© Арама К.В., 2015

© Издательский дом «Сказочная дорога», оформление, 2015

Молитва

Кажется, что это было только вчера, а вот уже прошло три года… Тогда я только приехал в страну и осваивался с ивритом в ульпане, а также работал в отеле: мёл дорожки, мыл бассейн, мыл пепельницы. Пепельницы, помню, всегда вызывали во мне какой-то ребячий восторг, и тогда я поймал себя на мысли, что безупречно чистая пепельница так же прекрасна, как и музыка Моцарта. Люди, к великой моей досаде, даже стеснялись при мне окурки кидать в них, и кидали на газон, который мне потом нужно было убирать грабельками…

Это было днём. А по вечерам, два раза в неделю, я превращался в музыканта: надевал свой мешковатый костюм, галстук-бабочку и играл в фойе отеля на рояле… Я был счастлив.

Была Ханука, и была война. Это то, что запомнилось больше всего. Несмотря на разрывавшиеся то и дело снаряды и вой сирен, люди были рады этому празднику, и было ощущение чуда и сказки…

Совсем рядом с роялем стоял столик с ханукиёй (подсвечником специальным). Таких подсвечников было много, и горели свечи… Я играл Моцарта, фантазию ре минор или первую часть знаменитой ля-мажорной сонаты (вариации), и тут отец подвёл мальчишку маленького (ему было года четыре) к подсвечнику. Мальчик стал зажигать свечи, а отец тихо-тихо, красиво и с благоговением запел: «Барух Ата Адонай…». Я невольно остановился и заслушался. Любовался отцом и сыном. Какие же они оба были красивые, умиротворённые…

В фойе было тихо, но людей было немало, просто все притихли. Это были незабываемые минуты единения. Я тогда ещё не знал, что отец поёт молитву – в переводе на русский язык (это я уже потом понял, когда хоть что-то стал понимать на иврите) – «Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь Вселенной…».

Я часто вспоминаю тот вечер и, когда слышу эту молитву, представляю рояль, вечер, свечи, отца и сына…

Лист бумаги

Лист бумаги. Белый. Прямоугольный. Формат А4. Он безупречен. В нём нет ничего. Но в нём начало всего. Начало всего, что могло быть кем-то подумано, сказано… Это может быть целый мир, целая Вселенная или просто точка. Простая точка, поставленная в любом месте этого чистого листа, нарушает его изначальную целостность, и он перестаёт быть тем, чем был ранее, – становится просто носителем информации. Просто точка, и всё – у листа бумаги появилась функциональность. Для этого нужно было пожертвовать его безупречностью. Его совершенство можно сравнить разве что с безупречностью чёрного рояля… Магия молчащих белых и чёрных клавиш, в потенциале способных раскрыть тайны гармонии и мироздания. Нужен только творец. Но лист чист, рояль молчит.

Умирая, мы перестаём быть функцией и становимся безупречными в своей конечной исполненности. Исписанная страничка нашей жизни закончена и совершенна в своей неизменности – когда ничего нельзя добавить и убавить, когда поставлена точка.

Точка поставлена.

Игуаний

Мой мир велосипедных поездок не всегда так отчуждён от внешнего мира, как это может показаться. В нём есть персонажи, встречи с которыми я жду, – жду всегда по-особенному, с ощущением детской радости и веры («А вдруг?»).

Так, на пересечении улицы Рабина и проспекта Бен Гурион у меня есть парочка знакомых ящериц. Я часто вижу их утром, когда еду на работу. Они сидят рядышком, обычно на обочине дороги, и греют свои животики в лучах утреннего солнца. А иногда я вижу их на финиковой пальме, где у них, видимо, гнёздышко.

Каждое утро я еду и думаю, встречу ли я эту забавную парочку. Им, конечно, и дела до меня нет, а я им рад. Сегодня, возвращаясь с работы, я видел, как Игуаний (именно так я называю и того и другого, так как решительно не понимаю, кто из них мальчик, а кто девочка), – так вот я видел, как он старательно изображал из себя листик на дороге. Отъехав чуть подальше, я заметил краем глаза, что Игуаний ломанулся в кусты, – видимо, я как-то помешал ему в его игуаньих делах.

Он

В Ашкелоне ночь.

Я и он. Мы не спим… Он всегда приходит, когда ему вздумается. И сегодня он со мной. Пришёл, раскидал ноты – всегда праздный, всегда разный… Сегодня тёплый и пьянящий. Мой ветер.

В доме темно, и только разбросанные нотные листки по полу белыми пятнами. Пришёл побыть со мной. Но мне пора спать. Ему не привыкать к этому, он всем дарит беспокойные сны.

Вот и сегодня, наполняя собой комнаты спящего дома, шумит, бродит… и притих… уснул-таки…

Тихо и хорошо. Предрассветные часы. Скоро проснутся птицы.

Мой волк

Первый раз я повстречал своего волка во сне. Дело было зимой, и я, выходя из маршрутки, испугался, увидев на тропинке огромного волка. Кажется, я в него начал чем-то кидать. А потом стало стыдно: он же ничего мне не сделал. Я сел в снег, на плотно сбитый сугроб, и мой волк подошёл ко мне и положил голову на мои колени. Я тогда почувствовал, как тяжела его голова, какой он сильный и как от его шкуры тянет холодом.

Холодом… Волк живёт на берегу холодного сурового моря. Такова уж его судьба – быть с душой степного волка и сердцем морского волка.

Сердце волка… Он любит море и камни – оттого ли, что камни вечны и молчаливы, оттого ли, что морю есть что сказать, а волку послушать… Но им не бывает скучно. Волк любит.

Оттого ли и я, живя рядом с тёплым, но мёртвым морем, нашёл свой камень, чтобы, взяв его со дна мёртвой воды, на сердце, хранить, назвав волком.

С камнем на сердце, светом и верой в душе и тяжёлой головой на коленях – так мы и живём. Я и он. Мой волк и я, его хранитель. На берегу тёплого и холодного морей.

Моё море

Вечер. Отзвучала сирена, провозгласившая начало шаббата, и я засобирался на море. Ехал на велосипеде, мчался за уходящим солнцем. Подумал, что если я еду за солнцем, то мой день всё же чуть больше, чем у кого-то другого, кто, например, сейчас дома… Совсем на чуть-чуть больше. Но этого достаточно, чтобы погоня за уходящим солнцем не была безнадёжной.

Вот оно, море. Солнце уже на горизонте. Ещё есть отдыхающие, но не многолюдно. Вот она, моя солнечная дорожка. Именно моя, потому что у каждого человека она своя. Даже если человек рядом, он видит другую дорожку, только его. А у меня своя.

Иду по ней в море… Волны с неохотой пускают меня к себе, но я продолжаю идти. Интересно смотреть, как сквозь волны просвечивает вечернее солнце.

Выхожу на берег. Солнце уже почти село. Провожаю его…

Эфиопка

Идя по улице, я невзначай заметил эфиопку в красивой национальной одежде. Она шла, потом остановилась, нагнулась, что-то подобрала с земли… как я увидел, что-то тёмное и длинное. «Кошелёк», – подумал я.

Она принялась в нём копаться. Я увидел, как она его перевернула и стала вытряхивать. Мне стало интересно.

После этого она положила кошелёк на землю и, о чудо, надела на ногу.

Это был не кошелёк! Это была просто туфля, в которую попал камешек.

Ах мои глаза, глаза… Вы не так хорошо видите. Ах моя вереница тёмных горделивых мыслей, увлекшая от сути вещей. Я подумал: «Нашла кошелёк… Я бы не стал его вытряхивать, я бы постарался вернуть хозяину. А она вытряхнула и положила на место. Как некрасиво!»

Как же я поспешил осудить её… Как мало меня интересовала суть происходящего, и как увлекательна игра гордыни и высокомерия.

Прости меня, Господи, и ты, эфиопка в красивой национальной одежде, прости.

Перекати-поле

Ноябрьское прохладное утро… ветреное, с бегущими по нему облаками и синим небом, которое бывает таким, наверное, только зимой.

Природа постепенно оживает после утомительного полузабытья душного лета. Просыпаются травы и цветы, дремавшие под песками пустырей, и Ашкелон понемногу начинает напоминать далёкую и любимую Россию… Но всё же это не Россия, и об осени тут напоминает разве что опавшая листва старой акации напротив моего дома да дожди с ветрами.

Странно мне было встретить перекати-поле, однако же повстречалось. Не понимаю, откуда оно вообще могло взяться, но таки вот взялось. Лежало возле дороги, а потом, гонимое осенними ветрами, покатилось своей дорогой. А я покатился своей, чтобы никогда больше нам не встретиться.

Перекати-поле… Какое же оно всё-таки удивительное – одухотворённое ветром, взращенное землёй, вспоённое дождями, согретое лучами солнца…

Теперь, свободное от своей изначальной сути живого растения, приняло конечную безупречную форму, приобрело другую суть, став странником. Странником, познавшим полноту жизни и не знающим страха смерти. Странником, который призрачностью своей свободы и иллюзорностью своей новой жизни рассказывает мне об условности небытия.

К морю

Идя по тропинке к морю, вдыхаю пряный запах сухих трав, смешанный с тонким ароматом цветущих акаций. Почти не жарко, и уже отчётливо слышен шум прибоя. Слышно, как море разговаривает с небом. Море что-то взволнованно рассказывает, а небо с бесконечным терпением внимает неспокойному собеседнику, любуясь своим отражением в изумрудной глади. Иду быстрым шагом и замечаю, даже не успев испугаться, тень пролетевшей птицы, ящеркой проскользнувшую под моими ногами.

Спуск к морю через парк не долог. Однако по-восточному быстрый вечер, без сумерек, уже напоминает о себе живительной прохладой.

Парк, запах жасмина… Древние развалины Ашкелона, привычные глазу, воспринимаются как что-то обыденное – ровно настолько, чтобы чувствовать себя частью древней истории. Удивительное место пересечения древности и современности. Всё в одной точке. Всё здесь. Ровно такие же ощущения возникают, когда стоишь на огромном холме древнего города, построенного царём Иродом, и замечаешь, что здесь цветёт дикий мак, а там внизу, в деревне, кукарекают петухи… И как-то всё просто: с одной стороны, Ирод-строитель с его Иродионом, а с другой – божья коровка, маки, деревушка, пасущиеся овцы… и ты – где-то посередине, но тоже на своём месте и в своё время.

В такие моменты начинаешь чувствовать, что времени не существует и что не только пространство разных эпох собирается в одной точке, но и грань временная между прошлым и будущим сфокусирована в настоящем: в холмах, цветах, небе, облаках… и во мне, смотрящем на божью коровку и слушающем гида. И нет ничего, кроме тебя здесь и сейчас, и этот миг кажется вечностью…

Я продолжаю свой путь к морю. Вот уже отчётливо ощущается запах морской воды. Море совсем рядом. Я почти пришёл.

Холмик, поворот, лесенка. Море… Как всегда, приветливое и таинственное. Море – оно живое. Чувствуешь губами его тёплое солоноватое дыхание и говоришь ему: «Здравствуй».

Нам никогда не бывает скучно друг с другом. Я сажусь на песок, и мы вместе с небом слушаем рассказы моря о том, что оно видело и о чём помнит… Ему всегда есть что сказать.

Уже вечер, и солнце садится за горизонт. В эти моменты море становится удивительным, и мне важно увидеть солнечную дорожку – отражение солнца в воде, чтобы думать о том, что эта дорожка ведёт в небо, ведёт к Богу. Море шумит, а я молчу. И так хорошо на душе…

Солнце село и уже почти темно. Вдали загорелись огоньки танкеров. Наступает ночь. Тёплый морской ветер нежно-любовно треплет мою шевелюру, и хочется идти купаться.

Я боюсь купаться ночью, но всё равно иду, чтобы ощутить трепет: когда стоишь в воде лицом к берегу, затылком ощущаешь величественное дыхание моря. Кажется, что оно смотрит на тебя. И сердце в эти минуты наполняется светом и радостью. И море, и ты, и небо – всё едино.

Выхожу из тёплой воды. Солоноватый вкус на губах напоминает поцелуй любимой. Сижу на берегу. Смотрю на луну, вышедшую из-за холма. Редкие облака, освещаемые луной, низки. И начинаешь чувствовать, что здесь, как нигде, небо ближе к тебе, а ты к небу.

Как я ел кактус

На днях возвращался с моря. Утро. Настроение прекрасное, как всегда после зарядки. Вижу, кактус опунция заплодоносила. Тут моё любопытство взяло верх над боязнью змей (которые, по моему воображению и разумению, непременно сидят в кустах). В общем, я, мучимый любопытством и движимый примером Николая Николаевича Дроздова, который героически поедал ядовитых жаб в одном из выпусков «Последнего героя», – воспрял духом и стал пробираться к кактусу, который мирно рос в трёх метрах от дороги. Приметив один из плодов – розовенький, симпатичный и, по моему пониманию, очень сладкий, – я дотронулся до него. Не прошло и секунды, как из плода появилось стадо муравьёв, которые внятно и убедительно стали объяснять мне, кто в доме хозяин.

Я спорить не стал и полез за другим плодом, позеленее. Будь что будет, ну если и поболит живот, то пройдёт. Стал думать, как его сорвать. Смотрю, плод примерно с небольшую грушу и пучками волоски торчат.

Я, дурачок, обрадовался: хорошо, что колючек нет. Стал срывать плод. Благоразумие пыталось мне шептать, что эти волоски неспроста. Но я так был захвачен азартом срывания кактусёнка, что не слышал сбивчивого лепета. Спустя несколько мгновений с удивлением обнаружил стройные ряды волосков на своей ладони и решил их смахнуть. Обратите внимание на мою находчивость: я сделал это тыльной стороной другой ладони. Когда волоски переместились туда, я придумал вытереть руку о живот. Если учесть, что на мне не было майки, становится понятным, откуда на груди взялись совсем не случайные новенькие волоски..

Вылезая из кустов, я ругал себя и покойную жабу, которую съели соплеменники Николая Николаевича. Однако жадность не позволила мне выбросить несчастный плод. Весь в колючках и довольный своей добычей, я пришёл домой. Там разрезал плод ножом и съел. Друзья, кактус по вкусу напоминает кактус. Вкусненький. Однако, право, он того не стоил, так как последующие три дня я был занят вытаскиванием колючек с ладошек.

Эту историю можно было бы считать завершённой, если бы на следующий день не раздался звонок в дверь. Это пришёл мой дружок Мишка. С загадочным и глуповато-удивлённым видом он поведал, что влез в кактус. Оказывается, тоже «хотел попробовать». Я расплылся в улыбке и сказал: «Дорогой коллега, вы как раз обратились к нужному специалисту».

Но Мишка не был бы сам собой, если бы не пошёл дальше меня в своих изысках. Он не только сорвал плод, но и попробовал его вместе с колючками. Распираемый смехом и искренним сочувствием, я потащил горе-приятеля в ванную и дал ему жёсткую губку, которой он тут же стал тереть язык. Я оставил его там, о чём впоследствии очень пожалел.

Мой приятель счёл чистку языка и нёба губкой недостаточно эффективным средством. Когда я заглянул в ванную во второй раз, то увидел приятеля с высунутым языком, по которому он водил моим станком для бритья. Я перепугался не на шутку. Выразительно взглянув на него, я заставил его полоскать рот ликёром, попутно объяснив основы гигиены. Вот так бывает!

О жизни

Жизнь состоит не из мелочей (мелочей не бывает), а из маленьких дел, которые я должен выполнять, тем самым делая свою жизнь лучше. И тогда эти маленькие дела перестают быть заметными и не мешают видеть то, к чему я стремлюсь.

