Военная кампания 1738 года не принесла русской армии никакой славы. Удачно начатый Минихом поход к Днестру, после нескольких победоносных сражений с татарами, провалился, в конце концов. За Днестр в Молдавию Миниху вторгнуться так и не удалось.

Действия фельдмаршала Ласси против Крымского ханства также окончились ничем. Ласси только взял Перекоп и, потеряв много солдат, вынужден был отойти на винтер-квартиры.

Год 1738, декабрь, 4 дня. Санкт-Петербург. При дворе. План новой кампании.

Императрица всероссийкая Анна Ивановна принимала при дворе фельдмаршалов и генералов. Рядом с её троном стоял светлейший герцог Бирон в сиреневом бархате с серебряными галунами. Пышные букли его черного парика ниспадали на плечи фаворита.

Анна была одета торжественно в алое платье с богато украшенным бриллиантами лифом. Её голову венчала корона. Через плечо императрицы протекала голубая орденская лента, В руках она держала знаки власти самодержавной — скипетр и державу.

Фельдмаршал Бурхард Христофор Миних в полной форме и при всех орденах вертел в руках богато украшенный бриллиантами жезл фельдмаршальский. Здесь же был и фельдмаршал Петр Ласси и многие генералы.

Миних представил императрице план военной кампании на новый 1739 год.

Анна только встала после болезни и выглядела плохо. Она вся заплыла жиром и тяжело дышала. Принимать военных ей было тяжело, Анна бы с большим удовольствием полежала в постели и послушала своих шутов.

— Что у тебя там, фельдмаршал? Говори быстрее. Сам знаешь, что я еще не здорова.

— Предлагаю, матушка, в новом году главной армии идти через Польшу к крепости Хотин и действовать как коньюктуры и неприятельские поступки движения показывать будут. А другой армии, матушка, что против Крыма и Кубани действовать станет снова татар учить и им в том флотилия днепровская помогать станет.

— Снова ты мне про коньюктуры толкуешь. Вспомни, как сия война начиналась. Что ты говорил тогда? Доверь, матушка, армию великому Миниху. Я доверила, а что получилось? Все победы твои ничего не стоят.

— В последний раз поверь мне, матушка. Придушу я османов в грядущем году.

Бирон тем словам ухмыльнулся. Миних то увидел, и с ненавистью посмотрел на герцога. Императрица те взгляды заметила.

— Хорошо, фельдмаршал, — сказала она. — Только на сей раз мне победы надобны, Бурхард Христофорыч! Победы!

— Я в этот раз сам голову положу в баталиях, но победу добуду! — обещал Миних.

— Сколь раз про то слыхала! Да ладно. Что за армии там стоят? С кем воевать станешь, фельдмаршал?

— Армия что против Хотина предназначена — 91 одну тысячу солдат имеет. Из числа общего 15 тысяч войск нерегулярных, матушка. При армии пушек числом 169, и из них большого калибра числом — 58.

— Береги моих солдат, фельдмаршал. Береги. И помни, ежели, не совладаешь, то от армии российской тебя отрешу навсегда. И еще одно, герцог Бирон просит братьев своих в твою армию взять. Генерал-майор Карл Бирон и бригадир Густав Бирон воевать желают за меня.

— Пусть воют ежели им охота, матушка. Только я в бою и генералов не жалею, не токмо солдат.

— Я и не просил вас их жалеть, фельдмаршал, — произнес герцог Бирон. — Матушка государыня сказала вам, что они воевать желают. И ни слова сказано не было за то, чтобы жалеть их.

Миних склонил голову перед Анной.

"Что же герцог желает соглядатаев своих ко мне приставить? — подумал он. — Отлично. Я их в самое опасное место определю. Пусть там и приглядывают за мной".

Год 1738, декабрь, 8 дня. Санкт-Петербург. При малом дворе. Императрица и принцесса.

Анна Леопольдовна в отличие от своей державной тетушки шутов и шутих не любила. Она скучала от их шуток и кривляния. Все это принцесса терпела лишь через силу в угоду императрице.

Шуты и шутихи же, увидев такое отношение, всячески старались молодую принцессу "уколоть" и "очернить".

Буженинова постоянно нашептывала императрице слова о неблагодарности молодой принцессы. И в восьмой день декабря 1738 года, решила она глаза императрице относительно принцессы полностью открыть:

— Она рази ценит милость твою, матушка? Рожу постоянно постную имеет. Вчерась, как ты изволила письма князя Куракина к любовнице переиначить, все со смеху помирали. Она и не улыбнулась.

— Молода она еще, куколка. Девка к замужеству готовиться.

— Знамо как она к нему готовиться. Да и не девка, она давно, матушка.

— Ты чего языком болтаешь? Али не знаешь, что она наследника для престола моего родить должна. Анна девка еще. Куда ей про мужиков думать?

— Матушка. Она то девка, скромная была. То верно. Да при ней особа некая обретается в любви весьма искушенная. И она из принцессы не девку сделала.

— Она? — не поняла императрица.

— Она с полюбовником принцессу свела и разным пакостям её научила.

— Кто же она такая?

— Да Юлиана Ланге, камер-юнгфера молодой принцессы. И свела она нашу, Анну с посланцем саксонским графом Линаром.

— Как свела? — не поняла императрица. — Что сие означает? Да её жених принц Антон Брауншвейгский при дворе проживает! Она что спит в одной постели с Линаром?

— И уже давно. Про то всем ведомо. Всем окромя тебя, матушка. Придворные твои али не хотят, али бояться, про то тебе сказать. А я одна сказала. Мне то чего надобно? Я ни от кого подачек не беру, матушка.

— И ты правду говоришь, куколка? Скажи, то правда?

— Да пойдем в покои принцессы. Ты и сама все увидишь.

— Идем, — Анна тяжело поднялась.

— Да предупредят её, матушка. Али не знаешь двора своего? Мошенники и воры. Все за деньги продадут. Надобно неожиданно к ним нагрянуть.

Анна обвела глазами придворных.

— Всем здесь оставаться! И чтобы носа никто из зала не высовывал под страхом гнева моего!

Придворные склонились в поклонах. Они чувствовали грозу. Даже шуты престали дурачиться.

— Идем. Я желаю визит принцессе нанести!

Анна пошла только с Бужениновой и Новокшеновой. Сопровождали её пять офицеров конной гвардии. Более никого она с собой не позвала.

Они быстро прошли в помещения отделенные для молодого двора. Анна сама двери властной рукой распахнула. В будуаре принцессы были трое. Сама Анна Леопольдовна, граф Морис Линар посланник короля Августа III, и камер-юнгфера Юлиана Ланге.

Принцесса сидела на коленях у графа в одном неглиже и, держа в руках тарелку с виноградом, ягодки пальчиками отщипывала и со своей руки Линара кормила.

Ланге первая заметила императрицу и вскрикнула. Она сразу вскочила со своего стула и присела в глубоком реверансе.

— Это чего здесь происходит за непотребство? — прогремела императрица. — Знать, когда я больна была вы много воли себя взяли, ваше высочество?

