Поезд пришел в Могилев с заметным опозданием, что все-таки было в новинку для того времени. До войны по поездам сверяли часы, а сейчас…

— А нынче неспокойно. Работать никто не хочет. Всем бы только руки нагреть да хлебнуть «беленькой», — долетели до слуха Великого князя обрывки разговора ожидавших поезд разночинцев.

Кирилл Владимирович, однако, был только рад опозданию: благодаря ему нашлось время для обдумывания предстоящих действий.

Как всегда в подобных случаях, очень помогали бумага и чернила. Несколько минут — и уже появлялись первые заметки, упорядоченные в несколько пунктов. Часть сознания Сизова, правда, плохо представляла, как вообще можно писать жутко неудобной позолоченной перьевой ручкой — она оказалась слишком тяжелой и скользкой. Однако Великий князь, несмотря ни на что, прекрасно справлялся, совершенно не замечая тяжести металла.

— Так-с, — пробубнил себе под нос Кирилл Владимирович, бросая взгляд на проделанный труд.

Пять листов, исписанные более или менее ровным почерком Великого князя, слов, принадлежавших лишь сознанию Сизова.

Сперва шло несколько строк, озаглавленных простым и коротким словом: «Возможная цель». Она была ясна: предотвращение гражданской войны в том масштабе, в котором она случилась в истории. Или только предстоит ей случиться? Кирилл отмахнулся от этих мыслей, стараясь не заострять на них внимания. А то и до сумасшедшего дома недолго. Причем сойдет с ума не только Великий князь, но и сам Сизов.

Далее шла «желаемая цель»: не дать бунту разрастись в Февральскую революцию. С этим было посложнее…

За целями следовал пункт, обозначенный как «пути к достижению». Здесь лист делился неровной линией на две части. Слева — «долгий, кровавый, ненадежный». Справа — «быстрый, малой кровью, фантастический».

Больше всего текста Кирилл Владимирович уделил «долгому» пути, более продуманному: несколько лет как-никак не раз появлялись всевозможные мысли «А что, если бы…». Когда же на горизонте замаячила возможность исполнения сокровенных желаний, то с достойным Сизифа рвением Сизов взялся за составление четкого и ясного плана действий.

Сначала следовало заручиться поддержкой наиболее влиятельных, авторитетных и важных лиц. И в первую очередь тех, кто хотя бы с сотой долей вероятности захотел бы встать на сторону Кирилла. Таких, по мыслям Сизова, было не так чтобы много, и большинство из этих людей уже были оповещены Великим князем.

Александр Васильевич Колчак. Контр-адмирал, командующий Черноморским флотом — пока что. На него можно было полагаться, если дать понять: победа зависит от определенных действий, которые указал Кирилл в письме. Колчак, которого Бунин некогда сравнил с библейским Авелем, вполне способен вытерпеть многочисленные лишения, поднять матросов и морских офицеров и повести за собой. К тому же обладает кристально чистой репутацией и немалым авторитетом. Не зря, по некоторым слухам, его прочил в министры своего правительства Лавр Георгиевич Корнилов. Точнее, будет прочить. Хотя, если Кириллу повезет, то этого не понадобится совершенно…

К Лавру Георгиевичу Кирилл подумывал обратиться, но практически сразу же отмел эту мысль: не подойдет. Пускай генерала можно считать монархистом, но — честолюбив, ярый противник правящей семьи, сам захочет занять не последние должности в стране в случае чего. Но в бытность свою начальником охраны семьи уже отрекшегося царя отказался отдавать Александру Федоровну с детьми в руки уполномоченных Петроградского Совета. Да и сама Аликс была очень рада, что именно Корнилов, вокруг которого не потух еще ореол храбреца, сбежавшего из австрийского плена, будет охранять царственных пленников.

Сизов-Романов рассмеялся, подловив себя на мысли, что забывается, в каком времени находится. Корнилову только предстоит защищать семью Николая II от нападок Петроградского Совета.

