Потекли осенние, полные прозрачного света и мягкого солнца, дни. Мы наслаждались пока еще теплой погодой и, хотя уже наступил октябрь, по-прежнему ужинали на террасе. Брыся постепенно привыкала к нам и своему новому дому, но все оказалось совсем не так радужно, как рисовало мое воображение в самом начале. Ее реакции были порой непредсказуемы, и мной тихо овладевало отчаянье.
Когда к нам заходили друзья, Брыся отчаянно лаяла и пыталась укусить кого-нибудь за ногу. Когда мы выходили на улицу, она в ужасе шарахалась от прохожих, пряталась за меня или просто пыталась сбежать. От одного вида маленьких детей впадала в ступор.
Я пыталась объяснить ей, что окружающие ничуть не опасны, она внимательно слушала и согласно кивала в ответ, но в следующий раз происходило то же самое. Наши друзья ходили с синяками на ногах, а соседские дети потеряли к Брысе всякий интерес.
Но хуже всего нам давалась ночь. Брыся подолгу плакала внизу, в гостиной, где мы определили для нее место. Она часами взывала к моей совести и иногда засыпала только под утро. ЖЛ купил специальные затычки для ушей и, иронично пожелав мне спокойной ночи, накрывал голову подушкой. Все мои аргументы пролетали мимо Брысиных ушей: заснув в три часа ночи, она просыпалась в пять утра. Через пару недель я выглядела, как мать грудного ребенка. Знакомые собачники советовали оставить все, как есть: она поймет, говорили они, и перестанет плакать…
Прошел месяц, но Брыся продолжала завывать по ночам, как ветер в трубе. Единственным средством от всеобщей бессонницы стали мои ночные бдения. Спустившись вниз посреди ночи, я брала ее на руки и укачивала, как ребенка, вполголоса рассказывая истории из моей жизни и прочую ерунду.
Мы вместе засыпали на диване. Мой позвоночник был в чудовищном состоянии: очевидно, производители дивана «Норесунд» не учли возможность бессонных ночей в компании английского кокер-спаниеля.
Испробовав все известные мне методы убеждения щенков, я решила обратиться к специалистам и нашла в интернете сайт некоего зоопсихолога, специалиста по собачьему поведению, который, к счастью, жил недалеко от нас.
Франц Лофф тоже был иммигрантом. Его фотографии вселяли доверие и желание познакомиться. Голос в трубке оказался приятным, с легким акцентом. Мы договорились на ближайшую субботу. Признаюсь, даже с мужчиной моей мечты я не ждала свидания с таким нетерпением.
Рано утром в субботу, со стоном разогнув затекшую спину, я растолкала Брысю, сладко посапывающую у меня на животе:
— Подъем! Сейчас мы позавтракаем и поедем к психологу!
— А зачем? — спросила Брыся, вяло приоткрыв один глаз. — И что мы там будем делать?
— Я хочу спросить у него совета насчет твоего поведения, — сказала я и погладила ее по голове, чтобы она не обижалась.
— Это еще зачем?! — удивленно повторила Брыся и открыла второй глаз, окончательно проснувшись. — Ты лучше у меня спроси. Я тебе сама все расскажу о моем поведении!
— Хорошо, спрошу, — начала я. — Вот, например, почему ты облаиваешь и кусаешь всех, кто приходит к нам в дом?
— Но я же их не знаю! — возмутилась она. — На всякий случай!
— Ясно. А что надо сделать, чтобы ты не лаяла?
— А чего они ходят? — огрызнулась Брыся. — Пусть не ходят!
— Ладно. Следующий вопрос: почему ты не хочешь спать одна?
— Это просто! — обрадовалась она. — Я хочу спать с тобой!
Она лизнула меня в нос, довольная тем, как легко ей дался ответ на такой сложный вопрос.
— Но если я не могу спать с тобой, почему ты продолжаешь лаять по ночам?
— Я думаю… я думаю, что, может, ты спустишься вниз, и мы будем спать вместе? — предположила она, наморщив лоб. — Мы же так хорошо спим возле камина!
Она отчаянно завиляла хвостом, показывая мне, что ни за что в жизни не предаст свои убеждения.
— Ладно, собирайся, — вздохнув, ответила я. — Судя по твоим ответам, нам точно нужно к психологу.
Мы быстро позавтракали и двинулись в путь.
— А кто этот «олог», к которому мы едем? — спросила Брыся.
— Психолог изучает поведение и дает советы.