Принцесса Анна подпрыгнула. Линар вскочил и также поклонился императрице.

— Вам, граф приказываю одеться и вон из моего дворца в посольский дом. И там ждать моего приказа!

Линар еще раз поклонился и стал подбирать предметы своего туалета. Юлиана Ланге ему в том помогала. И они вдвоем быстро убрались, оставив принцессу вместе с государыней. Императрица шутих и гвардейцев за дверями оставила. Дело это было семейное.

— Так-то ты ведешь себя? Я тебя наследницей престола определила. Я на тебя главную надежду положила! Мне надобен наследник трона, в твоей утробе зарожденный! Понимаешь ли, дура безмозглая?! У меня под боком Лизка сидит, и я тронуть её и пальцем не могу. Оттого что наследника дома Иванова нет. А у Петровен то малец в Голштинии подрастает*! (*Анна имел в виду сына Анны Петровны юного герцога Петра Голштинского) А ты хвостом метешь?

— Но государыня…

Анна стала бить принцессу по щекам.

— Подстилка продажная! Тварь неблагодарная! Ну да я разберусь с тобой. Я тебе устрою жизнь развеселую. Думала, что помирать Анна собралась? Думала, что императрица более империей не правит?

— Тетушка! — взмолилась принцесса.

— А я еще в доме своем хозяйка.

В будуар принцессы вбежал герцог Бирон.

— Анхен…

— Ты? — царица посмотрела на своего фаворита. — Ты знал про сие непотребство? Знал, Эрнест? Не отвечай! По глазам вижу, что знал! Знал и молчал!

— Анхен, не стоит тебе так сердиться. Доктора тебе то запретили. Ты еще не совсем здорова.

— И мне не доложил никто. Все знали про сие, и никто не сказал! Ну, эта дура еще молода и не понимает ничего! Кто наследника то от неё признает? Все скажут, что она от Линара понесла и кто того ребенка признает государем? Сам подумай, Эрнест!

— Но, Анхен, принцесса еще не замужем. Свадьба её с принцем Брауншвейгским только на лето будущего года назначена.

— Камер-юнгферу Ланге от двора молодой принцессы отстранить. И саму её к Ушакову, в допросную тайной канцелярии, препроводить! Ты то исполнишь, герцог. Отдай приказы необходимые! Понял ли меня?

— Да, ваше величество!

— А ты, шлюха непотребная, у меня под замком сидеть станешь…..

Год 1738, декабрь, 8 дня. Санкт-Петербург. При дворе. Императрица и Буженинова.

Анна вернулась к себе в гневе страшном. Даже сам герцог Бирон поспешил исполнять её приказы и в покоях государыни не появился.

Придворные притихли. Шуты разбежались по углам. И только Буженинова смело уселась рядом с креслом царицы.

— Правду ты мне молвила, куколка. Одна правду сказала. А они все молчали! Знали и молчали!

— Я, матушка, завсегда правду тебе говорю. Ты меня слушаешь, и оттого меня многие золотом соблазнить хотят.

— Золотом? Ты про что куколка? — не поняла Буженинову Анна.

— А чего понимать-то? Они хотят, дабы я тебе то, что им надобно сказывала. И многие твои шуты, матушка, на руку не чисты. Особливо умники твои, Балакирев, Кульковский, Лакоста, Педрилло.

— Эй! — Анна стала глазами искать названных шутов. — Где эти бездельники? Сюда их!

Шуты вышли вперед.

— Слыхали, что сказала она про вас? Али то не правда? Предаете меня, свою государыню?

— Дак чего дура, не скажет, матушка? — дерзко проговорил Ванька Балакирев.

— Что она дура, про то мне известно, Ванька. А вот твоя рожа хитрая говорит про то, что умнее государыни себя почитаешь? Думаешь, что я как Буженинова ничего не соображаю?

— Как можно, матушка? Разве умнее тебя будешь?

— Давно знаю я, что вы шуты, столь при моей особе пригретые, начали дела свои за моей спиной творить. Где чего кому надобно из придворных моих они к шутам шастают. И посулы несут им словно сенаторам! И к тебе, Ванька, первому несут. Не врет куколка! Ох, не врет!

Буженинова снова заговорила:

— Среди них один Квасник невиновен, матушка. Этот ни с кем тайные разговоры не ведет. Подает квас себе и все тут. А вот эти его шпыняют постоянно.

Затем она вскочила и, схватив с подноса полную кружку с пенистым квасом, её в лицо Балакиреву выплеснула. Тот закашлялся, а императрица стала смеяться.

— Молодец, куколка!

За ней стали смеяться придворные.

— Это тебе за Квасника, дурак! Понял, каково это, когда те в рожу квас выливают? — Буженинова поставила кружку на место и снова уселась подле императрицы.

Балакирев обтерся рукавом.

— И еще драть тебя прикажу на конюшне, Ванька, — проговорила императрица.

— И я могу сказать тебе, матушка, от кого шуты сии денежные подачки имеют. Педрилло около Либмана постоянно трется. И, стало быть, на твоего герцога Бирона работает. Ванька Балакирев от Волынского деньги имеет. Хотя сей плут ничем не брезгает, матушка.

Новокшенова всхлипнула.

— И даже эта дура, в чести у Ренгольда Левенвольде! — выпалила Буженинова. — С чего бы сие, матушка?

Анна подняла глаза и посмотрела на Левенвольде.

— А ты чего хочешь, обер-гофмаршал? Тебе чего не хватает? Али после смерти брата большего хочешь, чем имеешь от меня?

Левенвольде испугался и поклонился низко. Он действительно желал через Новокшенову свою тяжбу решить и на сенаторов повлиять. Но Буженинова знала и подмечала все.

Год 1738, декабрь, 12 дня. Санкт-Петербург. Лейба Либман просит помощи.

Лейба Либман явился к герцогу Бирону. Тот, в этот ранний час, одетый в бухарский пестрый халат, уже пил вино со своих другом Пьетро Мира. Они смеялись, говоря о недавней "баталии" у дома Пьетро.

— О! — Бирон увидел Либмана. — Наш друг банкир, который жаловался на нехватку денег! Проходи!

— Вы уже с утра пьете вино? — спросил Либман, подвигая к себе стул.

— На улице морозно. И чего не выпить? — Пьетро наполнил новый бокал и протянул его банкиру.

Тот для приличия немного отпил и поставил бокал на стол.

— Я пришел не вино пить, друзья мои. Граф Остерман желает комиссию с согласия государыни учинить по моему делу.

— По твоему делу? — спросил герцог.

— Вернее не по-моему делу, Эрнест, а по-твоему. Он желает, дабы дело с мехами и торговлей меховой было расследовано.

— С мехами? Но я ничего не смыслю в этой торговле, Лейба. Так что дело это не мое, а твое. А что ты там натворил?

— Меховая торговля в мои руки перешла, и я с того много прибыли имею. То верно. Я всю эту торговлю в свои руки взял, и немалые деньги в то вложил. И сейчас Остерман на те денежки руку наложить желает! А в сем деле и часть твоих капиталов, Петер.

