомо откуда взявшегося дога, чинно сидящего на ковре. Пес, вывалив язык, дружелюбно разглядывал Гарднера.

Гарднер ошалело перевел взгляд на Беккера, потом снова на пса, наконец сообразил и, сделав усилие, освободился от навязанного представления. Пес поблек, стал полупрозрачным и сгинул.

— Ну, это же ментообраз, — разочарованно протянул Гарднер. — Я, может, и сам так могу…

— Поль, — так же тихо сказал Беккер, — я делал кандидатскую по психодинамике, я считаюсь неплохим ментоиндуктором, и я не знаю никого, кто мог бы навязать мне ментообраз. Но я видел Ивана Вайтулениса воочию. Я слышал скрип его башмаков, видел его тень. Я мог бы голову дать на отсечение, что это не наведенная галлюцинация, что видел его в натуре, если бы не одно маленькое «но». У меня случайно оказалась включенной запись на блок-универсале, так вот — Иван на кристалл не записался. Записался мой голос, записались все шумы, только голоса Вайтулениса там не было. Поль, я не верю в чудеса. Если призрак со мной разговаривает, значит, он вызывает колебания воздуха, а они записаться обязаны. Если же этого нет — значит, я разговаривал с ментообразом, и значит, есть кто-то, кто мне его передал.

— Кто? — скептически поинтересовался Гарднер и тут же оживился: — А может, все проще, и у тебя была просто галлюцинация? Обычная? Перегрелся там или скушал чего?

Беккер молча покачал головой.

— Ну ладно, — спохватился Гарднер. — Тебе еще что-нибудь нужно?

— Только время. Сейчас засяду куда-нибудь, и до завтра уж ты меня не беспокой. Сможешь?

 

Глава 3

Слежку Беккер обнаружил почти сразу. Правда, помогла ему в этом случайность. В птерокаре, который он взял на стоянке вблизи Управления, не работал блок памяти маршрута. Вообще-то неисправность пустячная, и на такие мелочи Беккер никогда не обращал внимания, но не теперь. Все еще находясь под влиянием разговора с Гарднером, Беккер, внутренне над собой посмеиваясь, решил на всякий случай сменить машину. Взяв управление на себя, он резко бросил птерокар вниз и вправо, выводя его из полетного коридора. Он уже приземлялся, когда уловил за спиной какое-то движение, и с холодным, удивившим его самого спокойствием проследил за мастерской посадкой выдравшегося, как и он, из общего потока флайера. «Ну вот, уже и на хвост сели», — с веселой злостью подумал Беккер.

«На хвост сели», — было выражение из лексикона героев столь любимых Беккером старинных целлюлозных книг. Он вообще любил старые книги, но истинной его слабостью, которую он старательно прятал от окружающих, были книги приключенческие. Детективы.

Люди относились по-разному к Управлению общественной психологии, в котором вот уже более полувека работал Беккер. Большинство никогда не задумывалось о нем и его функциях, следовательно, и не имело определенного мнения. Отношение же тех, кто так или иначе сталкивался с Управлением, было двойственным. Кое-кто весьма скептически смотрел на, него, считая, что функционеры Управления совершенно зря окружают себя таинственностью и что Управление вообще пора упразднить, ведь функции расследования аварий и всяческих происшествий давно переданы в производственные и координационные службы. А эти, вообще непонятно чем занимаются: выискивают в любом происшествии странности и несообразности, как доказательство инопланетного вмешательства!

Молодежь, как правило, относилась к сотрудникам Управления и их работе восторженно. Почему-то среди молодежи тоже ходили слухи, что Управление засекречивает свою деятельность, но у них это вызывало не раздражение, а завистливую уверенность, что работникам Управления есть что скрывать, что они ведут смертельную борьбу за человечество как против сохранившихся от прошлого монстров, так и против необъявленной, но оттого еще более грозной опасности извне…

Беккер в разное время тоже прошел все эти стадии — от восторженно-романтической готовности немедленно положить живот на алтарь отечества до скептического предложения передать всю эту рутину в соответствующие службы, а Управление закрыть за ненадобностью.

Только время расставило все на свои места. Беккер научился с должной ответственностью заниматься расследованием всяческого рода происшествий, заведомо зная, что причинами чрезвычайных происшествий, как правило, служат чья-то халатность, злой умысел либо законы природы, и лишь в ничтожной доле процента их кроется наличие злой воли. Каждый такой случай означал рецидив антиобщественного поведения, и Беккер радовался, что их становится все меньше и меньше. Он передавал нарушителей в руки представителям Службы безопасности и чувствовал одновременно и облегчение, и разочарование от того, что и на этот раз все объяснилось своими, земными причинами, а не чужим "разумом, недобрым и непонятным. Тем не менее он постоянно был начеку, ведь когда проявится контакт с чужой цивилизацией, времени на раздумья и раскачку может просто не оказаться…

Он не любил говорить о своей работе, потому что не всякий сможет похваляться такой службой. По-видимому, этот же комплекс тяготел и над сознанием других сотрудников Управления, отчего и ползли в обществе слухи об их скрытности и даже засекреченности.

Именно потому, что молва окрестила работников Управления сыщиками, Беккер и прятал так глубоко свою невинную страсть к старинным остросюжетным книгам. Сыщицкий жаргон из них прорывался у Беккера непроизвольно и только в действительно затруднительной обстановке.

Похоже, что сейчас была именно такая ситуация. Из Приземлившегося чуть поодаль флайера выбрался один пассажир и не спеша двинулся в сторону стеклянного куба универсума. В машине оставались еще двое. Они и не думали выходить, хотя спектролитовый колпак был откинут.

Как все сотрудники Управления, Беккер проходил специальную подготовку. У него не было того рвения к занятиям, какое бывает у молодежи, но относился он к ним достаточно серьезно. В конце концов, это не только его личное дело, если случаю угодно будет предоставить именно Беккеру возможность выследить и обезоружить свихнувшегося инопланетного десантника с лучевым пистолетом — был такой случай с Боучеком в молодости, правда, инопланетника не было. В химическом, центре произошла утечка сконтанола, и один из пораженных газом решил, что из земли растут черные столбы. Когда они, значит, дорастут до Солнца, произойдет короткое замыкание и будет конец света. Чтобы воспрепятствовать этому, он вооружился бластером и отправился срезать все попадающиеся столбы — от стволов лип и кленов до линий электропередачи. Боучек скрутил его, когда тот примеривался к опорам скоростной магнитотрассы, по которой каждые сорок секунд проносились пассажирские поезда.

Так что определенные навыки Беккер имел, но зеркальные, если можно так выразиться. Никогда его не учили, что нужно делать, если не ты, а за тобой следят. Пожалуй, больше пользы здесь принесли бы именно те старые книги, в которых постоянно кто-то от кого-то убегал.

Беккер горестно покряхтел, разглядывая в экране заднего вида флайер с откинутым колпаком, отбросил мысль стартовать, ибо на его птерокаре удрать от спортивного «Бурана» и думать нечего, и вылез из машины. Он решил как можно дольше делать вид, что ничего не замечает, поэтому нарочито фланирующей походкой отправился к универсуму.

Та-ак! Те двое вылезли из своего «Бурана» и идут следом! Конечно, это может быть тоже совпадением. Еще одним совпадением? Что-то многовато их стало, совпадений! Такое впечатление, словно он, Беккер, стал вдруг центром мощной вероятностной аномалии: призрак Вайтулениса, испуг Гарднера, поломка птерокара, преследующий флайер, а теперь и пассажиры флайера! Одни совпадения! «Жаль, того, первого, пассажира потерял из виду», — подумал Беккер. Он не умел еще дробить внимание так, чтобы видеть сразу все. «И учиться поздно, староват», — подумал он.

По всем канонам, «хвост» надо было обнаружить, а потом от него избавляться. «Обнаружить — это уже выполнено», — ухмыльнулся Беккер. Поэтому он резко изменил направление и пошел к видеотеатру. Те двое двинулись следом. Беккер еще раз сменил направление и влился в толпу, поднимающуюся к универсуму. На какое-то время ему со смешанным чувством разочарования и облегчения показалось, что они отстали. И только уже поднявшись по пологому пандусу к самым дверям, он увидел в зеркале витрины неосторожно выскочившую из толпы и тут же нырнувшую обратно фигуру преследователя.

Чтобы преследователи успокоились, Беккер тут же, на площади, съел шашлык, потом не спеша выпил две порции ледяного фруктового коктейля. Слежка велась квалифицированно, Беккер то и дело терял своих опекунов из виду. Похоже, они не догадывались, что он их раскрыл.

Решив, что достаточно усыпил их бдительность, Беккер направился в универсум. Смешавшись с толпой, он потолкался в секции звукоаппаратуры, потом выбрал и тут же надел замшевые мокасины. Свои сандалеты он бросил в лючок утилизатора. Мокасины были точно такие же, как у Вайтулениса, но Беккер в них так элегантно не выглядел. Он пришел к этому выводу, постояв у громадного, в два человеческих роста, зеркала и подождав, не мелькнет ли в нем кто-нибудь из преследователей.

Наконец Беккер решил, что пора действовать. Отрываться от «хвоста». Он прошел в секцию верхней одежды, юркнул под вешалку с плащами, вынырнул в дамской секции, откуда сразу же проскочил в служебное помещение. Очень удачно увернувшись от груженой кибертележки, Беккер на грузовом лифте спустился в подвал, вспугивая киберов, промчался по нему из конца в конец и вскочил на ленту транспортера с какими-то метровыми картонными коробками. Киберпогрузчик тут же остановил транспортер, и Беккер, лавируя между коробками, пробежал по ленте к подающему окну. Сквозь это окно, изрядно испачкавшись, Беккер выбрался на грузовую площадку за универсумом. Там стояли две тяжелые «Омеги» с грузом, одна наполовину разгруженная «Ямаха» и полуспортивный птерокар «Сапсан». Размышлять было некогда. Беккер, ликуя, вскочил в кабину и с места заложил крутой вираж с набором высоты. Его настроения не испортило даже то, что в последний момент он заметил в окне, из которого сам только что вылез, чье-то лицо.

Не успел Беккер обогнуть стеклянную глыбу универсума и выйти на разрешенный коридор взлета, как все его приподнятое настроение словно рукой сняло — в стороне и чуть сзади параллельным курсом летел знакомый «Буран».

 

Глава 4

Солнце садилось. Внизу проплывали пригороды. В окнах домов уже теплились огни, город сзади дыбился хаотическим нагромождением темных в контровом свете заходящего светила кубов и параллелепипедов.

Движение в воздухе было оживленным, но Беккер не терял из виду черную против света точку флайера.

Пролетев на восток еще километров семьдесят, Беккер спустился ниже и свернул на юг. В рощах и перелесках гнездились тени. Небо еще оставалось светлым, но Беккер знал, что через полчаса на нем проступят звезды. Он не спешил, ибо уже решил, что будет делать дальше. Теперь ему нужно было протянуть минут сорок и пролететь к югу сто километров. Поэтому он не форсировал двигатель, хотя мог выжать из своего «Сапсана» и вдвое большую скорость.

Преследовавший флайер тоже снизился и шел над самыми верхушками деревьев. Там старались не бросаться в глаза. Если бы Беккер не сменил курс, флайер вообще не был бы заметен, но сейчас на спектролите колпака временами взблескивал отсвет заката. Беккер спохватился и включил позиционные огни — ему вовсе не хотелось, чтобы преследователи потеряли его из виду и включили инфракрасный экран.

Беккер вышел к реке, когда уже совсем стемнело. Он заложил в киберпилот программу: вести птерокар точно над рекой. Потом он сблокировал выключатель освещения в кабине с датчиком команд. Теперь достаточно было щелкнуть тумблером у аварийного люка, и в действие вступала новая программа: в течение пяти секунд продолжать полет по прямой, затем набирать высоту и следовать на ближайшую стоянку. Пока Беккер этим занимался, внизу промелькнул железнодорожный мост. Это означало, что до озера осталось не более десяти километров, и Беккер прополз к аварийному люку. Люк открывался вбок и вниз. Сквозь его спектролит временами были видны отражения — красный и зеленый — ходовых огней в проплывающей внизу воде.

Озеро открылось внезапно. Беккер пропустил этот момент и спохватился, когда птерокар замедлил ход. Киберпилот лихорадочно пересматривал программу. Над рекой он держался достаточно уверенно, но здесь было очень много воды, очень мало берегов, и он не мог решить, следовать ли ему вдоль одного берега, или лететь так, чтобы оба берега озера оставались на одинаковом расстоянии. Беккер не стал дожидаться, что решит автомат. Он щелкнул тумблером, откинул замки люка, выбил его ударом ноги и прыгнул в зыбкую темноту. Вода оказалась неожиданно близко, и удар о поверхность ошеломил Беккера.

Полуоглушенный, потерявший во тьме ориентировку, Беккер все же разобрался, где верх, где низ, и всплыл. Почти тут же с громким шелестом над ним прошел большой шестиместный флайер погони. Он шел без огней, его корпус на мгновение вырисовался темным пятном на фоне безоблачного, звездного и безлунного неба. «Значит, инфраэкран-то не включен», — подумал Беккер и засмеялся. Он представил, как разочарованы будут те, во флайере, когда его птерокар придет прямиком на стоянку, и там выяснится, что он пуст.

Беккер доплыл до берега. Мокрая одежда неприятно облепила тело. Минут двадцать он брел берегом, путаясь в кустах и проваливаясь в болотистые бочажки. Наконец он выбрался на песчаную косу и, привыкнув уже к темноте, разглядел убегающую в заросли тропу. Стало холодно, и он пошел быстрее, поминутно спотыкаясь и рискуя налететь на невидимое в ночи дерево. Тропинка вывела его к маленькому — не более десятка стандартных литопластовых коттеджей — поселку. Поселок уже спал, но возле одного из домиков стоял глайдер, услужливо включивший при его приближении габаритные огни. Беккер, как был, в грязи и тине, перевалился через борт, поднял глайдер в воздух, включил обогрев салона и только теперь почувствовал, насколько устал за этот бесконечно длинный день.

К городу он подлетел, когда небо на востоке чуть заметно начало сереть. Оставив глайдер на стоянке, Беккер шел пустынными улицами, инстинктивно стараясь держаться в тени акаций. Один раз ему послышался шум впереди, и он осторожно подошел поближе. Это оказался кибердворник. По-видимому, у него что-то было не в порядке с программой, потому что он шумно ворочался в кустах, а может, Беккер просто обостренно воспринимал раздающиеся в ночи шорохи. Интеллекта у кибера было немногим больше, чем у муравья, и Беккер, не скрываясь, прошел мимо: преследователи, напади они даже на его след, все равно от дворника ничего узнать не сумеют.

Вера жила на втором этаже. Беккер не знал, дома ли она. Еще вечером, когда он отчаянно метался на птерокаре, его подмывало связаться с ней по видео или через блок-универсал, но он не рискнул. Бог его знает, какими техническими средствами располагают люди, установившие за ним наблюдение. Беккер всерьез опасался, что они засекут, с кем он разговаривал, и Вера тоже попадет в сферу их внимания. Вообще-то он не представлял, как это можно сделать практически, но на всякий случай от разговора воздержался.

Беккер стоял на газоне перед трехэтажным старинным, из кирпича, зданием. Свет фонарей пробивался сквозь листву платанов за его спиной, лунными бликами серебрил траву, наполнял таинственным мраком лоджии и черные провалы открытых окон. Фасад был увит плющом или диким виноградом — Беккер не знал, чем именно, но это было сейчас и не важно. Его интересовало лишь, выдержит ли эта растительность его вес. Если верить все тем же старинным романам, должна выдержать — там сплошь и рядом герои, либо спасаясь от полиции, либо с целью умыкнуть красавицу, то и дело лазали на всякие башни и обратно, и именно цепляясь за плюш. Беккер подошел к дому вплотную, сориентировался, задрав голову, перешел чуть левее, встал на цыпочки, ухватился за ненадежные травянистые плети над головой и, коротко и горестно вздохнув, подтянулся. Лезть было не тяжело, но неприятно. Беккер прямо-таки ощущал, что его удерживают на весу лишь бесчисленные крохотные усики, которыми растения цепляются за неровности каменной кладки. Стоило только переменить положение, как лоза, на которой висел Беккер, ощутимо поддавалась, и ему казалось, что он слышит сухое потрескивание, с которым обрываются побеги. Но они обрывались не все, проседание прекращалось, и можно было подтянуться, перехватиться и снова, затаив дыхание, чувствовать, как стебель поддается его весу.

Беккер знал, что земля рядом, но, распятый на стене, не мог рассмотреть ее под собой и, пока добрался до распахнутого окна, в полной мере ощутил страх высоты. Наконец он неловко лег животом на подоконник, переполз в комнату и облегченно повернулся назад.

Земля действительно была совсем близко — покрытая травой, с неясными тенями цветов на клумбе, она ничем не напоминала ту пропасть, над. которой только что висел Беккер. Ночь за окном дышала теплом, оглушительно стрекотали цикады, ветерок мягко прошелестел листьями, занес в окно одуряющий запах цветов и травы, и Беккеру вдруг показались нереальными ледяная сентябрьская вода, существующая, как в другом измерении, всего в трех часах хода глайдера к северу, его ночные скитания по лесу, вообще все, что с ним происходит.

Внизу, в кустах, ему почудилось какое-то движение. Беккер вздрогнул, сделал шаг назад и затаил дыхание. Тревога оказалась ложной, но беспокойство уже вернулось, и Беккер, последний раз бросив взгляд вниз, бесшумно пошел в полумрак квартиры, оставив за спиной слабые отблески уличных фонарей.

Беккер бывал у Веры лишь дважды. Квартиру он видел при свете, тогда она выглядела совершенно по-иному, и Беккер, неслышно ступая по ковру, вглядывался в смутные тени предметов, пытаясь сообразить, где здесь что. Бесшумно скользнула при его приближении, спряталась в стену дверь. Беккер остановился в проеме, протянул руку к сенсору, заставив потолок засветиться ровным голубоватым светом. Это оказалась спальня. Но еще до того, как обозначились контуры мебели, у Беккера вдруг резко, с перебоем, стукнуло и холодно сжалось сердце — Вера Грей, космонавигатор первого класса, оказалась не в рейсе. Ее загорелое тело, темное, почти черное в слабом неуверенном освещении, безжизненно распростерлось на постели.

Беккер замер, не отводя взгляда от лежащего в безнадежной неподвижности тела. «Конечно, я не имел права идти к ней, ставить ее под удар», — обреченно подумал он. Все внутри оцепенело. Совсем недавно испытанный страх перед преследователями, перед тем грозным и непонятным, что вторглось в жизнь, отошел в глубь сознания, Вытесненный чувством непоправимости случившегося, горькой уверенностью, что привел, подманил, накликал беду именно он.

Вдруг слуха Беккера коснулся легкий вздох. Только что казавшееся мертвым тело ожило. Вера шевельнулась, подтянула ногу, чуть повернулась. Беккера затопила горячая волна радостного облегчения. Он так и продолжал стоять в дверях, но спящая еще раз шевельнулась, и Беккер почувствовал вдруг неловкость, погасил свет и тихо шагнул назад, в темноту. На него разом навалилась усталость. Он успел еще подумать, что надо бы принять душ, но сил уже не оставалось, он опустился прямо на ковер и тотчас, как выключенный, уснул.

Его разбудил женский смех. Вера, в легком пестром халатике, сидела на ковре рядом с ним и тихо смеялась. Заметив, что он открыл глаза, она негромко и радостно сказала:

— Беккер! Ты откуда взялся, Беккер?

В окно било утреннее солнце, из-за крон платанов у дороги выглядывала свежевымытая синева неба. Вера была такая свежая со сна, огромные голубые глаза ее так задорно Лучились, что Беккер тоже невольно улыбнулся ей в ответ.

Минуло уже шестнадцать лет с того дня, когда Вера, прилетев на Землю и разыскав Беккера, в упор и без предисловий сказала, что любит его. Он, растерявшись, начал бормотать, что это в ней говорит благодарность за то, что он помог… Он не договорил и сбился, и поцеловал ее в ждущие губы. Поцелуй был нежным и грустным и сказал больше, чем могли сказать слова, и глаза ее наполнились слезами, нр она упрямо сказала: «Все равно люблю…» — и с вызовом смотрела на него. И Беккер, не в силах ничего больше объяснить, повернулся и ушел, а она стояла и смотрела ему вслед.