— А-а-а, — протянула Брыся, — что такое «псих» я знаю. Вот, например, у нас был один сосед на даче — натуральный псих. А он — кто? Этот псих-олог?
— Как это — кто? Ну, голландец! А что?
— Летучий? — она вдруг перешла на шепот.
— Почему летучий? — удивилась я.
— Ну, голландцы, они же летучие! Ты что, не знала? — прошептала она и попыталась влезть ко мне на колени.
— Брыся! — строго сказала я. — Если ты будешь ко мне лезть, я врежусь в грузовик. Да, я знаю про Летучего голландца… И что?
— А то… У нас каждый щенок знает, что «Летучий голландец» — это питомник для собак, хозяева которых продали душу дьяволу! Оттуда никто не возвращается обратно!
Она спрыгнула с сиденья и быстро спряталась где-то внизу.
— Что-что-о-о? — поперхнулась я, чуть было не выпустив руль. — Кто тебе такое сказал?
— В питомнике все про это говорили! Поэтому щенки иногда не спят ночью…
— А что значит — продать душу дьяволу? И какова цена? — поинтересовалась я. — И сядь, пожалуйста, обратно на сиденье.
— Цена — не знаю, говорят, на усмотрение хозяев… А продать душу — это значит выкинуть собаку на улицу или избавиться от нее другим способом…
— Брыся! — мягко позвала я. — Вылезай!
— Ни за что! — донеслось из-под моих ног. — Я лаю по ночам! И кусаю твоих друзей за икры! Не вылезу!
— Ты думаешь, я везу тебя в питомник «Летучий Голландец»? — улыбнулась я.
— Ой-ой-ой! — заверещало снизу. — Только не это…
— Брыся! — очень твердо сказала я. — Я тебя никому никогда не отдам, слышишь? Даже если нас вместе выкинут на улицу.
— Правда? — донеслось из-под кресла. — Ты правду говоришь?
— Чистую! — торжественно ответила я.
Она тут же попыталась влезть мне на колени, но мне пришлось вернуть ее обратно на сиденье.
— Даже если я буду лаять и кусать?…
— Я думаю, что если ты будешь продолжать лезть ко мне на колени, одним сеансом у голландца мы точно не отделаемся!..
Мы долго кружили среди пикардийских полей, пока, наконец, из-за поворота не показалась игрушечная деревушка, по улицам которой бродили разноцветные куры.
Брыся изрядно повеселела и теперь пугала коров с помощью специального приема, который назывался «внезапное появление собаки в окне машины, сопровождаемое ее же оглушительным лаем». Когда от Брысиных вокальных упражнений у меня начала раскалываться голова, мы как раз подъехали к нужному дому. Из дома тут же вышел хозяин — худой, как жердь, высокий блондин с прозрачно-голубыми глазами за толстыми стеклами очков. На вид ему было лет пятьдесят.
— Франц! — галантно представился он и распахнул дверь. — А Вы — Ирина? И Бриссъя?
Я кивнула за нас обеих, потому что Брыся, упершись всеми четырьмя лапами в землю, на всякий случай замотала головой. Я сказала ей, чтобы она перестала дурить, и первой зашла в дом. Ей ничего не оставалось, кроме как идти следом.
В кабинете Франц сел за стол и заполнил какие-то формуляры. Он попросил меня еще раз подробно описать проблему. Пока я говорила, он что-то отмечал в своей пухлой тетради, а потом сказал:
— Я сейчас проведу с Бриссъей несколько тестов, чтобы посмотреть, как она себя ведет. О’кей?
— Тестов? — испуганно переспросила Брыся. — Это — опасно?
— Нет, — ответила я. — Все психологи проводят тесты, чтобы побыстрее понять, какие проблемы могут быть у клиента.
— А у меня нет никаких проблем! — гордо сказала Брыся, но, заметив, что Франц смотрит на нее в упор, ойкнула и скрылась под стулом.
— Мама, чего это он на меня уставился? — прошептала она, пряча голову в складках моего плаща.
— Бриссъя! — позвал Франц и кинул на пол кусочек сосиски. — Иди сюда!
Не скрывая подозрения, она посмотрела сначала на сосиску, потом на меня, потом на Франца, и осталась сидеть под стулом.
Франц вышел из-за стола и прилег на расстеленный на полу коврик. Затем он кинул Брысе кусочек сосиски. Она посмотрела на меня, но я лишь пожала плечами. Тогда она привстала и сделала первый, малюсенький, шажок в сторону Франца.