— Толком говори, Лейба. Сто случилось? — просил Пьетро.

— Я всю меховую торговлю, что в руках у продажных чиновников перебывала, под свой контроль поставил. Какие там деньги крутились, Эрнест! Такое только в России бывает. Знаешь, сколько за шкурку соболя в Архангельске дают?

— Нет. Не знаю, — сознался Бирон.

— Я тоже не знаю, — сказал Мира.

— Десять рублей! За хорошего соболя. За одного. А в Петербурге та же шкурка уже 60 рублей стоит! А в Лондоне или Амстердаме она уже 120 рублей стоит. А знаешь почем её можно у самоеда* (*Самоеды — народность на севере) купить? За пять-десять шкурок дает купец одно топорище, коему цена в базарный день 15 копеек! А за одну фузею* (*Фузея — ружье) до 50 шкурок дают. А если то не соболь, а лиса чернобурая — то 200 шкурок. Ты хоть знаешь, Эрнест, что это за средства? С мехов соболя, песца, лисицы чернобурой, казна может иметь до полутора миллионов рублей в год. А имеет едва 300 тысяч. Отчего так? Воруют чиновники российские! И как воруют!

— И ты решил у них незаконную прибыль отобрать, Лейба?

— Дак деньги то все равно у казны воруют. А я поставил дело так, чтобы в казну попадало не как ранее 300 тысяч, а все 600 тысяч. Вот и прибыль государству Российскому! А деньги для войны потребны. Остальное же мне в карман пойти должно.

— Но что тогда Остерману не понравилось? Прибыль от меховой торговли только увеличилась.

— Я ведь не только это придумал, Эрнест. С тех мехов я еще большую прибыль получить могу.

— Большую? Это как? — спросил банкира Пьетро.

— Все меха я в Петербурге на складах придержал и продажу начал, когда цена на них подскочила.

— А всю прибыль себе в карман положил! — восхищенно проговорил Мира.

— А то куда же? Ведь я это придумал. Я! И потому прибыль от того дела принадлежит мне, — возмутился Либман, замечанию Пьетро.

— И ты желаешь, чтобы я тебе помог от комиссии Остермановой избавиться? — спросил Либмана Бирон. — Хорошо. Сегодня не зайду к императрице. И скажу ей, что нам такой человек как Либман надобен и потому от суда его надобно освободить!

Бирон оделся в нарядный красный кафтан. Надел орденскую ленту и взял шпагу с бриллиантами. Бороться с Остерманом дело не простое. Вице-канцлер империи был умен и хитер.

Он подал императрице жалобу на Лейбу Либмана в которой указал, что тот доходы государственные с торговли мехами, которая были издавна прерогативой государства, в свой карман перенаправил. Обвинение было серьезное. Но бил Остерман не по Либману, а по стоящему за ним Бирону.

Анна приняла герцога в спальне. Её только что осмотрели лейб-медики и отметили улучшение её состояния.

— Знаю, зачем пришел, герцог, — проговорила Анна. — Читала я донос графа Остермана на Либмана твоего. Он вор, и наказания за свое воровство достоин! Меховую торговлю издана наши предки охраняли еще от Ивана Грозного!

— Анхен, но Либман мой человек.

— И что с того? Его и наказывать за воровство нельзя? Так что ли?

— Но Либман увеличил доходы империи! Он нашел нам деньги на войну. Он много раз помогал государству. А что до воров, Анхен, то все твои русские чиновники воры! Посмотри на них! И ежели каждого судить то Россия без чиновников останется. А Остерман не против Либмана удар свой направил! Он на меня нацелен! Или я стал неугоден, государыня? Тогда я должен сегодня же отбыть на Митаву! И готов перед тобой жезл обер-камергера хоть сейчас положить.

— И корону готов положить, Эрнест?

— Корону герцога я подучил из рук дворянства курдяндского, ваше величество. Но если разговор пошел в таком тоне, то….

Анна боялась потерять Бирона и потому сразу сдалась.

— Ладно! Заголосил, словно баба! Не стану я твоего Либмана трогать! Пусть живет! Но в казну должен он 200 тысяч рублей положить! Мне деньги на армию Миниха надобны.

— То будет исполнено, Анхен. Но могу я сказать ему, что дело его…

— Можешь! Я дала слово. А слово императрицы дорогого стоит! А вот ты своего слова не держишь, герцог.

— Что ты говоришь, Анхен?

— А то и говорю, Эрнест. Я одна. Все меня бросили. Пока болела многие уже решили, что к молодому двору стоит переметнуться. Да и у Лизки цесаревны гостей за последнее время прибавилось. Понимаешь про что я?

— Нет, не понимаю, тебя Анхен.

— А кто к Лизке ездил? Не ты? — с укоризной спросила царица.

— Анхен, мой визит к цесаревне был продиктован государственной необходимостью. Я верен тебе, государыня. Кто я без тебя? Потому на мою руку ты всегда рассчитывать можешь. Меня русские без тебя сожрут с потрохами.

— И потому тебе больше о делах стоит думать. Ведь я больна, Эрнест.

— Но ты поправилась, Анхен. Доктора говорят, что твое здоровье стало лучше.

— Оно так, но надолго ли сие? Много ли проживу еще на свете, Эрнест? Может уже скоро призовет меня господь….

Год 1739, январь, 15 дня. Санкт-Петербург. Трактир у "Старого шхипера".

Эрнест Иоганн Бирен в сопровождении своего друга Пьетро Мира вдвоем вышли на улицы города. Одеты они были скромно в серые незаметные подбитые мехом плащи и шапки из лисьего меха.

— Снова отправимся к "Старому шхиперу", Эрнест?

— Да. К этому трактиру я за много лет привык.

— А может, пойдем куда-нибудь еще? — предложил Пьетро Мира. — Мало ли мест в Петербурге? Что-то у меня на душе сегодня тревожно.

— Да, брось, Петер. Кто нас опознает в таких то нарядах? Мы с тобой словно чиновники мелкого пошиба.

— Но о твоих врагах забывать не стоит, Эрнест. Много кто желает избавиться от тебя в России.

— Да, Они твердо выбрали себе объект ненависти — герцога Бирона. Хотя в последнее время с легкой руки Остермана многие поминают и тебя и Лейбу Либмана. Особенно последнего.

— Ну, ему можно и потерпеть, Эрснет. Либман столько заработал на мехах что ему грех жаловаться. А фон Штемберг сколько в карман нашего еврея положил за последний год?

— Зависть — худший из пороков, — произнес Бирон. — Однако какой сегодня морозный день, Петер.

— Вон уже и наш трактир показался, Эрнест. Выпьем водки и согреемся.

— Сейчас самое время выпить. Я в такую погоду начинаю понимать страсть русских к сему напитку.

В трактире в тот день было полно народу, и новые посетители едва протолкались сквозь толпу. Хорошо еще, что хозяин трактира Клаус Шпигель опознал новый гостей и быстро посадил их за небольшой столик в дальнем темном углу.

— Сегодня у меня там много народа, господа. Но для вас всегда найдется местечко. Водочки с морозца?