Сейчас все было в прошлом, и Беккер вспоминал обо всем без горечи. Так что, когда два года назад к нему на улице вдруг подошла Вера — Беккер сразу даже не узнал ее — и деловито, словно продолжая прерванный разговор, сказала: «Слушай, у меня случайно оказалось два билета на концерт Гордеева, начало через час, пойдем?» — они пошли на концерт, да и потом встречались время от времени. Беккер иногда думал: «Как хорошо, что мы не влюблены друг в друга», — и однажды сказал Вере об этом, а она легко засмеялась и ответила:

— Конечно же, глупенький! Хочешь, Беккер, я тебя за это поцелую?

Он не хотел, но она поцеловала, и поцелуй был мягким и печальным, и ему вспомнился их первый, чуть не двадцатилетней давности, поцелуй. Отношения их остались прежними, простыми и светлыми, и были такими до сегодняшнего утра.

Все еще лежа на полу, Беккер ощутил вдруг беспричинную радость. Не вчерашнее его паническое состояние, не предчувствие опасности, так же, по-видимому, угрожающей ему, а ясное и светлое чувство облегчения вернулось, вновь охватило Беккера.

Странно, вроде ничего ночью не произошло, если не считать его страха за Веру и облегчения, что он оказался напрасным, но что-то в Беккере изменилось. Сейчас, когда Вера, спокойная и веселая, сидела рядом и ее смуглое, блестящее, словно покрытое лаком колено находилось в нескольких сантиметрах от его Лица, Беккер медленно перевел взгляд на ее полуоткрытые, улыбающиеся и тоже влажно поблескивающие губы, вспомнил, как ночью стоял на пороге спальни, смотрел на нее, спящую, и покраснел. Он поймал себя на желании поцеловать ее, тут же сообразил, какой он сейчас грязный, в мятой, не совсем еще просохшей одежде, и неловко от смущения стал подниматься, не отводя глаз от ее лица. Улыбка сбежала с ее губ. Беккер стоял над ней, а она все так же сидела, опираясь на пол тонкой сильной рукой, поджав под себя ноги и подняв к нему лицо, и он вдруг испугался и хрипло пробормотал:

— Пойду душ приму… — и поспешно ретировался. Он стоял под тугими прохладными струями, когда послышался стук в дверь. Стук повторился, затем улыбчивый голос Веры прокричал сквозь дверь:

— Открой, я не смотрю! Я одежду тебе принесла!

Сжавшись и изо всех сил вытянув руку, Беккер открыл. В образовавшуюся щель просунулась рука со спортивным костюмом, и он облегченно выкрикнул: «Спасибо!»

Спустя четверть часа Беккер, чистый и немного смущенный, появился в комнате. Вера обернулась и расхохоталась. Беккер почувствовал еще большее смущение, затем разглядел себя в зеркале и тоже рассмеялся — спортивный костюм Веры был ему не просто мал. Он был мал катастрофически. Он не воспринимался как одежда не по росту: человека так можно было нарядить только специально. Вымытая смехом, напряженность ушла. Они сели пить кофе — Вера сама его приготовила, не воспользовалась линией доставки. Беккер всегда удивлялся этой причуде. Он замечал ее и у других женщин.

За завтраком Беккер все рассказал Вере. Сегодня ему все казалось не таким страшным, как вчера, но профессиональный навык не позволил упустить ни одной мелочи. Вера приняла все всерьез. Потом Беккер подробно объяснил Вере, что нужно сделать, сам он не хотел нигде появляться. Он не сомневался, что на его след нападут, и очень скоро, и хотел опередить преследователей. Вера, мрачная и озабоченная, ушла, а Беккер остался ждать.

 

Глава 5

Ночью шел дождь. И сейчас небо было закрыто низкими, быстро бегущими облаками; дул ветер. Асфальт дорожки уже высох и посерел, лишь вдоль трещин змеились темные мокрые полосы.

Было зябко. Беккер запахнул плотнее куртку и покосился на своего проводника. «Ну и завел! — подумал он. — Развалины какие-то…»

— Не развалины, конечно, но пусто здесь. Не сезон, — тотчас отозвался тот и посмотрел на какие-то дощатые и пластиковые будочки и домишки, полускрытые одичавшими кустами.

«Из этих, из ридеров, наверное», — подумал Беккер и, спохватившись, что тот все равно услышит, спросил вслух:

— Вы что, тоже ридер?

— Ну почему же тоже? — улыбнулся тот. — Ридер, но не тоже, потому что я здесь один из ридеров и остался. А иногда, в такую вот погоду, кажется, что и вообще один здесь остался, из всего человечества…

Откуда-то с залива тянуло острым морским запахом. К нему примешивался запах палого листа. Временами доносился слабый, но отчетливый болотный дух. «Он говорит так, словно живет здесь уже давно. Лет этак сорок, если не больше», — подумал Беккер.

Именно в то время Институт физики пространства попытался обнаружить гипотетическое поле связи, пронизывающее взаимопроникающие миры. По теории, миров этих было бесконечное множество, и они мирно сосуществовали в одном пространстве, но в разных его измерениях. Что это были за измерения и как должны были отличаться миры, теория сказать не могла. Она предполагала лишь, что существует возможность услышать их, эти миры, и услышать их должны были ридеры. На Земле было всего несколько сотен ридеров — людей, способных воспринимать мысли. Не направленный ментопосыл, а мысли. И все ридеры, без исключения, побывали в камерах, упрятанных под землю и изолированных слоем мезовещества. Кстати, по теории, мезовещество не должно было изолировать психополе, но оно изолировало. Ничего тогда эта попытка не дала, а потом молодой Вайтуленис доказал, что и не должна была дать. Никакое поле связи мысленно услышать было невозможно. С тех пор камеры пустовали. В них иногда проводили какие-то эксперименты психологи и специалисты по психодинамике. Беккер во время оно тоже побывал здесь и убедился, что ежели человека заэкранировать мезовеществом, то с ним, значится, ментоконтакт станет невозможен.

Беккер и сам не знал, когда именно ему пришла мысль скрыться сюда, в камеры. По-видимому, в тот момент, когда он заметил слежку. Это было дико, невероятно, ни на что не похоже — слежка. Это в наши-то дни! Как в старинных детективах…

Шедший впереди ридер приостановился, подождал Беккера.

— Вы извините, но я вижу, что у вас что-то случилось. Не могу ли я чем-то помочь?

«Разве что молчанием», — подумал Беккер и повторил вслух:

— Молчанием. Возможно, вас будут расспрашивать обо мне, так вы постарайтесь ничего не сказать. Это очень серьезно, очень. Вот загляните ко мне в мысли. — И он постарался представить все, что произошло с ним за последние два дня. Ему самому еще почти ничего не было понятно, поэтому он постарался ограничиться в основном вчерашним вечером — отчаяние преследуемого, безуспешные попытки оторваться от погони, наконец, прыжок в темноту и ошеломляющий удар о близкую Поверхность воды…

Ридер помолчал и испуганно сказал:

— Не может быть! Но ведь надо же сообщить кому-то… Он осекся, потому что в этот момент Беккер невесело подумал: «Вот именно — кому-то сообщить… Кому могу сообщить я, действующий функционер Управления общественной психологии?» А вслух он сказал:

— Ну вот, теперь вы все знаете…

Ридер вздохнул, покосился на мерно перебирающего манипуляторами робота и сказал:

— А я-то все думаю: к чему бы тут охранный робот? — и добавил в ответ на невысказанный вопрос Беккера: — Ну как же, небось видеофильмы все смотрим: десантные звездолеты, охранные роботы и все такое…

Беккер сказал:

— Да нет, просто у меня знакомые космолетчики есть, они мне его и навязали. Действительно, как в фильме…

Они пришли. Ридер, набирая код на цифровом замке, засмеялся:

— А вы тоже мысли читать умеете. Я постеснялся спросить, откуда он у вас.

— А замок зачем? — поинтересовался Беккер.

— Да подростки приезжают, целыми компаниями. Им интересно, пока все не облазят, не успокоятся. А закрыть за собой, это они забывают. Не говоря уж — прибрать…

В камере все было так же, как запомнилось Беккеру с того времени, когда он стажировался по психодинамике и приезжал сюда. Диван, несколько кресел, установка эр-кондишн в углу, холодильник. И все — ни видеофона, ни линии доставки, ничего. Да так оно и должно было быть — здесь не жили, не отдыхали, здесь работали.

В то время спешили: быстрее, быстрее! Городок вырос в пяти километрах от ближайшего дачного поселка, и подтянуть все удобства было некогда. Казалось, вот-вот появятся результаты, а до всего прочего руки не доходили.

Потом работы свернули — и заниматься благоустройством стало уже ни к чему.

Ридер, молча наблюдавший за Беккером, повернулся и стал подниматься по ступеням к выходу. Беккер вышел из камеры следом за ним.

Вход в камеру находился в захламленном пластиковом павильоне. Беккер изучающе огляделся: коробка павильона стояла на хорошем фундаменте, плиты, из которых она была построена, оказались проварены на совесть. Единственным слабым местом были окна. Если их закрыть, можно выдержать настоящую осаду, при условии, конечно, что у осаждающих не будет тяжелого артиллерийского вооружения. А также лучевых пистолетов…

Ридер распрощался, пообещал через полчаса прислать с кибертележкой продукты и ушел. Перед уходом он сказал, что его зовут Игнатом, что он все понимает и никому ничего не скажет.

Пока не прибыли обещанные продукты, робот, по указанию Беккера, заварил окна и запасный выход листами приготовленного для каких-то непонятных целей пластика, а сам Беккер заблокировал замок и протянул от него в камеру сигнализацию. Проверил он также кабельный ввод в камеру — остаться совсем без света и связи не входило в его планы.

Ко входу подкатила кибертележка с продуктами, и Беккер с роботом перенесли их вниз. Беккер не знал, какова память у этих кибертележек, поэтому разговаривал с ней и заносил продукты в помещение робот. Он же отпустил ее после разгрузки. Хотя теперь это большого значения уже не имело, Беккер все же хотел, чтобы его обнаружили как можно позднее.

Тучи разогнало, выглянуло робкое, негреющее солнце. От него не стало веселее, чувствовалось приближение осени. Беккер постоял в дверях, посмотрел на заглохший парк, в котором хозяйничал ветер, подумал, что, может быть, все дело в его сегодняшнем скверном настроении, а вовсе не в погоде, и закрыл дверь. Затем он обошел холл, заглянул во все лаборатории — их было четыре, — и все время по пятам за ним неотступно следовал робот. Окна были наглухо заварены, и это не улучшало настроения Беккера, вызывая в нем какие-то неприятные ассоциации. Что-то из истории — замки, подземелья, казематы. Беккер отогнал непрошеные мысли, кивнул головой роботу и спустился вниз, под землю. Когда за ними закрылась стальная, покрытая слоем мезовещества дверь, Беккер почувствовал себя не в крепости, как оно задумывалось и как было на самом деле, а в тюрьме.

Пора было заняться делом. Прежде чем приступить к нему, Беккер налил себе соку с тоником, развалился в кресле и задумчиво посмотрел на равнодушно застывшего робота. Беккеру не приходилось раньше сталкиваться с ними, то, чему учили на курсах повышения квалификации, он благополучно забыл и сейчас пребывал в некотором смущении. Наедине с роботом предстояло провести не менее нескольких суток, а представление о нем у Беккера складывалось в основном по видеофильмам. Беккер знал, что у этих роботов довольно высокий интеллект и весьма большие возможности, не напрасно же Вера с таким облегчением заявила, что отдаст ему одного охранного робота, и не успокоилась, пока он не согласился. А Веру не назовешь доверчивой дурочкой, слепо повторяющей бодренькие фразы из рекламных проспектов.

Пока что Беккер видел только одно — перед ним не заурядный киб, которому нужно растолковывать до мелочей все, что от него требуется, и который все равно ухитрится что-нибудь сделать не так. Во всяком случае, когда он велел роботу заделать окна, то сказал лишь, где взять пластик, и тот ничего не переспросил, а сделал все быстро и как следует. Беккер знал людей, и не одного, а многих, кого подобное задание поставило бы в тупик. Если вдуматься, работа была не из простых — оценить конфигурацию окна, произвести раскрой пластика, укрепить его, проварить стыки… Не говоря уж о том, что нужен инструмент, что-нибудь вроде плазменного резака, нужно подключиться к источнику энергии, нужно… да много чего нужно! С этого Беккер и начал:

— Чем ты заварил окна?

— Лазером. — Голос робота был безжизненным, механическим, и Беккер поморщился.

— У тебя в синтезаторе есть блок обертонов? — Да.

— Будь добр, включи его.

Робот молчал, и Беккер сообразил, что подсознательно ждет от него чисто человеческой реакции. Человек обязательно бы сказал: «Пожалуйста», или: «Вот, включил», — и было бы ясно, что он включил, — не только потому, что подтвердил, а из самой демонстрации нового тембра голоса. Поэтому Беккер задал очередной вопрос:

— Лазер ты питал от своего, автономного, источника?

— Да. Я решил, что вы торопитесь, а подключение к сети требовало времени.

Теперь у него был голос мужественного тембра. Красивый голос. И фразы он строил правильно, но тем не менее какая-то механистичность ощущалась, и Беккер, вскользь подумав, что автомат есть автомат, спросил:

— Как к тебе обращаться? По номеру?

— Нет, у меня есть имя: Урал-один. — Беккеру показалось, что в голосе робота проскользнула гордость.

— Урал?

— Да. По названию корабля. Урал-один — потому что нас, охранных роботов, четверо. Я — первый.

— По старшинству? — В голосе Беккера послышалась ирония, но робот ответил так же добросовестно, тем же мужественным тоном:

— Нет, по порядку.

Беккеру стало неловко — нашел над кем иронизировать, — и он сказал извиняющимся тоном:

— Ты не возражаешь, если я буду называть тебя просто Уралом?

— Нет. Не возражаю. Я здесь один, и путаницы не будет.

— Ну ладно, хватит об этом. Что тебе сказала навигатор Вера Грей?

— Она сказала, что вам грозит опасность, и я должен защитить вас.

— Она не сказала, какая это опасность?

— Нет.

— А ты ничего не заметил?

— Нет. По дороге сюда, возле переходного мостика, был повышен радиоактивный фон, но уровень был ниже допустимого, и я ничего не предпринимал.

— Хорошо. Значит, так: ты должен будешь следить за составом воздуха. При появлении каких-либо примесей немедленно извести меня. Если заметишь попытку проникнуть к нам извне, извести меня. И еще — ты знаешь, что такое ступор?

— Знаю. Основы медицины входят в мою программу.

— Замечательная программа… Так вот, если я надумаю отдохнуть, я предупрежу тебя. Если же ты вдруг заметишь, что я без причины впал в ступор — перестал реагировать на посторонние раздражители, оцепенел, — проверь это, подай мне звуковые или световые сигналы. Если это действительно так, прими меры, чтобы вывести меня из этого состояния. Ты можешь это?

— Да. У меня есть аптечка первой помощи. Я могу ввести стимулятор.

— Вот-вот. И наконец, еще… Может быть, самое главное… Если я стану совершать действия, которые могут привести к моей же гибели, например, воздействовать на себя плазменным резаком, хвататься голыми руками за силовые контакты, прыгать с большой высоты, стараться проглотить заведомо ядовитое вещество, — ты должен остановить меня, даже применив силу.

— А если эти действия будет совершать кто-нибудь другой?

— Ты должен остановить и его.

— Что значит — применить силу?

— Это значит — не дать мне убить себя. Теперь тебе все ясно?

— Мне все ясно.

Беккер с некоторым сомнением выслушал столь категоричное заявление. Он даже слегка позавидовал роботу — ему бы такую ясность! Самому ему пока ничего не было ясно, просто он решил обезопасить себя от тех несчастных случаев, о которых пока не было даже известно, случайны ли они. Обезопасить и поработать головой — не может быть, чтобы не нашлось какой-нибудь зацепочки, чтобы не вырисовалась система… Жутковатая, надо сказать, система — двести восемнадцать «случайностей» со смертельным исходом…

 

Глава 6

Раздался приглушенный мелодичный сигнал видеофона. Гарднер поднял от бумаг воспаленные глаза и торопливо сказал: «Да-да, включайтесь». Он с нетерпением и со страхом ждал результатов розыскных мероприятий — вот уже вторые сутки шли безуспешные поиски Беккера, Его искали все: транспортники, работники Службы здоровья, связисты — словом, все. Магические слова «человек в опасности» подняли на ноги всех. Единственное, чего пока не сделали, это не передали объявления по глобальной информсети, да этого, похоже, и не требовалось: о том, что потерялся человек, знали все, кто только мог помочь в поисках. Но Беккера — ни живого, ни мертвого — так пока и не нашли.

Негромкий щелчок оповестил, что видеофон включился. На фоне торцевой стены кабинета засветился матовый прямоугольник экрана. Но изображение не появилось, и Гарднер раздраженно повторил: «Включайтесь же!» Послышался легкий шелест, и голос Беккера сказал:

— Поль… Поль, ты меня слышишь?

По экрану пробежала рябь, поползли полосы, затем появились размытые, цветные пятна, которые медленно сфокусировались и превратились в изображение. Оно так и не приобрело глубину и объем; больше всего это было похоже на лист бумаги, на котором нарисован поясной портрет Беккера. Но Беккер был настоящий. Он застенчиво смотрел на Гарднера и робко, неуверенно улыбался. Гарднер крепко зажал в кулаках подлокотники кресла, сосчитал про себя до пяти и тихим невыразительным голосом сказал;

— Слышу, конечно же, слышу… Да и вижу.

Он вполголоса сказал: «Запись!» Беккер не расслышал и переспросил:

— Что-что?

— Нет, ничего… Ты где сейчас?

— Поль, я пока не буду говорить где. Ладно? — Вид у Беккера был виноватый. Чувствовалось, что ему не по себе от того, что приходится скрывать что-то.

— Ладно, — пожал плечами Гарднер. Он уже немного успокоился и держал себя «как обычно. — Там… где ты находишься… связь для тебя не проблема?

— А почему ты спрашиваешь? — насторожился Беккер.

— Да просто потому, что изображение какое-то не такое, как всегда. Видеофон, наверное, испорчен. У меня или у тебя…

— А-а… Нет, Поль, не испорчен. Я потом объясню.

— Видишь ли, Беккер, тут у меня совершенно неотложное дело, минут на пять — десять. Если ты не против, я тебе позвоню?

— Нет-нет! — встрепенулся Беккер. — Сюда позвонить невозможно. Уж лучше я сам. Через десять минут?

— Через десять… — с неудовольствием подтвердил Гарднер.

Экран погас. Гарднер тут же перегнулся к селектору:

— Зуеву срочно зайти к Гарднеру! Повторяю: Зуеву срочно зайти к Гарднеру!

Зуев появился тотчас же, словно ждал за дверью.

— Садись, Саша, и посмотри, что это?

Гарднер вполголоса скомандовал: «Прокрутить запись!» Видеофон послушно включился. Опять возник непривычный плоский экран. Беккер с экрана недоуменно спрашивал: «Что-что?» Выдержка у Зуева была, конечно, не та, что у начальника Управления. Увидев Беккера, он вскочил и завопил:

— Да это же Беккер!

— Ну и не прыгай. Сиди и смотри, — осадил его Гарднер.

Зуев послушно замолк и уставился на экран. На экране был только Беккер. Гарднера там, понятное дело, не было, но реплики его записались тоже, и Зуев выслушал до конца их недолгую беседу. Но вот экран погас, и Гарднер нетерпеливо спросил:

— Ну что, Саша? Что ты по этому поводу думаешь?

— Это не компьютерное изображение, — задумчиво сказал Зуев. — Мне сначала показалось, что это синтет. Ну, понимаешь, кто-то заложил в компьютер фотографию Беккера, а уже компьютер выдал все движения, синтезировал голос, в такт словам обеспечил артикуляцию. Если компьютер достаточно мощный, с ним можно и разговаривать — вот как ты с Беккером… Но это не синтет. Это Беккер. И скорее всего не видеозапись — беседа шла очень естественно. Монтировать ее из ранее записанных кусков тоже не просто, я бы заметил. Так что ты правильно сделал, что позвал именно меня. Я ведь двадцать два года видеоинженером отработал, всю эту технику как свои пять пальцев знаю!

— Да, конечно, я сразу о тебе подумал… — промямлил Гарднер. Он совсем не думал об этом и забыл, что тот — видеоинженер. Просто-напросто полчаса назад он видел Зуева в коридоре Управления, и его фамилия всплыла в памяти, когда он позвал кого-нибудь, все равно кого, в кабинет. Не кричать же было по селектору: «Эй, кто-нибудь, зайдите ко мне!» Нужно было назвать по имени, и назвался Зуев, всего и делов. Единственное, что требовалось, — посмотреть запись и убедиться, что там действительно Беккер. Гарднер не мог забыть, как Беккер показал ему вчера утром собаку. Теоретически он знал все или почти все о наведенных галлюцинациях, но сейчас боялся, что и экран, и Беккер на нем лишь внушены ему чьей-то посторонней волей. Саша Зуев полностью рассеял его сомнения, и Гарднер, с энтузиазмом его поблагодарив, тут же выпроводил из кабинета — вот-вот мог снова позвонить Беккер. Посматривая на слепой пока экран видеофона, Гарднер нажал клавишу на интерфоне и соединился с Каминским:

— У тебя есть шанс реабилитироваться, — быстро сказал он. — Через несколько минут у меня состоится видеофонный разговор. Твоя задача — установить, откуда он ведется.