Вытянув шею, она пыталась обнюхать загадочного псих-олога, который почему-то лежал на полу и метал в нее сосисками, но расстояние было слишком большим. Брыся неуверенно посмотрела на меня, но я даже бровью не повела. Тогда она медленно двинулась к Францу, переставляя дрожащие лапы. Дойдя до его ботинка, она вернулась, пятясь задом, на исходную позицию и, не отрывая взгляда от лежащего на полу мужчины, стала быстро-быстро поглощать кусочки сосиски, которыми было усеяно уже почти два квадратных метра.
— Все ясно! Синдром питомника! — лежа на полу, торжественно провозгласил Франц.
Он поднялся, отряхивая брюки, и пошел к столу. Брыся в панике метнулась под мой стул и затаилась в складках плаща. Я ждала разъяснений.
— Ирина, а знаете ли Вы, откуда берут начало собаки? — серьезно спросил меня Франц, заполняя очередной формуляр.
— От волков! — ответила я, почувствовав себя первоклассницей. — А что?
— А то, — продолжил Франц, — что волчата социализируются до четырех месяцев. Все то, что мать позволит им увидеть в этот период, не несет для них ни малейшей опасности. Это, в основном, члены стаи, мелкие животные, птицы, насекомые и прочее. То, что опасно, волчата увидят потом. Это механизм защиты, генетически унаследованный собаками. Вы говорили, что Бриссъя до семи месяцев росла в питомнике. Она крепко усвоила, что только члены ее стаи, а также владельцы питомника не представляют для нее опасности. Судя по тому, что Вы рассказали, дети в эту категорию не входят.
— Не входят! — вставила Брыся, высунув морду из-под стула. — Я их и в дом-то не пущу, не то, что в катигорию!
— И что же делать? — с надеждой спросила я. — Это можно исправить?
— Конечно! — Франц убедительно кивнул. — Синдром питомника — это как иммиграция. Отличие только в том, что мы, люди, это осознаем. Согласитесь, что быть внезапно вынутым из нашего собственного питомника, где каждый камень был знаком, не так-то просто. Надо все начинать сначала. Язык, социум, друзья, профессия, работа…
Я кивнула. Действительно, очень похоже.
— Вернемся в Бриссъе, — продолжал Франц. — Надо сделать так, чтобы каждый незнакомый человек показывал ей, что он не представляет для нее никакой опасности. Даже наоборот, что его появление для нее крайне желательно! Если положительное подкрепление станет регулярным, вы быстро увидите прогресс. И обязательно хвалите ее, когда она не боится и не лает. Собаки, к счастью, быстро обучаются, но учтите, она никогда не будет безоговорочно доверять ни незнакомым людям, ни незнакомым собакам.
— Что ж, — вздохнула я, — будем над этим работать. Но что нам делать со сном?!
— А где она спит? Точнее, не спит?
— На диване в гостиной.
— Т-а-ак… У вас есть клетка-переноска?
— Есть! — опять вставила Брыся. — Я в ней сидела в сама-лете!
— Да, есть, — ответила я, не обращая внимания на Брысины комментарии.
— Научите ее спать в клетке! — воскликнул Франц. — В природе так: чем меньше нора, тем выше безопасность. Много пространства вокруг во время сна вызывает у животных естественную тревогу. А как научить, я вам сейчас объясню…
Мы проговорили почти час. Франц распечатал для меня кое-какие инструкции, я выписала чек за консультацию. Мы пожали друг другу руки: Франц — ободряюще, я — с надеждой.
— Не забудьте, — сказал он, открывая дверь, — главное — это положительная мотивация, которая должна следовать незамедлительно, я подчеркиваю, незамедлительно за правильным поведением.
— Спасибо, мы попытаемся, — кивнула я. — Я вам позвоню через месяц, доложу о результатах…
Итак, я выяснила причину поведения Брыси и знала, как ей помочь. Теперь передо мной стояла нелегкая задача: вовлечь в процесс ее социализации всех окружающих нас людей.
Французы любят собак, но настоящих «собачников» среди них единицы. Хоть собака и является здесь членом семьи, при появлении каких-либо сложностей ей легко находят другого хозяина, отдают в приют или усыпляют. Сначала меня это шокировало, но когда я узнала, что трудных подростков и стариков здесь тоже часто сдают в интернаты, я поняла, что заботу о ближнем они понимают как что-то совершенно отдельное от себя, возложенное на государство или добровольцев. И это не имеет никакого отношения к любви. Это ни плохо, ни хорошо. Это — так.