Год 1740, октябрь, 17 дня. Санкт-Петербург. Покои светлейшего герцога.

На следующее утро после смерти государыни императрицы герцог Бирон оделся с небывалой пышностью. Слуги обрядили его в малиновый камзол с кружевами, красный кафтан с золотыми позументами, поверх которого возложили все регалии и ордена, как русские так и иностранные, коими был отмечен герцог Курляндии, Лифляндии и Семигалии.

Сегодня Бирон должен воплощать в своей особе верховную власть империи. Потому его черный парик был завит с особым тщанием, и на его шляпе сияла бриллиантовая пряжка.

Рядом с герцогом были Пьетро Мира и Лейба Либман, верные соратники Бирона. Пьетро на этот раз не одел положенных шутам полосатых чулок. Он выглядел как придворный кавалер.

— Эрнест, — восторженно заговорил банкир. — В приемной полно народа. Придворные пришли встречать тебя как царя. Это твой час! Там послы держав иностранных и прусский барон Мардефельд, и шведский барон Нолькен, и австрийский граф Эстергази. Не видать только маркиза де ла Шетарди.

Бирон посмотрел на себя в зеркало и остался доволен своим отражением. Он выглядел величественно. Как раз таким и должен быть регент.

— Левенвольде пришел? — спросил Бирон Либмана.

— Все курляндские дворяне в сборе, Эрнест.

— Миних?

— Фельдмаршала в приемной нет, — ответил банкир.

— Не явился, — сказал Бирон. — Встречать меня ниже его заслуг. Ну да и бог с ним. Обойдемся и без фельдмаршала. А кто из русских там?

— Много кто пришел. Бестужев-Рюмин, Никита Трубецкой, Андрей Ушаков….

— Хорошо, — прервал банкира герцог. — Мне стоит показаться. Не нужно заставлять себя ждать.

— Ты регент и тебе все можно! — сказал Пьетро. — Пусть подождут.

— Он прав, Эрнест, — поддержал Миру Либман. — Придворные любят сильных и властных правителей. Не давай им спуску.

— Но я не природный монарх, Лейба. И про сие забывать не стоит. Пусть объявят о моем выходе.

Либман вышел, чтобы дать распоряжение.

Перед выходом герцога к придворным, его личный мажордом в кафтане с гербами герцогства Курдяндского, трижды стукнул посохом об пол и торжественно произнес:

— Его герцогская сетлость, повелитель Курляндии, Лифляндии и Семигалии, регент империи Российской герцог Эрнест Иоганн Бирон!

Герцог вышел к придворным. Все склонились в низком поклоне. Бирон приветливо улыбнулся собравшимся.

Князь Трубецкой первым бросился к нему и приложился к его руке. За ним тоже стали делать и другие вельможи. Бестужев-Рюмин закричал:

— Да здравствует регент! Слава герцогу Бирону!

Эрнест расчувствовался. Либман поморщился, когда увидел слезу на его щеке. "Неужели он принимает эту комедию за чистую монету? Не умеет Эрнест притворяться и это плохо".

— Господа, я рад всем вам и ценю вас, и всегда буду помнить о вас, яко об отечества радетелях. Клянусь, что никто из вас не пожалеет о том что поставил свою подпись под документом с просьбой о моем регентстве.

— Вы самый достойный к тому кандидат ваша светлость, — заговорил Бестужев-Рюмин.

— А сейчас господа, — продолжил Бирон, — прошу вас последовать за мной в покои нашего нового императора Ивана Антоновича. Кстати, а почему я не вижу здесь принца Антона Брауншвейгского?

Придворные засмущались и опустили глаза. Принц отказался идти приветствовать регента. Дело в том, что Бирону надобно было даровать титул "высочества", как новому правителю России. Но принц Антон наотрез отказался это делать, и за ним стала в позу и его жена, принцесса Анна Леопольдовна.

— Его высочество не желает меня видеть? — все понял Бирон. — Но я не враг ему. И смогу при случае это доказать. Прошу вас за мной господа.

Бирон проследовал в покои, где лежал в колыбели в окружении мамок новый император России. Регент почтительно склонился перед колыбелью. Вслед за ним поклонились все остальные.

— Я господа и дамы клянусь верно служить новому императору России. И клянусь действовать во благо народа империи. И если принц Антон и принцесса Анна не явились сюда, я сам вынужден от имени малолетнего императора даровать себе и принять титул "высочества" как назначенный по воле усопшей государыни регент!

Младенец при этих словах заплакал и заворочался в колыбели. Мамки кинулись к нему. Герцог еще раз поклонился колыбели и покинул покои царственного младенца. Так началось короткое царствование императора Иоанна Антоновича…..

Бирон после этого удалился в свои покои. Он сразу приступил к исполнению своих обязанностей. Тем более что на встрече с ним настаивал начальник Тайной розыскных дел канцелярии генерал Андрей Иванович Ушаков.

— Что уже могло случиться, Андрей Иванович, — спросил герцог. — Неужели в первый день моего регентства кто-то планирует заговор?

— Вы смеетесь, ваша светлость? — удивился Ушаков. — И напрасно! С такими делами шутить нельзя.

— Садитесь, генерал. Прошу вас. И не обижайтесь на меня. Я не хотел смеяться и готов вас выслушать.

Ушаков сел.

— Я ведь только что стал регентом и еще не знаю как себя вести.

— Ваша светлость….

— Мне присвоен титул высочества, генерал. Я все-таки регент Российской империи.

— Простите, ваше высочество, сегодня рано утром мне принесли бумаги, расклеенные на стенах домов. Вот прочтите.

Бирон взял лист бумаги и прочитал:

И не царь теперь нами властвует,

И не русский князь отдает приказ,

А командует, потешается

Злой тиран Бирон из Неметчины!

Герцог поднял голову.

— Что за ерунда? Я еще не успел стать регентом и меня уже назвали тираном. Что я им сделал, генерал? Ведь они не знают даже, каким я стану правителем. Ведь может быть, что я буду лучше остальных, и при мне им будет хорошо.

— Это чернь, ваше высочество! Она и не на то способна. Им надобен страх! А то смерть императрицы многие восприняли с радостью. Думают, что конец власти и порядку пришел!

— Вы нашли тех, кто сие написал? — спросил Бирон.

— Мои люди уже пошли по следу. Через день-два они попадут ко мне.

— Я бы хотел узнать, за что они меня так ненавидят. И я желаю сам с ними говорить, генерал.

— Как будет угодно вашему высочеству. Но это еще не все. Гвардия неспокойна. Пока они буянят только в кабаках, но кто знает, что будет завтра?

— Я прикажу сменить караулы во дворце только солдатами лейб-гвардии Измайловского полка.

— Это верно, ваше высочество, но этого недостаточно. Преображенцы и семеновцы имеют друзей среди измайловцев.

— Но мой брат Густав подполковник гвардии Измайловского полка!

— Немецкие офицеры полка мало, что смогут сделать. И тем более ваш брат. Он не популярен среди солдат. Слишком жесток и крут. Его не любят.

— Вы правы, генерал, — согласился с Ушаковым Бирон. — Что вы советуете сделать?

— Пусть Миних стянет в столицу армейские полки. Они станут противовесом гвардии ежели что.

— Думаете, что в армии я больше популярен, генерал? — горько усмехнулся герцог.

— Нет. Но если ввести в город полностью Ингерманладский пехотный полк, Ингерманладский драгунский полк, Ижорский пехотный полк, и Печорский драгунский полк, они станут противовесом вашим врагам. Армейцы не сильно любят гвардейцев. Скоро они не договорятся.