Карл Густав Маннергейм. Кавалер всех орденов империи, скучающий по столице, ставшей ему родным городом. Хочет, чтобы все было «по высшему разряду», со всей возможной точностью и тому подобное. Чем-то походит на английского лорда. К тому же в свое время предложит Юденичу помощь в наступлении на Петроград. Но с такими условиями, что, кроме отказа, Николай Николаевич даже не помыслит что-либо ответить. Барону тоже пошло письмо.

Антон Иванович Деникин. Сторонник коренных преобразований, но вроде бы за монархию. Правда, конституционную. В Гражданскую будет находиться в натянутых отношениях с Романовыми, не пустив кое-кого из них на Юг. Но на Деникина вполне можно полагаться, если пообещать проведение реформ и улучшение жизни офицеров. И указать на то, что будет твориться после падения монархии. В общем-то, уже сделано. Да и сам Антон Иванович в своих воспоминаниях признается, что лучшим выходом в мартовские дни оказалось бы регентство, а не правление Временного правительства.

Юденич и Николай Николаевич Романов. Им Кирилл Владимирович отправил письмо скорее из глупой надежды. Вряд ли они даже прочтут его послание, а тем более — обратят малейшее внимание на его слова. Не любит Николаша морских офицеров, очень даже не любит. Флот и его офицеры — что-то вроде второго сорта для бывшего Верховного главнокомандующего.

Также Кирилл намеревался обратиться к Алексею Щастному. Единственный человек, которому на Балтике мог довериться Кирилл. Именно Алексей Михайлович пытался спасти Балтийский флот от уничтожения врагом в восемнадцатом году. Спас — а потом его уничтожили уже свои, новые власти России. И флот, и самого Щастного. Последнего расстреляли по обвинению в измене…

Всех этих людей Кирилл хотел задействовать в большой и невероятно рискованной игре. Кирилл не зря решил найти таких разных людей, дополняющих друг друга. Авторитет, военное дарование, обаяние, педантичность, исполнительность, верность Родине — или хотя бы царскому дому. Но сперва этих людей нужно убедить в необходимости участия армии и флота в грядущих событиях.

Едва начнется последняя неделя царской России, то есть настанут революционные события, Великий князь изъявит свою поддержку Временному правительству. Как именно — уже придумано. Потом добьется некоторых постов, уступок, и…

Что будет после этого, Кирилл не хотел раскрывать даже бумаге. Мало ли! Но надежда на то, что даже Временному правительству, показавшему себя с самой худшей стороны в известной Кириллу истории, не удастся получить власть, еще теплилась в сердце Сизова-Романова.

Однако был еще и второй план: быстрый и фантастический. Он состоял в убеждении Николая II немедленно начать преобразования в стране. Удалить неугодных народу министров, согласиться на создание «правительства доверия». И конечно же, предотвратить выступления в двадцатых числах февраля петроградских рабочих и солдат запасных батальонов. Этого можно добиться, запретив «плановую» манифестацию профсоюзов, намеченную как раз на Всемирный женский день. Правда, такой план тоже весьма рискован: вдруг запрет станет сигналом к революции? И полыхнет сильнее, чем после Кровавого воскресенья?

Народ и так устал от множества проблем, от войны, от бессилия правительства. Люди раздражены императрицей, считают ее немецкой шпионкой. Без оснований или нет — тоже не все так ясно для Сизова. Маленький, едва тлеющий уголек, поднесенный к куче тряпья слухов и волнений — и загорится гигантский костер, который уже не потушишь, не пролив океаны крови. А Кирилл не хотел этого, он и решил все-таки взяться за дело изменения будущего, дабы предотвратить гибель миллионов людей…

Сизов-Романов сомневался, что Николай II прислушается к словам Великого князя. Скорее всего, просто отнесется как к очередному глупому слуху из столицы. Но попробовать все равно было надо. Хотя бы ради успокоения собственной души…

Только проводник, робко постучавшийся в купе, оторвал Кирилла от тягостных раздумий. Длинные-предлинные светлые усы навевали мысли о швейцаре, готовом вот-вот произнести: «Извольте-с пожаловать, барин».

Однако проводник более ничем не походил на подобострастного встречающего вас у дверей гостиницы работника. Даже легкий поклон и обращение «ваше высочество», скорее всего, исполнены были из одного чувства долга. Проводник повидал великое множество самых разных людей, постоянно приезжавших в Могилев, в Ставку, к царю, что привычен был и к князьям, и к послам, и к адмиралам.

