После провала на тренинге РМЭС-интенсив я чувствовал себя придавленным, выжатым, опустошенным. Нет сил. Нет радости. Усталость и безнадега. Хочется спрятаться и быть нигде, пока снова не приду в себя. В таком состоянии я приехал в маленький провинциальный город, чтобы повидать свою бывшую, родителей и одного из старых друзей.

Моя любимая на работе, а у меня есть ключ. Довольно странное чувство — приходить в квартиру женщины, с которой расстался несколько месяцев назад, открывая ее своим ключом. То же зеркало в прихожей. Сейчас в нем отражается мужчина, лицо которого выражает «убивать или быть убитым — все равно». Красный ковер на полу. Икеевские занавески из деревянных колечек. Холодильник в конце коридора — пустой, как обычно, только газировка и лимоны. Мы с ней всегда вместе покупали продукты, перед тем как вместе приготовить и съесть. Груда пустых бутылок от красного вина и коньяка, остались еще с моего прошлого приезда. Большой красивый диван, обивку которого я порвал посередине, потому что каждый раз во время секса нечаянно вставал коленом между половинками, колено проваливалось и обивка разрывалась еще больше. Все привычно, как мой дом. Но уже не мой. Тем не менее, я захожу, открывая своим ключом.

Бросил сумку в прихожей, вышел и пошел на встречу с другом.

Юра — типичный натурал. В переводе с пикаперского — парень без заморочек, у которого отношения с женщинами складываются сами собой, без хитроумных схем, стратегий, психотехнологий и прочего НЛП. Он никогда не слышал слова «пикап». Женщины сами к нему липнут.

Он совершенно конгруэнтен. Всегда говорит то, что думает. Не в том смысле, что подавляет людей жесткой категоричностью, считая это мужской прямотой и внутренне гордясь собой, как идиоты вроде меня. Он просто если что-то говорит, то потому, что именно так и думает. О чем бы ни шла речь. О сексе, одежде, работе, политике или расползшемся шве на брюках. Я видел его в компании женщин: он так спокойно, неспешно, не пытаясь произвести какое-то впечатление, говорит совершенно бытовые вещи. Он такой простой парень без маски, что можно смотреть в него легко и спокойно, и замечать прекрасное содержание. И он никогда не делает ничего против себя.

Однажды мы с ним ходили в гости к его подруге, у которой тоже была подруга. Я как-то сразу понял, что предполагается, что я трахну вторую. Она же одна, и мы пришли в гости. Она была милая девочка, но не совсем моего типа. Однако я с ней сделал секс, потому что мне казалось, что я должен. Прийти в гости к женщине, которая хочет трахаться, пить с ней вино и танцевать в обнимку, а потом не трахнуть — не по-мужски. Был у меня такой предрассудок. Она была довольна сексом. Я — нет. Утром я сказал другу, что мне было некомфортно делать секс, потому что я ее не хотел. Он удивленно посмотрел на меня и сказал:

— Не хотел — не надо было.

— Видишь ли, Юра, я боялся обидеть девочку.

Он снова посмотрел удивленно, пожал плечами и сказал:

— Дело твое. Если бы я не хотел трахать, я бы не стал.

Женщин у него всегда было много, причем очень красивые.

Один из моих лучших друзей.

В этот раз мы встретились в парке. Взяли по пиву. Я вкратце рассказал ему про свой тренинг. Он слушал меня так, будто я говорил нечто невразумительное. Иногда что-то переспрашивал. Удивленно смотрел, пытаясь понять проблемы, которые я сам себе наглючил.

— Короче, у меня такое чувство, что я полный идиот, — сказал я, подводя итоги. — Теперь не знаю, как жить дальше.

Мы провели минуту в тишине, иногда отхлебывая из кружек.

Потом я спросил:

— А что ты делаешь с женщинами?

— В каком смысле?

— Как ты с бабами знакомишься и как вы потом общаетесь?