— Я подумаю над этим. У вас все?

— Да, ваше высочество. Я ваш верный слуга!

— Я не забуду вашей службы, генерал. И вы всегда будете мною отмечены.

Ушаков поднялся и поклонился регенту.

— Я служу трону империи Российской, ваше высочество. Я желаю быть полезным, и всегда буду стоять на страже интересов особ царствующих.

После Ушакова к Бирону явился князь Никита Трубецкой. Его назначили распорядителем погребальных церемоний.

— Ваше высочество, я пришел за приказом выдать деньги на погребение государыни императрицы.

— Деньги? — Бирон посмотрел на Трубецкого. Он хорошо знал, что князь Никита вор. Такого казнокрада было поискать. — И сколько же вам надобно денег?

— Двадцать тысяч золотом, ваше высочество.

— Сколько? Князь, вы, что сошли с ума? Врачи сейчас бальзамируют тело государыни и готовят его для выставления в церкви.

— Но для украшения гроба и траурного кортежа надобно….

Трубецкой развернул список. Бирон не дал ему возможности зачитать. Он сказал:

— Князь, после свадьбы шутов много чего осталось. Берите со складов все. И страусовые перья можно забрать у шутов. Кувыр коллегия ликвидируется. И им они более не понадобятся.

— Но мы хороним императрицу, ваше высочество. Все должно быть новое. Можно ли брать с шутовской свадьбы ткани и перья у шутов для украшения гроба государыни?

— Можно. Я даю вам сей приказ, князь! Вы намерены его обсуждать?!

— Никак нет, ваше высочество! — до самой земли поклонился Трубецкой. — Как вам будет угодно…

После ухода Трубецкого Бирон засел с Пьетро Мира в кабинете, и они стали пить вино. Герцог приказал никого не пускать к нему в течение получаса.

— Ты представляешь, какие это люди, Пьетро! Они уже назвали меня тираном!

— А ты чего ждал от русских, Эрнест? — спросил Мира. — Твоя проблема в том, что ты немец. И потому ты всегда у них будешь виноват. Им нужен кнут. Они понимают только язык кнута. Так возьми кнут в руки, если они так его хотят.

— Пьетро! Ты же знаешь, что кнут, это не по мне. Да и русские не всегда слушаются его. В этом ты не прав. Я дольше тебя живу в России. От них можно ожидать чего угодно.

— Но ты правитель империи.

— Да. Хоть я и не совсем еще сие осознал, Пьетро. Кстати, а что намерен делать ты? Ведь Анна Леопольдовна готовит приказ о ликвидации кувыр коллегии. Она имеет на сие право, друг мой. Здесь я не могу ей помешать.

— Да теперь, когда нет государыни, мне не дорога сия служба, Эрнест. Со смертью Анны Ивановны шутовство престанет приносить доходы. А стало быть, какой в нем толк? Я бы хотел вернуться к музыке. Ты можешь это устроить?

— А что ты желаешь? Играть на скрипке у сеньора Арайя?

— Нет, — замотал головой Пьетро. — Только не в капелле у Франческо Арайя. Я бы мог создать свою капеллу. И Мария Дорио будет петь у меня.

— Вот как? Это возможно. Я буду твоим покровителем. Это будет капелла герцога Бирона.

— Спасибо тебе, Эрнест! Ты настоящий друг.

— Но это разве все чего ты желаешь? — спросил Бирон.

— А чего же еще, Эрнест? Я и так заработал в России достаточно крупную сумму денег. В Италии я буду очень богатым человеком. А музыка мое призвание. Наверное, даже большее чем шпага. Да и Мария желает снова петь. И я намерен предоставить ей такую возможность….

Год 1740, октябрь, 17 дня. Санкт-Петербург. Дом Пьетро Мира.

Пьетро вернулся домой к полудню. Мария ждала его. Она знала, что должен был просить Пьетро у Бирона в первый день его регентства.

— Что? — спросила она, когда он вошел. — Получилось?

— Да, Мария. У меня будет капелла! И ты снова станешь петь. Это будет личная капелла герцога.

Дорио бросилась к нему на шею:

— Пьетро! Арайя сдохнет от зависти! Я ему покажу какую певицу он потерял. Против герцога Бирона он не пойдет. Слишком сеньор Франческо труслив. Но не обманет ли твой Бирон? Капелла будет создана?

— Зачем ему обманывать меня? Я его друг, Мария. Да и совсем не дорогое это удовольствие — капелла.

— Вот как? Я думала что наоборот. Капелла сеньора Арайя обходилась императрице Анне дорого.

— Все относительно, Мария. Дорого обходилась России шутовская кувыр коллегия. А капелла Арайя и одной сотой тех денег не забрала из казны государства. А нынче кувыр коллегию ликвидируют. Да и мой друг и покровитель герцог Бирон богат несметно.

— Пьетро!

Она снова обняла его и поцеловала. Но радостная весть почему-то не рассеяла тревоги в её душе. Мира заметил эту нервозность любовницы и спросил:

— Ты не рада, Мария?

— Рада, Пьетро, но…. Но что-то меня тревожит. Мне пугает этот город без императрицы Анны. Ты не заметил, что он стал нам враждебен?

— Что за ерунда, Мария. Ничего не изменилось. Придворные кланялись Бирону до пола! Он теперь первая фигура в России. Но я хочу тебя не развлекать разговорами, любимая. Я хочу тебя любить.

Он подхватил Дорио на руки и понес в спальню. Если бы он мог знать, что тревога Марии была не напрасной…

Год 1740, октябрь, 18 дня. Санкт-Петербург. В покоях регента.

Его высочество регент 18 октября года 1740-го собрал министров у себя в покоях. Он с самого утра взялся за дела государства. Бирону хотелось во все вникнуть самому, дабы показать русским, что он не хуже ушедших монархов с сим делом управиться.

Явились князь Черкасский и Бестужев-Рюмин. Вице-канцлера Остермана не было. Из его дома прибыл секретарь и сообщил, что Андрей Иванович тяжело болен.

— Ну что же. Обойдемся и без него, — сказал герцог. — Мы с вами все сами обсудим, господа.

— Да не болен он, ваше высочество, — сказал Бестужев-Рюмин. — Ведь вчера только он ко двору Анны Леопольдовны таскался. Старый пройдоха.

— А я про сие знаю, — ответил Бирон. — Остерман желает выждать, удержусь ли я в кресле регента. Но сейчас меня интересует не вице-канцлер. Я бы хотел знать о состоянии дел в империи.

— Положение дел наших после войны с турками тяжелое, — начал Черкасский. — Многим армейским полкам жалование не плачено уже более года. И потому многих офицеров велела ещё государыня-матушка Анна Ивановна распустить по имениям.

— Про сие я уже знаю, князь. И полки, что подле столицы квартиры имеют, жалование получат из моей личной казны. Либману дано сие распоряжение. Это будет решено за три дня.

— Это немного успокоит армейские части, ваше высочество. Но сие не решение проблемы. Казна пуста! А принц Антон вчера потребовал для своего личного обихода 50 тысяч рублей. Где взять сие? — спросил Черкасский.

— Денег принцу не давать, — приказал Бирон.

— Это его озлобит, ваше высочество, — предостерег регента Черкасский. — Лучше откупиться и пусть пока помолчит.

Бирон подумал и понял что князь прав. Надобно посоветоваться с Либманом.