Жизнь состоит не только из моего отношения к людям, а из реальных людей. И мои images не должны загораживать мне ближних, поскольку они, ближние, имеют право быть услышанными и увиденными, просто потому, что они люди, которые меня слышат и которые мне что-то хотят сказать… а главное – которые меня любят. Поэтому я учусь слушать…

Ещё я понял, что говорить близким всё, что взбредёт в голову, – это не одно и то же, что говорить правду. И тем более это не значит быть собой, поскольку правда-истина – это то, что человек должен найти сам для себя. Правда и так в нас, её и так видно и понятно, а пустые слова – это вредный хлам. Близкие во мне ищут именно этого – простоты и естественности, потому что простота правдива и естественность истинна.

Пора бы закончить с банальными прописными истинами. Тем более что то, о чём я говорю, знает каждый ребёнок. Однако надо научиться жить по этим истинам, простым и понятным. Надо научиться думать, надо научиться слышать…

Из детства

Всё чаще, глядя на своего сына, я начинаю думать о том, что когда-то и мой отец вот так же смотрел на меня… Я очень хорошо помню те моменты, когда я, укладываясь спать, усаживал отца рядом и просил, чтобы он гладил меня по голове.

Одно время я был совершенно уверен, что проглотил букву Т. Она мне мешала, и я рассказывал об этом папе, а бедный папа сидел рядом и слушал. Сейчас, видимо, настала моя очередь. Когда мой сын просит, я иду и сижу с ним.

Сейчас и тогда… Интересное дело. Я всегда был маминым сыночком, я её копия. Несмотря на это, сейчас думаю о том, что с возрастом мужчина отдаляется от матери и через своё отцовство становится ближе к отцу. Только сейчас я начинаю чувствовать и видеть те особые ниточки, которые соединяют меня с моим отцом. Наверное, когда-нибудь я точно так же буду открывать для себя подобные связи с предками, став дедушкой. Наверное…

От этих мыслей становится спокойно на душе.

А ещё, глядя на сына, я вспомнил, что когда в детстве укладывался спать, – а спать мы должны были таким образом, чтобы обе ладошки были под головой, тем самым образуя подушечку (нас так учили в садике), – я слышал свой пульс. Я, правда, не знал, что это мой пульс. Мне воображалось, как будто это ко мне стройными рядами маршируют всякие там лисички, зайцы, медведики (в большей степени лисички, потому что я был уверен, что именно так гавкают лисички), чтобы защитить меня от кого-то. При этом они говорили: «Не бойся, Костик, мы тебя защитим, мы всех победим». Что интересно, от кого они меня защищали, не помню, но мне с ними было не страшно и хорошо…

Сегодня катались с сыном на велосипеде. Он на раме, на подушечке – главный рулевой, я, разумеется, двигатель. Ездили к тёще. Проезжая мимо пустыря, где открывается вид на море, смотрели на закат.

Огромное солнце садилось за бесконечное море. Такое большое солнце бывает только когда ветрено. Облака, окрашенные в желтоватый цвет, практически сливались с небом – чистым, но не прозрачным, а каким-то дымчатым, притуманенным. Лучи светлой камедью разливались на полнеба.

Небо было так рядом и облака так близко, что я в который раз подумал о том, что, наверное, из-за этой приближенности неба эта земля отмечена Богом.

Как хорошо… Отец и сын, небо и море. Как хорошо быть маленьким и быть с маленьким.

Апокалипсис, или Сны разума, порождающие чудовищ

Томимый смутными, непременно мрачными предчувствиями о трагической судьбе всего человечества и лучшей её части (то есть, разумеется, меня), задался я вопрошанием у Всевышнего дать мне знак, если вдруг что-то тут, на Земле обетованной, начнётся.

От природы будучи не особенно ипохондричным, но вместе с тем впечатлительным и любящим время от времени пострадать пафосно и «попасти народы» (хотя вру! – и ипохондричным тоже), – в общем, как обычно, думал думу о бренности бытия, тщетности усилий научно-технической мысли прогрессивного человечества без духовного базиса, – наполовину пафосно, наполовину любуясь собой, думал мысль.

Безусловно, мысль была… была мысль… Но потом, запутавшись в грёзах бессознательного вперемешку с событиями и эмоциями минувшего дня, она исчезла. И я уснул.

Проснулся ночью от шлёпанья босых ножек сына, который прибежал ко мне с криком, что ему приснился страшный сон и что он будет спать с нами. Я его спросил: «Сынок, а что тебе приснилось?» Он ответил, что снился город в огне и что это очень страшно.

Я его, конечно, успокоил, и он уснул. Но у меня от описания его сна на душе похолодело. Мысль, которая до этого дремала, проснулась снова и, я бы даже сказал, пришла в бодрую активность.

«Вот оно», – подумал я, закапываясь под подушку. Но таки апокалиптический пафос в этот раз оказался слабее, чем желание спать и понимание того, что утром на работу, – и мысль уснула тоже.

Утром мысль проснулась чуть раньше, чем голос разума. Ей было просторно в «горних высях» моего сознательного и бессознательного. Но постепенно с глотками горячего кофе я таки вернулся с небес на грешную землю. И апокалиптическая мысль притихла, чтобы время от времени напоминать о себе и о ночном происшествии.

Успев насладиться в течение дня пафосом успешного запугивания близких своими предчувствиями и столь истово обнаруженными подтверждениями предчувствий, я таки решил деликатно спросить у сына, что же ему всё-таки приснилось.

Вечером за ужином, в лучших традициях голливудских триллеров, я между прочим спросил о сне сына. Каково же было моё разочарование и вместе с тем облегчение, когда он сказал, что сон был страшный, поскольку он «лазером сжег нечаянно, когда баловался, город и дома».

У мысли не было никаких шансов, и она вынуждена была, разумеется до поры до времени, раствориться в бессознательном в виде смутных предчувствий… Фантом исчез ровно так же, как и появился. И наверное, стоит подумать о том, что кому-то нужно попить пустырничек, а кому-то смотреть меньше мультиков.

Чёрная волшебница

Был ашкелонский вечер, когда ещё совсем не поздно, но уже темно и ночь.

Я подходил к автобусной остановке, как вдруг заметил в воздухе удивительной формы и прозрачности лёгкую паутину.

Я бессознательно рванулся к этому фантастическому чуду и, сделав полшага, увидел, что это дым. Заворожённый сказочной картинкой, я лишь спустя несколько мгновений заметил девушку в чёрном. Она сидела на перилах, отделявших тротуар от места остановки автобуса, и, не замечая никого, в том числе и меня, курила сигарету. «Чёрная волшебница», – подумал я.

Показался автобус, и чары волшебницы рассеялись в его фонарях. Девушка, птицей вспорхнув с перил, легко, как кошка, пошла к подошедшей «четвёрке». Была небольшая очередь, и уже другая девушка немного растерянно выясняла у пассажиров, едет ли этот автобус до проспекта Южноафриканской Республики. Моя волшебница по-доброму улыбнулась смущённой девушке и сказала красивым голосом на иврите: «Извините, я не из Ашкелона…» «Конечно же ты не из Ашкелона, – подумал я, заходя в автобус, – ты из сказки».

Вечером я занимался детьми и совершенно забыл о своей ночной волшебнице. Забыл, чтобы с наступлением утра, когда супруга принесёт мне, сонному и кутающемуся в одеяло, черный кофе, вспомнить всё.

Чёрный, сладкий, горячий кофе… Я закрыл глаза. Дремота нехотя покидала меня. Я просыпался. Фантомы ночи растворились, оставив мне удивительный узор в ночном воздухе и воспоминания о чёрной волшебнице.

Волшебник из Иродиона [сны]

Давеча я побывал совсем для себя неожиданно у своего знакомого волшебника, который живёт у подножия великого Иродиона.

Великая громадина, титан, сравнимый с потухшим вулканом, впрочем, не пугал меня, так как я был в волшебном саду моего знакомого. Там всё волшебно: зимние деревья, украшенные магическими шарами, виноградные лозы, опутывающие деревянные решётки. Там я видел и каштан, привезённый из прошлой жизни из заморской страны, для того чтобы здесь, в этом таинственном месте, где времени не существует, дарить волшебнику и его саду осень.

Мы сидели в этом саду за столом. Были друзья волшебника, и был праздник. Я, как всегда, опоздал, и меня попросили сказать тост. Я не знал, что сказать, потому что совершенно не представлял повода, по которому мы собрались. Стакан выпал из моей руки, и белое вино разлилось по белой скатерти.

Потом волшебник показал мне свою книгу, в которой я запомнил рисунки фресок львов. Одного из них я даже узнал: это был лев с одних ворот Старого города Иерусалима.

Я мало что понимал из того, что пытался рассказать мой друг, но он тактично продолжал объяснять значения символов. Видимо, я был недостаточно пьян из-за пролитого мною вина, чтобы понимать, о чём идёт речь, и недостаточно трезв сейчас, чтобы вспомнить детали. Как же удивительно: там мне казалось, что времени нет, и рядом со мной сейчас, как и две тысячи лет назад на этом же месте, Иосиф Флавий, рассказывающий мне свои истории. Сейчас утро, и на столе передо мной лежит пара каштанов, а мыслями и сердцем я всё ещё там, в гостях у моего друга.

Подумалось

Каждый раз, когда я провожаю сына в школу и, стоя у школьных ворот, смотрю, как он тащит за собой рюкзачок на колёсиках, – я чувствую, что вот так, шаг за шагом, мой мальчик уходит во взрослую жизнь. И грустно, и радостно: так и должно быть, но, покуда я его настоящее, тем и живу, что привыкаю к мысли, что становлюсь прошлым.

Ещё одна мысль

Мы все, так или иначе, сами делаем свой мир – кто-то в полной мере, кто-то отчасти… А кто-то своим молчанием, безверием в себя и равнодушием к тому, что его окружает, позволяет делать с его миром то, во что верят другие, а не он сам.

Во всех случаях мы, именно мы отвечаем за нашу жизнь и за то, что с нами происходит, вне зависимости от того, верим мы в это или нет.

Свет в окне

Наступает вечер, и в окнах загорается свет. Дома, казавшиеся днём безжизненными, теперь утрачивают свою бетонно-стальную природу и становятся выразителями человеческого тепла.

Этот свет со мной с детства. Он стал для меня неким этическим прозрением, когда я смотрел на пассажирские поезда по ночам. Свет в окошках вагонов был праздником для моей детской души: я понимал, что вот так и я поеду зимой к бабушке. Только потом, когда я повзрослел, а бабушки не стало, я ощутил грусть от мелькания окошек на переезде: ехать было некуда и не к кому.

Зато как ждал я знакомые силуэты домов со светящимися окнами, когда шёл с поля со своим маленьким стадом и единственным другом – собакой! На улице октябрь, и холодно, и уже просто свет в окошках, которые ещё так далеко, наполнял сердце теплом. Даже животные, мне казалось, чувствуют это, и всем становилось радостнее от того, что скоро будем дома.

Помню, как время от времени мы с музыкальной школой из глухого провинциального городишка ездили в саратовский театр. С Алтынки город казался сказочным, сверкая тысячами огоньков. Мне было и удивительно, и грустно от того, что я чувствовал себя чужим, поскольку ни один из этих огоньков не светил для меня.

Позже, когда я уже жил в Саратове и завёл семью, я вспоминал свои чувства, но грусти уже не было. Эти огоньки перестали быть для меня чудом – просто огоньки, просто окна, просто чья-то жизнь. Гуляя с сыном во дворе нашего дома на Поливановской, мы любили с ним смотреть на звёзды. И сердце начинало щемить от непонятной тоски, что вот они так далеки и всегда будут светить, а нас не будет. Уже и дом тот принадлежит другим хозяевам, и нас в нём нет, как и не было… и разве что посаженные и, может быть, ещё не выкорчеванные кусты крыжовника помнят тепло моих рук.

Гуляя с дочерью по вечернему Ашкелону, вижу в окнах домов зажжённые ханукии, и сердце наполняется теплом и светом, как в детстве, а душа – верой и надеждой на то, что всё будет хорошо. И понимаешь, что чудо это мы сами и что оно в нас, в наших сердцах и душах. И что даже если некуда и не к кому уже ехать, оно всё равно всё в тебе и с тобой. В тебе и твоих детях.

Балаганщица и розовые сапожки

Обычно утро моё начинается с крепкого сладкого кофе, который я пью по дороге в детский сад, куда отвожу свою маленькую дочь. Прекрасное январское утро, когда солнце щедро разливает розовую краску на стены и крыши домов, тротуар и деревья.

Иду с коляской и радуюсь жизни. В наушниках Лара Фабиан. Утренняя прохлада придаёт моему горячему кофе особый вкус, и я понимаю, что ещё один день моей жизни начался.

Дочь радостно вертит головой, разглядывая дворников и кошек. Ну и хорошо. Видимо, девушка в настроении сегодня, поскольку если дама бывает не в духе, то она всю дорогу в садик, а также в саду будет объяснять няне и воспитательнице, что её никто не любит.

Радуясь тихим мещанским радостям, я и не заметил, что моя девочка, весьма активно дрыгая ногами, потеряла сапоги. Поэтому сильно удивился, когда, пройдя почти весь путь от дома к саду, увидел на своей крошке вместо розовых сапожек зелёные колготки.

Первая мысль оказалась сомнительной, и в духе Клима Самгина я сам себя спросил: «А были ли сапожки?». Потом, удивившись своей глупости и нелепости первой мысли, убедился-таки, что и девочка была и таки сидит в коляске, и супруга никак не отправила бы её в садик без сапог. Благо, учитывая прошлый опыт по выбрасыванию некоторыми девочками обуви во время езды, я предусмотрительно положил на дно коляски кроссовки, и без обуви Тамара не осталась. Но таки дух надежды на то, что я найду эти сапожки на обратном пути, стал во мне бороться с мыслью: «А что же скажет Анна, когда я вернусь домой без сапог?».

Завёл свою красотку в сад. Там почему-то даже не удивились, что Тамара без обуви, а я сказал: «Вот отдаю вам свою Балаганщицу». Именно так её называют в саду за деловитый характер и талант устраивать хаос.

Если быть точным, то её называют на ивритский манер Балаганистит. Но это слово произошло от нашего слова «балаган», и оно накрепко вошло в обиход израильской повседневной речи.

И вот я иду домой, осознавая вторичность красоты пролетающих птичек, утреннего солнца и январской прохлады, и внимательно высматриваю розовые сапожки.

Таки я их нашёл, причём недалеко от дома, – сперва один, затем другой. Однако впредь надо быть более внимательным, учитывая некоторые особенности одной маленькой девочки.

Школьные звонки в Ашкелоне

Утро в Ашкелоне начинается всегда одинаково. Жизнерадостное и немного утомительное чириканье пернатых вдруг нарушается звуком заведённого мотора припаркованных у школьных ворот автобусов, и в этот момент сквозь дрёму понимаешь, что скоро привезут детвору.

Напротив моих окон школа, и даже не одна, а несколько. В ту, что ближе всех к дому, автобус привозит детей из поселений, и иногда кажется, что под окнами не школа, а рынок – так шумно бывает.

Пока я собираю сына и дочку в школу и садик, прислушиваюсь, не звенит ли школьный звонок. В каждой школе он свой. В той, где учится мой сын, это музыка из «Щелкунчика». В школе напротив – какая-то песенка. В ещё одной школе – загадочная мелодия.

Каждый час эти звоночки звонят, оповещая детвору и родителей о том, что урок начался или закончился. Они слышны даже на расстоянии – то тут, то там музыка школьных звонков. Вот и сегодня, когда я шёл из садика, услышал, как почти одновременно зазвучала музыка начала дня.

Раньше унылый школьный звонок меня раздражал. А теперь, когда сын пошёл в школу, он стал напоминанием о том, что мой мальчик подрастает. И автобус, который утром с такой беспощадной регулярностью тарахтит под окнами, я тоже перестал замечать… Только утро, птички, дети и музыка.

