Война с бабушкой у Наташи началась давно и шла беспрерывно, с переменным успехом. То и дело можно было слышать:

— Ты куда собралась?

— На улицу.

Наташа на ходу натягивала на себя пальто.

— Никуда не пойдёшь.

— И к девочкам не пойду?

— И к девочкам не пойдёшь. Два часа уже болталась с ними незнамо где.

— Сегодня совсем не пойду на улицу, да?

— Больше не пойдёшь. Вечер на дворе… На улицу… Изболталась совсем!

— Хорошо, не пойду. — Наташа внешне спокойно снимала пальто, вешала его на место. — Но и есть твою противную кашу не буду. Надоела до смерти! В печёнках твоя каша у меня сидит. Вот где! — И Наташа показывала на сердце.

Потом она уходила в комнату и брала в руки книжку. С бабушкой всё-таки легче, с мамой труднее: от неё и шлепок можно получить, хоть и лёгонький, но всё же шлепок. А это обидно для человека, который учится в школе и вместе с другими распевает: «Широка страна моя родная…»

Столкновения у Наташи с бабушкой происходили и по другим поводам. Можно было услышать такое:

— Нарядила меня в это пальто, я чуть не умерла.

Это Наташа пришла из школы, и это первое, что она сказала, едва переступив порог. Щёки у неё горят, пальто расстёгнуто, варежки в кармане; пихнула их туда кое-как, большие пальцы оттопырены в сторону, будто они-то и помешали всунуть варежки глубже.

— Ни за что больше не надену! — Наташа тянулась вверх и вешала пальто на место. — Наказание какое-то, а не пальто…

— Наверное, бежали сломя голову, вот и жарко. А если идти спокойно — промёрзнешь. Что по радио передавали? Три градуса ниже нуля.

— Идти… Кто же из школы ходит? Вот ещё! — возмущалась Наташа. — Из школы все бегут.

Так и жили бабушка и Наташа, пока её отец и мать были на курорте.

Однажды, когда Наташа вернулась из школы, она увидела в коридоре чемодан, а на вешалке пальто и пиджак. Пальто было большое, пиджак — маленький. На вопрос Наташи бабушка ответила, что к соседу по квартире приехали брат и племянник, Степан.

Наташа ещё не видела его, но уже знала от бабушки, что Стёпа хороший, послушный, не в пример ей, мальчик. Случилось так, что и на следующий день она не увидела его: когда уходила в школу, Стёпа ещё спал, когда возвратилась — он был не то в Зоопарке, не то в Планетарии. А бабушка при столкновении с Наташей всё больше и больше хвалила Стёпу, ставя его в пример:

— Стёпе скажут, что нельзя, он и слушается, а ты — сплошное наказание! Мальчик меньше тебя, а, ей-богу, умнее! Сейчас же садись за стол, ешь суп и ничего не выдумывай! «Селёдкой пахнет»! Надо же придумать! Мы её полгода не покупали. Садись, Наташа, ешь!

Стёпа, неведомый Наташе, всё чаще и чаще упоминался бабушкой, как примерный мальчик.

После обеда он помогал тёте Вере таскать грязную посуду из столовой на кухню, чего Наташа не делала, а если и делала, то после крупного разговора с бабушкой и ворча примерно следующее:

— Навязали мне эту посуду! Нужна мне эта посуда! Хоть бы разбилась эта посуда! Вся, до одной тарелки!

Стёпа с удовольствием крутил ручку мясорубки.

— Он — мужчина, — услышав о мясорубке, перебила Наташа бабушку. — И пусть крутит. А я — девочка!

— А девочке положено тарелки мыть, а ты не моешь!

— А твой Стёпа моет? — спросила Наташа.

— Не моет, но если скажут — и тарелки помоет. И ест всё подряд, что дашь…

— Значит, вкусное дают! — ответила Наташа.

— Наташа! — прикрикнула на неё бабушка.

Стёпа и спать ложился вовремя, и грубо не отвечал старшим, и занимался своими делами, не болтаясь под ногами у взрослых, и прочее, и прочее, и прочее.