— Водки неси, и что там у тебя есть из еды! Все неси! — приказал Пьетро.

— И верно. Я не отказался бы хорошо поесть, — поддержал шута герцог.

— Сейчас все будет!

Скоро Бирон и Мира уже выпили по первой и стали разговаривать. Герцог рассказал о том, как помог Либману выкрутиться.

— Остерман зеленый от злости ходит. Так хотел он через Лейбу на меня выйти. Стал я нашему вице-канцлеру как кость поперек горла. Он, видите ли, не терпит, когда кто-то вмешивается в дела управления государством.

— Но ты не сильно то в эти дела и вмешиваешься, Эрнест.

— Да, но за меня это делают Либман, фон Штемберг, барон фон Ливен, барон фон Корф и другие.

— А скажи мне по правде, Эрнест, тебе не бывает страшно?

— Бывает. Как подумаю, что императрица умереть может, и сразу страшно становиться. Эти русские тогда меня на части разорвут. Только Анна — моя защита. Она и есть та стена, за которой я могу от любых врагов спрятаться.

— А как думаешь, кто после неё править Россией станет?

— Это опасный вопрос, Петер. За такие слова можно и в застенки к Ушакову угодить, — с улыбкой сказал Бирон, и они снова выпили.

— Но все-таки? Неужели ты веришь, что трон перейдет к Анне Леопольдовне?

— Если она родит престолу наследника, то все может так и быть, Петер. За это стоит Остерман, хоть и враг, но в сем деле мы с ним едины. Для него крайне важен этот еще не родившийся наследник трона.

— А если родиться девочка?

— Тогда не жди добра, Петер. Ибо у петровых потомков наследник мужского пола имеется принц Петр Ульрих Голштинский, сын цесаревны Анны Петровны. И тогда трон может достаться Елизавете, которая наследником этого ребенка и сделает. Потому Анна Леопольдовна должна родить мальчика.

— Дай то бог! Популярность Елизаветы велика.

— Да. Я вот недавно разговаривал с ней. Она такая красавица и так умеет очаровывать мужчин.

— Эрнест! Уж не влюбился ли ты в Елизавету? — Мира снова наполнил стаканы.

— А что? — Бирон посмотрел на шута.

— Да ничего, но она дочь Петра Великого.

— Но мне она нравиться как женщина. И если бы она только поманила меня — я бы пошел. И сие было бы не таким уж и дурным шагом.

— Ты что Эрнест. Не дай бог, Анна узнает про такие твои мысли. Императрица ревнива.

— Еще как ревнива, Петер. А что говорят в вашей кувыр коллегии?

— Там тоже самое, что и везде. Шуты грызутся за милости императрицы не хуже придворных. Но в большом фаворе пока одна Буженинова. Её императрица слушает всегда. А после того как она глаза царице на Анну Леопольдовну открыла, её положение еще больше укрепилось.

— И многие хотят Буженинову к себе заполучить в союзницы? Так?

— Именно так, Эрнест! Но Буженинова ни от кого таких подачек не берет. Её слабое место это желание выйти замуж. И она себе уже и жениха приискала. Это не кто иной как шут Квасник, в прошлом князь Голицын.

— Отчего в прошлом? Он до сих пор князь, Петер. Это тебе не Франция, где один раз унизившись, более не поднимешься. В России и не такое бывает. Так что наш Голицын еще свое возьмет. И Буженинова совсем не дура, что Квасника-Голицына обхаживает. Денег она уже на службе шутовской скопила не мало. А теперь вот княжеский титул ей светит.

— Но пойдет ли императрица на то чтобы их поженить?

— Кто знает, Петер? На такой вопрос сразу ответить сложно.

За соседним столиком пили офицеры гвардии. Они матерно ругались и голоса их становились все громче и громче. Один из них, капитан в семеновском мундире со шрамом на лице вдруг выкрикнул:

— Ты кого хвалить вздумал? — он обращался к одному из собутыльников. — Свору немецкую? Не для того государь наш Петр Великий империю создавал, дабы каждая шваль здесь кормушку для себя находила!

— Я про то говорю токмо, — ответил ему молодой Преображенский поручик, — Что Миних хороший командир и полководец изрядный!

— Миних? Ты еще Бирена похвали!

Услышал такие слова Бирон, порядком уже выпивший, из-за стола поднялся и у семеновцу подошел. Мира не успел его остановить.

— Вы сударь, что-то сказали про герцога курляндского? — спросил он.

— А ты кто такой? — офицер вскочил на ноги. — Знаешь, с кем говоришь?

— Знаю. Вы, сударь, свинья пьяная.

— Что? — семеновец замахнулся для удара. Но он был сильно пьян и потому Бирон от его кулака в сторону ушел. Затем герцог и сам ударил офицера, да так что тот под столы угодил.

Но его товарищи вступились за честь мундира. Пьетро обнажил свою шпагу и громко произнес:

— Господа! Не стоит устраивать потасовку в трактире и мебель и посуду портить. Кто не доволен словами али делами сего господина, то я могу своей шпагой за честь его постоять. Но за дверями трактира. Есть среди вас люди смелые?

Дюжие офицеры гвардии посмотрели на Мира, на его худощавую фигуру и сразу нашлось трое, кто захотел с ним сразиться.

Они вышли на воздух. Петро обнажил шпагу и стал в позицию.

— Вы можете нападать на меня сразу втроем, господа. Если я стану убивать вас по одному, то для меня том будет мало чести.

Офицеры рассвирепели от такого заявления и, обнажив клинки, набросились на Пьетро.

— Мы отберем у сего наглеца клинок и отхлещем его нашими шпагами плашмя по голой ж….! — орал семеновский капитан со шрамом.

— Пусть помнит гвардию!

Мира быстро отразил все атаки пьяных офицеров. Шпагами они владели так себе, и он сих молодчиков и за достойных противников не почитал. Потому от первоначального своего намерения заколоть кого-то — отказался.

Он выбил шпагу из рук капитана и поранил ему руку, дабы тот уже к бою не вернулся. Затем он в течение минут нанес легкие раны и другим соперникам и вложил свой клинок в ножны.

— Вам бы господа уроки фехтования брать почаще, — сказал он и снова зашел в трактир…

Пьетро предложил Бирону уйти из таверны, но герцог отказался от того.

— С чего я должен уходить? От того что ты отделал троих русских? Пусть шпаги держать научаться.

— Но сегодня русских здесь больше чем иностранцев.

— И что с того?

— Среди офицеров может найтись некто, кто опознает тебя или меня.

Они выпили еще и стали закусывать. Стол был уставлен разными яствами, и они оказали честь каждому блюду.

Пьетро Мира не напрасно волновался. Среди русских, после водки, снова послышались оскорбительные слова. И больше того, сеньора Пьетро опознали.

— Да это же шут придворный! — закричал поручик Преображенского полка.

— Шут? Ты пьян, Олсуфьев! — осадил его капитан со шрамом.

— Да точно вам говорю! Шут то по кличке Педрилло! И шпагой он мастерски владеет! В Италии то мастерство постигал!