— Пока никакого ответа принцу не давайте. Я сам решу что делать. Меня интересуют также приговоры смертные, коие были вынесены до смерти императрицы.

— А что приговоры? — спросил Бестужев-Рюмин. — Все заведенным порядком идет.

— Стало быть, казни по тем приговорам продолжаются? Того допускать я не желаю и потому отдаю приказ — всех кого наметили к казни до дня смерти Анны помиловать!

— Но ваше высочество! — вскричал Бестужев-Рюмин. — Много кто по делам изменным на плаху идет. И имущество сих господ в казну пойдет.

— Я уже сказал свое слово, господин кабинет-министр. Всем помилование. Царствование новое, государя нашего императора Иоанна III, не следует начинать с крови. Довольно уже было казней и слез.

— Как будет угодно, вашему высочеству, — согласился Бестужев-Рюмин.

— И еще, господа министры, есть у меня проект банкира Либмана о сокращении подати подушной на 17 копеек с души.

— Но сие резко сократит поступление денег в казну государства, ваше высочество, — на сей раз возразил князь Черкасский.

— Нет, — ответил князю Бирон. — Либман все подсчитал и выходит, что сим действием мы не токмо не сократим поступления в казну, но увеличим их. Увеличим не сразу, но сокращения доходов не будет. Ведь нынче команды воинские недоимки рвут, и многие села от того в полный разор пошли. И потому снижение подати подушной благостно скажется на империи. Проект сего Указа мной уже подписан. Вы, князь возьмите его и сделайте все что надобно.

— Слушаюсь, ваше высочество, — Черкасский взял у герцога лист Указа.

— И еще одно, господа министры. При императрице Анне слишком много трат были вынуждены придворные нести на пошив костюмов новых. Императрица почившая требовала в одном и том же платье дважды при дворе не показываться. Так вот я планирую ввести ряд законов против роскоши. Отныне придворные должны приходить ко двору в платье не дороже 4 рублей за аршин. И пусть хоть год ходят в одном и том же.

— Будет исполнено ваше высочество, — сказал Бестужев-Рюмин. — Указ будет заготовлен и отдан вам на подпись.

— Завтра все должны знать про сие. Чрезмерная роскошь разоряет государство. И да не станут более дворяне своих крестьян отягощать податями сверх меры.

— Будет исполнено.

— Банкир Либман доклад мне представил о воровстве заводчиков Уральских, — продолжил герцог. — Демидовы, Строгановы, Турчаниновы много работных людей своих обижают. Того более терпеть не можно!

— Ваше высочество, трогать заводчиков сейчас не стоит. Они много пользы государству Российскому приносят.

— Но в записке докладной, которую фон Штемберг составил, будучи на посту берг-директора, говориться, что сии заводчики намеренно казенные заводы железнодельные разоряют, — сказал Бирон, глядя на Черкасского.

— Порядок на заводах уральских навести не столь просто, ваша светлость, — осторожно высказался Бестужев-Рюмин. — И дело сие наскоком решать не следует. Трогать осиное гнездо пока не нужно. Всему свое время.

— Хорошо, — согласился герцог. — Пока погодим.

На том первое заседание кабинета при регенте и закончилось….

Министры удалились, и к герцогу пришел Лейба Либман. Он сообщил, что полки армейские жалование получат в скорости. К тому все действия им предприняты

— Но скажу тебе, Эрнест, что толпа просителей в моей конторе не уменьшается. Они идут и идут.

— Нам надобно завоевать доверие сего народа. Ты сам то много раз твердил, Лейба.

— Это так, Эрнест. Но так долго продолжаться не может. Я не могу постоянно давать. Моя касса не бездонная яма. Вот вчера приходил пиит Тредиаковский.

— И что? Он просил денег?

— А чего же еще? — усмехнулся Либман. — Он пострадал от Волынского и просил сумму в 500 рублей.

— Ты, я надеюсь, ему не отказал, Лейба?

— Нет. Я дал ему денег. Но не 500 рублей, а 350.

— Напрасно ты не ждал всю просимую им сумму. Он все же не последний пиит в России.

— Это так. Но кроме него я дал по 200 рублей трем вдовам офицеров, героев турецкой кампании. 100 рублей разорившему бригадиру. 50 разорившемуся поручику.

— Пусть пока все будет как будет, Лейба. Мы с тобой на сем деле не разоримся. Тем более ты намерен придрать к рукам всю меховую торговлю России.

— Анна Ивановна не дала мне сего сделать ранее. Я бы давно навел там прядок, Эрнест. Ведь твоей казне скоро понадобятся деньги. Хотя в этой стране нормальные законы финансовые не действуют.

— Что семейство Брауншвейгское? Что говорят твои соглядатаи?

— Принц не доволен тем, что ты регент, и сего не скрывает.

— Сие мне известно и без соглядатаев. Он стал вести себя нагло, с тех пор как стал отцом императора. И Анна Леопольдовна не лучше своего муженька.

— Эрнест, принцесса желает вызвать в Россию графа Линара.

— Её любовника из Саксонии? Того, которого Анна выставила вон? Нет. Нам его не надобно. Хватит и так при дворе всякой сволочи. И, тем более, что он доверенное лицо канцлера Брюля. А Брюль при короле Авсгусте III — первый советник. Я же, как герцог Курляндии, являюсь вассалом Речи Посполитой, королем коей и является ныне Август III Саксонский.

— Но как регент империи Российской ты ему не подвластен, Эрнест.

— Все равно, Линара в России я видеть не желаю. И пусть знает сие Анна Леопольдовна…..

Год 1740, октябрь, 19 дня. Санкт-Петербург. В покоях принца Антона Брауншвейгского.

Остерман был у принца Антона в полдень. Остерман пожаловался, что у Бирона для всех есть деньги. Он раздал жалование полкам, сделал щедрые выплаты просителям. А на нужды отца наследника трона денег нет.

— Но герцог не ответил мне отказом, — сказал принц. — Так что может я и получу с него 50 тысяч.

— Вам надобно не денег у него просить, ваше высочество.

— На что вы намекаете, вице-канцлер? — спросил принц.

— Вы генерал-аншеф русской армии. Вы не забыли про это, ваше высочество?

— И что с того?

— Солдаты обязаны выполнять ваши приказы, — подсказал Остерман. И жалование они должны получать из ваших рук.

— Но казна в руках регента, граф. Да и то, по правде сказать, сама казна империи пуста. Жалование герцог платит из своих личных средств. А мне с чего платить солдатам? У меня нет и тысячи рублей в настоящий момент.

— Я добуду для вас денег, ваше высочество.

— Вот как? — принц при этот встрепенулся. — Добудете? Когда?

Остерман вытащил из своего глубокого кармана увесистый кошель и положил его на стол перед принцем.

— Здесь пока три тысячи золотом, ваше высочество. Еще 50 тысяч вы получите через одну неделю.

— Отлично! — принц Брауншвейгский жадно схватил кошель.

Остерман поморщился. Вице-канцлер не любил расставаться с деньгами. Но приходилось субсидировать принца.

"Этот венский щенок слишком жаден, — подумал про себя Остерман. — Налетел на кошелек словно коршун. Сможет ли он стать регентом? Нет. Никогда. Но мне и не нужно чтобы он правил Россией. За его спиной стану я. Пусть пока Бирон укрепит власть младенца-императора, а затем его можно будет и убрать".

— Вы меня просто спасли, Андрей Иванович. Я ваш должник.

