Артист Жженов стал жертвой завистника
В 2015 году он вполне мог бы отпраздновать свое 100-летие. Колымская закалка, что ни говори! Но неожиданный и скоротечный рак легких 10 лет назад вычеркнул Георгия Жженова из списка живущих на этом свете.
Мне посчастливилось несколько раз общаться с этим эпохальным человеком – уже на самом склоне его дней. Тогда Жженов все никак не мог нарадоваться долгожданному получению просторной трехкомнатной квартиры на Зоологической улице, с гордостью водил меня по своим «хоромам».
– Смотри, у меня ведь солнышко никогда не заходит! Окна – восток, юг, запад. А по ночам… Представляешь, будто я где-то в джунглях: то слон затрубит, то птица диковинная какая-нибудь встрепенется… Днем почему-то не слышно зоопарка, а стемнело – и вот он, под боком.
Георгий Степанович показывает мне кладовую без единого окошка.
– Мне ее строители подарили, – многозначительно говорит артист. – Ее быть не должно, понимаешь? А я незадолго до заселения не утерпел, приехал поглядеть на квартиру, здесь еще рабочие что-то доделывали. Пожилой бригадир мне и кричит: «Жженов, хочешь «тещину комнату»? Тут в проекте напутали, образовалась пустота между помещениями. Ща мы тебе с мужиками дверь прорубим, будет у тебя кладовка!» Мне, прямо сказать, эта кладовка, в общем-то, ни к чему… Но очень было приятно. Я так растрогался тогда, ну как в детстве.
И я понял в тот момент, как сильно дорожит Георгий Степанович народной любовью, теплом людским, бескорыстием.
Расчувствовавшись, Жженов достает из старенького серванта бутылку французского коньяка, говорит вполголоса: «Курить я давно бросил, а вот выпить… Сейчас у нас с тобой долгий разговор будет… О прошлом. Рюмочка не повредит. Знаешь, сколько эта бутылка стоит? Тысячу долларов! В Салехарде подарили после выступления. Год назад еще. Вот сколько простояла, мне пить страшно было – это же целое состояние!»
Георгию Жженову, по его собственному шутливому выражению, удалось зримо опровергнуть известное утверждение: мол, в одну реку нельзя войти дважды. А он, дескать, ухитрился. Как так? Очень просто. Появился на свет в 1915-м под царским двуглавым орлом, большая часть жизненного пути прошла под серпом и молотом…
– И вот я снова живу в стране, у которой дореволюционный герб! – подытоживает артист. – Опять надо мною двуглавый орел.
А ведь был момент, когда казалось, что река жизни навсегда отторгла его, выбросила на колымский берег, куда власти сгоняли изгоев и смертников.
В 37-м Жженов в составе киносъемочной группы ехал через всю страну в Комсомольск-на-Амуре, сниматься в фильме об ударной стройке. По воспоминаниям артиста, это было самое радостное время в его жизни. Ранний успех в кино, счастливая женитьба на девушке-актрисе… В вагоне с ними ехал американский флотский атташе, человек веселый и общительный. Вместе выпивали, пели песни, играли в карты. Все это впоследствии стало поводом, чтобы НКВД начало «разрабатывать» молодого артиста под кодовым обозначением «Попутчик».
Когда Жженов, уже в Ленинграде, возвращался домой поздно ночью, он увидел перед подъездом «воронок» и яркий свет во всех окнах своей квартиры. 22-летний парень отказывался понимать происходящее. Но, очутившись на рассвете в «Крестах», Георгий осознал: все, дороги назад нет. Забудь прошлое, не терзайся воспоминаниями. Теперь для тебя началась другая жизнь, и надо относиться к этому спокойно, по-мужски.
Своей юной супруге, Жене, сказал во время первого и единственного «крестовского» свидания: «Считай, что я умер. Отрекайся от меня и выходи замуж за другого. Я уже никогда не вернусь».
Такое отношение к действительности помогло Жженову выжить, оставаться в строю до глубокой старости.
– Вот ты говоришь, колымская закалка… – задумчиво рассуждает Георгий Степанович. – Это вопрос сложный. Я убедился в одном: там, в лагерях, выживали люди легкомысленные, с авантюрным характером. Я видел многих сокамерников в «Крестах», потом – товарищей по бараку в лагерях, которые «доходили», отдавали Богу душу не от того, что голодали, мерзли, падали от каторжного труда, цинги… Умирали все-таки не от этого, хотя и от этого, конечно, тоже. Но самой решающей причиной смерти был внутренний разлад. Эти бедняги не сумели переварить всего того, что с ними произошло, произвести переоценку ценностей. Проще говоря, отречься от прошлого, от былого счастья.
