17 декабря года 1739-го был окончательно ратифицирован мирный договор между Российской и Османской империями. Обмен ратификационными актами состоялся в Константинополе.

В Петербурге были к этому приготовлены многочисленные развлечения, балы, фейерверки, народные гуляния, и, наконец, грандиозная свадьба шутов в Ледяном доме.

Год 1740, январь, 20 дня. Санкт-Петербург. Войска в столице империи.

В этот день состоялся торжественный вход в Петербург полков лейб-гвардии, которые в турецкой кампании участие принимали. Марш начался от Московской ямской заставы и прошел до императорского дворца.

Анна, имевшая чин полковника гвардии, стояла на балконе дворцовом, в платье роскошном и в шубе собольей. Её голову венчала аккуратная шапочка. Царица махала рукой войскам, что с барабанным боем и под знаменами развернутыми, стройными рядами мимо шли и "виват" государыне кричали.

Во главе гвардии шел брат фаворита императрицы вернувшийся с войны Густав Бирон. Штаб и обер-офицеры шли с обнаженными шпагами, и у солдат были примкнуты штыки. У шляп гвардейцев, сверх бантов, за поля были заправлены кокарды из лаврового листа. Императрица так распорядилась, ибо в древние времена римляне, что с победой возвращались, входили в Рим с венцами лавровыми.

Затем императрица вместе с придворными опустилась в галерею, дабы милость офицерам гвардии, туда приглашенным, оказать. Рядом с Анной вышагивали герцог Бирон, вице-канцлер граф Остерман, фельдмаршал Миних, кабинет-министры Черкасский и Волынский, обер-гофмаршал Лефенвольде, посол Австрии маркиз Ботта, фельдмаршал Ласи, принц Гессенский.

— Рада видеть офицеров славной гвардии Российской! — заговорила императрица. — Рада приветствовать мою лейб-гвардию, что славой бессмертной себя покрыла в войне с турками и татарами. И все вы будете за службы свои мною отмечены, господа офицеры! А сейчас я хочу вас из своих рук венгерским вином потчевать!

И стала Анна у большой бочки с вином оделять каждого подошедшего офицера чашею вина. Они угощение принимали и руку императрицы целовали…

Андрей Хрущев стоял вдалеке от императрицы рядом с архитектором Еропкиным.

— Наш Артемий при самой императрице! Даже впереди Остермана.

— Входит в большой фавор. Может и выйдет из этого что-то. Не зря мои строители Ледяной дворец строили. Получился такой, что загляденье прямо. Будут помнить Еропкина.

— Скоро показывать его царице станут?

— Скоро. Вот последние скульптуры установим, и разные мелочи завершим и все.

— Сегодня во дворце вечером торжественный прием. Государыня станет генералов награждать.

— Мне приглашение Артемий дал. А ты будешь ли во дворце?

— Буду. И мне приглашение Петрович выхлопотал….

Недалеко от Хрущова и Еропкина находился незаметный и вездесущий Лейба Либман. Он не пропустил ни слова из сказанного этими господами.

"В фавор мечтает войти Волынский в небывалый, — про себя думал Либман. — Он на место Бирона подле императрицы метит. И широко шагает этот русский ворюга. А после свадьбы в Ледяном дворце его положение может лишь упрочиться. Ведь Анне нужен регент, что положение Анны Леопольдовны укрепить сможет. А, если подумать, то лучше Волынского и не сыскать. А возвышение Волынского сие смерть для меня и еще для многих, кто у подножия трона ныне обретаются".

Либман понимал что ему есть про сто подумать….

Пьетро Мира высматривал среди толпы женщин Марию Дорио. И нашел её. На Марии была великолепная беличья шубка с серебряным позументом, и кокетливая шапочка, отороченная мехом черно-бурой лисы (в галерее было холодно). И рядом с ней, как всегда, стоял с гордым видом капельмейстер итальянской капеллы сеньор Франческо Арайя.

— Высмотрел свою милую? — спросил кто-то за спиной у Педрилло.

Пьетро обернулся и увидел рядом улыбавшуюся физиономию Кульковского.

— Ты снова здесь?

— А где мне быть? Коли я желаю тебе услугу оказать.

— Мне? — не понял Кульковского Мира.

— Ну не токмо тебе, но и твоему господину герцогу.

— А отчего ты такое время для своей услуги выбрал? Али во дворце ты меня не видишь? Вчера только виделись вечером.

— При дворе слишком много ушей и глаз. И они все слушают и все высматривают. Так вот слушай меня, Адамка, повторять не стану. Видишь нашего фельдмаршала, что от гордости так и раздувается?

— Которого из фельдмаршалов?

— Миниха естественно. Он ведь себя главной фигурой здесь мнит. И я могу тебе сказать, что ему от матушки-государыни просить угодно будет. Ведь императрица обещала его наградить, как он того попросит за взятие Хотина.

— И что же он попросит? Голову Бирона? — усмехнулся Пьетро.

— Корону герцога Украины.

— Но там разве есть герцоги?

— Миних желает быть первым. Передай это своему господину, Адамка. Пусть он знает, что Кульковский многое может для него разузнать…

Бирон сказал Анне о намерении Миниха, сделать его герцогом. Императрица тому только рассмеялась. Немцу Миниху стать герцогом Украины?

— Дак в Малороссии и своего гетмана малороссы не слушают. А кто его там почитать станет? Он желает стать герцогом без герцогства?

— Ему нужна не корона Украины, Анхен, — сказал Бирон. — Ему нужно именоваться владетельным герцогом. Тогда он может претендовать на регентство. Ведь он не русский. И регентом может стать, будучи приближен к особам владетельным.

— Российской империи регентом? — спросила Анна уже сурово. — Но я еще жива, Эрнест!

— Но многие уже делят власть, Анхен. Многие считают, что не долговечна ты.

— Многие это кто?

— Миних жаждет власти при Анне Леопольдовне. И Волынский также!

— Снова ты про Волынского, Эрнест! И Остерман постоянно мне про него гадости говорит. Ты за драку в твоей приемной на него столь обижен?

— Я ему доверял, и я ему много раз помогал! Когда его судили за воровство, я за него перед тобой слово замолвил. Кто протолкнул его в кабинет-министры? Я! Либман мне сколь раз говорил, что Волынский вор, негодяй и предатель! Я ему не верил. Либман говорил, что Волынский рвется к власти. Я не верил! Но нынче вижу — прав был мой фактор Лейба.

— Эрнест, Волынский крут и горяч. То мне ведомо. Но он мне служит верно! А сколь мало преданных людей сам знаешь!

— Но он против меня пошел, Анхен! Или я более тебе не друг?

— Эрнест! Прекрати!

— Но он в моей приемной избил персону в Росси не последнюю. Не слугу и не холопа наказал он, а члена императорской Академии наук. И в присутствии слуг моих и просителей, что ко мне пришли за защитой и справедливостью. Хороша справедливость! И своих извинений он мне не принес!

— Но я сама его за Тредиаковского простила. Сей пиит слишком зарвался, и милостей моих не ценил.

— Но, Анхен…

— Нет, Энест! Хватит, не то я рассержусь! Ты лучше последний анекдот про шута Адамку послушай…..

Год 1740, январь, 20 дня. Санкт-Петербург. Большой прием у государыни императрицы.

Анна Ивановна вечером на приеме придворном появилась в алом парчовом платье и с бриллиантовой короной в прическе. За ней пажи несли шлейф. Все приглашенные склонились в низком поклоне, после того как церемониймейстер провозгласил:

— Ея величество государыня, императрица всероссийская Анна Иоанновна!

Императрица села на трон. Рядом с ней как всегда пристроились Буженинова, Новокшенова, Юшкова, и два арапчонка, недавно подаренных султаном турецким.

Пришло время раздавать награды отличившимся на войне.

— Многим я обязана воинству российскому что чести и славы нашей не посрамили! И потому наградить достойных желаю. Пусть солдаты армии моей неделю гуляют за мой счет! Он всех тягот служебных на сии дни солдат и офицеров освободить! Двери кабаков для них распахнуть! Я сама за все выпитое и съеденное расплачусь!

Секретари записали волю императрицы.

— Высокородный герцог Курляндии и Семигалии! — произнесла потом Анна. — Приблизьтесь к трону!

Бирон был одет в серый камзол с серебром, на его кафтане сверкали ордена, и букли пышного седого парика опустились при поклоне, и с них посыпалась серебристая пудра.

— Герцог! За многие ваши советы полезные и за службу верную, жалую вам в благодарение сумму в 2 миллиона рублей!

Бирон низко поклонился. Он знал, что думают сейчас многие из придворных. Мол, Бирон ни капли крови не пролив, два миллиона от казны заработал.

— Прости, матушка-государыня, раба твоего! Не могу я столь много от тебя принять. Сие превыше заслуг моих скромных. Я ведь с турками не сражался. И потому лишь сто тысяч от щедрот твоих принять могу.

— Скоромность твоя, герцог известна. Пусть будет по-твоему! А ты, Андрей Иваныч, за услуги твои чего просишь?

Анна посмотрела на своего вице-канцлера.

— Я не достоит награды большой, матушка-государыня, — ответил Остерман, потупив взор свой.

— Но чего просишь для себя, вице-канцлер?

— Мне токмо служба твоя, матушка, дорога. То честь великая, и тем я уже тебе благодарен. А иной награды мне не надобно.

— Хорошо, Андрей Иваныч, жалую сына твоего кавалером ордена Александра Невского. Коли для себя ничего не желаешь, то пусть сын твой награду имеет.