— Я готов вам помогать и далее, ваше высочество. Но за сие я прошу вас быть моим учеником в делах политических. Вы хоть и умны, но еще так молоды и у вас нет моего опыта.

— Принимать советы такого великого государственного деятеля, как вы, граф, для меня честь. Но есть еще и моя жена принцесса Анна. А мы с ней не всегда ладим. Вы же знаете это, Андрей Иванович.

— Я многое знаю, ваше высочество. И знаю, чего желает принцесса. Вам не стоит ссориться с её высочеством. Я помогу и вам и ей….

Год 1740, октябрь, 19 дня. Санкт-Петербург. У герцога Бирона.

Вечером 19 октября 1740 года Либман в точности пересказал Бирону разговор принца с вице-канцлером. Лейба хорошо платил слугам принца и те верно служили ему.

— Меня это не удивило, Эрнест. Я чего-то такого и ждал от Остермана. Он, по-прежнему, жаждет высшей власти. Стоять за твоей спиной он не желает. Он желает быть впереди тебя.

— Тогда он поставил не на ту фигуру. Принц Антон — регент? Это смешно.

— Пока да. Но Остерман не торопиться. Он подождет когда власть младенца-императора укрепиться. А вот затем попытается убрать тебя. Пока он боится Елизаветы.

— Но соглядатаи доносят, что она спокойна и беспечна как всегда. К власти она не стремиться.

— Не спеши делать выводы, Эрнест. Елизавета уже не та, что десять лет назад. Она умеет делать думать, эта красивая принцесса. И теперь она своего не упустит.

— Ты считаешь, что она решиться на переворот? Она захочет стать императрицей? — спросил Бирон.

— Да. Я так считаю. Но сделает это не сейчас. Она выжидает. И ждет она когда немцы при дворе перегрызутся. А грызня между нами уже началась. Остерман снова начал плести паутину. Неизвестно чего ждать от фельдмаршала Миниха. Мне снова нужен Пьетро.

— Он стремиться заняться организацией своей капеллы при моем дворе.

— Некогда сейчас думать о музыке, Эрнест. Каждый верный и ловкий человек на счету.

— Я попрошу его помочь. Но что ты задумал, Лейба?

— Мне нужно знать не только то что происходит во дворце и в домах знаити, Эрнест. Я хочу знать, что говорят на улицах и кабаках Санкт-Петербурга.

— И Пьетро сможет тебе в сем помочь?

— Да. Не только он. К нему присоединиться Кульковский. Он давно жаждет тебе послужить. А Кульковский умен.

— Помню, как же. Я сам его в шуту выдвинул и государыне представил. Но умный шут не умный шпион, Лейба. Разве нет?

— Кульковский мог бы стать и министром, Эрнест. И на улицах совместно с Пьетро они смогут сделать многое. Нам с тобой надобно чтобы в кабаках больше поносили имя принца Антона а не твое. Пусть он станет главным врагом русских. Он, а не ты. Пусть про него сочиняют стишки и его обвиняют во всем.

— И, думаешь, Пьетро и Кульковский с этим справятся?

— Да. Я уверен в этом, Эрнест. Ведь Остерман уже разослал своих людей по городу с целью ругать тебя. Он пытается возбудить против тебя народ и гвардию……

Год 1740, октябрь, 20 дня. Санкт-Петербург. На улицах города.

Солдаты армейских полков шумели на улицах Петербурга и в кабаках. Остерман не ждал. Он начал действовать. Его люди поили служивых за счет вице-канцлера и разносили слухи о "злом Бироне" кровопийце и казнокраде.

— Неужто нам Бирону подчиняться? — говорил пьяный мужичонка в рваном армяке. — Пропала, Расея!

— Совсем по миру скоро пойдем!

— Дак, его императрица правителем сделала, — ответил кучер, сидевший рядом.

— Кака императрица? — возразил кучеру солдат-ветеран в полинялом мундире. — Говорят, что царица не Бирона при малолетнем-то царе оставила.

— Вона! А кого?

— Ты скажи, человече, коли знаешь?

Солдат с тревогой осмотрелся по сторонам, нет ли фискалов, и, понизив голос, продолжил:

— Дак Анна-то наша принца Антона в правители желала. А Бирон проклятый подпись государыни на документе подделал. Так и сел на нашу шею.

— А министры то чего молчат? — спросил кто-то.

— А им-то чего? Они с Бироном заодно. Им то не голодно, — ответил солдат и снова заказал штоф водки для всей кумпании.

— И то правда! — поддержали солдата другие. — Чего от Бирона нам ждать хорошего?

В трактир зашли новые люди. Это были два оборванных солдата. Они сели в дальний конец в темном углу трактира. Все посмотрели на них с опаской. Фискалы из тайной канцелярии!

— Слыш-ко, — прошептал кучер. — Смотри, что за птицы залетели.

— Кровопивцы из тайной канцелярии. Коли чего услышат, так сразу орать "слово и дело".

— Сколь человеков в подвалах замучили. Страсть, — проговорил солдат. — Я сам видал как эти слуги Диавола трупы в Неве топили.

— Кто того не видел. Звери чистые.

— Оно так.

— Сиди да не мели языком.

— И когда то кончиться? Когда вздохнем свободно?

— Тихо! Не дай бог услышат.

Между тем вновь прибывшие заказали водки и закусок. Они собирались сидеть долго. Солдаты положили на стол свои старые треуголки и бросили на лавки плащи.

— Пришли мы в паршивое место, — прошептал один по-немецки.

— А в таком и можно узнать то чего нам с тобой надобно, — ответил на том же языке второй. — Здесь и работают люди Остермана. Они станут ругать Бирона. И слухи поползут по Петербургу.

— На нас все смотрят с подозрением, — прошептал первый.

— Думают что мы из тайной канцелярии. Люди Ушакова также не спят. Хотя они уже не так хватают на улицах и в кабаках людей. Время не то. Им нужно выждать как и всем сейчас.

— Думаешь? А я слыхал иное. Подвалы тайной канцелярии забиты до отказа. Ушаков по прежнему пытает людей по "слову и делу".

— Пытает, то правда. Но хватают не всех. При Анне не так было. Там за одно слово хватали. Нынче не так….

Через час выпито было достаточно и солдаты-ветераны решили потешиться мордобоем. И почесать свои кулаки они решили о фискалов.

— Эй! — один солдат подошел к столу. — Расскажи нам как Бирон завещание императрицы подделал. Что скажешь, фискал?

— Я с Бироном не кумился, — ответил тот. — И не фискал я вовсе.

— А кто ты есть? — спросил солдат.

— Я солдат полка ингерманладского абшидованный * (*Абшидованный — отставной) по ранению. И доносами не промышляю.

— Не промышляешь стало быть? А коли я тебе зубы выбью?

— А коли я тебе?

Началась драка. Дрались двое на двое и расквасили друг другу носы. После этого солдаты выпили вместе. И сели за один стол. Драка перешла в совместное распитие водки и поедание закусок.

— А коли он не фискал, то честный солдат! Он солдат и я солдат. Выпьем.

Выпили.

— Я противу Бирона стою. Пусть принц Антон будет при мальце-императоре.

— И то правда.

— Принц Антон? Да ты что? Ты знаешь, что сей Антошка обещался всех русских генералов в Неву покидать? А нам немчуру поставить? Ведаешь про то? Дурак!

— Откель знаешь?

— Да твой Антон Остермана слушает. А когда Остерман русского жалел?