— Скоро в Могилев приезжаем, ваше сиятельство.

— Благодарю, любезный, — кивнул Кирилл, откладывая в сторону перьевую ручку и вставая с места. Купе показалось невыносимо душным и мертвым…

А через каких-то полчаса — морозец, белый снег, люди, снующие на перроне. Кирилла Владимировича встречал автомобиль, присланный губернатором (в его доме как раз и жил царь), извещенным заранее о приезде высокопоставленного гостя. Сизов-Романов не думал, что ему будут рады в Ставке: только недавно между его семьей и царской наладились пусть и не теплые, но как минимум не враждебные отношения. Все дело было в не получившей одобрения императрицы свадьбе Кирилла и Даки. Аликс мстила за то, что жена Великого князя до того разошлась с родственником императрицы…

Кирилл по достоинству оценил автомобиль: вместительный, удобный. Однако скорость на таком не разовьешь, но на поворотах благодаря этому не будет заносить. Словом, машина для тех, кто привык к надежности и комфорту. Кириллу такие авто были не совсем по душе: Великий князь любил скорость. Ветер в лицо, свист в ушах, пальцы в кожаных перчатках обнимают руль, словно возлюбленную Даки. Скорость дарила свободу, такого упоительного чувства нельзя испытать нигде и никогда, кроме гонки наперегонки с ветром. Разве, может быть, в море, но после гибели «Петропавловска» Кирилл заработал легкий страх перед открытым морем. При виде пусть и родной, но ничем не ограниченной стихии слышались крики людей, скрежет металла, взрывы и плеск воды, в которой нашли свою могилу столько людей.

Сравнительно быстро прибыли к губернаторскому дому. По соседству располагалась городская управа, в которой находился штаб. Приземистые дома, от которых веяло чем-то глубоко русским, как любил выражаться Ники. В отличие от их гостей, как добавлял затем.

Беспрестанно в Ставку прибывали самые разные гости, в основном офицеры, представители Думы и иностранцы: в Могилеве располагалось представительство стран Антанты. Где-то тут был и генерал Жанен, этот седой француз с черными усами, напоминавший Кириллу (во всяком случае, на фотографиях) скорее жителя Кавказа или Средней Азии, нежели ветреного Парижа. Именно этот француз предаст Колчака, когда власть в Иркутске сперва возьмут левые эсеры, а затем безропотно передадут большевикам. Прекрасно говоривший по-русски, он найдет общий язык с партизанами и дружинниками…

Кирилл Владимирович подоспел как раз к завтраку. На нем собиралось обычно человек тридцать, решались некоторые вопросы, император выслушивал просьбы присутствующих. Затем — «серкл». Николай II после завтрака, когда гости выходили в гостиную, ходил между собравшимися, курил, заговаривал то с тем, то с другим.

Сизов-Романов поспешил в дом. Несколько гвардейцев провели его к императору в кабинет. Завтрак вскоре должен был начаться, и у Николая оставалось некоторое время для приватной беседы.

Император сильно изменился (эта мысль принадлежала Кириллу Романову). Со времени принятия на себя звания Верховного главнокомандующего заметно похудел, состарился, осунулся. Стал нервным, чего за ним раньше не замечали. Эспаньолка поредела, в глазах появилась усталость, руки не находили себе места.

Ники коротко кивнул, увидев входящего в кабинет Кирилла, подошел поближе. Великий князь и последний император встретились посередине комнаты. Молчание затянулось. Ники решил его нарушить: глубоко вздохнул, улыбнулся уголками рта, отчего эспаньолка задрожала.

Все-таки не зря Ники считали одним из самых тактичных и предупредительных людей. Даже усталость, не самые теплые чувства к Кириллу и неожиданность просьбы Великого князя не убили чувства такта. Во всяком случае, именно такое впечатление создавалось при взгляде на императора. А что было у него внутри, что он думал — этого узнать никогда нельзя было.

— Как поживает Даки? Все ли в порядке у детей? — мягко улыбался император.

