Ника

США, Калифорния, Лос-Анджелес

Если вам вдруг подумалось, что все, чем мы тут занимаемся, – это пытаемся разобраться в своих любовных страданиях, то вы жестоко ошибаетесь. Да в шоу-бизнесе всем плевать на то, что ты там чувствуешь. Дома и в офисе мне удавалось делать вид, что между нами с Брэдли ничего особенного и не произошло. А он, видимо, был на меня зол как тысяча чертей. Да и черт с ним пока что.

В общем, наш разговор с Брэдли по душам законсервировался, позволив нам всем двигаться дальше. Эта ситуация, конечно же, вернется, ведь рано или поздно из погреба достают даже самую позапрошлогоднюю банку с огурцами. Во всяком случае, я (если уж быть совсем откровенной) рассчитывала на продолжении этого разговора, но инициатором быть точно не хотела. В конце концов, я девушка и не хочу ничего решать, хочу новое платье или как там говорят в Интернете?

Но мой эмоциональный фон тот разговорчик подпортил. Я перестала ощущать реальность происходящего. Вроде бы все решения принимались совместно, строились планы и прогнозировались дальнейшие шаги, но вот мы с Димой стоим в съемочном павильоне, а вокруг люди – три фотографа, которых я знаю в лицо, но даже намека в голове об их имени не имею. Одни щелкают затворами, другие щипают Диме брови, раздевают и одевают его… Все как во сне, сумбурно, без логики и остановки. Я потеряла нить времени и не представляла, сколько это сумасшествие будет продолжаться, но внезапно все закончилось. Кто-то попрощался, кто-то просто ушел, щелкая затвором. Брэдли сказал, что фотосессия окончена. Я думала, все будет куда гламурнее, а не так, словно мы грузились в отходящий поезд.

Съемочный павильон «Connor Production Center LA» находился в пригороде Лос-Анджелеса, на приличном расстоянии от Голливуда, там же мы вчера расположили штаб-квартиру, куда громадьём свалили все вещи, так как нам сказали, что в ближайщие сутки едва ли удастся уехать домой. Сам павильон был огромный и едва ли по размеру уступал стадиону на пятьдесят тысяч человек. Зачем занимать такую громилу объяснил Брэдли. Во-первых, в небольшом съемочном павильоне нет возможности выстроить сразу пять-шесть съемочных площадок, а значит, уйдет значительное время для переустройства. Во-вторых, производственный отдел «Connor Production Center LA» запросил материал для монтажа декораций не позже трех суток до начала съемок, чтобы успеть смонтировать павильоны, и подготовил все павильоны для съемок в один день. Опаздывать нельзя. Ну и, в-третьих, такой команды профессионалов, как в «Connor Production Center LA», не найдешь больше нигде.

Огромный павильон был разбит на четыре отсека, которые мы не успели обойти, как нас потащили в гримерные комнаты. Вернее, потащили Диму, а мы увязались словно прикованные к нему. Это была небольшая комнатка, огороженная высокими шторами. Внутри был диван, большое зеркало со столиком для инструментов гримера и несколько кресел. Возле входа располагалась стойка с костюмами.

В гримерку заходили часто. Первой оказалась мисс Тони. Она была одета в узкие джинсы и топ, все серо-нейтрального цвета. Смуглое лицо светилось здоровьем и оптимизмом, и Дима волей-неволей улыбался при виде ее. Но когда он увидел в руках мисс Тони плетку, то улыбка потихоньку сползла с его лица, но мисс Тони его успокоила:

– Вас, мистер МакКуин, я бью только в своем зале. Ни в коем случае не на виду. Все ошибки, даже если они ваши, будут отрабатывать мальчики. Наверное, вам не успели сообщить, поэтому донесу до вас я: в клипе будет шесть частей. А это значит, что будет шесть эпизодов, шесть костюмов, шесть образов. То есть вам придется станцевать шесть раз минимум, если никто не совершит ошибку в моем шедевральном танце. Переодевайтесь, сделаем первую репетицию, заодно настроят все камеры и свет. У вас не больше десяти минут.

Когда она вышла из нашего шатра, сказал Брэдли:

– Помни, что ты артист и профессионал. Ты вправе остановить съемки, если плохо себя чувствуешь или что-то не хочешь делать. Но запомни, что остальные также профессиональны и могут сделать тоже самое. Кроме того, у всех есть время, оплаченное и личное. Никто не станет тратить личное время на нас. Оплаченное время до часу ночи, дальше – личное желание каждого. Поэтому сначала снимаем все и со всеми, а потом – тебя одного. Ни с кем знакомиться не нужно, только если они сами не предложат. Не старайся запоминать имена, это неважно, ты больше не увидишь этих людей. За исключением мисс Тони, танцоров и нас с Никой.

Димка кивнул. Я достала телефон и начала фотографировать все подряд: Димку на стуле, себя на диване, даже выглянула из шатра, сделала пару кадров съемочной площадки.

– Зачем ты делаешь фото? – спросил Брэдли.

– Для истории и твиттера, – ответила я. – Это же инсайдерская информация, за которую душу продает половина поклонников. Через определенное время.

В шатер вошла милая пухлая женщина в джинсовом комбинезоне в синий горох. На мне было легкое хлопковое платье в такой же самый горох, и женщина поприветствовала наше сходство милой улыбкой.

– Здравствуйте, мистер МакКуин и все остальные, я миссис Поттер, костюмер, – ласково представилась она. – Как видите, дом «Allegro» отправил нам костюмы для съемок, как я поняла, мисс Аллегро прислала вещи на глаз, так что их нужно подогнать на вас. Встаньте пожалуйста на этот пуфик, я сделаю свою работу.

Дима послушно встал. Женщина подала ему кожаные черные брюки, Дима с кряхтением их надел. Действительно, немного великоваты. Миссис Поттер с зажатой иголкой в зубах беззастенчиво шарила у Димы в брюках, поправляя выкладки и швы. С нежным кудахтаньем поглаживая Димин зад, она со всего размаху всадила ему в задницу иглу, Дима вскрикнул.

– Ну надо же, какие мы нежные! Прошу прощения! Снимайте это, надевайте другие брюки, вот эти, красненькие.

