Эта ночь выдалась бессонной. Едва прервался телефонный разговор с Боткиным, как регент приказал приготовить "Литеру А" к поездке в Царское село. Срочной поездке. Причём Кирилл вёл себя очень нервно, говорил невпопад, и окружающие поняли: медлить нельзя. Через полтора часа поезд уже покидал Петроград, на всех парах несясь в Царское.

Прямо там, в вагоне, Сизов-Романов готовил кое-какие документы. Вот-вот в его руки должны были попасть (как он надеялся) документы, подтверждающие противоправительственную, даже изменническую деятельность членов военно-промышленных комитетов и некоторых деятелей Земгора. Надо было нанести удар, который был бы одновременно и неожиданным, и по-настоящему всеохватывающим. Причём подготовить атаку требовалось помимо Совета министров, так, чтобы никто из них не узнал о готовящейся атаке. Также предстояло каким-то образом, под благовидным предлогом, загодя отстранить от деятельности Гучкова и компанию. Едва ли не половину правительства, таким образом, предстояло быстро заменить. Кирилл надеялся, что сейчас, в дни его триумфа, эффект от этого будет не таким катастрофическим, каким мог быть ещё год назад. Предстояло усыпить "общественное мнение". Но, впрочем, на его сторону должны перейти многие россияне. Кто раньше объявлял о столь масштабных реформах из государственных деятелей? Кто может гарантировать их исполнение? У кого ещё хватит выдержки и твёрдости воплотить в жизнь задуманное? Ведь Кирилл, по сути, пообещал исполнение мечты многих людей. Чего желали правые кадеты? Преобразований в сфере образования и экономике. Парламент как таковой им не был нужен, им требовалось только орудие нажима на власть. В известной Сизову истории многие из тех, кто вопил о правах Думы в дни февральского переворота, отвернулись от неё, едва получив власть. Даже Милюков — и тот высказался против восстановления работы этого законодательного органа. Только Гучков и Керенский, какая ирония, из министров возлагали надежды на Думу или хотя бы не отказались от того, что прежде были депутатами. Чего хотели монархисты и многие правые? Церковной реформы, победы в войне, стабильности. Это им будет дарована. Чего хотели рабочие? Достойной жизни. Чего хотели крестьяне? Земли. С последними двумя требованиями будет, конечно, посложнее: нельзя сразу создать идеальную жизнь для миллионов людей. Однако регент надеялся на это. Он хотел, он правда хотел, он страстно желал, чтобы русский народ не жил в бедности, не голодал, чтобы он получил возможность спокойно работать. Он даст всё это людям. А взамен Кирилл надеялся на поддержку. Ведь ещё Ленин говорил, что подари крестьянам землю временщики — и не было бы Октябрьской революции. Правда, нельзя было у всех десятины отобрать и поделить, нужно было несколько лет, а то и десятилетий, чтобы наделить крестьян. За двадцать лет население практически удвоилось, естественно, земли не хватает, а вместе с нею и продовольствия. Но Кирилл попробует изменить это. Он сделал главное: дал полную свободу действий и гарантию исполнения всех задумок дельным людям. Кривошеин, всецело поддержанный регентом, способен добиться многого. Сизов-Романов прочил сподвижника Столыпина в премьеры, на место не слишком способного, но зато очень болтливого Родзянко. Только найти бы предлог…Пора дать по-настоящему трудолюбивым, способным людям занять свои места. К сожалению, Гучков и компания не совсем те, кто надо. Они больше любили шантажировать власть, чем помогать ей и созидать. Только народ понял это слишком поздно, когда и царя свергли, и временщиков арестовали…

Наконец, Кирилл приехал в Царское. Там было пасмурно и скучно: ранняя весна превращал это село дворцов в нечто вроде заброшенного поместья. Грязь, с которой ничего нельзя поделать, опустевшие хоромы, редко встречавшиеся на пути люди. С того дня, как Петроград принялись "освобождать" от излишних учреждений, а Великих князей и вообще всех тех, кто принести беспокойство, под благовидными предлогам удалять от столицы, Царское потеряло былой блеск. Здесь остался единственный центр жизни: резиденция Алексея. По правде сказать, и этого места коснулись значительные изменения. Подъезды к дворцу были перегорожены, охрана силена впятеро, то тут, то там попадались пулемётные гнёзда и доты. У посетителей и даже тех, кто просто проходил мимо, тщательнейшим образом проверялись документы. У ворот, на всякий случай, всегда дежурило два броневика, экипажи которых доказали свою верность престолу. Кириллу совершенно не хотелось, чтобы в случае чего дворец оказалось легко взять. Тут был и запас продовольствия, и спешно оборудованная электростанция, располагавшаяся под защитой пулемётов ещё одного бронеавтомобиля. Во дворце и флигелях устроили казармы для батальона лейб-гвардии Кирилловского полка, самой верной правительству части. Сизов-Романов намеревался подтянуть сюда же и в Петроград другие надёжные части. Замысел этот уже начал реализовываться: послезавтра ожидалось прибытие Дикой дивизии, недавно влитый в третий конный корпус. Последний был расквартирован в Царском селе и окрестностях. В общем, были приняты все меры для того, чтобы защитить императора, его мать и дочерей.

Но Кирилл серьёзно ограничил круг общения августейшей семьи, и без того не то чтобы широкий. Всё это было сделано для того, чтобы Александра Фёдоровна не подверглась влиянию каких-нибудь авантюристов, как это было во времена распутинщины.

Регент с довольной улыбкой осматривал укрепления и охрану, салютовавшую приехавшему Верховному Главнокомандующему. Между Однако на лицах солдат и офицеров нельзя было не заметить тени волнения. Похоже, слух о недуге императора всё-таки пошёл гулять. Значит, ещё день-другой, и об этом станет известно в столице. А ещё в течение недели — во всех губернских городах Европейской России. Надо было срочно действовать. Может быть, следует использовать такую волнительную новость для удара по оппозиции? Тогда следует на каждом углу кричать о том, что Алексей на краю смерти, что император серьёзно болен, и эта новость затмит другие, возможно, ещё более важные? А пока суд да дело…

Да, так и следует поступить.

— Ваше Высокопревосходительство! — Боткин находился в отвратительном расположении духа.

Он до белых костяшек сжимал кулаки, ходил из угла в угол, не обращая внимания на мятый пиджак и всклокоченную бородку. В глазах его застыла тревога, так сказать, высшей пробы.

— Скажите, как он?

Кирилл кивнул на двери покоев императора. Оттуда раздавались девичьи всхлипы. Кажется, Анастасия плачет…А может, Мария…Молодые княжны боятся, что потеряют брата.