Противогаз

Мы получили по почте уведомление о том, что для нашей маленькой дочери поступил противогаз, который нам надо забрать. Служба тыла Израиля обеспечивает всех граждан средствами защиты. Тут так положено, потому что безопасность граждан – один из самых главных приоритетов государственной политики. Что бы там кто ни говорил, но это так, друзья.

Выдают противогазы всем. Вот и моё небольшое семейство получило противогазы полтора года назад. А теперь настала очередь обеспечить индивидуальным средством защиты мою дочь.

Ходил получать я эту штуку несколько раз. Сначала отправился в пятницу, три недели назад, но по дороге потерял уведомление. Благо пункт выдачи был закрыт. Пока возвращался домой, обнаружил потерю.

В другой раз решил зайти перед работой. Не вышло: они открываются только в 11.00. Пришлось ехать опять, вечером после работы. Показал удостоверение личности. Через пару минут мне вручили коробочку с противогазом для Тамары, и я, довольный и счастливый, пошёл домой.

Конечно, очень хочется верить, что нам не придётся применять противогазы. Но сам факт наличия их в доме создаёт ощущение уверенности и заботы со стороны государства.

Утро и голуби

Утро порадовало саратовской прохладой октября. Мы шли с дочерью в садик. Она, сидя в коляске, увлечённо размахивала снятым ботинком, а я наслаждался жизнью. Только единожды наслаждение эпикурейца было прервано, так как ботинок всё же потерялся и пришлось «бодрым лосем с коляской» пробежать полквартала обратно, чтобы подобрать потерю.

Мы вышли на пустырь с видом на море, что недалеко от садика. Я смотрел на фиолетово-серые рваные тучи над синим морем. Высоко-высоко над виллами белыми лоскутиками кувыркались два голубя.

Я не люблю голубей. Но в любом случае нас почему-то они любят больше, чем мы их. Поэтому все окна нашей ашкелонской квартиры облюбованы голубями разных мастей.

Приятно, конечно, осознавать, что птицы селятся у добрых людей. Но если бы только эти птички знали, что я порой думаю о них, они бы наверняка облетали дом стороной за четыре квартала.

Не люблю этих птиц за их простоту, которая хуже воровства, когда они курлыкают под окнами или начинают выяснять отношения друг с другом, раздражающе бодро хлопая крыльями по утрам. Но одну голубку беленькую я люблю. И мне приятно было видеть её на лужайке возле дома. Я её узнал, это была она.

Вообще я понял, что голуби – это не такое уж и зло, хотя перьев, грязи и запаха от них хватает. Разумеется, я из них всю душу вытрясу, когда буду мыть весной окна. Но! Всё же я понял, что всё познается в сравнении.

Теперь возле моего окна решили поселиться скворцы. Если голуби мирно сидели, время от времени что-то там бормоча, то эта банда непрерывно что-то выясняет, и мой подоконник больше походит на рынок, нежели на окно, и, разумеется, я прогоняю этих шебутных. Я уже молчу про то, что они мне нагадили на оконное стекло.

Вот такое соседство и птички. А белая голубка очаровательна.

Семья и стол

Однажды мы всем семейством пошли к доктору: я, беременная тогда ещё супруга и сын. Сидим в поликлинике, ждём нашу очередь.

Тут пришла беременная женщина, верующая израильтянка. Села рядышком. Разговор с ней произвёл на меня неизгладимое впечатление.

Заговорили о семье и детях.

Женщина спросила, сколько мы хотим иметь детей. Мы ответили: сколько будет, столько и будет. А она сказала удивительную вещь: детей в семье должно быть четверо.

– Отчего же четверо? – спросила моя Анна.

Женщина ответила:

– Вот как у стола есть четыре ножки, так и в семье должно быть четверо детей, чтобы они поддерживали вас в старости.

Мне, как человеку, выросшему в большой семье – нас четверо братьев у родителей, – эти слова показались правильными и естественными.

Как же всё-таки удивительно гармонично и мудро размышляла та женщина!

Скоро весна

Всегда с особым чувством жду появления маков в Ашкелоне. Эти цветы – вестники наступающей весны. Их появление напоминает мне о тепле, которого так хочется после дождливых дней декабря и январских ветров.

Ещё позавчера казалось, что проливной дождь никогда не кончится. Но всё когда-нибудь заканчивается.

И вот вчера, по дороге на работу, я увидел их в саду одного из домов. Несколько маков… Какие же они нежные, утончённые. Какие яркие и радостные… Оттого ли мне они так близки, что я родился в Средней Азии, где маки также символизировали наступление тепла?..

Друзья, скоро весна. Природа просыпается, грядёт Ту бишват. А мне хочется схватить фотоаппарат и умчаться фотографировать мои красные маячки наступающей весны.

Темнота

Вчера вечером в нашу дверь постучали. Так скромно и тихо, что мы даже не заметили. Однако подружка супруги услышала, и моя благоверная пошла открывать, удивившись, кто же может стучаться к нам так поздно. Неужто соседка снизу, которой вновь почудилось, что мы шумим?

Открыв дверь, Анютка аж подпрыгнула от страха: на неё смотрели два белых глаза эфиопского парня. Всё остальное было черным-черно, так как в подъезде был выключен свет. Эфиопчик тоже, бедненький, перепугался и отпрыгнул.

Потом все мы рассмеялись этой ситуации. Парнишка попутал этажи. Он, видимо, шёл к соседям наверх.

Мы уже почти привыкли к тому, что постоянно ошибаются дверью, и не без удовольствия злобничаем с супругой на тему того, что, видимо, у ребят плохо с математикой. Но, разумеется, по-доброму.

Вспомнилось мне, как я двенадцатилетним мальчишкой попал в Москву и возле пиццерии первый раз в жизни увидел чернокожих людей. (Хотел написать «негров», ну да уж столерантничаю.)

Помню, как я был шокирован таким вот открытием. У меня была форменная истерика, и мне было и смешно и стыдно за самого себя. Я не мог сдержать смех и даже не мог объяснить старшему брату Николаю, с чего это меня так попёрло. Но он вскоре догадался, и ему было стыдно за мою дремучесть и невоспитанность. Потом глаза мои привыкли, и я таки преодолел своих внутренних тараканов и больше не хихикал, глядя на этих людей.

Теперь, живя в Израиле, я заметил как само собой разумеющееся, что сын мой не разделяет людей по цвету кожи и в садике прекрасно дружит с эфиопскими мальчиками и девочками. Я понял, что мой ребёнок носитель уже другой культуры, более совершенной и мудрой, чем моя.

Так и должно быть. Маленькие дети – они светлые. Надо этот свет внутри них сохранять и беречь, чтобы потом они не стали тёмными. Так мы и сами станем светлее.

Я, велосипед и дорога

Еду на велосипеде. Сосредоточен на рисунке тротуарной плитки, которая во время езды превращается в параллельные направлению движения линии. Только я и дорога, я и движение.

Всё окружающее воспринимается ровно настолько, чтобы никого не задавить и не быть задавленным: люди – без лиц, без пола, без ничего, просто контуры (вряд ли они вообще в этот момент существуют); машины – только де факто, не более.

Знаю, что еду домой. Вместе с тем есть понимание того, что цель поездки – всего лишь настоящее, которое ещё не наступило, поэтому несущественно. Есть только я и дорога, я и мой путь.

Дома, деревья, люди – условность, как и я для них… Этих домов не было каких-то 50 лет назад, и через 50 их уже не будет. Равно как нет уже тех людей, которые помнят эти места пустынными и дикими, так и не будет тех, кто сейчас жив.

Всё не важно, кроме меня, моей дороги и рисунков, создаваемых тротуарной плиткой. Бытие такая же условность, как и небытие.

Неудачное утро

По дороге в школу одного мальчика, меня с коляской и сына закидали камнями со двора соседней школы. Благо никто не пострадал. Дикие какие-то дети. Это религиозная школа. Не знаю, чему там детей учат.

Сразу сказал об этом охраннику школы, где учится сын. Позвонил в полицию. И заодно зашёл в школу, откуда летели камни, и разговаривал с директором.

В полиции живенько отреагировали и пообещали разобраться с этой историей.

Моё рвение вполне оправданно, так как это элементарно вопрос безопасности прохожих. И потом, что это за школа такая, если там воспитываются такие дети?

После этого пошёл сдавать в поликлинику анализы, а там забастовка медсестёр и кровь на обследование не берут. Заказал очередь на другой день. Как достали эти забастовки…

Вот такое бодрое утро.

Он вернулся

Мы не виделись с тех душных ночей осеннего Ашкелона, когда ничего так не ждёшь, как прохлады раннего утра. Где он пропадал всё это время, не знаю, но теперь по дороге домой я его узнал, я снова его почувствовал. Он вернулся, как всегда внезапный, как всегда ошеломительный и немножко невпопад.

Трепя мою шевелюру, наполняя моё дыхание своим пряным привкусом пустынь, пускал пыль в глаза, рассказывая о том, где был и что видел. Непривычно вслушиваться в его лепет… Но я таки прислушался и спустя какое-то время уже был спокоен. Как и не было тяжёлого дня. И мы шли домой, вернее я ехал на велике, а он был со мной.

Нанёс пыли… Она везде. Вечером он играл ею, рисуя удивительно красивый закат, который, увы, я не видел, но, судя по его рассказу, это было именно так. Теперь, почти ночью, хотя сейчас всего только седьмой час вечера, он совсем заигрался в свои волшебные игры и, создавая из той же волшебной пыли дымку, окутавшую суетливый вечерний Ашкелон, заставил меня вслушиваться и всматриваться.

Как красиво он играет шапками пальм, листья которых на просвет фонарей блестят белыми искрами. Они, пальмы и листья, тоже ему рады и кокетничают с моим приятелем, в то время как мы с ним больше склонны пофилософствовать. Не по-мужски это – кокетничать.

Ветер… Даже сквозь наушники и дивное пение Лары Фабиан я слышу его шёпот. Он говорит мне: смотри!

Сперва мне трудно было что-то рассмотреть, потому что от пыли, подхваченной моим игривым приятелем, слезились глаза, однако потом я стал видеть и слышать.

Я видел, проезжая мимо лотерейного ларька, как ещё совсем молодая израильтянка заполняла купон лотерейки. И ветер показал мне её надежду и веру в чудо… и ещё сказал, что ей повезёт. А потом показал мне её ребенком, который верит сказкам. Ах, если бы только она прислушалась к ветру! Она бы поняла, что сказка вокруг, здесь и сейчас. И всё же сколько правды и света было в этой женщине, заполняющей купон…

Я слышал, как ветер мне рассказывал о прохожих, которым было неуютно в этот час на улице и они спешили домой. Он говорил, что если вдохнуть посильнее принесённый им воздух пустынь, то человеку не будет холодно, и огорчился тому, что даже я ему не верил, так как я сказал, что согрелся, потому что крутил педали.

В глубине души я знал, что он прав, ведь дыхание у нас было одно на двоих. И я был признателен ему за добрый нрав и хулиганистость, которая отвлекла меня от забот и уныния будничного вечера.

Он был прав, поскольку показал мне, что все прохожие тоже суть дети, которым нужно тепло и забота, которые так же, как и я, стремятся попасть поскорее домой, где их ждут.

Он сказал, что дом – это там, где тебя ждут. Я ему ответил, что, значит, ты дома, поскольку я давно ждал тебя и рад тебе. Он промолчал. Но мне кажется, он подумал о том, что я самонадеян немножко, так как его дом везде… и что он сам по себе дом для тех, кто его ждёт.

Возможно, он и прав… Возможно, когда-нибудь, став пылью, частичкой, я буду носиться с ним над морями и пустынями. И мы будем единым целым. И он будет моим домом.

Он вернулся.

Первый день весны. Утро

Думаю, в Израиле такой первый день марта запомнится надолго. В Ашкелоне пронизывающий ветер, холодно, сильный дождь… и как-то всё не задалось с самого утра.

Незадавание получилось с вечера, так как сын почему-то решил, что он будет спать с нами. В результате я собственным чадом был втиснут в решётку стенки кровати и затоптан и аккурат к утру чувствовал себя разбитым.

Ещё более я почувствовал разбитость и осознал несовершенство этого мира, когда жена заявила, что сегодня моя очередь вести детей в садик и школу и что одежду она вроде как где-то там приготовила (я не вслушивался, так как наивно полагал, что это всё сон и надо просто спрятаться под подушку, чтобы ещё поспать).

Пришлось встать. Поднялся, открыл окошко, убедился, что мир куда более несовершенен, когда смотришь на него в вертикальном положении, и тут же залез обратно в кровать, выслушивая при этом, какой я плохой отец и муж.

У Ани сегодня была машина, и она сама развезла детей в садик и школу, а я успел насладиться аж 20 минутами блаженства утреннего сна.

Но пробуждение было неминуемо. Кофе мой остыл, и пришлось-таки вставать. Мысли о том, что, наверное, я заболел и не пойду на работу, были решительно опровергнуты до омерзения здоровой и непонятно с чего жизнерадостной мордой, которую я увидел в ванной.

Когда я понял, что жена сегодня отвезёт меня на работу, я совсем было обрадовался. Радость была бурная, но непродолжительная (пока спускался по лестнице до улицы). Остальной путь (от подъезда до машины) я был уныл и мокр. Пока ехал в машине, был полон решимости работать свою работу в машине и не хотел вылезать. Но увы, до работы доехал, и день начался.

Города

Города… Когда оказываешься в незнакомом городе и едешь по его улицам, то кажется, что едешь всё время прямо. В этот момент для тебя нет ничего, кроме домов, видимых из окошек автобуса. Ты для этого города чужой – и он для тебя.

Ты для него станешь его настоящим, только когда будешь ходить по его улицам. Тогда постепенно он начинает к тебе присматриваться: «Кто этот новенький? Я его не помню».

А ты начинаешь всматриваться в его дома, улочки, фонари, мостовые, лица людей и искать что-то такое, что найдёт отклик в твоей душе. Увидев фонтан или скамейку в парке, вдруг вспомнишь о чём-то своём, и уже не будет ощущения одиночества. Найдя частичку себя, начинаешь принимать настоящее этого города, для того чтобы потом, может быть, этот фонтан или скамейка остались в тебе и этот город стал частью тебя, а ты его частью.

Города… Когда смотришь на тот город, где ты когда-то был, где прожил несколько лет, невозможно избавиться от ощущения, что город стал другим и он по-прежнему есть, но только тебя в нём нет. Его пыльные улицы, грустные клёны, проезжающие автомобили и чужие люди подчёркивают твоё одиночество, и ты начинаешь искать знакомые места, которые раньше были частью твоей жизни.

Вот ты уже там, где когда-то жил… Но ощущение отчуждённости только усиливается, потому что и здесь тебя тоже нет. И грусть смешивается с чувством неловкости, когда встречаешь человека, который тебя вспомнит, но который тоже смутится тем, что необходимо как-то отметить то, что ты существуешь, и тем самым только подчеркнёт твоё отсутствие.

Города… Хочу туда, где я никогда не был, но где не буду чувствовать себя чужим. Где же этот город?

Доброе утро

Сегодня у сына маскарад, и он отправился в школу наряженным в костюм астронавта.

Дети все такие красивые. Полицейские, бэтмены, принцессы, спайдермены, пчёлки, черепашки-ниндзя… Школьный двор пестрит разноцветными одеждами, и даже учителя кто в смешном колпаке, кто в красивой накидке волшебника. Сегодня в школе Пурим. Будет целое представление. Сын, как всегда, говорит мне об этом аккурат полседьмого. Напоминает, что пора вставать и уже начался день и что кто-то из родителей должен быть на празднике.

Я, традиционно для главы семейства, узнаю обо всём самый последний. Оказывается, все всё знали, кроме меня.

Наверное, я мало уделяю внимания сыну. На праздник, увы, не попадаю, так как на работе ответственные дни сейчас. И грустно оттого, что в эти важные моменты жизни сына я не могу быть с ним рядом.