Дальше прошло без уколов и вскоре все брюки были подогнаны и висели на руках миссис Поттер, которая удалилась с ними куда-то в глубь павильона.

– Внимание! Всем артистам выйти в первый павильон.

В комнату вбежала мисс Тони.

– Мистер МакКуин, сколько вас ждать? Где ваши брюки? Черные, первый эпизод зеркальный! Быстро!

Хлыщ!

Ударив плеткой по полу сильнее, чем требовалось для произведения эффекта, мисс Тони так же поспешно убежала. Дима схватил с вешалки черные брюки, но тут в комнату ввалилась необъятная женщина.

– Я Габи, – сказала она. – Не трогайте ничего, садитесь в кресло. Макияж!

– Но мне нужно идти на площадку!

– Не волнуйтесь, без вас не начнут, – сказала она.

Дима сел.

– Закройте глаза и не открывайте их, пока я не разрешу.

Уверенными движениями Габи растерла на лице Димы тон, наложила легкие тени, легкий блеск на губы натурально-розового цвета, тонко подвела глаза и брови. Наверное, ее смутили некоторые волоски на бровях, потому что она вооружилась пинцетом и хорошенько прошлась по бровям и ресницам. Дима кривился, но молчал.

– Открывайте глаза, мистер МакКуин, все готово, – сказала она.

Дима открыл глаза.

– Посмотри на меня, – велела я.

Дима повернулся ко мне лицом, и тут я увидела в его глазах дикий страх.

– Все отлично, – сказала я. – Не бойся, все будет хорошо.

– Ты будешь рядом?

– Конечно. Идем.

* * *

Сначала снимали самый зрелищный момент, по словам мисс Тони, – сцену в зеркальной комнате. Две плоскости из неровно поставленных зеркал свели под прямым углом, на манер треугольника, только без гипотенузы. Свет сочился из-под зеркал, оттуда же вытекал дым. Брэдли сказал мне, что зеркала с обманом. И словно в подтверждение его слов, в один момент они стали прозрачными, а за ними полыхнуло пламя.

Я посмотрела на монитор, который находился напротив наших стульчиков за камерой режиссера. Я не узнавала Диму. Я видела его в гриме, с серьезным лицом – когда он шел на площадку. Но то, что я видела на экране очень смутно напоминало мне человека, которого я прижимала к груди на высоте десять тысяч метров еще меньше недели назад.

Дима обладал неплохими данными. Ровное лицо, без изъянов, аккуратный нос, выразительные синие глаза. Красивые брови, черные волосы, густые и волнистые. Его нельзя назвать бледняшкой, но в сравнении с той же мисс Тони Дима был альбиносом.

После всех макияжных манипуляций его лицо стало еще более бледным, глаза темными. Серый цвет радужки приобрел свинцовый оттенок, в них полыхала ярость. Брови ему выщипали до идеальных контуров, а губы стали бледно-сиреневыми.

– Ну он и соска, – по-русски сказала я.

– Что, прости? – спросил Брэдли.

– Красивая картинка, говорю, – ответила я.

На площадку вышли парни мисс Тони, гуськом за ней. Дима встретил их открыв рот. Парни были в одних трусах-боксерах из такого же материала, что и Димины брюки. Им надели парики, точь-в-точь повторяющие его прическу – зачес элегантными локонами назад. Только Димина голова отливала серебром, а парики парней были насыщенного черного цвета. С их лиц стерли брови, оставили только подводку глаз и розовые губы. Такие же бледные лица, бледные тела.

– Над мальчиками поиздевались, а? – хихикнул Брэдли, – они тут с утра. Обесцвечивались. Теперь Дима со своей естественной бледностью выглядел негром. Парни были просто белыми.

– Мистер МакКуин, лучше, чем сейчас, уже не будет. Прикройте глаза, выставляем свет.

Я аж подпрыгнула! Зачем же так пугать – мне показалось, что голос раздался с небес. Я хихикнула и быстро оглянулась – не видит ли кто моего конфуза, но всем было не до меня. По павильону носились люди, по-деловому переговаривались в рации, что-то куда-то тащили и постоянно говорили.

Я снова уперла взгляд в монитор, стараясь понять, чем кадр отличается от реальности. Конечно многим: в реальности все, что за кадром, выглядело убого и индустриально – какие-то тросы, световые кабины, арматурины и поднятые вверх тормашками декорации, какие-то тряпки и прочие артибуты сценической площадки.

В кадре не было вообще ничего лишнего.

Идеальное пространство. Идеальная вселенная.

Даже сквозь закрытые наглухо глаза мощный свет слепил Димку. Он долго привыкал к лупящему прямо в мозг свету, а когда привык и даже смог различить откуда же сочится эта пытка, открыл наконец глаза.

Парни мисс Тони отлично работали. Пока выставлялся свет, они не стояли столбом, а разминались. Все парни были как один – красавцы, накаченные и с упругими попками. Загляденье просто.

И тут я увидела ЕГО. Да-да, мой сладкий персик.

Элиот. Он единственный был в узких плавках. А еще на нем была маска-очки: темная полоска с прорезью для глаз. На сцену выбежали девочки в футболках и джинсах и быстро повязали остальным парням черные ленты на глаза, а на тело пшикнули масло и энергично растерли. Я позавидовала девчонкам: хорошая у них работа, растирать мужские тела лосьоном-м-м… Когда экзекуция закончилась, парни замерли. Нет, правда, они смирно стояли, вытянув лица, и ждали сигнала. Никакой реакции. Я сконфуженно прищурила глаза на шорты, в надежде обнаружить признаки возбуждения, но не заметила ничего. Хорошие танцоры, наверное.

Свет потух. Наверное, сейчас Дима смог различить десятки людей, стоящих по ту сторону камер, и увидеть меня. Я помахала рукой. Никакой реакции.

Камер было не меньше пяти – три стояли напротив него, две были подвешены в воздухе.

– Уважаемые члены съемочной группы, мы начинаем. Дубль первый эпизода первого «Зеркало». Дым, пожалуйста…

Самым сложным оказался финал. Режиссер кричал на парней, потому что хотел видеть в их лицах эмоции. Мисс Тони хлестала Элиота, как сидорова козла, Дима потел, ему постоянно подправляли лицо… Наконец, режиссер сказал, что первый эпизод «отмучен», через полчаса съемка второго и распустил всех перегримироваться.

