…Однажды я увидел белого старичка, который поселился в нашем гестхаусе. Один, без попутчиков. Я никогда не видел его с кем-то из других туристов. Он был в шортах и совковой майке с лямками на плечах. Массивные роговые очки с толстыми стеклами.

— Привет, — сказал я. — Я здесь живу. Меня зовут Игорь.

— Стив, — он протянул свою ладонь для рукопожатия.

Густые волосы на голове Стива немного с проседью, но вполне черные, а вот огромная обширная борода, точно как у Карла Маркса, была совершенно седой. Оказалось, он с Гавайев. Гавайские остова в понимании среднерусского человека служат символом шикарной жизни на тропическом острове, разрекламированном американскими фильмами. На самом деле Гавайи — просто один из штатов Америки, остров в Тихом океане. Для богатых визитеров это тропический рай, а для местных жителей — просто обычное место жительства. Стив сказал, что ненавидит Гавайи.

— Мне там нечего делать. Впрочем, мне нечего делать в любом американском городе. Да и здесь, в общем-то, мне нечего делать. Но здесь хотя бы жизнь стоит дешево.

Стиву шестьдесят лет. Получает пенсию от американского правительства — 800 долларов в месяц.

— Восемьсот баксов? — удивился я. — Я бывал в Штатах, по-моему, этих денег недостаточно для жизни в Америке.

— Недостаточно? — переспросил он саркастично. — Как ты думаешь, для чего этих денег достаточно?

— Не знаю. Я знаю, что снимать маленькую квартирку в Лос-Анджелесе стоит больше тысячи долларов в месяц. А ведь еще нужны деньги на остальное.

— Я тебе скажу, на что этого достаточно, сынок. Этого достаточно, чтобы пойти в парикмахерскую и сделать стрижку, — сказал он с насмешкой, обращенной в адрес то ли американского правительства, то ли самой пенсии, которая так далека от идеала. — Этого достаточно, чтобы сделать факинг стрижку, сынок.

Поэтому он постоянно живет в Юго-Восточной Азии, переезжая из города в город между странами. Сюда он приехал из Камбоджи, где провел шесть месяцев. Хочет зависнуть в Лаосе некоторое время и, если понравится, остаться здесь на следующие полгода. Только слетает в Малайзию к дантисту. Ему ставили искусственные зубы в Куала-Лумпур, и он периодически ездит туда на профилактические процедуры.

— Марихуану хочешь? — спросил он обыденным тоном. — Привез из Камбоджи. Там она дешевая. Официально запрещена, но курят все, включая полицейских.

Трава оказалась довольно крепкой и я уже не помню, как наш разговор перешел к женщинам. Кажется, я спросил, есть ли у него семья в Штатах. Нет. Детей тоже нет. При этом восемьсот долларов, поступающие каждый месяц на кредитную карточку, позволяют иметь много камбоджийской марихуаны, и время от времени дешевый азиатский секс.

— Я обычно покупаю отсос, — сказал он, затягиваясь скрученной вручную сигаретой. — Отсосала, на тебе двадцать пять долларов, и до свиданья. Я люблю отсос. Быстро, и никаких головоломок…

Мы попрощались, и я пошел к своей подруге. Кхам рассказывала про водопад, одну из местных достопримечательностей. Мы планировали туда поехать. Я уже много дней гонял по городу и окрестностям на ее мотобайке, так что она знала, что я управляю хорошо.

По пути на водопад заехали в маленькую деревню, где живут люди, принадлежащие к одному из местных племен. Она хотела встретиться с женщиной, которая вручную делает ткань, какими-то там свойствами хорошую. Красивая стройная женщина лет тридцати на вид была одета в черный халат с бардовой окантовкой. Смоляные волосы с пробором посередине собраны в клубок на макушке, из него торчит серебряный гвоздь длинной сантиметров двадцать. Я спросил про него, и выяснилось, что этот гвоздь, как и массивные серебряные кольца в ее ушах — важная ритуальная ценность. Если женщины в «цивилизованных» странах воспринимают драгоценности скорее как социально значимый аксессуар, и в этом смысле важно не только, чтобы они были красивыми и дорогими, но и были от такого-то бренда, то женщины в этом племени не знали, что такое «Кристиан Диор», но были трепетно влюблены в массивные куски серебра.