Грустно… Ну да 8 Марта будет городской карнавал, и я постараюсь с сыном на него попасть. В этом году 8 Марта совпадает с Пуримом, и традиционно в центре города будет праздник. Очень хочется туда попасть, побыть с детьми и женой, погулять.

Шёл с садика и думал, что, наверное, я себя сейчас жалею. И ещё думал, а не поругать ли себя за такой мазохизм. Но решил, что если я себя ещё и поругаю, то это будет более изощрённый мазохизм, и, памятуя о том, что лучшее – враг хорошего, успокоился.

Шёл домой и смотрел, как начинается новый день.

А утро начинается всегда одинаково. Оно начинается с пожелания доброго утра своим близким – семье и друзьям.

Вот и Риточка сказала в аське: «Доброе утро». И я написал другу, которого обещал приручить: «Доброе утро». И чувствовал, что было бы идеально, если бы я позвонил в Калининград моему волку, чтобы сказать: «Доброе утро».

Вот и звоночек телефонный слышу, «доброе утро» от моего хорошего друга из Хайфы – просто так, потому что утро доброе, потому что начался новый день и жизнь продолжается, потому что хорошо и потому что день действительно добрый. Поэтому, друзья, всем вам, далёким и близким: «Доброе утро!»

Сюрприз на Пурим

Вот так бывает: приехал вчера домой и с порога узнаю новость о том, что мы затопили нулевой этаж. Таинственные разводы на стене и потолке – результат того, что потекла труба, которая связана с нашей квартирой. Воды нет и вообще всё плохо. Жена тут же позвонила хозяину, объяснила ситуацию, и началось.

Я думал, что теперь придут оценщики, будут оценивать ущерб и стоимость ремонта, что всё затянется надолго. Но вышло иначе.

Утром приехал инсталлятор (здесь так называют сантехников) и за 3 часа поменял старую трубу на новую пластиковую, протянув её по наружной стене дома. Всё быстро и по-деловому.

Зовут мастера Шай. Выяснилось, что его дедушка приехал в Израиль давным-давно из города Каменец-Подольский. Ещё он рассказал, что на Пурим всегда прорываются трубы и у него сегодня ещё три вызова.

В общем, он молодчина, отремонтировал всё быстро и качественно. А я убегаю на работу.

Города моего сердца

Есть особые города. Города моего сердца. Те, в которых живут мои друзья. Калининград и Волгоград, Саратов и Питер, Хайфа и Москва, Ростов и Киев, Пассау и Краснодар.

Среди миллионов окон в каждом из этих городов есть одно, где меня любят и ждут. И пока горит в тех окнах свет и в сердцах моих близких есть для меня место, эти города будут маленьким кусочком дома.

Я нигде, почти нигде не был, кроме Москвы, но в каждом городе моего сердца есть частичка меня. И я живу надеждой и верой в то, что я есть у вас, а вы у меня. Спасибо вам, мои дорогие друзья, что вы есть. Именно благодаря вам я такой, каким вы меня знаете.

Знайте, мои дорогие, что и тут, в Ашкелоне, среди тысяч ночных окон спящего города светится одно окно, в котором есть я. И пусть этот маленький огонёк будет той звёздочкой на небе – маленькой, еле видимой, но единственной и именно вашей, которая будет напоминать вам о доме. О моём доме, где вас тоже ждут и любят.

Я счастлив.

Грустный март

Наступил март. Радуюсь тому, что столь долгожданные, но уже успевшие поднадоесть дожди позади и впереди лето.

Оно уже сейчас оставляет свои следы. Вот и ромашки на пустырях понурились, и трава загрустила, что её праздник жизни и красок так недолог. И немного жаль эти дикие цветы, так щедро дарившие моим глазам и сердцу радость.

Проезжая мимо моего любимого перекрёстка, невольно загляделся на лужайку, которая большую часть года представляет собой обычный выжженный солнцем пустырь. Лепестки маков растерянно качаются на ветру, словно ожидающие несбывшегося праздника девушки, растрёпанные и беззащитные и оттого бесконечно прекрасные. Кое-где они уже осыпались и краснеют потерянными платочками на желтеющей траве.

Праздник ещё продолжается, ещё звучит музыка разноцветия, но уже всё тронуто усталостью. И жёлтые цветочки храбрятся, стоически принимая увядание своих лепестков, но не сгибая головок, – подают пример совсем уже грустным макам. Как жаль вас, цветы весны. Есть в этом трагичность: быть рождённым для жизни и радости – и теперь с наступлением лета уйти…

Будут новые вёсны, пусть не для каждого из нас, но они непременно будут. И пустыри опять наполнятся жизнью и красками. И в этой светлой вере в жизнь разве что мимолётным грустным вздохом промелькнёт мысль: а буду ли я? Но и мысль, даже грустная, выдохнута и сердце вновь открыто для жизни.

Живём, пока живём.

Человеко-желудиная теория

Есть люди ограниченные и посредственные, но при этом поражающие своей внутренней целостностью. Я таких людей называю желудями и, признаться, даже жутко завидую им. Куда мне, суперумному и суперталантливому, но бесконечно рефлексирующему и дискретному, но стремящемуся к целостности, до них, континуальных и целостных в своей ограниченности.

Они такие же, как и жёлуди, – маленькие, крепенькие и самодостаточные, самоуверенные, но, увы, тупые и счастливые в своей божественной ограниченности.

Я недавно понял, что есть среди этих желудей прогрессивные – те, чья идеальная модель – воплощение силы. Тогда этот жёлудь в идеале своём ДУБ ДУБОМ. А есть регрессивные человеко-жёлуди. Их идеал – бессилие. И в своём идеальном воплощении они ПЕНЬ ПНЁМ!

Казнь [сны]

Было пасмурно. Скоро должен был наступить вечер. На маленькой площади, ограждённой куцым карагачом, немноголюдно.

Родные… Пожалуй, только родные и близкие. Зачем они здесь? Зачем я здесь? Они там, стоят и смотрят на меня. Я в клетке в повозке. На их лицах смущение, растерянность и усталость. А мне очень страшно. Я пытаюсь им сказать, что ни в чём не виноват и это какое-то недоразумение. Но они только смущённо и растерянно отворачиваются и хотят, чтобы это скорее закончилось. Они хотят домой.

На улице прохладно. Они уйдут. Скоро уйдут. И будут вспоминать эти страшные минуты как сон.

Ну вот. Не думал, что всё так кончится. Я тоже уже хочу, чтобы всё скорее кончилось.

Клетку открывают. Огромный пень посреди площади. Иду к пню. Кладу голову на пень. Закрываю глаза – и всё.

Птица свободы

Трудный день – это когда чувствуешь себя зверем в клетке. Редко у меня так бывает, но случается, и тому есть причины.

Придя домой, уставший и расстроенный, заметил тень птицы в коридоре. Она промелькнула и тут же пропала. «Неужели показалось?» – подумал я. Наверное, вот такой чёрной птицей приходит смерть. Задумался, погрузился в свои дела. Перестал думать о птице.

Мне позвонили. Разговаривая по телефону с другом и переходя, как обычно, из комнаты в комнату, я увидел горлицу, сидевшую на спинке дивана у закрытого окна.

Она испугалась, забилась. Я подошёл к окну, чтобы её выпустить, но она улетела в другую комнату. Постепенно я её таки загнал обратно в комнату с открытым окном, где она смогла вылететь на волю.

Как же я тебя понимаю, горлица. Лети, птица, сделай меня свободным, если сможешь.

Мысли

Моя маленькая дочь смотрит в зеркало с удовольствием. Она знает, что она красивая, равно как и сынишка. Мы все считали себя красивыми, когда были маленькими. И я помню себя маленьким. И как же я сам себе нравился!

Смотрю на фотографии – отпечатки мгновений своей и чужих жизней – и понимаю, что и в лицах стареющих женщин и опустошённых мужчин всё то же. Всё те же дети, только постаревшие.

Эта мысль не даёт мне покоя. Наверное, неспроста в глазах прохожих, в их походке я вижу незащищённость перед жизнью. Люди – они как цветы в поле. Удивительно, как маленький цветочек пытается сохранить своё достоинство, нести себя со всеми своими лепестками миру.

Вот и юная особа, с хвостом крашенных перекисью водорода волос, напомаженная и нарумяненная, глядит на меня с фотографии сайта. А в глазах одиночество и беззащитность, потому что в этот момент видит она себя или бездушный объектив фотоаппарата.

И я такой же. Куда как лучше, когда видишь себя глазами других людей. Когда видишь себя, будучи ребёнком, красивым и счастливым.

Как же хочется пожалеть всех и приласкать, утешить этих постаревших детей и себя тоже. Люди все такие красивые!

Если вы думаете, что я понимаю, зачем это пишу, – ошибаетесь, я не знаю. Но вот как нахлынуло, так и схлынет – как сон вчерашний, где я путешествовал по Америке.

Басяпа

Моя маленькая радость сегодня снесла мозг компьютерной мышке, пока меня не было дома. Обнаружив сие недоразумение, я позвал дочь. Она пришла и весьма убедительно стала говорить: «ай-ай-ай» и «ну-ну-ну», глядя, как сломанная, но всё же светящаяся в своих предсмертных электронных судорогах мышка лежит на полу.

Я спросил дочь, зачем она это сделала. Она как бы невзначай и между прочим ответила: «Басяпа» – и с деловым видом двинула на кухню, так как там были какие-то нужные ей штуки.

Не знаю, что имела в виду моя малая, говоря это загадочное слово, но теперь я так её и называю. У меня дома есть персональная БАСЯПА.

Маленькие радости обыденной жизни

Люблю, когда происходит нечто необычное в нашей полной забот и тягот жизни. Вот и сегодня. Вечер. Я сажусь в автобус, чтобы ехать домой. Мысли о прошедшем дне и работе пока ещё не отпустили, и я сижу и жду, когда мы поедем (наша остановка конечная, люди рассчитываются с водителем, занимают места).

Смотрю, парень заходит в заднюю дверь. Она не предназначена для входа, но с колясками как раз заходят через неё. Ну зашел, дверь открыта. И вдруг в автобус забегает собачка. Рыженькая такая, хорошенькая.

Я очень удивился. Она как-то пригнулась, и я подумал, что она испугалась, но не тут-то было. Она запрыгнула на сиденье напротив меня и стала деловито смотреть вокруг под одобрительное и восторженное гуденье пассажиров, заметивших необычную путешественницу.

Я в этот момент разговаривал по телефону и сразу же начал фотографировать это ушастое рыжее недоразумение. И вовремя, поскольку водитель заметил её и уже шёл выгонять. Разумеется, она не стала его дожидаться и удрала первой.

Но это была не обычная собачка. Пока водитель находился на задней площадке, она оббежала автобус и заскочила в переднюю дверь.

Пассажиры тут же стали выпроваживать нахалку. Один мужчина таки взял её на руки и вынес на остановку, где она осталась дожидаться другого автобуса…

Дома, зайдя в Интернет, я увидел удивительный подарок от друга из Питера. И у меня прекрасный вечер и отличное настроение.

Как мало для этого надо – улыбка друга и радость неожиданной встречи.

Место и имя

Сегодня я был у Стены плача и разговаривал с Богом.

Я был в мемориальном комплексе Яд ва-Шем, и мне нечего сказать.

Когда опускаешься в мемориал погибшим детям и сначала вглядываешься в лица убитых, а потом в темноте, где видны только сотни отражений свечей, слышишь их имена, – каждый отблеск свечи, каждое произнесённое имя ложится на сердце, прикипает к душе.

Пока я шёл по музею Холокоста, петляя по разным экспозициям, во мне боролись два желания. Первое – поскорее уйти, потому что страшно. Второе – остаться, чтобы вглядеться в лица погибших и понять что-то важное. Их убили… И они смотрят с экранов, с фотографий, смотрят на меня. Они все смотрят на каждого из нас – тех, кто был в музее. И имя каждого убитого равно жизни каждого из нас, и каждому должно быть место в наших душах.

Безнадёжность серых бетонных стен музея – и потом выход. Выход как надежда на спасение, которого у убитых не было, а у тебя есть. Только надо пройти путь, пройти по залам экспозиции и не побояться смотреть убитым в глаза.

Путь пройден, свет в конце тоннеля достигнут, и я жив. Но жизнь не будет прежней, поскольку каждому должно быть имя и место. И я это теперь знаю.

Я сегодня разговаривал с Богом.

Хочется осени

За обыденной суетностью жизни как-то незаметно наступило лето. Когда лето круглый год, оно утрачивает смысл, и уже не ждёшь летних дней. А может, дело и не в его круглогодичности, а в привычке ожидать лета как поры некоего обновления, надежд, встречи с близкими.

Будучи ребёнком, я всегда ждал середины зимы и лета – того времени, когда мы ездили к бабушке в Казахстан. Потом, уже учась в школе, ждал лета из-за каникул. Вместе с каникулами приходило ощущение того, что я стал старше и уже не какой-нибудь второклашка, а ученик третьего класса – и так до самого конца учебы, до тех пор, когда уже всё равно, в каком ты классе.

Долгие годы учёбы в колледже, училище, консерватории дарили летом надежду на то, что хоть какое-то время можно побыть с родителями. И когда навязчивый и нервозный ритм большого города сменялся едва ощутимой пульсацией размеренной провинциальной жизни Красноармейска, наступало моё лето. Поначалу ритм почти деревенской жизни никак не ощущался и даже пугал своей пустотой, особенно первые дни по приезде к родителям. Вокруг было тихо, никто никуда не спешил. Постепенно я привыкал к укладу маленького городка, и опустошённость уступала место здоровому и ровному дыханию деревенского быта.

Женился. Родился сын. Жизнь перестала измеряться временами года. Цикличность нарушилась. Полностью переключился на малыша: держим голову, переворачиваемся, режутся зубки, ползаем, ходим…

И вот я уже четвёртый год в Израиле. Лето есть, а ощущение ожидания лета нет. Есть другое, поскольку родилась дочка.

И снова: держим голову, переворачиваемся, режутся зубки, ползаем, ходим, начинаем разговаривать… в довесок к этому разбираемся, с кем старшой в школе подрался, почему ударил какую-то девочку в живот и зачем удрал из кружка авиамоделирования.

Наступило лето жизни. Всё идёт так, как должно идти. Отчего-то хочется осени, дождей, ветров с моря. Наверное, вам трудно меня понять, потому что у вас, живущих вдали от этих мест, ожидание тёплых и жарких дней остаётся. Здесь же стирается всё.

Здесь обыденная яркость бытия никуда не утрачивается: бесконечный праздник жизни и её обновление. Только незаметно чувствуешь, что на фоне всей этой пестроты сам бледнеешь и постепенно начинаешь неосознанно отставать от этой яркости.

Хочется умеренности и спокойствия. Хочется осени…

Я не добрая фея, голуби, подвиньтесь

Право, наша с Анютой квартира пользуется популярностью у пернатых. Конечно же приятно осознавать себя некоей лесной феей, к которой, как в диснеевских мультиках, подбегают всякие оленятки, прилетают птички, сбегаются бурундучки (вот же не к ночи будет сказано: только грызунов мне ещё не хватало в доме). В общем, фантазия, стоп… Я не добрая фея.

Но мало мне ящерки, которая живёт в нашей спальне и пугает гостей своими шорохами. Мало тех гнёзд, которые я уже повыбрасывал.

Как известно, детишки есть детишки, и если им понравится какая-то вещь, то найти её потом будет почти невероятно. И если от старшого ещё можно что-то добиться, то Тамарочку – дочку, которой всего полтора года – в самый раз записывать в партизаны-диверсанты или в разведчицы, ибо мозг вынесет, шкоду учудит да ещё и слова в простоте не скажет: всё чирикает на своём тарабарском наречии, которое понимают только такие же, как она. Приглянулся ей мой баллончик с лекарством от астмы – и вскоре потерялся.