Следующая сцена звалась «Огненной», и в ней не участвовали парни из балета, только парень в плавках, чью попку я вчера собиралась надгрызть. Весь эпизод состоял в их танце с подсовыванием ноги на фоне горящих факелов, обломков и все того же неуемного дыма. Эта сцена была кульминационной, и показывала героя песни «Roberto», охваченного пламенем страсти, и караемого огнем правосудия общественного мнения. На съемку отводилось всего двадцать минут, грим занял чуть меньше.

Когда ему смыли макияж, я вздрогнула: такого блеклого лица я не ожидала увидеть. Куда делись глаза? Ресницы? Где Димины губы?.. Уверенными движениями Габи нарисовала все заново, усилив тени на глазах, отчего Дима стал еще более угрюмым. Одежду миссис Поттер подобрала темно-синего цвета. Ну, из одежды, естественно, только брюки. Из той же кожи, но синие. Также их натерла. Отличием от костюма в первом эпизоде стало еще ожерелье-фенечка глубоко синего цвета, которую она туго повязала на шее.

– Тебе не кажется странным, что все с тобой такие вежливые? – спросила я по-русски, пока пухлая Габи работала с его волосами.

– Ну… я артист.

– Зазнался, что ли?!

– Да нет, я думаю, это связано с положением в площадке. Это дисциплина и субординация.

– Ну, возможно, и так.

Дима едва успел допить уже остывший чай, когда в гримерку снова ворвался Брэдли со сценарием в руках.

– Пора, – сказал он.

Дима вздохнул и посмотрел на себя в зеркало. Я знала, что он там увидит: удручающий вид человека, на котором лежит бремя серьезного выбора. Мы вышли из гримерки, прошли по коридору. Павильон с зеркалами уже разбирали. Нас встретил Элиот, который поменял свои трусы на огненно-красные, и повел нас к месту съемки. В руках была такого же цвета маска.

– Там будет жарко, – предупредил он, и открыл дверь в коридорчик, откуда предполагался выход на площадку.

Да уж. Жар полыхнул нам в лицо, не успели мы войти. Прогревались трубы, выставлялся свет, что-то верещало и пищало. Сцена была еще меньше, завалена какими-то невменяемыми обломками чего-то, напоминающего останки самолета, во всяком случае, я разглядела дымящееся крыло самолета в треть реальной величины, обугленные кресла и перевернутую тележку с обгарышами пластиковых бутылок. Вокруг были натянуты светло-зеленые полотна, перед которыми торчали трубы. Дима остановился перед сценой – оттуда пахло горелым, и сильно пекло.

– Мистер МакКуин, мы постараемся все снять быстро. Там жарко.

…Съемки закончились во втором часу ночи. Оставшиеся эпизоды сняты без форс-мажоров. Элиот отработал на заднем плане еще один эпизод («Авария»), а потом его отпустили – остальное Дима снимал один. Я включилась в работу так неистово, словно снимали мое видео. Я была на подхвате, подкиде, поддержке и всяческого рода другие «под», в конце концов, это я барахтала огромным веслом воду в эпизоде с бассейном крови («Суицид»). Окрашенная в алый цвет вода была прохладной, и Дима, как ребенок, с наслаждением брызгался, а потом на камеру дрожал под кровавым дождем. На его руки наклеили отвратительно реалистичные порезы, кровоточащие густой кровью. Под водой плавали парни из балета, в телесного цвета трусах. Дима сидел в бассейне тоже в одних трусах. В этом клипе одежды будет мало. Пятый и шестой эпизоды снимали уже ночью – между одиннадцатью и двумя часами. Пятый («Лабиринт») снимали в пустом квадрате, стены которого возвели из светло-зеленой материи. Дима метался внутри, снимали сверху. Буквально минут двадцать. Пару общих планов с его отчаянием, несколько крупных со слезами. Режиссер объяснил, что этот эпизод будет наполнением и переходом по всему клипу. Шестой («Выбор») сняли на фоне окна, затянутого зелены полотном. За окном будет ночной и дождливый Нью-Йорк, куда Roberto отправится строить новую жизнь. Пятый и шестой эпизоды были просто картинками, в них не было пения, и Дима был этому рад – за первые четыре он так наорался, напелся, что уже не мог говорить. Я-то думала, он просто открывал рот, а оказалось – пел, чтобы вены вздувались. Это было для меня открытием. Когда все кончилось, мы (он прямо в костюме из последнего, шестого эпизода, а я мокрая от пота) повалились на пол и долго улыбались, а вокруг кто-то хлопал.

И где-то в промежутках этого счастья я наконец услышала: «Стоп! Снято! Всем спасибо!».

* * *

– Спит как ребенок, – сказал Брэдли шепотом, улыбаясь.

Я сама была готова расплакаться от умиления. Дима спал, свернувшись калачиком на диване в нашей квартире. Мы только-только вошли, он сразу рухнул на диван и уснул. У Брэдли было вино. Я и вино – нехорошая компания, но да черт с этим. Я взяла два бокала, штопор, и мы ушли ко мне в комнату. Дима сказал, что отпразднует все как-нибудь потом, а сейчас он будет спать, и мы с Брэдли уважали его выбор.

– За победу, – сказал Брэдли, и бокалы звякнули.

– Это не совсем победа, – сказала я отпив вино. Вкус был потрясающим: с небольшой кислинкой, насыщенный и без примеси спирта. Я-то в этом разбираюсь – когда живешь на кредитках, поневоле станешь разбираться в вине, ведь столько поводов напиться!

– Мы превзошли все ожидания Джейкоба, – сказал Брэдли. – Он невероятно доволен. Мы сделали все, что от нас требовалось для старта. Теперь начинают работать люди на продвижение, песня уже штурмует хит-парады. Впереди несколько месяцев выступлений, и самое главное – это пять концертов на дне рождении радиостанции. Это очень волнующе.

– Это верно, – сказала я, улыбнувшись словно чуть-чуть придурошная. Да чего там чуть-чуть, мне в голову уже ударил вязкий хмелек, и я была готова к откровенному разговору. – Могу я задать вопрос? – спросила я допивая третий бокал.

– Конечно, задавай.

– А ты по девочкам или по мальчикам?