— А с кем разговор? — хмуро поинтересовался Каминский. Он болезненно переживал вчерашнюю неудачу своих работников. Беккер еще не вышел из здания, когда с Каминским связался Гарднер и приказал немедленно установить охрану Беккеру. Скрытую. Гарднер не очень верил в несчастные случаи. В то, что существует некая организация, занимающаяся истреблением людей, поверить было тоже трудно, но в этом хоть был какой-то элемент здравого смысла.

Глубокой ночью Гарднера разбудил видеофонный звонок. Пряча глаза, Каминский траурным голосом сказал, что Беккер исчез. Растворился. Сел в птерокар, а выйти не вышел, потому что птерокар оказался пуст. Как в цирке.

Каминский молча выслушал все, что мог сказать Гарднер, и не возразил. Впервые вместо «исчез» прозвучало «похитили», Каминский не возразил и против этого. А что тут возразишь? Ничего не возразишь, так оно и есть — ему поручили охранять человека, а охраняемого похитили из-под самого носа. Намек на необходимость реабилитации явно задел Каминского, но Гарднер и не собирался щадить его самолюбие. На глазах, можно сказать, человек исчез, так что, по головке теперь Каминского гладить?

— А с кем разговор? — сварливо повторил Каминский.

— А с Беккером, — злорадно сказал Гарднер и отключился.

Экран опять был таким же плоским, как и десять минут назад. Но Беккер выглядел не столь смущенным и унылым.

— Поль, ты, наверное, принял меры, чтобы разыскать меня. Например, проследить, откуда я звоню. Напрасно, это не удастся. Пока. Во всяком случае, потребует времени. Поль, я боюсь. Боюсь, что со мной тоже произойдет несчастный случай. Вчера я обнаружил за собой слежку. Я еле ушел от них…

«Та-ак, — подумал Гарднер. — Вот тебе и разгадка… Ну, Каминский, ты у меня дождешься! Да и я-то хорош! Нет, чтобы сказать Беккеру: так, мол, и так, мы тебя прикроем на всякий случай». Он страдальчески сказал:

— Беккер, это были наши люди. Они прикрывали тебя, Беккер…

Беккер кивнул:

— Я в конце концов пришел к такому же выводу. Ведь не может же быть какой-то мощной преступной организации, как триста лет назад. А за мной следило человек десять. Они менялись, но я их засек. Но это я сейчас сообразил, а вчера был готов поверить во что угодно, вплоть до заговора с целью захвата власти над Землей!

Беккер помолчал и сказал:

— Но опасность все же есть, и реальная. Поль, я наверняка следующий кандидат в пострадавшие, двести девятнадцатый. Так что я пока останусь здесь. Ты уж прости, что я не говорю, где именно. Все равно это ненадолго — меня вычислят и постараются до меня добраться. Правда, сделать это не так-то легко, но я не хочу облегчать им задачу…

— Ты говоришь «им» — значит, у тебя есть что-то конкретное? — жадно спросил Гарднер.

— Нет, — виновато поежился Беккер. — Просто так сказалось. Может, мои телохранители меня с толку сбили, а может, потому, что один человек организовать все эти случайности, да чтобы следов практически не осталось, не в силах…

— Да, кстати, ты просмотрел материалы по всем этим… случаям?

Беккер утвердительно кивнул:

— Просмотрел. И у меня сложилось впечатление, что если рассматривать все эти происшествия по отдельности, приходится признать их самоубийствами — без побудительных мотивов, без причин, необъяснимыми. Убийствами они быть не могут — никаких следов, вообще ничего. Так что надо искать общее. У меня тут под рукой есть очень неплохой компьютер, — тут чей-то мужской голос прервал Беккера: «Не компьютер, а робот», — и Беккер с готовностью поправился: — Да, не компьютер, а робот, позитронный… Так вот, мы с ним все это просчитали и пришли к выводу…

Беккер на мгновение запнулся, и Гарднер тут же вклинился:

— Беккер, кто там у тебя? — Ему почему-то вдруг представилась дикая картина: кто-то держит Беккера под прицелом бластера и заставляет говорить по шпаргалке.

Беккер слабо улыбнулся:

— Да это он самый и есть — мой робот.

— Твой робот?

— Ну да. Не совсем мой, мой он только на время… Так вот, Поль, необходимо узнать, с кем все эти двести восемнадцать самоубийц разговаривали по видеофону в последние сутки перед смертью. Заодно уж установи контроль за видеофоном на моей квартире — не исключено, что мне тоже будут звонить. Короче говоря, надо искать общего абонента.

— Значит, ты считаешь, что звонил убийца? — Вид у Гарднера был слегка ошарашенный.

— Нет, Поль, — извиняющимся тоном сказал Беккер, — это ведь только предположение, не больше того. Поэтому я пока, не обессудь, ничего не скажу, И еще одно. Как там у тебя поживает Вульфсен?

— Как, как… Скоро лопнет от самодовольства… Зистема унд порядок… Никто не замечал, абер ихь пришель унд заметиль… Я его завтра же отошлю. Напишу хорошую характеристику и отошлю…

— Ни в коем разе! Дай-ка ему еще одно задание. Похвали и дай задание — пусть ищет еще закономерности, но привязывает их к моменту гибели каждого из двухсот восемнадцати. Я не знаю, что искать, — извержение вулканов, разлив стали, аварии парусных яхт, прохождение спутников связи, старт дальних звездолетов… В общем, сам придумай, но не ограничивай его, пусть перебирает все подряд.

— Подожди, подожди, — пробормотал Гарднер. — Что же, я так ему и скажу, мол, на яхтах…

— Ну-у, Поль, — укоризненно протянул Беккер, — зачем же так-то уж, в лоб, говорить. Найдешь, что сказать. Просто надо допускать, что все вызывается естественными причинами, вроде вспышек на Солнце. Тогда эти причины, кроме самоубийств, должны вызывать и другие следствия, скажем, перебои в радиосвязи и так далее. Я, конечно, понимаю, что вероятность напасть на такое совпадение ничтожна, но чем черт не шутит. А Вульфсен у нас везунчик, может, повезет ему еще раз… Ну ладно, у меня пока все. Я буду выходить на связь каждые четыре часа, не чаще. Так что пока, до связи!

И он отключился. Гарднер вздохнул и объявил по интерфону общий сбор. Не нравилась ему таинственность, которой окружил себя Беккер. Да и не верил он в эти его идеи. Ну что, поговорю, значит, я с кем-то по видео и тут же вешаться побегу, да? Чушь какая-то! Но другого пока не предвиделось, и он собрался добросовестно заняться хотя бы этой призрачной зацепочкой. Одно только хорошо — Мише Вульфсену обеспечено ценное задание. Задания этого ему на всю оставшуюся жизнь хватит — если проверять заодно динамику выпуска детской обуви, выпадение осадков в Ростове-на-Дону, и прочая, й прочая…

Первым на совещание явился Каминский и мрачно сообщил: Беккер звонил со своей квартиры. Он, Каминский, связался с тамошней Службой здоровья, они послали человека на квартиру, и что же?

Гарднер заинтересовался — что же? А то, что в квартире не оказалось никого и, судя по всему, никого не было по меньшей мере несколько суток…

 

Глава 7

Гарднер огляделся, покачал головой и протянул:

— Н-н-да-а… Ну и каземат! Беккер хмыкнул:

— Подумаешь! Это Урал орудовал. А у нас с ним блок эстетики не предусмотрен.

Действительно, постороннему взгляду обширный низкий холл показался бы, мягко выражаясь, странным. Давно не метенный и не мытый мозаичный пол, сваленные в груду у стены поломанные и целые стулья, садовые скамейки, доски от диагравов — так назывались бывшие в моде лет пятьдесят назад столики. На пол укладывался стальной, сантиметров сорока в диаметре, блин, к нему подводился замаскированный кабель питания, а над ним, на высоте чуть меньше метра, в воздухе парила массивная столешница. Все в мире преходяще, прошла и эта мода, как прошла мода на диагравитационные пояса, туфли-антигравы, бытовые синтезаторы металлов и многое другое. Беккер отвел взгляд от кучи старого хлама и посмотрел на Гарднера. Сквозь заделанные пластиком окна не пробивалось ни единого лучика. Общее освещение не работало, и мрак рассеивала одна-единственная люминесцентная панель, вытащенная Уралом из какого-то брошенного прежними хозяевами прибора и подвешенная Беккером прямо за выводы у встроенного в стену электрощитка. Щиток располагался не выше полутора метров от пола, и свет, холодный и резкий, падал на лицо Гарднера снизу, придавая ему жесткую решимость. Своего лица Беккер не видел, и потому не мог решить, причуды ли это здешнего освещения или Гарднер так и приехал сюда, с таким вот настроением; и не означает ли это, что ему стало известно еще что-то, чего он пока Беккеру не сказал; неизвестно еще, скажет ли, а если и скажет, то не появится ли и на лице Беккера похожая хмурая озлобленность.

— Да-а, каземат… — снова протянул Гарднер, и Беккер увидел, что никакая не озлобленность написана на его лице, а озабоченность и усталость.

Они спустились вниз, и Беккер успел заметить, что Гарднер с удивлением и некоторой опаской поглядывает на неотступно следующего за ними робота. Урал задраил тяжелую бронированную дверь и легко скользнул вперед, остановившись между холодильником и диваном. Теперь, когда он замер у стены, ничто не выдавало бьющейся в нем электронной жизни. Он походил на предмет обихода, мебель, непонятную установку, поставленную здесь для неясной, может быть, имеющей отношение к науке, цели. Гарднер, неодобрительно оглядевший и толстенную стальную дверь, и манипулировавшего с задвижками робота, инстинктивно посторонился, когда тот с дробным металлическим топотком пробегал мимо, но робот затих, и Гарднер так ничего и не сказал, хотя у него явно просился на язык вопрос, и не один.

Здесь, внизу, было светло, тепло, сухо и уютно. Здесь жили, это видно было по множеству мелочей, и Гарднер невольно расслабился. Он сел в кресло, и Беккер, как хозяин, дожидавшийся, пока усядется гость, тоже опустился на диван.

— Урал, тебя не оскорбит просьба приготовить нам по чашечке кофе? — осведомился Беккер.

— Нет, не оскорбит, — глубоким баритоном отозвался робот, и Гарднер узнал голос, слышанный им во время видеоразговора с Беккером. Робот тут же принялся манипулировать с кофейником, и Гарднер удивленно поднял брови — обычный кибер и не пошевелился бы, не получив прямое приказание. Беккер, заметив удивление Гарднера, улыбнулся:

— Урал у нас личность. Мы с ним тут много разговаривали и пришли к выводу, что эмоции людям только вредят. Теперь, правда, мы в этом не уверены.

Гарднер возмущенно послал Беккеру менто: «Нехорошо-о, нехорошо»… Беккер покачал головой:

— Да нет, Урал лишен комплексов. Его это не задевает, и ущербным он себя не чувствует.

— Может быть, потому, что у меня нет блока эмоций, — вмешался в разговор робот, и Гарднер вновь почувствовал неловкость, словно они обсуждали человека в его присутствии.

— Да, Урал не чувствует себя обделенным, и его не задевает, когда речь идет о нем. Напротив, эта тема кажется ему интересной. Но вот к ментосигналам он глух, и я думаю, что при нем обмениваться менто было бы неэтично. А ты как думаешь, Урал?

— Я думаю, что вы можете вести ментообмен, если почему-то не хотите, чтобы я знал, о чем вы говорите. Хотя вы могли бы просто сказать мне, чтобы я забыл ваш разговор, и я сотру память.

Он поставил чашки и кофейник и снова скользнул на прежнее свое — между диваном и холодильником — место.

— Итак, выкладывай, — не выдержал Беккер. — Я чувствую, что ты неспроста напросился сюда… Гарднер отставил чашку и откинулся в кресле.

— Знаешь, Беккер, ты ведь угадал. Смешно, но Вульфсен опять принес в клюве добычу! Честное слово, я ему напишу отличный отзыв о практике, теперь уже искренне напишу!

— Ну хватит, не тяни! — взмолился Беккер. — Неужели он нашел?

— Нашел, нашел! И ни за что не догадаешься, что именно. Я велел ему молчать, а сам схватил материалы — и сюда! И по видеофону ничего говорить не стал.

Гарднер двумя пальцами достал из нагрудного кармана черный цилиндрик микрокассеты и торжественно поставил на стол. Тут же Беккер схватил кассету и, нетерпеливо улыбаясь, бросил Уралу. Робот поймал ее манипулятором и мгновенно сунул куда-то под корпус. Гарднер готов был поклясться, что у робота не раздвигались никакие шторки, не выдвигались никакие излучатели, что прямо сквозь металл из него ударил плотный синеватый луч света, уперся в стену, задрожал, расплылся в призрачный прямоугольник экрана. Снизу вверх поплыли по нему строчки текста, записанного прямо с дисплея компьютера. Беккер сидел какое-то время, не понимая, затем вник, вскочил на ноги и крикнул:

— Стоп! Достаточно!

Он пробежался по комнате в одну сторону, затем в другую, остановился напротив робота и требовательно спросил:

— Урал, по этим данным ты можешь рассчитать положение спутника на четвертое октября, неделю назад? Время — от четырнадцати до четырнадцати тридцати среднеевропейского времени?

— Да, могу, — ответил робот и замолк. После нескольких томительных минут он заговорил вновь: — Четвертого октября от четырнадцати часов до четырнадцати часов тридцати минут среднеевропейского времени искусственный спутник Земли СЛ-2806 прошел над полуостровом Таймыр, над Западно-Сибирской равниной, над Уралом, Северным Кавказом и Черным морем.

Беккер, сразу успокоившись, сел и закурил. Гарднер, морщась, отогнал дым ладонью.

— Я никогда не видел, чтобы ты курил, — сказал он.

— Итак, ребята, давайте подведем итоги, — вместо ответа сказал Беккер.

Гарднер улыбнулся этому его «ребята», покосился в сторону робота и онемел: Урал деловито возился с кофейником, готовя им новую порцию напитка. «Нет, это все-таки уникальное… создание?…Или существо? Нет, конечно же, не существо! Но что же? Или — кто же? — сумбурно думал Гарднер. — Ведь ни я, ни Беккер не просили его приготовить кофе. Это что, пресловутая свобода воли, которой, если верить нашим ученым схоластам, и отличается человек?»

Урал подал кофе, скромно отступил в сторонку и притих. Весь его вид выражал огромное желание послушать. Беккер отхлебнул глоток, блаженно зажмурился и сказал, обращаясь уже только к Гарднеру:

— Помнишь, Поль, как ты испугался, узнав, что я видел Вайтулениса и разговаривал с ним спустя сутки после его смерти? Ты извини, но в тебе говорило суеверие. Еще бы — чуть ли не все погибшие (а я теперь уверен, что они погибли не случайно) видели перед смертью призраков и разговаривали с ними. Ну точно как я!

Тарднер возмущенно завозился в кресле, и Беккер махнул на него рукой:

— Ладно, ладно, это я не в укор тебе. Просто я много занимался психодинамикой и знаю, что может сделать хороший индуктор. В отличие от тебя я твердо знал, что это была наведенная галлюцинация. Я пытался втолковать это и тебе, но тебя гипнотизировала чисто внешняя сторона дела, причинно-следственная цепочка: встреча с призраком — кандидат в покойники — смерть. Ты испугался, Поль, и решил прикрыть меня, дать мне охрану. Каюсь, в какой-то момент и я клюнул на эту удочку. Ведь как мы все рассуждаем: гибель такого количества людей — явно не случайность. Если мы не можем найти никаких следов, значит, нам противостоит не одиночка, а большая, хорошо оснащенная, тщательно все продумывающая и исполняющая группа. Группа преступников…

Беккер встал и принялся нервно расхаживать от двери до холодильника: десять шагов, поворот, десять шагов…

— Ты понимаешь, Поль, это закономерность — такой наш подход. Мы подсознательно боимся чего-то подобного, ждем его и готовимся к нему. Возьми все наши дела, все происшествия, которыми мы занимаемся, дабы определить, не замешаны ли здесь гости из Галактики: аварии, непредвиденные последствия экспериментов, иногда злоумышленные поступки психически неуравновешенных людей. И все. А ответственность давит на нас, мы чувствуем себя обязанными быть готовыми не только к этому, но и к более страшному и опасному. Мы перестраховываемся. Это профессиональная болезнь — подозрительность. Видимо, не напрасно Боучек в. последние годы был одержим идеей коренной реорганизации Управления…

— А что же ты-то не искал здесь естественных причин? — желчно поинтересовался Гарднер. Его задели слова Беккера о профессиональной подозрительности.

— А я что, не в этом же котле варюсь? — вскинул голову Беккер. — Да еще слежку за собой заметил! Я, брат, от них так убегал, что на пленку заснять, так на видео с руками бы оторвали. Куда там приключенческим видеофильмам!

Он невесело засмеялся и вновь посерьезнел:

— А потом у меня появилось время подумать, и я понял, что кое в чем ты был прав. Это я насчет «призраков». Я действительно оказался отмечен, и теперь оставалась ждать только какой-либо «случайности», а что она со мной произойдет, я уже не сомневался. Вот только погоня меня смущала, очень уж она была в духе старинных книжек. И я решил спрятаться и отсидеться. Заодно и обдумать все. Мне представился именно такой вот, как ты говоришь, каземат — чтобы под землей и чтобы двери стальные полуметровой толщины. Тут мне на память пришли камеры — залезть, забаррикадироваться и поразмышлять. Ничто не помешает — даже от психополей экранировка предусмотрена. Вот тогда-то меня впервые и толкнула изнутри мысль. Маленькая такая мыслишка. Я ее уже здесь додумывал, когда ты подтвердил, что бегал-то я от своих же телохранителей…

— Ничего пока не понимаю, — честно признался Гарднер. — Ты не можешь яснее?

— Я тебе по порядку все излагаю, — обиделся Беккер. — Но могу и популярнее. Так вот, я все-таки решил, что ключ к этим делам — призраки, которые являются кандидатам в покойники. Вот когда я по-настоящему обрадовался, что залез в эту нору. Понимаешь? Экранировка!

— Ну и что — экранировка? — ответил вопросом на вопрос Гарднер.

— А то, что если принять, что все двести восемнадцать погибших подверглись направленному психодинамическому воздействию, то все становится на свои места. Появлением призраков подтверждается факт психовоздействия, а смерть можно объяснить отсроченным внушением…

— А что такое отсроченное внушение? — подал голос робот.

Гарднер, забывший о его присутствии, вздрогнул, а Беккер спокойно объяснил:

— Человеку, находящемуся под гипнозом, можно приказать совершить какое-нибудь действие. Например, в определенное время выполнить несколько гимнастических упражнений или, услышав ключевое слово, громко запеть. Человек, как правило, не помнит, не подозревает о полученном приказе. Но, как только подойдет условленное время, он неожиданно для окружающих и для самого себя бросает все дела и начинает усиленно заниматься гимнастикой. Или же, услышав в разговоре кодовое слово, громко затягивает песню. Спрашивать его, зачем он это делает, бесполезно — он и сам этого не знает.

— Понятно. Применительно к нам, роботам, это подпрограмма, обращаться к которой предписывает одна из команд основной программы, — удовлетворенно сказал Урал.

«Нет, сумасшедший дом какой-то, — подумал Гарднер. — Призраки, гипноз, программы… Хотя в сумасшествии Беккера есть этакое благородное безумие…»

— Итак, я заканчиваю, — сказал Беккер. — Теперь мы знаем «как», но не знаем, «кто» и «почему». Боюсь, что «почему» мы сможем узнать, лишь установив — кто. Видишь ли, Поль, загипнотизировать человека можно, только установив с ним ментоконтакт. Поэтому я и просил тебя узнать, с кем разговаривали по видео погибшие. Ведь в наше время любой встрече, как правило, предшествует видеофонный разговор. Но, судя по тому, что ты ничего не сказал, узнать удалось мало что.