— Божьей милостью все в порядке. Скучают, — конечно, по тебе, Ники. Ты не так часто появляешься в столице, среди твоих верных подданных. — Кирилл начал поворачивать разговор в нужное русло.

— К сожалению, для блага страны я нужен здесь. Ты даже не можешь представить, как сложно хоть что-то путное сделать. Лишь немногие осознают, что же тут происходит. Еще немного, и мы одержим победу. Россия покажет всему миру, чего она стоит.

— Ники, армия — это не вся держава. Знаешь, что сейчас происходит в столице? Да, министры не всегда пишут о настоящем положении дел, но неужели никто…

— И ты тоже пришел рассказывать всяческие глупости о состоянии дел в Петербурге? Про очередную возможность голодного бунта? Хабалов и другие справятся с любым мятежом. Сил у них хватит. Я сделал все возможное, дабы обезопасить покой столицы.

— Каких сил? Там же запасные… — Кирилл уже начинал нервничать. Сизов не ожидал, что царь настолько сильно не хочет взглянуть в глаза правде. — …Батальоны. Пойманные дезертиры, инвалиды. Никто из них не станет защищать династию. Страна рухнет, когда в Петрограде народ начнет строить баррикады. Да что там народ! Гарнизон не станет стрелять по своим соотечественникам. И тогда начнется новая революция. Она разрушит все: и монархию, и надежды на победу, и саму страну. Мы просто не выстоим, ничего не предпринимая.

— Бог даст — выстоим, — произнес полным душевного напряжения голосом Николай II.

Он и вправду оказался страшным фаталистом. И это император? Император был бы хорошим семьянином. Но судьба сделала его властителем огромной страны. А для этой роли Ники не подходил. Именно так думал Кирилл, чувствуя, что думал встретить человека, а ударился лбом о каменную стену.

— Нас ждут, Кирилл. Ты останешься с нами на завтрак? Или ты приехал только для того, чтобы, — Ники на мгновение задумался, — чтобы сказать то, что только что сказал?

— Да, Ники, — Сизов-Романов вздохнул. — У меня больше нет поводов здесь задерживаться.

Последняя надежда убедить Николая II погибла, погребенная под царским фатализмом и верой в то, что народ не пойдет в ближайшее же время против власти. Как же он ошибался…

— Хорошо, — Николай II кивнул как будто самому себе и своим мыслям. — Передай Даки и детям мои наилучшие пожелания.

— Всенепременно, Ники. Я буду молить бога, чтобы он защитил тебя и всю нашу страну.

— Благодарю, — Ники кивнул. — Бог не оставит нас.

Эта странная аудиенция наконец-то закончилась. Надежда на спасение страны без использования хитрости, двуличия и даже предательств погибла. Оставалось теперь сыграть в игру «глупенький Великий князь и умнейшие прогрессисты».

Кирилл отправился назад, в Петроград, на поклон к будущим членам Временного правительства. «Избранные революцией», только они смогут дать необходимое для исполнения плана Кирилла. Иначе — никак..

— Кирилл Владимирович, могу ли я с вами поговорить? — У самого выхода Великого князя настиг флигель-адъютант Воейков.

Обычно именно он составлял компанию Николаю при игре в домино, которую император невероятно любил, может, не меньше, чем фотографирование и охоту на уток. Воейков был приятен императору тем, что практически не лез в разговоры о политике и не задавал вопросов, ее касавшихся. Хотя нередко мог так крепко выразить свои мысли о состоянии дел, что многие дамы жутко краснели.

— Да, конечно. — Кирилл остановился. Мысли в его голове метались, словно взбесившиеся львы по вольеру. Зачем он понадобился флигель-адъютанту? — Вас послал догнать меня император?

— Боюсь, что нет. — Воейков слегка замялся. — Давайте выйдем на свежий воздух, там и поговорим.

И как только этот храбрец не боялся в своем тонком мундире простыть на улице? Ну что ж, не Кириллу же говорить адъютанту о здоровье.

Снег захрустел под сапогами. Ветер, закружив маленькие снежинки, рванулся навстречу Великому князю и Воейкову. Однако флигель-адъютант даже не поморщился от холода. Похоже, что Воейков полностью погрузился в свои мысли и раздумья насчет предстоящего разговора, не замечая ничего вокруг.