У Брэдли на лице весело запрыгали искорки. Я хихикнула. Оставшийся здравый смысл говорил мне Ника, хватит, но что-то меня ничего не останавливало.

– А тебе бы как хотелось?

– Все зависит от того, насколько я тебе нравлюсь, – ответила я, – если бы я тебе совсем не нравилась, то мне бы хотелось, чтобы ты был по мальчикам. Тогда это хотя бы объясняло причину твоей антипатии ко мне.

– А если нравишься? – спросил Брэдли и вдруг сделался серьезным.

Меня это рассмешило.

– Ты чего такой серьезный стал?

– Я задал тебе вопрос.

– Ты или вино в тебе?

– Между прочим, это ты четвертый бокал наполовину пригубила, а я пью только второй.

– Ты меня спаиваешь! Если бы мне в этот момент показали меня же саму со стороны, я бы сгорела от стыда! Женщины, дорогие мои, ну не выглядим мы сексуально, когда пьяны. Сексуальность под градусом должна быть обоюдной! Только так и никак иначе. Брэдли был чуть тронут алкоголем, тогда как я просто распласталась и чувствовала себя бесформенной теплой кучкой. Которую хоть бери, хоть неси (если унесешь). В тот момент мне было плевать, что я вешу чуток за восемьдесят, что у меня проблемы с фигурой, что я не очень симпатичная. Мои бывшие мужчины в один голос оспаривали последний факт, умолчав про первые два. Мол, Ника, ты очень симпатичная. Но я не верю мужчинам, имеющим доступ к телу. Не верю! И если обычно я могла брать харизмой, то хмель ее убил напрочь, и брать мне было нечем. Брэдли был трезв, представляете, какая катастрофа?!

– Ты недослушала меня в прошлый раз, – сказал Брэдли, – сделала кучу выводов. Теперь, когда ты расслаблена и обессилена вином, я хочу все-таки с тобой поговорить.

– О чем? – спросила я.

– О том, что между нами происходит.

– А что происходит между нами? Ничего. И ничего не может происходить. Мы просто работаем вместе.

– Ты же знаешь, что это не так, – ответил он мягко.

– О, нет-нет-нет, – сказала я, – на это не поведусь. И на эту удочку не попадусь.

– Да с чего ты взяла, что я шучу?

– Потому что я такая, – сказала я и отдала ему бокал. Едва моя голова коснулась подушки, я начала засыпать, но все же досказала свою мысль: – Я такая веселая, такая смешная. Со мной нельзя крутить любовь, со мной можно только шутить. Для другого я не создана. Если ты собираешься остаться у нас, то спи в комнате Димы. Она прямо и налево.

 

Дима

Насладиться триумфом никто не успел. Нас захлестнули репетиции, а моих менеджеров – Нику и Брэдли – деловые переговоры, встречи и прочие занятия. Мы даже не отпраздновали как следует выход сингла, его успех…

«Roberto» превзошел все наши ожидания.

Премьера состоялась на радио за несколько дней до начала съемок видео, а спустя две недели – и само видео. Я не очень понимал, как происходит размещение трека на радио, но Брэдли объяснил нам с Никой. Все зависит от того, с какой радиостанцией состоялся договор на премьеру. Радиостанции крайне редко идут на такие сделки, потому что они бесплатные и не стоят никому и ничего, исключая одно: в случае успеха радиостанция получает колоссальную прибыль, так как имеет гарантированное право на следующую премьеру, и так далее. Естественно, такое событие анонсируется загодя, под это дело приглашаются рекламодатели… Ну это не столь важно. Важнее другое: если радиостанция ставит трек, это автоматически дает правообладателю право разместить его в общей радийной базе. Все радиостанции выкладывают в эту базу свои суточные плейлисты, на основании которых другие радиостанции подбирают себе треки для эфира. А я-то думал, что мы будем ездить с диском по офисам и просить программных директоров слушать нашу музыку. Но все проще – когда одна крупная международная радиостанция подала информацию о том, сколько раз за сутки проиграла премьера – пятьдесят шесть раз, – этим же утром десять крупных федеральных радиостанций поставили трек к себе в эфир, а через три дня у нас было уже пятьдесят тысяч эфиров. И это число расло с каждым днем. Если бы «Roberto» поставила небольшая региональная радиостанция, то до суточного показателя мы бы шли недели три, а может быть, не пришли бы и вовсе. Но нас поставили на «Energy».

Интернет активно продвигал продажи сингла в цифровых магазинах, которые позволяли скачивать песню прямо на телефон и слушать ее почти моментально. Насколько я понял, этот ресурс – главная торговая площадка сингла. Продажи впечатлили офис. Нас информировали постоянно: сингл продается отлично, в рейтинге мы номер один, но цифр не показали. Позже Брэдли выяснил, что интернет-магазины электронной музыки дают сведения один раз в месяц, тогда же отчисляют прибыль.

К дате премьеры клипа, у нас было почти полтора миллиона эфиров. И мы по-прежнему были номером один в интернет-магазинах. На мой сайт заходили сто тысяч человек в день, а счетчик последователей в социальных сетях перевалил за полмиллиона. Люди писали мне письма, и первые несколько дней я отвечал, пока меня не затянула пучина репетиций перед шоу для «Energy».

Премьера клипа проходила сразу в пяти ночных клубах Лос-Анджелеса, все начиналось с девяти вечера и до семи часов утра. В каждом ночном клубе нас ждали к определенному часу, а когда мы приезжали, начиналась презентация. Ведущий говорил много приятных слов, играли ремиксы на «Roberto», а потом показывали клип. На этом все – живых выступлений в клубах запланировано не было. Тут же образовывалась сумбурная автограф-сессия и десять минут (строго) на фото с поклонниками. Я подписывал фотографии со своим изображением (на которое без слез не взглянешь – ну отродясь у меня раскосых глаз не было!), фотографировался с девушками и парнями, потом охрана отталкивала народ, и под аплодисменты мы ехали в другой клуб. И так – всю ночь.

Утром газеты пестрили фотографиями с премьеры.