По его словам, он просто разговаривает с женщинами о том, что ему самому интересно. Когда хочет рассказать что-то свое. Или о том, что интересно им. Когда хочет узнать что-то о них. Просто чтобы получше узнать. И что-то еще. На вопрос, не бывает ли у него сильного волнения или страха перед тем, как подойти к женщине, которая очень нравится, он ответил:

— Конечно, бывает. Но тут такая штука. Если она меня пошлет, я же не умру. А если не подойду, то так и не узнаю. В конце концов, женщин много, а я один.

Юра озвучивал те же самые пресуппозиции, что тренеры давали нам на мужском тренинге. Как будто программу тренинга писал он. Только он не знал никаких пресуппозиций и не знал, что вообще есть такое слово — «пресуппозиция». У него все это работает спонтанно, само собой.

Перед прощанием он рассказал мне про одну женщину, которая ему очень нравится. Он в свои сорок с копейками лет дозрел-таки до решения создать семью, и видит в ней свою будущую жену.

— Она мне очень нравится, — сказал Юра. — Надо будет с ней как-то сблизиться. Я очень волнуюсь…

Вечером я зашел навестить родителей. Пока отец не вернулся домой, мы общались с мамой. После нескольких слов рутинной чепухи я без всякого перехода сказал:

— Мама, у меня большие проблемы с женщинами.

Она посмотрела удивленно:

— С каких это пор?

— Так было всегда. Просто я никогда не говорил.

— А как же… Как же все твои девушки?

— Девушки были вопреки проблемам. Проблемы у меня в голове. Причем в последнее время проблем стало больше. Или, может быть, так было и раньше, но я стал замечать только сейчас.

Она ответила что-то в духе «да брось ты, ты же классный парень, все наладится». Я знаю этот пошлый прием, научился у родителей и сам его сто раз делал. С небрежной отмашкой, мол, какие пустяки, уйти от обсуждения вопроса, по которому не знаю, что сказать. Меня вдруг охватила усталость и раздражение. Она со мной говорила точно так же, как все эти годы, начиная с пеленок. Как и отец, она боится общаться со мной открыто. Лучше бы сказала «я не знаю, чем тебе помочь», чем вот так сливать разговор.

— Мама, если я говорю, что у меня проблемы, то именно потому, что у меня действительно проблемы, — ответил я, окинув взглядом ее лицо, собранное в выражение растерянности и беспомощности. — Они могут быть надуманные, могут казаться глупыми, может быть, я чего-то просто не <и понимаю. Но отказ от обсуждения их никак не решает…

Кстати, так было всегда, всю жизнь. Я никогда не мог что-то обсуждать ни с тобой, ни с папой, потому что вы избегали.

Я уже не помню, когда в последний раз делился с вами чем-то глубоко личным. Где-то в начальных классах школы я понял, что вы не хотите меня слышать. Если я говорю вам что-то важное для меня, в ответ звучит какая-то бесполезная чушь вроде «да брось ты, это не проблема, все наладится». В лучшем случае. В худшем — насмешки или обвинения в мой адрес. После этого мне тяжело на душе и я думаю, что лучше бы прикусил язык и промолчал.

Она, как обычно, начала защищаться. Говорить какие-то оправдания. Я ее обнял, нежно посмотрел в светло-зеленые глаза и сказал:

— Это все понятно, мама. Так устроена жизнь, много трудностей, всем было нелегко и еще сто убедительных причин, объясняющих, почему никто ни в чем не виноват. Но это не отменяет того факта, что все сказанное мной — правда. И мы оба это знаем.

Ее лицо разгладилось. Перестала защищаться. Мы в молчании закурили по сигарете. Она спросила:

— Так какие у тебя проблемы с девочками?

— Мое отношение к женщинам состоит из обожания и обожествления с одной стороны, и дебильных страхов и предрассудков с другой. Вот какие проблемы.

Мама начала что-то говорить. Отвечала на мои вопросы. Мы разговаривали очень просто. Как случайные попутчики в купе поезда дальнего следования. Я не пытался строить из себя «правильного сына». Она не старалась вести себя как «хорошая мать». Никакого лицемерия. Говорили просто о том, что говорилось. У меня в голове пронеслась мысль, что так просто и хорошо, как нам сейчас, не было очень давно.