— Мы не можем остановить кровь, идущую из носа, поминутно меняем ватные тампоны: они насквозь пропитываются. Ещё день, а может, два, и…И, боюсь, наступит непоправимое.

Боткин, не выдержав волнения, ударил кулаком по столу. И Кирилл, и охрана, и придворные с медиками сделали вид, что ничего не заметили.

— Может быть, требуются какие-то лекарства? Только скажите, и я всё привезу, — регент заложил руки за спину и тоже принялся ходить по приёмным покоям.

Раз в минуту-другую они встречались посередине, бросали друг на друга многозначительные взгляды и расходились. Так продолжалось долго, очень долго. Наконец Боткин произнёс:

— В общем-то, пора издавать бюллетени о состоянии здоровья Его Императорского Величества…Однако мы будем бороться за его жизнь. Попробуем кое-какие лекарства. Будем молиться, чтобы кровь перестала идти. Уже не раз и не два Господь проносил, и здоровье Алексея Николаевича оказывалось вне опасности.

— Хорошо. Я не буду беспокоить императора, скажите, если случай представится, сообщите о моём визите. И, прошу Вас, сделайте всё возможное, чтобы спасти императора!

Кирилл с надеждой посмотрел на Боткина. Тот остановился, не успев занести ногу для очередного шага, и совершенно спокойно ответил:

— Можете быть уверены: я сделаю всё, от меня зависящее, чтобы сохранить Его Императорское Величество для России!

В Боткине говорила гордость придворного врача и уверенность в собственных силах. Да пусть хоть петухом кричит, только бы спас Алексея! Только бы всё обошлось и на этот раз!

— Всецело полагаюсь на Вас, — кинул регент и направился к начальнику отделения Службы имперской безопасности в Царском селе.

Пробыв там около получаса и отдав приказания, касающиеся обеспечения охраны императора, Кирилл отбыл в Петроград. Он прибыл как раз вовремя: ровно через день должна была открыться мирная конференция…

Уже на вокзале, едва ступив на перрон, Великий князь оказался в гуще событий. Вокруг мельтешили люди, спешившие побыстрее покинуть поезд и оказаться на Невском проспекте, где назначен был парад моряков и солдат особо отличившихся в ходе войны частей. Сюда брали "с бору по сосенке": проспект должен был окраситься в червонно-чёрные цвета георгиевских ленточек и зазвенеть от бесчисленных медалей и орденов. Батальон лейб-гвардии Кирилловского полка должен был возглавить шествие, тут же должны были оказаться и бронеавтомобили.

Кирилл, ни на что не отвлекаясь, устремился в Штаб отдельного корпуса жандармов: здесь должно было собраться совещание, на котором решится исход предстоящих событий…

Как ни странно, в то же время, буквально в ту же минуту, в одном из залов Таврического дворца собрались "либеральные" министры. Здесь были Милюков, Гучков, Коновалов, Терещенко, Львов и, конечно же, Родзянко. Звали и Мануйлова, но тот был всецело поглощён работой над готовившейся реформой образования. Во всяком случае, именно под таким предлогом министр народного просвещения отказался придти на "частный и конфиденциальный разговор". Господа совещавшиеся оказались взвинчены до предела. Даже обычно спокойный, даже меланхоличный, Гучков кусал губы от волнения, ходил из угла в угол, заложив руки за спину, и бубнил себе что-то под нос. Терещенко, в невероятно дорогом фраке, выписанном прямо из Лондона, смежил веки и делал вид, что ушёл в глубокие раздумья. На самом деле он просто ждал, чтобы кто-нибудь всё-таки начала разговор. Милюков, единственный, кто хранил спокойствие из собравшихся, протирал пенсне, изредка бросая вопросительные взгляды на игравшего желваками Родзянко и устремившего в пустоту взгляд Львова.

— Господа, может быть, мы всё-таки начнём наше импровизированные заседание Совета министров? — первым таки не выдержал Коновалов.

Постоянная работа плохо сказалась на его нервах. Прежде спокойный, флегматичный, он стал дёрганым, огрызающимся на любые упрёки и даже намёк на критику. Ещё чуть-чуть, и его вполне можно назвать вторым Протопоповым — то есть, попросту говоря, свихнувшимся от напряжения.

— Отчего бы и не начать? — подхватил Гучков, наконец-то прекративший нервировавшие министров хождения из угла в угол. — Кирилл что-то затевает. Неделю назад его план реформ, даже не оговорённый с нами, опубликовали во всех газетах. И что же? Народ, похоже, радостно воспринял все те фантазии, о которых говорил регент.

— А не кажется ли Вам, Александр Иванович, что эта программа — как раз то самое, чего Вы просили от Николая в пятом году? — спросил Милюков, водрузив пенсне на законное место. — Лично меня, конечно же, насторожили все эти словеса про земельную реформу. Это не похоже на шаг к окончательному решению аграрного вопроса, верно. Но что касается образования — то здесь учтены все наши пожелания. Рабочий вопрос также начнёт решаться потихоньку.

— Нет, нас ждёт рабочая революция, как только всё это начнут воплощать в жизнь, — встрял Коновалов.

Будучи создателем и вдохновителем рабочей группы при военно-промышленных комитетах, он мнил себя величайшим специалистом по рабочему вопросу и представителем интересов всякого трудящегося. В общем, Владимир Ильич от деловых кругов, никак не меньше.

— Власть сейчас крепка, как никогда. Чего стоит проведение мирной конференции не в Париже или Лондоне, а в Петрограде? Здесь, в столице России, утрут нос немцам, огласят какой-нибудь документ о присоединении Царьграда — и толпы взвоют от счастья, примутся качать на руках регента. Во всяком случае, я рад, что мы наконец-то обрели вожделенные проливы, — парировал Милюков.

— Павел Николаевич, когда это Вы стали черносотенцем? — не выдержал Львов. — Неужели Вы с распростёртыми объятиями встретите любое предложение регента? Но ведь его политика заведёт нас…

— Она привела нас к победе, господа, надо смотреть фактам в лицо. Четыре года мы говорили о сильной власти — и вот она, у нас под носом, в лице Великого князя воплотилась. Он созывает Думу, и хочет изменить закон от третьего июня. Такого даже Вы, Александр Иванович, не требовали.

— Я требовал другое, более полезное для дела государственного, — огрызнулся Гучков.