Блогеры писали гадости: «Джейсон МакКуин может только задницей вилять. Я ездил на все презентации (все пять), но нигде этот красавчик не раскрыл рта». Я был разгневан такими отзывами, но Ника меня успокоила:

– Если бы мы выступали, то главная тема была бы про то, как ты выступил. Не нужно перетягивать внимание с видео на лайв, это все-таки разное. Будем делать все правильно, твой первый лайв – юбилей радио. Готовься и ни о чем не думай.

И она забрала у меня планшет, пообещав держать в курсе.

Больше всего я боялся, что кому-то это видео понравится. Потому что мне оно не нравилось совершенно. Я не чувствовал себя причастным к ЭТОМУ. Я совершенно не понимал, кто все эти люди и чего они хотят от моих глаз. Как я должен реагировать на себя на экране? Я не нравился себе ни в этих образах, ни с этими движениями, ни даже с этой песней. Я был разочарован ужасно, у меня упало настроение. Я практически впал в депрессию.

Но Ника и Брэдли были в восторге, как и Васька. Ему нравилось все, что касалось меня, и я понимал, что объективной реакции от него мне не дождаться. Да и от Ники с Брэдли тоже. Поэтому я шерстил Интернет.

Боже, что я нарыл. Прочитав все, на что у меня хватило терпения, я налил себе неразбавленного джина и выпил залпом. Судя по всему, это все. Полный провал и фиаско. Я не нашел ни единого положительного отзыва. Критиковали все – начиная от песни, сюжета, моего внешнего вида (отдельно – по каждой части тела) и заканчивая хронометражем и операторской работой. Все было настолько отвратительно, насколько могло быть.

Ну и что тут праздновать?

Но наутро я получил огромный букет цветов от центра и три тома сшитых рецензий на видео – от профессиональных журналов и блогеров. Это был бальзам на душу! Я читал эти строки в перерывах между репетициями, перед сном, во время еды и в каждую свободную минуту.

С каждой строчкой в моем сердце теплело.

– Хейтеры всегда так делают: они закидывают дерьмом все, что делается. Ведь это так просто – обосрать. Не переживай, с видео мы не опозорились. Оно великолепно, – успокаивала меня Ника.

* * *

Сет-лист выступлений на праздновании дня рождения радио «Energy» состоял не из трех песен, как планировалось раньше, а из пяти номеров:

1. «Better Then Love»

2. «Roberto»

3. «Cruel Love»

4. «Poker Face» (Lady Gaga cover)

5. «Roberto» (remix)

Мы долго думали и решили, что двадцатиминутное выступление – идеальный вариант для нас. Больше мы просто не сможем (нет материала), а меньше – невыгодно. Концертный директор радиостанции утвердил сет-лист и пообещал, что публика к нашему выступлению будет разогрета. Заглавную песню – мой суперхит – даже на первоначальном этапе предлагалось исполнить дважды. Версию под пианино и радийную. Но, учитывая, что это open air, то есть выступление под открытым небом, от идеи пиано-версии мы отказались, и решили ускорить программу ремиксом. Все силы на ремикс бросили именитые диджеи продюсерского центра, мы прослушали все сорок пять вариантов и в конце концов, выбрали один.

Этот ремикс не похож на обычную клубную песню, и с радиоверсией он не имеет ничего общего, разве только слова и основной сэмпл. Остальное – полностью новая музыка, электронная, зажигательная и невероятно подвижная. Мисс Тони разработала отдельный танец, и когда мы его увидели в полном исполнении, было решено сделать эту песню финальной и поработать с залом. Диджей сделал «круг» перед финальным припевом, где повторяется один и тот же сэмпл и мой электронный голос. Согласно идее, в этот момент я должен заставить толпу танцевать невероятно забавное движение и повторять кусок припева поверх электронного голоса и зацикленного сэмпла. Эти куски – танца и припева – до глупости просты и легко запоминаются, что позволяет предполагать, что зал с задачей справится. Все танцоры и я будем беспрестанно повторять «круг» до тех пор, пока половина зала не присоединится. А потом выйдем на финальную дорожку и завершим шоу. Фейерверком.

Остальные песни – «Better Then Love» и «Cruel Love» – у нас существуют только в виде демозаписи, но если «Cruel Love» в принципе готовый блокбастер, то «Better Then Love» совершенно сырой вариант, не отработанный и не имеющий своей специфики. Мы даже голос толком не писали для нее, работали под демо-запись. Парни Сэма обещали к генеральным репетициям подготовить финальный трек, но пока мы еще не видели ничего.

Кавер на Леди Гагу – выбор радиостанции. Мы предложили им на выбор несколько песен (среди которых была Мадонна и ее нетленная «Sorry», а также Тимберлейк, Бейонсе и Бритни Спирс), но они выбрали Гагу. И мы сделали шикарный кавер, изменив электронику музыки на более подвижную, оставив в оригинале динамику припева, чтобы не расстраивать поклонников. Коннор обещал уладить все дела с продюсерами Гаги и правами на песню.

Всего концертов было пять:

20 мая – Токио,

25 мая – Сидней,

27 мая – Лондон,

28 мая – Париж

29 мая – Москва.

Все площадки, за исключением Москвы, это стадионы. В Москве будем выступать на площади ВДНХ. План сцены и порядок выступления везде одинаковы: сцена в форме огромного треугольника, выступаем везде в финале, около одиннадцати часов вечера.

Перед нашим выходом сцену немного преобразуют: первая песня «Better Then Love» имеет весьма специфические декорации (зеркальные лабиринты), и появляюсь я в огромном стеклянном кубе из-под потолка. Чтобы не запутаться в лабиринте, мы должны ориентироваться только по рисункам на полу. Отражения соврут и недорого возьмут, а в результате могут пострадать носы и аппаратура.

Фон за зеркалами – огнеупорный, а несколько зеркал – это огромные экраны, на которых будут демонстрироваться кадры упавшего самолета при исполнении песни «Roberto». Она будет исполняться в своем радийном формате практически в полном соответствии с оригиналом, исключая видоизмененные танцы; далее идет «Cruel Love» – обычное исполнение с зажигательным танцем, без спецэффектов и выкрутасов. Зато на «Poker Face» мы оторвемся – на сцену выбегут три дюжины переодетых в Леди Гагу (костюм из фольги, белый парик и дискостик) танцовщиц, и вместе мы порвем вселенную. А когда закончим с этой песней, я демонстративно уйду, и пусть меня зовут. Финал, по заявлению режиссера постановки, должен быть не просто мощным, а взрывным. Лабиринты уберут, останутся только экраны, на которых появится мое лицо, и начнется речетатив под быструю музыку. Толпа начнет разжигаться, и в самый пиковый момент мы выпрыгнем из-под сцены под хлопушки-дым-огонь и прикончим это шоу.