Я подумал его поискать у нас в спальне. Отодвинул кровать, предварительно выслушав от жены, что не надо её беспокоить вечером и просить вставать с постели. И вдруг, откуда ни возьмись, в комнате появился голубь.

Анютка и я даже испугались: откуда бы ему взяться? Глядь, а на шкафу гнездо, и там уже яйцо снесено. И ведь надо же было этому голубю так измудриться! Места другого не нашёл глупый птиц.

Я уже сказал, что я не добрая фея. Взял это гнездо и выкинул. Завтра протру там всё тряпочкой, а то мало ли заразы от этих пернатых милашек…

В общем, если вы полагаете, что точка в этой истории поставлена, то ошибаетесь: нужно тщательнее искать гнёзда. О сколько нам открытий чудных…

Особенный день

Почти закончился июнь. Сегодня 29-е, и этот день богат на события, неким образом связанные с тем, что что-то завершилось.

Только что уехал мой брат в аэропорт, и на душе от этого грустно. Я его давно не видел и, когда свидимся вновь, даже не берусь сказать. Ну да чему быть, того не миновать.

Я рад, что эти десять дней провёл вместе с ним. Мы побывали в Рош а-Никра, Хайфе, Акко, на Мёртвом море. Поэтому мне ли быть в печали?

Сегодня у дочери был выпускной, теперь она пойдёт в другую группу. Дочка ещё совсем малышка, ей год и восемь месяцев, но она дедсадовец со стажем (как-никак больше года в садике) и главная хулиганка и заводила в группе. Сегодня отплясывала с ленточками, пока недопутлякала, что я тоже в зале. Когда сообразила, что папа тут, то решительно забыла о хореографических композициях, и мы развлекались с ней исключительно вдвоём, держась за ручки. И если плясать ходили, то только вместе. И это правильно!

Сынок закончил первый класс. Это действительно важное и серьёзное событие для нашей семьи. Принёс табель с оценками: самая низкая – 85 баллов (это отлично), остальные 90. Да и не в оценках дело, а в том, что он взрослеет и маленькими шажками движется во взрослую жизнь.

Недавно я заметил, что, когда он грустит от усталости и нежелания делать бесконечные уроки, его глаза тускнеют. Думаю в эти моменты словами Проповедника о многих знаниях и многих печалях.

Сегодня я горд своим сынком. Не знаю, какая программа сейчас в первом классе у российских детишек, но Юра в школе уже вовсю проходит таблицу умножения и деление, знакомится с пространственным мышлением и с помощью зеркала строит геометрическую фигуру на картинках.

Ещё событие, друзья: кончилась безмятежная пляжная жизнь, как минимум месяц придётся делить соседство с медузами, которые больно кусаются. Вот такой день и такое настроение у меня сегодня.

Меня укусила медуза

Вот и открыт счёт моим обычным летним трофеям. Не сказал бы, что последнюю неделю я был исполнен томительного ожидания этого радостного события, но таки свершилось. Меня укусила медуза.

Неделей раньше я писал о том, что медузы вроде как появились. Теперь вот «вроде как» убираем, и остаётся факт: медузы появились. Появились, как обычно для этого времени года, аккурат в середине лета, и придётся их потерпеть на протяжении июля. Так что если кто-то хочет отдохнуть в Израиле в середине лета на Средиземном море, то должен иметь в виду, что придётся море делить с этими желеподобными бяками.

К великой моей радости, большие волны нанесли на берег воды, и образовался очаровательный «лягушатник», где плескались все дети пляжа. Засим мне не понадобилось следить за детьми: они были заняты в своём прогретом солнышком болотце, и мы с супругой могли насладиться купанием.

Сильно далеко заплывать не удавалось, поскольку, как я уже сказал ранее, на море был ветер и спасатели особенно рьяно кричали в рупор на нас, отдыхающих. Поэтому свой энтузиазический пыл я направил на рассматривание воды. И вдруг, о чудо, я увидел. В общем, я решил, что это «какой-то странный кусок целлофана», но оказалось, что это вполне себе обычный кусок медузы. Понял это я только через пару секунд, когда почувствовал характерные покалывания на руке, похожие на ожог крапивы. Таким образом, я сам оказался виноват, ибо энтузиазм хорош в иных сферах, но не при общении с медузами.

Кстати, я уже ранее советовал, что делать, если вас укусила медузка. Ну во-первых, ничего страшного: если вам и предстоит умереть от укуса медузы, то вы будете, пожалуй, самыми первыми в Израиле. Поэтому не пугайтесь, это не очень приятно, но не критично – по крайней мере, это существенно не портит отдыха, медузы они и есть медузы. Прежде всего потрите это место песочком со дна. Я так делаю. Это нужно для того, чтобы смыть стрекательные клетки. Больше я никогда никаких мер не предпринимаю. Даже если детвору мою цапнуло. Пустяки. Второй раз я был ужален за ногу, когда купался. Так что медузки нагрянули. На берегу валялось штуки три здоровых таких, на радость деткам. Они изучали их… Так что вот такие «пироги с медузками».

Добро пожаловать отдыхать в Израиль! Шикарное море, большие волны, удобные пляжи… и медузы!

Детки подрастают

Всё хорошее когда-нибудь заканчивается. В этом мы с супругой убедились, укладывая дочь Тамару, которой год и семь месяцев. Мы стали свидетелями того, что она научилась перелезать через стенку кроватки и выбираться наружу.

Замечу, что первая попытка перелезть у неё не была удачной, и дочь шлёпнулась на мягкое покрытие на пол. Однако опыт – сын ошибок трудных. Похоже, малыши тоже об этом знают. И теперь девушка совершенно неслышно, как ниндзя, выбирается из кроватки и с криком «пататееее!» выбегает из комнаты и, восторженно улыбаясь, простирает ко мне ручонки: «Папааааааа!»

Моё сердце, разумеется, не камень, и я расплываюсь в улыбке. Но девушка долго на руках не сидит и бежит с криком «пататееее!» в комнату к Ане. дабы порадовать и маму своим замечательным открытием.

Сейчас это милое белобрысое создание сидит у меня на коленях. Я пишу пост, а она второй раз за вечер слушает колыбельные (её любимые колыбельные – африканская, французская и украинская), и нам хорошо.

Однако милое дитя, похоже, даст нам теперь Анной прикурить. Зато теперь я знаю, что слово «пататееее», ну по крайней мере в одной из своих коннотаций, означает «родители, не расслабляйтесь!».

Продолжение про маленькую девочку

Моя тёща любит повторять: «Младенец мал, да хитёр». Я не особенно придавал значение этим словам до сегодняшнего вечера.

Постом ранее я писал о том, что моя девонька научилась вылезать из кроватки. Я тоже в долгу не остался и начал придумывать, как бороться с этими вылазками. И, как казалось, придумал.

Придумал, думалось мне, гениальную идею: заставить стенку кроватки мягким матрасиком, чтобы дочь не просовывала ножку и не опиралась на бортик большой кровати, стоящей вплотную к детской кроватке.

Вариант отодвинуть кроватку сразу отпал, поскольку не хватало, чтобы она упала. Всё ж на кровать падать при десантуре мягче.

Ну да ладно, усадил девушку в кровать. Она мне очень мило улыбалась, но, увидев, что я привязываю матрасик к стенке кроватки, огорчилась. Однако спустя пару минут опять мило улыбалась, глядя на то, как я старательно завязываю шнурочки бантиками. Ей понравилось их развязывать. Тогда я завязал всё в узлы. Но девушка продолжала мило улыбаться и заигрывать со мной.

«Ну да, чем бы дитя ни тешилось», – подумал я и ушёл в зал, закрыв за собой дверь. И – о блаженство! – тишина, покой. Похоже, Томочку одолел, справился с маленькой девочкой.

Я погрузился в пространство своих сайтов, но спустя каких-нибудь четыре минуты услышал радостное топанье босых ножек, восторженное «папааааа» и смех. Теперь понятно, почему дочка так загадочно улыбалась.

Младенец мал, да хитёр. Тёща права!

Дети развлекаются

Нравится мне в Израиле отношение к детям. Сейчас время летних каникул и дети дома, и совершенно не возникает вопрос, как организовать досуг ребёнка. При любом матнасе (центре культуры и спорта) организованы летние лагеря, в которых дети развлекаются и занимаются всякими интересностями. Вот сегодня сынишка ездил в зоопарк, а вчера притащил домой сделанную вешалку для ключей в форме кота, ловившего мышей.

В выходные дни можно поиграть на детской площадке. Кроме того, мы любим с детками ездить в игровой центр, поскольку там есть где попрыгать и, что самое главное, там не жарко, ибо работают кондиционеры.

Думаю, что в Израиле такая высокая рождаемость, потому что всё приспособлено для малышей. С момента рождения чувствуется особое внимание общества к детям. И дело даже не в пособии, которое не очень-то высокое, – просто общественное устройство и отношение к детям иные. Дети приоритетны. Вот в голове у людей такой пунктик…

Чаще всего при встрече соседи спрашивают, где ребёнок, а как сынок, как дочка. Стремятся помочь друг другу. Достаточно сказать, что за всё время мы купили дочери минимум вещей, поскольку в этом нет необходимости. И знакомые, и малознакомые люди постоянно приносят одежду, из которой их дети уже выросли. А потом подходит и наша очередь делиться.

Вот так и живём и растим малышей.

Поездка на автобусе

Ездил по делам в Ришон ле-Цион. На обратном пути сижу на остановке, уткнулся в смартфон и, разумеется, решаю судоку. Прошёл один автобус, другой, а я всё решаю… Поглядываю, конечно, на номера – мне нужен 301-й.

Вроде он. На автопилоте захожу в автобус, показываю билетик, сажусь, решаю судоку. Интересно, целый мир цифр… Между ними своя иерархия, связи. Мнимые соотношения оказываются реальными, а очевидные не чем иным, как блефом, и за всеми этими цифрами стройная, безупречная, совершенная логика и игра разума. Как это всё возвышенно. Когда решил судоку – душа улыбается.

Судоку решил. Душа заулыбалась.

Смотрю в окно… Душа перестала улыбаться. Думаю, какими же козьими тропами повёз меня автобус? И места какие-то незнакомые…

А в тот ли я сел автобус? Дались мне эти судоку… Правильно ли я разглядел цифры? Начинаю себя успокаивать, предлагая полюбоваться совсем незнакомым пейзажем. Утешаю себя тем, что с присущим мне топографическим кретинизмом любая картинка за окном, пусть даже десять раз виденная, будет новой. Видимо, в этом мой секрет восприятия полноты бытия.

Но бытие бытием, а автобус едет. Полез в GPS посмотреть, где я. Ничего страшного, всё путём, скоро Ашдод.

Телефон сел. Разглядываю девушек в салоне, периодически душу внутренних психов сомнений по поводу правильности маршрута автобуса, не без удовольствия читаю на остановках: «Маршрут 301 – Ашкелон». Ну вроде правильно еду.

Вот и Ашкелоновка. Всё, я дома… Люблю себя понакручивать, а потом раскрутить обратно.

Зачем мне очки

Право, мне для счастья много не надо. Вот привёз братец четыре пары очков, я и счастлив. Хожу и искренне удивляюсь, что, мол, это же надо, какая чёткая картинка в глазах. И на велосипеде удобно ездить, и лица людей видно отлично, и даже таблички вдоль дорог читаемы. Красота, в общем.

Четыре пары очков мне нужны на всякий случай, поскольку я их теряю постоянно. Каково же было моё удивление, когда, убираясь на кухне, я вдруг на одной из полок обнаружил свои пропажи, а именно три пары очков, которые искал долго и безуспешно. Теперь я могу, как та мартышка, обвеситься ими во всех местах и ходить…

Однако же вот незадача! Почему-то пар оказалось шесть, а не семь, как должно быть. Одну пару из привезённых братом очков уже где-то посеял!

Жаркая зима

Не люблю июль в Израиле. Жарко и душно. Если на улице безветренно и ждать с моря привычного спасительного для этого времени года ветра не приходится, то становится совсем тоскливо.

Для меня это время года не что иное, как жаркая зима, поскольку кругом такое же запустение, как зимой или поздней осенью в России. Природа в такое время года поступает мудро, впадая в дремоту, поскольку иначе пережить пекло невозможно, и все пустыри и лужайки выглядят уныло и грустно.

Наверное, это из детства, когда, гуляя во дворе дома в такой же жаркий летний день, ощущаешь тоску, оттого что никто гулять не выходит и только ты один бродишь в надежде, что кто-то из приятелей вдруг выйдет во двор. И ждёшь вечера, когда жара спадёт и народ потихонечку подтянется на площадку, и можно будет заняться своими ребячьими делами.

Теперь эта пустота жаркого полудня ничем не наполняется, и в глазах слоняющейся в дремотной унылой праздности местной ребятни читается та же тоска.

Как не люблю израильское лето, так люблю израильскую зиму. Просто потому, что наступает праздник жизни и всё вокруг зацветает. Сейчас же грустно и уныло, и я чувствую себя Аурелиано Буэндиа. Только дождя не хватает… вот уже три с половиной года как не хватает!

Сказка для Наташи

Детство не теряется сразу. Оно уходит от нас по крупинкам, по песчинкам, так, что мы почти этого не замечаем. Сейчас мы по сути те же дети, только пожили побольше и видим всё, да только заставляем себя думать иначе.

Куда уходит детство? Оно остаётся в том времени, когда бабушкин дом был наполнен тайнами, валявшаяся за диваном в прихожей книга о рыбах всяких была волшебной, а найденный на чердаке хлам – сокровищами.

Теперь мы себя убедили в том, что дом казался таинственным, книга казалась волшебной, хлам казался сокровищами. Кто придумал, что сейчас мы более правы в своих оценочных суждениях, чем во времена детства с его искренним и непосредственным восприятием жизни?

Детство уходит из нас по капле. Каждой слезинкой теряется. Теперь я это замечаю в своём сыне, когда вдруг он унывает, делая сложные уроки, которые не хочется делать. Я вижу, что его глаза блестят не так, как раньше, и голос не такой звонкий. Я почти привык к тому, что он другой, однако, вспоминая, каким он был ещё полтора года назад, понимаю, что детство уходит, а ребёнок остаётся.

Как же быть? Где найти силы, чтобы дарить себе и близким сказку? Сказку, без которой нельзя. Сказку, в которой было бы больше правды, чем во всей окружающей нас жизни с её ложью и цинизмом. Честную сказку…

Детство проходит, а ребёнок остаётся. Наивно стремясь стать взрослыми, по-детски щедро размениваем золотые монетки детского счастья на соблазнительную, но всё же медь взрослой жизни. Только дети могут так бездумно выменивать золото на фантики… Всё тщета, всё пустые бумажки и железки по сравнению с сокровищницами детской души. Детской сказки!

Удивительное открытие

Удивительное открытие было сделано мною сегодня днём, когда я в поисках еды вдруг набрёл в холодильнике на суши, купленные женой вчера. Оказалось, что они стали гораздо вкуснее, поскольку вчера вечером я был сыт, а нынче проголодался.

Суши в Израиле любят, и мы время от времени позволяем себе подобный праздник. Вчерашняя покупка суши была приурочена к обмыванию новенькой стиральной машины и успешной сдачи экзаменов моей благоверной супруги.

Жена где-то нашла место, где они не такие дорогие, как в YOKO – сети суши-баров, где очень вкусно готовят. (Для справки: отведать суши вам обойдётся примерно в 120 шекелей на двоих. Это, конечно, для кого как, а нам с Аней самый раз.)

Впрочем, хватит лирики, делаю важный вывод: любая, даже не очень вкусная еда становится вкусной, если сильно проголодаться. Или, другими словами, строгость оценочных критериев вкусовых качеств прямо пропорциональна чувству голода. Всё, заканчиваю философствовать, буду обедать.

Хороший вечер

Всегда, когда я бываю на море, ко мне возвращается особое ощущение полноты жизни.