— И что с того? Никого он не убил ведь? — проговорил капитан. — Хотя мог бы. Я то сразу понял. А он токмо руку мне оцарапал.

— Дак шут на дворянина руку поднял! — Олсуфьев хотел встать из-за стола, но капитан семеновского полка насильно усадил его.

— Сядь! И не ори так, Олсуфьев. А то завтра похмелят тебя в тайной канцелярии на дыбе.

— Меня?

— Молчи, Сашка, — осадил Олсуфьева другой гвардеец. — Он к самому Бирону приближен! Завтра донесет своему герцогу…

— Русских солдат из-за этого Бирона мордуют, а я и слова не скажи? Так?

Бирон резко обернулся. Он посмотрел в глаза поручику Олсуфьеву:

— Из-за Бирона, вы сказали, поручик? Я вас понял правильно?

Олсуфьев осекся. Он узнал, кто сидит перед ним в простой таверне.

— Отчего вы во всем Бирона вините? Я хотел бы знать? Лично вам, что Бирон сделал?

— Герцог, — побелевшими губами прошептал Олсуфьев. — Герцог…

— Не стоит вам произносить моего имени громко, поручик. И можете не бояться тайной канцелярии. Ни я, ни сеньор Мира не промышляем доносами.

После этого Бирон встал со своего стула и вместе с Пьетро вышел из таверны. Он был в бешенстве. Он выдал себя. Не сдержался. Выпил слишком много водки с мороза….

Год 1739, январь 17 дня. Санкт-Петербург. Во дворце в покоях герцога Бирона.

Утром 17 января, герцог Бирон собрал у себя своих сторонников. К нему пришли барон фон Ливен, барон фон Бреверн, барон фон Мегден, граф Дуглас, братья Бирона Карл и Густав, принц Гессен-Гобургский, который в последнее время стал верным сторонником герцога.

— Господа, — начал Бирон. — Я вами не доволен. У наших врагов всюду есть глаза. И они нам наносят удары. А вы? Вы спите! И не только спите, но и наносите вред моему имени. Зачем я дал вам всем должности прибыльные? Для чего?

— Но ваша светлость, так и не сказала, нам что случилось? — спросил граф Дуглас.

— То, что жалобы на вас поступают постоянно. Русские и так меня ненавидят, а из-за вас эта ненависть становиться день ото дня больше. Вот вы, граф Фринц-Фердинанд фон Дуглас, что можете сказать?

Дуглас посмотрел на герцога.

— Но я не понимаю, кто может жаловаться на меня?

— Вы излишне жестоки, граф, по отношению к солдату русскому. И я не раз прикрывал вас от суда.

— Ваша светлость, я не первый год в России служу. Еще при Екатерине I когда я был назначен генерал-губернатором Эстляндии, я всегда быт требователен к солдатам. Русскому мужику нужно наказание. По иному он не имеет почтения к начальству.

— Глупость, граф, не лучший путь к успеху. Вы совершенно не знаете русских. И если вас солдаты на штыки поднимут — то это ваше дело. Но мое имя из-за вас порочат! Тоже самое, касается и вас Ливен, и вас Мегден.

— Но кому они жалуются, ваша светлость? — спросил фон Ливен.

— Жалобы поступают на имя государыни, но хода я им не даю. Но это пока. Так что советую вам умерить ваш пыл и вести себя достойно. Сами знаете, как крута бывает наша государыня. Она любит иностранцев, но не до такой степени.

— Но что нам теперь делать? — спросил Карл Бирен. — Я даже не имею право наказать палками своих солдат? Так?

— Да в любой армии Европы, солдат наказывают! — поддержал его Густав Бирон. — Как мне муштровать солдат полка, что мне доверен?

— Хватит! Вы я вижу совсем не поняли, про что я вам говорю. Вам скоро ехать на войну господа Карл и Густав Бироны! И там вы сможете проявить свою храбрость на поле боя. Мне сейчас не нужна ненависть русских. И особенно солдат!

— Вы думаете, ваша светлость, что завтра они станут вас любить? — усмехнулся барон Мегден.

— Я ничего не думаю, барон! — вскричал герцог. — Я вызвал вас, дабы отдать приказы вам! И я приказ отдал. Прекратить порочить имя герцога Бирона.

Все приглашенные склонили головы перед герцогом. Хотя каждый из них понимал, что немцев здесь все равно ненавидят, и будут ненавидеть, даже если они станут солдатам водку ведрами вместо палок раздавать.

"Эх, ваша светлость, — подумал про себя граф Дуглас. — Не пряником надобно действовать, но кнутом. И все твои сапоги будут лизать пока кнут в руках твоих. А ты его нам выбросить велел!"

Бирон поймал взгляд графа и спросил:

— Вы что-то хотите еще сказать, граф?

— Нет, ваша светлость, — ответил Дуглас. — Ваш приказ мне ясен.

— Но вы с ним не согласны? Так, граф?

— Коли вашей светлости угодно знать правду, то не согласен. Должен вам заявить, что Петр Великий сам палку из рук никогда не выпускал. А иноземцев русские ненавидели, и будут ненавидеть.

— Я говорил вам, господа, не обо всех иноземцах. Я говорил вам о себе. Мое имя порочат на всех углах. Мое! А все сильно зависите от меня. Не стоит пока сильно раздражать русских.

Год 1739, январь 17 дня. Санкт-Петербург. В доме Артемия Волынского. Заговорщики.

Жан де ла Суда пришел к Волынскому на тайное заседание совета друзей кабинет-министра. Здесь они обсуждали многие дела государственные, и планы строили, как положение в империи изменить…

В доме Волынского уже собрались лица известные. И были это:

Артемий Петрович Волынский, хозяин дома, бывший Казанский губернатор, обер-егерместейр, кабинет-министр и лицо доверенное и приближенное к самой царице. Лет тогда Волынскому было уже больше сорока, но как мужчина он был еще хоть куда и мог пальцами своими подковы гнуть и завидным женихом в столице почитался.

Президент коммерц-коллегии граф Платон Мусин-Пушкин, аристократ и придворный. Лет ему было за 50, и граф был тучен, хотя одежда несколько скрывала это. Граф был ярым патриотом России и ненавидел засилье немцев при дворе Анны Ивановны.

Молодой секретарь кабинета министров Иоганн Эйхлер. Выдвинутый в чины Остерманом и всем ему обязанный. Но он почему-то стал сторонником Волынского и мечтал самого своего благодетеля Остермана, и иных немцев Бирона, Либмана, Штемберга, Миниха, Манштейна, Бисмарска из России спровадить.

Архитектор известный и полковник войск инженерных Петр Еропкин. Ему было немного за 30, и был он высок, строен, и лицо имел чистое приятное. Сей человек был другом Волынского. Новый кабинет-министр ему во всем доверял.

Адмирал флоту российского Федор Соймонов, прокурор Адмиралтейства. Был адмирал уже стар. Службу свою России он еще при Петре Великом начинал и был человеком честным и неподкупным. Поначалу на этой почве и ссорились они с Волынским, который казнокрадом был известным, но общая ненависть к немцам при дворе сблизила их.