Памелла разработала идеальную линейку костюмов. Первые четыре номера я исполняю в ярко-красных джинсах и такой же майке, плетенной из кожаных лоскутов, на ногах – берцы в тон всему костюму. На «Poker Face» полагается майку снять. А финальный трек мы работаем в хрустально-белых костюмах спортивного вида – удобные брюки, белая футболка, куртка и такие же белоснежные кеды.

В костюмах мы еще не репетировали (как сказала Памелла, их нужно беречь), но на последней репетиции будем в них, а также на двух генеральных в Лос-Анджелесе и на одной в Токио.

На репетицию в Нью-Йорке мы не попадаем, а ведь там репетируют практически все. Режиссер постановки руководит процессом по скайпу, и скорее всего, живьем мы увидим его только в Токио…

* * *

…Шум толпы был невероятным. Меня трясло и, кажется, пробрало на понос. Парни весело шептались рядом, а я смотрел в щелку кулис, пытаясь сосчитать количество рядов на стадионе «QVC Marine Field» в Токио. На меня уже повесили всю аппаратуру, и выступление должно было начаться не позже чем через десять минут. Вот он, режиссер постановки, Уильям Шолберт, высокий седовласый мужичок с лицом наивного ребенка. Он протянул мне руку, я поздоровался, и он потянул меня за собой. Мы поднялись по лесам, одна лестница, вторая, третья, восьмая.

– Все о,кей, сынок? – спросил он.

– Да, – ответил я. – Все хорошо.

– Ты уже там был, репетиция прошла просто отлично. Не испугайся фейверков и слушай меня внимательно в своем ухе. Весь мир смотрит на тебя. И у тебя все получится, верь мне.

Я очень хотел верить его словам. Каждый из пяти концертов будет транслироваться на сайте радиостанции в прямом эфире, а потом выйдет в записи – нарезанный из кусков из разных городов. Хорошо, что об этом нам сказали в самолете «Лос-Анджелес – Токио». Если бы мы знали о съемках и прямой трансляции раньше, то с ума бы сошли.

Работники сцены помогли мне забраться в куб и закрепить пояс безопасности. Я ни на ком не мог сосредоточить свой взгляд, меня трясло. Это мое первое выступление в жизни.

Глухой стук – крышка над головой закрылась. Открыть ее можно только снаружи. Слава богу, клаустрофобия – не мое.

– Минута до начала, – услышал я голос Уильяма у себя в ухе, отчетливо, успокаивающе. – Джейсон, ты в порядке?

– Все ок, не переживайте, – бодро ответил я.

А в голове крутилась только одна мысль: как незаметно блевануть? Если бы мы репетировали этот спуск несколько раз, то, может быть, я бы не чувствовал себя так. Но на репетициях я просто выходил, а на генеральной меня спустили один раз, но в зале было светло, и в глаза мне не били софиты. Все не так было. Сейчас я не контролирую ничего – ни момент, когда все начнется, ни момент, когда меня впервые увидят зрители, которых на стадионе было около двухсот тысяч. А тех, кто смотрит прямую трансляцию, – миллионы.

Я услышал раскаты грома, предвещающие начало шоу и громкие возгласы радийщиков, объявляющих мой выход на японском языке. Я разобрал только имя. Ведущие орали несвоим голосов, толпа взрывалась криками и аплодисментами. Я почувствовал, что теряю сознание. Под куполом вдруг стало жутко душно, я захотел приоткрыть крышечку… Но руки тряслись, как у алкоголика наутро. Жутко тошнило. Кабина пришла в движение, медленно поехав вниз, я услышал отдаленный сэмпл «Better Then Love». Господи, а как начинается эта песня?!

Мои ноги залило темно-синим светом, который поднимался все выше и выше.

Я услышал голос Уильяма:

– Песня начинается со слов «I wonder this could be love».

Точно.

Я заулыбался – все будет в порядке. Или нет? А дальше что петь? Что петь дальше, боже мой?! Меня охватила паника, я снова попытался приподнять крышку, растопырив ноги. Зрители кричали так громко, что я практически не слышал музыку. И с каждой секундой их крики становились все громче… Господи, да я же оглохну!

Свет скользнул по шее, и тут я понял, что меня уже увидел весь зал.

* * *

– Я даже не поняла, что произошло! – заорала Ника.

– Я сам в шоке! – кричал я в ответ.

Это действительно так было. В минуту, когда я осознал, что меня уже видят около двухсот тысяч человек (по утверждению Ники, она насчитала все двести двадцать тысяч), я чуть было не потерял сознание.

На видео было видно, как я медленно начал вращать тазом, прямо в камеру, от чего толпа завизжала еще больше. Музыка набрала обороты, и я приземлился на пол, Паша открыл купол, и я вылез оттуда с первым куплетом песни. Дерзко, ярко и совершенно без страха – вот как я скажу вам. Если не верите, посмотрите видео.

Японцы визжали, и я видел их – они были счастливы и подпевали как могли. Я подходил к краю сцены в свои тридцать процентов ситуативной активности и махал им всем, посылал воздушные поцелуи и стряхивал на них свой пот. Мне по-прежнему это даже противно смотреть, но на видео видно, что чувства в тот момент были явно другие.

После первой песни я сказал, что жутко боюсь и невероятно волнуюсь, а потом заорал: «К черту страхи, включайте музыку!!!» – и снова понеслось. Впечатление от моего первого в жизни выступления точно такие же, как от секса. Ты все чувствуешь, многое можешь контролировать, но как будто смотришь запись, как будто не ты под софитами, как будто не вокруг тебя горит огонь и взрываются петарды.

Ника утверждала, что она оглохла. Она стояла очень близко: между зрителями и самой сценой, в окружении охраны. Они с Брэдли не сводили глаз с меня, боясь, что я рухну без чувств, но я их впечатлил. Да я сам себя впечатлил, черт возьми. Каждый мой поворот сопровождался ободряющей улыбкой Паши, который, видимо, знал, как я боюсь.