Да, сильно же его вывело из себя то, что регент не захотел оговорить программу реформы с ним, выразителем интересов общественности! Великий князь даже товарищей министра — Шуваева и Маниковского — назначил без того, чтоб поставить Александра Ивановича в известность. Да, Гучков не спорил, что как минимум Маниковский — блестящий специалист, талант, но здесь дело касалось принципа! Кроме того, большинство идей министра оказалось регентом загублено ещё, буквально, во младенчестве. Что Кирилл себе позволяет? Сколько это может продолжаться? Надо к чёрту убрать его подальше от престола, иначе он наворотит дел! Он погубит Россию, Львов здесь прав, как он прав!

— Тем более…Мы теряем контроль над ситуацией, — озвучил общую идею Коновалов. — Настроить общественность против Великого князя будет очень трудно. Победителей, как говорится, не судят. Но…Если так будет продолжаться и дальше…Кто знает — может, он исполнит желание Николая вернуться к самодержавию и задавить всех инакомыслящих?

— До меня дошли слухи и о том, что вот-вот начнут ревизию военно-промышленных комитетов и Земгора, — произнёс голосом, полным смятения, Львов. — Если это так, то…

— То нам грозят неприятности, — продолжил Гучков. — Большие неприятности. Господа, не пора ли нам отнять руль у безумного шофёра и передать его в надёжные руки? Иначе нам грозит…

— Гибель грозит, Александр Иванович, — Родзянко "изобрёл велосипед. — Но как? Сейчас не февраль семнадцатого, Петроград не подымется на войну с протопоповской полицией, не бросится на штурм "тёмных сил". Или вы сами, господа, забыли, чем обернулись те выступления? Не забыли, что сами мы оказались под угрозой гибели? Помните ли Вы крики опьянённой "волей" толпы? Помните выстрелы у самого Таврического дворца? Помните погибших на площадях и проспектах?

— Всякая политическая борьба сейчас исключена, — подытожил Львов. — Нам нужно бороться с регентом другими методами.

— Какими? — прищурил глаза Гучков.

Он ждал, что его идею "устранения" озвучить кто-либо другой.

— Другими, Александр Иванович, — с нажимом повторил нынешний министр по делам местного самоуправления. — Вспомните Вашу идею физического устранения тирана.

— Вы сами об этом вспомнили, Георгий Евгеньевич…

— Господа, боюсь, сейчас не тот момент. Народ не поймёт подобного шага…Если нам кто-то и захочет помочь, кто-то из окружения Кирилла, то что будет, если раскроется наш замысел? Каракозовцев и народовольцев — и тех будут теплее вспоминать. И тем более — уподобиться эсерам? Марать руки в крови? Сейчас, когда мы победили германцев? Зачем? Вот-вот объявят точный день выборов в Думу. Подождём. Мы, министры, при которых была достигнута победа, соберём немало голосов!

— Павел Николаевич, я Вас, признаться, не узнаю, — вдруг сказал Терещенко. — Где Ваша храбрость, где боевой задор? Уж не Вы ли сказали речь о глупости или измене?

И правда, что же случилось с Милюковым? Прежде готовый объединиться с эсерами и польскими националистами, лишь бы пробиться на политический Олимп, критиковавший власть всегда и везде, в кого он превратился? А вс ё дело было в том, что Кирилл смог исполнить заветную мечту лидера кадетов: покорить Царьград и Проливы для России. Тем более, ещё в конце шестнадцатого года Павел Николаевич колебался, решая, принять ли участие в заговоре или нет. В нём проснулась та струнка души, которая редко, чрезвычайно редко играла: струнка эта была монархической. Он мечтал о конституционной — но всё же монархии. А сейчас, при малолетнем императоре, регентом при котором никто бы из по-настоящему деятельных людей стать бы не смог — маячила опасность крушения той идеи, которая скрепляла Россию. Разум историка, поддержанный душою патриота, заговорил с сердцем политика, И, похоже, последнее проиграло.

"Как странно…Неужели я настолько изменился? Мы с Александром Ивановичем поменялись местами, какая прелесть…Интересно, что скажут об этом историки? О чём умолчат? А может, самому написать книгу об этих днях…"

— Нет, господа, я против физического устранения регента. Как хотите, но я остаюсь лидером кадетов, и если на моей репутации окажется ТАКОЕ, — всплеснул руками Милюков, — пятно, то как же будут относиться к партии народной свободы? Нас поставят в один ряд с социал-демократами, а мне этого не нужно. Увольте.

— Что ж, мы справимся сами, Павел Николаевич. Можем ли мы надеяться, что ни слова о том, что Вы сегодня услышали, не окажется известно Кириллу?

— Я даю слово, — кивнул Милюков. — Прощайте. Меня ждут дела. Конференция…Проливы…

Едва за министром иностранных дел закрылись двери, как Гучков поднялся с места.

— Итак. Решено. Мы должны устранить Кирилла, пока он не изничтожил нас и не превратил русский народ в "чёрную сотню".

Александр Иванович говорил спокойно и уверенно. Сказался опыт: не впервой ему было выступать организатором переворота. В тот раз всё, правда, вышло не так гладко, как хотелось, но в этот! Уж сейчас-то всё пройдёт как по маслу. Благо, у них есть кое-какое влияние на правительство и бюрократию, на армию. Он лично знаком с офицерами некоторых полков, которые пройдут парадом по Невскому. Надо будет ещё договориться с дражайшим господином…

Гучков оборвал себя буквально на середине мысли. Имя, так им и не названное даже "про себя", коробило, действовало на нервы военному и морскому министру. Но что делать? Если этот человек мог помочь — то необходимо его использовать. Ради великой цели, ради устранения диктатора и установления нормального правления, оздоровления строя.

— Мы избавим Россию от тирана. Вот как следует действовать… — и Гучков начал излагать план, лишь в деталях отличавшийся от одной из заготовок заговора против Николая Второго…

Наконец, когда совещание уже подходило к концу, Львов вдруг предложил запасной вариант.

— Господа, быть может, ещё не всё потеряно. Можно решить это мирным путём. Предъявим ультиматум: или Кирилл меняет программу реформ и выполняет другие наши требования, или мы подаём в отставку.

Повисло гнетущее молчание.

— Вы предлагает идти ва-банк? — сощурил глаза Гучков.

Да, это было ему по душе! Кровь быстрее текла по жилам, сердце рвалось из груди, — жизнь больше не казалась пресной! Он снова оказался в родной стихии авантюр и приключений.

— Именно, — утвердительно кивнул Львов. — На завтрашнем заседании Совета министров предъявим ультиматум. И дело с концом. Разве пойдёт он против общественности?

