Легенда гласит: Рохлин попал в Афганистан по воле жены. Уличенный ею в неравнодушии к женскому полу вообще, а не только к законной супруге, он получил ультиматум: искупить кровью. И настоял на назначении в Афганистан.
Натура впечатлительная и в то же время дерзкая, решительная, жена Рохлина, Тамара Павловна, имеет достаточно сильное влияние на мужа. Но это вовсе не значит, что муж делает все, что скажет жена.
- Тамара, - рычит он, когда жена пытается вмешаться в мужской разговор. - Сходи на кухню...
Трудно сказать, чем оборачивается это рычание, когда супруги остаются один на один. Но при посторонних жена, как правило, изображает полное смирение:
- Нужна мне ваша болтовня...
Как бы там ни было, Рохлин вот уже 30 лет любит одну женщину...
- Что ты сравниваешь себя с этими бабами, - возмущается он, когда жена в очередной раз начинает подозревать его.
Осенью 1982 года, накануне назначения Рохлина в Афганистан, они действительно поссорились на этой почве. Однако это не помешало ему на построении полка, провожавшего своего командира и других офицеров на войну, пробежать через весь плац, чтобы вручить жене большой букет цветов. А ей ~ зашить в подкладку его кителя иконку Казанской Божьей Матери. И два года ждать, молясь и надеясь. А потом еще долгие месяцы выхаживать тяжелораненого мужа, не отходя от его постели. Все это не очень укладывается в легенду о женском капризе. Это скорее говорит о любви. Быть может, скупой на показные нежности, не очень заметной для окружающих, но от этого лишь более настоящей и глубокой. В ней и заключается влияние Тамары Павловны на мужа.
ИЗ АВТОБИОГРАФИИ, НАПИСАННОЙ РОХЛИНЫМ В АВГУСТЕ 1988 ГОДА:
"Во время беседы в Главном управлении кадров мне была предложена должность командира отдельной части в ДРА, на что я с готовностью согласился".
Вот что рассказывает по этому поводу сам Лев Рохлин:
- Маршал Советского Союза Соколов приказал подыскать на должность командира 860-го отдельного мотострелкового полка в Афганистане опытного командира полка. Я к тому времени командовал уже вторым полком, и общий стаж командования полками составлял два с половиной года. Но у меня была сложная ситуация в выборе. Дело в том, что командир танкового полка Богданов, который со стороны наблюдал за моей службой, став командиром дивизии в Каменке, под Ленинградом, прикладывал все силы, чтобы я пришел к нему начальником штаба. А тут мне предлагают полк в Афганистане. Для карьериста, каким я тогда был, это был трудный выбор. В тридцать пять лет стать начальником штаба дивизии - большое дело. Но, с другой стороны, получить опыт войны - тоже немало. В конце концов я решил, что второй вариант будет для меня лучше. Да и как можно было отказаться? Там война... Стыдно не быть там... (Помните, как у спецназовцев в Чечне: один в один. - Авт.) Не по-мужски. Короче, нас было пять кандидатов... В разговоре с кадровиками я заявил, что, если меня назначат, я справлюсь. Наверное, сказал очень уверенно. И выбор пал на меня.
Тогда Рохлин еще не знал, что такое 860-й полк, расквартированный под Файзабадом. Полк находился в отрыве от других частей. Дорога к нему была крайне трудной. Погода в тех местах не баловала. Ветер порой достигал такой силы, что запросто мог перевернуть "уазик". Основные потери полк нес при доставке материальных средств, топлива и боеприпасов. Душманы минировали дорогу, устанавливая фугасы - 150-килограммовые авиационные бомбы - на трассе, прямо в ста метрах от расположения подразделений. От взрыва этих бомб у танка отрывалась башня и улетала бесследно...
- Полк мне достался хороший, - говорит Рохлин. - Им командовал до меня полковник Арутюнян, личность сильная. Он получил орден Ленина за командование полком. Но была и особенность. Командир делал все, чтобы не воевать: установить статус-кво и действовать по принципу - меня не трогайте, и я вас не трону. Это привело к тому, что люди стали бояться всего и вся. Носа не решались высунуть за территорию. А душманы, видя это, наглели...
Новый командир полка подполковник Рохлин посчитал, что ситуацию можно изменить, заставив самих душманов бояться. Им были организованы ряд ночных засад на подступах к лагерю полка. Засады оказались успешными. Но в принципе не изменили ситуацию.
Тогда были спланированы операции по разгрому баз душманов в прилегающих районах.
Операции были рассчитаны на внезапность. И проводились ночью. Их очередность была столь стремительной, что не давала душманам возможности принять дополнительные меры безопасности. Одна за другой громились их базы.
Тактика действий полка опиралась на те методы, которыми действовали полевые командиры афганской оппозиции.