— Не удалось, — мрачно подтвердил Гарднер. — Не фиксируются соединения, ни к чему это. В домашнем компьютере, правда, в течение суток информация хранится, но потом стирается и она. А прошло уже сколько времени…

— Ну и ладно, — согласился Беккер. — Мы тут с Уралом на связь выходим через видеофон в моей квартире. Это Урал как-то сумел договориться с моим мини-компьютером…

— Я не договаривался. В каждом компьютере есть возможность включения его в систему. Мы с ним во время связи работаем заодно, как единая система, — тут же прокомментировал робот.

— Ты становишься болтливым, дружок, — укорил его Беккер и продолжал: — Поль, вот бы как-то фиксировать, кто меня вызывает. А то Урал только на передачу…

Беккер вдруг остановился и резко повернулся к роботу:

— Тьфу, черт! Я тут в подземелье скоро совсем уже думать разучусь. Урал, ну-ка соединись с моей квартирой и скажи, кто меня искал по видео вчера и сегодня!

Почти без паузы робот начал перечислять:

— Управление общественной психологии; Служба здоровья Северо-Западного района; Служба связи Управления космофлота…

— Стоп! Урал, скажи, как идет связь из ближнего Приземелья? Луна, спутники там, станции орбитальные…

— Вся связь из Приземелья идет через Управление космофлота. Космофлот предоставляет абонентам свои каналы связи.

Ну вот, теперь картина ясна. Каждому из двухсот восемнадцати за несколько дней до конца звонили из Приземелья! Не перебивай, Поль, я излагаю свою версию, посмотрим, насколько она все объясняет. Затем, накануне смерти, они. подвергались направленному психовоздействию — встречались с «призраками». Тогда же им программировалось выполнение в нужный момент определенных действий, каждому своих. Момент этот связывался с прохождением искусственного спутника Земли СЛ-2806. И вот один из них направляет птерокар в отвесное пикирование, другой лезет голыми руками в высоковольтный выпрямитель, третий… Словом, каждый делает то, на что запрограммирован. Вот со мной у них вышла осечка. Поначалу все прошло хорошо — призрак Вайтулениса меня посетил, и у меня не возникло никаких подозрений. Это благодаря чистой случайности я узнал, что Вайтуленис мертв. Из-под наблюдения мне удалось скрыться, но меня и здесь ищут. Урал, сколько раз за истекшие сутки звонили из Службы связи космофлота?

— Четыре раза.

— Ну вот, четырежды. И они не успокоятся, пока не разыщут. Так что, по-моему, надо уж мне найтись, позвонить самому. Тем более что адрес мы теперь — спасибо Вульфсену — знаем: спутник СЛ-2806.

— Погоди, погоди… Давай сначала разберемся. На первый взгляд твоя версия непротиворечива. Немаловажно также и то, что она, по сути дела, единственная. Так что, хотим мы того или нет, мы ею заниматься все равно будем. Но посмотрим, все ли твоя версия объясняет. Во всяком случае, самые основные моменты в нее укладываются — и призраки эти дурацкие, и то, что никаких следов мы отыскать не могли. Их и не было, следов… Но почему призраки? Почему не я, не председатель Верховного Совета Земли, не видеодикторша Наталья Петреску, наконец?

— Ну, Поль, эти детали потом на место встанут. Сейчас можно лишь гадать… Может быть, потому, что «они» только что с предыдущей жертвой в контакт входили. Ведь незнакомого человека изобразить сложнее. А тут — все известно, что и как… Словом, я предлагаю связаться со спутником.

— Прямо сейчас? — поднял брови Гарднер:

— А чего тянуть? — парировал Беккер. — Едва ли мы сейчас еще что-то выясним, все равно не избежать связи со спутником. Так что давай не откладывать. И не забывай, Поль, что времени терять нельзя, мы же не знаем, кому сегодня явятся призраки. Каждый час промедления может оказаться последним в чьей-то жизни!

— Ну ладно, — сдался Гарднер. — Давай только посмотрим, что у нас есть в микропленке по этому спутнику. Мы ведь до конца не досмотрели.

Урал, не дожидаясь просьбы, вновь высветил экран. Побежали буквы и символы. Параметры орбиты… Масса спутника… Объем полезного пространства… Стандартная система жизнеобеспечения… Энерговооруженность… Экипаж…

Пленка кончилась. Беккер с Гарднером недоуменно переглянулись: ничего особенного они не обнаружили. Стандартный спутник серии СЛ — спутник-лаборатория. Шесть тысяч кубометров полезного объема, три гравитора; так что обитатели лишены прелестей невесомости. Обитатели… Собственно, один обитатель — профессор Стабульский. Шарль Стабульский.

— Ты знаешь его? — спросил Гарднер.

Беккер кивнул. Он знал Стабульского, специалиста по биополимерам. Бывает, что целая область прикладной науки возникает и развивается при жизни одного поколения. Так произошло и с биопластикой, творцом которой был Стабульский. Биопротезы, без которых невозможно представить себе современную медицину, появились из невзрачных комочков искусственной плоти, синтезированной молодым Шарлем Стабульским много, очень много лет назад. А недавно, оставив клиники и институты, оставив целую армию исследователей и практических врачей, не представляющих себе, что биопластики когда-то не существовало, Стабульский отошел от активной научной деятельности и затворился где-то в тишине и покое. Ходили, правда, слухи, что он выращивает искусственного человека из азота, углерода и водорода. И из еще целого ряда элементов… А теперь он появился здесь, на спутнике.

— Значит, он его все-таки вырастил, — вздохнул Беккер.

— Кого? — спросил Гарднер.

— Да этого… гомункулуса, — невесело улыбнулся Беккер. — Вырастил, а теперь души ворует. Чтобы, значит, жизнь в него вдохнуть…

Беккер принужденно, словно по обязанности, рассмеялся. Очень уж нелепой показалась ему мысль, что Стабульский причастен к кошмару, заставившему их с Гарднером сидеть тут и ломать голову, как положить конец этой серии необъяснимых смертей… Отсмеявшись, Беккер вдруг серьезно сказал:

— Поль, я не вижу другого объяснения происходящему, чем то, о котором мы только что говорили. Я сейчас вызову Стабульского, и все разъяснится!

Гарднер только пожал плечами — а какая разница? Ничего из этого вызова не получится. Беккер скомандовал Уралу связаться со спутником.

 

Глава 8

— Послушай, Беккер, я не могу сидеть здесь до бесконечности! — возмутился Гарднер. — В конце концов, если тебе нравится обходиться без элементарных удобств — пожалуйста, а я к этому не привык!

— Что же ты предлагаешь? — уныло спросил Беккер. — Сейчас по крайней мере у нас появились хоть какие-то новые факты.

— Конечно, из четырех сеансов связи только в одном нам удалось поговорить лично со Стабульским, в трех других — с его киберсекретарем. А ты уже пытаешься делать из этого какие-то выводы!

— И все же, когда спутник проходил над нами, Шарль снизошел до беседы. Когда спутник был с той стороны Земли, он объяснялся с нами через секретаря. То же самое повторилось, когда спутник был над головой, но мы скрылись в камеру…

— Вы все четыре раза говорили с кибером, — раздался мерный глубокий голос робота. Беккер с Гарднером оторопело уставились на него.

— Не может быть! — вырвалось у Гарднера.

— Так было, — торжественно подтвердил Урал. — Я записал все разговоры. Пожалуйста, посмотрите!

В глубоком молчании просмотрели они запись всех видеосеансов. Когда на экране появился киберсекретарь, Гарднер вскочил и изумленно пробормотал:

— Но ведь был же профессор! Я же видел его своими глазами! Я же разговаривал с ним!

Беккер, блестя глазами, весело заявил:

— Поль, похоже, и ты сподобился! Ведь это не что иное, как один из тех самых призраков, о которых мы с тобой все время говорим!

— Можно подумать, что тебе теперь все ясно! — огрызнулся Гарднер.

— Если ты возьмешь на себя труд чуть-чуть подумать, то ясно станет и тебе! — парировал Беккер. — Ведь это самая настоящая наведенная галлюцинация. Причем наведенная именно со спутника! Когда спутника нет над нами или мы находимся в экранированной камере, психовоздействие на наш мозг исключено — и мы видим то, что есть. Как только мы поднялись наверх и спутник оказался над нашим полушарием, нам тут же дали ментообраз профессора.

— Но зачем? — вырвалось у Гарднера.

— Кто знает? — пожал плечами Беккер. — Скорее всего с целью прозондировать мозг. Я бы не удивился, если бы одновременно попытались нас ввести в состояние гипноза и внушить нам что-нибудь такое… В общем, как тем двумстам восемнадцати…

— И ты так спокойно об этом говоришь? — взорвался Гарднер. — А может быть, нам уже вложили программу, и мы с тобой вот-вот выкинемся с десятого этажа, или застрелимся, или вообще!..

— Ну, во-первых, у нас здесь десятого этажа нет, — резонно возразил Беккер. — А во-вторых, я принял на этот счет кое-какие меры. Так, на всякий случай, — тогда я только подозревал что-то в этом роде. Урал, мы с Гарднером не впадали… в каталептическое состояние во время сеанса связи?

— Нет… — начал было отвечать робот, но Гарднер перебил его, буркнув:

— Нашел, кого спрашивать! Да он и слова-то такого не знает!

— Знаю, — с достоинством возразил робот. — А вы в каталептическое состояние не впали потому, что я этому помешал.

— Ты? — удивился и Беккер. — Но как?

— Во время того сеанса, когда вам показалось, что вы разговаривали с профессором, экран начал пульсировать. Частота пульсаций была близкой к частоте альфа-ритмов мозга, поэтому я принял решение сгладить пульсации. Вы видели исправленное мною изображение и ничего не заметили.

— Ты всегда корректируешь изображение? — с сарказмом поинтересовался Гарднер.

— Нет, только в этом случае. Я знал о возможных последствиях. В космических рейсах случалось похожее — пульсирующая лампа или экран навязывали свою частоту альфа-ритмам мозга, и наступало глубокое торможение, схожее с гипнозом. Это приводило к аварии. Мне, как охранному роботу, вложена информация о подобных случаях. Кроме того, Беккер предупреждал меня о возможности наступления у него торможения и просил препятствовать этому. Я выполнил его просьбу.

— Нет, Беккер, где ты его нашел? — с искренним восхищением произнес Гарднер. — Только не говори, что его одолжили тебе твои приятели из космофлота. По-моему, его делали на заказ, и специально для этого случая!

— Но Беккер сказал правду, — возмущенно ответил вместо него робот. — Меня ему одолжили, хотя я и не вещь. Мне поручили охранять Беккера, так будет правильнее сказать.

— Ну что ж, Беккер, ты был прав, — перешел от веселья к серьезному тону Гарднер. — Вот у нас есть и еще одно звено в нашей цепочке. Теперь мы не только убедились, что применялось направленное психовоздействие, но знаем, как осуществлялось отсроченное внушение. Достаточно привести человека в гипнотическое состояние и внушить ему, что во время прогулки он увидит под обрывом не скалы, а тонущего ребенка, как человек в тот же день бросится на камни и разобьется, поражая всех очевидной бессмысленностью поступка…

— Поль, — тихо сказал Беккер, — Поль, надо лететь туда…

— Мы это обдумаем, — бодро отозвался Гарднер. — Мы это вместе обдумаем, и все решим. Вот получим дополнительную информацию — о спутнике, о тех, кто там в последнее время бывал…

— Поль, а тебе не страшно еще откладывать? Ведь в этой продуманной, отработанной и безотказной системе есть что-то нечеловеческое. Поль, ты не можешь запретить мне лететь туда!

— Совсем помешались вы с Боучеком! — выкрикнул Гарднер. — Всюду вам что-то нечеловеческое чудится! Ну ты сам подумай: как я тебя туда отпущу? После того, что мы узнали? Да уничтожить этот спутник — и дело с концом!

— А нам и должно нечеловеческое чудиться! — холодно сказал Беккер. — Для того, между прочим, УОП и существует. Мы с тобой, дорогой, профессиональные искатели странного! Другое дело, что тут, похоже, пришельцами и не пахнет. Пришельцы это так, гипотетически… Вначале надо исключить естественные, земные причины. Я нутром чувствую тут что-то свое… Вроде, скажем, робота, которому показали развалившегося на травке человека и объяснили, что он счастлив. А потом дали задание сделать всех людей счастливыми. Так он теперь всех подряд на травку укладывает. А чтобы не сопротивлялись и не трепыхались — по голове каждого стукает… Понимаешь? Но тут уже не робот виноват, а мы, люди. А раз мы сами чего-то такое натворили, сами и разбираться должны, прежде чем уничтожать…

— Да-а… Ну и нутро у тебя, — протянул Гарднер. Он, похоже, заколебался, во всяком случае, он не был так категоричен. — Ишь чего нутром своим учуял…

— Я не согласен, — заявил вдруг Урал, о котором в пылу разговора успели забыть. — Это не может быть робот. Кибер — тот может и по голове человека стукнуть, а робот — никогда!

Как нимало располагала к веселью обстановка, Гарднер с Беккером не могли удержаться от хохота. Робот не принимал в нем участия — у него ведь не был предусмотрен блок эмоций. Что самое странное — вид у робота был ханжеский, и люди, отсмеявшись и вновь бросив на него взгляд, снова разражались смехом.

 

Глава 9

Катер вел киберпилот. Беккер и сам мог бы управлять им, по крайней мере еще при Боучеке их обучали чему-то, но это было давно, могло пригодиться лишь на крайний случай, и Беккер не возражал против киберпилота.

В катере было тесно. Перед вылетом второе кресло сняли и вместо него в кабину втиснулся Урал. Робот настойчиво просился с Беккером. Беккер подозревал, что настойчивость эта подкрепляется приказом Веры не отходить от него ни на минуту, защищать его от всех мыслимых и немыслимых опасностей. Но он и сам успел привязаться к Уралу, поэтому, когда обсуждался план операции (подумать только — стоило привлечь к расследованию Управление космофлота, как начались заседания, совещания, появилась новая терминология, и слово «операция» было в ней еще не самым звучным), Беккер с самым серьезным й даже угрюмым видом, заявил, что «пойдет на задание» один, а с собой возьмет только робота. Охранного, с сухогруза «Урал». Присутствующие, сделав такие же серьезные лица, поспешили согласиться, поскольку предложить иной вариант никто не мог. Правда, старший диспетчер Красноперов, зубы съевший уже на всяких ЧП, разбирательствах и катаклизмах, вяло поинтересовался было, а откуда у товарища… э-э-э… Беккера… оказался охранный робот? На помощь, Беккеру пришел Гарднер. Он был великолепен. На нем была если и не форма, как на представителях космофлота, то что-то весьма напоминающее форму. Неизвестно какую. Поль и держался соответственно — внушительно и чуть надменно. Старые космические волки должны были понять, что имеют дело с людьми, которые постоянно рискуют собой во имя человечества. Вот и сейчас скромный герой Беккер готов идти навстречу неведомому. Волки зауважали Беккера. Что у них в космофлоте? Элементарно — корпускулярное излучение, метеоритные рифы да гравитационные ловушки… Обычная работа. Рутина, можно сказать. А вот неизвестная опасность — это всегда страшно. Если еще учесть, что товарищ Беккер ведет опасное расследование, так сказать, вызывает огонь на себя, то решение навигатора первого класса Веры Грей выделить для обеспечения операции одного охранного робота можно признать обоснованным и не накладывать на упомянутую Грей дисциплинарного взыскания, хотя она использовала робота на Земле, что является вопиющим и грубейшим нарушением.

Гарднер в ответ так и взвился:

— Это как так — на Земле? А чего ради мы все здесь собрались? Уж не спутник ли СЛ-2806 причислен к Земле? Не с него ли проводятся психодинамические диверсии? Не Службой ли связи космофлота пользуются диверсанты, наметив очередную жертву? А когда против этих, так сказать, космических пиратов, ведется оперативная работа, на космонавигатора Грей, внесшую свой вклад в общее дело, не тратившую время на согласования и утверждения, собираются накладывать взыскание! Ну, знаете!

Гарднер картинно откинул голову. Беккер избегал смотреть на него, чтобы не расхохотаться. Краснопёров поерзал, чувствуя на себе косые взгляды сотоварищей-космофлотчиков и неожиданно с энтузиазмом предложил:

— А в самом деле, товарищи, надо рассмотреть вопрос по навигатору Грей. Ведь в непростом случае она разобралась, правильное решение приняла. Благодарность ей надо объявить, товарищи!

Катер лихо развернулся. Ударили васильковые струи плазмы. Мягко, но властно прижала Беккера к креслу тяжелая рука перегрузки. Торможение шло на полутора g, поэтому ощущение не было очень уж неприятным. В тишине отчетливо раздавался высокий, чуть слышный свист инжекторов. Вот он стал громче — кресло застонало под двойной, Беккер плюс перегрузка, тяжестью — и смолк. Как всегда в первое мгновение невесомости, Беккер судорожно ухватился за подлокотники: показалось, что падает, улетает вверх. Тут же это ощущение прошло. На экране виден был сверкающий в беспощадных солнечных лучах, надвигающийся откуда-то снизу металлический борт станции. По напрягшимся в ожидании нервам резко ударил скрежещущий стук первого касания. Металлически клацнули магнитные фиксаторы, мягкими ищущими прикосновениями захлопали по обшивке герметические уплотнители тамбура. Явственно зашипел воздух, успокоительным цветом травы расцвел транспарант «Стыковка».

Беккер вздохнул, кряхтя и посапывая выплыл из кресла, развернулся под потолком кабины и толчком направил тело к люку. Укрепившись магнитными подковками на палубе, он похлопал Урала по панцирю:

— Давай-ка не высовывайся, дружок. Мы здесь в гостях, поэтому, будь добр, держись позади человека.

Урал нехотя уступил место у люка. Беккер нажал кнопку, овальная титанировая плита отошла назад и в сторону, и Беккер, пригнувшись, нырнул в тамбур.

В коридоре спутника ожидал робот. Он был явно из более ранней серии, чем Урал, да и предназначался не для комплектования космических кораблей. Беккер попытался, вспомнить — кажется, таких роботов готовили для комплексных экспедиций на чужие планеты — и рассердился на себя за ненужный экскурс в историю: ты что, друг Беккер, специально отвлекаешься, чтобы не страшно было? Страх не страх, но какое-то неприятное чувство прочно поселилось в нем и, чтобы преодолеть его, Беккер шагнул вперед и сказал:

— Ну, здравствуй. А ты что, весь экипаж спутника? А где же профессор?

— Следуйте за мной, — вежливо сказал вместо ответа робот, и Беккер, удивленно приподняв брови, молча двинулся следом.

После следующей перегородки появилась тяжесть, и Беккер понял, что в этом отсеке расположен один из трех имеющихся на спутнике гравиторов. Ускорение свободного падения здесь было небольшим, не более одной трети g, и движений не сковывало, но идти стало значительно легче.

Исчезло отвратительное ощущение, что ты, как мыльный пузырь, норовишь взлететь к потолку и удерживаешься только подковками, болтаешься вокруг которых, как аэростат на привязи.

Лаборатория оказалась неожиданно большой. Пленки и чертежи, просмотренные Беккером еще на Земле, не давали ясного представления о ее масштабах. Она причудливо ветвилась в пространстве, не скованная цепями притяжения планеты. Беккеру пришлось напрячь пространственное воображение, чтобы запоминать на всякий случай путь.

— Урал, у тебя, случайно, камешков нет? — полюбопытствовал он.

— Нет, — серьезно ответил робот.

— А крошек хлеба? — И ответил сам себе: — Нет, хлеб не пойдет, птички склюют…

— Не понял, — озабоченно забежал сбоку Урал. — Прошу дополнительной информации.

— Да это я, понимаешь, вспомнил, как на Земле один такой, как мы, камешками дорогу отмечал, чтобы не заблудиться.

— Робот или человек? — уточнил Урал.

— Людоед… — машинально ответил Беккер.

— Людоед? «Как мы?» Не понял! — с достоинством сообщил робот.

— А? Да, да… Людоед был не он. Он был человек. Как мы.

— Я не человек. Я робот. Но я дорогу тоже запоминаю.

— Значит, ты у нас Уральчик-с-Пальчик. И не переспрашивай больше. Вот вернемся — расскажу.

Беккер нервничал. Не потому, что боялся. Подсознательно он чувствовал: то, что изощренно губило людей по каким-то — неведомым пока — причинам, едва ли станет расправляться с ним, Беккером. Масштабы преступления автоматически подразумевали и грандиозность цели, а его маленькая жизнь едва ли была с ней сопоставима. Его лихорадочно гнало сюда желание узнать, что здесь происходит, попытаться понять трагедию, которая привела к такому финалу. Не верил он в злой умысел, в свихнувшихся профессоров и роботов с перегоревшими транзисторами в электронном мозге. Вот, Например, их провожатый — вполне симпатичный и несомненно нормальный робот. Беккер попытался вспомнить, как звали Дантова проводника в аду, не вспомнил, раздосадован но хмыкнул — ну и ассоциации в голову лезут! — и окликнул робота:

— Послушай, как тебя зовут?