— А по мне все одно, что Бирон, что принц Антон! Хрен редьки не слаще! Матушку Елизавету Петровну надобно на трон сажать!

— Верно! Долой немчуру! Виват Лизавета!

— Да ты не ори так! А то "слова и дела" дождешься.

— Сколь терпеть мочно? Русские мы али нет?

— И верно!

Снова выпили. И кричать стали громче. Больше в этой компании ничего не опасались. Они готовы были бросить вызов всему Петербургу…

Год 1740, октябрь, 21 дня. Санкт-Петербург. Тайная розыскных дел канцелярия.

Генерал Андрей Ушаков слушал своего секретаря Ивана Топильского. Тот докладывал, что сегодняшние заарестованные людишки лишь небольшая часть тех кого следовало взять в железа.

— Во всех кабаках Петербурга недовольные говорят во весь голос, ваше превосходительство. Всех не перехватаешь.

— И все против Бирона?

— Нет. И против семейства Брауншвейгского говорят. Мол принц Антон давно продался сам и Россию продал. Видать Либман своих людей в город послал говорить против принца Антона.

— Ты говори, да не заговаривайся, — оборвал его генерал. — Ты против кого говоришь! Либман человек регента!

— И что с того? Вы меня спрашиваете, а я отвечаю. Давеча взяли мы человека, а он имя Либмана назвал и грамотку нам показал. Пришлось его отпустить восвояси.

— И верно сделали, что отпустили. А чего говорил сей человек?

— Ругал принца Антона, да принцессу Анну Леопольдовну. И понял я, что Либман своих людишек по городу разослал, дабы они ненависть черни на семейство Брауншвейгское направили. Остерман же своих людей подговорил противу герцога Бирона толпу подзуживать.

— Да зачем сие? — спросил генерал. — Ведь герцог Бирон регент при малолетнем императоре Иване. А принц Антон отец Ивана. Нельзя им нынче ссориться.

— И я так думаю. Но сии немцы, что пауки в банке, ваше превосходительство.

Ушаков задумался. Будущее было непонятным. Сам Андрей Иванович привык, по-своему, честно выполнять свои обязанности и устои власти государственной охранял. Но вот теперь стало непонятно что есть сия власть, а что враждебно сей власти.

Бирон регент империи и правитель России. Но и принц Антон лицо не последнее. И вице-канцлер Остерман.

— Ты меня слушай, Ваня, — обратился Ушаков к Топильскому. — Мы с тобой разбираться в интригах и коньюктурах придворных не станем. Что будет далее одному богу известно.

— Одно могу сказать, Андрей Иваныч, Бирону долго не усидеть.

— Тихо. И здесь уши Либмана и герцога есть. Али на дыбу захотел?

— На кой мне дыба.

— Вот и помалкивай более, Ваня. А людей, особливо офицеров, что за принцессу Елизавету стоят трогать не стоит.

— Отпускать? — спросил Топильский.

— Не отпускать сразу. Коли "слово и дело" кричали то заарестовывать сих людишек стоит. Но затем выпускать их по-тихому, али давать бежать. Вон недавно сержанта семеновского пола Петьку Шувалова взяли. А он ведь при дворе Елизаветы трется. А коли она завтра императрицей станет? Сей сержант в генерала превратиться, али в обер-камергера. Вот и кумекай.

— Пережить бы все сие. Устал я от сего, Андрей Иваныч.

— Что делать, Ваня. Время такое…..

Год 1740, октябрь, 21 дня. Санкт-Петербург. В доме у Либмана.

Пьетро Мира и Кульковский пришли в дом банкира уже под вечер. Рожи у них были побитые и несло от них перегаром изрядно. Банкир поморщился и прикрыл нос платком надушенным.

— Ох, и несет от вас.

— Дак задание у нас было такое, пить и гулять, — проговорил Кульковский.

— Русские удивительный народ, — Мира потер подбитый глаз. — Мне никогда их не понять.

— Вы все сделали как надобно? — спросил Либман.

— Да, — ответил Кульковский. — И люди твои, банкир, работают хорошо. Принца Антона скоро станут ругать по всему Петербургу.

— Но и герцога любить больше не станут, — честно признался Мира. — Бирона ругают и обвиняют во всех грехах. Русским надобен тот, кто все всем виноват будет. И они нашли такого человека — Бирона. Принц Антон совсем не того пошиба фигура, Лейба. Он слишком ничтожен. Ему ли тягаться с герцогом Бироном?

— Это ничего, — спокойно сказал Либман. — Русских, иногда, не трудно обмануть. Главное чтобы принца Антона ненавидели больше чем Бирона. Народ в России такой что….

Банкир махнул рукой и замолчал. Он хорошо понимал, что Бирон в России не популярен и популярности ему в ближайшее время не достичь ни чем, даже если он все свои средства раздаст нищим. И здесь можно было всего лишь найти того, кого стали бы ненавидеть больше герцога. На эту роль подходил принц Антон Брауншвейгский. Да сей молодой принц — ничтожество. Но кто кроме него? Остерман слишком хитер. Такого просто так не подставишь. Миних — фельдмаршал и военный. Его не сделаешь "козлом отпущения", как говорят эти русские. Рейнгольд Левенвольде — не слишком большая фигура. С Бироном его не сравнить.

Если бы немецкая партия при дворе была едина и сплочена! Тогда можно было бы перейти к более решительным действиям. Но Остерман и Миних враги Бирону. Только и думают, как сожрать один другого. Дураки! А еще называют себя умными и просвещенными немцами.

Принцесса Анна Леопольдовна также дура набитая. Требует вызвать в Петербург своего любовника графа Линара. Большей ей ничего не надобно. Она слишком ленива дабы править государством. Ей было лень даже причесаться по утрам и одеться. Служанок с юбками, платьями и чулками она гнала прочь и требовала вина и закусок разных, которые поглощала совместно со своей подругой. Она иногда до вечера шаталась по своим покоям в халате.

Покойная императрица была права. Она предвидела все это. Либман тяжело вздохнул.

— Вам стоит продолжать делать то, что вы делали, господа, — сказал банкир Кульковскому и Мире.

— Но я бы хотел заняться…., - начал Мира.

— Нет, Пьетро, — прервал его Либман. — Пока ты станешь делать то, что я говорю. А ты, Кульковский, говорят, продал свой дом в Петербурге?

— Да, — согласился Кульковский. — Может быть, скоро придет такое время, когда мне лучше быть подалее от Петербурга. Ведь все шуты нашей кувыр коллегии разбегаются. Вчера уехали Квасник с Бужениновой. И как уехали. С шиком. В собственной карете с гербами. В паспортах у них имена князя и княгини Голицыных. В Москву поехали. Говорят Буженинова даже имение присмотрела в Подмосковье. Станут жить барами. Балакирев также уехал. Юшкова в Москву подалась. И также в собственной карете и со слугами. Богатая барыня.

— Я тебя не осуждаю, Кульковский. Может быть, и мне скоро придется вернуться в Митаву.

— Если дадут, — проговорил Кульковский.

— Я всегда сумею уехать. Я ведь не герцог и не граф. Я банкир и у меня связи по всей Европе. И при любом государе меня отпустят из России. Тронуть финансиста дело не простое. Его легче отпустить восвояси….

Год 1740, октябрь, 22 дня. Санкт-Петербург. В доме у Елизаветы Петровны.

Цесаревна Елизавета Петровна была уже не та, что десять лет назад. Уже тогда она могла получить корону государства Российского, если бы захотела. Но ей лень было бороться за власть, и она гуляла со своими любовниками не приближаясь к власти.