Все они жаждали изменений и были готовы за них бороться. Назначение Артемия Петровича на высокую должность при государыне было воспринято как начало великих свершений…

— А вот и господин де ла Суда с новостями! — проговорил Волынский. — Тот, кого мы ждали, господа.

Все посмотрели на вновь прибывшего. Тот подошел к столу и сел на свободное место.

— Говори! Не томи, Жан! — приказал Волынский.

— Я коротко сошелся с певицей Дорио, господа. И она в своих разговорах со мной многое стала выбалтывать. Так что время на Дорио было потрачено не зря.

— И что вы узнали, де ла Суда? — спросил старый адмирал Соймонов.

— То узнал, про что токмо любовница от любовника узнать может.

— И что там такого важного? — торопил де ла Суду адмирал.

— Бирену предложили его сына Петра женить на Анне Леопольдовне, господа. Ни больше и не меньше.

— Что? — не поверил Мусин-Пушкин. — Но как быть такое может? Сын Бирена станет мужем наследницы трона российского? И кто предложил такую глупость?

— Банкир Либман. И он задумал сие уже давно и на Бирена наседает, дабы тот согласие на сие дал. Но Бирен отказывается, сославшись на несогласие императрицы и молодость своего сына Петра Бирена.

— Он по пути Меньшикова идет, господа! — проговорил Волынский. — Тот хотел свою дочь женой императора сделать, а сей сын конюха курляндского желает сына на принцессе женить и своего внука иметь в императорах российских.

— А себя в регентах! — продолжил Соймонов. — Вот куда Либман замахнулся. Но Бирен на то пока не дал согласия?

— Нет, — ответил де ла Суда. — Но сие токмо пока, господа. Сегодня не дал, а завтра даст. И что же тогда нам под Биреном 20 лет ходить?

— Да нет, господа, — спокойно возразил Эйхлер. — Не пойдет Бирен на такое. Да и не поддержит его никто в сем начинании кроме Либмана. Остерман первым на пути того союза станет. Да и императрица наша не станет ссориться с императором Австрии, из-за Биренова сопляка. Здесь принц Антон Брауншвейгский. И Вена в нем видит мужа принцессы. Но в том иной резон есть, господа. Пусть не его сын станет мужем принцессы, но Бирен наш думает о регентстве при Анна Леопольдовне и при принце Браншвейгском.

— Откуда такие сведения, господин секретарь? — спросил Эйхлера Волынский.

— Этого вице-канцлер Остерман опасается. Ведь Бирен единственный при дворе кто дает принцу Брауншвейгскому деньги в долг. И Анне Леопольдовне он презенты дарит. А кабинет в суммах, принцессой просимых, отказал недавно. А вот Бирен те суммы выдал из своих денег.

— В этом он умнее тебя оказался, Артемий, — прямолинейно заявил адмирал Соймонов.

— Но я не один в кабинете, адмирал! Там еще и Черкасский и Остерман. Но дело сие мы с вами поправим. Я постараюсь поближе сойтись с молодой принцессой.

— Да и среди людей принца Брауншвейгкого стоит завести себе глаза и уши. У Либмана, а значит и у Бирена они есть, — предложил архитектор Еропкин.

Волынский продолжил мысль Еропкина:

— И среди шутов неплохо обзавестись сторонниками. Пьетро Мира работает на Бирена. Его любовница Мария Дорио на нас, сама того не зная. Но стоит к нам Авдотью Буженинову накрепко привязать. Она на царицу такое влияние имеет, что иным до неё далеко.

— Буженинова крепкий орешек, — сказал Эйхлер. — Она на посулы не сильно податлива.

— Ничего. Пусть денег не возьмет, так на ином её поймаем.

— Но с Биреном стоит быть осторожным, — предостерег всех де ла Суда. — Пока он Артемия Петровича за своего друга почитает. Но Либман хитер, и глаза ему открыть сможет.

— Я не стану лбом ворот прошибать, Жан. Я буду осторожен!

Год 1739, январь 18 дня. Санкт-Петербург. При дворе. Волынский и Анна Леопольдовна.

На следующий день Артемий Петрович Волынский был принят принцессой Анной Леопольдовной. Он подарил принцессе 10 тысяч рублей в шкатулке и выразил желание помогать ей и впредь.

— Я рада, Артемий Петрович, что мы с вами общий язык нашли, — сказала принцесса. — А то при дворе меня только герцог Бирон понимал и помогал мне. Но скажу вам правду — мне Бирон не приятен. И неприятна его жена заносчивая герцогиня Бенигна.

— И мне герцог не столь приятен, ваше высочество. Но он господин у себя в Курляндии, а вы наследница в России. И за вас многие русские станут.

— Вы в том крепко уверены, господин Волынский?

— Я тому порука, ваше высочество.

— Могу я что-нибудь сделать для вас, Артемий Петрович? — спросила молодая принцесса.

— Есть у меня к вам небольшая просьба, ваше высочество. Прошу вас принять в штат свой новую камер-юнгферу Варвару Дмитриеву. Уж очень она в месте при дворе нуждается.

— И это все о чем вы просите?

— Да, ваше высочество.

— Тогда считайте что Варвара Дмитриева уже камер-юнгфера моего двора.

— Благодарю вас, — Волынский схватил руку принцессы и почтительно её поцеловал.

Вот у него и появился соглядатай при молодом дворе. Правда доносители Либмана в тот же день доложили ему о том, что Волынский щедро одарил Анну Леопольдовну…

Год 1739, июль, 3 дня. Санкт-Петербург. Бракосочетание.

3 июля 1739 года состоялось торжественное бракосочетание принца Антона Улриха Брауншвейгского, племянника императора Австрии, и принцессы Анны Леопольдовны Мекленбургской, племянницы императрицы Всероссийской.

Жених и невеста были в великолепных одеждах осыпанных бриллиантами. Анна не поскупилась на эту свадьбу.

Белый кафтан принца, расшитый золотом, усыпанный драгоценными камнями камзол, пышный парик и треуголка с плюмажем скрепленном бриллиантовой заколкой — притягивали взоры толпы.

Невеста была в закрытом платье белого цвета. Ее голову венчала небольшая корона, изготовленная для свадьбы придворными ювелирами.

Молодые ехали в карете самой императрицы Анны. Народ приветствовал свадебный кортеж. По бокам кареты скакали офицеры конной гвардии в белых плащах.

Вслед за каретой императрицы, следовали экипажи герцога курляндского. Теперь Бирону по чину владетельного герцога были положены и собственные придворные. В пяти каретах украшенных желто-черными эмблемами Курляндии ехали сам Бирон со своей женой, барон Ливен с семейством, барон Мегден с женой и другие.

Затем катили экипажи князя Куракина, князя Черкасского, принца Гессен-Гобургского, кабинет-министра Волынского, Бестужева-Рюмина, Трубецкого и других. В самом конце процессии ехала цесаревна Елизавета Петровна.