Подразделения преодолевали огромные расстояния, шли через горы, в обход намеченных целей. И нападали оттуда, откуда их никак не ждали.
Рохлин стал активно использовать вертолеты, которые выбрасывали десанты прямо на головы душманам.
Особенно крупными были операции по уничтожению баз под Бахараком и в районе Кяшыма (населенный пункт Вяха). Об этих операциях заговорили средства массовой информации Пакистана и даже радиостанция "Голос Америки".
Но Рохлин понимал, что без опоры на местное население ему не устоять.
Еще по прибытии в полк его познакомили с одним из бывших душманских командиров - Пахлаваном, сыном местного бая, который рассорился с другими душманскими предводителями. И в результате всю его семью и всех родственников вырезали. Его отряд был разгромлен, а сам он успел уйти вместе со своим братом и двадцатью восемью верными людьми.
- Государственные власти сумели склонить Пахлавана на свою сторону, - рассказывает Рохлин, - но ничем не поддержали и ничего ему не дали. Тогда я решился на то, чтобы обеспечить его оружием и боеприпасами. Дал даже ЗУ (зенитную установку) китайского образца. Хотя это запрещалось. ЗУ, попав в руки душманов, могла быть использована против наших вертолетов. Да и другое оружие я не имел права передавать по собственному решению. Но я пошел на эти нарушения.
Отряд Пахлавана расположился в селении в 15 километрах от места дислокации полка.
Узнав о том, что он получил оружие и зенитную установку, душманы начали одну атаку за другой. Каждый день шли бои. Но все усилия были тщетны.
- Я предупредил Пахлавана, что если он потеряет ЗУ, то будет моим личным врагом, - продолжает Рохлин. - Он ответил, что ее расчетом командует его брат. И если что случится, то он лично его зарежет.
Но этим помощь не ограничивалась.
Рохлин помог Пахлавану открыть в селении школу. А солдаты соорудили из ящиков из-под снарядов столы для учащихся. В селение была проведена линия электропередачи. Основные объекты - в первую очередь школа, медпункт и мечеть - получили электрический свет.
В тех местах это считалось чудом. И к Пахлавану потянулись люди. Через некоторое время его отряд возрос до пятисот человек.
- Мы давали ему продовольствие, топливо, медикаменты, - говорит Рохлин, - и добились, что он и его люди были преданы безоговорочно.
Они стали контролировать район, избавляя нас от многих проблем.
ИЗ АВТОБИОГРАФИИ РОХЛИНА Л.Я:
"В период с октября 1982-го по июль 1983 г. часть за успехи в боевой и политической подготовке, оказание интернациональной помощи ДРА была награждена переходящим знаменем Военного совета Туркестанского военного округа. Сам я был представлен к ордену Красной Звезды и вызван на беседу к командующему войсками округа на предмет назначения на должность командира бригады.
10 июля, выполняя боевую задачу, часть понесла потери, за что я был отстранен от должности".
- В то время, - рассказывает Рохлин, - сложилась такая ситуация, что афганское руководство часто обвиняло советские войска в нанесении ударов по душманам без необходимой разведки и проверки данных. От этого гибли мирные люди...
Маршал Соколов решил проверить эту информацию. И когда из Бахарака, где сидела одна из групп ГРУ (Главного разведывательного управления Министерства обороны. - Авт.), поступила информация о том, что в крепости в ущелье Коран-о-Муджан находится крупная банда душманов численностью до 150 человек, командующий 40-й армией генерал Ермаков1 отдал приказ нанести по ней авиационный удар. Соколов распорядился проверить результаты этого удара силами батальона моего полка, который дислоцировался в Бахараке.
Этот батальон, находясь в отрыве от главных сил полка, в то время был в очень сложном положении.
- Его снабжение осуществлялось с помощью вертолетов, - продолжает Рохлин. - А погода в тот период была крайне трудная для полетов - стояли туманы. Кроме того, сель смыл дороги в тех местах. И у вертолетчиков появилась задача обеспечения еще нескольких подразделений полка. Они захлебывались, не успевая обеспечить всех. Так было уже несколько месяцев. Сам батальон тоже был разбросан. Одна его рота охраняла аэродром. Другие подразделения к тому моменту получили приказ взять под контроль еще несколько объектов вокруг Бахарака. В итоге батальон мог выставить на выполнение задачи лишь полторы роты... Я позвонил начальнику оперативного отдела армии. Докладываю ситуацию: "Невозможно выполнить задачу. Сил нет. Техники нет. Даже топлива в необходимых количествах нет". Тот говорит: "Ничего поделать не могу. Маршал приказал. Звони начальнику штаба". Начальника штаба нет. Улетел на другую операцию. Командующего тоже нет.