Пока они с Кхам рассматривали ткань, мы с ее мужем курили сигарету из бамбуковой трубки. Точнее, трубы. Табак из половины сигареты высыпается в маленькую чашечку, присоединенную к куску бамбука, напоминающему милицейскую дубинку, только раза в два толще. Дым сожженного табака вдыхается через бамбук. Дым не обжигает горло, и с одного вдоха в организм сразу поступает большой объем никотина. Голова кружится — ради чего, собственно, все и придумано. Пока мы курили, мужик сказал, что чья-то там сестра на днях выходит замуж. Очень сложная процедура. (Кхам переводила и смеялась). Сначала семья невесты приглашает семью жениха на посиделки. Невеста всех кормит, родители жениха и он сам оценивают ее кулинарное творчество, а родители невесты вербально стимулируют процесс. Мол, смотрите, какая она у нас молодец, соглашайтесь — отличная сделка! Если все довольны, через несколько дней вся деревня кушает вареных кабанов с рисом и пьет водку…

Кхам говорила, что я могу оставаться здесь сколько угодно. Более того, по ее словам, я мог бы хорошо устроиться в Лаосе. Мужчина из России, говорящий по-английски — отличные возможности для карьеры. Меня бы даже приняли в Коммунистическую партию. Мог бы стать важным человеком во Вьентьяне. Со временем выучил бы язык. К тому же ей со мной хорошо.

Мне здесь нравилось. Красиво. Горы, голубое небо с нависшими гроздьями облаков. Прогноз погоды здесь не нужен. Точнее, прогноз на шесть месяцев умещается в два слова: «сезон дождей». В практическом плане это означает, что когда едешь на мотобайке по дороге, под жарким солнцем, дождь начинается неожиданно и очень интенсивно, но кажется, что он падает не сверху. Он, скорее, как полупрозрачная стена высотой от асфальта до неба, внутрь которой ты врезаешься. Через несколько минут дождь прекращается так же неожиданно — ты выехал из стены, и остается ощущение, что туча покрывала собой полукилометровый отрезок дороги. Можно развернуться, догнать стену и снова въехать в дождь. Однако даже к такой экзотической картине жизни быстро привыкаешь, и хочется уехать в неизвестное. Мне вообще часто в жизни хотелось уехать в неизвестное. Чтобы покинуть то место, где не вижу будущего. А поскольку я его не видел нигде, мне все время казалось, что в том месте, где я нахожусь в данный момент, я временно. В этой поездке — тем более…

На десятый день жизни в Луанг Нам Тха я собрался в дорогу. Приехали с Кхам на автобусную станцию. Толпа, состоящая исключительно из туристов, окружила небольшой, чуть крупнее нашей «Газели», автобус. Грузчики покрывали нашими рюкзаками крышу автобуса, один к одному, второй слой, третий. Водитель накрыл слой багажа толстой полиэтиленовой пленкой от дождя, и мы все приготовились к загрузке.

— У тебя очень хорошее место, — сказала Кхам, — я тебе выбрала лучшее.

Мы обнялись. Она заплакала.

— Ты еще приедешь?

— Может быть, приеду. А может и нет. Я не знаю. Я тебя буду помнить.

— Я тебя тоже буду помнить. Я тебя люблю. Если ты не приедешь, не волнуйся, со мной все будет хорошо. Ты мне ничего не должен. Но если ты приедешь, я буду рада.

Я показал билет девушке-контролерше. Она указала на мое место, которое, по словам Кхам, самое лучшее. Оказывается, это место рядом с водителем, справа, у окна. Водитель двинул рычагом коробки передач, и автобус медленно поехал задним ходом, к выезду на трассу. Кхам стояла справа, напротив моего окна, на расстоянии двух метров. Провожала меня взглядом, ее лицо было слегка грустным, задумчивым. Она помахала ладошкой. Я ответил. В следующую секунду с ней произошла перемена: на лице появилась улыбка, а глаза одновременно с этим наполнились слезами. Она что-то сказала, я не расслышал, но по движению губ уловил, что это было «I love you».

— Ай лав ю, — ответил я шепотом, глядя на нее, и уперся лицом в стекло.

Мне передалось ее состояние, возникло чувство тонкого страдания, какое бывает за несколько мгновений до того, как эмоция высвобождается в плач. Но я не заплакал, только обострилось ощущение того, что происходит с ней. Она кивнула и сжала губы, как бы прикусив их изнутри, сразу и верхнюю, и нижнюю. Я успел увидеть, что по ее щекам быстро потекли слезы. Мои глаза тоже мгновенно стали влажными. Автобус был уже на расстоянии примерно пяти метров от нее, водитель начал разворачиваться, чтобы выехать на трассу, и через секунду она исчезла из вида.

Вот и все.

Я некоторое время думал о ней, меланхолично глядя на трещинку в лобовом стекле, иногда отвлекаясь на какие-то картины за окном. Сидел в маленьком автобусе, смотрел на окружающие шоссе горы, обросшие буйной зеленью, на смуглого улыбчивого водителя, и понимал, что все это — не более чем декорации моей жизни, происходящей в это мгновение. Все они образуют картинку, в центре которой сейчас — сильное эмоциональное послевкусие от нашей с Кхам истории, от недолгой прощальной сцены. Она уже далеко, а я все еще чувствую то, что было, когда мы были вместе, и это, кажется, и есть основное — вокруг чего построены декорации. Я подумал, что в этом шлейфе ощущений, кажется, есть что-то важное. Ради чего я и был с ней, а она со мной. Наверное, это лучшее, что сейчас мы могли получить вместе…