Бирон посмотрел на свою горбунью и произнес:

— Ты заметила странность, Бенингна?

— Какую, ваша светлость?

— Толпа не сильно приветствует жениха и невесту.

— А мне какое дело до толпы? — надменно произнесла она.

— Но если они не приветствуют жениха и невесту, то вам приветственных криков народа вовсе не досталось.

— Я герцогиня курляндская. И я стою выше какой то там толпы. Какое мне дело до их криков?

— Вот как? — Эрнест Иоганн улыбнулся. — С каких пор вы стали так надменны, ваша светлость?

— С тех пор как стала герцогиней. А вот вы, герцог, ведете себя не подобающим образом.

— Меня и так здесь ненавидят. Кстати ненависть русских направлена и на вас, моя дорогая.

— Я уже сказала вам, что мне нет дела до симпатии этих русских дикарей. Какое мне дело до того, что думаю эти варвары? Они будут лизать вам сапоги если вы бросите им горсть монет. И меня они за эту горсть объявят первой красавицей России.

— Конечно, на вас, ваша светлость, столько бриллиантов, что вы затмите кого угодно. Кстати платье у самой императрицы втрое дешевле вашего, герцогиня.

— Я слишком много страдала, когда мы жили с вами в Курляндии, ваша светлость! И теперь должна себя вознаградить за страдания.

— Я вы заметили, как скромно одета принцесса Елизавета?

— Нет. Я не обратила на эту девку никакого внимания.

— А напрасно. Она сегодня чудо как хороша в своем простом платье и без украшений. И кстати народ любит её. И вам бы не следовало отворачиваться от принцессы. Елизавета может вам пригодиться в будущем, герцогиня.

— Зачем это? — не поняла Биронша.

— Вдруг, придет такое время, когда она станет носить корону, — проговорил герцог.

— Вы совсем стали заговариваться, мой супруг. Сегодня свадьба наследницы трона.

— Но Анна Леопольдовна должна еще родить мальчика. Тогда она станет наследницей.

С каретой герцога поравнялся всадник в богатом кафтане красного цвета. Это был Пьетро Мира. Он поклонился герцогу и герцогине.

— Петер! — герцог одернул занавесь. — Рад тебя видеть.

— Я не захотел ехать в карете с Кульковским и Балакиревым. Они меня утомили своими шутками и рассказами. Только Лакоста едет в собственном экипаже, как король Самоедский.

— У тебя отличная лошадь. Твоя?

— Подарок от императрицы. Неделю назад её величество за мою игру на скрипке изволила подарить мне эту кобылу.

— Кобыла отменная. Приезжай завтра ко мне в Манеж, и я покажу тебе таких лошадей.

— Твои лошади и так лучшие в России, Эрнест.

— В этом я разбираюсь, Петер. Ведь я сын конюха.

— Ваша светлость! — зашипела Бенингна Бирон. — Сколько можно произносить это? Это оскорбляет мой слух.

— Но это совсем не оскорбляло вас, когда вы отдали руку сыну конюха, — с улыбкой произнес герцог. — А ведь тогда я не был даже простым дворянином. Видишь, Петер, как иногда играет с нами судьба.

— Сегодня во дворце будет невиданный праздник, Эрнест. Так что завтра посетить Манеж мне не удастся.

— И верно. Праздновать станут но глубокой ночи. Затем фейерверк на который Либман добыл нам 60 тысяч рублей. И завтра все повторится. И я сам в манеж не попаду. Но хоть приходи в мои покои с утра.

— Приду, Эрнест.

Бирон откинулся на сидение кареты. Бенингна снова стала брюзжать:

— Вы слишком милостиво говорите с шутом, ваша светлость. И он ведет себя с вами слишком вольно.

— Но Пьетро Мира не просто шут нашей государыни. Он еще и мой друг.

Свадебные торжества в столице империи по поводу бракосочетания племянницы императрицы Анны Лепольдовны с принцем Антоном Улрихом Брауншвейгским продолжились целый месяц. А между тем армия российская под командование фельдмаршала Миниха сражалась с османами…

Год 1739, август, 16 дня. В действующей армии. Лагерь Миниха под Ставучанами. Военный совет.

16 августа 1739 года русская армия фельдмаршала Миниха подошла к Ставучанам. Именно там обретался со своей армией турецкий главнокомандующий Вели-паша.

Миних, как только разбили его палатку, призвал к себе всех генералов на военный совет.

— Господа! Я недоволен! Мои приказы исполняются недостаточно хорошо! Императрица ждет он нас побед.

— Но как можно побеждать в таких условиях? Жара стоит страшная и армия измучена переходами! — высказался генерал Леонтьев.

— Переходы закончены, генерал! Перед нами армия сераскера Вели-паши, что заслоняет от нас укрепленную крепость Хотин. Завтра бой! Кто желает еще что-то сказать в дополнение к словам генерала Леонтьева?

Генерал Румянцев взял слово:

— Воды в армии острая нехватка, господин фельдмаршал. Устали солдатики-то. Да и обозы как всегда от армии отстали. Аптеки армейские вообще неизвестно где. Сколько можно так воевать?

— А вы генерал во всем вините немцев? — Миних посмотрел на русского генерала. — Но фуражирской частью и снабжением армии заведует генерал-провиантмейстер князь Никита Трубецкой, ворюга известный! И он по решению самой государыни на свой пост назначен. Не мне его смешать.

Генерал-майор Карл Бирен доложил:

— Нас татарские разъезды и летучие отряды замордовали, господин фельдмаршал. Я за несколько дней от тех наездов потерял более 30 человек. А преследовать татар не могу. У них лошади особые к климату такому привычные. У нас в кавалерии кроме того падеж лошадей начался. Если так пойдет то пешком наша кавалерия ходить станет.

— Как я понял, все мои генералы намеренны жаловаться? — Миних осмотрел присутствующих. — Но про те негоразды я все знаю, и ничем помочь не могу. И еще вам неприятностей сейчас добавлю. Вели-паша занимает сильную и хорошо укрепленную позицию. Смотрите на карту. Сейчас она будет пред вами! Полковник Манштейн!

Адъютант фельдмаршала Миниха полковник Манштейн развернул карту перед военачальниками.

— Вели-паша расположился на высотах. Вот здесь. Между деревнями Надобоевцы и Ставучаны. И сия позиция весьма сильна с фронта. Фланги у Вели-паши обеспечены! Смотрите! На турецком левом фланге против нас стоит Колчак-паша. Под его началом отряды конных янычар числом более 15 тысяч.

Миних отметил позицию Колчак-паши на разложенной карте.

— С права у них Генж-Али-паша стоит с тяжелой кавалерией. Числом около 10 тысяч. Спаги турецкие в доспехах такоже от жары страдают. Но они более наших кирасиров к жаре привыкли. И в центре силы основные турок с артиллерий. Всего у турок 110 тысяч воинов и еще 10 тысяч конницы татарской Ислам-Гирея. Что скажете? Как нам Вели-пашу разбить?

— Нас от турок река Шуланец разделят, и позиция у них хороша.