Остерман низко поклонился императрице.

— Фельдмаршал!

Миних выступил вперед и поклонился. Этот честолюбец не собирался быть скромным.

— Ну, фельдмаршал, проси для себя награды! Хоть тебя награжу по царски, раз иные столь щепетильны.

— Прошу у тебя, матушка-государыня титула герцога Украинского! — выпалил Миних и бухнулся на колени.

Анна посмотрела на Бирона. Все знал её Эрнест!

— Бога побойся, фельдмаршал. Не собиралась я империю свою на куски рвать. Али шутки надо мной шутишь? Денег тебе не надобно ли?

— Что деньги, матушка?

— Жалую тебе 150 тысяч рублей и чин подполковника лейб-гвардии полка Преображенского, в коем в полковниках я сама состою!

Тон императрицы был такой, что Миних понял, отказываться от подарка нельзя, хотя он рассчитывал на большее.

Затем императрица пожаловала фельдмаршала Ласи, многих генералов и полковников, отличившихся на войне. Получили свои награды и братья фаворита Карл и Гутав Бироны. И начался праздник. По столице разъезжали герольды в роскошных убранствах и указ о мире с турками читали гражданам империи. Была пушечная пальба, и взмывали в небо фейерверки разноцветные. Народ на улицах бесплатно угощали водкою и закусками разными….

Посол Франции маркиз де ла Шетарди крутился возле цесаревны Елизаветы Петровны.

— Ваше высочество, сегодня обворожительны.

— Вы столь любезный кавалер, милый маркиз, — мило улыбнулась цесаревна.

— Ваше место не на задворках сего дворца, ваше высочество. Франция на вашей стороне, — голос Шетарди снизился до шепота.

— Что вы, маркиз. Таки слова произносить опасно.

— Но гвардия вернулась в Петербург, ваше высочество. И скоро вам придется действовать. И действовать решительно. Помните о том, что я всегда смогу вам помочь.

— Я буду помнить о вас, маркиз…

Кабинет-министр Артемий Волынский приблизился к герцогу Бирону. Он склонил голову и произнес:

— Герцог, я бы хотел извиниться перед вами, за то, что наказал в вашей приемной пиита Тредиаковского. То был не по злому умыслу.

— Вы хитрый человек, господин Волынский. И неблагодарный к тому же.

— Мне удручает тот, что, ваша светлость, держит на меня обиду. Право же я не хочу быть вашим врагом.

— Не хитрите, Волынский. Вы не просто так явились в мою приемную. И побили вы Тредиаковского совсем не случайно. Что я вам сделал?

— Мне? Мне ничего, герцог. Но вы вредите России.

— России? Но чем я могу вредить России, Волынский? Неужели вы мните себя спасителем России?

— Я русский, ваше светлость. И мне интересы России дороги.

Волынский не стал больше продолжать сей разговор и, поклонившись, Бирону отошел от него…

Сеньор Франческо Арайя дернул Марию Дорио за руку и прошипел:

— Ищете своего шута?

— Ах, как вы надоели мне своей ревностью, сеньор!

— Но вы совсем недавно сбежали с ним из моего дома, как последняя шлюха.

— Не я бежала, сеньор! Меня похитили. И я узнала, что еду не во дворец, а в дом сеньора Мира, только по пути в его дом. Он обманул и вас, и ваших слуг, и меня.

— Но вы, узнав, что вас похитил Мира, не сильно сопротивлялись. Не так ли, сеньора?

Мария Дорио вздохнула. Как он ей надоел.

— Нет, я не сопротивлялась, сеньор. А с чего мне было сопротивляться? Да и зачем? Мира меня на цепь не сажал и в домене запирал как холопку….

Пьетро Мира решил сегодня же решить вопрос с Марией в свою пользу. Хватит ему делить её с капельмейстером. Он подошел к Балакиреву и попросил его принять участие в новой шутке.

— Об этом будут много говорить. Мы сыграем с ним такую шутку, что многие потом помрут от смеха.

— Не хитри, Адамка. Ох, не хитри. Девку задумал похитить?

— Задумал!

— То дело доброе. И в том я тебе помогу. В последний раз ты ловко её умыкнул. Императрица немало над тем смеялась…

Бирон отыскал среди гостей Либмана и заявил ему:

— Лейба, я ошибся в Волынском! Теперь я понял что это враг, и враг который меня не пощадит если возьмет верх. Как он говорил со мной только что.

— Понял, наконец. Я давно говорил тебе это, Эрнест. И положение Волынского теперь крепко при дворе. Если это понял даже Остерман, то дело плохо.

— Думаешь, он станет искать со мной союза против Волынского? — спросил Бирон.

— Уверен в этом. И он, и Левенвольде, и даже Миних. Хотя насчет последнего не уверен. Он сильно обижен на императрицу. Считает, что его не наградили по заслугам…..

Волынский представил императрице рисунки фигур ледяных, что станут нефтью горящей фонтанировать. Анна была в восторге от того.

— А не врешь, Петрович? А то мне кое-кто говорить, что ты и половины того чего обещал мне, не сделаешь.

— Я матушка-государыня сделаю больше, чем обещал. Шествие всех народов империи будет, матушка. И поедут они кто на лошадях, кто на собаках в упряжи собранных, кто на оленях, кто на верблюдах.

— И оные людишки уже в Петербурге собраны? — спросила императрица кабинет министра.

— А вот взгляни матушка на список, — Волынский вытащил из кармана свого кафтана лист бумаги. — Я зачту его. Собраны по твоему повелению, государыня, хохлы, малороссами именуемые, молдаване, татары, иргизы, чуваши, абхазцы, якуты, калмыки, чухонцы, самоеды, мордва, черемисы, башкиры….

— Ой, хватит, Петрович! Вижу и так усердие твое. Не утомляй меня списком своим.

— Такоже животных большое количество привезено для того шествия матушка. И особливо проблемы большие со слоном у нас были, на коем согласно проекту поедут "молодые" наши шут и шутиха. Один слон издох в дороге. А второго с трудами великими доставили сюда. Сама понимаешь, матушка, слон существо нежное до наших морозов не привычное.

— Вижу, что врут твои враги, Петрович. Наговаривают на тебя. Но ты на меня крепкую надежу имей. Не выдам! Но про фонтаны огненные соврал ведь? Признайся. Где, то видано, дабы лед и пламя соединялись.

— А для того жидкость именуемая нефть использована будет, матушка. Она по трубам внутри полых фигур ледяных станет подаваться и фонтаны огненные будут!

— Кто же придумал сию хитрость, Петрович?

— Да я сам, матушка. Давно нефтью интересовался еще когда в Персию ездил и там кавказскую нефть видел. Мне тогда государь Петр Алексеевич повелел составить о нефти "Доношение" и я его составил, в коем природу нефти описал. Друг мой врач Джон д'Антермони в том мне немало помог. И архитектор Еропкин, дворца ледяного строитель, мне в том помощь такоже оказывал. Скажу тебе больше, государыня, и в ледяной бане париться можно будет по настоящему. В ледяном камине дрова ледяные гореть станут, нефтью облитые, по настоящему.

— Ай, потешил меня, Артемий Петрович. Такого даже при дворе французском не встретишь. Подивиться этот хлышь версальский Шетарди. А то он все к Лизке ездит да комплименты ей говорит. Про чудеса версальские сказывает.

— Будут у нас свои чудеса, матушка.

Волынский поцеловал руку Анне и окинул взором придворных. Он их всех еще скрутит в бараний рог….

Балакирев кабинет-министру Волынскому сочувствовал. Как русский русскому. И потому возвышению последнего радовался. И потому Жана де ла Суду внимательно выслушал.

— Ты готовишь шутку новую, так я тебя понял? — спросил тихо де ла Суда у шута.

— И что с того? Глазастый ты стал, Жано.

— Я видел, как Адамка тебя просил ему помочь. И даже полня, что вы с ним задумали.

— Шутка получиться отменная. Над капельмейстером все потешаться станут.

— У меня просьба к тебе. Не помогай Адамке, Иван. Ты ведь не желаешь зла Артемию Петровичу?

— Дак не у него я девицу краду, Жано. Это Мария Дорио. Девка капельмейстерова.

— Оная девка Иван, нам надобна там, где она есть. Понял ли?

— Стало быть, не надобно шутки? Жаль! Но Артемию Петровичу вредить не стану. Не похитит Адамка девку.

— Слово?

— Слово хоть и шутом дадено, но в надеже будь. И тем, кто послал тебя, такоже скажи….

Пьетро все подготовил, но шут Балакирев ему, вдруг, помогать отказался. И как не бился Мира, что не обещал ему, а тот уперся и посоветовал Мире затею ту пока оставить.

Пьетро понял, что ничего не выйдет. Надобно было просить не Балакирева, а Кульковского….

Год 1740, январь, 22 дня. Санкт-Петербург. Ледяной дом.

Архитектор Еропкин в положенный срок завершил возведение Ледяного дома. И дивились сему строению и русские и многие иностранцы, ибо никогда подбного не видели.

Построили Дворец ледяной на льду Невы между Адмиралтейством и дворцом императрицы.

Чистый лед на большие плиты квадратные резали, затем одну на другую клали и каждый ряд водою поливали. Вода быстро на морозе замерзала и крепче любого цемента была. Льдины те, дабы они смотрелись лучше, немного синькою подкрашивали, и архитектурными украшениями убирали. И потому в лучах солнца, особливо на закате, сверкал дворец подобно сказочному драгоценному замку.