На «Roberto» зал пел даже без моей просьбы. От счастья я расплакался и низко поклонился зрителям. Они орали как оглашенные. А когда вылетели Леди Гаги, и мы начали «Poker Face», неистовство просто перешло все границы. Я почти не слышал музыку, но слышал каждое слово Уильяма.

«Дальше от края».

«Подними глаза в камеру 43, левее, левее, стоп! Секунду улыбнись в нее, отлично!»

«Сейчас замри, крупный план».

«Подпрыгни еще раз, не успели снять во весь рост».

«Пошли поцелуй прямо в камеру 19, правее, правее, отлично. Молодец!»

Когда мы ушли со сцены после кавера, японцы не умолкали ни на минуту. За сценой я орал как ненормальный, разделся до трусов и визжал матом! А Габи быстро надевала на меня белый костюм и поправляла лицо. Меня хлопали по спине танцоры, обнимала Ника. Брэдли, кажется, рыдал на плече, а у меня в крови бурлил адреналин.

В конце концов я появился на экранах, и японцы снова завизжали. Начался речетатив, мы заняли свои позиции, и спустя ровно тридцать секунд платформа подо мной пришла в движение, я резко взмыл в воздух и благополучно приземлился на сцену. На экране это выглядело невероятно, а я помню, как испугался, когда не увидел перед собой ничего – меня ослепил свет софитов, от которых я отвык за время переодевания. Но мои закрытые глаза толпа восприняла как знак: все послушно зажмурились…

«Круги» пошли на ура, и мы ровно десять минут танцевали целым стадионом, а когда вышли на финальную черту, я готов был умереть от счастья.

В этот момент, уверен, я жил за троих, и эмоции у меня были – за маму, папу и Лизу…

Завершающую песню я отработал почти на последних силах, и фейерверк с высоко поднятой рукой встречал как на костылях. Я не чувствовал ни ног, ни тела. Все одеревенело. Я понял, что просто упаду, а фейерверк все бил, японцы визжали… И тут Паша, Роберт и Лион подхватили меня, и, как именинника, подкидывая, понесли за сцену. Я орал в микрофон слова благодарности и прощался, чтобы обязательно вернуться…

* * *

Гастроли – это какой-то кошмар. Времени нет совершенно ни на что. Все сжирает дорога и обустройство быта. Теперь мне понятно, что такое «бытовой райдер» и почему стоит так подробно его расписывать.

Если раньше я читал жуткие статьи в Интернете по поводу несусветных замашек артистов, то каждый раз думал, что у звезд с головой не все в порядке. Оказывается, другого выхода просто нет!

Артист полностью зависит от тех людей, которые организовывают концертное выступление. Причем абсолютно во всем: проживание, еда, вода, бытовые условия, передвижение, обустройство концертной площадки. Все это делают промоутеры, пригласившие артиста. Если артист будет заниматься этими вопросами самостоятельно, не получится ничего. Просто не успеют, не смогут и все провалится. Вроде бы все понятно, но к чему золотые унитазы и свежесрезанные розы?.. Пиар? Ведь условия бытовых райдеров облетают новостные ленты в считаные секунды. Может быть, но не все там правда, и дело совсем в другом.

Все, как известно, познается в сравнении. Человеческий фактор, как известно, есть везде, даже в космосе, где люди вообще не живут. Собственно, это и есть ответ на вопрос: к чему излишества? С одной стороны, это, конечно, имидж. Когда артист в туре (а это минимум полгода), с него никто не снимал голливудского блеска, роскоши и прочих атрибутов шикарной жизни. Все это нужно демонстрировать: артиста встречают у аэропорта (а он вдруг сел в раздолбанную «девятку»), провожают до гостиницы (а он подъехал к пятиэтажке, где ему сняли посуточно хату), фотографируют в окнах ресторана его обед (а он по-быстрому отстоял в очереди в «Макдоналдсе» и умял три гамбургера), поклонники прорываются в гримерку (а там обедают гастрабайтеры, пол устлан газетами), после концерта артист быстренько покидает площадку (без охраны не успевает добежать до такси, и каждый зритель высказывает ему свое мнение по поводу концерта и берет на память кусочек тела). Но на самом деле, это не главное.

Главное состоит в том, что лишь шестьдесят процентов от райдера выполняется, остальное «забывается», либо «выполнить невозможно». И, заявив человеческие условия, вы получите «девятку», съемную хату и обед в «Макдоналдсе». Вот и получается, что чем больше заявишь, тем больше шансов получить хотя бы половину из списка. Среди артистов ходят страшные легенды, когда Мадонну на самом пике карьеры поселили вместе с танцорами, и в результате никто не успел ни помыться, ни выспаться. И на концерте все отчаянно зевали, воняли, а сама Мадонна была настолько не в духе, что оторвалась на всех работниках за кулисами и накричала на поклонников, толпившихся у сцены. Или устраивая тур одной диве по России, в гостиницах не было горячей воды и отопления, в результате все чихали и гундосили, а потом зрители возмущались, что артистка выглядела пропитой.

За время гастролей артист подвергается космическим нагрузкам, здоровье истончается, и он рискует подхватить даже самую элементарную инфекцию, поэтому страховые компании активно включились в процедуру согласования бытовых райдеров, ведь от этого зависит не только здоровье артиста, но и наступление страхового случая. Перед отправкой в тур каждый артист обязательно проходит медицинский осмотр и подвергается всевозможным процедурам, профилактикам и получает кипу предписаний: как и чем питаться, как и сколько отдыхать и так далее. Все это учитывается в бытовом райдере.

На самом деле артисту в туре нужно очень мало: поесть и поспать. Шикарные свинг-вечеринки и круглосуточные дискотеки – абсолютный миф. Все совсем по-другому. Все не так.

Из Токио в Сидней мы летели десять часов. Всего на дорогу ушло шестнадцать часов, шесть из которых – предполетная подготовка и постполетный перформанс (сборы, выселение из гостиницы, дорога в аэропорт, паспортно-визовый контроль, посадка, высадка, паспортно-визовый контроль, дорога из аэропорта, заселение в гостиницу).