Юный артист, уже изведавший вкус большого успеха (а он, помимо ряда фильмов, даже снялся в «Чапаеве», причем не в эпизоде, а в заметной роли – «со словами»!) воспринял случившееся как… приключение. Жестокое, бесчеловечное, но тем не менее – именно приключение, азартное испытание на прочность. Георгий с детства был воспитан на произведениях Джека Лондона, его рассказах и романах о золотоискателях крайнего Севера. Мечтал и сам пройти через подобные удары судьбы, вступить в длительную борьбу за выживание. И вот довелось…
Надо же, прямо знак судьбы: там, в Колымском краю, он наяву побывал на озере Джека Лондона, когда шоферил от прииска к прииску! Есть и такое название на карте Магаданской области…
– Во мне крепко сидело понятие о настоящем мужчине, мужике: попал в трудные условия – ну что ж, значит, таковы правила игры. Принимай их, иначе ты – мертвый человек, – сурово, без намека на игру, говорил мне Жженов.
В колымских лагерях главным было – не поддаться на два основных искушения. Во-первых, не «ссучиться», то есть не пойти в услужение к лагерному начальству. И когда молодому, но уже довольно известному артисту предложили стать хлеборезом – должность, обеспечивающая сытное существование – Жженов решительно отказался, несмотря на то, что его за это долго держали в промерзлом карцере. Дело в том, что хлеборез обязан «стучать». Жженов «стучать» просто не мог.
Во-вторых, нельзя скатываться до унижения перед блатными. И в тоже время не надо геройствовать, вступать с ними в борьбу. Важно сохранить достоинство и вместе с тем не попасть на «перо». И Жженову это удалось. Он отказывался прислуживать блатным, заваривать для них чифирь, но когда его просили почитать стихи, соглашался. И его зауважали.
Раз выпало на долю артиста непростое испытание. Его вызвали к пахану, и тот сказал: «Ты недавно был на базе, нарисуй, где там продуктовый склад, как лучше к нему пробраться». Жженов начертил подробную схему, понимая, что блатари хотят «подломить» склад. Ошибешься слегка в чертеже – и можешь готовиться к переходу в мир иной.
Через пару дней, ночью, к нему пробрался «шестерка» пахана и вручил объемистый пакет с кусковым сахаром.
– Всю лагерную науку словами не перескажешь, – говорит Георгий Степанович. – Но кое-какие советы тебе на всякий случай могу дать, ведь, как говорится, от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Например, нельзя мухлевать в карты – вычислят, и ты покойник. У нас карты каким-то образом были в каждом бараке. Играли в «коротенькую» – так мы называли известную всем «буру». А в карцере, когда карты достать было невозможно, резались в «буру» на пальцах. Это еще царские каторжане изобрели. Вот смотри, научу – если доведется сидеть, то, глядишь, пригодится.
И Георгий Степанович подробно объяснил мне смысл хитроумных манипуляций.
На что же играли? На пайку хлеба, на теплые шмотки. (Жженов говорил – «шмутки», так, мол, правильней). Проиграл сегодняшнюю пайку – ставь завтрашнюю. Проиграл и ее – все, больше тебя в игру не берут. Ведь с мертвеца долг не получишь…
Стеклянная дверь распахивается, и в комнату, где мы беседуем, буквально врывается супруга Георгия Степановича:
– Жора, старый дурак! Зачем ты все это журналисту рассказываешь? Хочешь, чтоб тебя в 90 лет опять посадили?
– Лида! – возмущенно кричит Жженов. – Лида-а! Нельзя всю жизнь бояться! Нельзя, хватит уже! Хватит!
Выпроваживает плачущую жену, успокаивается.