Профессор Георг Вольфганг Крафт писал по Ледяной дом:

"В короткое время был выстроен дом, который бил длиною 8 сажен, или 56 лондонских футов, шириною в 2 сажени с половиной, а вышиною, вместе с кровлею, в 3 сажени; и гораздо великолепнее казался, нежели когда бы он из самого лучшего мрамора был построен, для того, что казался сделан быть будто бы из единого куска, а для ледяной прозрачности и синего его отцвету на гораздо дражайший камень, нежели мрамор походил".

Архитектура дома была изящной. Вокруг крыши тянулась сквозная галерея, украшенная столбами и статуями. Каждая комната дома имела пять окон со стеклами из тончайшего льда изготовленных. Оконные и дверные косяки были выкрашены краской под мрамор.

Возле дома была выстроена из ледяных бревен баня, в которой даже париться можно было, как и обещал императрице Волынский.

Перед Ледяным домом были поставлены шесть ледяных пушек и две мортиры, из коих даже стрелять можно было. У ледяных ворот дома красовались две статуи — ледяные дельфины. И оные дельфины из пастей открытых струи огня выбрасывать могли. Нефть подавалась особыми насосами, и Волынский сам был тем, кто сие спроектировал.

По правую строну Ледяного дома был сооружен из льда в натуральную величину слон. На нем сидел ледяной персиянин и еще два ледяных истукана стояли по бокам слона….

Императрица Анна Ивановна была восхищена увиденным. Особенно её поразило внутреннее убранство дома. Там были лавки, столы, скамеечки, стулья, камины, зеркала. И все это было изготовлено из льда. И в ледяных каминах, горели настоящим огнем ледяные дрова.

В клетках сидели ледяные птицы, на стенах были ледяные картины. На столах стояли ледяные канделябры.

Императрица подошла к статуе голого Адама и тронула его рукой.

— Неужто ледяной? — спросила она.

— В сем доме все изо льда делано, матушка, — ответил Волынский. — Даже у кровати стоящие ночные туфли и ночной колпак из льда изготовлены.

— Но статуи мужика голого и девки голой словно живые, Петрович. Дивно сие.

— Сии статуи ледяные были красками по моему приказу раскрашены. Изображают они Адама и Еву перед грехопадением, матушка. А не изволишь ли в баньке ледяно испариться? Уже все готово.

— Не шутишь? — императрица посмотрела на Волынского.

— Как можно, ваше величество. Сия потеха будет доступна всего несколько месяцев пока морозы держаться, государыня.

— Люба мне затея твоя, Петрович. Такого для меня еще никто не делал. Потому жалую я тебя. Можешь на доклады ко мне лично приходить, когда вздумается тебе. И прожекты твои об обустройстве империи моей посмотрю.

— Государыня, — Волынский пал на колени и приложился к пухлой руке царицы. — Я раб твой недостойный столь милостями твоими обласканный.

— Я жалую тех, кто служит верно! А нынче же веди в баню. Желаю в ледяной испариться.

Но далее предбанника Анна не пошла в тот день. Ей боязно стало в ледяной баньке париться. Зато императрица заставила своих болтушек ту баню опробовать. И сними, пару поддавать, царица жениха будущего Квасника отправила. В те времена мужики и бабы на Руси вместе парились, и отдельных помещений предусмотрено не было….

Триумф Волынского был очевиден. Императрица была к нему особенно милостива. Это всполошило немецкую партию при дворе. Ежели императрица его проекты примет по переустройству империи то им места при дворе более не останется.

Но перепугало возвышение Волынского и многих русских, втайне мечтавших о том, чтобы Елизавету Петровну на трон возвести. Усиление Волынского усилит и партию Анны Леопольдовны.

Вот они коньюктуры придворные…..

Год 1740, январь, 23 дня. Санкт-Петербург. На квартире архитектора Еропкина.

Петр Михайлович Еропкин обучался в Италии и потому ни одному европейскому архитектору не уступил бы в мастерстве строительном. С 1737 года он был главным архитектором утвержденной по высочайшему повелению Комиссии о Санкт-Петербургском строении. И теперь Анна Ивановна его своей милостью не обошла. Уж очень ей дом понравился, им изо льда строенный. Ему было пожаловано за то 5 тысяч рублей.

И думал нынче архитектор, что прав был Волынский, когда отговорил их от прямого участия в государственном перевороте в пользу Елизаветы. Может они и так власти добьются и Россию по-своему переустроят. Стоит много думать, прежде чем на решительные действия идти. Волынский в большой фавор входит и скоро регентом стать может и при нем Еропкин свой план по архитектурному переустройству столицы осуществить сможет.

Но прошлое не желало его отпускать, и толкало к эшафоту.

23 января 1740 года к нему на квартиру явился некий господин, который швейцару не представился, но сказал, что большую надобность до господина архитектора имеет.

Швейцар господина пустил, и рубль серебром за то получил. Многие теперь до господина Еропкина попасть желают. Как же! Самой императрице угодил.

Господин в передней сбросил шубу и меховую шапку. На нем был изящный малинового цвета кафтан, сшитый по последней парижской моде. Он заговорил с архитектором по-французски.

— Господин Еропкин?

— Да. С кем имею честь? — спросил архитектор на том же языке.

— Вы меня не знаете? Но я бываю при дворе.

— И что с того. Я там бываю не столь часто.

— Маркиз де ла Шетарди, — представился гость. — Посол его величества короля Франции.

— Рад видеть вас у себя, маркиз, хотя не могу понять цели вашего визита. Неужели и вы желаете строить дом?

— Вы в квартире один? — спросил Шетарди.

— Да. Мой слуга ушел и до вечера его не будет.

— Это хорошо. Ибо дело к вам имею тайное. Не нужно чтобы кто-нибудь про это узнал.

— Но что за тайны вы собираетесь обсуждать, маркиз?

— Готовиться свадьба в ледяном дворце, господин Еропкин. И та свадьба может вашей карьере при дворе поспособствовать.

Еропкин понял, о чем говорит маркиз. Шетарди желает возвести на трон Елизавету Петровну и ищет союзников для того среди влиятельных персон при дворе. Он хочет через него подорбраться к Волынскому. И Шетарди слышал о том, что сам Еропкин и его друзья симпатии к Елизавете имеют.

— Маркиз, я не хочу участвовать в заговорах государственных. И мне нет дела…

— Не стоит лгать, господин Еропкин! Вы ненавидите Бирона, и я знаю о том. И вы сами, как умный человек понимаете, что спасение России в возведении на престол цесаревны Елизаветы.

— Но вы знаете, маркиз, что принцесса Анна Леопольдовна беременна, и она может принести младенца мужеска пола?

— Но если это так, то при этом младенце утвердиться немецкая партия?

— Но сейчас никто не посмеет поднять голову против Анны. Все запуганы тайной канцелярией. Вы говорите опасные вещи, маркиз. И ежели про сии слова кто-нибудь прознает, то меня ждут застенки пыточные, а вас только из России вышлют.

— Я и не предлагаю вам сейчас выступать против Анны. Императрица больна и скоро умрет. Я говорил с медиком Елизаветы, коий императрицу не раз осматривал. И Жано Листок не сомневается, что год 1740-й станет для Анны Ивановны последним.

— Но тогда что вы хотите? — спросил Еропкин.

— Есть возможность избавиться от Бирона уже сейчас! — сказал маркиз.

— От Бирона?

— Да! И Свадьба в Ледяном доме самое подходящее для того время!

Еропкин задумался. Шатерди понял, что попал по адресу…..

Год 1740, январь, 23 дня. Санкт-Петербург. Жан де ла Суда и придворный капельмейстер Франческо Арайя.

Сеньора Франческо не удивил визит де ла Суда. Он подумал, что кто-то через его посредничество желает его капеллу в свой дом залучить для выступления приватного. Такое случалось часто. И платили Арайя за концерты весьма щедро.

Но де ла Суда пришел с иным предложением.

— Я не касательно концертов к вам прибыл, сеньор Арайя. Моя цель в ином. Я желаю вам помочь.

— Помочь мне? — спросил Франческо. — Я многими милостями от императрицы обласкан и в помощи не нуждаюсь. Да и кто вы такой дабы помощь мне предлагать?

— Я состою переводчиком и одним из секретарей при кабинете-министров. Ежели вы моего имени не расслышали, то я Жан де ла Суда.

— И мне понадобиться ваша помощь? Не смешите меня.

— Так ли сие, сеньор Арайя? — улыбнулся де ла Суда. — Но шут придворный Адамка Педрилло вам немало крови испортил и еще испортит. Не так ли?

При упоминании имени Пьетро Мира Арайя побледнел.

— Вы зачем явились, сударь? Вы желаете меня оскорбить?

— Я не хотел вас обидеть, сеньор Арайя. Я пришел помочь! Ибо мне как истинному почитателю вашего великого таланта больно смотреть на то, как шут над вами потешается.

Арайя внимательно посмотрел в глаза де ла Суда. Не издевается ли? Но тот был совершенно серьезен.

— И что вы предлагаете мне, господин де ла Суда?

— Избавление от вашего врага.

— Избавление? Но вы разве не знаете, кто стоит за шутом Педрилло? Сам светлейший герцог Бирон.

— Но вы же сами, не смотря на то, не раз пытались с ним расправиться, сеньор Франческо. И Бирон не столь опасен. Если все устроить хитро, то Мира исчезнет, и никому за сие ничего угрожать не будет.

— Я готов вас выслушать, сеньор де ла Суда.