— И на штурм Вели-паша сам не пойдет! Зачем ему? Станет ждать активных действий от нас.

— Но штурмовать сию позицию в лоб смерти подобно! — высказался Румянцев. — Они разнесут наши пехотные каре своими пушками. Вели-паша стянул сюда все, что имеет. У них больше 160 орудий! И нам через реку Шуланец приодеться переправляться при штурме.

— Но с левого фланга мы можем обойти турок, — предложил генерал Аракчеев.

Миних посмотрел на генерала и сказал:

— Мы при атаке неприятельского левого фланга сделаем токмо вид, что неприятельский ретранжемент атаковать хотим. Для того дела я приказываю бригадиру Густаву Бирону с отрядом в 9 тысяч человек при 22 полковых пушках провести демонстрацию атаки.

Густав Бирон охотно на сие согласился.

— Я готов!

— Вы реку прейдете быстро, и вот на сей высотке пушки свои установите! И завяжете артиллерийскую дуэль! И ни шагу оттуда без моего приказа!

— Я все понял, фельдмаршал. Эту задачу я выполню….

Год 1739, август, 17 дня. Битва под Ставучаними.

Рано утром 17 августа 1739 года отряд бригадира Густава Бирона быстро переправился через реку Шуланец. Он остановился на расстоянии не более 2 верст от неприятельских батарей на небольшой высоте.

— Развернуть орудия! — приказал он.

Солдаты быстро приказ бригадира исполнили. Полковник Арсенин доложил Бирону:

— Орудия готовы, ваше превосходительство. Но наши пушки им особого вреда не причинят.

— Я это знаю, полковник, — ответил Бирон. — Но начинать обстрел позиций турецких! Медлить нам не стоит.

— Огонь! — прозвучала команда и 22 пушки начали обстрел неприятельских позиций.

Русские пушки, как и предполагалось, не причинили большого вреда туркам. Хотя артиллеристы хорошо делали свою работу.

— Сейчас они ответят нам! — закричал сквозь грохот орудийный капитан Рылеев.

Арсенин посмотрел в трубу на позиции турок и увидел, что те готовят орудия. Вдали раздался грохот, и неприятельские позиции окутал пороховой дым. Турки стреляли из рук вон плохо. Первый выстрел вообще не принес русским никаких потерь.

— Они никудышние артиллеристы! — выкрикнул Арсенин.

— Продолжить огонь! Стрельбы не прекращать ни на минуту! — отдал приказ Бирон. — Они должны думать, что мы обходим их с левого фланга! А что до того, что они плохие артиллеристы, так они скоро пристреляются, полковник. Не могут же они все время портить порох и ядра!

Снова турецкие батареи окутал дым. И снова неудача. Ядра цели не достигли. Русские солдаты закричали бранные слова туркам. Всюду слышался смех.

— Не могут нас турки достать!

— Басурмане только орать мастера и выть свое "Алла"! А стрелять на могут!

— Молчать! — закричали офицеры.

— Не стоит беду накрикивать! Бой токмо начался!

Бирон принял труду из рук полковника и всмотрелся в неприятельские позиции. Артиллерийские аги* (*Ага — офицер) размахивая палками колотили своих солдат.

Следующий залп был точнее. Ядром опрокинуло одну пушку и убило троих солдат.

— Вот и попадать стали нехристи! — проговорил Арсенин.

Ответный залп нанес такие же повреждения туркам. Передовая пушка была сброшена с насыпи, и одному аге оторвало голову.

— Отличный выстрел! — похвалил солдат Бирон.

И снова загремели залпы. Так продолжилось до полудня. Артиллеристы Бирона были черны от копоти. Мундир генерала также стал черным. Бирон увидел, что турецкие отряды стали скапливаться против него.

— Смотрите, полковник, — генерал предал трубу Арсенину. — Они клюнули на приманку! Вели-паша перебрасывает силы на наш участок.

Асенин принял трубу и посмотрел в неё.

— Они подумали, что мы атакуем отсюда. И слева на нас разворачивают отряды кавалерии. Они задумали опрокинуть нашу батарею….

Фельдмаршал Миних повернулся к Манштейну:

— Манштейн! Бирон задачу свою выполнил! Турки стали перебрасывать туда свои силы. Вели-паша думает, что наша атака на его позиции пойдет оттуда!

— А мы свернем в иную сторону!

— Да! И всеми силами навалимся на их правый фланг.

Миних приказал основным своим войскам, построенным в каре повернуться направо и двигаться месту слияния реки Шуланец и небольшого ручья у деревни Долино.

— И пошли гонца к Бирону! Пусть отводит свой отряд за Шуланец! Они свою задачу выполнили!

— Будет исполнено, фельдмаршал!

Полковник Манштейн подозвал к себе офицера связи.

— Поручик! Срочно к отряду бригадира Бирона и предайте ему приказ фельдмаршала. Уходить за Шуланец.

Курьер умчался….

Отступление отрядов Густава Бирона, было ошибочно принято турками за бегство. Вели-паша приказал отправить в крепость Хотин гонца с известиями о победе над гяурами* (*гяур — неверный).

Но скоро турецкому сераскеру* (*сераскер — главнокомандующий) открывали глаза на то, что русские перехитрили его. Он понял, что надо спасать положение и бросил в бой кавалерию Генж-Али-паши и отряды Ислам-Гирея. Они должны были сдержать наступление русских на его правом фланге и помешать их быстрой переплаве через Шуланец. А между тем турки стали проводить новую перегруппировку своих войск.

Отряды спахиев ударили на две артиллерийские батареи подполковника князя Дадиани, под прикрытием которых русские и совершали переправу.

Впереди войск, что переправлялись, шел со своим отрядом генерал-майор Карл Бирон, старший брат уже отличившегося бригадира Густава Бирона. Он приказал своим войскам забросать болотистые места фашинами и быстро навел 27 легких мостов. И по ним пошли русские полки.

Сам Карл Бирон с большим отрядом драгун сшибся со спахиями. Русские потеснили турок и в кавалерийском бою отбросили врага от переправы.

Карл отлично владел саблей и сразу уложил троих врагов, сказывалась давняя его служба в армиях различных государств.

Миних наблюдал за действиями отрядов Карла Бирона и не удержался от восклицания:

— Манштейн! Он отлично сражается, этот брат нашего герцога! Я и не ожидал подробного от Биренов!

Миних намеренно назвал старую фамилию фаворита. Но дело было сделано! Три русских пехотных каре двигались направо на турок.

— Как не трудно это признавать, Манштейн, но именно Карлу Бирену мы обязаны будем нашей победой.

— На его драгунский отряд насела конница, фельдмаршал! — проговорил полковник. — Смотрите! На помощь сапахиям подошли татарские отряды!

— Пусть держаться! Он обеспечивает нашим войскам переправу….

Миних сумел разбить турок при Ставучанах и 19 августа он без боя взял Хотинскую крепость. Затем его армия взяла город Яссы и уже 5 сентября 1739 года Молдавия присягнула на верность России. На этот раз фельдмаршал выполнил приказ императрицы…