Трагедия ситуации заключалась еще в том, что Рохлин знал: кроме информации о душманской базе в Коран-о-Муджане, группа ГРУ в Бахараке передавала информацию и о других силах противника, располагавшихся на этом направлении. Но руководством была вырвана лишь одна информация, и ситуация в целом не анализировалась. Знал он и о том, что разведчики зачастую пользовались малодостоверными данными, которые приносили их информаторы. Эти информаторы, из числа местных жителей, жили очень бедно и готовы были приврать что-то, лишь бы получить деньги за свою работу. А работа была у них очень опасная, их часто вычисляли и уничтожали. Не исключено, что кое-кто был и двойным агентом, через которого душманы давали дезинформацию.
Сами разведчики из подобных групп ГРУ, которые сидели в каждом более-менее крупном населенном пункте, имели очень малые возможности для сбора информации и ее проверки. Они были слишком изолированы. За ними тщательно следили. Но в то же время командование требовало с них информацию, и они гнали все, что слышали, лишь бы их не обвинили в бездеятельности.
В принципе, по мнению Рохлина, маршал Соколов был прав, требуя проверить результаты авиационного удара, нанесенного по объекту, о котором разведчики дали информацию.
Но делать все надо было по-другому.
Впрочем, мнение командира полка мало кого в тот момент интересовало. Да и доложить это мнение было некому. Начальник оперативного отдела армии настаивал: "Выполняй".
Рохлин решил сам возглавить операцию, максимально усилив батальон всем, что можно было в тех условиях собрать.
Наконец, его отряд вышел в район. Это почти 50 километров от Бахарака. Маршал оказался прав. Бомбы в крепость не попали. Душманы, если и были, ушли.
Отряд повернул назад. И тут, вылезая из ущелья по крутому подъему, машины начали вставать. Топлива в баках было так мало, что на подъеме оно скатывалось к краю баков и двигатели глохли. А вскоре выяснилось, что батальон царандоя афганской армии, приданный для выполнения задачи и оставленный Рохлиным для обеспечения отхода на господствующей высоте, снялся и ушел. Иначе как предательством это трудно назвать. Но думать тогда об этом было некогда.
- У меня не было проблем уйти, - говорит Рохлин. - Но я прикладывал все усилия, чтобы вытащить машины, поставив начальнику инженерной службы полка майору Зюзёву задачу: принять все меры для этого. Говорю ему: "Выручай. Представлю к ордену Красного Знамени.
А душманы тем временем стягивались к месту, где встала колонна. Шесть часов длился бой. В подразделениях стала проявляться деморализация.
- Мне пришлось силою расталкивать солдат по позициям, - рассказывает Рохлин. - Они лежат. А я хожу и пинаю их ногами: "Двигайтесь, не лежите, пристреляются - конец". В такой отчаянной ситуации я до этого никогда не был.
Участники того боя говорят, что у них сложилось впечатление, будто их командир решил умереть. Он даже не пытался прятаться.
Рохлин подтверждает:
- У меня тогда не было даже чувства опасности. Я думал только о том, что должен либо вывести батальон, либо умереть...
Тогда же он впервые лично вступил в бой, в поединок с душманом.
- Я всегда считал, - говорит он, - что главная задача командира - готовить и принимать решения, организовывать бой. А бегать с автоматом - не моя задача. Кроме пистолета, никогда ничего не носил. Командир не должен уставать до изнеможения. Он всегда должен иметь силы, чтобы думать.
Но в том бою он чисто автоматически поднял снайперскую винтовку убитого солдата и посмотрел через ее оптический прицел. Прямо перед собой он увидел душмана, который целил в него из автомата.
- Я просто нажал спусковой крючок, - вспоминает он. - И не стал даже смотреть, попал или нет...
Зюзёв доложил, что у него ничего не получается.
- Он говорит мне: "Тут уже не до ордена, живыми бы нам с вами выбраться". Мы с ним сидели под ивой. Большое дерево, раскидистое. Он сидит спиной к нему, я - напротив, в метре. Пули жужжат как комары. "Пригнитесь, товарищ подполковник, - говорит он мне. .- Пристрелялись по нам". - "Сам, - говорю, - пригнись". Только он немного откинулся к дереву, пуля попадает ему прямо в центр лба. Как сейчас помню этот момент...
В конце концов командир полка приказал взорвать машины и уходить в горы пешком.
В том бою батальон потерял убитыми 12 человек.
- Это были не самые большие цифры, - говорит Рохлин. - Но вопрос стоял о том, кто виноват...
Рохлин был отстранен от должности. Дальнейшие варианты могли предполагать и отдачу под трибунал, и разжалование с увольнением из армии, и все, что угодно... Так, по крайней мере, думал Рохлин. Думал не без оснований...