"Пойдёт, этот не струсит" — невесело подумал Родзянко. Он решил, что в случае чего не присоединится к мятежным министрам. Всё-таки, теперь сбылось его желание: он стал премьером. Должность министра внутренних дел, правда, тяготила его, но регент вроде как хотел подобрать человека для решения этой проблемы. А он, как того когда-то хотел Столыпин, оставит за собой только премьерский пост. Если, конечно, Великого князя в этом убедить. А может, и вовсе…Предупредить его? Пусть знает, что Родзянко на стороне монархии и престола, что он не станет бунтовщиком! Тем более сейчас не семнадцатый год, сейчас подобного выступления никто не поймёт. Вся эта выходка — мятеж обречённых…Да, надо немедленно рассказать обо всём Кириллу!..Но…о готовящемся покушении- ни слова…Всё-таки…Надо только намекнуть…Иначе меня посчитают замешанным в этом…Надо только намекнуть…

Сизов-Романов принимал доклад Спиридовича. Тот был взволнован как никогда, рассказывая о ходе расследования, что поминутно дёргал себя за усы.

— Жаль, что Бобрев лично не смог прибыть с докладом, — вздохнул Кирилл. — Как его успехи?

— Он вплотную работает с одним из работников военно-промышленного комитета, точнее, работницей, — как бы между делом сказал Александр Иванович.

— Да? — бровь Кирилла поползла вверх.

"Шустёр!" — подумал регент.

— Да. Возможно, в ближайшие дни он сумеет подобраться к документации комитетчиков, и тогда…

— Надо, чтобы уличающие Гучкова и компанию документы были на этом столе уже завтра, Александр Иванович, Вы меня понимаете?

Сизов-Романов требовал невозможного, но иного выхода у него не было. Толстяк Родзянко всё рассказа о готовящемся демарше министров.

— Гучков и некоторые другие члены Совета вот-вот предъявят мне ультиматум, естественно, начнётся кампания в прессе и на общественных собраниях. Нам нужен упреждающий удар.

— Кирилл Владимирович, признаться честно: я давно ждал подобных слов от Вас, — улыбнулся Спиридович.

Да, многие годы он ненавидел Гучкова, даже на дуэль вызывал, но та сорвалась. Теперь же…А что, если снова попробовать бросить ему вызов? Известнейший бретер, лидер октябристов не откажется. Особенно если его снимут с поста министра. Правда, шум поднимется! Но величайший заговорщик России будет, наконец-то, настигнут возмездием!

— Вы что-то замышляете, судя по блеску Ваших глаз, Александр Иванович, — Кирилл приблизился к Спиридовичу. — Что именно?

— Ваше Высокопревосходительство, я прошу Вашего разрешения на дуэль с Александром Ивановичем Гучковым! Я собираюсь стреляться с ним!

Сказать, что Кирилл был ошеломлён — ничего не сказать. Он принялся ходить по комнате от волнения, что бывало с ним редко. На людях он вообще не любил показывать свои чувства, свои сомнения, он хотел создать образ сильного правителя, всегда уверенного в себе. Наверное, Николай Второй хотел того же самого, но не получилось, не получилось. Не вышла из сына Александра Третьего копия последнего. Не вышел характером, к сожалению.

"Что же мне ответить? Дать ли согласие? Какой фурор поднимется! Какой крик! Крик…Он заглушит многое…И если Спиридович убьёт или тяжело ранит Гучкова, то это будет словно гром среди ясного неба. Этакое возмездие за всё то, что совершил октябрист в пору своего политического взлёта. Месть за распускаемые слухи о царской семье, месть за ту ложь, которую распространял Александр Иванович о власти, и которая сильно ударила по её авторитету в труднейшую для России годину. Месть за измену, на которую он пошёл, прикрываясь громкими словами о патриотизме, но на самом деле лишь желая потешить свои политические амбиции. Да, это будет нечто…"

Кирилл замер, не в силах ни шагу сделать.

"Но что, если Гучков убьёт Спиридовича? Будет потерян ценнейший работник, патриот. Мало на кого сейчас я могу всецело положиться, и если погибнет…Да…Что же делать?"

Наконец, Сизов-Романов решился.

— Я даю Вам своё согласие. Пусть Бог рассудит Ваш давний спор, — Кирилл тяжело опустился на кресло.

В висках стучало от напряжения, перед глазами то возникали, то исчезали разноцветные круги.

— Благодарю, — поклонился Спиридович. — Но, если меня постигнет неудача, и я погибну на дули…Могли бы Вы исполнить моё предсмертное желание?

"Интересно, чего он захочет?" — напрягся Кирилл.

— Да, всё, что в моих силах, — из уст регента при императоре Всероссийском это звучало весьма и весьма многозначительно. — Чего Вы желаете?

— Я бы хотел, чтобы моя жена была обеспечена до самой смерти. И… — Сприидович с трудом подбирал слова. Видно было, что волновался без меры. — Я хочу, чтобы Дмитрий Петрович Бобрев, если всё-таки пожелает сыграть свадьбу, был бы всемерно поддержан Вашим Высокопревосходительством.

— Объяснитесь…

Так. Бобрев "разрабатывает" девушку из комитета…Неужели он влюбился? Господи, он же казался профессионалом! Неужели поступит как мальчишка? Он же…Хотя…С комитетами скоро будет покончено…А Бобрева надо вознаградить за его труды…Только исполнение желания о счастливой любви — настоящая награда, всё остальное — подачки.

— Хотя…Я, кажется, знаю, о чём Вы говорите.

Великий князь и Спиридович обменялись понимающими и очень красноречивыми взглядами.

— Она, надеюсь, самая красивая девушка на свете? Иначе мальчишество я отказываюсь понимать, — улыбнулся Сизов.

Он тоже был одинок всю жизнь, и где-то в глубине его души ему захотелось подарить счастье хоть кому-то из своих коллег.

— Я бы сам был бы рад соединить с Анной Канторович свою жизнь, — совершенно серьёзно ответил Спиридович.

— Тогда я прикажу, чтобы её не трогали. И отдам необходимые распоряжения касательно обустройства их будущего гнёздышка. Надеюсь, у них всё получится. Александр Иванович, — Кирилл был настроен на романтику сегодня. — А у Вас нет ощущения, что мы исполняем роль свах? Или родителей молодых?

— С первой минуты, как я узнал о чувствах Бобрева к этой девушке, меня это ощущение не покидает, — улыбнулся Спиридович.

— Надо же…

Кирилл задумался.

— Что ж, совет им и любовь. Вы свободны, Александр Иванович. Передайте Дмитрию Петровичу мои пожелания любви и счастья, и всего остального, что сочтёте нужным.