— Мы заманим с вашей помощью Адамку в ловушку. И сделаем сие через два дня. Сами понимаете, что 28 января у государыни день рождения, и никто им заниматься во время праздников не станет. И его покровителю герцогу будет не до него.

— Это так, но заманить Педрилло в ловушку не столь просто. Он хитер.

— Мы используем отличную приманку.

Арайя засмеялся. Он столько раз готовил ловушки для Мира и столько раз его планы проваливались. А сей хлыщ думает столь быстро шута Адамку поймать.

— И что это за ловушка, сеньор де ла Суда?

— Сеньора Мария Дорио, — ответил тот.

— Что? Вы изволите шутить?

— Нет. Вы меня просто выслушайте и сами все поймете. Дорио не раз встречалась с Адамкой тайно в некоем доме на Мойке. И сигналом для того перстень с пальца Дорио служил.

— Я ничего про сие не слышал, сеньор! — вскричал капельмейстер.

— И это не удивительно. Сеньор Пьетро Мира осторожен. И про сие мало кто вообще знает. Так вот сеньора Дорио предает через слуг то кольцо Пьетро Мира и сие знак — что она в доме на Мойке ждать его станет.

— И что нам делать? — ничего не понял Арайя.

— Вам надобно то кольцо у сеньоры Дорио добыть……

Год 1740, январь, 24 дня. Санкт-Петербург. В ледяной бане.

Шутам было приказано от государыни париться сей день в бане при доме ледяном. С ними Анна в баню загнала молодых фрейлин своих, коие в качестве болтушек при ней состояли.

Отказалась идти в баню лишь Буженинова, хотя сама императрица уговаривала её попариться и помыться.

— Ты бы куколка, грязь то с себя смыла. Свадьба твоя в скорости, — предложила камчадалке императрица.

— А для чего мне то, матушка. Я для моего жениха и такая хороша буду.

Анна засмеялась. Она представила себе чумазую Буженинову рядом с Голицыным-Квасником. Это будет новое унижение для её врага.

— Да и ты, матушка, не столь любишь в воде бултыхаться.

Это был намек на то, что сама Анна во время своей болезни мылась редко, флаконами на себя духи лила, перед приемами придворными, дабы густой запах пота тела царского отбить. Но подобные слова могла сказать ей лишь её любимица.

— Мне чай не под венец, куколка, — спокойно ответила императрица.

— А мне хоть и под венец, да в баню бесовскую сию не пойду. Хоть режь меня, матушка. А вот Новокшенову стоило бы в бадье с водой утопить.

Карлица Новокшенова хлопнула в ладоши и заговорила:

— Бу-бу-бу, сидит ворон на дубу!

— А я велю её помыть, куколка. Пусть Юшкова за ней в бане и проследит, — императрица снова засмеялась. — Позвать сюда лейб-стригунью!

Юшкова явилась сразу же. Она находилась рядом с покоями государыни. Императрица строго приказала ей Новокшенову помыть и в бане попарить изрядно. А коли не захочет дура, то и силком на неё воду лить….

Пьетро Мира сидел на верхнем полке рядом с Балакиревым. Они плавали в клубах ароматного пара.

— Ох, и жар в ледяной баньке! — проговорил Балакирев. — Такое токмо в России и увидишь, парень.

— Странно все сие! Лед и жар. Все вещи несовместимые. Ан вот у вас совместили!

— То ли еще увидишь на свадьбе шутовской. Она на 6 февраля назначена, после именин матушки-государыни. Смотри-ка, Новокшенову приволокли. Не желает карлица мыться. Ан матушка захотела!

Балакирев указал на то, как рослые гвардейцы втолкнули в баню разоблаченную и верещащую карлицу. Её затем Юшкова за волосы схватила и заорала:

— Будешь мыться, дура безмозглая! То матушка государыня велела.

Юшкова была грузна и её голые телеса вызвали у Пьетро отвращение. Карлица Новокшенова была еще уродливее Юшковой, но в ином роде. В платье она была не столь страшна. Худое морщинистое тело, исполосованные прожилками вен ноги, спутанные засаленные космы на голове.

Мира не мог понять как это русские мужчины и женщины моются вместе. И спросил об этом Балакирева. Тот, не спеша, посмотрел на Юшкову и Новокшенову, усмехнулся, и ответил:

— То издревле повелось. А ты вон на молодых девок нагих смотри, Адамка. Смори, какие статные да грудастые. Лакомые кусочки. В каком еще царстве- государстве в Европах твоих можно вот так голых придворных фрейлин государыни поглядеть. Сам подумай. Веселая она наша матушка-государыня.

Балакирев указал Пьетро на фрейлин что плескались внизу у чана с горячей водой.

— И самая лакомая из них Варька Дмитриева. Столь красива девка. И на тебя она все зыркает. Вишь? С чего бы сие?

Пьетро и вправду заметил, что красивая длинноволосая девица смотрит в его сторону. И ему даже показалось, что она сделал ему знак рукой.

— Она при Анне Леопольдовне состоит в камер-юнгферах, — шепнул ему Балакирев. — И потому не говори с ней нынче.

— Но она мне знак рукой сделала. Или нет?

— Тебе, тебе. Потому и говорю, что не подходи к ней.

— Отчего же так? Коли она зовет то и подойти надобно, — по-русски ответил Мира.

— А ли не слыхал, что я тебе сказал? Она при Анне Леопольдовне состоит.

— И что с того?

— А то, что она кабинет-министру Волынскому служит. А стало не герцогу Бирону, врагу его. Понимаешь про что я, Адамка?

— Не совсем.

— С чего это ей говорить с тобой, коли она Волынскому служит?

— Дак голая женщина в бане не думает про то кому служит, Иван. Она про иное мыслит. Пойду. Неудобно заставлять даму жать.

— Как знаешь, — спокойно ответил Балакирев. — Я не хочу зла тебе, Адамка. Хоть и не доброхот я герцогу твоему, но тебе посоветую беречься нынче крепко.

— Трудно понять тебя, Иван. То ты готов мне помочь, то нет.

— Всякое бывает, Адамка, и жук свистит и бык летает.

— Пойду я. Сиди здесь один, Иван.

И Пьетро, обернувшись простыней, быстро спустился вниз к девушкам. Дмитриева не прикрылась ничем. Она была красива и наоборот выставляла свои прелести на показ. Она отбросила копну своих длинных цвета воронового крыла волос, дабы не прикрывали они груди её.

— Сеньор Пьетро Мира? Не вас ли я вижу? — спросила она по-итальянски.

— Да это я. И рад что вы говорите на языке моей родины.

— Синьор Пьетро, вас ждут сегодня в известном вам доме на Мойке.

— Ждут? Но кто может меня ждать? — спросил он.

Пьетро вначале подумал, что сама Дмитриева желает его заполучить на свидание с собой. Но потом встрепенулся. Откуда она знает про дом на Мойке? Там они несколько раз встречались с Марией. И об этом никто не знал.

— Вы сомневаетесь? Вот вам знак от женщины, что помнит о вас, — прошептала Дмитриева и протянула Пьетро перстенек.

Это был знак от Марии Дорио! Они давно договорились, что Мария будет посылать ему это кольцо, когда они смогут встретиться в том доме на Мойке. Но отчего она послала знак через эту женщину?

— Сеньор! Вы не примете знака от Марии? — спросила Дмитриева.

— Приму, но я подумал, что это странное место для передачи кольца.

— Иного времени я не нашла. К вам трудно подобраться. И за мной следили. А я обещала передать сие так, дабы никто не видел. Но не стойте более возле меня. На нас кое-кто уже смотрит. Она ждет вас в шесть часов вечера….

После шутов в ледяной бане решила попариться сама императрица. Она пришла туда в сопровождении горбатой Биронши, врача Рибейро Санчеса и своих служанок. Слуги при доме ледяном вычистили баню так, что никаких следов пребывания там шутов обоего пола не осталось.

Императрица быстро впадала в гнев, и гнев её был ужасен. Болезнь совсем испортила её характер. И потому все старались ей угодить.

— Снова вчера мне тягостно было, — проговорила императрица, когда служанки стали её раздевать. — Слышь, лекарь?

— Я увеличу дозу лекарства, ваше величество, — проговорил Санчес. — Но русская баня средство чрезвычайно полезное. И от бани вам станет легче.

— Тягостно мне от бани твоей, лекарь. В сию ледяную пошла интересу токмо ради.

— Все проявляется на сразу, ваше величество. Но близиться день для вас столь знаменательный. И я боюсь, вы снова позволите себе вина и жирной пищи. Того вам нельзя категорически.

— Вот заладил! Нельзя да нельзя. Сам знаешь, лекарь, что не люблю я сего слова "нельзя"! И не говори мне его более!

Лекарь поклонился императрице. Спорить с Анной он не хотел. В конце концов он её предупредил и свой врачебный долг выполнил.

Анна посмотрела на Бенингну Бирон и спросила её:

— Вишь, как меня обложили со всех сторон, Бенингна. Они все смерти моей ждут. И не боюсь я сильно костлявой, подруга. Но я должна видеть, как наследник мой народиться. Я должна знать, что трон Ивановым наследникам достанется, а не Петровым. И пусть дядюшка мой Петр во гробе своем с досады переворачивается.

— Ты никогда не поминаешь его добром, Анхен, когда мы одни.

— А чего мне его добром поминать. Это он меня девку молодую за пьяницу герцога Курляндского замуж отдал. Сколь я его тогда просила, да в ногах его валялась. Никого не жалел дядюшка император. Ну дак я ему сейчас удружу. Племянница моя, девка плодовитая, и много нарожает детей для продолжения корня царя Ивана. И младенца, коли мальчик народиться, я Иваном нареку.