В декабре 1997 года обозреватель журнала "Открытая политика" Александр Максимов напишет:
"...Рохлин - человек неробкого десятка, его упорство в достижении задуманного и строптивость (достаточно вспомнить пятнадцатилетней давности конфликт с начальством, приведший его к отстранению от командования полком, отказ от звания Героя за войну в Чечне) хорошо известны..."
Что же было "хорошо известно" журналисту?
- После случившегося в полк приехало несколько генералов, - рассказывает Рохлин. - Один из них открыл Боевой устав и стал по пунктам читать, как командир должен принимать решение... Даже пункт о применении ядерного оружия не пропустил...
Короче, к приезду маршала командира полка довели до кондиции...
- Соколов прилетел позже, - продолжает Рохлин. - И спрашивает: "Как все получилось?" Я ответил несдержанно: "Как приказали, так и получилось". Эти свои слова я хорошо запомнил...
Да и как их было не запомнить? Брякнуть такое в глаза маршалу не каждый день доводится. После этого никаких шансов у подполковника Рохлина не оставалось.
Он отправил вещи жене в Ташкент.
Офицер, привезший передачу, на вопрос Тамары Павловны: "Что случилось?" - только пожал плечами. На словах ему ничего не было поручено передать.
Идти в штаб военного округа, по ее мнению, было бесполезно. Кто будет разговаривать с женой какого-то командира полка? Она кинулась в штаб гражданской обороны, где у нее были хорошие знакомые. Ей помогли дозвониться до полка: "Где Рохлин?" Дежурный по полку ответил: "Да вот он, по плацу ходит. Позвать?"
- Не надо, - сказала она. Офицер, помогавший ей выйти на связь с полком, положил трубку.
Ее непутевый муж, как всегда, не подумал, что ее будет колотить нервная дрожь от неизвестности. Не на курорте же он в конце концов был...
Но Рохлина не судили и не разжаловали. Его назначили заместителем командира 191-го отдельного мотострелкового полка в Газни. Наверное, командование все же сознавало свою долю ответственности за происшедшее.
Эта неудача заставила Рохлина задуматься о том, что одной энергии и силы характера мало.
- Когда это произошло, - вспоминает он, - я сделал вывод: как бы ты ни был силен, каких бы успехов ни достиг, ты не король.
Возможно, эйфория от сделанного накануне предложения стать командиром бригады сыграла роковую роль: он что-то не предусмотрел? Подвела самонадеянность? Зачем он, командир полка, сам повел батальон на выполнение задачи, длякоторой, по его же мнению, не были подготовлены условия?
- Был бы я тогда поопытнее, - говорит Рохлин, - не полез бы на рожон. Ведь и так было ясно, что авиационный удар по крепости не достиг результата. Можно было ответить "Есть" и лишь изобразить свои действия. А сам не пойти, отправив своих людей одних, при таком раскладе я не мог. Тут двух мнений быть не может.
Что ж, за одного битого двух небитых дают.
- Я очень благодарен судьбе за тот случай, - говорит Рохлин. - Он сбил с меня много шелухи. Служба моя шла слишком гладко. У меня все получалось. Я был карьеристом, который мало задумывался над жизненными проблемами. А по жизни так идти нельзя.
- Только большой оптимист мог после случившегося надеяться на лучшее, - продолжает он. - Но я не спился и не впал в полное отчаяние не потому, что был таким оптимистом. Думаю, что все дело было в другом ~ в воспитании. Меня приучили трудиться. И я чувствовал, что утопить свои переживания могу не в водке, а только в труде, в опасностях.
Будучи заместителем командира полка, Рохлин приказал собрать самых безнадежных солдат: пьяниц, дебоширов и прочих. И стал с ними строить горный учебный центр. Сам таскал камни, стучал кувалдой, работал лопатой. Но при этом не пропускал ни одной более-менее трудной и опасной операции.
- Я считаю, - говорит он, - что дальнейшая моя служба была успешной только потому, что с меня была сбита спесь карьеризма. В хорошем смысле карьеризм, конечно, остался. Но с тех пор всякое дело я делал исходя из интересов дела, а не из соображений карьеры...
Генерал-майор Александр Ляховский в своей книге "Трагедия и доблесть Афгана" утверждает:
"Лев Яковлевич Рохлин -... человек необычной судьбы... Он, пожалуй, единственный командир полка, которого после снятия с должности в Афганистане спустя несколько месяцев назначили вновь. Представляли к званию Героя Советского Союза, но не присвоили..."
"В январе 1984 года, - пишет Ляховский, - командир 191-го омсп был отдан под суд из-за того, что он, бросив подчиненных на погибель, один сбежал на вертолете с окруженного мятежниками командного пункта полка. Рохлин вновь стал командиром полка".