— О чем же вы хотели поговорить? — Кирилл спросил, когда от дома губернатора их отделяло шагов пятнадцать или двадцать.

— Кирилл Владимирович, вы очень уверенно говорили с Его Императорским Величеством. — Воейков замялся, однако не опустил глаз при взгляде Романова-Сизова. — Да, мне выдалась возможность услышать ваш разговор с самодержцем. Так вот, вы очень уверенно говорили с Его Императорским Величеством. У вас есть какие-либо доказательства того, что в столице затевается революция? Кроме, естественно, разглагольствований министров.

— Более чем, более чем. — Кирилл сделал многозначительную паузу. — Не только доказательства, но и полнейшая уверенность, что не далее как в конце месяца разразится настоящая буря в Петрограде. Я совершенно не сомневаюсь, что она, если ничего не предпринять, сметет сегодняшний режим. И нас вместе с ним. Всех нас. Вы понимаете? Но Николай не захотел меня слушать. Теперь мне придется самому предпринять все возможное, чтобы спасти то, что еще возможно.

Воцарилось молчание. Был слышен только шум все усиливающегося ветра да гудки поезда, отправляющегося с далекой станции.

— Прошу прощения, но мне здесь больше нечего делать. Мое почтение. — Кирилл склонил голову. — Постарайтесь донести до императора, что если он ничего не предпримет, то мы все погибли.

— Я постараюсь. — Воейков кивнул и развернулся, направившись обратно к губернаторскому дому.

На флигель-адъютанта слова Великого князя произвели невероятно сильное впечатление: может, благодаря тому тону, которым говорил Кирилл. Говорил так, будто его слова уж сбываются, будто они уже давным-давно сбылись… Этим словам хотелось верить.

Кирилл услышал сквозь порывы ветра, как флигель-адъютант довольно точно выразил в нескольких непечатных словах все, что думает о нынешних временах. Сизов-Романов не мог с ним не согласиться. В горле разлилась такая горечь, что хотелось промыть его. Даже не водкой, а чистым спиртом. Забыться в пьяном угаре. Но нельзя было этого, нельзя! Нужно было идти вперед, с высоко поднятой головой, к победе! Но как идти, если чувствуешь, что руки и мысли вязнут в грязи фатализма, бессилия раскрыть императору глаза на то, что творится в стране? Он же даже не захотел выслушать Кирилла до конца! Что ж, придется идти, стараясь не поднять руки кверху и не проговорить: «Судьба, я сдаюсь. Ты победила!»

Несколько весьма крепких слов все-таки слетели с губ Сизова-Романова. Водитель авто, услышав их, с удивленным лицом воззрился на Великого князя, но мгновением позже отвернулся. Наверное, догадался, что разговор с императором оказался малоприятным.

— Поехали, только помедленней, к вокзалу. Мне больше нечего делать в этом городе.

— Хорошо, ваше высочество. — Водитель почел за благо обратиться как можно формальнее к своему пассажиру. Вдруг ему что-нибудь этакое взбредет в голову в таком состоянии? Поэтому лучше не подавать каких-нибудь поводов к., чему-нибудь, словом.

Кирилл жутко хмурился. Его брови были сведены к переносице, взгляд уперся в одну точку. В груди нарастало неприятное ощущение покалывания. Поминутно Великий князь испускал тяжкие вздохи, посильнее прижимался к сиденью автомобиля. Это был один из худших дней в его жизни. Больно, когда надежды, пусть и казавшиеся несбыточными, рушатся на твоих глазах. Так, наверное, чувствовал себя Деникин, уплывая из Крыма в эмиграцию. Или Каледин, приставляя пистолет к виску. Или Колчак, глядя в дула винтовок…

Вернувшись в Петроград, домой, Великий князь выглядел чернее грозовой тучи в первый майский день. Даки постоянно спрашивала, что же произошло, однако Кирилл не хотел и не мог ответить. Во всяком случае, не в этот день. Как сказать любимой: «Дорогая Даки, все дело в том, что император, уповая на волю господа бога, не решился остановить гибель страны»? К тому же так и подмывало добавить пару далеко не ласковых слов.