Сегодня вечером я был там с сыном, и нам было хорошо вдвоём. Солнце садилось за горизонт, были большие волны, тёплая вода и ласковый ветер. Мы чувствовали себя богачами, собирая прибрежную гальку и камешки. Купались, прыгали и играли. На обратной дороге пели песни, и я ощутил, что счастлив. Сейчас мы уже дома и будем с сыном ужинать. В общем, вечер удался на славу.

Странно даже подумать, что я, измождённый душным днём израильского июля, малодушно сомневался, а не остаться ли нам дома. На море нашли удивительный булыжник, которому наша мама Аня непременно должна обрадоваться.

Кстати, замечу, что медуз не было. Вот такой прекрасный вечер был сегодня.

В ожидании осени

Сейчас ночь. И в наушниках (поскольку я не хочу разбудить свою маленькую дочь) звучит концерт Моцарта. Всегда, когда мне хочется, чтобы душа засветилась, я слушаю Моцарта или Баха.

Сейчас ночь. Одна из бесконечных и бесчисленных душных ночей душного лета. Ночь, когда сама мысль о сне пугает перспективой очередного бреда.

Не люблю жару. Днём, когда жизнь наполнена делами и заботами, жара нивелируется повседневной обыденностью. Ночью же ты остаёшься с ней один на один. И лучшее, что можно придумать в этой ситуации, – это выпить кофе и не спать, поскольку хуже ночной духоты – ночная духота и ты, спящий.

Тогда фантомы подсознательного, разгорячённые жарким дыханием пустынь, призраками наполняют тебя, и вместо крепкого и глубокого сна начинаешь грезить утомительными повторяющимися образами, которые особенно отвратительны тем, что полуосознанно фиксируются, и ты понимаешь, что не спишь.

Не люблю июль и август, так долгожданные ранее. Теперь это унылое время горячей пустынной зимы, время пытающейся заснуть, но не засыпающей, утомительно грезящей природы.

Как же я жду осени…

Осень приходит в августе по утрам, когда начинаешь чувствовать в воздухе едва уловимые нотки обновления. Я понимаю, что это не та осень, она неправильная. Но в ноябре, когда я вижу, а чаще слышу стаи пролетающих птиц, я понимаю, что где-то она есть. Где-то далеко на Севере есть застывающие по утрам лужи… жёлтые от опавшей листвы парки… тихая благостная скорбь первого белого снега, несущая утешение глазу и сердцу.

Когда-нибудь настанет такая осень, которая не оставит мне права на следующее лето. В одной песне это точно и тонко подмечено. И возможно, в этой обречённости будет больше правдивого утешения, чем суррогата ещё несбывшихся надежд, нематериализовавшихся мечт, заслоняемых поиском осмысления происходящего вокруг абсурда.

Я супермен

Не могу не воспользоваться случаем и не сказать о себе, любимом, хорошее. Впрочем, было бы странно, если бы я этого не сделал.

Совсем недавно я тушил возникший в нашем доме пожар. Так вот, мне теперь несколько человек из нашего дома выразили благодарность. Рахель из квартиры этажом ниже сказала спасибо Всевышнему, что я оказался в это время дома. А парнишка-эфиоп из квартиры на первом этаже добавил, что мой поступок заслуживает аплодисментов.

Разумеется, я скромно улыбнулся, как присуще супергероям. Но, однако, как же приятно. Так бы и слушал.

Замечу, что мне везёт на пожары. Это уже третий пожар, который мне привелось так вдруг тушить в Израиле.

Первый был в отеле, когда я там работал, – там загорелись столы. Второй случился в магазине – там загорелся водонагреватель, и я тушил его огнетушителем. А теперь вот тут… Я по-любому супермен.

Дядь, а дядь, дай 5 копеек на трамвай

Я уже вроде 33 года как Константин Васильевич, и как минимум лет эдак десять должен быть, ну чисто гипотетически, вроде как взрослым и сознательным.

Со взрослостью всё в порядке, благо сумел дважды стать отцом. Однако с сознательностью явный напряг. И тут волей-неволей приходится согласиться с супругой, которая регулярно мне говорит, что я живу, не приходя в сознание.

Я, бывает, спорю с ней и произношу сакраментальное: «Ну я хоть рааааааз?..» – обычно подразумевая под этим самым «хоть раз», что я весь такой сознательный и правильный. Жена только умно улыбается на мои аргументы.

И вот сегодня я, пожалуй, убедился, что сознания в моей жизни присутствует мало. В 5.50 я сел в автобус. Разумеется, спать хочется и как-то грустно. Плачу за проезд до Ришона и обратно. (Замечу для тех, кто не знает: в Израиле междугородные проезды оплачиваются так же, как в обычном городском автобусе, – напрямую водителю, который выдаёт билет.)

Ну в общем, плачу 50 шекелей и говорю: «Мне до Ришона и обратно (на иврите это звучит так: «Од Ришон ду цдади»), а водитель мне отвечает, что с меня 51 шекель, и пробивает билет. Я рванулся к креслу искать несчастный шекель.

Сижу себе копаюсь, нервничаю… Постепенно приходит понимание, что нет ни копейки. Парень, сидевший рядом, спрашивает на иврите: «Тебе не хватает денег?» и протягивает шекель. Я благодарю, выразительно улыбаясь. Он понимающе кивает.

Я ещё поискал мелочь для проформы и стал успокаиваться. Парень, который мне помог, выходил минут через десять. Я постучал в окошко и прижал ладонь к стеклу.

Он улыбнулся и кивнул мне.

В общем, дай Бог ему здоровья и благополучия. А я ехал и вдруг вспомнил историю, которая произошла со мной лет пять назад в Саратове. Я тогда ехал с полуторагодовалым сыном в трамвае, и у меня не хватило одного или двух рублей, чтобы заплатить за проезд. Кондукторша высадила меня из трамвая. Мне было не столько обидно, сколько жаль сына, который сидел у меня на плечах и мужественно держался, пока я шёл пешком до дома почти час. Помню, что было очень жарко. А ещё почему-то было жаль кондукторшу.

И так хочется сейчас пафосно сказать: «Вот видите, в Израиле мне помогли, а в России нет». Но не скажу, потому что всякое бывает. Помог мне Божий человек – и хорошо. Не пошла навстречу кондукторша – тоже ничего, не обязана была: мало ли таких разъезжает за её смену?

Но дело не в этом, а в том, что вроде пять лет прошло, а я так ничему и не научился, если до сих пор беру с собой денег впритык.

Время-волшебник

Время меняет людей, время меняет города, время меняет всё…

По пути на работу я всё время прохожу мимо одних и тех же мест. Совсем рядом от моей работы, на перекрёстке, есть стенд, на котором наклеена карта города. Очевидно, она там очень давно, потому что вся покрылась трещинами. Удивительно и сказочно время-картограф начертило свои контуры на карте. Мелкая сеть трещин, связанных между собой, выстраивается в логичную и причудливую картину сказочного города.

Это город маленьких извилистых улочек, город, где можно блуждать вечно. Шёл и думал, что было бы здорово оказаться там и, идя по извилистым улочкам, построенным временем-сказочником, угадывать следы когда-то существовавшего реального города, проявляющиеся то в непонятно откуда взявшемся фонарном столбе, то в тупиковой улице, упирающейся в садик или дом. А кое-где причудливый сказочник взял да и оставил улицу из настоящего, как есть, а над ней построил красивый арочный мостик. Реки и ручьи в этом городе приобрели благодаря сказочнику свою первозданную чистоту. По обочинам извилистых улиц зелено и радостно. В этом городе совсем нет машин, и первое, на что обращаешь внимание, это отсутствие фонового шума, какой бывает в большом городе. Наверняка в нём много людей и все они фантазёры и мечтатели, поскольку правитель города – сказочник.

Сказочный город… Постепенно мы все уходим туда.

Мы даже не задумываемся об этом и лишь изредка, оглядываясь на свою жизнь, замечаем, что нас тут всё меньше, а все те, кто дорог и близок, уже там… Время-сказочник накидывает свою волшебную паутинку, подобную той, что я вижу на карте сказочного города, нам на память. И мы стареем, и память притупляется, но вдруг да и вспомнится что-то из детства, что-то такое, о чём, казалось бы, давно забыл.

Волшебник-время – он в нас, и мы часто встречаемся с ним лицом к лицу, смотрясь в зеркало. Мы привыкли к самим себе и не замечаем, как сказочная сетка времени морщинками ложится на наши лица. Всё та же сетка, та же паутинка, та же карта – всё как фотоснимок нашей жизни, и всё с нами и в нас. Мы стареем и сами немного становимся волшебниками, для того чтобы однажды, разорвав единство пространства и времени, слиться с условностью небытия и стать самим временем, и тогда, бродя по улочкам сказочного города, так же удивляться причудам и замысловатостям излишне прямых и прагматичных улиц исчезнувшего когда-то города.

Наконец пришла осень. Моё утро

Ну наконец моя душа дождалась осени.

Придя немного раньше, осень не спешила себя обнаруживать, но её присутствие угадывается и в приятной прохладе августовских утр, и по тому, что дни почти незаметно, но становятся короче и я стал возвращаться с работы домой, уже когда садится солнце.

Люблю сентябрь в Израиле. Я его и в России любил, и в Таджикистане, наверное потому, что я родился в сентябре. Израильский сентябрь – он удивителен. Жара уже не настолько изнуряющая. Днём, как и раньше, солнце палит беспощадно, но ночью нет тяжёлой духоты и дышится легко.

Люблю в сентябрьские-октябрьские утра бывать на море. Рано-рано, когда солнце ещё не встало, я иду на берег, делаю зарядку, а потом плаваю. Вчера утром, когда моя дочь ещё не проснулась, я успел удрать из дома, оставив всё на попечение супруги, – уехал на велосипеде, чтобы побыть одному. Ехал вдоль моря к своему месту, смотрел на восход и думал о том, что солнце появится минут через пятнадцать-двадцать. В то утро я чувствовал разбитость, так как всю ночь занимался. Физическая усталость не давала ощутить наполненность жизни.

Я ехал и вдруг увидел, как по небу летит небольшой косяк птиц. Мне стало ещё грустнее: когда я слышу голоса летящих на юг или с юга птиц, я ощущаю своё одиночество. Моё сердце решило, что они летят домой, непременно в Россию.

Наконец я приехал на пляж. Море было серым, гуляли большие волны, и, похоже, оно тоже было чем-то расстроено. Отчасти я его понимал, поскольку давно не видел столь грязных пляжей, как в этом году…

Я стал заниматься на тренажёрах, благо вид занимающихся бабушек и дедушек меня приободрил. Потом пошёл плавать, как обычно, до волнорезов и обратно. Вода в это время года тёплая-тёплая. Нырнув, я почувствовал внутреннее сближение с морем и подумал, что не одинок, если есть оно. Мне было хорошо, и я плыл.

То ли от усталости после бессонной ночи, то ли ещё от чего, но я стал быстро уставать и то и дело вставал на дно. Волны были большими. У меня вдруг закружилась голова и затошнило. Я стоически доплыл до волнорезов и поплыл обратно.

Временами становилось страшно из-за того, что меня всё время относило в море и я стоял на месте и не мог доплыть до берега. Но то, что я время от времени доставал до дня, меня успокаивало, и я внимал мудрости седых волн, которые внушали мне, что море не любит отчаянных и отчаявшихся, что надо быть уважительным к нему, и тогда всё будет хорошо.

Измождённый и окончательно разбитый, я добрёл до берега и поплёлся домой, чувствуя, что море забрало мои последние силы…

Проходя мимо того места, где вчера встретил пролетавший косяк птиц, я улыбнулся сам себе. Как же я мог просчитаться? Птицы летели не домой, а на юг.

Сегодня, спустя день, моя душа снова просит, чтобы следующий день с первыми лучами солнца начался именно так – с тёплых волн и с одиночества.

Моя осень началась. Наконец я её дождался… Слава Богу!

Я ребёнок

Снова вечер, можно сказать, что даже ночь, поскольку солнце село давно и уже совсем темно. Я ещё в дороге домой, и есть некоторое время для того, чтобы пообщаться с вами, мои дорогие читатели.

Времени, я вам скажу, у меня немало, более часа, если без пробок. Благо кондиционер в маршрутке работает, и я могу спокойно и даже с некоторым удобством писать.

Сегодня у меня был весьма насыщенный день. Начался он в 5 утра, в 7.30 я уже был на работе и только в 19.00 освободился. Разумеется, я устал, но испытываю чувство удовлетворённости оттого, что удалось реализовать многое из запланированного и вообще оттого, что я хорошо сделал свою работу.

Ловлю себя на мысли, что с радостью ехал на работу и сейчас с радостным сердцем возвращаюсь к семье, домой. Как же мало надо для счастья – знать, что тебя дома ждут, что на работе ты нужен, что ты молод, здоров, что вся твоя жизнь – это то, что ты делаешь, о чём думаешь… В такие моменты, как сейчас, мне представляется, что у меня в кармане целый мир, и присущая мне ипохондрическая дискретность уступает место радостному, уверенному и спокойному ощущению целостности.

Во многом этой целостности я обязан возобновившимся тренировкам: вечером, а чаще рано утром, я сперва еду минут пятнадцать на велосипеде, потом занимаюсь на тренажерах, а затем плаваю.

Сентябрь однозначно вступил в свои права, и я исполнен оптимизма и радостного ожидания сказки. А всё оттого, что в сентябре у меня день рождения. Вроде взрослый уже, а всё равно жду сказки. Это ожидание никак не связано ни с какими-то особыми чаяниями и ожиданиями, ни с моим, в общем-то, зрелым возрастом, – это просто то, что осталось с детства, и я это ощущение берегу.

Что во мне осталось от того ребёнка, каким я был двадцать – двадцать пять лет назад? Сложно сказать. Но однозначно этот ребёнок во мне жив и я его чувствую. Я чувствую, как он играет. Например, когда я еду на велосипеде, я, как в детстве, играю в поезд. Это, видимо, неистребимо во мне. Я с детства люблю поезда и поэтому совершенно на автомате могу изображать стук колёс и именовать места, которые я проезжаю, названиями несуществующих станций. Например, если я еду к тестю, то это в моём представлении звучит не иначе как остановка Тестево. А прежде чем до неё доехать, я непременно проеду мимо Барзилавки (больница Барзилай), 1-й, 2-й, 3-й товарных станций (это перекрёстки), а потом будет моя остановка – Юрьево.

Другой детский прибамбас – это манера спонтанно озвучивать свои мысли и выдавать неожиданные ассоциации, которые я теперь называю элипсисами. Мою жену первое время, первые два года нашего общения, это пугало, а потом она поняла, что это я не просто так дурачусь, и привыкла.

Ну оно и правда тяжеловато привыкнуть, например, к тому, что, беседуя о нотах и музыке, я вдруг вспоминаю, как сидел в ожидании урока по фортепиано в классе моего первого учителя музыки Любови Ивановны и смотрел на своё искажённое отражение на стенке рояля и развлекал себя тем, что «делал» себе огромные глаза или длинную шею. И вот этот образ детства – отражение в рояле – вдруг совершенно естественным образом всплывает в моей голове, и, как двадцать лет назад, я начинаю беспричинно улыбаться себе, такому красивому с огромными мультяшными глазами, так похожему на Шопена… И порой мой собеседник даже не догадывается, как далеко я уже от него, от окружающей реальности и от предмета разговора.

Если добавить к этому, что я совершаю такие путешествия мгновенно и вдруг и они спонтанны, то, наверное, у окружающих может сложиться отчасти верное ощущение, что я малость или даже не малость не в себе. Особенно когда я пытаюсь озвучить свои мыслеформы, которых у меня целая коллекция в зависимости от той или иной ситуации. Например, крик радостной Лесси, воодушевлённой чайки или фырканье подозревающей всё и вся крыски…

Ну да эти заморочки совсем не мешают мне жить, а мои близкие, к великому моему счастью, принимают меня таким, какой я есть.