- Я в то время действовал на другом направлении с батальоном полка, - рассказывает Рохлин. - Когда поступила информация о ситуации, в которую попал командный пункт, мы бросились на выручку. Но опоздали. На месте мы обнаружили только трупы. И лишь один сержант еще мог говорить. Он постоянно повторял, что командир их бросил... Сначала мы не могли понять. А потом выяснилось, что командир, бросив оружие и даже сняв с себя планшет с картами и документами, запрыгнул в вертолет и улетел...
Два месяца спустя Рохлина назначили командиром полка.
В своем представлении командующий войсками Туркестанского военного округа генерал армии Юрий Максимов написал:
"Смелый, волевой, подготовленный офицер, обладающий достаточным боевым опытом. Правильно сделал выводы и устранил ранее имевшиеся недостатки в руководстве подчиненными, завоевав большой авторитет среди личного состава полка. Достоин назначения на должность командира 191 омсп".
- Еще до этого случая, - вспоминает Рохлин, - когда я оставался временно исполняющим обязанности командира полка, генерал Сергеев, начальник штаба 40-й армии, провел со мной Ургунскую операцию. Сергеев доложил ее итоги маршалу Соколову. Свидетель этого доклада потом рассказал мне, что Соколов в заключение спросил: "Какие есть вопросы ко мне?" Сергеев говорит: "Вопрос только один - восстановление подполковника Рохлина в должности командира полка..."
- Я должен отдать дань уважения Соколову, - продолжает Рохлин. - Когда он увидел, что я не сломался, то сумел оценить это, несмотря на то, что я довольно резко ответил ему...
Тот факт, что, будучи снятым с должности и назначенным с понижением, Рохлин был награжден двумя орденами "Красного Знамени" - афганским и советским, а также ходатайства командования армии, похоже, убедили Соколова в том, что строптивый подполковник стоит того, чтобы забыть его резкий выпад и намек на его, маршала, вину.
Не каждый маршал способен на такое.
Сергей Леонидович Соколов не возражал против назначения Рохлина на должность командира полка.
Много лет спустя, когда Рохлин станет депутатом Государственной Думы и в средствах массовой информации начнут муссировать вопрос о его снятии с должности командира полка в Афганистане, пытаясь тем самым бросить тень на боевую биографию генерала, бывший командующий 40-й армией, Герой Советского Союза генерал-полковник Борис Громов напишет Рохлину письмо:
"Факт Вашего снятия с должности командира 860 омсп и последующее назначение командиром 191 омсп, как ни странно, скорее говорят в Вашу пользу, так как в то время ошибки руководством признавались редко и болезненно.
Дальнейшее назначение командиром полка в Газни, который находился на отдельном оперативном направлении, говорит о том, что министр обороны более тщательно разобрался в сложившейся тогда ситуации и признал свою ошибку, восстановив Вас в должности. Для любого военного человека это истина, которую никто даже не собирается оспаривать...
Хочу подтвердить, что все люди, с которыми я встречался и которые знали Вас, отзывались о Вашей деятельности в Афганистане только положительно".
Генерал армии Валентин Варенников по этому же поводу написал:
"Мне приходится только сожалеть, что некоторые газеты опираются в оценке военачальников на лиц, которые совершенно не имеют никакого представления о боевых действиях в Афганистане... Я могу только подтвердить Ваши незаурядные способности как командира полка... 860-й отдельный мотострелковый полк - это особый полк, и не каждый мог им командовать. Он стоял на отдельном операционном направлении, и Вы со своими задачами справлялись успешно. Необоснованные выводы, сделанные министром обороны СССР Д. Устиновым, вскоре были поправлены, как ошибочные.
И Вы были назначены на отдельный 191-и полк..."
191-й отдельный мотострелковый полк в Афганистане был самой крупной в 40-й армии частью такого рода.
Он мог выставить три полнокровных мотострелковых батальона, артиллерийский дивизион и танковый батальон без одной роты. Полк имел свою медицинскую роту с полным комплектом врачей всех необходимых специальностей. Кроме того, в полку была батарея "град", и ему придавалась эскадрилья вертолетов - 24 машины.
В роте подвоза материальных средств один только взвод подвоза ГСМ под командованием всего лишь прапорщика имел 60 бензовозов.
Вся организация полка была рассчитана на его полную самостоятельность.
Общая численность личного состава достигала трех тысяч человек. Но после случая с побегом с поля боя командира полка часть была выведена из боев и объявлена небоеспособной.
Рохлину потребовалось много сил, чтобы восстановить боеспособность полка. И вскоре полк проявил себя. Во время сложнейшей операции в Пандшере им было окружено и уничтожено практически все руководство группировки Ахмад Шаха Масуда.
Полк действовал напористо, смело, опрокидывая все расчеты душманов. Наученный горьким опытом, Рохлин уже не доверял афганским правительственным частям.
Подполковник Мирзахан, начальник Хада (служба безопасности) провинции, в последующем генерал-лейтенант афганской армии, говорит, что Рохлин не верил ни одному его слову...