— Всенепременно. Благодарю Вас, — цокнул каблуками сапог Спиридович и вышел из кабинета.

Через мгновение к регенту влетел барон фот Коттен, начальник Службы имперской безопасности. Кирилл вызвал его ещё утром, но только сейчас тот сумел оставить на минуточку дела.

— Ваше Высокопревосходительство!

Фон Коттен раскраснелся. Он весь был погружён в работу. Ещё бы! Столько всего нужно было сделать! Манифест распечатать, и наладить его распространение по губерниям.

Что за манифест? О, это была страшная тайна, которая вот-вот раскроется, в ту же минуту, как начнутся аресты членов военно-промышленных комитетов и Земгора, замешанных в растрате, государственной измене, антиправительственной агитации и многих других преступлениях.

— Барон, здравствуйте, — Кирилл жестом предложил верному служаке присесть. — Как продвигается подготовка к операции?

— Идёт полным ходом. Возникли, правда, некоторые трудности: не хватает людей. Киевское и Московское отделения могут не справиться с делом одновременного ареста всех преступников. Прошу у Вас санкции на привлечение к операции всех сил полиции и армии.

— Вы могли бы и не спрашивать этого, делайте всё, что сочтёте нужным, — довольно ответил Кирилл.

Дело всей его жизни вот-вот должны было завершиться.

— Что там с обеспечением охраны конференции? Что с парадом?

— Войска пройдут по Невскому. Вы выступите с речью. Желательно, чтобы рядом был император…

— К сожалению, он болен, — как бы между делом сказал регент.

Фон Коттен на мгновение замер.

— Всё так серьёзно?

— Более чем. Впрочем, как обычно, — вздохнул Кирилл. — Как там начальник войсковой охраны города Занкевич? Что Кутепов?

— Докладывают, что всё спокойно и готов к предстоящему торжеству. Правда, агентов охраны меньше, чем нам того хотелось бы. Не все участки, скажем так, можно обезопасить.

— Тогда сосредоточьте силы на главных участках. Пусть меньше агентов оберегает мою персону, а сосредоточится на других целях.

— Ваше Высокопревосходительство! — фон Коттен буквально подпрыгнул. — Этого ни в коем случае нельзя допускать! Ваша персона…

— Мне ничего не грозит. Все, кто мог бы нанести мне вред, будут к тому времени задержаны. На параде меня тоже вряд ли тронут: на виду-то у всего мира…

Сомнение кольнуло регента, но он отбросил его прочь.

— Пусть больше агентов будет направлено на устранение военно-промышленных комитетов. Все их члены, замешанные в преступлениях, должны быть арестованы одновременно, так, чтобы никто не мог скрыться. Списки у Вас уже есть?

— Так точно, — кивнул фон Коттен. — Нам даже не нужны новые доказательства, документов и так хватает, чтобы…

— Завтра мы добудем последнюю часть мозаики доказательств. Завтра. Там наиболее важные материалы — бухгалтерия Центрального Военно-промышленного комитета. Причём ни Гучков, ни кто-либо ещё не будет знать о том, что эти бумаги уже у нас на руках.

— Ваше Высокопревосходительство, по-моему, Вы излишне перестраховываетесь. Арестуем комитетчиков. Возьмём бумаги. Что ещё нужно?

— У нас на руках уже должны быть доказательства. Я хотел бы, чтобы мы действовали в рамках закона, а для того нужны неопровержимые, чугунные факты.

Кирилл просто не хотел, чтобы кто-либо из заговорщиков избежал наказания: он намеревался судить их всех открытым судом. И чем больше доказательств к тому моменту будет собрано, тем лучше.

— На всякий случай, я подготовил указ о наделении Вас чрезвычайными полномочиями, — Кирилл вручил лист гербовой бумаги барону. — Вы вольны будете действовать так, как сочтёте нужным, если…со мной что-то всё же случится.

— Мы примем все меры, чтобы ни единого волоса не упало с Вашей головы! Жизнью отвечаю за Вашу безопасность!

Если бы они только знали, что ещё с февраля семнадцатого года господин Занкевич вошёл в число заговорщиков. Именно был тем "жандармом", который посетил кружок Керенского, именно он заявил Хабалову, что войск для обороны Петрограда нет, и что вооружённая борьба бессмысленна. Кирилла его так и не сумел раскрыть…

***

Но великие дела тем утром делали не только во дворцах. Двое влюблённых снова встретились. Зима сказала жителям столицы последнее "прости": выпал снег, правда, мокрый. Улицы побелели, а дворники потемнели от предвкушения работы. Ещё бы, снег-то им расчищать! Да в придачу похолодало!

Однако Бобрев не обращал совершенно никакого внимания на окружавшую его действительность. Он снова и снова прокручивал в памяти вчерашнюю прогулку с Анной. Боже, как она прекрасна! Сердце замирало, когда она с невыразимым изяществом, так мило запускала ладошку в свои очаровательные волосы. А улыбка, её улыбка! Она — Дмитрий готов был поклясться — могла растопить даже льды Арктики. Но великолепней всего был её смех, не громкий и не тихий, ничуть не раздражавший, но даривший радость и ощущение теплоты.

"Нет, всё же, лучше всего у неё выходят поцелуи" — не без удовольствия подумал контрразведчик.

Канторович всю ночь — она сомкнула глаза лишь незадолго перед рассветом — думала о прошедшем, поистине фантастическом дне. Он всё никак не могла понять, отчего ей так легко и свободно дышится рядом с этим человеком? Да и, вообще, как она, взрослый уже человек, могла по уши, словно курсистка, влюбиться в совершенно незнакомого человека? Конечно, Дмитрий рассказал ей во время прогулки практически всё. И о рано умерших родителях, и об учёбе в кадетском корпусе, и в юнкерском училище, и о службе в Западном Крае, и об участии в войне. Только о ранении не любил он говорить: видно было, что Саше больно об этом вспоминать.

"Саше…Вот я его и назвала ласково, будто бы знакома с ним давным-давно" — с улыбкой подумала Анна. Через секунду она уже спала, тихо и мирно, и снились ей такие нежные розы и замечательный человек, их подаривший.

Проснулась она, уже глубоко убеждённая в том, что любит Дмитрия, и хочет провести с ним всю оставшуюся жизнь. И всё же Анна боялась — Боже, как она боялась! — вновь обжечься. Вдруг этот человек не такой, каким кажется? Вдруг он обманывает её, вдруг это не любовь, а флирт, роман, затеянный с одной, прекрасно известной Канторович целью? Надо обо всём подумать. Может быть, стоит познакомить его с Винавером? Максим Моисеевич самый умный из известных ей людей, он уж точно сможет сказать: любит Дмитрий её или заигрывает? Да, обязательно надо их познакомить! Прямо сегодня! Не к чему медлить!