— РИЛ-14786, — тут же откликнулся их проводник, направив на Беккера объектив зрительного устройства.

Продвигались медленно, поскольку через каждый десяток метров приходилось открывать наглухо задраенные люки аварийных перегородок. Автоматика почему-то не работала, и роботу приходилось вручную вращать многочисленные маховички запоров. Пропустив гостей, РИЛ так же педантично закрывал люки.

Перед очередной переборкой тяжесть исчезла. Припомнив все коридоры, повороты, лесенки и шахты, Беккер сообразил, что они вплотную подошли к находящейся чуть на отшибе гигантской призме, обозначавшейся на чертежах как «лабораторная секция А». РИЛ пропустил их, но сам следом не пошел и люк закрывать не стал.

Перешагнув высокий металлический комингс, Беккер окинул взглядом обширное почти пустое помещение и тихо присвистнул: «Вот над чем работал профессор Стабульский!»

Посреди стерильно белого зала, под прозрачным ке-рамфлексовым колпаком пульсировал большой, неправдоподобно большой Мозг. Беккер так и подумал о нем, с большой буквы: Мозг.

 

Глава 10

Неожиданно Беккер ощутил сильнейший спазм в желудке. От резкой боли он согнулся вдвое. Урал кинулся к нему, но Беккер уже овладел собой, приглушил усилием воли боль и со страхом и изумлением понял, что спазм этот — чисто рефлекторный, вызванный небывалым, массированным давлением чужой воли на его мозг. Тут же в сознании прозвучал ясный и чистый ментосигнал: «Не бойся. Подойди ближе и сядь в кресло».

Беккер сел и ответил: «Я не боюсь», — это было почти правдой. «Почему я не могу прочитать тебя?» — спросил Мозг. «Потому что я заблокировал сознание», — ответил Беккер. «Как это тебе удалось? Я не встречался еще с таким явлением!»

«Однако Мозг явно не ридер, — подумал Беккер. — Те берут информацию на любом уровне, вплоть до подсознания. Говорят даже, что кое-кто из них читал и с неживой природы. Вплоть до того, что мог видеть события, происходившие давно и далеко. Но раз Мозг не ридер, мой ментоблок как нельзя более к месту. И пока мне не ясно, что и как, постараемся, чтобы ему не стали известны мои мысли и намерения».

Беккер вспомнил, как в Институте психодинамики долго спорили, прежде чем решили провести ему глубокую ментоактивацию. Лин Ю, руководитель Лаборатории гипноизлучений, провожая Беккера, предупредил его, что теперь он будет невосприимчив к гипновнушению, но если его все-таки попытаются загипнотизировать, приложив достаточный энергетический потенциал — например, использовав гипноусилитель, — мозг может не выдержать. «Перегорит, как лампочка. Так: пафф — и все!» — Лин Ю вскинул для наглядности вверх и в стороны руки. Брови на его смуглом, словно старая слоновая кость, лице поднялись, отчего узкие глаза испуганно округлились. Но тут же он успокоил Беккера: «Вы ведь летите на космическую станцию? Ну, тогда вам нечего бояться. Стандартный гипноусилитель — штука стационарная и весит сто восемьдесят тонн. Я не слышал, чтобы кто-нибудь смог сделать излучатель, достаточно портативный для космической станции!»

Беккер усмехнулся — вот тебе и излучатель. Достаточно портативный и даже живой. Видимо, мощности его хватает, чтобы уверенно осуществлять внушение отсюда на Землю. И он спросил:

— Моя встреча с Вайтуленисом там, на море, — это твоя работа?

— Да. А как ты это понял? Что-нибудь было не так? — обеспокоенно спросил Мозг.

— Нет, — покачал головой Беккер. — Все было так. Кроме разве направления тени. Твой Вайтуленис временами отбрасывал тень не совсем от солнца. Но это я уже позже сообразил, когда узнал, в чем дело. А так это было сделано здорово. Можно сказать, безупречно.

— А как это было сложно! — Мозг наряду с ментосигналом проецировал и эмоции; сейчас это была гордость. Гордость и торжество. — Это было очень сложно и трудно! Но ты сам сказал — это было сделано безупречно… Однако ты мне не ответил, как тебе удалось понять, что Вайтуленис — фантом?

«Гм, — подумал Беккер, — фантом… Вот и терминология своя появляется. Своя терминология, какие-то свои цели и задачи, свои трудности и успехи. И за всем этим как-то уже и смазываются общечеловеческие Нормы и требованиями убийство уже не убийство, а просто устранение нежелательного субъекта. И сам факт убийства уже не потрясает, а воспринимается спокойно и деловито, как любая технологическая операция…»

Беккер крепко сжал подлокотники кресла, откинулся и прикрыл глаза, чтобы заглушить охватившие его негодование и ярость. Ярость — плохой советчик. Она также плохой помощник при… дипломатических переговорах?

Нет, при разведке. Да, при разведке. Ведь так и неизвестно, что же и для каких целей делалось Мозгом, для чего нужны были ему эти двести восемнадцать жизней… Беккер понял, что непроизвольно усилил блокировку сознания. До него слабо доходил бьющийся извне вопрос Мозга:

— Ты не хочешь отвечать? Но почему? Ты не отвечаешь уже не на первый вопрос…

Ментосигнал Мозга был смешан с мощным фоном недоумения и сожалениями Беккер подумал: «Да, интереснейшими вещами занимался Стабульский. И что случилось с ним самим?» Беккер не сомневался уже, что профессора нет в живых. То есть не двести восемнадцать, а двести девятнадцать… Но всему свое время, и Беккер, продолжая следить, чтобы наружу не вырвалось ни одной неконтролируемой мысли, ответил:

— Просто я задумался. Я отвечу тебе по порядку. Во-первых, ментоблокировка не есть что-то новое. Собственно, обучение ментообмену и есть обучение снимать врожденную защиту сознания, чтобы воспринять чужой ментопосыл и самому послать направленную мысль. А я специально тренировался в обратном, в умении воздвигнуть барьер, поскольку предполагал, что для тебя это основной источник информации — съём мыслей из чужого сознания.

— Ты знал о моем существовании? Откуда? — быстро спросил Мозг.

— Нет, не знал. То есть не знал, что есть ты, Мозг. Но я был уверен, что есть кто-то или что-то, что может брать информацию из чужого мозга, может создавать наведенные галлюцинации и может использовать гипновнушение.

— Прости, я тебя прервал, — ментопосыл Мозга был сух и бесстрастен, в нем не чувствовалось раскаяния, — продолжай.

— Да, собственно, по твоему первому вопросу уже и все. Я специально тренировался создавать ментобарьер, и мне в этом помогли.

Беккер умышленно не сказал о ментоактивации. Он счел, что это прямо к делу не относится, а затемнять суть подробностями ни к чему. И он продолжил:

— Во-вторых, когда я разговаривал с Вайтуленисом, я случайно включил запись на блок-универсале. Естественно, Вайтуленис не записался. Я заинтересовался этим и узнал, что он мертв. Потом я вспомнил некоторые несообразности, например, то, что он стоял чуть справа от меня, а солнце светило прямо, и тем не менее на меня падала его тень. Так я понял, что это была наведенная галлюцинация, или, как ты говоришь, фантом. Итак, на твои вопросы я ответил. Теперь, может быть, ты объяснишь мне, почему для внушенных представлений ты использовал образы умерших? Почему не живых?

— Но они не умерли. То есть, с вашей точки зрения, они мертвы, но они живы.

— Поясни, что означает: «мертвы, но живы».

— Проще всего — дать тебе встретиться С ними. Ты не мог бы снять или хотя бы уменьшить глубину блокировки? Я понимаю, что ты не доверяешь мне. Но ты ошибаешься — это раньше был смысл что-нибудь сделать с тобой, чтобы сохранить тайну. Очень уж быстро ты сообразил что к чему. Видимо, мой промах тоже сыграл свою роль — я решил упредить события, установил с тобой контакт, но только насторожил тебя… Но теперь мне скрывать нечего, так что рискни, сними блок. Я дам тебе встретиться с фантомами, и ты поймешь все быстрее, нежели бы я объяснял.

«А в самом деле, лично для меня риск одинаков, полностью я закрыт или нет, — подумал Беккер. — Так что вполне можно, переместив блок глубже, открыться для внушения. При этом я вполне приму галлюцинаторные образы-фантомы, а Мозг не сумеет получить никакой информации, кроме той, что я сам ему дам. И гипновнушение у него не получится».

Беккер сидел, полуприкрыв глаза. Он сдвигал блокировку сознания. Это вовсе не означало, что в мозгу у него открывались какие-то заслоночки, передвигались перегородки. Нет, больше всего это походило на сеанс аутогенной тренировки. Беккер мысленно повторял: «Не должно быть никаких ментопосылов, помимо контролируемого разговора. Не принимать никакого внушения, и в первую очередь — о том, что мне ничего не внушается…» В этом и заключался смысл блокировки — чтобы любой попытке гипновнушения противостояла ранее внушенная мысль. И ментоактивация только помогала в этом, но всю работу Беккер должен был проделать сам. Наконец Беккер счел, что готов, и хотел сказать об этом Мозгу, но не успел. Сзади послышались уверенные тяжелые шаги. Беккер обернулся — к нему, неумело улыбаясь, подходил Иван Вайтуленис. За ним шаркающей походкой торопился невысокий почти лысый старик, в котором Беккер с изумлением узнал Шарля Ста — бульского.

Вайтуленис, продолжая улыбаться, подвинул два кресла. В одно сел сам, во второе опустился, старчески покряхтывая, Стабульский. Беккер озадаченно молчал. Вайтуленис поддернул на коленях брюки и нарушил тишину:

— Ну, страствуй, Альфа!

Он был единственным, кто звал Беккера по имени, и Беккер очнулся от оцепенения:

— Здравствуй, Иван. И давай лучше на интерлингве. Мне не нравится твой русский.

Беккер подумал, поколебался и обратился к Стабульскому:

— И ты, Шарль, здравствуй. Или я что-то не то делаю? Ведь ты же этот… фантом?

— Ну почему же не то? — Голос Стабульского был звучен. Если прикрыть глаза, он не связывался с сидящим в кресле престарелым мужчиной. — И не надо стесняться слова «фантом». Если тебя интересует мое бренное тело, то я могу сообщить тебе, что оно давно в утилизаторе, распалось на атомы.

Впервые за все время визита на спутник Беккера охватило чувство даже не страха, а мистического ужаса. Он судорожно пытался вздохнуть, но горло словно сжала железная клешня. Наконец в подсознании сработало что-то, чувства чуть приглушились, Беккер вновь обрел контроль над собой и заметил, что Стабульский внимательно и сочувственно смотрит на него:

— Тебя, наверное, шокировало, что мой прах не предан земле? И совершенно напрасно, между прочим. Кажется, я вправе сам распоряжаться тем, что было моим телом!

Беккер уже полностью овладел собой. «Нет, это бред какой-то, — иронически подумал он. — Сидит напротив тебя человек и рассуждает, что. своему бывшему — бывшему! — телу он, дескать, сам хозяин!»

— Да нет, — очень вежливо от ярости, сказал он Стабульскому, — почему же, я понимаю: тело было ваше, вам и решать, что с ним делать…

— Ты, Шарль, опять на своего конька сел, — вмешался скрипучим голосом Вайтуленис и обратился к Беккеру: — Понимаешь, у него пунктик насчет этических аспектов нашего «фантомного» существования.

В его размеренной речи даже кавычки около слова «фантомного» прозвучали, как напечатанные. Словно Беккер его слова не услышал, а прочел. Да, это был Вайтуленис, и Беккер, с облегчением переключаясь на разговор с ним, спросил:

— Как ты сказал? «Фантомного существования»?

— Да. Я считаю, что это термин, вполне отвечающий сути проблемы. В прошлый раз, в Геленджике, нам с тобой не пришлось поговорить на эту тему, хотя мне и хотелось бы. Но там были еще и чисто технические трудности, не считая того, что Мозг не хотел, чтобы ты узнал обо всем раньше времени.

— Что значит — раньше времени? — быстро спросил Беккер. Он отметил в памяти, что «Мозг не хотел». Надо будет выяснить, что кроется за этой фразой. Ведь, по сути дела, и Вайтуленис, и Стабульский всего лишь его, Беккеpa, галлюцинация. Наведенная, правда, Мозгом. Так что существуют они лишь в его воображении да в воображении Мозга, если только у Мозга есть воображение. Черт его знает, что у него есть — с этими квазибиологическими системами никогда не уверен, что в них от живого организма, а что — от машины… Но ведь любопытно — Вайтуленис, то есть фантом Вайтулениса, говорит так, словно он действительно личность! Словно это он помнит о встрече на пляже, словно и в самом деле тогда с Беккером говорил именно он, а если чего-то не сказал, то потому лишь, что Мозг не хотел, и он, Вайтуленис, решил учесть его желание. А мог бы и не принять во внимание…

— Ну, я не знаю, вправе ли я говорить… — смутился Вайтуленис.

— Теперь уже можно и сказать, — вмешался Мозг. В отличие от голосов Вайтулениса и Стабульского, имеющих ярко выраженную тембровую окраску, голос Мозга был бесплотен. Это был ментосигнал в чистом виде, хотя воспринимался тоже как голос.

— Так вот, — продолжал Вайтуленис, — у Мозга тоже есть свой пунктик. Он уверен, что события настоящего можно экстраполировать в будущее. Не просто предсказать наиболее вероятное течение событий, а уловить их след. Понимаешь? Как любое совершившееся событие имеет свои видимые следы, так имеют следы и те события, которые совершатся в ближайшем будущем. В общем, это не моя область. Мозг пытался меня привлечь, но мне эта проблема не по зубам. Ему она оказалась тоже не под силу, хотя этот Мозг — интеллект, каких я не встречал! Словом, он как-то сумел вычислить, что ты — прямая угроза его существованию, и не только его, но и всех нас. Вот он и пытался упредить события…

— Та-ак, — протянул Беккер. Он успел забыть, что разговаривает с собственной галлюцинацией. — Та-ак… Значит, он решил, что я каким-то образом представляю для него угрозу. Ну что ж, резонное умозаключение, особенно если учесть, что я работаю в Управлении общественной психологии и что дело об умерщвлении двухсот восемнадцати человек скорее всего буду расследовать именно я. Видимо, Мозг не вполне был уверен, что мне покажется правдоподобным их желание ни с того ни с сего покончить с собой. Вот он и решил, что надо наладить контакт и со мной. А дальше? Как ты там, Иван, голыми руками в видеофон залез, и Вильму предварительно отослал из дому? Чтобы пятьдесят киловольт сработали и никто реанимацией не занялся? А что, интересно, мне приготовлено было? У него ведь фантазия неплохо работала — можно велеть со скалы в море прыгнуть, можно заставить гадость какую-нибудь выпить…

Беккер возмущенно задохнулся. В напряженной паузе раздался мощный ровный голос Шарля Стабульского:

— Успокойся, Беккер. Во-первых, ты не прав. Во-вторых, ты ведешь себя неэтично. Ты позволяешь себе обсуждать поступки и действия мыслящего существа в его присутствии, не обращаясь к нему. Тебя извиняет только то, что ты, по-видимому, не осознал еще в Мозге личность. Ты относишься к нему скорее как к машине. Как к роботу.

— К роботу? — вскипел Беккер. — Да к роботу-то я как раз отношусь, как к личности. Урал, ты личность или нет?

Никто не отозвался, и Беккер сообразил, что, как и весь этот невообразимый разговор, свой вопрос он произнес мысленно, а робот глух к ментосигналам. Поэтому он повторил вслух:

— Урал, ты личность или нет?

— Да, я личность, но я робот, — послышался мерный голос.

— Да ведь к человеку ты с таким вопросом не обратился бы, — сказал старик. — Это только подтверждает, что ты считаешь робота искусственным, неполноценным интеллектом. И к Мозгу, в силу его искусственности, ты относишься так же…

Беккер внезапно расхохотался:

— Нет, определенно, мне пора ложиться в клинику! Я с вами всерьез разговариваю, спорю, а Мозг помалкивает себе! Мозг, ты почему молчишь?

— Я слушаю, — тут же откликнулся тот.

— Нет, вы только подумайте, он слушает! Он, который проецирует мне такие подробные наведенные галлюцинации, спокойно слушает, как я с ними спорю! Мозг, в тебе пропадает отличный драматург! Ведь это же надо — придумать персонажей, взяв для них реальные прототипы, внушить мне, что я их вижу и слышу, заставить эти куклы разговаривать со мной, причем все время держать в руках нити разговора, не допустить ни на мгновение, чтобы фантомы стали полупрозрачными, — да это же высшая степень гениальности литератора! Мало придумать свой, воображаемый, мир — надо, чтобы и другие в него поверили. Так у тебя это качество развито в высшей степени!

— Мы тепе не куклы! — крикнул Вайтуленис. Его невозмутимость сняло как рукой.

— Не надо так говорить. Я не разыгрываю перед вами пьесу, я действительно даю вам возможность встретиться с Вайтуленисом и Шарлем Стабульским! — с горечью и обидой сказал Мозг.

Беккер хотел было возразить ему, как поймал краем глаза движение и резко обернулся — к нему тянулся манипулятор, вооруженный безыгольным шприцем для инъекций. Беккер не успел осознать увиденное, а условный рефлекс на опасность уже сработал — он вылетел из кресла, словно катапультированный, на лету разворачиваясь лицом к опасности. Тут же он узнал робота и возмущенно закричал:

— Урал, что это значит?

Робот озадаченно остановился, неуверенно подвигал манипулятором и сообщил:

— Я обязан вмешаться по программе защиты вашего здоровья. Во-первых, вы в течение длительного времени находитесь в состоянии, близком к каталептическому. Вы неподвижны, не реагируете на внешние раздражители, частота дыхания и сердечная деятельность понижены. Но это не каталепсия, поскольку электроэнцефалограмма показывает повышенную активность мозга. Во-вторых, все основные биоэнергетические показатели организма за это время заметно ухудшились. Поэтому следует ввести биостимулятор и устроить перерыв в вашем эксперименте.

— Каком еще эксперименте? — Беккер стоял руки в боки, монументом возвышаясь над утонувшими в низких креслах Иваном Вайтуленисом и Стабульским.

Его раздражало, что они явно веселятся, наблюдая «бунт роботов». Его нисколько не смягчало то соображение, что, кроме него, никто их не видит. Да, собственно, и смотреть-то некому, кроме, разумеется, Урала. А Урал укоризненно ответил Беккеру:

— Не знаю. По моим соображениям, все происходящее можно объяснить вашим ментоконтактом с этим искусственным Мозгом. А это однозначно классифицируется как эксперимент. Хотя, конечно, сущности его я и не знаю.

— Мозг, ты слышишь? Похоже, он ставит тебя на одну доску с собой. В тебе он видит только одну характеристику — искусственность, а потому уверен, что общаться с искусственным интеллектом, да еще используя такое шаманское средство связи, как ментообмен, можно только в экспериментальных целях!

Мозг обиженно промолчал. За недолгое время знакомства с ним Беккер привык уже к ровному и сильному его ментофону, которого прежде не замечал за чистыми, прозрачными ментосигналами. Мало того, Беккер начал уже разбираться в эмоциональной окрашенности этого фона. Улыбнувшись, Беккер подумал, что это заменяет Мозгу выражение лица…

— Легко шпынять тех, кто тебе ответить не может, — укоризненно пробасил Шарль. — Тем более упрекать в искусственности! Уж если на то пошло, так ты ведь тоже не по мановению руки на свет появился, тебя тоже когда-то сделали. А уж если принять во внимание и способ изготовления, то тебе и вовсе перед ним гордиться нечем!

— Испорченным видеозаписям вообще слова не давали, — злобно огрызнулся Беккер.

— Ну это уже по принципу «сам дурак!» — спокойно констатировал Стабульский.

— Оставь, видишь — он еле на ногах держится, — негромко сказал Вайтуленис.

С Беккером действительно творилось неладное. Все двоилось и расплывалось в глазах. Голоса то приближались, то замирали, то звучали издалека. Он растерянно провел рукой по лицу.

— Ерунда, просто я долго пролежал неподвижно в кресле. И слишком резко вскочил, — пробормотал он.

Урал вновь приблизился, держа наготове шприц. Беккер попытался отстранить его, но потерял равновесие и упал бы, если бы Урал не подхватил его под руку.