— Но он будет слишком мал, Анхен. И если ты уйдешь, то что с ним станет? Ты про то подумала?

— Постоянно думаю, Бенингна. И про Лизку распутную все время думаю. Уж больно её гвардейцы почитают. И за что только? Никак не могу понять?

— Она дочь императора Петра, Анхен. За то только и любят её. И надобен верный человек при младенце будет.

— Про то и я ведаю, Бенингна. И про Волынского думаю. Он сможет власть за младенцем утвердить. Он корня русского старого. И за ним многие русские в империи пойдут. Волынский еще при дядюшке моем служить начал.

Бенингна закусила губу от злости после таких слов. Но сейчас наседать на царицу не стоило. Анну переубедить не столь просто. На сие требовалось время….

Год 1740, январь, 24 дня. Санкт-Петербург. Пьетро в ловушке.

Мира явился в шесть часов в дом на Мойке и постучался условным стуком в двери. Ему сразу открыли. Но вместо старого слуги он увидел незнакомого человека. Это был совсем молодой человек.

— Здравствуйте, барин, — приветствовал он его. — Прошу вас. Барышня заждалась вас.

— А Семен где? — Пьетро успокоил угодливый тон молодого человека.

— Вчарась домой отпросился. В деревне у него сестра заболела. Вот и отпустили его. А меня замет Семена взяли. Дак мне то не впервой, барин. Будьте покойны. Я-то сию службу знаю. Да и чего сложного то? Двери отворяй, господ принимай, да комнаты топи.

Слуга захотел помочь Пьетро снять шубу. Тот повернулся спиной. И тот же момент на него сзади навились и быстро подмяли под себя три дюжих молодца, взявшихся неизвестно откуда.

— Попался шут! — заговорил кто-то.

— Теперь не вырвешься.

Итальянцу скрутили руки за спиной ремнями и повернули его лицом.

— Узнаешь? — Мира увидел перед собой широкую плоскую рожу.

— Николи такого мерзкого рыла ранее не видал, — сказал он.

Незнакомец его кулаком за те слова приложил. И под глазом шута появился синяк.

— Ты шутить-то поостерегись. А то мы тебя и Неве утопить можем. В тулуп овчинный закатаем да прорубь опустим. Тогда там карасей смешить станешь. А меня ты видал и ранее. Я хотел тебя палкой отходить, да не получилось тогда.

— У дома моего ты был с капельмейстером? Помню, помню. И теперь понимаю, кто послал тебя. Сеньор Арайя.

— Про тебе говорить не станем. А сейчас лежи без движения ежели не желаешь, дабы мы рожу тебе разукрасили.

Пьетро замолчал. Сопротивляться ему было трудно, и он понял, что всецело в руках этих людей. Его отнесли в подвал и там посадили на цепь. Двери закрылись, и Мира остался в полной темноте….

Год 1740, январь, 24 дня. Санкт-Петербург. Сеньора Мария Дорио.

Мария проснулась, и увидела, что на её пальце нет заветного кольца. Он вспомнила тот бокал вина, который преподнес ей Франческо Арайя, который был в тот день необычно с ней любезен и щедр на обещания.

Сам Франческо сейчас стоял с ней рядом. Он улыбался.

— Вы что-то потеряли, сеньора? — спросил он.

— Где мое кольцо? — она вскочила на ноги. — Что это значит? Это подарок государыни императрицы Анны Ивановны! Как смели вы, сеньор, тронуть его! — вскричала Дорио.

— Не стоит вам так кричать, сеньора. Кольцо вам вернут. Я взял его не навсегда.

— Вы взяли? И вы вот так признаетесь в воровстве?!

— Я не сказал, что я его украл, сеньора. Я сказал, взял. И взял на время. Дабы одну известную вам особу выманить.

— Что? — Мария села на стул, не в силах более стоять.

— Я ведь обещал и вам, и вашему любовнику шуту, что посчитаюсь с ним. И теперь ему никто более не поможет.

— Вы хотите этим кольцом заманить Пьетро в ловушку?!

— Вы догадливы, сеньора!

— Но Пьетро станут искать! Ведь скоро день рождения государыни! И я все скажу императрице после концерта! И герцог Бирон также все узнает! — бушевала Дорио.

— Если бы все было так, то разве стал бы я вам все рассказывать? Нет, сеньора, Мария. Вы никому и ничего не расскажете! И будете находиться под замком в этом доме до февраля.

— Но мне петь на концерте в день рождения императрицы!

— Я выписал из Италии новую певицу. Это молодая Леонора Виконти из Пармы. И она вас пока заменит. Я скажу государыне, что вы заболели горлом и выступать не можете.

Мария снова вскочила со стула и бросилась на капельмейстера. Она попыталась его ударить. Но Арайя грубо схватил её за руки.

— Не стоит вам брыкаться, сеньора! Не стоит!

— Вы не посмеете, — простонала Дорио. — Не посмеете. Герцог Бирон вам не простит. Не простит…..

— Я это переживу, сеньора.

После этого капельмейстер засмеялся и покинул комнату Марии. Её заперли на ключ. И выхода не было…..

Год 1740, январь, 28 дня. Санкт-Петербург. Во дворце. День рождения государыни императрицы.

28 января 1740 года в день рождения императрицы Анны в Петербурге был праздник великий. Во дворце состоялся маскарад с фейерверком. А для народа были организованы гуляния. Город был украшен празднично. Ни один день рождения Анны доселе не праздновался так торжественно и роскошно.

Герцог Бирон стоял, в этот раз, не рядом с императрицей, как бывало всегда. Он находился среди придворных вместе со своей женой. Рядом с государыней стоял у самого трона кабинет-министр Артемий Волынский.

Для придворных это был знак того, что восходило новое "светило". Анна слушала его и улыбалась.

К Бирону подошел обер-гофмаршал Рейнгольд фон Левенвольде.

— Ваша светлость, — обратился он к Бирону. — Мы все скорбим вместе с вами.

— Вы о том, что я не рядом с императрицей, Рейнгольд?

— Да, герцог. Мы хотим видеть там вас, а не Волынского! И я все курляндские дворяне при дворе. Да и не только курляндцы. Но и другие иностранцы за вас.

Бирон понимал, что усиление Волынского больно ударит по многим. Волынский ликвидирует немецкую партию. И он все больше и больше входил в силу. А что будет после свадьбы шутов в Ледяном доме? Его влияние еще больше усилиться!

Бирон решил "подлить масла в огонь".

— Я собираюсь уехать из России, Рейнгольд. В Митаву. Сложу с себя должность обер-камергера русского двора и останусь только герцогом курляндским.

— Ваша светлость! — Левенвольде умоляюще посмотрел на Бирона.

— Но вы же со своим братом некогда желали отодвинуть меня от трона? Вот ваше желание и сбылось.

— Что было то, было, ваша светлость. Стоит ли нам ссориться далее? Не пришло ли для нас время объединиться? Всем немцам при дворе. Мы желаем, чтобы вы стали регентом!

Бирон улыбнулся и отошел от Левенвольде…

Конфиденты Волынского был счастливы. Все получалось так, как они желали. Кабинет-министр поднялся выше Бирона. Императрица подолгу с Артемием Петровичем беседовала и его совета стала спрашивать. В делах кабинетных без него уже обойтись не могли, и даже Остерман стал Волынского побаиваться.

Еропкин держал свое свидание с Шетарди в тайне от Волынского. Он рассказал о плане маркиза лишь де ла Суде. И то, потому токмо, что в помощнике нуждался. Ему надобно было Адамку устранить на время, и де ла Суда ему в этом помог.

Сейчас архитектор и де ла Суда переглянулись. Педрилло при дворе не было.

— Ты точно уверен, Жан, что Адамка из того места не вырвется? — тихо спросил Еропкин.

— Да. Люди его скрутили верные.

— Твои?

— Зачем мои? Я для того людьми капельмейстера сеньора Арайя воспользовался. Он мне их уступил с большим удовольствием. И продержат они его до 8 февраля.

— Этого достаточно, Жан.

— Но ты так и не сказал, зачем сие надобно? Что нам в сем шуте?

— Он не должен попасть на свадьбу в Ледяном доме, Жан. Пока с тебя этого хватит. А про остальное потом узнаешь. Но это нашему Артемию на пользу.

Все гости много пили вина в этот день. Анна не любила когда кто-нибудь мало пил в её день рождения. На такого человека она смотрела с подозрением. И дабы выказать уважение к государыне — надобно было надраться до потери сознания. Вот и надиралась и князья именитые, древностью рода блиставшие, и новоиспеченные графы, и офицеры гвардейские, и даже невинные фрейлины не один раз к бокалу прикладывались.

Шуты в это день много резвились и дарились, желая императрице угодить. Лакоста, король самоедский, колотил Кульковского и Апраксина. Те в свою очередь набрасывались на Лакосту. Балакирев дергал Квасника и старого Волконского, но той веселой чехарды, что заладилась у Лакосты у него не получилось.

Буженинова как всегда сидела у ног императрицы с Новокшеновой и арапчатами. Авдотья Ивановна внимательно слушала, что говорил императрице Волынский.

— И после венчания в церкви, матушка-государыня, тех шутов мы в Манеж светлейшего герцога Бирона доставим. Там и будет пир свадебный раскинут. И молодые от стола пиршественного к доме ледяному отъедут. И там в спальне ледяной уединяться.