Потом Наташа чаще всего молчала, когда ей говорили о Стёпе, но однажды заметила всё же:

— Уши ты мне прожужжала своим Стёпой!

В воскресенье, рано утром, она вышла в коридор, чтобы увидеть этого Стёпу. Он долго не появлялся, но наконец, прыгая на одной ножке, выскочил из комнаты. Увидев Наташу, он побежал к себе и вернулся в коридор, неся мешочек в правой руке. Стёпа был светло-русый, небольшого роста, немножко курносый мальчик. Обут он был в старые валенки.

Подойдя к Наташе, Стёпа тихо спросил, застенчиво и приятно улыбаясь:

— Ты Наташа?

— Да. А ты Стёпа?

— Ага.

— Ненавижу я тебя, — заявила Наташа. — Вот!

И убежала к себе, да ещё хлопнула дверью.

Стёпа постоял, растерянный, и пошёл к себе, не понимая, что произошло. Мешочек с кедровыми орехами, подарок Наташе из Сибири, он положил обратно в шкаф, ничего не сказав ни отцу, ни тёте, ни дяде. Все дни ему, Степану, говорили, что он должен вручить подарок сам и познакомиться с Наташей. Она хорошая девочка, может многое рассказать ему о Москве, показать книжки и игрушки, среди которых было много интересных. Он не столько обиделся, сколько удивился: Наташа по каким-то непонятным причинам плохо относится к нему. Вскоре, увлечённый другими занятиями, он забыл об этом, по-прежнему скакал на одной ножке, что-то мурлыкал себе под нос, рисовал.

Он часто стоял у окна и смотрел на город, открывавшийся с высоты четвёртого этажа. Такого большого города Стёпа ещё никогда в жизни не видел, и его интересовало, а что вон за теми домами, за теми корпусами?

За теми домами оказывались другие дома, а за другими домами — ещё дома, и так, казалось, до бесконечности. Где же конец этому городу и есть ли он?

Когда звонил телефон. Стёпа старался первым подбежать к столу и осторожно снять трубку.

— Да, — отвечал он невидимому собеседнику. — Нет, не Вера Павловна, а Стёпа… Какой? Стёпа из Сибири…

Его увлекали эти разговоры, и он спрашивал:

— А откуда этот дядя звонил?

— Как — откуда? Из квартиры.

— А квартира далеко?

— На Таганке.

— Сколько же это будет километров?

— Не знаю, Стёпа… Пять или десять…

— Де-е-есять? — удивлённо повторял Стёпа, растягивая слово.

Телефон он скоро освоил и сам стал часто звонить. Но так как знакомых в Москве у него не было, он звонил на станцию автоматических часов.

Услышав время, сказанное чётким мужским голосом, он смотрел на часы, стоявшие на столе, и, если они отставали или спешили, переводил стрелки.

Потом с криком: «Тётя Вера! Тётя Вера!» — бежал к тёте и проверял её наручные часы.

Будильник, настольные часы, наручные часы дяди и тёти были выверены до минуты.

Стёпин дядя, уходя на работу, часто забывал взять с собой то очки, то носовой платок, то мелочь для троллейбуса. Заметив это, Стёпа по утрам напоминал:

— Дядя Вась! Дядя Вась! Очки не забыл?

Тот проверял карманы, отвечал:

— Нет, Стёпа, здесь очки.

— А платок взял, дядя Вась?

— Платок? Взял-взял…

— А мелочь, дядя Вась?

— Мелочь… Гм… Мелочь не взял…

И Стёпа бежал к дяде Васе с мелочью.

После обеда, когда Наташа возвращалась из школы, Стёпа старался как можно реже появляться в коридоре. Но все-таки изредка они виделись, хотя и не разговаривали.

Наташа заметила, что Стёпа вместо «да» говорит «ага», вместо «мало» — «маленько», вместо «класть» — «лóжить», и очень часто к месту и, как казалось, не к месту — «однако». Тётя Вера просила мальчика:

— Стёпа, милый, не надо говорить «ага». Говори «да». Ты понимаешь меня? Так будет лучше и правильнее… Понимаешь?