Она говорила о женщинах и отношениях с мужчинами точь-в-точь то, что нам рассказывали на мужском тренинге. Конечно, без интимных деталей. Я подумал про себя: «Мне пришлось пойти на тренинг к каким-то левым людям, которые за мои же деньги меня травмировали и внушали, что я не мужчина, раз не делаю того, что делают они. А также рассказывали то, что я мог бы услышать от своих родителей много лет назад, если бы мы просто откровенно общались. Но никакого открытого общения никогда не было. Какого хрена?!»

Вечером пришел отец. Мы пили красное сухое, говорили о каких-то ненужных и неважных серьезных вещах. Мне в голову пришла мысль, что разговоры о якобы серьезных вещах — часть образа, который мы оба поддерживаем. Я научился у него. Мы всегда говорим о квазисерьезных вещах, чтобы не говорить о важных. Я не хотел обсуждать с отцом то, что затрагивал в разговоре с мамой. Он был слишком готов к обороне. Он обороняется всегда, даже если на него никто не нападает. Я знал, что он сразу начнет оправдываться и переводить стрелки на меня. Я не хотел его напрягать, поэтому поддерживал разговор о чепухе.

Мы стояли на балконе, отхлебывая вино из бокалов. Я курил. У подъезда остановилась машина, из которой вышли три броско и вульгарно одетых девушки. Отец сказал, что они проститутки. Работают в одной из квартир нашего подъезда. После нескольких слов про проституток он добавил:

— Я не пойму, как мужики с ними… Платить деньги. И потом триппер всякий.

— Наверное, есть причины. Может быть просто интересно. Я вот тоже трахал проституток, правда, всего четыре раза в жизни. Удовольствие было так себе. Ниже среднего. Просто было интересно.

Отец растерялся. Он не знал, как реагировать на мои слова. Откровенность собеседника, к которой он не готов, всегда приводит его в замешательство, даже если собеседник — его сын. Я продолжил:

— А может у них нет нормальных баб. Поэтому трахают проституток.

— Как это нет нормальных баб? Их целые толпы по улицам ходят, пожалуйста…

Неожиданно для самого себя я его перебил:

— Папа, мы с тобой сейчас говорим о женщинах, кажется, впервые за тридцать лет. Почему ты раньше никогда не говорил со мной о женщинах?

Он моментально надел на лицо маску небрежности и сказал:

— Ты у меня ничего не спрашивал. Я думал, раз не спрашиваешь, значит и так все нормально.

— Я у тебя не спрашивал, потому что ты всем своим видом показывал, что ни о чем спрашивать нельзя. Был немой запрет. Всегда.

Он, конечно, начал отмазываться. Сказал, что ничего не запрещал. Я сразу же понял, что опять не смогу возразить. Взаимодействие между близкими людьми происходит на уровне ощущений, на чувствовании друг друга, на взаимной открытости. Запрещал, не запрещал — эти штуки не оформляются в нотариальной конторе на бумажке с водяными знаками с синей печатью. Близость — двусторонняя работа. Если одна из сторон боится, убегает и врет, то другая утыкается в невидимую стену и остается в одиночестве. За стеклом.

Я принял решение заткнуться и предложил налить еще вина…

Несколько дней до возвращения в Москву я провел со своей бывшей. Мы делали секс, пили вино и, как всегда, много разговаривали. Она сказала, что я выгляжу не так, как раньше. Что-то исчезло с моего лица. Еще все это время я громко говорил что-то сумбурное по ночам — мне снились кошмарные сны. В ответ я правдоподобно наврал, что в Москве был тренинг личностного роста, который разворошил мне мозги. В подробности не стал вдаваться, а она деликатно не спрашивала. Умница. Сказал ей, что у меня начинается новый этап в жизни, от которого я сам не знаю чего ждать. Она дала понять, что отпускает. Плакала. Мы вместе выбирали мне новые туфли, и она захотела заплатить. Это подарок мне. Она сказала, что хочет, чтобы мне было приятно и чтобы я нравился женщинам.