— В спальне? Ты в уме ли, Петрович? — Анна посмотрела на Волынского. — У мой Авдотьи в моем дворце и теплые покои имеются. Шутка ли пролежать на кровати изо льда да на подушках ледяных. Квасника я бы так с радостью уморила. Пусть дохнет семя Голицынское. Но куколку — нет.

— Но в том и все веселье, матушка, — настаивал Волынский. — Сама посуди, для чего дом сей строен. И для чего там и кровати и подушки изо льда деланы? После свадьбы надлежит молодым в ледяной спальне ночь провести! А ежели Квасник там без супруги своей будет? Что в том за радость?

— Он и шутник ты, Петрович. А еще говорят, что я сердцем жестока. А ты вот много опаснее меня. Так? — Анна засмеялась.

— Что ты, матушка-государыня, ты у нас ангел чистый. Кто тебя в жестокосердии упрекнет? А я шутов в Ледяной дом на ночь посылаю не от жестокости. Пусть они хлеб свой отрабатывают. Пусть потешат тебя как надобно.

— Ладно, Петрович! Там видно будет, кто и где заночует. Свадьба шутовская не нынче.

Буженинова сделала вид, что ничего не слышала. Она тихонько юркнула вниз по ступеням, ибо трон государыни стоял на возвышении. Она поняла, что для нее и для Квасника уготовил Волынский. Да плохо кабинет-министр знал Авдотью Буженинова лейб-подъедалу императрицы всероссийской.

Анна продолжила болтать с кабинет министром своим.

— Остерман жаловался на тебя, Петрович. Говорит вице-канцлер, что проект твой о поправлении дел государственных, опасен для империи. Чего написал то там?

— Про то я намеревался вам, ваше величество, доложить особо, после праздников. Но ежели Остерман уже нажаловался. То я скажу. Мой проект названием имеет такое: "О поправлении дел государственных в империи Российской, для улучшения управления оной". И сей проект токмо пользу России принесть может.

— Чего разгорячился, Петрович? Не сердить. Я прочитаю твой проект и все с тобой про то обсудим. А на вице-канцлера не серчай. Знаю я, что не любите с ним друг друга. Я вас примирю.

— На милость, вашего величества, уповаю, — Волынский склонился и руку царице поцеловал.

— Шуты мои сегодня расходились, Петрович.

Волынский посмотрел на чехарду, устроенную Лакостой, и спросил у Анны:

— А что я не вижу здесь Педрилло, матушка-государыня?

— Дак здесь должно быть где-то. Адамка первый среди шутов моих. Али все серчаешь на него, что он тебя в покоях герцога Бирона от побоев пииты нашего Тредиаковского удержал? Брось, Петрович.

— Я не сержусь на шута, матушка. Но среди шутов его не вижу. Может, не пришел он во дворец на праздник твой?

— Того быть не может! Всем шутам должно было прийти! Надбно найти его среди гостей. Эй! Ванька!

Императрица позвала Балакирева.

Тот кубарем подкатился к трону и спросил, вскочив на ноги:

— Звала меня матушка?

— Чего это я Адамку не вижу? Где он?

— Да и я его не видал сегодни, матушка. Не было его во дворце.

— Как не было? — Анна престала улыбаться. — Как смел он не явиться на службу!

— Дак, рази я сторож ему, матушка? — пожал плечами Балакирев.

Волынский про себя улыбнулся. Вот и отомстил он врагу своему среди шутовской кувыр коллегии. Не мог знать кабинет-министр, что это его друг Еропкин и его друг де ла Суда постарались.

Настроение императрицы сразу заметил герцог Бирон и приблизился к трону. Он низко поклонился Анне и произнес:

— Если, вашему величеству, угодно видеть шута своего Адамку, то сие невозможно. И не стоит вам, государыня, посылать гвардейцев в его дом. Я много раз уже и без вас то делал. Шута там нет.

— Тогда где же он, Эрнест? — спросила Анна. — Как посмел не явиться во дворец в день торжества моего?!

— Я хорошо знаю Адамку, ваше величество. И он просто так не явиться не мог. Может, это господин Волынский тому поспособствовал? — герцог посмотрел на кабинет-министра.

— Что? — вскричал Волынский. — Что сие значит, герцог? Вы меня в чем-то обвиняете?

— Да! — громко бросил врагу Бирон. — Вы имели столкновение с ним в моей приемной, где позволили себе неслыханную дерзость под гербом мои моего человека побить! И сейчас изволите сего шута перед государыней чернить!

— Герцог! Вы оскорбляете меня перед государыней! Не пристало нам сориться в день праздника её величества!

— Эрнест! Прекрати! И ты, Петрович не кипятись! — вмешалась императрица в непалку. — Чай сегодня праздник мой и все веселиться надобно. Бог с ним с шутом. Потом разберемся, где он был. А сейчас никаких скандалов!

Бирон смерил Волынского ненавидящим взглядом, поклонился Анне Иванове, и отошел от трона…..

Буженинова между тем подкралась к архитектору Еропкину и за портьерой спряталась. Там архитектор имел разговор с некой персоной. И в персоне сей узнала шутиха самого маркиза де ла Шетарди, полномочного посла Франции в России.

Говорили она по-французски, и шутиха того языка не знала, но имя "Бирон" неоднократно слышала и поняла, что готовиться что-то против герцога….

Обер-гофкомиссар ея императорского величества Лейба Либман был на празднике во дворце. Но его волновало одно — где шут Пьетро Мира. Сам он сбежать не мог, а значит, его кто-то похитил. Именно похитил, ибо тело шута найдено не было.

Либман осмотрелся и подумал, кто из шутов может знать о судьбе Адамки. Может Лакоста? Нет. Либман сразу отмел это предположение. Лакоста не тот человек, который может сие знать.

Волконский и Квасник вообще не фигуры в кувыр-коллегии.

Кульковский? Этот может знать! Верткий и пронырливый человек. Все подмечает. И до денег жаден. Такого можно купить.

Либман почувствовал, как его кто-то дернул за рукав. Он обернулся и увидел рядом камчадалку Буженинову, любимую шутиху государыни.

— Пока нас никто не видит, скажу тебе, хочу говорить с тобой наедине, — важно заявила шутиха.

Лиман кивнул в знак согласия и сказал, чтобы Буженинова шла к покоям герцога Бирона….

Год 1740, январь, 28 дня. Санкт-Петербург. Во дворце. Либман и Буженинова.

Авдотья Ивановна уселась в кресло и её маленькие и короткие ножки смешно по-детски свесились вниз. Либман сел рядом на стул и приготовился слушать шутиху. Банкир хорошо понимал, какую силу имеет при дворе эта женщина.

— Ты человек Бирона, жид. Я про то знаю, — начала Буженинова. — Никогда бы к тебе не пошла, да нужда заставила.

— Нужда? — усмехнулся Либман. — Да вас так любит царица, что разе могут быть у вас нужды?

— И что с того? Жалует царь, да не жалует псарь. Слыхал, как у нас говорят? Так вот, я помогу тебе, а ты поможешь мне.

— Готов на то, сударыня. Но чем могу я вам помочь?

Буженинова рассказала о затее Волынского, оставить их в Ледяном доме на ночь.

— Меня то не устраивает. Я помирать не собираюсь. Я собираюсь стать княгиней Голицыной и не на едину ночь, а на годы. Но морозы стоят лютые и ту ночь нам не пережить. Помоги мне. А я за то помогу тебе и твоему герцогу свалить Волынского. Тем более, что отныне он враг мне по гроб мой!

— Вас оставят в Ледяном доме? Императрица пойдет на сие? — удивился Либман.

— Пойдет. Слишком матушка-государыня благоволит к Волынскому. И пойдет на то. И Волынский постарается нас до смерти уморить в том доме.

— Я помогу вам выжить. То для меня не трудно, госпожа Буженинова. И я сделаю, так что ночь в ледяном доме вы переживете, и ничего с вами не станется. Но затем мы с вами возьмемся за Волынского.

— В том клянусь тебе, жид! Я помогу тебе довести кабинетного министра до плахи, где ему самое место. А пока, скажу тебе, что против твоего герцога наладили заговор.

— Заговор?

— Да. Волынский, затеял убрать Бирона. Его человек Еропкин с Шетарди болтал о чем-то. Я их квакания не разумею и потому сказать, про что они говорили, не могу. Но Бирон им мешает.

— Но что они задумали?

— Во время свадьбы моей с Квасником, они его убить попытаются. Лучше Ледяного дома для того дела места не найти. Разумеешь?

— Пожалуй, что сие так. Я бы на их месте так бы и поступил. Ну а вас я спасу. И вас и вашего мужа.

— Помни про свое обещание, жид, и я своего не позабуду.

Так Либман получил поддержку Бужениновой. А он хорошо понимал, кто фигура, а кто нет в придворной борьбе…..

Год 1740, февраль, 6 дня. Санкт-Петербург. Свадьба шутов.

6 февраля 1740 года состоялась ставшая знаменитой в веках последующих свадьба шутов в Ледяном доме.

Императрица была щедра к своей любимице. Она подарила Бужениновой роскошнее белое подвенечное платье и собственные драгоценности: ожерелье бриллиантовое, два кольца да серьги с изумрудами. Куколка даже соизволила вымыть для такого случая свое тело и в большом тазу, что слуги принесли для её, долго плескалась.

Квасника также нарядили с необычайно роскошью в кафтан алого бархата с позументами золотыми и бриллиантами. Пряжки его туфель сверкали сапфирами.

Распорядителем действия был Артемий Петрович Волынский. Командовал он, и сама императрица во всем на него положилась.