— Ага… — отвечал Стёпа и поправлялся: — Да, тётя Вера…

То обстоятельство, что в образцовом и непогрешимом Стёпе вдруг обнаружился какой-то изъян, обрадовало Наташу. Пусть теперь бабушка сделает ей замечание и поставит в пример Стёпу, она ей ответит! Она скажет, что какая бы она плохая ни была, она всё-таки, как всем известно, не говорит ни «ага», ни «лóжить». Пусть только бабушка что-нибудь скажет! Но потом что-то смутило Наташу. Она подумала, что всё-таки Стёпа ни в чём не виноват. Он же сибиряк, а в Сибири, насколько она знает, очевидно, все так говорят, просто это у них такая привычка…

Но однажды Стёпа действительно оказался в её руках.

Наташа вернулась из школы, бросила портфель на диван и услышала, как в коридоре тётя Вера звала:

— Стёпа! Стёпа! Где ты?

Ответа не было.

— Стёпа! — слышала Наташа голос тёти Веры, искавшей Стёпу уже по всем комнатам.

Стёпа не отзывался.

Наташа вышла в коридор. Тётя Вера снова была здесь. Она заглянула в ванную, на кухню — Стёпы не было.

— Пиджак-то… — спохватилась тётя Вера и подошла к вешалке.

Пиджак Стёпы висел на месте. Это ещё больше испугало её. Где он мог быть зимой, не в квартире, без пиджака?

— Наташенька, не видела Стёпу? — спросила тётя Вера.

— Нет, тётя Вера, не видела.

— Клавдия Петровна, — обратилась тётя Вера к Наташиной бабушке, — вы его не видели, не знаете, куда он пошёл?

— Да вот только сейчас здесь бегал, вот только что, как Наташе прийти… — в недоумении сказала бабушка. — Ну иди, Наташа, иди, суп остынет… Не знаю, куда он мог деться… Под кроватями, под тахтой искали, Вера Павловна? Ведь они такие, у меня дочка раз полчаса под кроватью сидела, пряталась…

Тётя Вера бросилась искать Стёпу под кроватями и тахтой. Но его и там не было. Не было его и на площадке.

— Вот ваш Стёпа, — сказала Наташа, вылавливая из супа картошку. — За весь мой век никто меня не искал, нигде я не пропадала.

— Молчи! — прикрикнула на неё бабушка, подавая оладьи. — Может быть, не дай бог, с ним случилось что. Говорунья! Посмотреть на площадке ещё раз…

Бабушка вышла на площадку — Стёпы там не было. Вера Павловна выбежала во двор. Ребятишки лениво катались на салазках, выковыривали из-под снега кирпичи, недавно сброшенные с автомашины. Стёпы и на дворе не было…

Наташа доела компот, усиленно звякая ложкой о стакан, зная, что если бабушка и сделает замечание, то она, Наташа, легко ответит ей. Но озабоченная и встревоженная бабушка ничего не сказала Наташе, и та, вставая со стула, тихо проговорила вместе с громким «спасибо»:

— Вот ваш Стёпа.

— Наташа! — строго сказала бабушка.

— А я ничего, — ответила Наташа. Она облизала губы и вышла на площадку. «Где же всё-таки этот Стёпа?»

Рассеянно глядя на поднимавшийся с тихим сухим треском лифт, Наташа заметила в нём светло-русую голову, выглядывавшую из-за чьих-то пальто. «Стёпа!»

Стремглав бросилась она наверх, желая скорее проверить себя. Наташа была уже на площадке пятого этажа, когда лифт спускался вниз. В кабине был Стёпа. Один.

«Вот ты где! — подумала Наташа и побежала вниз, перепрыгивая через одну-две ступеньки. — Вот ты где!»