- А как можно было верить? - спрашивает Рохлин. - Однажды Мирзахан приходит ко мне и показывает на карте: "Здесь действует банда, это она делает то-то и то-то... Давай готовить операцию". Отвечаю: "Давай".
На кабульской трассе поздно ночью из колонны, доставлявшей материальные средства в полк, ушла группа разведчиков во главе с командиром разведроты старшим лейтенантом Лукьянчиковым3.
В это время начался сильный ливень. Это даже ливнем нельзя было назвать, потому что вода с небес лилась не струями, а сплошным потоком.
Разведчики должны были перейти горы, форсировать горную реку и на ее обратном берегу организовать засаду на банду.
- В условиях разразившейся стихии эта задача казалась невыполнимой, - говорит Рохлин. - Связь с разведчиками пропала. Я не сплю, нервы на взводе... А утром, когда погода улучшилась, разведчики вышли на связь и доложили, что задача выполнена, банда уничтожена.
Рохлин бросил в тот район бронегруппу и вертолеты. Разведчики вернулись в полк.
- А через некоторое время, - продолжает он, - Мирзахан мне говорит, что в результате операции погиб его единственный родной дядя... Что делал дядя начальника Хада провинции в банде? По традиции Мирзахану надо было откупаться. И мы помогли ему, дав целую машину продовольствия.
В другой раз, когда Мирзахан принес новую информацию, Рохлин предложил ему сесть на вертолет и пулеметной трассой показать, где конкретно в населенном пункте находятся душманы, чтобы при нанесении удара не пострадали мирные жители.
В результате Мирзахан опять ходил понурый. Оказалось, что ранена его тетя...
После этого Рохлин решил, что действовать по информации афганской разведки - себе дороже. Можно нажить неприятности от тех, кто лояльно относится к советским войскам. Ведь люди же не знали, почему войска действовали так, а не иначе, почему гибли те, кто не имел ничего против шурави.
Однако активные действия полка продолжались. Огромные физические и моральные нагрузки сильно сказывались на здоровье людей.
Солдаты подчас падали от изнеможения. Однажды Рохлин услышал, как двадцатидвухлетний командир взвода пенял бойцу на его слабость:
"Смотри, старый подполковник с нами идет и не падает, а ты нюни распустил..."
"Старому" подполковнику в 1984 году исполнилось 37 лет.
- В Афганистан я приехал здоровым, сытым командиром, - вспоминает он. - Весил 105 килограмм. Хоть я и был спортсменом, но нагрузки были очень высоки. И в итоге у меня осталось шестьдесят девять кило.
Кроме того, Рохлин заработал грыжу.
- В это же время у меня родился сын, - продолжает он. - И я прошу командующего армией, чтобы меня отпустили посмотреть сына. А чтобы был повод, я предложил, чтобы мне дали возможность лечь в госпиталь и сделать операцию в Ташкенте, а не в Кабуле. Командующий армией говорит: "Тебя не отпускает командующий округом". Но в конце концов вопрос решился. Мне дали двадцать дней на лечение. Велели только не задерживаться, потому что в провинции Вардак планировалась важная операция против душманов и мне надо было быть на месте.
Рохлин побыл несколько дней дома, а потом поехал в госпиталь.
После операции шов никак не заживал. Нитка осталась.
Стянув шов лейкопластырем, Рохлин улетел в Кабул и вскоре доложил командующему армией генералу Леониду Генералову о прибытии.
- Через семь часов начинается операция, - сказал командующий. И дал свою литерную пару, чтобы Рохлин по пути в полк облетел район предстоящих действий.
- У меня единственная просьба, - сказал Рохлин. - Я не могу сам десантироваться. Разрешите мне пойти на бронегруппе.
- Давай, - ответил командующий.
Вместе с 191-м полком в операции участвовала 103-я десантная дивизия.
Рохлин прибыл на командный пункт дивизии и попросил обеспечить проход его бронегруппы.
Командир дивизии ответил: "Не могу". Его десантники уже были в районе и вели бой, потеряв три человека.
Бронегруппа, состоявшая из танков и артиллерии, пошла одна, без пехоты.
Проскочили удачно.
Выйдя на рубеж, артиллерия привязалась к позициям.
- Необходимо было нанести удар реактивной артиллерией по району высадки десанта, - рассказывает Рохлин. - Я запрашиваю артиллеристов: "Готовы?" - "Не готовы", - отвечают. "Сколько нужно времени?" - "Пятнадцать минут". Опять спрашиваю: "Готовы?" - "Нужно еще пять минут". А тут подошло время, когда должна была появиться авиация. Я командую: "Отбой". Они кричат: "Готовы!" Осматриваю небо. Авиации не видно. Командую: "Огонь". И только ракеты пошли вверх, появляется авиация. Вижу, штурмовики "Су-25" прямо садятся на наши ракеты. Мне стало жутко. Сердце сжалось. Аж дышать невмоготу. Но тут комэск выходит на связь: "Командир, вижу разрывы снарядов. Захожу на ту же цель". Словно камень с сердца упал. Пронесло.