У моего ребёнка внутри меня много ещё каких заморочек. Я, например, не назвал бы его лапочкой, это довольно-таки капризное существо, ипохондричное и склонное к меланхолии. Но мы научились ладить друг с другом и взаимно дополняем друг дружку и почти не ссоримся. И конечно же ожидание чудес и наполнение сказочными существами моей обыденной жизни – это тоже играет во мне ребёнок.

Сразу оговорюсь, что когда я упоминаю об игре, то подразумеваю моделирование реальности. Вот и моделирую себе: наделяю персонажей реальной жизни фантастическими свойствами или, наоборот, вымышленные герои становятся не менее настоящими, чем реально существующие.

Оттого ли реальность условна, что наши мысли первичны в формировании окружающего нас мира, или от чего-то другого, но мой Арандебул жив и поныне, грузовик ЗИЛ – не что иное, как механическая реинкарнация и поныне здравствующего моего крёстного Михаила (дай Бог ему здоровья), ибо они очень похожи и красивы. А духи «Лаванда» пахнут не лавандой, а мусоркой, поскольку, когда мне было пять лет, я нашёл их на мусорке, которая весьма занимала моё воображение своими «богатствами» и желанием по тихой поджечь её, чтобы посмотреть, как оно всё будет гореть.

Поэтому мне трудно вам сказать, друзья, живу ли я в сказке, или сказка живёт во мне.

Возделываем чужую ненависть [сны]

Сегодня мне снова снилась война. Обычно мне снится что-то грандиозное – горящие, разрушенные города или картины уже опустошённой земли, где на развалинах прежде процветающих городов растёт ковыль. Но сегодня всё было иначе: я увидел войну в людях.

Мне приснилось, будто я на Украине и там начались еврейские погромы. И я увидел кричащих, озлобленных, напуганных людей, которые идут убивать друг друга. Увидел предательство и убегающего еврейского мальчика в белой рубашке и чёрной кипе.

Потом я увидел схему. По-другому это объяснить не могу. Это было схематически-образное представление того, что вообще происходит с людьми. Я увидел нечто похожее на футбольное поле, или, пожалуй, это был большой прямоугольный газон. На этом газоне было две группы людей: одни вскапывали газон с одной стороны участка, другие – с другой, не противоположной стороны, а боковой. Получалось, что они перекапывали ровные по ширине участки земли, и у них выходило нечто похожее на грядки.

Люди эти, и с той и с другой стороны, были очень странными. Среди них были и евреи, и мусульмане, и христиане. Они рыли землю, кричали, и чувствовалось, что они ненавидят не только противников, копающих землю с противоположной стороны, но и друг друга. Это так странно контрастировало с их внешним видом, поскольку все они были одеты в белые одежды, и казалось, что это должен быть праздник. Но они только рыли землю и ненавидели.

Я смотрел на происходящее немного сверху и услышал голос, который мне сказал: «Вот так люди своей ненавистью возделывают на самом деле чужой огород ненависти и даже не понимают этого. Ибо им только кажется, что они ненавидят, на самом деле они лишь орудие. Так крестьянин, пашущий землю для своего хозяина, сколько бы её ни возделывал, не будет владеть ею, она останется для него чужой землёй. Эти же люди возделывают и взращивают в себе чужую ненависть, превращая всё цветущее в землю».

Я понял, почему эти люди так несчастны и почему так разочарованы. Казалось бы, им было уготовано нечто иное – должен быть праздник, а получается беда… Эти люди рабы, они не вольны выбирать, они не свободны, не свободны от своей ненависти и злобы. И понимание того, что у них даже своей ненависти и злобы нет, а всё, что казалось принадлежащим им, всего лишь чьё-то, – только усугубляло происходящее. Мне было жаль смотреть на них, и было страшно, что я среди них, и горько оттого, что я смотрел на убегающего напуганного еврейского мальчика, который пытался спрятаться в проулках и двориках старого Львова.

Мне 34 года

Вот и наступил мой 34-й день рождения. Год прошлый был очень трудным, но радует, что в конце концов все трудности с Божьей помощью и при поддержке друзей и близких были преодолены, и я благодарен всем-всем-всем, кто весь этот год был со мной, всем тем, кто со мной по жизни.

Мне очень приятно было читать и слышать ваши поздравления. дорогие мои друзья. Для меня это очень важно.

Сегодня подумал о том, что как хорошо, что в этом году среди моих близких друзей и родных никого не убыло и все живы и в меру возможностей здоровы. Порадовался и тому, что у меня появились в этом году новые настоящие друзья. В итоге скажу, что какими бы трудными ни были времена, – если ощущаешь поддержку близких, то всё преодолимо. Я в этом убедился на собственном опыте. Спасибо вам всем, что вы у меня есть!

По дороге домой

Я живу в многоквартирном доме.

Ощущение, что я пришёл домой, начинается не с того момента, когда я переступаю порог своей квартиры, а раньше, когда только захожу в подъезд. Начинаю жадно вслушиваться в симфонию звуков дома. Слышу, как работают телевизоры, как кто-то говорит по телефону.

Детей в нашем подъезде много, и среди детского щебета, смеха, плача пытаюсь угадать голоса сына и дочери. Бывает по-разному: иногда мою Тамару Константиновну слышно ещё с улицы, но часто это другая малышня шумит.

Пока поднимаюсь к себе в квартиру, душа наполняется радостью счастливого быта и того трудного счастья, коим Бог наделяет нас. Прекрасно, когда дом наполняют детские голоса.

Маленькие дети – это островок стабильности жизни. Приходишь домой и знаешь: если тебя дети не встречают, значит, уже спят; а если встречают, то, разумеется, ещё не спят. Всё просто. И хорошо от этой простоты и понятности.

Уставший сажусь на диван, чтобы малая могла по мне минут пять поскакать, параллельно изучив, насколько надёжно сидят на моём носу очки и зачем нужны наушники.

Дети, дети… Утром по пути на работу вижу, как детвора идёт в школу. Так и мой сынок уходит своими маленькими шажками во взрослую жизнь. Постепенно он будет становиться старше, и островок стабильности исчезнет: появятся заботы, дела, будет своя, другая жизнь. Но это будет потом, а пока есть то, что есть, – малыши и ничем не замутнённая радость чистоты и света детских душ.

Поднимаясь по лестнице домой, чувствую, что и душа стремится вверх, к Небесному Отцу, в Его дом. И невольно думаю о том, что вот так, возможно, и Он вслушивается в наши голоса, голоса своих детей. От этих смелых мыслей хочется стать чище и не допускать в душу ничего сорного и тщетного.

И так с миром в сердце и успокоенной душой я прихожу домой и радуюсь, что у меня есть крыша и кусок хлеба, что все живы и меня ждут. И, засыпая ночью после тяжёлого дня, едва уловимой ноткой нет-нет, да и промелькнёт мысль, что и Он ждёт нас и любит.

Смысл жизни

Жизнь начисто лишена какого-либо смысла, если в ней нет места сказке. Какой смысл в дороге на работу, если не видеть, как нежно воркует голубь, чистя пёрышки своей избраннице, или если не улыбнуться, приветствуя старую собаку, лежащую в тени навеса того самого дома, мимо которого проходишь каждый день. Даже собака это понимает и говорит мне своё исполненное мудростью философское «гав!».

Жизнь – это не только то, что с нами происходит, но и то, что мы сами вбираем из окружающего нас мира, – мира, в котором есть худое и доброе, тёмное и светлое. Какие мы, таковое нас и притягивает. Из этого мы и строим наше настоящее.

Подумайте об этом, когда будете проходить мимо соседской кошки или покупать кефир и булочки в кондитерской, и заметите, что у продавщицы Сюзи сегодня выщипаны брови или новая стрижка.

В общем, если хотим, чтобы жизнь имела смысл, сами дружно наполняем её содержанием.

Костя КПСС, Костя кавод и никак иначе

Когда я был маленьким, меня всегда возмущали надписи типа «Слава КПСС», «Слава труду», «Слава Ленину». Причина моего возмущения вполне понятна, поскольку я трактовал значение этих слов весьма своеобразно.

У меня есть брат-двойняшка Славик. А теперь представьте себе ситуацию, когда мы едем с папой, мамой и братом на машине и вдруг видим на крыше здания огромные буквы «СЛАВА КПСС». Разумеется, меня это весьма задевало: я считал страшной несправедливостью, что о моём брате Славе пишут везде, а «КОСТЯ КПСС» и «КОСТЯ ТРУДУ» никто никогда не пишет.

Детские обиды не забываются. Теперь я живу в Израиле, и тут есть такое выражение как «полон уважения». Так говорят, когда хотят похвалить человека. Так вот, на иврите это звучит как «коль а-кавод». Естественно, что слышится это иначе, а именно «Коля кавод». Подсознательно меня это задевает, и я выговаривал по этому поводу супруге, что, видимо, речь идёт о моём старшем брате Николае.

И опять же всё это неверно. Необходимо говорить «Костя кавод» и никак иначе!

Птицы в небе

Сегодня шёл по улице и смотрел на небо. Увидел сокола или какую-то другую птицу из того же семейства. Она не махала крыльями, а парила высоко в небе, и её относило ветром в сторону.

Я даже сначала подумал, что это летит военный самолёт. Таковы реалии жизни в Израиле, что и птица в небе может показаться военным самолётом. Отчасти виной тому был шум самолёта, пролетавшего где-то поблизости. Отчасти – моё слабеющее зрение.

Видимо, мои глаза совсем плохо стали видеть. Раньше, живя в Саратове, если я и замечал в небе сороку, то видел в ней утку, летящую задом наперёд.

Хочется, чтобы душа прозрела и перестала видеть в небе военные самолёты вместо птиц.

Живу надеждой

В угарно-пьяном самодовольстве орущего в соседнем дворе в караоке местного паренька, муэдзиноподобно выпевающего до тошноты убогие вариации мизрахи в полуночи, мне, не находящему в сим настоящем утешения, спасительно слышатся полуночные голоса диспечеров железнодорожного терминала Актюбинска из моего детства. И вопреки всем законам мироздания, познавая тщету сего мига, нахожу спасение там, в далёком прошлом, в бессонных минутах моего детства, когда, разбуженный голосами диспетчеров, я смотрел в окошко на привокзальную площадь… И брат спал, и мамы не было рядом, и голоса диспетчеров дарили надежду на то, что мы с мамой уедем домой…

Тогда я точно знал, где мой дом. Сейчас, в этот миг, я ни в чём не уверен.

Жив ли я? И как же хочется вновь проснуться там… Чтобы голоса пьяной самодовольной молодёжи оказались нелепым сном, чтобы вместо них слышать бессонных диспетчеров и чтобы братик спал рядом. И чтобы снова во мне жила надежда на то, что всё будет хорошо.

Кот и старец

Сегодня тихое, безветренное утро. Приятная прохлада ашкелонской осени дарит моей душе благостное и просветлённое ощущение бытия. На обратном пути из детского сада, куда я отвёл свою дочь, на затоптанной и выцветшей клумбе одного из ашкелонских двориков увидел красивого чёрного, с рыжими полосками, кота, царственно возлежавшего среди цветов и с мудростью сфинкса улыбавшегося утреннему солнцу и новому дню.

Как всё просто: есть новый день, и ему нужно радоваться. Шёл и думал о Боге и о том, как удивительна и прекрасна жизнь, Его творение.

Неподалёку от дома повстречал старца, пожилого религиозного еврея в чёрной кипе, который собирал кусочки хлеба, разбросанные кем-то небрежно по земле. Я подошёл и стал делать то же самое – собирать хлеб и складывать его на мусорный бак, ибо не пристало хлебу лежать на земле, чтобы его топтали ногами.

Я поднял то, что не поднял старик, и мы разошлись, не сказав друг другу ни слова. Спасибо ему за урок смирения, мудрости и уважения к человеческому труду.

Ночной Арандебул

Мне было примерно десять лет, когда я впервые услышал песню Криса Кельми «Ночное рандеву». Смысла этой песни я как-то особенно не понимал тогда, но она мне очень нравилась. Больше всего в этой песне меня занимал припев: «Ночное рандеву на бульваре Роз, ночное рандеву в фейерверке грёз…» Насколько я понимал, речь шла о ночном Арандебуле, который рос на бульваре. Как подсказывало моё сердце, этот Арандебул был очень добрым и по-детски трагичным: дети куда тоньше чувствуют трагизм, чем взрослые.

Этот мой ночной Арандебул вырос на бульваре. Он ходил по ночам по бульвару. Я плохо представлял, как мог выглядеть бульвар. В моём детском воображении рисовалась улочка городка, где возле гастронома был торговый ряд и бабульки торговали молоком и зеленью. Вечерами мы лазили там в надежде найти мелочь, так как якобы однажды мальчик нашёл там три рубля! Немыслимое богатство.

Именно на этом «бульваре» я и представлял себе моего грустного ночного Арандебула: он бродил в рядах, находил там молоко и жадно его пил.

И вот однажды я повстречал своего Арандебула. Я его сразу узнал. Это был он, бесконечно добрый и трагически-несчастный. Я его увидел в мультике про аленький цветочек.

Теперь, зная, как он выглядит, я понял, что значит «Арандебул в фейерверке грёз». Это он сидит у себя на островке и смотрит, как люди запускают фейерверки где-то там, далеко, а они отражаются в его огромных красивых глазах, и он грустно грезит, мой романтический Арандебул. И я вместе с ним.

О мангустах, мустангах и мутантах

Как всё-таки важно сохранять первые свои сочинения. Уже не раз сожалел, что неоконченный фантастический роман моего брата-двойняшки остался лишь в воспоминаниях.

Это была большая толстая тетрадка с пятью-шестью исписанными листами, причём две трети каждой странички занимали не менее интересные рисунки, отражавшие содержание написанного. Мы с братом были уверены, что любой творческий порыв должен начинаться с большой толстой тетрадки.

Нам в ту пору было лет по девять-десять. Славик, мой брат, был натурой увлекающейся. В то удивительное время зарождения кооперативного движения на каждом углу были открыты видеосалоны, где можно было посмотреть видеофильмы. Мой брат решил отреагировать на один из них – написать фантастическое произведение.

Должен сказать, что мы с братом очень разные люди. Эта разность характеров сильно мешала нашим отношениям: мы постоянно ссорились и что-то делили. Это обстоятельство отразилось и в его зарождавшемся произведении. Членами команды его космолёта были все наши братья, кроме меня. Я в силу уже известных вам причин этой чести удостоен не был. Славик писал фантастику в обстановке строжайшей секретности, и все мои порывы посмотреть, чем же мой брат занимается и что такое в его загадочной тетрадке, наталкивались на отпор. Я, собственно, даже не обижался и со старательно изображаемым безразличием и вместе с тем с плохо скрываемым, по-видимому, любопытством уходил заниматься музыкой.

Я надеялся, что рано или поздно эта тетрадь попадётся мне. Это и случилось через неделю, когда литературный жар брата сменился новым его увлечением. Тетрадка была благополучно забыта на столе, чем я и воспользовался.

В неоконченной повести (приятнее думать, что это был роман), как я уже говорил, команда космолёта, состоящая из трёх человек – трёх моих братьев, покоряла космические дали. Сейчас, вспоминая об этом, умиляюсь, представляя детский почерк и картинки, нарисованные разноцветными ручками (тогда было только четыре цвета: черный, синий, красный и зелёный).

Итак, я начал читать. Начало, безусловно, было многообещающим, но уже тогда моё критическое мышление не давало мне жить спокойно, и я прицепился к последней страничке неоконченного опуса. Там описывалось, что корабль атаковали мангусты.

Вечером, когда мы стали говорить с братом о его творении, я безапелляционно заявил: «Мангусты – это такие зверьки, которые жрут змей. Как они могут воевать в космосе?»