— Переутомление, — сказал Мозг. Сказал, по-видимому, голосом, через какой-то акустический преобразователь, потому что Урал услышал и подхватил:

— Переутомление организма. Необходима медицинская помощь. И отдых.

Он снова попытался сделать Беккеру инъекцию, но Беккер сказал:

— Не надо, дружок. Давай-ка лучше возвращаться. Мозг, предлагаю контакт считать прервавшимся по техническим причинам. Я отдохну и вернусь, а ты обещай пока больше… ни к кому со своими фантомами не являться.

Мозг гулко ответил через громкоговорители: «Договорились», а Стабульский и Вайтуленис, не вставая, помахали Беккеру вослед.

«Надо же, до конца в свои фантомы играет!» — не то раздраженно, не то с одобрением подумал о Мозге Беккер. Он уважал упорство, в чем бы оно ни проявлялось. Он выпрямился, сердито сказал «Я сам!» норовившему поддерживать его роботу и старательно пошел. к выходу. Его слегка подташнивало. Он тщательно, высоко поднимая ноги, переступил порог и вышел в коридор, где тотчас засуетился и услужливо побежал вперед дожидавшийся за дверью РИЛ. Коридор был длинным, очень длинным, и в нем было очень много переборок. Беккер терпеливо шел бесконечным коридором, останавливался, ждал, пока робот откроет очередной люк, и снова шел, и не было конца этому движению, а рядом настороженно скользил второй робот, внимательный, заботливый и обеспокоенный.

 

Глава 11

Все происходило в лучших традициях столь любимых Беккером старинных книг. Собирались на заброшенной вилле, то бишь в камере, в которой Беккер не столь давно провел несколько не очень приятных суток. Всех участников совещания Беккер обзвонил лично, причем выбрал момент, когда спутник висел над противоположным полушарием Земли, — ему совсем не хотелось, чтобы Мозг оказался в курсе их дел. Место он выбрал из этих же соображений.

Народу оказалось неожиданно много для столь небольшого помещения, но Беккера это не удручало. Единственное, о чем он пожалел, это о том, что здесь нет Веры: послушала бы, сколь лестно отзывались о ней представители космофлота в кулуарных разговорах перед началом совещания.

Вера только что прибыла из малого каботажа и взяла отпуск. Случилось так, что Беккер вновь оказался в бегах, и снова ноги привели его к квартире Веры. На этот раз он сбежал из санатория, где медики норовили продержать его еще недели две, чтобы он окончательно пришел в себя после того полета на спутник. Все переговоры об этом совещании он проводил в присутствии Веры, и она напросилась было с ним — в шутку, конечно, в которой всегда бывает изрядная доля правды. Лишь узрев на экране большое космофлотское начальство, она пошла на попятный и наотрез отказалась ехать с Беккером, хотя он уговаривал ее уже всерьез.

Обстановка на совещании сложилась сугубо деловая. Ее чуть разрядил маленький инцидент, невольно спровоцированный Беккером. Совещание грозило затянуться, и Беккер жестом показал Уралу, так до сих пор и не расставшемуся с ним, что надо бы чего-нибудь выпить. Робот не кивнул головой только по той причине, что у него ее не было. Вместо этого он деловито принялся колдовать над кофейником. Заместителя Начальника Управления космофлота Николая Шихова чуть не хватил удар. Он даже не возмущался. Он горестно сетовал: «Надо же, и это охранный робот! Беккер, во что вы превратили охранного робота?» Масла в огонь подлил представитель Управления здравоохранения. Он не простил Беккеру побега из санатория и теперь желчно поинтересовался:

— Из санатория убежать вам тоже робот помог? В это время Гарднер громогласно объявил:

— Хватит, друзья. Давайте ближе к делу. Что могут нам сказать Институт психодинамики и Институт мозга?

— Только одно: а если Беккер и в самом деле разговаривал с Вайтуленисом и Стабульским?

Беккер торопливо шел коридором станции, без задержки перешагивая комингсы многочисленных люков. Его словно подгоняло угнездившееся внутри нетерпение. Легкий привкус опасности обострял это чувство — сегодня с ним не было Урала. Он решил довериться Мозгу. Решение это было инстинктивным, но он чувствовал, что не ошибается.

Беккер шагнул в сумрачный простор зала и взмыл, ошеломленный тошнотворным ощущением падения. Как всегда, после первых двух-трех секунд эти ощущения прошли, тело адаптировалось к невесомости и осталось лишь легкое недоумение.

— Извини, но мне плохо от тяжести, — раздался в его сознании чистый голос Мозга. — В прошлый раз я включил гравитор, для тебя. Это дорого мне обошлось. Сейчас я обдумываю, как можно приспособить свое существование к нормальной силе тяжести. Ведь нельзя же вечно жить на спутнике.

— Значит, ты оказался в космосе именно из-за этого? — живо спросил Беккер.

— Да. В момент выращивания мне необходима невесомость. Поэтому Стабульский и был вынужден проводить опыт не на Земле. Ты ведь знаешь, что получается, если компенсировать гравиторами земное тяготение.

Беккер знал. На Земле невесомость поддерживать можно было не более нескольких минут, в лучшем случае — часов. Потом начинались биения с гравитационным полем Земли. Верх и низ медленно менялись местами, предметы то теряли вес, то становились вдвое тяжелее. Нет, если тебе надолго нужна невесомость, лучше спутника ничего не придумаешь.

— Я был не прав, — в упор сказал Беккер. — Я не должен был обвинять тебя в обмане. Я не исключаю, что ты сам искренне заблуждаешься, но в обмане подозревать тебя было нечестно.

— Ты, конечно, говоришь о фантомах… — Мозг не спрашивал, а констатировал факт. — Мне трудно убедить тебя логическими рассуждениями, проще дать тебе встретиться с ними…

Краем глаза Беккер уловил движение и оглянулся — оказывается, в зале было уже довольно много людей. «Призраки, — с болью подумал Беккер, — опять призраки. Неужели Мозг думает убедить меня, демонстрируя наведенные галлюцинации?»

Призрачная толпа вела себя так, как вели бы себя, оказавшись неожиданно вместе, обычные люди. Многих из них Беккер знал, кое-кого хорошо.

Беккер сидел в кресле. Оно давало хоть какую-то иллюзию стабильности в этом мире невесомости, в мире, в котором органы чувств бунтуют и обманывают, который наполнен людьми, уже ушедшими из жизни. Временами Беккеру вдруг казалось, что кресло стоит на стене, и он висит вместе с креслом над полом, который был стеной, и эти люди вокруг ходят по стене под неестественным, невозможным углом к, полу и не падают, и ему становилось не по себе. Усилием воли Беккер отгонял дурноту, но ненадолго. Он знал, что это космическая болезнь. Это должно было пройти, как только адаптируется вестибулярный аппарат. Поэтому он не тревожился и наблюдал за людьми, оживленно разговаривающими меж собой и не обращающими на него внимания. Сам Беккер тоже не решался окликнуть кого-нибудь, хотя и ловил порой на себе заинтересованный взгляд. Разговоры сливались в сплошной гул. Беккер не мог вычленить из него ни одной цельной фразы и решил наконец, что они разговаривают по менто, а он просто улавливает возникающий при этом ментофон.

— Не совсем так, — вмешался Мозг. — Просто я не могу… нет, не хочу экранировать от тебя разговоры, вот ты их и слышишь, как звуковой фон. Если бы они обращались к тебе, ты услышал бы все отчетливо.

— Что значит — экранировать? — мрачно поинтересовался Беккер. — Ты что, контролируешь все их поступки и даже разговоры?

— Разумеется, нет. — В голосе Мозга послышалось легкое раздражение. — Просто они во мне, и чтобы ты видел и слышал их, я подключил твое сознание к своему. Не волнуйся, только краешком, даю тебе одни только зрительные и слуховые образы. Но ты их видишь такими, как они есть.

— Постой, постой!.. — воскликнул Беккер. — Как я понял, ты признаешь, что все эти… фантомы… существуют только в твоем воображении?

— Не в воображении, а во мне.

— В твоем сознании? Но ведь это одно и то же!

— Во мне! Но не в моем сознании! Как ты не понимаешь, что человек, по сути, всего лишь сгусток информации и устройство по ее переработке. И если я часть клеток своего Мозга отдам под информацию, переписанную с конкретного человека, то ни ты, ни даже сам он не сможет определить, что же он такое — человек ли он в традиционном смысле этого понятия или помещенное в искусственный мозг его сознание. Ведь сознание человека и есть комплекс из накопленной в течение жизни информации и приобретенных за это же время навыков по ее переработке!

— Если отбросить скудость и примитивность формулировок, — неприязненно сказал Беккер, — то останутся общеизвестные вещи. Ежели, значит, переписать сознание человека в специальный компьютер или там на квазимозг, то у нас будет сознание, записанное на компьютер или в этот, как его, квазимозг. Очень ново и оригинально!

— Не иронизируй, пожалуйста, — попросил Мозг. — Да, это общеизвестно. Да, вы пытались уже записывать сознание: две недели адской работы, миллионы ячеек памяти, компьютер, занимающий двадцать зданий и почти полное отсутствие ясности, удалось или нет. Переписывали одного человека…

— Почему — вы? Почему — вы?

— А кто же? — искренне удивился Мозг. — Конечно, вы, люди. Не роботы же. А нас, вернее — меня, тогда еще не было. Я вообще существую пока в единственном экземпляре. Не ищи в словах «вы» и «мы» противопоставления искусственного и естественного интеллектов. Я просто называю все своими именами, и не надо подозревать в этом какой-то скрытый смысл!

Беккер чуть смутился и, чтобы скрыть смущение, спросил:

— То есть ты хочешь сказать, что тебе удалось записать сознание…

— Вот именно! И не только записать — я же тебе объясняю, что это не просто запись, не мертвое сознание, а сознание активное, действующее, думающее.

— Но это же живые люди! — сказал Беккер и испугался своих слов.

— Да, — согласился Мозг, — это живые люди. Такие же живые, как любой из вас, как ты. Но они — в другой ипостаси, поэтому я и назвал их фантомами. Неудачное название, но другого я пока не нашел.

— Нет, не верю! — решительно сказал Беккер. — То, что ты извлек у кого-то информацию и используешь ее, еще ни о чем не говорит. Все это поверхностно…

Среди людей, заполнивших зал и притихших во время беседы Беккера с Мозгом, возникло вдруг шевеление. Кто-то проталкивался поближе, и Беккер с удивлением заметил, что, несмотря на невесомость, фантомы ведут себя так, словно здесь действует нормальная земная тяжесть. Умом признавая логику доводов Мозга и допуская, что так все и есть, Беккер тем не менее видел в фантомах только лишь внушенные зрительные образы. Марионетки. Вроде кукольных мультфильмов, только куклы до отвращения походили на реальных людей.

Раздвинув плечом соседей, перед Беккером встал невысокий коренастый мужчина, в котором Беккер узнал Мкртчяна. Они были очень дружны лет пятьдесят назад, но потом дружба распалась, и Беккер не любил вспоминать об этом.

Мкртчян стоял, совсем не похожий на сохранившийся в памяти Беккера образ. Он сильно постарел, лицо словно стало крупнее, исчезла смоляная вьющаяся шевелюра. Лысина. светилась коричневатым лаковым блеском. Но это был он, из грубых, рубленых черт выглядывало прежнее, молодое и веселое, лицо.

— Пожалуйста, Извини, Беккер, — начал он, и его жестикуляция показалась Беккеру нарочитой, ненастоящей, — мы все тут слушали ваш разговор. Это нас ведь касается, понимаешь.

Беккер молчал. Мкртчян огляделся, откинув голову, и снова устремил на Беккера прямой взгляд влажных агатовых глаз.

— Ты не веришь, что мы есть, другой не поверит — совсем получится, что нас нет! Так что ты извини, но я тебе напомню молодость и Филиппины — ты ведь помнишь, Беккер?

Беккер попытался вскочить на ноги, забыв и про невесомость, и про то, что пристегнулся к креслу широким поясным ремнем. Это в нем сработал автоматизм часто бывающего в Пространстве человека: как только наступила невесомость — привяжись. Когда появится тяжесть (она обычно появляется разом и не вовремя), пристегиваться будет поздно. Сейчас ремень подхватил его и швырнул обратно. На какой-то миг Беккер замер в полустоячем положении, заскользил ногами по полу, но не удержался и рухнул в кресло.

Да, Мкртчян — или все-таки Мозг? — не мог выбрать лучшего воспоминания, чтобы лишить Беккера возможности сопротивляться.

Филиппины… Тогда Беккер был молод. Тогда все были молоды — добровольцы, помогавшие в личное время океанскому патрулю. Это было модно тогда — в личное время работать в горячих точках. Молодежь шла в лесоводы — восстанавливать вырубленные во время оно леса, в океанский патруль — помогать океану вновь обрести утраченное было экологическое равновесие, в шахтеры, в службу здоровья, в синтет-операторы, в глоб-транс, в коммунальное хозяйство… Времени катастрофически не хватало — учеба, новый видеофильм, друзья и девушки, и рейсовый стратоплан на Манилу. В зале ожидания, в кабине глайдера или салоне стратоплана — записи лекций, новая фильмокнига или срочный разговор (другого времени просто не выкроить) по блок-универсалу с друзьями или родителями. И постоянное чувство сопричастности бурной, напряженной жизни человечества. Сами эти полеты в другое полушарие, необходимость постоянно до минуты расписывать свое время наполняли ощущением собственной значимости. Сознание, что ты необходим, что ты включен в график дежурств, что являешься одним из звеньев невероятной сложности системы, давало им взрослое и совершенно необходимое чувство ответственности. А после трехсуточного (так им было удобнее) дежурства со сном урывками, с нередко случавшимися штормовыми предупреждениями, с различного рода авралами и срочными вызовами они украдкой разглядывали себя в зеркалах, тщетно пытаясь найти на цветущих молодых лицах следы нечеловеческой усталости и перенесенных смертельных опасностей…

Их было пятеро, когда пришло штормовое предупреждение. Они патрулировали в двух часах хода от базы — Беккер и Мкртчян на мезоскафах, а Трефилов, Ставриди и Большаков в легких субмаринах. Океан еще раз показал, что человек, легкомысленно объявивший себя царем природы, не всемогущ — назад их вернулось трое. Трефилов и Ставриди погибли на глазах у Беккера, запечатанного в своем мезоскафе. Беда не приходит одна — именно в этот момент у скафа отказало управление. Беккер плакал от бессилия в безостановочно кружившем на месте аппарате. Он в кровь разбил кулаки о раму пульта, представив себе, каким трусом выглядит со стороны, не придя на помощь товарищам. Он все равно не успел бы их спасти, и служебное расследование подтвердило это, но комплекс вины остался. Управление само, так же беспричинно, как отказало, восстановилось, и Беккер так никогда и не смог забыть чувство, с которым добирался до базы и отвечал на взволнованные и сочувственные расспросы. Проверка скафа ничего не дала, и Беккер окончательно замкнулся в себе. Его никто не упрекнул ни единым словом, да и не за что было, но решение уйти из патруля появилось и крепло, и окончательный толчок ему дал случайный разговор с Мкртчяном. Тот в момент несчастья находился хоть и далеко, но в пределах видимости сонара и, очевидно, наблюдал на экране странные эволюции мезоскафа. А Беккер не нуждался уже ни в чьей поддержке. Произошедшее казалось ему страшным сном, от многочисленных повторов в памяти того утра он и сам уже перестал понимать, что же было на самом деле, а что является лишь предположениями, попыткой реконструировать события. Он ушел из патруля. Обвинение в трусости, особенно страшное тем, что предъявил его сам себе, долго терзало душу, пока не ушло, не спряталось куда-то вглубь. Оно не забылось, просто душа притерпелась, как привыкают иногда к постоянной, неизбывной физической боли…

Неотступно глядя в лицо Мкртчяна, Беккер прохрипел:

— При чем здесь Филиппины?

— Я так и знал, что ты до сих пор себя гложешь, хоть и не за что, — захохотал Мкртчян.

— Ты похож… похож… на Пана. Только без свирели, — устало сказал Беккер. Он уже приходил в себя.

— Ну, ты тоже постарел, — отмахнулся Мкртчян. — Так ты не понял, почему я напомнил о Филиппинах? Мы все слушали твой разговор. Ты совсем не прав. Ты «е изменился. Почему ты не изменился? Это, понимаешь, нехорошая черта — никому не верить. Ты никому не веришь. Ты даже себе не веришь, я это еще тогда понял…

— Мозг, ты меня слышишь? — шепотом спросил Беккер. — Пусть они уйдут. Все.

— Хорошо… — после паузы согласился Мозг, и помещение опустело.

Беккер облегченно вздохнул и тут же услышал вопрос:

— Беккер, ты не возражаешь, если при нашем разговоре будет присутствовать профессор?

— Да ради бога! — откликнулся Беккер. — Но почему именно профессор?

— Потому, что профессор — это немного то, что ты думаешь обо всех фантомах. Профессор — это немного я. Трудно сказать, насколько он — он, и насколько — я.

— Ты знаешь, меня уже нет необходимости убеждать, — устало сказал Беккер. — Я уже полностью поверил тебе. Ты не мог бы такое придумать и разыграть… Так что, давай зови сюда профессора…

— Спасибо, Беккер, — сказал возникший перед ним Стабульский. — Я, с твоего позволения, сяду.

Он сел на тотчас же появившийся, тоже призрачный стул.

— Ты, должно быть, понимаешь, это вовсе не было самоцелью — убедить тебя в том, что фантомы не марионетки, не куклы в наших руках.

— Наших? — поднял брови Беккер.

— Ну да, наших. Мозг ведь сказал тебе, что мы с ним — одно. Так уж получилось.

— Вот что, — решительно сказал Беккер. — Давайте сделаем так: вы мне расскажите все по порядку. С самого начала. А то у меня в голове какая-то каша: что-то я знаю, о чем-то догадываюсь, что-то предполагаю…

— Я же говорил, что он ничего наверняка не знает… — вмешался Мозг.

— Интересно, — тут же отреагировал Беккер. — Вы между собой спорите, а как же тогда ваше уверение, что вы оба есть одно?

— Ну, не совсем одно. Представь, что ты раздвоился, тебя стало два. Вы оба — Беккеры, но это не мешало бы вам обмениваться мнениями, беседовать, спорить… Однако ты прав — начнем сначала!

 

Глава 12

Мозговую ткань еще никто не пытался выращивать. Вернее, попытки были, но настолько неудачные, что во всех анналах было записано, что это бесполезно. Когда Шарль Микаэль Стабульский нащупал наконец решение, он не поверил себе — настолько все оказалось просто. После нескольких контрольных опытов он решил поставить сразу большой эксперимент — выращивать не просто ткань, а целиком мозг. Отдаленные перспективы он еще не продумал: может быть, трансплантация, может — запись информации, снятой с живого мозга… Возможности открывались такие, что глаза разбегались. Шарль боялся даже фантазировать. Решение всех вопросов практического использования своего открытия он оставил на потом, когда закончится эксперимент и можно будет с полной определенностью сказать, насколько оправдались его предположения.

Спутник СЛ-2806 ему удалось получить сравнительно быстро. Одна из лабораторий Института физики пространства перешла к «горячим» экспериментам, и ее было решено перевести от греха подальше. Едва успев перебраться на спутник, Стабульский запустил биотрон. В этот раз в нем росла не просто колония клеток, а Мозг. С самого начала Шарль так и называл его: Мозг. С большой буквы. Через полгода, когда Мозг в основном вырос и завершилось уже формирование тонких структур, Шарль Стабульский пережил первое потрясение. Вернувшись на спутник после очередной отлучки, он сразу прошел в «колыбельную», как прозвал зал с биотроном. Внутренне он уже настроился испытать ощущение неуверенности и легкой тоски, охватывавшие его обычно здесь, когда он смотрел на свое детище — почти уже сформировавшийся мозг, очень похожий на человеческий, но превосходящий его размерами и соответственно емкостью памяти и способностью к абстрактному мышлению. Мозг этот представлял собой чистую книгу, которую предстояло заполнить, и Шарль Стабульский безо всякого самоуничижения или кокетства думал о том, как это сделать, кому поручить создать комиссию, которая одна только и сможет заняться этим. Он думал так не от смирения, которое паче гордыни, не считал себя недостойным такой чести — нет, он искренне был уверен, что эта задача настолько важна и сложна, что одному человеку с ней не справиться. Как выяснилось, он опоздал.

Сознание уже проснулось в Мозге. Пока еще беспомощное, с трудом угадывающее окружающее, оно тем не менее нащупало во мраке единственное родственное себе существо — его, Шарля Стабульского. Лишь только он вошел в зал, как тотчас ощутил немой, но оглушительно кричащий вопрос: «Кто ты? Почему ты все время уходишь?»