Шутов повезли в церковь, и там, при большом скоплении придворных, и при самой императрице, произошло венчание. После церкви, молодых посадили в большую позолоченную клетку и ту клетку затем слуги на спину слона водрузили.

Императрица между тем со свитой отбыла в свой дворец. Для переодевания к свадебному пиру.

А жених да невеста в клетке поехали в Манеж к герцогу Бирону, где столы были с яствами разыми приготовлены. Слон шел по снегу и его эскадрон конной гвардии сопровождал. Толпы народу явились на то зрелище посмотреть.

Слон прошел мимо дворца императрицы, и затем началось знаменитое шествие народов. Государыня за тем с балкона своего дворца наблюдала. Разные народы в праздничных и ярких костюмах ехали мимо. Это были и казаки украинские да казачки в нарядах ярких, что на тройках с лихими песнями поехали. И народы на собачьих упряжках промчались. Затем оленьи упряжки последовали. За ними пошли верблюды. И увидела царица многих, кто в империи Российской под сенью орла двуглавого, проживал.

Волынский за порядком шествия народов велел Василию Никитичу Татищеву наблюдать, а сам на балкон к императрице поднялся, дабы комментарии к сему действу давать.

— Сие, матушка, подданные твои коие на таких вот уродинах, именуемых верблюды, путешествуют.

— Дивные создания, — произнесла императрица.

— Они, матушка, большую жару переносить способны и долгое время без воды обходиться могут.

— А сие кто такие, Петрович? Снова на собаках едут.

— Сие матушка странный народ, что названием имеет такое "народ шитых рож"* (*так тогда именовали тунгусов).

— Отчего же название столь странное у них, Петрович? — спросила императрица. — И что за рожи у тех людей?

— У них есть способ престаринный красоту наводить, матушка. В детском возрасте они красят щеки свои черной краской а затем вышивают на них узоры нитками цветными. И от того остаются на лицах их серные точки и следы вышитых на щеках фигур.

— И сие народец сей перед мной?

— Да, матушка, но отсель рож их не видно. Затем, ежели желательно, ты сможешь ближе их рассмотреть. Они в костюмах своих с медными бляхами что нашиты на одежду. На шапках их кольца медные да перья.

— Забавно сие, Петрович. Далее говори. Кто за "шитыми рожами" едет?

— Сие матушка народец презабавный. Их "ныряльщиками" именуют, ибо детей своих оный народец сырой рыбой кормит. И нырять под водой они великие искусники. А за ними, матушка идут лапонцы, народец, что голов не имеет.

— Как такое быть может, Петрович?

— Головные уборы сиих людишек, матушка, таковы, что скрывают головы их, как сие видно.

— Так головы они имеют ли?

— Имеют матушка, но шеи их слишком коротки. А за лапонцами идут азиятские народы некие. Одни их них "осинцам" называются. Иные же "георгианцы". Они с луками и копиями шествуют.

Далее последовали шутовские упряжки на козах и свиньях.

— Неужто, и на свиньях где ездят, Петрович? — спросила Анна смеясь.

— Разные народы дикие, матушка, живут по-разному, — темнил Волынский.

Эти упряжки они смеха ради с Татищевым снарядили.

— Вишь как! — продолжила удивляться царица. — А я то окромя Москвы да Петербурга и не знала ничего. А про Сибирь то токмо слыхала, что большая она. А вон сколь народов разных населяет её.

— Империя твоя необъятна, матушка. Никто из земных владык столь не богат народами как ты, государыня.

— А я все заботами про губернаторское воровство жила. Да сказки Ушакова по "слову и делу" слушала. А вот сего не знала толком. Так и жизнь то проходит наша, Петрович. Выходит дура я набитая, — произнесла императрица.

— Благодаря заботам матушки-государыни процветает империя. Вон забот у вас державных сколько.

Шествие народов продолжалось. И на Анну оно произвело большое впечатление. После окончания оного она благодарила Волынского и произнесла:

— Спасибо тебе, Артемий Петрович! Императрица всероссийская тобою много довольна. И милости мои с тобой будут. Спасибо за мою Россию, которую узрела я нынче!

Волынский припал к руке императрицы…

Затем государыня и придворные отправились в манеж герцога Бирона. Там были раскинуты длинные дубовые столы, заставленные напитками и яствами. На столах была кухня всех народов империи Российской. И здесь Волынский сумел показать себя.

Для царицы поставили отдельный стол рядом со столом молодых. Они находились на возвышении, дабы Анна могла наблюдать за всем, что происходит во время пиршества.

Рядом с царицей сели Бирон, его жена Бенингна, Волынский.

Последний столы нахваливал:

— На столах матушка, есть и водка гданская, и горилка украинская с перцем, зело забористая, и пиво немецкое, и вино венгерское, и чай сортов разных и молоко кобылье, что кумысом именуется. А среди яств можно пробовать чего хошь! И пилав имеется иргизский, и шашлык на писках острых, коий абхазцы весьма любят, — распинался Волынский.

— Дак мне доктора не велят есть острого, Петрович. Да и пить не велят ничего, аспиды. Но налей мне горилки с перцем. Дух от ней идет такой….

Буженинова смотрела на толпы придворных, что сидели за столами и угощались. Она, вчерашняя нищенка, что по чужим углам побиралась и куска хлеба часто не имела, нынче рядом с самой царицей пирует. И муж у неё не кто-нибудь, а князь настоящий, роду древнего, хоть и шутом служащий.

И ради неё все это действо было придумано, и ради неё был Ледяной дом строен. Вот кабы не замерзнуть в сем доме в первую ночь брачную. Быть "княгиней на час" Буженинова не желала. Ведь хоть и шутовская сия свадьба, но вышла она замуж не понарошку, а по закону.

Герцог Бирон и его жена, если за столом мало и ничего не пили. Либман строжайше приказал герцогу и герцогине ни к чему не прикасаться.

Это было время торжества кабинет-министра Волынского. Анна теперь слушала его болтовню и почти не замечала герцогскую чету.

Волынский хлопнул в ладоши и перед императрицей поставили ряженого человека в маске.

— Кто это таков, Петрович? — спросила Анна кабинет-министра.

— Пиит наш Тредиаковский. Желает он тебя, государыня порадовать стихами своими, что им к свадьбе шутовской сложены.

— Сложил таки стихи?

— А как же матушка, коли твоя воля, на то была? Посмел бы он того приказа не выполнить.

— Пусть читает!

— Государыня императрица желает стихи слушать! — громко провозгласили герольды и все в зале затихли.

Придворные смотрели на ряженного, гадали кто это таков. Тредиаковскому дали знак и он по листу бумаги, на коем вирши написаны были, стал читать:

Здравствуйте, женившись дурак и дурка,

Еще жопа-то та и фигурка!

Теперь-то прямое время нам повеселиться,

Теперь-то всячекски поезжанам должно беситься.

Квасник-дурак и Буженинова-блядь,

Сошлись любовию, но любовь их гадка,

Ну, мордва, ну, чуваши, ну самоеды,

Начните веселье молодые деды!

Балалайки, дудки, рожки и волынки!

Соберите и вы, бурлацкие рынки.

Ах, вижу, как вы теперь рады!

Гремите, гудите, брянчите, скачите,

Шалите, кричите, пляшите!

Свищи, весна, свищи, красна!

Невозможно нам иметь лучшее время:

Спрягся ханский сын, взял ханское племя,

Ханский сын Квасник, Буженинова ханка.

Кому того не видно, кажет их осанка.

О пара! О, не стара!

Не жить они станут, но зоблить сахар,

А коли устанет, то будет другой пахарь.

Ей двоих иметь диковины нету —

Знала она и десятерых для привету!

Императрица любила непристойные стихи и засмеялась. За ней стали смеяться и придворные. Только Бирон даже не улыбнулся, как и его жена Бенингна.

— Вам не смешно, герцог? — спросил Бирона Волынский, заметив, что тот не смеется.

— Нет, — открыто признался герцог. — Сии стихи, выбитые из несчастного поэта, вам кажутся смешными?

— Дикарь, — высказалась Бенингна.

Анна успокоила их:

— Хватит вам ссориться. Оставь герцога, Петрович. Коли не смешно то пусть не смеется.

— Я не хотел обидеть его светлость и её светлость. Простите если что не так сказал, — сказал Волынский но глаза его смотрели с вызовом.

Герцог и герцогиня не сказали ничего.

Пир продолжался. По знаку Волынского начались танцы….

Затем молодых снова поместили в золоченную клетку, и на слоне отвезли в Ледяной дом. За ними последовали сани придворных, и сам императрица поехала.

Уже стало темнеть, как они вернулись в Ледяной дом! И перед императрицей из пастей ледяных дельфинов и из хобота ледяного слона стали вырываться струи горящей нефти.

В доме гости снова выпили за шутов. И Волынский приказал приготовить спальню молодым. Затем по его приказу Квасника и Буженинову разоблачили и поместили на кровать из льда. Квасник Голицын был мертвецки пьян и спокойно откинулся на ледяных покрытых кружевами инея подушках….

Год 1740, февраль, 6 дня. Санкт-Петербург. Мария Дорио спасает Пьетро Мира.

Мария Дорио постучала в двери и дождалась когда в комнату новый слуга сеньора Арайя по имени Силуян. Это был громадного роста мужик с широким лицом до самых глаз заросшим бородой.

Мария слышала о том, что он был убийцей, и сеньор Франческо спас его от петли, заплатив полицейскими чинам около 300 рублей за его спасение. После этого Силуян стал верным рабом капельмейстера. Такой человек мог кого угодно удавить, или пырнуть ножом по приказу хозяина. Он был силен, вынослив и предан. Но у него была лишь одна слабость — он любил выпить.