Задача была выполнена. Десант мой улетел.
А бронегруппа пошла назад. Возвращение было трудным. Душманы.успели установить фугасы на путях отхода. Организовали засады. Подорвался командир дивизиона Федоров. Ему оторвало ноги. Убили и еще одного офицера.
Двое суток Рохлин не спал. По возвращении в Газни доложил начальнику штаба армии и упал на кровать, не умываясь.
- Утром, - рассказывает он, - позвонил командующий. Ситуация со 103-й дивизией сложная. Надо вновь идти в район. "Сколько тебе нужно времени?" - спрашивает он. Отвечаю: "Шесть часов". - "А почему так много?" - "Минные поля. Фугасы. Засады, - говорю. - Придется идти медленно". - "А если десантом?" - "Это другое дело".
Командующий разрешил сходить в баню и принять сто грамм... "Поручи подготовку полка своим заместителям, - сказал он. - И можешь немного отдохнуть".
А незадолго до этого у Рохлина состоялся такой разговор с командующим армией:
- Мне остался месяц до замены. Но я до сих пор не знаю, куда мне ехать?
- А куда ты хочешь?
- На Крайнем Севере я уже служил. На крайнем юге - тоже. Должна же у человека быть золотая середина...
- Проблема в том, что ты слишком популярен. Тебя тянет и Лобов (генерал Владимир Лобов, в то время командующий Среднеазиатским военным округом, позднее начальник Генерального штаба. - Авт.), и Максимов...
Наконец, Генералов сообщил Рохлину, что Максимов не отпускает его и предлагает должность заместителя командира дивизии в Туркестанском округе.
- Есть, - ответил Рохлин. Привычка подчиняться, несмотря на строптивый характер, взяла свое.
С десантом ничего не получилось. Была сбита "вертушка". И командование не решилось послать десант вертолетами. 103-я десантная дивизия завершила операцию самостоятельно...
... Последняя для Рохлина Ургунская операция должна была, по идее, пройти без его личного участия. Офицеры оперативного отдела армии доложили генерал-лейтенанту Виктору Дубынину4, только что назначенному заместителем командующего 40-й армией и разрабатывавшему план проведения этой операции, что по традиции командиры частей в Афганистане перед заменой освобождались от участия в боевых действиях и командовали их заместители. Было такое поверье, что последний бой заканчивается плохо. Офицеры предлагали освободить и Рохлина. Все его заместители на месте.
Но ситуация сложилась так, что в 345-й полк, который тоже должен был участвовать в операции, пришел новый командир полка, не имеющий опыта. В 56-й бригаде командир еще не завоевал доверия.
- Здесь сказывалась неправильная, на мой взгляд, система замены кадров, - говорит Рохлин. - Через два года я, например, уже все знал и умел. Мой полк практически не нес потерь, выполняя самые сложные задачи. Менять меня не было смысла. Надо было дать всем желающим возможность служить в Афганистане и дальше. Конечно, следовало ввести дополнительные льготы, заинтересовать возможностью служебного роста, присвоением досрочных званий, обеспечить семью жильем в выбранном ею месте жительства... Короче, сделать так, чтобы офицер мог без оглядки заниматься своей службой.
Но было как было. Даже заместитель командующего 40-й армией генерал Дубынин не имел опыта. Правда, он давал себе в этом отчет. Знал и обстановку в частях. Поэтому связался с командующим и доложил ситуацию.
- Командующий позвонил мне, - вспоминает Рохлин, - и говорит: "Сам знаешь, как все складывается. Прошу тебя - иди. Так надо". Я в свою очередь попросил ознакомить меня с планом операции и решением на ее проведение. Когда я увидел этот план, то понял, что он полностью срисован с последней нашей операции, со всеми ее просчетами и ошибками. Элемент внезапности отсутствовал. Силы разбивались на две части, что делало их слабыми. Я предложил дать мне возможность пойти вперед, создав мощный передовой отряд. Операцию предложил начать ночью. Пройти по дороге максимальное расстояние. А днем уйти на бездорожье. В воздухе предложил иметь два вертолета "Ми-8", со сменой в воздухе, которые поведут колонну. А два "Ми-24" направить на предполагаемый маршрут с задачей подавления всех точек сопротивления и препятствия подходу душманов к этому маршруту.
Командование согласилось с планом, предложенным Рохлиным. В результате войска вышли к Ургунскому ущелью без потерь. Душманы не ожидали такого стремительного броска и не успели ничего предпринять.