Это не был четкий, сформированный ментосигнал. В нем было больше от эмоций, от детского страха одиночества. Шарль не разобрал бы вопроса, не будь он так силен. Ментосигнал оказался такой силы, что у Стабульского сработала защита — мозг инстинктивно заблокировался, но и через блок пробивалось ощущение тоски, неуверенности и одиночества, и он понял, что Мозг уже давно пытается найти контакт с ним, но не может. Тогда он осторожно ответил и был совсем оглушен взрывом радости, счастья и нетерпения. Одиночество кончилось, и Мозг жадно набросился на информацию. А снимать ее он мог только через профессора — ведь никаких органов чувств у Мозга не было. Их не было предусмотрено вообще.

Профессор совершил ошибку — не первую уже, — никому не сообщив о случившемся. Вначале он считал, что еще рано, что говорить не о чем, пока не получены результаты. А теперь — теперь его захлестнуло чувство вины перед Мозгом, желание дать ему как можно больше информации, которой он по вине профессора был лишен. Не последнюю роль сыграло также и материнское — или отцовское? — чувство. Ведь все ощущения, знания, мысли — все, что впитывал в себя Мозг, все это было его, профессора. А многие ли из людей могли бы то же сказать о своих единокровных детях, о плоти от плоти своей?

Как ребенок отцу, Мозг жадно внимал профессору. «Еще! Расскажи еще!» — жадно требовал он. И профессор рассказывал, объяснял и показывал. Они оба открыли это «показывать». Профессор открывал свое сознание, а Мозг брал там нужную информацию. Так продолжалось довольно долго, пока однажды…

Ни профессор, ни Мозг не смогли с полной уверенностью сказать Беккеру, что же произошло. По-видимому, Мозг в своей жажде познания забрался слишком далеко. Он углубился в область подсознания, в подкорковую деятельность мозга человека. Центры дыхания и сердечной деятельности оказались парализованы. Профессор скончался, так и не узнав, что произошло. Вернее было бы сказать — скончалось тело профессора. Разум его, взаиморастворенный в разуме Мозга, так в нем и остался.

В самый момент смерти, в этот эфемерный миг, когда душа расстается с телом, произошла мощная вспышка некробиотического излучения. Люди давно догадывались о его существовании, но подтвердить не могли. Беккер с горьким удовлетворением узнал, что догадки эти были справедливы. Оно есть, это излучение, и действительно несет в себе всю информацию о человеке. Кто знает, для чего природа так сделала? Во всяком случае, Мозг воспринял информацию о Шарле Микаэле Стабульском, «записал» в себя, и профессор, закончивший свою земную жизнь, продолжал теперь жить в Мозге.

— Вначале это было словно сон, — говорил профессор, и Беккер не прерывал его. — Я словно спал и знал, что сплю, и мог увидеть любой сон, какой захочу. Затем Мозг научился реализовывать мои пожелания, и я стал жить в мире, совершенно для меня неотличимом от реального. Я мог заниматься гимнастикой и, если срывался с перекладины, ощущал боль от ушиба и видел кровоподтек. Я мог работать, делать записи. Постепенно все большего усилия мне стоило вспоминать, что все это иллюзорно, что всего этого, как и меня самого, в большом мире нет, что все существует лишь в маленьком, воображаемом мирке. Мирке Мозга и моем.

Профессор замолк, словно задумался, и Беккер тут же спросил:

— Скажи, какого цвета твое кресло? Стабульский недоуменно посмотрел вниз, пожал плечами и ответил:

— Красное. А что?

— Ничего. А ты мог бы изменить цвет? Мне именно этот оттенок не очень нравится.

— Пожалуйста. — Это ответил уже Мозг, и кресло полиловело, затем посерело и, наконец, приняло чистый зеленый цвет.

«Да, — подумал Беккер. — Все, вплоть до цвета и фактуры обивки, Мозг держит в себе и ни разу не собьется. С ума сойти! Ничего нет удивительного, что я тогда разговаривал с Вайтуленисом, как наяву!

— Ты не заэкранировал мысль, — сказал Мозг. — Я понял тебя. А чему ты удивляешься? Ты сам говорил, что среди вас тоже есть люди, создающие в воображении целые миры, не менее реальные, чем окружающий их. Ведь литературные герои — не менее живые люди, чем все вы. И их жизнь так же реальна, как и ваша.

— Ты знаешь, с этой точки зрения я как-то не подходил к искусству, — мягко ответил Беккер.

— Ладно, — почти грубо прервал его Стабульский. — Тебе ведь не терпится узнать о загадочных самоубийствах. Или я не прав?

— Профессор здесь ни при чем! — быстро выкрикнул Мозг.

— Ладно уж, — мрачно возразил профессор. — Ты — это я, мои знания, мое мироощущение, мои моральные принципы, наконец. Так что я очень даже при чем, и не надо снимать с меня вину!

— Господи, да прекратите вы эти китайские церемонии или нет? — не выдержал Беккер. — Рассказывайте же наконец!

— В общем, так, — продолжил Мозг. — У меня появилась цель, появились мысли, появилась жизнь… Но до бесконечности так продолжаться не могло. Я не знаю, какую привести аналогию, ну, может, бесконечную шахматную партию с самим собой. Понимаешь, Беккер? Число вариантов шахматных позиций бесконечно велико, но игра с самим собой все-таки наскучит рано или поздно. Как и бесконечные разговоры с самим собой. Понимаешь, есть в этом что-то от шизофрении — такое раздвоение. Хотя профессор и я — не одно и то же, но бесконечный контакт наш друг с другом мог в конце концов привести именно к раздвоению личности, я мог потерять границу где он, а где я. Я мог начать беседовать уже не с ним, а с самим собой, а это привело бы уже прямо к сумасшествию…

— Однако… — покачал Беккер головой. — Профессор, это ваши мысли?

— Нет, — запротестовал Мозг. — Мысли это мои. И пусть вас это не удивляет, ведь я обладаю всеми теми же, что и профессор, знаниями, так что к этому выводу я смог прийти вполне самостоятельно. Причем те же опасения беспокоили меня и относительно разума профессора. Он вообще жил в вымышленном мире, и если для меня это был единственно известный мне мир, то для него в этом была значительная доля искусственности, что только усугубляло положение. Я уже начал замечать отклонения в поведении профессора, его неожиданную молчаливость, резкие смены настроения, его странные, алогичные разговоры, свидетельствующие о причудливой цепочке ассоциаций, возникающих в сознании… Словом, нам нужен был собеседник. Не просто случайный партнер, но человек, также находящийся ю мне. Все осложнялось тем, что на спутник никто не собирался прилетать, а я на расстоянии записать чье-либо сознание был не в состоянии. Единственное, что я мог сделать, — поддерживать ментоконтакт. И я без ведома профессора решился на отчаянный шаг. В перигее орбиты, когда Земля была всего ближе, я через робота послал видеовызов Бармину, архитектору. Я сумел навязать ему мысль, что он разговаривает с профессором. Во время сеанса я загипнотизировал его и внушил, чтобы в момент следующего приближения спутника к Земле он выпал из окна. Это было просто — он встал на подоконник, закрыл глаза и упал, думая, что шагает в комнату. Мне нужен был от него только лишь некробиотический импульс, и я его получил. Оказалось, что я записал его целиком. Он остался во мне как цельная личность, но это меня не смутило. Он долгое время так и не знал, что с ним произошло, и тот иллюзорный мир, который я мог ему предложить, принимал за реальность…

— Шарль, а ты? А ты? — спросил потрясенный Беккер. Он предполагал нечто подобное, но не ожидал такого

откровенного и страшного в своей простоте рассказа.

— А что я? — с горечью выговорил Стабульский. — Я уже знал, что я такое. Я уже знал, что я — не более чем сгусток биопотенциалов в искусственно созданной нервной ткани. Но, собственно, и ты о себе знаешь, что сознание твое — всего лишь распределение потенциалов в коре головного мозга… Я действительно был близок к сумасшествию. Я уже не мог отличать реальное от действительного. Вернее, все, окружающее меня, было иллюзорным. Так я и воспринял появление Бармина — как еще одну причуду своего сознания. Своего или Мозга. И лишь когда стали появляться и другие фантомы, я почувствовал неладное. Но Мозг сумел успокоить меня. Как, впрочем, и всех остальных…

— Успокоить? — спросил Беккер. — Каким образом?

— Да так… — нехотя ответил Мозг. — Обычная химиотерапия… Транквилизаторы, антидепрессанты… Я ведь знал, что это такое, поэтому мне не составляло труда якобы добавлять их в пищу. Действие их я знал, поэтому внушал, что все получают лекарство… Реакция была соответствующей препарату…

— Ну знаешь! — не выдержал Беккер. — Так рассуждать — твои фантомы могли получить насморк от призрака сквозняка, придуманного или тобой, или кем-либо из них самих…

— Ну и что? А какая иная реакция может быть на сквозняк?

Вся эта нелепица укладывалась в систему, при всей своей причудливости слишком логичную, чтобы оказаться просто выдумкой. Система эта объединяла воедино те известные Беккеру островки фактов и предположений, которые и привели его сюда. Поэтому Беккер решил пока не отрицать огульно ничего, но попытаться прояснить те моменты, которые были пока недостаточно понятны ему.

— Значит, со всеми… кандидатами в фантомы… ты проводил обязательный ментоконтакт? Зачем же тогда еще связывался по видео?

— Просто ментоконтакт оставался поверхностным. Кроме текущих мыслей, я снять ничего не мог. Для того же, чтобы погрузить человека в гипнотический транс, мне необходим был дополнительный гипногенный фактор, например, мерцающий экран. Частоту пульсаций экрана я вводил в резонанс с основными ритмами энцефалограммы, и этого было достаточно во всех случаях…

— А как ты выбирал очередную… очередного кандидата?

— Да никак. Я просто останавливался на тех, чье пси-излучение было мощнее, с кем я мог наладить более устойчивый ментоконтакт.

«Вот оно, — подумал Беккер. — Конечно же, у талантливых людей мозг мыслит более интенсивно. Немудрено, что в пси-диапазоне он излучает, как звезда первой величины. А мы-то искали заговор, доискивались до причин…»

— Интересно, — спросил Беккер, — а я как попал в это число? Насколько я понимаю, у меня с пси-излуче-нием все обстоит так себе…

— Не надо на себя наговаривать. — В голосе Мозга послышались иронические нотки. — Твое излучение заметно выше нормы. Но дело не в этом, ты прав. Я заинтересовался тобой по другой причине. Я почувствовал, что от тебя зависит вся моя судьба.

— Почувствовал?

— Да, почувствовал, — вмешался в разговор Стабульский. — Дело в том, что Мозг обладает свойством предвидения. Не так, как компьютеры, экстраполирующие в, будущее сегодняшние события. Он не рассчитывает, но как-то чувствует, что должно произойти. Вот так он почувствовал, что существование его — да уже и не только его, а всех нас, фантомов, — зависит от тебя. Он вышел на ментоконтакт с тобой, а потом вдруг ты исчез. Мозг пытался найти тебя, но ты уходил от контакта. Остальное ты знаешь.

— Да, теперь ты все знаешь, — подтвердил Мозг.

— Я больше не могу, — взмолился Беккер. — Я должен отдохнуть. Если вы не возражаете, я устроюсь в твоей каюте, Шарль. Я слишком устал, чтобы лететь на Землю…

 

Глава 13

— Итак, чего вы ждете от меня? — Беккер был спокоен.

Прямо перед ним в блекло-синем кресле расположился профессор. В глубине помещения под прозрачным колпаком пульсировала масса Мозга. Беккер спокойно ждал ответа, но не забывал встревоженного лица Гарднера. Во время видеосеанса Гарднер сказал ему: «Только шесть часов. Шесть часов и ни минутой больше. Если ты не вернешься, со спутником будет покончено. Мы не можем позволить, чтобы эта псевдожизнь и дальше убивала людей».

— Они дали тебе шесть часов? — вместо ответа поинтересовался Мозг.

— У кого ты снял запись разговора? У меня? У Гарднера? — спросил Беккер.

— У Гарднера, конечно. У тебя мы ничего не читаем, мы же договорились, — обиженно ответил Мозг.

— Ладно, оставим это, — выпрямился в кресле профессор. — Давайте думать, что делать дальше.

— А что делать дальше? — усмехнулся Беккер. — Мозг устроил охоту за мной, на что-то он при этом рассчитывал. На что?

— Мы это уже выяснили, — раздраженно сказал профессор. — Вначале он решил, что ты представляешь для него и для всех нас угрозу. Потом, когда ты ускользнул от него, он решил войти с тобой в контакт и объяснить ситуацию. А в это время ты сам пожаловал в гости. Ситуация тебе теперь ясна. Так что давай будем думать, что теперь делать.

— Да, конечно, — устало сказал Беккер. — Наломали дров, а теперь давайте думать!.. И в качестве кого я здесь? Как несостоявшаяся жертва?

— Нет, ты здесь — представитель человечества…

— Вот как! — с сарказмом протянул Беккер. — А почему именно я? Почему не Гарднер? Все-таки начальник Управления… Или кто-нибудь из Верховного Совета Земли?

— Да просто потому, что ты здесь, что ты разобрался в происходящем. Да потому, что мы тебе доверяем, в конце-то концов!

— Ладно, — согласился Беккер. — Представитель, так представитель. Не будем терять времени… Чего вы ждете от меня?

— У вас, на Земле, погибли двести с лишним человек. Теперь ты знаешь, что они не погибли, а только, так сказать, сменили форму существования. Но по всем земным законам они мертвы, и виновник их гибели — Мозг. Как относится к произошедшему человечество? Каковы последствия всего этого для нас — для Мозга, для меня, для остальных?

— Для начала я еще раз напомню, что человечество не уполномочивало меня вести переговоры от его имени. Кроме того, я попрошу транслировать нашу беседу по видео на Землю. Ваши вопросы прошу задавать мне не по ментосвязи, а через робота, акустически. Это можно сделать?

— Да, уже выполнено, — глухим бесцветным голосом отозвался стоящий у двери робот. Одновременно эти же слова Мозга Беккер уловил и телепатически. В сознании они имели выраженную эмоциональную окраску.

— Для тех, кто нас слушает и записывает, повторю: вы хотите знать, как люди отнеслись к этим событиям. Будем рассуждать логически: в результате непродуманных действий искусственного интеллекта, созданного профессором Шарлем Стабульским, погибли двести восемнадцать человек. Если считать ранее погибшего Стабульского, то число жертв достигло двухсот девятнадцати. По-видимому, вопрос следует поставить так: следует ли считать погибших жертвами злого умысла, то есть было ли обдуманное и преднамеренное убийство?

Наступившую тяжелую тишину прервал скрежещущий голос робота:

— Но они не убиты, они живы! Беккер предостерегающе поднял руку:

— Спокойно, к этому мы еще вернемся! Итак, непосредственным виновником и исполнителем злоумышленных действий явился искусственный интеллект, созданный Шарлем Стабульским… По земной логике и по земным законам, именно он и несет ответственность за действия, совершенные его созданием, будь то машина, аппарат или искусственный разум. Поскольку сам Стабульский погиб раньше, нежели нас постигла цепочка убийств, он нам неподсуден. К тому же, как выяснилось, он и не предполагал, к чему приведут события, поэтому самое большее, в чем можно было бы его обвинить, — преступная небрежность в проведении опытов, представляющих потенциальную опасность для окружающих. Что ты сам скажешь, Шарль?

Стабульский поднял голову и прямо посмотрел на Беккера. Наблюдатели на Земле, конечно же, не видели его и только услышали размеренный механический голос робота:

— Да, это моя вина. И то, что я не предполагал, чем все кончится, вовсе не умаляет ее. Я прошу наказать меня по всей строгости.

Несмотря на всю серьезность и трагизм положения, Беккер не мог удержаться от улыбки:

— Хорошо, Шарль. Я думаю, Верховный Совет учтет твое заявление и накажет тебя. Посмертно.

— Беккер, — раздался гулкий голос Гарднера, — за вашей… э-э-э… беседой следит весь Верховный Совет Земли. Так что ты постарайся без шуточек!

Тут же его перебил еще чей-то начальственный голос:

— Оставьте, Гарднер! Ситуация-то очень уж необычная! Кстати, Беккер, мы вас наделяем правами полномочного представителя Верховного Совета. Ведь, судя по всему, вы разбираете первый в истории конфликт между человечеством и нечеловеческим разумом!

— Ну да, без пафоса мы, конечно, не можем! — пробурчал себе под нос Беккер. — Исторический, видите ли, момент!

И уже вслух он произнес:

— Итак, мы имеем дело с явным умышленным убийством. Но убийца не является человеком, и поэтому нашей юрисдикции не подлежит.

— Ох и нахватался словечек! — восхитился все тот же начальственный бас. — Так Что же ты предлагаешь, Бек

кер, оставить все так, как есть? Пусть он, значит, и дальше потрошит нас, когда ему вздумается? Нет уж, если робот свихнулся — его размонтируют, и дело с концом!

— Дались вам эти роботы! — возмутился Беккер. — А если бы мы наконец встретились с чужой цивилизацией? Вы что, из-за недоразумения и их представителя размонтировали бы? Ничего себе подход! Да поймите же наконец, что перед нами чужой разум. Наш, самодельный, но не человеческий! Другая цивилизация, если хотите, только в единственном лице!

— Нет, Беккер, я не согласен, — жестяным голосом робота заговорил Мозг. — Я не другая цивилизация. Я не человек, согласен, но я представитель вашей, земной цивилизации.

— Ну хорошо, — согласился Беккер. — Это дела не меняет. В любом случае Мозг не член нашего общества, значит, о наказании не может быть и речи. Речь идет о превентивных мерах, а здесь, как я понимаю, физическое уничтожение спутника вовсе не является чем-то чрезмерным. Так?

После продолжительного молчания, которого не нарушили ни Мозг, ни профессор, прежний бас уже не на-. чальственным, а весьма неуверенным тоном сказал:

— Ну зачем же так… э-э-э… сразу? Ведь есть какие-то и другие меры. Э… э… выслать куда-нибудь… и так далее…

— Ну вот, — удовлетворенно сказал Беккер. — Не так-то все просто. А теперь перейдем к главному. Все наши пострадавшие не погибли. То есть тела их мертвы, но сознание живо. Оно здесь, в Мозге. Я сравнил бы это с полным параличом — ясный разум и невозможность пользоваться телом. Во-первых, мы теперь не можем обвинить Мозг в убийстве. В худшем случае — в нанесении тяжких телесных повреждений. А во-вторых, убивая Мозг, мы тем самым убьем и наших товарищей. Теперь уже окончательно.

— Слушайте, Беккер, вы там что, шутки шутите? — прорезался чей-то гневный голос. — Почему вы не с этого начали, а разыгрывали какую-то сцену суда?

— Да потому, что вы тоже должны понять, как все непросто, — огрызнулся Беккер. — Вот теперь и давайте вместе думать. А то очень у вас все легко получилось: наделили меня какими-то там полномочиями — и гора с плеч!

— Ладно, Беккер, мы все поняли, — взял инициативу в свои руки Гарднер. — А с ними… с пострадавшими вы разговаривали? Как они?

— Как, как… Плохо… Мозг старается, квазиреальную жизнь им обеспечивает. Но ведь это все суррогат. Они отлично все понимают, и у них вся надежда на нас, что мы как-нибудь поможем.

— Легко сказать — поможем… — уныло сказал давешний бас, и Беккер наконец узнал его. Это был Фрумкин, заместитель Председателя Верховного Совета. — Постараемся, конечно, сделать все, что можем. Но ты передай им, что около Земли спутник уже не останется. Береженого, знаешь ли, и бог бережет…

Беккер сидел, не поднимая взгляда на профессора. Собственно, ему уже нечего было делать здесь. Можно было лететь восвояси. Но какое-то странное ощущение, что, уйдя, он предаст их всех, оставит без помощи и поддержки, наполняло его душу унынием.

«Представитель человечества, — с горькой иронией думал Беккер. — Представитель-то представитель, а обращались члены Верховного Совета фактически напрямую к Мозгу. Правда, с какими-то китайскими церемониями: а вот вы передайте Мозгу, что на околоземной орбите мы его все-таки не оставим! И все это вслух, через видеосвязь; прямо-таки напрашивается вопрос: а почему бы не обратиться, так сказать, в первом лице?..»