Но где-то к утру нового дня тучи начали расходиться: Кирилл снова взял себя в руки. И решил, что пора приступать к исполнению второго плана. Долгого, кровавого, но верного. Сперва — уже ставшее привычным письмо. На этот раз ему предстояло идти не так долго: в Балтийский флот к Алексею Михайловичу Щастному. В тот момент он был всего лишь командиром эскадренного миноносца «Пограничник»… Все-таки… Как же жаль, что его расстреляли в известной Сизову истории… За измену…. Интересно только, в чем же была измена? В спасении достояния уже Советской республики? Или в том, что врагу не сдался? Или в том, что просто офицер? Может, измена в том, что он настоящий сын России? Для делателей мировой революции это было преступлением… Но это уже совсем другая история. К тому же у Кирилла было такое состояние, что лишнее воспоминание о подлостях, совершенных в истории, могло стать опасным. Вдруг бы и правда такими темпами потянуло к водке? Или к такому прохладному, такому спокойному «товарищу маузеру»?

Нет, шальные мысли прочь! Нельзя предаваться унынию, когда такое дело предстоит. У Сизова иногда опускались руки, когда цель, до исполнения которой всего мгновение назад было рукой подать, становилась недосягаемой. Особенно депрессии обострялись от чувства того, что приходилось скрывать свои убеждения, везде и всюду.

Кирилл встряхнул головой, прогоняя совершенно лишние в такие моменты думы. Предстояло решить весьма важную проблему: как дать понять Львову и другим министрам еще не существующего Временного правительства, что Великий князь полностью поддерживает их политику?

Только будущий министр-председатель, похоже, мог помочь Сизову-Романову воплотить его планы в жизнь. Рискованно, конечно, было искать его помощи. Кирилл сомневался, что после Февральской революции даже самое страстное желание помочь Прогрессивному блоку и Временному комитету Думы позволит члену рухнувшего царского дома занять мало-мальски серьезное положение в правительстве. Разве что придется действовать подлостью и двуличием. Что ж, Сизов вполне на это готов…

Николай II самозабвенно играл в домино. Он не обращал внимания на окружающий мир. Разве только изредка поглядывал на вздыхающего, сидящего в кресле Воейкова.

— Ваше Императорское Величество, разрешите обратиться! — внезапно перешел на воинское обращение флигель-адъютант.

Император очень удивился, перевел взгляд на Воейкова, вздохнул и одобрительно кивнул. Похоже, вскоре самодержцу предстояло услышать нечто о политике. И скорее всего, в не самых красивых выражениях. Скорее, красноречивых.

— Я считаю, что Великий князь говорил, пускай и не во всем, очень умные вещи…

— Не продолжай. Я знаю, что Кирилл был прав. Однако не могу я пойти сейчас на какие-либо страшные шаги. Французское правительство давно требует конституционных преобразований как плату за наши долги. Думцы говорят о «правительстве доверия». Народ имеет некоторые проблемы с продовольствием. Я понимаю, что слишком опасно ничего не менять сейчас. Но война… Я не могу поступить так, как предлагает Кирилл, имея даже тень сомнения в полном спокойствии народа в ответ на мои действия. Армия поднимется, начнет роптать. И это при угрозе ежедневного нападения врага. Бог даст, справимся, переживем зиму. А там уже и война закончится. Можно будет заняться внутренними врагами, как говорит Аликс…

— Эх, Ваше Императорское Величество. — Воейков тяжело вздохнул и уставился в пол. Щеки его покраснели, однако он не решился сказать те слова, что пришли ему на ум. Великий князь правильно сказал: страна катится в пропасть…

Волнения души Воейкова были созвучны песне, которую много позже будут петь перед боем офицеры-марковцы…

Смело вперед, за отчизну святую, Дружно, как братья, пойдем! Страху не знаем мы И удалую песню в бою запоем. Песню о там, как бойцы-генералы, Марков, Дроздовский герой, С песнями нам умирать завещали И поклялись головой. Пусть знает враг, что бойцы-генералы В наших сердцах все живут! И что опять, как и прежде бывало, К победам нас поведут! [8]