– Помню, очередную короткую ссылку перед третьей по счету отправкой на Колыму, в лагеря, я отбывал в Норильске, – рассказывает артист. – Ну, ссылка – это, конечно, чуть ли не рай по сравнению с каторгой на приисках. А все ж таки кормиться как-то надо. На работу нигде не берут, хоть и не хватало там рабочих рук. И вот как-то иду по улице, навстречу – Кеша Смоктуновский. Я ему: что, мол, Кеша, и тебе «лапти сшили»? А он в ответ: нет, просто я хитрый, решил тут, в Заполярье, перекуковать лихолетье. Сам приехал, добровольно. Уж дальше-то, как говориться, не сошлют. И правда: в Норильске дышалось намного свободнее, чем в столицах, здесь мы меньше оглядывались и меньше боялись что-нибудь не то ляпнуть.
Смоктуновский научил Жженова, как всегда иметь кусок хлеба. Он-то, Смоктуновский, устроился в Норильске фотографом в местное ателье. Обучил этому делу Георгия Степановича, стал подбрасывать ему частные заказы: детишек поснимать на память, всякие семейные торжества… И, надо сказать, эта новая профессия оказалась надежным подспорьем в обретении куска хлеба.
Годы спустя, в конце 50-х, когда Жженов приехал в Москву устраиваться в театр имени Моссовета, он (опять-таки случайно) повстречал Смоктуновского. Пошли в ресторан – отпраздновать встречу.
– И тут я обнаружил, что не могу как следует поесть, от души, – сожалеет Георгий Степанович. – Чуть-чуть перекусил – и все, не лезет в меня больше! Навсегда отучил меня Хозяин много есть. Особенно – мясного. Ну и слава Богу, так-то оно здоровее.
На склоне лет выделили Жженову дачный участок в Жуковке – самое престижное место подобрали всенародно любимому артисту!
– А когда я пришел в Моссовет окончательно оформлять участок, мне там и говорят: конечно, хорошее место, только ведь там за каждым деревом гэбист прячется… Вам, Георгий Степанович, еще не надоело? Я как услышал это, так сразу отказался от Жуковки. Взял участок под Икшей, во «вдовьем поселке» летчиков-испытателей. И первым делом принялся строить себе баньку: добротную, по всем правилам и традициям народным. За семнадцать лет лагерей и ссылок так намерзся, что все никак не могу отогреться.
А под конец артист вспомнил еще одну историю из далекого прошлого.
– В 46-м меня в первый раз ненадолго освободили, и я поехал в Москву, – вспоминает Георгий Степанович. – В поезде познакомился со старшиной, возвращавшимся из Манчжурии. Стали играть в карты, и к утру я выиграл у него «много километров» талонов на хлеб, селедку, сахар. Ну, и денег прилично. Мне совестно стало, думаю, нельзя так, ведь совсем голым человека оставил. Подхожу к нему и говорю: слушай, старшина, деньги я возьму, а талоны забирай обратно. А он мне: «Дурак! Талоны-то и есть самое главное. А обо мне не беспокойся, я же там завскладом был». Я сразу: ну, раз так, давай еще играть! И снова мне повезло. Так что в Москву я приехал не пустой.
В столице я пошел искать старых друзей – Колю Крючкова, Петю Алейникова. Крючков был в отъезде, где-то на съемках. Алейников лечился от запоя в закрытой клинике… Теща его меня спровадила с глаз долой.
Жженов наудачу забрел еще к одному старому другу-артисту. Видит – в страшных условиях живет семья, у них недавно родился ребенок, кормить нечем… Холод, голод. Три недели Жженов жил у них, вместе проедали его выигранные в поезде талоны.
– Мы с ним шли в ларек и отоваривали талоны «из половины» – ну, то есть, половину нам, половину – ларечнику. И он не задавал лишних вопросов, откуда, мол, такие бесконечные рулоны талонов. Брали шоколад, селедку, мясные консервы… Даже оливки, мидии в банках – вот как!
Когда в 54-м Георгию Степановичу дали ознакомиться с его делом, он узнал, что был репрессирован по доносу того самого друга-артиста, которого он в 46-м спас вместе с семьей от голодной смерти. Горько ему было читать эти строки, но Жженов после колымской каторги перестал осуждать кого бы то ни было за проявление слабости, трусости, предательства. Бог им всем судья… Потому-то до самой своей смерти Георгий Степанович так и не назвал фамилии доносчика. Мне – сказал, но строго-настрого запретил упоминать хоть в печати, хоть в разговорах имя этого человека.
Известного всей стране, даже культового артиста, между прочим…
Если внимательно сопоставить факты, изложенные в этом тексте, то и вы, уважаемый читатель, поймете, кто был тем завистником, написавшим на Жженова ложный донос.