Елизавета сумела понять за десятилетие царствования Анны Ивановны, что самое её рождение не позволит ей остаться в стороне от дел престольных. Почтенная тетушка Анна весьма желала упечь её в монастырь. А чего ждать от Анны Леопольдовны и от Бирона? Рано или поздно они примутся за неё, ибо видят в ней угрозу. Она дочь Петра Великого и сим все сказано!

Жано Листок требовал быстрых действий и постоянно торопил принцессу.

— Ваше высочество, вы уже упустили время однажды. Не повторяйте ошибок.

— И что ты советуешь? — Елизавета посмотрела на своего медика.

— Вам надобно на трон российский садиться. Вот что я вас скажу! Чего время тянуть? А то не дай бог поздно будет.

— Нет, — вскричал Петр Шувалов. — Пока действовать рано. Немцы сильны при дворе. И Бирон все-таки регент по слову умершей государыни. Гвардия бурлит, но к перевороту она не готова. Рисковать нельзя.

— Сама о том знаю, — сказала Елизавета. — А ты, Жано, не торопись. Еще рано начинать. Пусть немцы между собой грызуться. Им пока не до нас. Пусть Остерман сам Бирона сбросит. Нам то на руку.

— Все вы разговоры опасные ведете, — проговорил Алексей Разумовский. — Про тайную канцелярию забыли?

— А ты не трясись, Алеша, — ответила ему Елизавета. — Здесь все люди мне верные. Но надобно мне еще в число моих сторонников некую персону привлечь.

— Какую, ваше высочество? — спросил Жано Листок.

— Алексея Бестужева-Рюмина….

Год 1740, октябрь, 22 дня. Санкт-Петербург. Тайная розыскных дел канцелярия.

Генерал Андрей Ушаков совершенно случайно в сей день раскрыл заговор против герцога Бирона. В пыточную его людишки притащили капитана гвардии семеновского полка Егорова Андрюшку. Тот прямо на улица облаял герцога Бирона матерно и заявил нагло, что де герцогу токмо хвосты лошадям в манеже крутить, а не править империей. Тут его сердешного по "слову и делу" и скрутили.

Ушаков велел вздернуть капитана на дыбу и палачи быстро его разоблачили и ловко просунули ноги и руки в петли. И повис сердешный говорливый гвардеец между бревнами.

Генерал начал с ним говорить мягко:

— Ты сейчас просто так висишь, мил человек. А коли прикажу, так мои палачи блоки подернут, и ты растянешься и кожа твоя в натяжение придет. Смекаешь?

Капитан угрюмо молчал.

— А когда растянут тебя, то и кнут станет с тебя кожу лоскутами рвать. Того не каждый мужик выдержит. А ты, капитан, жидковат. Потому говори мне всю правду с поспешанием.

— Про что ты говоришь? — спросил Егоров Ушакова. — О какой правде? Про то как России на шею Бирона усадили?

— Вот и запел наш петушок. Стало быть, ты не доволен тем, что регентом стал герцог Бирон?

— А кто сим доволен? — огрызнулся капитан. — Царица кобеля своего нам посадила. Нам россиянам на горе.

— А ты, человече, назови недовольных поименно. Кто вместе с тобой заговор противу герцога Бирона готовил? — спросил Ушаков. — Кто слова злонамеренные говорил? Сказывай!

— Не стану я тебе ничего сказывать, дядя.

— Станешь, мил человек, — спокойно произнес Ушаков. — Со мной все говорят. Это они токмо поначалу запираются, а потом говорят. Эй! Петька! Натягивай помалу. Да смотри дабы сей гусь не обомлел сразу.

— Мы дело знаем, — пробормотал плачь, и взялся за блок. Тот заскрипел и Егоров застонал.

Затем второй палач ударил его по спине кнутом, и кожа на теле капитана лопнула. Тот завыл от страшной боли. Затем второй удар последовал и третий.

Ушаков сделал знак прекратить и снова задал вопрос:

— Кто говорил слова злонамеренные противу регента, и противу воли государыни покойной Анны Ивановны?

— Дак, полстолицы про сие говорит! — вскричал Егоров.

— Ты, человече, имена назови. Али еще спину твою кнутом погладить?

— Нет! — взмолился капитан.

Ушаков довольно ухмыльнулся. Он знал, что сей офицерик вида субтильного долго не протянет. Все выложит. Генерал здесь всяких повидал.

— Тогда сказывай!

— В полку у нас почитай все офицеры стоят за Елизавету Петровну. Да и в Преображенском полку такоже за ней и солдаты и офицеры. Никто Бирона видеть регентом не желает.

— Ты назови имена! Тех кто более всех говорил против регента и что говорил.

— Поручик Яков Ремезов звал полк поднимать и идти во дворец свергать герцога. Капитан Михайло Стебенев такоже. Премьер-майор Иван Рукатов заявил, что Бирону служить не станет и надобно штыком его брюхо поганое проткнуть. Также многие говорила, что Анне Леопольдовне такоже не станут служить. Дескать, подстилка она немецкая….

И назвал Егоров еще около 20 фамилий. Ушаков велел писцам все записать и пытку на тот день велел прекратить. Дело дерьмовое выходило. Ежели, по нему аресты начать, то гвардия возмутиться.

Все кроме секретаря покинули помещение. Пытанного офицера такоже утащили. Андрей Иванович повернулся к Топильскому:

— Слыхал?

— Я про сие знал и без сего поручика.

— Знать одно. А сие показания пыточные! Изменные речи у нас противу регента! Да за такие разговоры на плаху бросать надобно. Но время нынче не то, Ваня. И потому сего офицера отпустить надобно. А бумаги пыточные в огонь.

Генерал швырнул листы опросные в камин. Их сразу захватило пламя и бумага свернулась и принялась гореть, обращаясь в пепел. Не будет дела громкого изменного.

— Все верно, ваше превосходительство, — кивнул Топильский. — Но зачем тогда вы его на допрос поставили? Отчего сразу было не отпустить?

— А то что его мои люди сюда притащили. И следствия я вынужден был учинить. Отпусти я его сразу — вдруг бы кто донес? Ты всем нашим людям веришь? То-то же! А так я следствие начал.

— Не усидеть Бирону долго в регентах, Андрей Иваныч.

— То я и сам знаю, но может времени у него нам с тобой башки открутить хватит. Так что надобно осторожность соблюдать. Про то помни, Ваня.

— Стало быть, предупреждать герцога про сие вы не станете?

— Не стану. Да и не надобно герцогу моего предупреждения, Ваня. Люди Либмана и лучше моего знают, что на улицах болтают.

Год 1740, октябрь, 23 дня. Санкт-Петербург. Пьетро Мира действует шпагой и кулаками.

Пьетро Мира видел, как люди из канцелярии тайной пытались схватить на улице какого-то калеку, что ругал власти. Но на его защиту стали русские мужики в армяках и фискалов отогнали. Не бывало подобного, когда Анна Ивановна была жива.

Кульковский хохотнул.

— Видал? Перестали бояться русские тайной канцелярии. Это плохой знак.

— Для кого плохой? Для принца Антона и принцессы Анны Леопольдовны или для герцога Бирона?

— Для всех плохой.

— Думаешь, что мы зря здесь шатаемся и ругаем принца Антона?