Честно говоря, Канторович была не из тех девушек, которые готовы тратить недели, а то и месяцы, ожидая решительных действий от молодых людей. Она совершенно не хотела, чтобы хоть самая короткая секундочка оказалась потеряна. Ведь если всё сложится хорошо — её ждёт счастье, то самое счастье, которое она искала все эти годы!

Анна очень рано потеряла отца: когда ей было пять, он ушёл из семьи, бросил жену с ребёнком на руках. Будучи не последним человеком в обществе, Павел Канторович смог легко и быстро устроить развод. Но никакие связи не могли бы подарить дочери процветающего адвоката счастье. Ещё тогда в сердце Анны зародилась пока ещё смутная, робкая даже, мечта о новом папе. Годы шли, и образ этот преобразился: теперь мадмуазель Канторович виделся муж-рыцарь, без страха и упрёка, верный, сильный, мужественный, заботливый и романтичный. Ещё в юности девушка славилась красотой, и у неё не было недостатка в поклонниках, а то и в женихах. Но годы шли — а образ так и не обрёл воплощения. У подруг Анны мечты потихоньку потускнели, и они вышли замуж отнюдь не за тех мужчин, которые соответствовали бы девичьим идеалам. Но не такова была Анна: она ждала исполнения заветной мечты. И вот, похоже, дождалась! Она наконец-то нашла родственную душу и не собиралась её потерять!

— Надо бы показать его Винаверу, — дошло наконец-то до мадмуазель Канторович.

Старый еврей-юрист заменил Анне родителей, помог получить образование, работу. Она, ничуть не боясь, делилась с Максимом Моисеевичем всеми секретами (ну, почти всеми). Винавер, мудрый Винавер не раз и не два помог ей советом и средствами. И вот теперь настал решающий час: вот-вот судьба Анны изменится, и только её друг может помочь ей.

— Да, их обязательно следует познакомить друг с другом! — воскликнула Канторович, и побежала на службу.

Дмитрий ждал её у парадной, с букетом цветов, на этот раз жёлтых тюльпанов. Едва завидев Анну, Бобрев расцвёл, не хуже, чем подсолнух, подаваясь навстречу рассветному солнцу. Он в несколько шагов преодолел путь от коляски извозчика до дверей, из которых показалась любимая.

— Здравствуй, Анна, — незаметно перешёл он на "ты", а Канторович была, конечно же, только рада этому.

— Здравствуй, Дмитрий.

Она, глядя прямо в глаза Бобреву, взяла его за руку, согрев теплом ладоней. Ветер зашелестел в лепестках цветов, наполнив всё вокруг ароматом весны и радости. Так они стояли долго, не в силах сказать друг другу ни слова. Да и к чему нужны были слова? Наконец, Анна нарушила молчание:

— Я хотела бы, чтобы ты поехал со мной и познакомился с Максимом Моисеевичем Винавером, моим начальником и, — Канторович замялась, — лучшим другом. Я хочу, чтобы вы просто поговорили…

Дмитрий замешкался на секунду. Зачем Анне это? Да, ему известно, как много Винавер значит для этой девушки, но…

"Но это же шанс! Ты получишь доступ к его кабинету, в этом не может быть никаких сомнений! Только что ты будешь там делать? Воровать папки? В кабинете, скорее всего, есть несгораемый шкаф, и именно там должны храниться все необходимые регенту бумаги. Шкаф, без сомнения, заперт. Даже если нет, то бухгалтерию просто так не вынести. Если его застанут за таким занятием — Анна навсегда будет для него потеряна. Нет. Должен быть другой выход. И всё же…Зачем она хочет меня с ним, практически отцом ей, познакомить…Отцом…Неужели…Да! Да! Да!"

— Конечно, я согласен! Хоть на край света, — выдохнул Дмитрий.

Всё шло даже быстрее, чем он надеялся, в сотни раз быстрее. И он был этому несказанно рад.

— Какой ты у меня храбрый, — улыбнулась Анна. — Поехали!

Они сели в коляску, держась за руки.

— На Литейный, к военно-промышленному комитету! Гони! — радостно воскликнул Бобрев.

— Будь сделано, Ваше Благородье! — отозвался ямщик, и они помчались навстречу судьбе.

"Кучер" всю дорогу удивлялся, почему Анна и Дмитрий замолкли. Что это с ними? Но едва он обернулся, как сразу всё понял: влюблённым было не до слов, они общались поцелуями.

"А он всё-таки не играет влюблённого, он на самом деле любит…Эх, дело молодое! Совет им да любовь!"

— Приезжай-ка сегодня в шесть часов сюда, забери нас обратно. Сколько возьмёшь за это, а?

Бобрев протянул несколько мятых купюр "ямщику".

— Так эт, Ваш Благородь, тут два двугривенника, никак не меньше, — лихач отстранил руку Дмитрия.

Контрразведчик почувствовал, что коллега вложил ему что-то в ладонь.

— Но ради тебя, можно и за бесплатно, мил человек! — расхохотался ямщик.

Но его умные глаза, глаза еврея, сражавшегося против иностранных разведок, когда Бобрев ещё только начинал карьеру, оставались серьёзны.

— На секунду вставь это в замочную щель, — шёпотом сказал Ивушка Манасевич, всё это время блестяще игравший лихача. — Потом отдай мне. Спиридович просил передать, что брак Ваш благословил Сам. Понятно?

Сам регент позволил ему действовать! Дмитрий улыбался во все тридцать два зуба.

— Ай, спасибо! — хлопнул он по плечу "лихача", да так, что тот едва не свалился с козел. — Жду!

— Эх, прокачу! — на прощание воскликнул Манасевич и укатил, наверное, в Штаб.

— Пойдём, — Анна потянула его за руку, ничуть не обращая внимания на многозначительные взгляды прохожих, многие из которых были её сослуживцами.

Швейцар поклонился гостям и широко распахнул перед ними двери военно-промышленного комитета. Дмитрий оказался, можно сказать, в самом сердце врага. К счастью, ни Анна, ни Винавер, лишь недавно ставшие здесь работать, не были причастны к тёмным делишкам пятнадцатого и шестнадцатого годов. Иначе бы ему не так легко дался путь до кабинета Максима Моисеевича.

Хозяин встретил их с распростёртыми объятиями. Прямо из воздуха взялась бутылка французского коньяка.