На следующий день после концерта в Токио до двенадцати часов мы спали как убитые. Потом долго приходили в себя, в три часа подъехала машина в аэропорт, и в семь вечера мы вылетели. Прибыли в Сидней мы в шесть утра по времени Австралии, и только в половине десятого утра зашли в номер. Душ, еда и несколько часов отдыха перед первым саунд-чеком на «Allphones Arena», стадионе, построенном специально к летним Олимпийским играм 2000 года. Репетиция закончилась только во втором часу ночи, и мы без ног отрубились в номере. На следующий день предстояло привести в порядок костюмы, сделать последние приготовления к шоу и хорошенько отдохнуть. Естественно, никто отдыхом не занимался: выяснилось, что в Австралии танцевальный коллектив под «Poker Face» разучил совершенно не тот танец, который нужно, и танцоры спешно уехали в репетиционный зал готовить ребят к выступлению.

И все это время: постоянная суета, нервозность и повышенный тон разговоров. Я смог расслабиться и перевести дух только тогда, когда за пять минут до выхода на сцену оказался в своем куполе. А еще через семь минут началось шоу, и я снова был без сознания на протяжении всего времени. Роберту и Паше удалось натаскать австралийских мальчиков (хотя мы просили девочек!) для вполне вменяемого танца, но Ника сказала, что режиссер света издевался над нами как мог. Я постоянно был в тени, «пушка» не успевала за мной, и экраны трансляции практически всегда были пустыми.

Но зал был в восторге. Такого неистовства, как в Токио, не было, но Брэдли, собравший информацию у коллег, сказал, что подобного больше не будет нигде и никогда. Японцы – самые откровенные и самые ответственные.

Но адреналина в Сиднее мне хватило с лихвой – зрители лезли на сцену, и я богом клянусь, что слышал хруст кости в руке у одного парня, которого охрана стащила со сцены, когда он, в полуприсядке, был готов прыгнуть на меня, стоящего на коленях прямо перед ним. После концерта нас повезли в гостиницу и сказали, что у нас три с половиной часа на приведения себя в порядок. После нам предстоял долгий перелет.

В аэропорте Сиднея мы оказались в шестом часу утра, а в семь вылетели и прибыли в аэропорт Хитроу в восемь вечера в тот же день, в гостиницу – в одиннадцатом часу. Время перелета – двадцать два часа, девять из которых возвращается временем, так как в Лондоне на девять часов меньше, чем в Сиднее. Сказать, что мы измаялись в самолете, – не сказать ничего. Половину пути я читал тексты и сообщения от Васи, составлял письма и делал пометки об их отправлении по возвращении на землю, а потом мы обсуждали концепцию альбома, смотрели фотографии и зарисовки дизайна грядущего сингла, сценарии для клипа и другие производственные вещи. Самолет был большим, и летели в нем все артисты, которых радиостанция пригласила выступать на своем юбилее. Все спали, исключая нескольких звезд, которые, как и мы, занимались рабочими вопросами. Курить хотелось нестерпимо и в душ. Никто ни с кем не общался. Даже приветами не обменивались, ни в самолете, ни в гостинице, ни на сцене. Зато охотно фотографировались у рекламных стен и обнимались как родные. Это все было странно для меня, необычно и настораживало. Неужели так будет всегда?

Перед тем как отрубиться в гостинице в Лондоне, Ника сказала:

– Я хотела посмотреть Биг-Бен, но черт с ним. Может быть, когда-нибудь…

Наша репетиция начиналась в восемь утра, и к десяти мы были свободны. Мы наспех перекусили под строгим взором Роберта, назначенного мисс Тони главным (чтобы артист ел не больше пяти тысяч ккал в день, а танцоры – не больше трех тысяч!), а потом спали до семи вечера. В полвосьмого мы всем составом погрузились в автобус и приехали на площадку – «О2» арена, одна из самых больших в Лондоне. Нике удалось из окошка автобуса все же увидеть Биг-Бен, а также несколько двухэтажных автобусов – визитных карточек Лондона. Больше интересного в окнах не было ничего. Меня опять донимала стресс-диарея, и я мучительно ждал возможности закрыться в кабинке туалета.

Выступление в Лондоне оказалось самым слабым из трех случившихся. Сознание не выключилось, и я несколько раз запнулся в текстах, а под финал Роберт еле поймал меня, буквально в последнюю секунду я чуть не навернулся со сцены, с самой «вершины» сцены-треугольника. Покидали Лондон мы упавшие духом, хотя и Ника, и Брэдли уверенно твердили, что шоу вышло просто превосходным. А Паша честно и откровенно сказал, что бывало лучше, и будет в Париже, там публика более приветливая и завалит нас аплодисментами еще до того, как мы успеем выйти на сцену.

В Париж улетели ночью, летели всего час, но в гостинице были только в семь утра. До часу дня отсыпались, пытаясь восстановить не столько силы, сколько моральный дух. Мы тихонько дожидались своей очереди выхода на сцену. Репетиций больше не было. Оставалось всего два концерта. Сегодня в Париже и завтра в России.

В кубе я совсем поник. Почему-то в четвертый раз мне было одиноко, страшно и жалко себя. Я с трудом сдерживал слезы, чувства были самыми скверными, и я совсем раскис, а когда купол пополз вниз, я почувствовал облегчение: наконец-то все закончится.

Стадион «Зенит», один из самых известных во Франции, похожий на гигантский воздушный фонарик из-за тканевой облицовки и эффекта «надутости».

Паша, танцор из нашей группы, был прав.

Не успели зрители меня увидеть, как я почти оглох от дичайшего крика. Уже потом мне сказала Ника, что четверть трафика на фейсбуке – французы, и больше половины подписчиков они же. А радио «Energy» в Париже крутило «Roberto» не меньше двадцати пяти раз в день. В общем, здесь нас ждали, и ох, как хорошо ждали!

После успешного выступления, мы отправились в гостиницу, где немного выпили, чтобы расслабиться, и отправились все спать. Завтра в десять утра мы должны были вылететь в Москву.

В гостиницу в Москве мы прибыли в шесть вечера. Но отдохнуть не получилось. Мы спешно собрались и поехали в «Олимпийский».

За два дня до шоу нам сообщили, что в Москве из-за погодных условий концерт перенесли в «Олимпийский». Не знаю почему, но я был этому даже рад.