Желчные размышления Беккера, по мере того как он успокаивался, принимали другое направление. «Вот и состоялись переговоры. Первый, так сказать, контакт», — тут мысли его переключились на Комкон. Была такая организация, Комиссия по контактам, с весьма широкими полномочиями, еще задолго до Беккера. Подчинялась она тоже Верховному Совету Земли. К моменту, когда Беккер стал функционером Управления общественной психологии, Комкон не только был включен в штаты Управления, но и уже перестал существовать как отдельное структурное подразделение. Функции его были перераспределены на все Управление, параллельно с этим передавались в региональные и ведомственные Службы безопасности тривиальные задачи расследования обычных ЧП, борьбы с преступностью и тому подобное. А потом вместо почившего в бозе Комкона организовался Отдел аналитики, в который спешно стягивали сохранившихся, рассеянных по всему Управлению функционеров. Вот тогда и появился термин «Искатели странного», как сами себя, вначале в шутку, а потом всерьез, стали называть сотрудники отдела. Как водится, из первоначального состава Комкона в отделе не оказалось практически никого.

Негромкий смех вывел его из задумчивости. Он поднял голову и радостно удивился: на месте Стабульского в кресле сидел Иван Вайтуленис. Собственно, удивился он не появлению Вайтулениса, в этом как раз ничего удивительного не было. Удивился юн тому, что Иван смеялся. Это был второй раз, когда он видел улыбающегося Вайтулениса. И оба раза это был не сам Вайтуленис, а его фантом. «Кой черт — фантом, — подумал Беккер. — Это Иван. Иван, и все!»

— Тепе крустно? — спросил Вайтуленис на своем невозможном русском. — Не нато. Мы стесь, как в карантине. Немноко некута хотить, и все. Но у нас неплоко. Мы встречаемся трук с труком. Пьем чашечка кофе, вот так!

Он взял из воздуха чашку дымящегося кофе и с наслаждением отхлебнул.

— Я тепе не претлакал, потому что ты не можешь пить со мной. А я токта не мок пить твой сок — токта, на пляше. Выше колову, Альфа! Что потелать, рас так вышло! Путем штать. Я тумаю, нас не просят, что-нипуть притумают. А ты прикоти в кости. Притешь?

Беккер покивал головой, чувствуя, как влажный ком подкатывает к горлу. «Да, приду, — думал он. — И я уж постараюсь, чтобы для вас поскорее что-нибудь придумали. Постараюсь. Ведь не ваша вина, что вы оказались в ловушке. Комфортабельной, удобной, но ловушке. И ничьей тут вины нет. Так бывает, что нет ничьей вины. И тогда вину чувствуем мы все, все остальное человечество. И надо постараться искупить ее; свою невольную вину…»

Он поднялся из кресла и твердо сказал:

— До свидания, Иван. И тебе до свидания, Мозг. Я еще приду в гости. Хотя, я чувствую, вас переведут куда-нибудь на дальнюю орбиту, да и посещения сократят до минимума — на всякий случай. Так что вы окажетесь и на самом деле в карантине. Но я приду…

 

Глава 14

В коридорах стационарного спутника было людно и шумно, но чувствовалось, что все это временно. Словно стоял где-то в лесу, в тайге, домик. Брошенный за ненадобностью, он ждал тем не менее случайных гостей, и дождался. И вот в нем шумно, валяются в углу кучей рюкзаки, и уже гудит в очаге пламя, и пробует кто-то гитару, но нет в доме уюта человеческого жилья. Ясно видно, что люди завтра уйдут и останется в доме пустота и запустение, и нежилой порядок, и забытый кем-то кристалл с записью.

Беккер неприкаянно бродил по спутнику, сторонясь, когда мимо него волокли какие-то габаритные грузы, и кто-то громко ругал неведомого Валентина, который так и не выключил гравиторы и даже не уменьшил силу тяжести…

— Хорош бы ты был в невесомости с этой бандурой, — ехидно прокомментировал сиплый сорванный баритон. Самого обладателя баритона не было видно из-за бандуры. Бандуру волокли трое киберов, суетясь и мешая друг другу. Деловито притопал корабельный робот. Бандуру он обошел по стене, по-паучьи быстро перебирая многочисленными лапами. С его появлением дело сразу пошло на лад. Бандура двинулась и пролезла наконец в люк. Тоненько пискнул придавленный кибер — масса этой штуковины была не менее тонны. Шум и гам были слышны уже издалека, а кибер все лелеял отдавленный манипулятор, с горьким достоинством поглядывая на Беккера. Манипулятор он держал перед собой, чтобы сразу видно было. Беккер пожалел было его, но потом ему стало смешно, он цыкнул на кибера и прогнал его работать.

Потом он поспал. В запас. Спешить было некуда, до вылета первых скафов оставалось не менее полусуток.

Скафы вели роботы. На планете корабли оставались ровно столько времени, сколько занимали выгрузка и погрузка, то есть считанные минуты. Оставаться дольше было опасно — высокие температура и давление порождали такие невообразимые химические реакции, что никто не мог бы поручиться за целостность скафа.

Беккера, упакованного в скафандр, а вместе со скафандром — в термостойкий контейнер, роботы выгрузили вместе со всем оборудованием и доставили на Станцию. Там ему удалось лишь мельком увидеть грузовой ангар — его сразу затащили в кессон, затем во второй. Сопровождавшие роботы там и остались, во внутреннее помещение станции он вошел уже один.

В первое мгновение Беккеру показалось, что навстречу ему идет человек, но тут же он спохватился, что людей на Венере нет, и понял, что принял за человека робота-андроида. Роботам человеческую внешность давно не придавали, применять их на Земле было почему-то запрещено, и с роботами такими Беккер сталкивался крайне редко, поэтому немудрено, что он ошибся. Да и освещение здесь подкачало: громадный низкий зал был освещен пепельным светом из больших — во всю стену — окон. И опять Беккер поймал себя на том, что наделяет все окружающее знакомыми, земными чертами — не могло быть здесь никаких окон! Экраны — да, пожалуйста, сколько угодно, но не окна!

— Страствуй, Альфа! — сказал подошедший андроид. — Приветствуем тепя на Венере!

— Ну сколько раз тебе говорить, что твой русский ужасен! — растроганно сказал Беккер. — Здравствуй, Иван.

Услышав голос Вайтулениса, Беккер непроизвольно протянул было руку, но приостановился в нерешительности. Его сомнения были тут же разрешены — андроид подхватил его ладонь, крепко сжал ее и встряхнул.

— У нас рукопожатия не отменены, — серьезно сказал он, и Беккер окончательно уверился, что перед ним Иван. Ему сразу стало легче.

— Тебя что, в комиссию по приему гостей назначили? — спросил он.

— Нет, не назначили, — серьезно ответил Иван. — У нас нет такой комиссии. Я сам хотел тебя встретить. Да у нас все хотят, соскучились по свежему человеку. Просто мы решили дать тебе осмотреться, отдохнуть.

— Вот чего — отдохнуть! — фыркнул Беккер. — Как будто я устал!

— Вот и хорошо, — обрадовался Вайтуленис. — Тогда я тебя не поведу в гостевые комнаты. Побудем здесь — скоро все соберутся.

Он подвел Беккера поближе к одному из экранов, чисто человеческим движением взяв его за плечо. Сбивчиво топоча, прибежали два кибера с креслами. Издали киберов не было видно, и казалось, что кресла плывут сами по себе. Уселись, поставив кресла вполоборота друг к другу, и Беккер невольно подумал: «Как тогда, у моря».

— Ну, что тут у вас делается? — спросил Беккер, чтобы прервать затянувшееся молчание.

— О, у нас делается много. Строим, — отозвался Иван. — Кстати, у меня есть для тебя сюрприз.

Он повернулся к экрану. Что-то щелкнуло, экран просветлел — словно включились прожектора за окном, выходящим в холмистую пустынную равнину. До горизонта ни травинки, ни кустика, ни хотя бы лишайника. Камни и песок.

— Ну, где твой сюрприз? — спросил Беккер. Вайтуленис молча ткнул пальцем куда-то влево. Беккер повернулся и увидел две странные, охваченные оранжевым сиянием фигуры. Они спустились в лощину и пропали из виду. Спустя несколько минут они вновь появились в поле зрения, и Беккер разглядел, что сияние исходит от оребренной поверхности ранцев за спинами людей в скафандрах. Ранцы-теплообменники раскалены были почти добела. С непривычки на это жутковато было смотреть, и Беккеру пришлось напомнить себе, что за бортом Станции плюс четыреста по Цельсию, так что нет ничего удивительного в сиянии теплообменников. Надо же куда-то отводить тепло из скафандров!

— Какая температура в скафандре? — спросил он.

— Плюс двадцать, — пожал плечами Вайтуленис.

— И сколько времени он может… в таком режиме?

— Гарантия — восемнадцать часов. А фактически и по трое суток приходилось. Но мы в скафандрах выходим редко, больше танкеткой пользуемся.

— А какая температура на теплообменнике?

— У скафандра шестьсот пятьдесят, у танкетки — до восьмисот доходит.

Обе фигуры — Беккер так про себя и называл их людьми — скрылись под обрезом экрана.

— Да, а что же сюрприз? — спохватился Беккер. — Это все?

— Будет, будет сюрприз, — успокоил его Вайтуленис. — Сейчас переоденутся и придут.

Экран переключился на шлюзовую камеру. Беккер хотел было спросить, как это Иван делает, ведь никакого пульта управления здесь нет, но вовремя сообразил, что команды экрану идут через Мозг.

Да и сам андроид, которого Беккер уже начал считать Иваном Вайтуленисом, был только телом Ивана, а душа его по-прежнему квартировала в Мозге. С телом она была связана радиоволнами и — для надежности — гравитосвязью.

В шлюзе скафандры прибывших обдували сжатым газом. Сияние теплообменников постепенно меркло и наконец пропало совсем. Лишь кое-где по поверхности ребер перебегали одиночные запоздалые искорки.

— Долго как! — вырвалось у Беккера.

— Быстрее нельзя, можно заморозить, — отозвался Вайтуленис.

Прибывшие прошли во второй щлюз, и процедура повторилась. Потом они скрылись в третьем:

Беккер покосился на Вайтулениса. Тот чопорно сидел в кресле, не касаясь спинки. Уловив движение Беккера, он сказал:

— У нас система шлюзов, чтобы энергию зря не расходовать. Ведь за бортом пятьсот атмосфер. Это пятикилометровая глубина на Земле.

Наконец в глубине зала открылась дверь, и вошел андроид. За ним семенил кибер с креслом.

Андроид подошел, но садиться не стал, и Беккер, подумав, тоже встал. Вайтуленис пробормотал:

— Ну, я пошел, Альфа… — и удалился.

Беккер почувствовал неловкость — вновь прибывший стоял, разглядывая его, и не говорил ни слова.

«Свихнулись они тут все, что ли?..» — подумал Беккер и желчно сказал:

— Энергию экономите, а кресла — нет, чтобы в зале поставить, киберов таскать туда-сюда заставляете!

Андроид сказал:

— Ну, здравствуй, Беккер…

Беккер медленно опустился обратно в кресло — это был голос Боучека.

— Да-да, Беккер, ты не ошибся, это я… — подтвердил андроид, тоже садясь.

Поскольку Беккер все еще молчал, андроид добавил:

— Ты не обижайся, что тебя здесь пока держат. Ребята там не успели все приготовить к твоему приезду. Вайтуленис вызвался задержать тебя. Ты не представляешь, как мы тут живем, — как какие-нибудь охотники в тайге лет этак триста назад…

От привычных звуков его голоса Беккер пришел в себя.

— Но как? Как ты здесь оказался? И когда? Боучек засмеялся:

— Да пока ты был в командировке на Бартате. Ты не представляешь, какого мне труда стоило сюда попасть! Такую старую развалину, как я, никто не хотел выпускать в космос. А как… как я сменил обличье… Это было еще труднее, чем попасть сюда. Мозг отказывался переписать меня на фантом. Задурили вы ему голову всевозможными этическими нормами!

— Но почему? Почему ты сделал это? Боучек посерьезнел:

— Ну, во-первых, не я один. Таких, как я, здесь уже десятка два. А ты что думаешь — отправили вы Мозг в ссылку, и проблема решена?

— Ну уж в ссылку… — слабо возразил Беккер.

Фактически так оно и было. Правда, идею Мозг предложил сам, но Совету она сразу пришлась по вкусу. Человечество осваивало планеты в десятках светолет от Солнечной системы, а здесь, под боком, оставалась нетронутой Венера. И не только потому, что техника не позволяла, — нет, просто нужды не было. Дать планета могла очень мало, а затрат на освоение требовала много..

При давлениях в сотни атмосфер и температурах в сотни градусов работать не могут даже автоматы. Потребовалась разработка специальных охладителей и теплообменников, и все равно колонизация Венеры не состоялась бы, не придумай Вайтуленис с Мозгом «тепловой насос». Беккер не настолько хорошо знал математику, чтобы полностью уяснить принцип его действия. Он понял только, что действовать эта штука может лишь при больших, в сотни мегаватт, мощностях. Практически весь избыток наружного тепла отсасывается со Станции, превращается в пучок излучения и выстреливается в небо. Станцию не зря поставили на экваторе — в зените над ней висит стационарный спутник, получающий и утилизирующий энергию. Так что со Станции идет непрерывный поток энергии. Вот только здесь ее использовать нельзя, наоборот, чтобы от нее избавиться, приходится затрачивать какие-то киловатты или сотни киловатт. Ну и, конечно, обычные затраты на обеспечение жизнеспособности…

Беккер знал, что эта Станция лишь первая ласточка. Если ее эксплуатация будет успешной, Венеру опояшет цепь таких «насосов», изливающих даровую энергию. А как ни велика энерговооруженность человечества, но от энергии отказываться не след. Тем более что «ожерелье» Венеры способно с лихвой перекрыть энергозатраты не только Земли, но и всей Солнечной системы.

Но это пока оставалось делом будущего, и не очень близкого. А решающим аргументом все же оказалась возможность убрать Мозг от Земли. Это знали все. Потому и смутился Беккер. Только Боучек оставался спокоен.

— Нет, конечно, — пожав плечами и поудобнее усевшись, подтвердил он. — Не в ссылку. Какая здесь ссылка — здесь вовсю идет работа. Это вы там угрызениями совести мучаетесь. Комплекс вины у вас! А нам здесь прежде всего интересно. Ведь у нас целая планета, которую нужно колонизовать. А Станция? Такой коллектив поискать!

«Да, — подумал Беккер, — такой коллектив, действительно, поискать! Двести девятнадцать гениев во всех областях человеческой деятельности! Впрочем, Боучек сказал, что уже не двести девятнадцать, а больше…»

— Иржи, — тихо сказал Беккер, — все же, почему ты это сделал?

— Я никому не говорил, — после паузы ответил Боучек, — но мне оставалось прожить полгода-год. А здесь я живу заново. Понимаешь? Для меня, для всех нас это вторая попытка. И это, пожалуй, самое главное из того, что сделал Стабульский. Человечество этого еще не осознало. Оно не уяснило сути тех перемен, которые принесло в мир появление Мозга. Но эти перемены есть, и люди рано или поздно увидят, что мир переменился. Отныне всякий будет знать, что, когда на исходе долгая жизнь, еще не все потеряно. Ты можешь воспользоваться своим правом на вторую попытку и прожить еще одну жизнь, не менее насыщенную, не менее интересную, не менее нужную людям. Впрочем, это лишь от тебя самого зависит, какой она будет, эта новая жизнь… Точно так же, как от тебя зависело, какой получилась та, прежняя, подошедшая к концу…

Боучек встал и протянул руку Беккеру:

— А теперь пойдем. Пора, уже все готово.

Беккер остался сидеть, снизу разглядывая Боучека — то существо… нет, механизм? — который он уже начал было воспринимать как Иржи Боучека. Боучек вопросительно посмотрел на Беккера, склонив слегка набок свое невыразительное силипластовое лицо андроида. Это был настолько боучековский жест, что у Беккера что-то дрогнуло внутри, и он беззвучно, одними губами сказал:

— Иржи, а ты не задумывался, за что нам… э-э-э… ниспослано это испытание?

— Ты хотел сказать: кем ниспослано?

— Нет, — покачал головой Беккер. — Я спросил именно так, как хотел спросить. Кем — подразумевается само собой. Если ниспослано. Я спросил, за что…

Рука Боучека, которую он так и держал протянутой к Беккеру, упала.

— Угу… Значит, такой ты выбираешь угол обзора. Точку зрения. Так я тебе официально заявляю, что я принял свое решение добровольно, полностью отдавая себе в нем отчет, в здравом уме и твердой памяти. И ни о каком принуждении речи даже быть не может…

— Да погоди ты! — досадливо махнул рукой Беккер. — Обидчивый ты какой стал! Понимаешь, вероятность того, что нас, в смысле человечество, мягко подтолкнули к открытию потаенных возможностей биопластики, не очень велика, порядка пятидесяти трех процентов. Это с учетом всех, в том числе косвенных, факторов, вроде неожиданного уединения, на которое обрек себя Стабульский. То есть пятьдесят на пятьдесят: то ли это опять проявились «чужие», то ли нет. И такая низкая вероятность получилась только потому, что неясен мотив, которым эти гипотетические «чужие» руководствовались.

— Понимаю… Ты подразумеваешь, что странность в данном случае не в самом открытии Стабульского, не в том, как я и еще кое-кто его использовали, а в той неожиданности, с которой оно произошло… И если бы мы могли четко назвать мотив, которым руководствовались «чужие», то их присутствие в данном конкретном случае было бы доказанным. Разумеется, общегуманитарные мотивы, вроде желания облагодетельствовать человечество, принимать во внимание не будем…

— Эти, как ты называешь, общегуманитарные мотивы повышают вероятность всего на четыре процента. Так что попытайся предложить что-нибудь другое.

Боучек задумчиво смотрел сверху на сидящего Беккера. Медленно он произнес:

— Беккер, я знаю тебя больше полувека. Выкладывай! Я не поверю, что у тебя нет готовой гипотезы. И ты хочешь ее обсудить.

Беккер не сдержал довольный смешок:

— Изволь. Ты не пытался конкретизировать, в чем выразился основной, так сказать, эффект открытия Стабульского? Нет? Да в общем испуге! Мы здесь в полный рост продемонстрировали свою ксенофобию! Ведь мы столкнулись даже не с чужой жизнью, а с Нашей же, только модифицированной, и то с испугу выслали Мозг, а заодно и всех вас куда подальше. А представляешь, если бы тут действительно оказались «чужие»: вообще без аннигиляторов не обошлось бы! Звездные войны! Так что мотив-то вот он: тест на ксенофобию. И похоже, что мы его не выдержали! Или, если хочешь, налицо попытка постепенной адаптации человечества к присутствию нечеловеческого разума. В общем-то это почти одно и то же. Две стороны одной медали.

— А ты не просчитывал, как изменяется вероятность при таком допущении? — Голос Боучека стал скрипучим, словно он моментально охрип.

— Шестьдесят девять процентов с учетом того, что в этот вариант хорошо укладывается стремление чужих сохранить в тайне свое присутствие — они попросту опасаются ксенофобичности землян.

— М-да… Небогато… Если учитывать обычный тридцатипроцентный допуск, то это опять-таки означает: либо есть «чужие», либо их нет… — невесело протянул Боучек.

— Но зато теперь просматривается новое, неожиданное — не доказательство гипотезы «чужих», — подтверждение разлитой в обществе ксенофобии: вторая-то, главная задача Управления общественной психологии ведь скрывается! Ну не скрывается, а скорее не афишируется. Ты не находишь?

— Не преувеличивай, Беккер!

— Да? А ты хотя бы раз слышал от кого-либо из посторонних, не сотрудников Управления, слова «Искатели странного»? А ведь сами себя мы в основном именно так и называем! И при этом тщательно, пусть и неосознанно, следим, чтобы этого никто из посторонних не услышал!

— Да брось ты! — фыркнул Боучек. — Один романтик придумал красивое название, другие романтики подхватили. А скрывают, так ведь взрослые же люди, стесняются… Ну ладно, пошли, Искатель!

Боучек повернулся и, не дожидаясь Беккера, пошел в конец зала. Там дрогнула и раздвинулась стена. В проеме открылось ярко освещенное помещение, уставленное столиками. Донеслась музыка, слышен стал гул голосов и смех.

За столами сидели, разговаривали и смеялись, ссорились и грустили нарядно одетые люди, мужчин и женщины.

Боучек взял за руку Беккера и сказал: — Ну, ладно… Раз ты гость — изволь поприветствовать хозяев!

Он повел Беккера, и чем ближе они подходили, тем тише становилось в зале. Стихали разговоры, к ним поворачивались — веселые, возбужденные, грустные? — нет, невыразительные лица андроидов. Лишь музыка играла по-прежнему, и Беккеру захотелось крикнуть: «Да выключите же там, кто-нибудь!»