"Может, они родственники? — подумал Бобрев, наблюдая за манипуляциями Винавера. — Так ловко управляются со спиртным!"

— Будьте как дома Дмитрий Петрович, располагайтесь! Милая Анна Павловна столько рассказала о Вас, что, право, даже из половины сказанного можно понять, что Вы — лучший человек в мире.

Бобрев хотел было возразить, но Винавер замахал руками.

— Нет-нет, не смейте спорить! Вы лучше пейте, пейте сию животворную влагу! — Максим Моисеевич протянул бокал контрразведчику, а потом повернулся к сиявшей Анне. — Голубушка, принесите-ка, пожалуйста, мне отчёт за последнюю неделю. А я пока поболтаю о всяких глупостях с Вашим другом. Вы не будете против?

Старый, умный еврей многозначительно улыбнулся.

— Да, конечно же, — Канторович всё поняла и быстро удалилась, шепнув на ухо Бобреву: — Не волнуйся, он хочет нам только добра.

— Благодарю, — кивнул Винавер, и продолжил, едва закрылась дверь за Анной. — Итак, молодой человек. В сущности, мне не так важно, кем Вы были до сего момента, героем ли, или ещё кем. Если Вы что-то…не совсем правдиво рассказали дорогой Анне Павловне, то вряд ли что-то изменится в Вашем рассказе для меня.

Дмитрий хотел было возразить, но Винавер замахал руками.

— Не принимайте близко к сердцу! Я просто слишком долго жил на этом свете, чтобы верить даже самым честным людям. Меня волнует другое. Каковы Ваши намерения относительно Анны Павловны? Любите ли Вы её? Готовы ли оберегать её? Признаться, прежде она никогда так не влюблялась в практически незнакомого человека. Но, может, оно и к лучшему. Не на этой земле заключаются браки между любящими людьми, — Винавер смахнул слезу. Старик расчувствовался. — Итак, Ваше слово?

Бобрев поднялся, вытянувшись как на параде. Нет, даже лучше, чем на параде.

— Я хочу соединить мою жизнь с жизнью Анны. Вот моё единственное желание, — просто и коротко ответил Дмитрий.

Винавер молчал. А потом…Потом взялся на сердце, растрогался, расплакался как ребёнок, обнял Бобрева.

— Простите мне мои чувства, я просто очень стар, никаких приличий уже не соблюдаю, — трогательно заговорил Максим Моисеевич. — Простите…Я покину Вас на мгновение, надо кое-что сказать помощнику: надо ведь отпраздновать этот знаменательный день не жалкой бутылкой коньяка, а чем-то более серьёзным! Не скучайте! Я скоро!

Всё внимание Дмитрия сфокусировалось на массивном несгораемом шкафе, стоявшем по правую руку от занавешенного окна, в углу. Словно яркий ореол, нимб даже, возник вокруг замочной скважины. Надо было срочно, немедленно использовать ту штуку, которую Бобрев спрятал под бинтами. Как она работает, интересно?

Мгновение. Он достаёт нечто вязкое, похожее на глину. Следующее мгновение. Он утапливает "блинчик" в скважину. Сзади раздаётся стук шагов. Хозяин возвращается.

Дверь скрипит. Она откроется вот-вот!

Что делать?

Пальцы от волнения перестают слушаться. Он дёргает "блинчик", не в силах его вытянуть. Ещё раз. Ещё. Тщетно! Ну же!

Дверь вот-вот откроется. Винавер уже что-то говорит…

Белая глина наконец-то выходит из замочной скважины и оказывается в руке у Бобрева. Что делать! Дверь уже открыта!

И тут пальцы сами собой ложатся на занавеси, отдёргивая их.

— Максим Моисеевич, прошу прощения, что хозяйничаю у Вас, но мне просто стало душно, захотелось открыть окно, — сглотнул Бобрев.

— О, я Вас понимаю!

Хорошо, что Винавер всегда до мозга костей был адвокатом, а не следователем: он инее подумал ничего "такого", когда увидел едва знакомого гостя, стоявшего спиной к нему, рядом с несгораемым шкафом, и что там трогавшим.

— Я сам с трудом здесь дышу. А тем более такое дело! Да! Такое дело! — за спиной улыбавшегося, красного как рак Максима Моисеевича показалась Анна. — Я сейчас открою…

Винавер подошёл к окну и, делая вид, что помогает открыть форточку, шепнул Бобреву:

— Молодой человек, сейчас самое что ни на есть правильное время для того, чтоб сделать предложение. Поверьте старому еврею.

— Да…Да… — воротник кителя стал невероятно узким, дышать было практически невозможно. И всё же.

Бобрев повернулся к Анне. По её взгляду, по её подавшемуся вперёд телу, по её сиявшей улыбке было видно, что она ждёт чего-то от Дмитрия. Она хотела услышать Те Самые Слова. И она их услышала.

— Анна…Я люблю тебя…Согласна ли ты стать моей женой?

В висках стучало. Слова эти будто сами себя произнесли.

Винавер положил руку на плечо Бобрева. Дмитрий не видел лица временно исполняющего обязанности начальника Центрального военно-промышленного комитета, иначе бы навсегда запомнил, как старики умеют озорно подмигивать.

Анна ничего не ответила. То есть…она ничего не сказала. Она просто подошла и поцеловала Дмитрия в губы. Здоровой рукой Бобрев обнял любимую за талию, желая, чтобы никогда больше не пришлось им расставаться.

— Это самый счастливый момент в моей жизни, — сказал Винавер…

Все, кто был в те часы в здании комитета, отложили все дела. Максим Моисеевич ("Раз пошло такое дело, то таки надо праздновать!") закатил пиршество. Тосты и здравицы молодым сыпались не реже, чем вопросы: "А кто этот офицер? А почему мы раньше о нём не знали?". Тогда же возникла легенда, что это её давнишний знакомый, ещё с младых лет, что их судьба разлучила, и что теперь они снова вместе. Но правда, как всегда, оказалась фантастичней вымысла.

Когда Дмитрий и Анна вышли рука об руку из здания, их встречал всё тот же лихач. Он улыбался во всю бороду, задорно приветствуя их.

— Хорошо время провели, да-с! Уважаю, Ваше Благородье, уважаю! Куда?

— Ко мне домой! — скомандовал нетвёрдым голосом Бобрев. — Вези так, чтоб не ехали, а летели! Давай! Последнее отдам!

— Полетели! — рассмеялась Анна, ещё крепче прижавшись к Дмитрию.

И вновь Ивушка не слышал не единого звука от голубков, но на этот раз оборачиваться не стал. Зачем? Пусть радуются!