— А ты не чувствуешь, Пьетро, что носиться в столичном воздухе? — Кульковский посмотрел в глаза Пьетро. — В воздухе пахнет переворотом. Надобно чтобы Бирон вообще убрал гвардейцев из дворца. Пусть сменит все посты на армейские караулы. Пусть попросит фельдмаршала Миниха про это.

— Ты не веришь и измайловцам?

— Измайловский гвардейский полк был создан при Анне Ивановне. И полк верно служил государыне. Но станет ли он служить Бирону? Вот вопрос.

Мира задумался. Кульковский понимает больше него в русских делах. И, по всей видимости, Бирону стоит прислушаться к его совету.

Они прошли по улице и остановились у дверей трактира "Большая кружка".

— Зайдем? — спросил Миру Кульковский.

— Промочим голо? Пожалуй.

Они повернули к дверям питейного заведения. Но в этот момент рядом с ними остановилась карета. Пьетро едва успел отпрыгнуть в сторону, дабы колеса его на задели.

— Что за черт! — вскричал Мира по-итальянски.

Дверца кареты отворилась, и Пьетро увидел своего врага сеньора Франческо Арайя. Тот нагло улыбался.

— Какая встреча, сеньор Мира! Господин шут!

— Сеньор Арайя? С чего это вы стали столь смелы?

— Я увидел вас и решил поздороваться. А вы мне не рады? Говорят, вы создаете свою капеллу? Решили попробовать себя в музыке, коли ваше шутовство оказалось никому не нужным?

— А вам-то какое дело до этого? — строго спросил Пьетро.

— Просто так интересуюсь. Вы ведь начинали в моей капелле, сеньор. Но показать себя не смогли. И скатились до шутовства.

Пьетро понял капельмейстера. Он знал, что Арайя был принят при дворе Анны Леопольдовны и был обласкан принцессой и её мужем. С того и эта его наглость. И, стало быть, там наметились некие перемены. Они Бирона бояться перестали. А сие говорило о заговоре против герцога.

— Вы, сеньор, слишком много себе позволяете, — вмешался в разговор Кульковский.

— Ах, и вы здесь, сеньор шут. И таком же рванье, как и сеньор Мира. С чего это вы так вырядились?

Мира схватился рукой за дверцу кареты. Арайя пытался столкнуть его руку, но не смог.

— А не подрать ли нам роскошный камзол сеньора капельмейстера? — Пьетро повернулся к Кульковскому.

— А почему нет? — согласился Кульковский. — Он ведь позавидовал нашим с тобой лохмотьям. Так давай организуем ему такие же.

— Вы что? Что задумали?

Кучер кареты Арайя замахнулся на Кульковского кнутом:

— Не балуй!

Кульковский вытащил пистоль и показал мужику:

— Слушай меня, дядя, сиди тихо и не встревай!

— Верно! Ешь пирог с грибами и держи язык за зубами, дядя! — подсказал кучеру Мира.

Мужик опустил кнут. Пьетро обоими руками схватил сеньора Франческо за кафтан и выдернул из кареты. Тот выпал прямо в грязную лужу. Полы его малинового бархатного с золотым галуном кафтана покрылись грязью.

Пьетро приподнял Арайя и ударил его кулаком в лицо. Арайя снова упал в грязь. Его белый парик свалился в лужу. На лице у капельмейстера под левым глазом сразу появился синяк.

— Сеньор Мира! — заорал капельмейстер. — Вы за сие ответите!

— Перед кем? — Кульковский пнул Арайя ногой. — Перед кем мы станем отвечать?

— Я придворный капельмейстер!

— Нам сие известно! — Петро снова приподнял сеньора Франческо и бросил его в грязь. — Вот и ваш кафтан стал грязным и драным, сеньор! А вы еще насмехались над нами. И не стоит вам быть столь смелым. Или вы забыли, что герцог Бирон регент империи?

— Нет, — пробормотал "раздавленный" Арйя. — Не забыл. Но вы не позабудьте, сеньор Мира, что придет и мое время. Я вам отомщу!

Вокруг них собрались люди и наблюдали за странным происшествием. Двое оборванных солдат среди бела дня били богато одетого господина. Такое на улицах Петербурга встречалось не часто.

К ним подошли два полицейских чина.

— В чем дело? — пробасил один из них.

— Арестуйте этих людей! — заорал Арайя, увидев поддержку. — Это преступники!

— Кто такие? — второй полицейский схватил Пьетро за руку.

Но бывший шут оттолкнул полицейского от себя. Тот пытался взяться за оружие, но Пьетро не дал ему этого сделать. Он снова взмахнул кулаком. Полицейский плюхнулся в грязь радом с капельмейстером.

Второй полицейский выхватил шпагу и пытался сделать выпад, но Кульковский отбил его клинок тростью. Сеньор Арайя выбрался из грязи и стал орать:

— Хватайте преступников! Помогите полиции! Чего вы стоите?! Хватайте!

Пьетро подскочил к нему и снова свалил его кулаком в грязь:

— Заткни глотку!

Кульковский тем временем выбил шпагу у полицейского и отбросил её в сторону.

— Уходим, друг! — позвал он Пьетро.

И шуты бросились бежать. Выпить в этом кабаке не удастся. Ну да кабаков да трактиров в столице империи хватало…..

Год 1740, октябрь, 23 дня. Санкт-Петербург. У герцога.

Герцог Бирон лично разбирал жалобы, поступившие в его канцелярию, зная, что секретари не отнесутся к сему делу с должным вниманием. К нему вошел Пьетро Мира.

Он уже успел переодеться в добротный серый кафтан с серебряным позументом.

Герцог посмотрел на своего друга и понял по лицу, что у того что-то произошло.

— Ты чего так светишься? — спросил герцог.

— Слишком много приключений в моей жизни появилось, Эрнест. И все это благодаря моей службе тебе.

— Тебе надоело шататься по улицам? — спросил герцог.

— Не в том дело, Эрнест. Сегодня со мной и с Кульковским произошел странный случай….

И Пьетро рассказал герцогу о том, что произошло между ним и Франческо Арайя. Бирона это насторожило.

— И он вот так открыто все тебе высказал?

— В том-то и дело. Я был удивлен его смелости, Эрнест. Ведь Арайя трус. С чего ему быть столь смелым?

— Не знаю, Пьетро. Стоит все это рассказать Либману. Я здесь уже два часа сижу над жалобами и пытаюсь разобрать всей по справедливости. Но вот кто сие оценит? Неужели против меня что-то снова замышляют?

— Кульковский советует тебе сменить все караулы во дворце на армейские.

— Они не желают даже дать мне шанса! — вскричал Бирон. — Может, я стану лучше чем прежние их правители! Почему они не дают мне показать себя? Неужели Анна была права? Она советовала мне покинуть Россию и уехать в Курляндию.

— Не знаю, Эрнест. Мне нечего тебе сказать. Но тебе стоит быть осторожным. Хочешь, я останусь во дворце подле тебя?

— А что ты сможешь изменить? — спросил Бирон.

— Шпага друга лучше чем ничего.

— Это так, Пьетро, но я не хочу подвергать тебя опасности. Если что-то случиться, и ты будешь здесь, то пострадаешь вместе со мной. А так о тебе могут и не вспомнить, и ты спокойно покинешь Россию.

— Эрнест, тебе стоит подумать о жене и дестях. Что будет с ними?

— Они разделят мою судьбу.

Бирон снял со своего пальца драгоценный перстень и подал его Мире.

— Возьми. Это может тебе пригодиться. Это подарок Анны. Жалко если пропадет.