- В операции принимал участие будущий президент Афганистана Наджибулла, - рассказывает Рохлин. - Тогда его называли доктор Наджиб. Он дал войскам несколько наводок...
191-й полк прорвался в ущелье первым. И Рохлин вскоре выяснил, что все наводки - пустые.
- В этом тоже сказывались свои проблемы: несогласованность и отсутствие единого центра управления, - считает он. - Уже тогда политики гнули свое, дипломаты - свое. КГБ и армия разбирались между собой. А местные власти имели свои интересы и лавировали между всеми. В результате никто ни за что конкретно не отвечал.
Но, как бы там ни было, операция продолжалась.
- Вскоре летчики доложили, что из прилегающего района по ним ведут сильный огонь из ДШК5, - рассказывает Рохлин. - Я запросил разрешение выйти в тот район. И, развернув полк на фронте до десяти километров, повел его в горы. А вскоре центр боевого порядка полка натолкнулся на сильнейшее сопротивление. Как потом выяснилось, это были стратегические склады душманов, куда было свезено огромное количество боеприпасов и материальных средств. Объемы завоза рассчитывались на весь зимний период боевых действий.
Рохлин, как всегда, не стал бросать полк в атаку.
- Уровень подготовки личного состава полка, - говорит он, - позволял решать практически любые задачи. Все офицеры, до командира взвода включительно, умели руководить огнем артиллерии. Артиллерия и решила задачу разгрома базы. Ее правильно направленный огонь привел к тому, что на базе начали рваться склады с боеприпасами. Сила взрывов была такой, что взрывная волна докатилась до передовых отрядов полка и у одного из пулеметов ДШК оторвало ствол и подбросило высоко вверх. Ствол упал на солдата-пулеметчика. Он получил сильную контузию и стал единственным пострадавшим в операции.
- В то время, пока шел разгром базы, группа разведчиков вышла к большому населенному пункту Сена, - продолжает Рохлин. - Блокировать его 20 разведчиков не могли. И лишь вели наблюдение, выставив засады. Через некоторое время из села вышла группа душманов и напоролась на нашу засаду. Одного попавшего в плен душмана разведчики отпустили, приказав передать, что,если остальные не сдадутся, живыми им не уйти. Это был, конечно, блеф. Разведчикам было не сдержать большой отряд, который находился в селе.
Наутро из села без всяких дополнительных предупреждений стали выходить мужчины и складывать оружие.
Рохлин попросил прислать в село нескольких представителей правительства Афганистана, чтобы провести переговоры.
Переговоры прошли успешно, и весь отряд согласился перейти на сторону правительства.
- В разговоре с командованием отряда, - рассказывает Рохлин, - я спросил, что заставило их так легко сдаться. Они ответили, что знали, с кем им придется иметь дело, если они будут прорываться... И решили не повторять ошибок тех, кто вел себя по-другому. Оказывается, они были хорошо информированы о полке и знали о всех проведенных нами операциях...
"Бывший первый заместитель, а затем командующий 40-й армией В. /7. Дубинин, - пишет генерал Варенников в письме Рохлину, о котором мы говорили выше, - не один раз вспоминал Ваши умелые действия и высокие показатели в боях".
Сегодня, по прошествии многих лет, Рохлин считает главным своим достижением в Афганистане не удачные боевые операции, а то, что ему удалось сломать в подчиненных ему полках традиции пресловутой дедовщины.
- Этому явлению в действующих частях придавалось очень мало значения, - говорит он. - Но факты были страшные. В Бахараке, в роте охраны аэродрома, так называемые "старослужащие" облили солдата-первогодка керосином и сожгли за то, что он не натопил печку в землянке. Я за этот случай получил выговор, как начальник гарнизона. Хотя аэродром тогда охраняла не моя рота. А чуть позднее молодой солдат, не выдержав издевательств, расстрелял целое отделение... Я шел на самые крайние меры в борьбе с подобными отношениями. Честно говоря, дело доходило до мордобоя... Сам бил тех, кто издевался над сослуживцами. Заставлял на коленях стоять перед полком и просить прощения у товарищей. И когда один сержант привел ко мне молодого солдата и попросил поговорить с ним, потому что считал, что солдата бьют, я испытал чувство, сравнимое разве что с тем, которое было у меня, когда старшим лейтенантом получал первый свой орден...
...По завершении Ургунской операции Рохлин вылетел в Газни, загрузив в вертолет захваченное у душманов оружие. Вертолет был сбит. При падении Рохлин получил множественные ранения и сломал позвоночник...
- В Афганистане мне однажды сказали, что рано или поздно мы тоже будем воевать на своей территории, - вспоминает он. - Я тогда не мог даже подумать об этом. Мне казалось, что это бред. И лишь отмахнулся от разговора...