— Прилетели! — расхохотался "лихач". — Выходи. Ваше Благородье! Платить даже не надо, любые вы мне, ай, любые! Свадьбу, наверное, сыграете! Подарком свадебным считайте!

— А это так заметно? — заулыбалась ещё сильнее Анна. — Спасибо!

— Да, спасибо! — вторил любимой Дмитрий, тряся за руку Ивушку. — Спасибо!

"Блинчик" перекочевал из рук в руки. Манасевич довольно подмигнул Дмитрию.

— И ещё…Скажи, что я ухожу со службы… — шёпотом сказал Бобрев. — Не хочу врать о том, кто я…Поэтому стану отставным офицером…Да и не хочу опасности подвергать её…

— Совет вам да любовь! — от чистого сердца сказал Манасевич, и его обычный тон едва не пробился сквозь завесу "простонародного говорка". — Совет да любовь! Бывай, Ваш Благородь, авось, встретимся ещё!

— И ты бывай! — помахал вслед Дмитрий.

— Ну что, показывай свои казармы, — смеясь и грозя пальчиком, сказала Анна. — Там, наверное, хуже, чем после бомбёжки!

— Нисколечко! Ты всё сама увидишь! — с наигранной укоризной сказал Бобрев.

Они шли вместе, рука об руку, провожаемые закатным солнцем…

Русские корабли вот уже два дня стояли на рейде Триеста. Адриатика встретила гостей приветливо: только однажды попали в лёгкий шторм, но вышли из него быстро, без потерь и повреждений. От этого становилось только скучнее. На Колчака напала жуткая тоска, которую делали ещё хуже непростые размышления.

Что делать после подписания мира? В профессиональном плане, конечно, всё было понятно: потребуется долгая и упорная работа. Будут обустраиваться гавани и порты Стамбула, строиться базы на Островах и в Проливах, создадут наконец-то Северный флот, первым кораблём которого стал поднятый со дна морского японцами и выкупленный у них два года назад "Варяг". На флоте нужно будет сделать несколько перестановок, поднять боевой дух, оживить работу.

Но как же быть в личной жизни? Сердце адмирала разрывалось между семьей и любимой, незабвенной Анной Васильевной. Разве может дальше продолжаться это? Люди косо смотрят на близких ему людей. В обществе ходят самые разнообразные толки и пересуды. В конце концов, недавно Анна захотела приехать к нему. Софья — тоже. А что же Ростислав? Ростислав уже задаёт вопросы, а подрастёт — начнёт понимать, что отец его любит отнюдь не его мать…

Как же быть?

Кулак Александра Васильевича обрушился на поручень. Зазвенел металл. Рука отозвалась тяжёлой, нудной болью. Надо что-то решать! С кем ему быть? Как ему быть? Расторгнуть брак? Великий князь пойдёт ему навстречу. Да чего уж говорить: герою войны многие двери открыты. Его, должно быть, даже смогут понять. Но поймёт ли Ростислав? Как будет жить дальше Софья?

Анна…Её тоже нелегко: у неё муж, сын, скоро он станет совсем взрослым. Что же за жизнь такая, почему двое влюблённых не могут быть вместе? Проклятье!

Ещё один удар. Колчак вышел из себя, начинался столь известный на флоте "шторм" адмирала.

Как же поступить? Какую дорогу избрать?

Или, может, всё к чертям бросить — и жить дальше так, как жилось, а судьба рассудит? Нет, это выбор труса. Хотя, конечно, это самый простой способ решения проблемы…Но что дальше будет? Тучи начнут сгущаться, и Софью, и Анну начнут презирать, Ростислава — тоже могут. Как будут относиться к нему, Колчаку, Александру было плевать. Но близкие…

Итак, какое решение принять?

Адмирал замер на мгновение. Глаза его сузились. Решение было принято.

Он поговорит с Софьей, честно скажет ей то, что чувствует к Анне, и они вместе решат, как быть дальше. Его жена, конечно же, знает, что объединяет Колчака и Тимирёву, но по душам об этом они никогда не говорили. Значит, время пришло.

Поднялся ветер, прохладный, прогнавший все тяжкие думы Колчака. Адмирал не заметил даже, как на железной дороге, проложенной прямо к пирсу, показался поезд. О, это был не товарняк, исхлёстанный дождями, изъеденный ржавчиной, позабывший, что такое краска. И не обычный пассажирский, в эти дни заполненный доверху народом. Это был чёрный, чернее ночи, состав из трёх вагонов. Что-то знакомое, кто-то говорил об этом…

Колчак напрягся. На счастье, бинокль висел на шее: адмирал воспользовался им, чтобы разглядеть получше странный поезд. Тот как раз остановился у самой пристани.

Так…Габсбургские короны и орлы на стенках. Целая толпа собралась у дверей вагонов. Нет, расступилась! Шныряют туда-сюда солдаты в чёрных мундирах, это, кажется, австрийская гвардия или что-то вроде. На их знамёнах можно разглядеть "адамову голову" — череп. Да, точно! Он слышал об этом соединении. Такого эскорта удостаивается только монарх или кронпринц!

Смотри-ка! Кто-то выходит из головного вагона.

Адмирал пригляделся. Мгновение — он отложил в сторону бинокль. Всё было ясно.

— Подготовиться к встрече императора Австро-Венгрии Карла Габсбурга! Оркестр, играйте гимн! Гимн!

Отрёкшийся император Карл вместе с женой Цитой и горсткой верных придворных покидал родную державу навсегда. Вот, значит, кого Кирилл просил встретить в Триесте. Да…

Адмирал мысленно пожал руку Великому князю…

"Новое время"

Мир! Мир! Мир!

В Петрограде открывается мирная конференция, которая положит конец Великой войне. Четыре года испытаний и тягот — и вот Россия наконец-то может вздохнуть спокойно.

Открыться конференция должна парадом, который, против обыкновения, пройдёт не на Марсовом поле, а на Невском проспекте. Особо отличившиеся в дни Великой войны солдаты и офицеры пройдут строем по улицам Петрограда. Это будет символом того, что армия, сыны Отечества, наконец-то возвращаются домой, неся победу на своих штыках. Кроме того, планируется…

"Утро России"

Крайний выпуск

К сожалению, спешим вам сообщить, что наша газета прекращает на неопределённое время свой выход. Причина — организационные проблемы. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Наш верный друг, великий деятель русской промышленности, Павел Павлович Рябушинский уехал в Америку для руководства отделением отечественной фирмы по производству сельскохозяйственных машин.

К другим новостям…