— Эрнест…

— Бери, бери. Я хочу тебе это подарить. Мне кажется, что этот перстень сослужит тебе хорошую службу.

— Ты словно прощаешься со мной.

— Кто знает, что будет с нами завтра, Пьетро.

Если бы Пьетро Мира мог знать, что слова герцога Бирона оказалась пророческими. В следующий раз они встретятся только спустя много лет уже стариками….

Год 1740, октябрь, 23 дня. Санкт-Петербург. В покоях у Брайншвейгского семейства.

Герцог Бирон в сопровождении свиты из курляндских дворян явился в покои к Анне Леопольдовне. Дворяне в плащах с гербами Курляндии гремели шпагами, и вид имели решительный.

— Вы? — принц вскочил на ноги, увидев Бирона.

— Да, это я. И я пришел поставить вас на место! И вас принц, и вас, принцесса!

— Что? — Анна поднялась на ноги и стул на котором она сидела опрокинулся.

— Вы забыли, кто вы есть такие?! — закроила герцог. — Недумки плюгавые! Вам ли помышлять о власти государственной? Кто вам сказал, что вы сумете править такой страной как Россия?

Семейство Брауншвейгкое притихло. Они подумали что Бирон пришел их арестовать.

— Остерман стал к вам часто таскаться? Вы ему верите? Так?!

Принц и принцесса опустил головы.

— Я вас в порошок сотру, коли еще что о вас услышу! Сидите тихо в своих норах! И не дай вам бог еще раз хоть пикнуть! И я тебя, принц, из России вышвырну как кота плюгавого! А ты, — Бирон повернулся к Анне, — про графа Линара и думать забудь! А с Остерманом я разберусь! Более он к вам таскаться не станет!

Бирон резко повернулся, пнул сапогом собачку Анны Леопольдовны, и вышел из покоев. За ним последовали курлядцы. Молодую чету он напугал…

Год 1740 ноябрь, 8 дня. Санкт-Петербург. Фельдмаршал действует.

Фельдмаршал Бурхард Христофор Миних в сопровождении своего адъютанта полковника Манштейна вечером 8 ноября 1740 года во главе роты солдат Ижорского пехотного полка всего с одним офицером двинулся к дворцу регента империи Российской.

Никто от фельдмаршала сего не ожидал. Пока напуганный до смерти Остерман думал о том, как устранить Бирона от власти, Миних стал действовать. Он никому кроме Манштейна о своих планах не сказал. Солдаты и капитан покорно шли за фельдмаршалом, не зная куда он ведет их. И только у самого дворца Миних остановил их и сказал:

— Ребята, вы знаете, куда я вас привел? Это дворец где живет сейчас герцог Бирон. Его называют правителем России. Перед ним трепещут и ему кланяются до земли. Так делают многие, но так не делает фельдмаршал Миних! Я пришел сюда его арестовать! И привел сюда вас! Что скажете?

— Ура фельдмаршал! — заорал капитан.

— Ура! — подхватили солдаты.

— Веди нас!

— Умрем за тебя!

— Веди нас!

Солдаты обрадовались. Они были готовы сделать то, что предложил фельдмаршал. Давно в казармах говорили — стоит Елизавету на трон посадить. Миних знал о сих разговорах. И потому сейчас токмо про свержение Бирона сказал. О том кому править после сего события он умолчал.

И они пошли во дворец. Караулы во дворце узнавали фельдмаршала и, узнав, зачем он пришел, присоединялись к нему. Защищать Бирона никто не захотел. Власть светлейшего герцога Курляндии, Лифляндии и Семигалии кончилась. Императрица Анна Ивановна была права, Эрнесту стоило ехать в Митаву и сидеть там тихо.

В приемной Бирона было двое курляндцев. Они вскочили и схватились за оружие. Но солдаты быстро их скрутили и изрядно помяли. Миних приказал их не убивать.

— Лишней крови не нужно. Коли надобно будет, им потом головы оттяпают на плахе.

Миних, Манштейн и солдаты вошли в спальню герцога. Кровать Бирона стояла посреди комнаты. Герцог крепко спал под расшитым балдахином желтого атласа на котором были гербы курлядского герцогства.

Балдахин был сорван штыками. Бирона подняли с постели. Миних сдернул с него одеяло и произнес:

— Проснитесь, герцог.

— Что? — тот сел на кровати.

— Ваше время кончилось. Вы более не регент.

— Миних? — удивленно произнес Бирон. — Вы здесь? От чьего имени? Неужели Брауншвейгские полудурки решили на такое?

— Нет, герцог. На это решился Бурхард Христофор Миних. И со мной всего лишь два офицера — полковник и капитан. С сотней солдат я пришел тебя арестовать.

Бирон свесил ноги с кровати.

— Так просто? — прошептал он.

— Да, герцог. Твоя власть не была прочной. И теперь я сделаю правительницей Анну Леопольдовну.

Бирон засмеялся:

— Анну? Но она не способна править, Миних. И ты станешь за её спиной? Так?

— Ты прав, герцог. Теперь пришло мое время.

Бирон с горечью усмехнулся.

— Ты позволишь мне одеться, фельдмаршал?

— Да. Одевайся. Но в нашем присутствии, герцог.

Бирон быстро одел штаны. Снял кружевную ночную рубашку и, скомкав её, отшвырнул в сторону. Затем в комнату влетел камердинер, растолкав солдат, и помог своему господину одеть рубаху, камзол и кафтан.

— Куда меня поведут? — спросил Бирон.

— В Шлиссельбург. Там для тебя уже подготовили камеру. И там, герцог, ты станешь ждать справедливого суда Анны Леопольдовны.

Бирон снова усмехнулся. "Справедливого суда". Он понимал чего дождется от новой правительницы России.

— А что будет с моей женой?

— Я арестую и герцогиню Бирон. Она будет дожидаться приговора в частном доме совместно с вашими детьми, герцог.

Бирона увели. Миних приказал Манштейну:

— Отправляйся арестовать братьев Бирона! Затем взять под стражу Бестужева-Рюбмина и генерала Бисмарка. От этих господ можно ждать неприятных сюрпризов. В казематах Шлиссельбурга им будет хорошо.

— Все исполню! К утру все ваши враги будут в крепости!

— А я иду к принцессе Анне сообщить ей новость….

Миних не церемонился на половине принцессы. Правда, к ней он вошел без солдат один.

Анна Леопольдовна страшно испугалась, увидев Миниха. Она подумала, что он явился по приказу Бирона арестовать её. Но Миних преклонил колено и произнес:

— Ваше высочество! Вы отныне регентша империи Российской!

— Что? — не поняла Анна Леопольдовна. — Что вы сказали, фельдмаршал?

— Вы отныне регентша империи Российской, как мать нового императора!

— А что же герцог Бирон? — с тревогой спросила Анна.

— Герцог Бирон мною только что арестован и его уже везут в Шлиссельбург, где он станет дожидаться вашего суда!

— Вы арестовали герцога Бирона? — пролепетала принцесса.

— Так точно, ваше высочество. От вашего имени я арестовал Бирона! И империя теперь в вашей власти! И у меня есть первая просьба к моей повелительнице.

— Говорите, фельдмаршал. Я исполню любую вашу просьбу, — проговорила Анна Леопольдовна.

— Я желаю быть при вас вашим первым министром.

— Вы мой первый министр, фельдмаршал! — произнесла принцесса Анна.

Регентство Эрнеста Иоганна Бирона закончилось. Он оказался в истории государства Российского "халифом на час". Его правление продолжалось 22 дня….