В лифт входили люди, поэтому Наташа застала его, но войти в него не успела. На её глазах захлопнулась дверца, и кабина поплыла вверх. Наташа сложила на груди руки, как это делала бабушка, когда заставала Наташу за неподобающим для неё занятием. Бабушка в таких случаях молча на неё смотрела, всем видом как бы желая сказать: «Хороша, нечего сказать! Посмотрю я, что ты сейчас будешь делать!»

Наташа дождалась, когда лифт снова опустится, и, едва он, останавливаясь, мягко подпрыгнул на тросе, вошла в кабину.

— Катаешься? — спросила Наташа Стёпу.

— Ага, — спокойно ответил Стёпа.

У Наташи зачесались руки.

— Во-первых, — запинаясь от нетерпения, быстро заговорила она, — во-первых, «ага» не говорят, а говорят «да», а во-вторых, в доме с ног сбились, тебя ищут. Тётя Вера к управдому звонит.

Стёпа покраснел и полуоткрыл рот. Действительно, он сделал что-то не так…

— А-а, — с укором сказала Наташа. Она метнулась на лестницу, потом вернулась в лифт — так будет быстрее! — и нажала кнопку своего этажа. Ей не терпелось сообщить новость, упиться своим торжеством. Стёпа был у неё в руках. Сейчас она, едва остановится лифт, выскочит из него и вбежит в коридор.

«Стёпа на лифте катается», — оповестит она на всю квартиру.

Это будет значить: вот ваш хвалёный, образцовый, непогрешимый Стёпа, которого бабушка всё время ставит ей в пример. Вот! Вот! Вот!

Лифт остановился, Наташа выбежала на площадку, но Стёпа остался в лифте. Он был расстроен, стоял и хмуро смотрел в пол. Ему было досадно, что так нескладно всё получилось…

— Нельзя кататься на лифте? Ага? — спросил он Наташу.

— Подниматься можно, а катаются на троллейбусе или метро, — сухо ответила Наташа. — Выходи, выходи, может быть, кому лифт нужен.

Стёпа вышел. Наташа захлопнула дверцу.

— На лодке ещё можно кататься, — сказал он.

— А ты катался на лодке? — спросила Наташа.

— Ну а как же? — удивился Стёпа. — Весной у нас в школу иной раз по дороге не дойдёшь, на лодке добираюсь.

— В школу на лодке? — изумилась Наташа и засмеялась. — Вот это здóрово! А я вообще на лодке не каталась. А хорошо на лодке?

— Хорошо, — ответил Стёпа и добавил: — Когда днище не худое…

— А что такое днище?

— Днище… Ну, днище… Дно.

— А-а, — поняла Наташа. — Дно… А ты катался на худой лодке?

— Маленько пришлось…

— Почему «маленько»?

— Тонуть стала, — просто ответил Стёпа.

— Как — тонуть? — с испугом спросила Наташа. — Просто-таки тонуть? С тобой?

— Ну, а как же? Со мной.

— Это ж можно было помереть совсем!

— Можно, но вот не помер, но болел. Я за корягу схватился…

— А что такое коряга? А на какой реке это было? Чем ты болел?

— На Ангаре, однако… А коряга…

Но Стёпа не успел ответить. Дверь открылась, в проёме стояли тётя Вера и бабушка.

Пока растерявшиеся от неожиданности взрослые приходили в себя, Наташа взяла Стёпу за руку и мягко сказала, переступая порог:

— Он на лифте катался… Мы вместе катались… Там, где он живёт, нет ведь таких высоких домов… Там маленькие дома…

— Стёпа! — только теперь выкрикнула тётя Вера, хватаясь за сердце. Она увела его к себе и, посадив на колени, обняла. — Боже мой… Что могло быть! Наташенька, спасибо тебе, родная…

Наташа стояла рядом с бабушкой и молча кивала головой, давая знать, что принимает благодарность.

Когда все успокоились, Стёпа достал из шкафа мешочек с кедровыми орехами и подошёл к Наташе.

— Вот, привезли маленько… — сказал он, смущаясь. — Сам собирал, однако… Бери.

— Спасибо, Стёпа, — ответила Наташа и увела его к себе, чтобы послушать, как он тонул в реке Ангаре.