На это певица и решила сыграть.

— Чего тебе, девка? — спросил он.

— Я бы хотела фруктов.

— Чего?

— Я бы хотела фруктов. Я не достаточно хорошо, говорю по-русски7

— Тебе ничего давать более того, что принесли с кухонь не велено! — Силуян повернулся к ней спиной и решил уйти.

Но Мария задержала его:

— Но что в том плохого, если ты принесешь мне винограда, яблок и груш? Я не хочу жареного зайца, и вина хлебного что мне принесли. Я желаю. Только фруктов.

— Вина хлебного? — Силуян попался на крючок. Арайя запретил ему пить. А у девки этой есть водка! — Хлебное вино самое хорошее, чего бы ты понимала, блядина дочка! Где оно?

— Что оно?

— Вино хлебное, дура!

— А где мои фрукты? — но рукой указала на стол, где стол штоф с водкой.

— Хозяин не велел тебе ничего приносить. А вот про то чтобы ничего не забирать уговора не было.

Силуян хохотнул и прошел к столу и забрал с него штоф синего стекла. Мария уже подмешала туда растертое корневище ядовитого растения цикуты.

Цикуту она также взяла у сеньора Арайя. Тот закупил изрядное количество сего зелья и постоянно хвастался при ней, что скоро многое в Петербурге измениться. Мария такоже решила тем изменениям немного поспособствовать.

Мужик сел на стул и тот жалобно затрещал под его телесами. Он опрокинул штоф, и жидкость полилась в его необъятную глотку. Он сразу осилил половину штофа.

— Хороша! Ох, и хороша водка господская! На травах настояна! Дух то какой!

Он схватил своими толстыми и грязными пальцами тушку зайца и, поднеся ко тру, разорвал его зубами. Жир противно стекал по его губам на бороду. Прожевав, и бросив на тарелку остатки заячьей тушки, он снова схватил штоф, опрокинул его и допил всю водку.

Цикута должна подействовать быстро. Мария положила больше, чем было надобно. Как только Силуян поставил штоф на стол, боли в нижней части живота скрутили его.

Мария знала, что у мужика закружилась голова и сейчас начнется рвота. Так действовал этот страшный яд, который готовили из растения зовомого "Ядовитый вёх".

— Чего это? — простонал Силуян и упал на пол. — Чего это?

— В водке была цикута, мужик.

— Отрава? Охти мне, — его снова скрутило. — Ах ты, блядина дочь!

— У меня есть средство как спасти тебя, мужик. Но за него ты должен сказать мне кое-что и отдать ключи.

Силуян быстро сдался и все поведал Марии. Да, он знал, где прячут итальянского шута. Да, он принимал участие в его похищении по приказу хозяина. Но о том Мария Дорио и сама догадалась. А вот ключи от подвала ей пригодились.

Она быстро накинула лисью шубу, одела шапку, взяла муфту, подаренную сеньором Арайя. Мужик на полу корчился от боли. Сеньоре Дорио даже стало его жаль. Хоть и звероподобного вида, а все человек.

Она звякнула ключами, пряча их в муфту.

— Давай зелье, ведьма! — простонал Силуян.

— Зелья у меня нет. Но есть лекарство от боли.

С этими словами она швырнула ему под ноги испанский нож-наваху.

— Чего это?

— Нож. Им вы можете облегчить свои страдания, сеньор. Прощайте и да смилуется господь над вашей душей.

Она вышла из комнаты и заперла за собой двери. Рука Силуяна потянулась к ножу…

Мария быстро добралась на санях какого-то мужика до знакомого дома на Мойке и постучала в двери. Ей никто не открыл. На это она и рассчитывала. Никто Пьетро не охранял. Наверняка заперли его в подвале. А там кричи, не кричи, никто не услышит.

Она открыла двери своим ключом и вошла в холодный дом. Его уже два дня никто не топил, и потому все внутри промерзло. Морозы в тот год стояли страшные.

Она схватила канделябр и с трудом зажгла свечи. Затем опустилась в подвал.

— Пьетро! — позвала она.

— Кто здесь? — послышался его голос.

— Это я Мария. Я пришла за тобой.

— Мария? Ты? Я здесь в углу.

Она осветила пространство и увидела Миру скрючившегося в углу. У него зуб на зуб не попадал.

— Я тебе сейчас освобожу. Подожди немного.

— Я так замерз, что даже не знаю…

— Молчи. Я все понимаю. Надобно только добраться до твоего дома….

Вскоре они уже были дома у шута. Пьетро отогрелся водкой. Он принял немного внутрь, и Мария стала растирать все его тело. Слуги приготовили теплое белье.

— Тебе легче?

— Совсем хорошо. Приятное тепло. Я себе ничего не отморозил. Все не на улице бросили. Шубу отобрали, да шапку оставили. Я на ней и сидел. Шапка добрая меховая. Да жилет был под кафтаном меховой. То и спасло меня. А ты как попала в дом сей?

— Я сразу поняла, где тебя держат, Пьетро. В том самом доме на Мойке. Сеньор Франческо хватался, что не впустит тебя из рук. Арайя узнал про наши с тобой встречи и обманом выманил у меня кольцо. И послал тебе знак как бы от меня. А кто предал его тебе?

— Твое кольцо, царей даренное? Варвара Дмитриева. Состоит она при молодом дворе Анны Леопольдовны в качестве камер-юнгферы.

— Дмитриева? Но я такой женщины не знаю. Как мог ты принять от неё наше кольцо? — удивилась Мария.

— Сам не знаю, как то получилось. Все сие в бане происходило, куда нас императрица всех послала. И там сия Варвара меня и подманила. И Балакирев говорил мне дабы не верил ей, но словно морок на меня нашел. Сам в силки попался.

— А мне про все сам Арайя рассказал.

— Ты сбежала после концерта при дворе? — спросил Мира.

— Нет. Арайя запер меня в своем доме в комнате и никуда не выпускал эти дни.

— Но кто же прел вместо тебя?

— Арайя выписал из Италии новую певицу. Девку из Пармы с голосом хорошим. Но я все равно сумела вырваться на свободу. Но боюсь твоему герцогу, также угрожает опасность.

— Бирону?

— Да. Я бежала благодаря яду цикуты, которым изрядно запасся сеньор Франческо.

— Герцог сейчас на свадьбе шутов? — спросил Мира.

— Да. Там весь двор!

Но спасти Бирона Пьетро уже бы не смог бы. Яд был засыпан в бокал незаметно. И тот бокал в руки Бирона попал. Сделай он всего несколько глотков, и его бы настигла смерть.

Герцога спас Лейба Либман, не велев тому пить на шутовской свадьбе….

Год 1740, февраль, 6 дня. Санкт-Петербург. В ледяном доме.

Волынский приказал оставить молодых в Ледяном доме до утра, и дабы они не сбежали раньше времени, то велел крепкий караул к ним приставить, и строго караульным наказал, дабы они никого из комнаты ледяной не выпускали. Императрица кабинет-министру своему не возражала.

И государыня уже собиралась уходить, как в комнате появился тот, кого они уже не ждали сегодня увидеть. Это был шут Педрилло.

— Адамка! — вскричала Анна. — Где это носило тебя?

— Да я в самое нужно время прихожу матушка-государыня. В том моя хитрость — приходить когда надобно. И вот нынче пришло время молодых, что в постели лежат одарить как надобно.

— И верно! — императрица сняла с шеи ожерелье и посмотрела, куда бы положить его.

И Адамка подставил большую коробку, что принес с собой.

— Клади сюда, матушка! — сказал Пьетро. — А я до утра постерегу ценности молодых, дабы не украл никто ничего. А то сама знаешь, матушка, что за люди здесь.

Императрица бросила ожерелье в коробку и за ней пошли одаривать молодых придворные. Полетели в коробку перстни драгоценные, булавки с бриллиантами, золотые монеты, табакерки, серьги. Каждый не хотел отстать от государыни. Да и взгляд Мира им не нравился. Еще донесет царице, что кто-то пожадничал.

Царица и придворные покинули ледяной дворец. Шут и шутиха остались наедине и только за дверями замерли солдаты караула.

Буженинова соскочила с кровати и достала три одеяла меховых, которые по приказу Либмана там спрятаны были. Теперь они не замерзнут.

Она подложила одно одеяло под Голицына, сама легла рядом с ним и накрыла его и себя еще двумя. Теперь они доживут до утра. Шутиха прижалась к телу мужа. Она согреет его и своим теплом. А Волынский приобрел себе сильного врага…

Пьетро догнал герцога и заскочил в его сани. На его коленях была коробка полная драгоценностей. Он поклялся сберечь их для Бужениновой и Квасника.

— Ты жив, друг мой! И я сему рад! — сказал Бирон, когда кучер погнал коней.

— И я рад. Сидя в подвале на цепи в жутком холоде я признаться, простился с жизнью. Но Мария спасла меня…

На том свадьба ледяная и закончилась. И брак сей счастливым оказался. Буженинова принесла князю двоих сыновей, которые род Михаила Алексеевича продолжили. И прожили вместе они несколько счастливых лет, от двора удалившись.

Деньги, сохраненные для них Пьетро Мира, им помогли новое имение купить зажить богато. А после того как Авдотья Ивановна Голицына умерла, князь долго по ней горевал. Но после снова женился уже в четвертый раз. Судьба уготовила ему длинную жизнь….