Брат, в принципе, согласился, и, поскольку вся эта история с мангустами и космолётом была ему уже малоинтересна, моё умничанье сошло мне с рук и драки не было. Я пошёл дальше и, считая себя более умным, посмел предположить, что, по всей видимости, под мангустами брат подразумевал мустангов.

То, что мустанги имеют ровно такое же отношение к космическим пришельцам, как и мангусты, меня интересовало мало: слово «мустанг» звучало загадочно и красиво, а что оно означало на самом деле, я не знал.

Брату слово тоже понравилось, и он решил переделать текст, заменив слово «мангусты» на «мустанги». И для нас на самом деле было не важно, кто такие эти мустанги, ведь мы понимали, что речь шла о мутантах…

Увы, до мутантов дело не дошло, и тетрадка не сохранилась. А жаль! Как было бы сейчас интересно посмотреть картинки и почитать незамысловатые рассуждения о космических путешествиях моих братьев.

Зарница

Утро было красивое. Небо радовало разнообразием форм облаков, причудливые контуры которых дарили моему воображению фантастические города и замки. Так, витая в облаках и созерцая, как отважный пассажирский самолёт постепенно превратился в точку, отправившись покорять таинственные белоснежные замки формирующегося циклона, я доехал до работы.

Ничего удивительного. На улице середина октября, и эти облака – первые предшественники проливных дождей, которых так ждут в Израиле.

День прошёл быстро, как обычно бывает, когда увлечён интересной и любимой работой. И только когда мне позвонили и сказали, что нужно быть в условленном месте в 17.50, я понял, что день закончился и надо собираться. Наушники, рюкзак, ноут… Всем сказал «до свидания» и пошёл домой.

В наушниках Ника Ньютон. В душе что-то похожее на эйфорию юношества и почти маниакальная приподнятость. Шёл по улице и радовался тому, что день кончился и меня ждут дома.

Мой путь лежал через виллы – высоких домов нет, выше домов только деревья. И вот между деревьев я заметил в небе сполохи зарницы. Сперва подумал, что мне показалось. Но грандиозные вспышки ещё и ещё озаряли облака над морем. Я поздоровался с небом и циклоном, как со старым приятелем, и, дождавшись машины, поехал домой.

Сейчас мой путь лежит вдоль моря, поскольку 4-я трасса параллельна берегу, и я почти всё время всматриваюсь в темноту ночного горизонта, зная, что там море, и время от времени жадно ловлю сполохи далёкой зарницы. Вот она, причина моего приподнятого настроения. Я с детства люблю грозы, и теперь мне так же хорошо, как когда-то в детстве, когда я бегал босиком, радуясь грозе и тёплым ливням Ферганской долины.

Скоро буду дома, но душа просится на море. Уложу дочь и поеду, чтобы побыть с небом и морем, песком и ветром, облаками и молниями…

В наушниках песня «Уже одиннадцать ноль одна…». И я сам готов улететь, как птица, в ночное небо, только не над городом и не над площадью, а над морем, над тёплым Средиземным морем…

Уеду к морю, а в наушниках будет звучать Ника. Буду морю и небу петь свою песню про белых лошадей и чёрных воронов. Наверное, где-то там и мой Волк бродит со своей подружкой-бессонницей по берегу холодной и неприветливой Балтики.

Пусть будет так. Пусть умытые дождливой хмурью питерские улицы встречают моих питерцев, а мой старенький отец в окошко старенького дома видит первый снег… А у меня есть небо, море, песок, ветер, облака, зарница, далёкие огни грузовых кораблей и музыка… и добрый молчаливый спутник, который везёт меня домой. Храни Бог его и его семейство.

P. S. Вот я и дома. Сказал жене, что собираюсь на море. Она ответила: «Опять ты меня бросаешь с этими двумя крокодильчиками» (имея в виду детей). Я возразил, что, поскольку она главная крокодительница, то ей и быть с детворой – крокодильчиками. А она сказала, что крокодил – это я, поскольку у меня майка зелёная и фирмы Lаcostе. Я ответил, что я не крокодил, а Лакостя, и всё равно удеру от них всех к морю.

Маргарите (Il vecchio castello)

Люто холодная, суровая в своей безупречной законченности белого безмолвия, когда, казалось бы, вся жизнь, очарованная её красотой замирает, зима прекрасной волшебницей, дарующей сказку, открывает свои тайны в слепящем отражении холодного солнца на снегу, где в каждой из подаренных зимою снежинок сокрыта суть мудрой и строгой владычицы, прекрасной девы, беззаботно разбросавшей свои сокровища, дабы люди могли подивиться её царственной красоте и щедрости.

Простая мудрость её подарков, доступная разве что малым детям да, пожалуй, романтикам (по сути тем же детям, только повзрослевшим), близка моему сердцу.

Мерной поступью шаг за шагом, из года в год я каждую зиму вместе со своей молчаливой и немного грустной спутницей иду по жизни, слушая в скрипе снега под ногами и её шаги.

Грустная, всегда грустная, даже когда улыбается мерцающими звёздами морозной ночью или когда поёт колыбель вьюгами, иногда только постучит в окно, всё же на что-то надеясь.

Грустная, оттого что её ледяное сердце ищет того, кто бы смог полюбить её, и, готовая растаять от любви, ждёт своего избранника, как прекрасная дама времён труверов ждёт своего рыцаря, зная, что он где-то есть.

Рыцарь на белом коне, в самозабвенном служении прекрасной даме ищет свой идеал, не догадываясь о том, что она тут… И, тая от неразделённой любви, белая дева так по-женски обидчиво уходит по весне, оставляя лоскутками своих прекрасных одежд заснеженные низины и овраги, изредка и простительно-мстительно напоминая о себе весенними заморозками, чтобы спустя полгода вернуться вновь наполненной бесконечно несбыточными надеждами своего ледяного сердца.

Дорога домой

Ехали домой уставшие с работы. День выдался тяжёлым, уже восьмой час, и ещё ехать и ехать до дому. На 4-й трассе достаточно оживлённое движение. Все торопятся по домам, и смотришь на эти мчащиеся машины, слушаешь музыку и не думаешь ни о чём.

Вдруг Миша говорит: «Смотри!» Я взглянул. В небе летело несколько ракет. Поднимались высоко огненными точками и замирали. И стало страшно от того, что эти ракеты над твоей головой… Одна, две, три… А потом мы увидели, как «Железный купол» сбивает ракеты, и в том месте, где только что были точки, появились всполохи взрыва…

На подъезде к Ашдоду возникла стихийная пробка. Взвыла «Цева адом», и водители остановились и стали убегать подальше от машин. Мы остались в машине.

Постояли минут 5–7 и поехали дальше. Впереди испуганная девушка, совсем ещё молоденькая, никак не могла завести свою машину. Ей было страшно, а мне было её жалко.

Подъезжая к Ашкелону, мы снова увидели, как сбивает ракеты «Железный купол». Уже в городе, когда мы стояли на светофоре, вновь взвыла сирена, и опять перед глазами бегущие из своих автомобилей люди… А в ушах взрывы, взрывы, взрывы…

Оказывается, я уже на пенсии

Иногда на шаббат, особенно когда дедушка в командировке, наш сын Юрий остаётся ночевать у бабушки – моей замечательной тёщи. Она большая умница и, по моему глубочайшему убеждению, самая лучшая бабушка в мире.

Вот и на этот раз сын остался у бабушки, а наутро стал звонить родителям, то есть нам: «Папа, привет. Вы сегодня собираетесь наряжать ёлку? Меня нужно забрать сейчас, а то вы её без меня поставите».

Ну я, честно говоря, не разделил его радостного призыва, ибо ёлку мы обычно наряжаем в канун Нового года. К тому же теперь в доме есть маленькая дочь, которая недостаточно большая, чтобы понимать, что ронять ёлочку и бить ёлочные игрушки не стоит, и уже не такая маленькая, чтобы вообще не обратить на неё внимание. Я объяснил сыну, что мы заедем за ним, а вечером дома всё обсудим насчёт Нового года и украшения ёлки.

Приехали к тёще.

Сын тут же изобразил готовность ехать домой, но его пыл был остановлен. Мы решили побыть у тёщи. Однако мысль о ёлке парня не отпускала, и он то и дело приставал ко мне, считая, что нам обязательно прямо сейчас нужно всё бросить и ехать наряжать ёлку.

Я сказал, что сейчас мы этого делать не будем, и послал Юру к матери. Он пришёл к Ане и заявил, что папа не хочет наряжать ёлку. Аня поддержала моё мнение, потому что у нас так принято. На что он психанул и выдал: «Я, конечно, понимаю, что вам некуда торопиться и вы все на пенсии…». Тут мы не выдержали и рассмеялись, а парень в результате так и не закончил своей мысли.

Тёмное утро

Приехав на работу, столкнулся с тем, что электричества нет и не будет до 10 утра. Радуясь тому, что ноутбук хоть сколько-нибудь заряжен и телефон тоже, всё ж подумал, насколько мы беззащитны и зависимы от тех благ и удобств, которые сами себе создали.

На улице всю ночь штормило, и сейчас идёт дождь и дует сильный ветер. Я сижу в полутёмном кабинете, и только пламя свечи пытается стоически рассеять мрак тусклого зимнего утра. Необычайно тихо. Только ветер и дождь за окном. Не слышно компьютера и кондиционера, который в это время года обычно работает на отопление.

Какое-то праздное отупение от происходящего. Света нет, и это миниатюрный конец света, поскольку если нет света, то и смысла в моей работе нет. Невольно задумаешься о смысле жизни.

Немного боюсь за рыбок в аквариуме, которые там сейчас без кислорода и света. Бедные… Особенно грустно, что и помочь-то им сложно…

Вот дзинькнул телефон, оповещая о том, что у него садится батарейка. Компьютеру осталось работать десять минут, после чего он превратится в бессмысленную груду пластмассы, железа и высоких технологий…

Хочется горячего кофе. Горит свеча, и как хорошо, что в фойе стоит старенькое пианино, которому не нужно электричество. Есть я, есть пианино, есть музыка, мерцание свечи и хмурое утро, а остальное сейчас просто не имеет смысла…

Кинерет наполняется

Этот год в Израиле особенно богат на дожди, и даже сейчас, собираясь на работу, слышу, как на улице идёт дождик.

Дождь для Израиля – это счастье, поскольку у нас в стране один-единственный пресный водоём – озеро Кинерет. За последние годы оно сильно измельчало, и экологи вовсю бьют тревогу, поскольку может статься, что мы останемся без него.

Однако в этом году ситуация с Кинеретом радует: как видно, озеро проявляет свой истинно израильский дух и не собирается сдаваться. Уровень воды в Кинерете уверенно поднимается. И теперь уже до максимального наполнения осталось чуть более двух метров, а ведь ещё несколько лет назад уровень воды приближался к красной линии. А это на 2 метра 20 сантиметров ниже нынешнего уровня. То есть я хочу сказать, что если будет ещё один дождливый год, то озеро наполнится на 100 процентов.

Конечно же нужно отметить, что не только дожди являются причиной улучшения катастрофической ситуации с нашим озером. В стране очень многое делается для того, чтобы снизить потребление воды.

Вы, наверное, слышали о том, как в Израиле бережно относятся к воде. Но я скажу, что совершенству нет предела. Всё больше и больше опреснительных станций вводится в эксплуатацию. Благодаря этому потребление пресной воды из естественных водоёмов значительно снизилось.

Вот такие хорошие новости!

Ночная история

Две мои самые любимые девушки – супруга и дочь. Причём это весьма взаимно, в обоих случаях искренне, но в случае с маленькой девушкой, я бы сказал, более непосредственно.

На днях она проснулась, стала меня звать, пришла в спальню. Я хотел, как обычно, разбудить по такому торжественному случаю супругу, однако Томочка (или Басяпа, как мы её зовем в семье, или Бусинка, как зову её я) заявила, что хочет ко мне и что ей нужны тетёшки (так мы называем нежности всякие).

Ну тетёшки так тетёшки. Кликнув на всякий случай Аню, чтобы она встала и всё ж оказала нам с Томой моральную поддержку, мы ушли в детскую комнату. Разумеется, я тиран и деспот, поскольку в том, что я поднял Аню, есть изрядная доля моего эгоизма, чем я регулярно злоупотребляю. Однако я поднял её не поэтому, а потому что мы оба знаем, что тетёшки в столь поздний час (было 2 ночи) могут перерасти во что-то более весёлое и жизнерадостное, и тогда будет грустно всем, кроме Томочки.

В общем, жена встала и по своему обыкновению села за компьютер. Я был с дочкой в комнате. Понежничав минут пять (у нас это выражается в том, что дочка сидит у меня на коленках, мы говорим друг другу нежности, и я глажу её по спинке и голове), Тамара решила, что, пожалуй, этого и хватит, и сказала, что меня надо положить спать. Я не возражал.

Мы пошли в зал на диван. Она меня уложила, притащила волоком по полу одеяло, укрыла как могла, поцеловала, погладила по голове и сказала, что идёт спать. Тут и пригодилась наша мама, поскольку процесс укладывания Томы сложен и требует точного понимания, чего барышня нынче желает. В общем, я задремал под приглушённую сонную возню моих девушек в спальне, а когда открыл глаза через некоторое время (прошло, наверное, минут 15), было тихо. Аня, очевидно, уже спала, а я понял, что не усну, и сел работать.

Молочка захотелось

Моя супруга бывает периодически весьма приставучей в плане решения разных бытовых вопросов. И если она что-то решила, то отвертеться уже невозможно, поскольку ею пускается в ход весь арсенал средств убеждения, начиная от очаровательной улыбки и заканчивая шантажом или подкупом.

Так получилось и в этот раз.

Был вечер. Дети спали, гости (старший брат и племянница) отдыхали, а моей благоверной надо было сходить за молоком для нашей младшенькой. Разумеется, ей одной идти было скучно, и тут её осенила мысль, что мы должны идти вдвоём. Я никуда не хотел идти, но, сторговавшись на том, что супруга купит мне бутылку колы, мы пошли.

Магазинчик находится напротив нашего дома, поэтому я пошёл как был – в домашней одежде и с кружкой чая, так как бутылку молока нести не собирался. По дороге мы с Анной решили похулиганить.

Представьте, приходят муж и жена в магазинчик. Скучающий продавец смотрит телевизор. Я подхожу почти в пижаме с кружкой горячего чая к кассе, мило улыбаюсь, здороваюсь и продолжаю созерцать озадаченного продавца и его приятеля, вдруг откуда-то взявшегося.

Тем временем моя Анна, метнувшись к холодильнику, выкопала молоко, потом взяла колу и подошла к кассе. Молча расплатилась (при этом мы были абсолютно серьёзны), открыла бутылку молока, налила мне его в чай, закрыла бутылку, поцеловала меня, сложила покупки в пакет. Мы попрощались и пошли домой, наслаждаясь недоумённо-умиленным выражением лица продавца и обалдевшим от происходящего его приятелем. Вот так мы с Анютой ходим по магазинам.

Комета

Каждый вечер, возвращаясь домой с работы, смотрю на небо в тщетной надежде увидеть космическую странницу. Грустно от того, что наши пути разминулись и теперь я её не увижу. Вообще-то и у последующих поколений в перспективе ближайших 100 тысяч лет нет никаких шансов её увидеть.

Может быть, по истечении этого времени вообще мало что останется от нас, людей, и разве что какой-нибудь новый постисторический человек будет взирать на это космическое чудо природы, и восхищаться, и бояться его. И не узнает он никогда, что повидала на своём веку эта космическая странница.

Может, и ей суждено погибнуть. Мало ли что с ней может случиться в ближайшие 100 тысяч лет, я не знаю. Но точно знаю, что она была, и вот мы разминулись.

Разминулись… И будто напрасно проделала маленькая путешественница свой непостижимо долгий путь к солнцу, летя во мраке и приготовляясь к своему звёздному часу, когда вдруг затмила своим сиянием далёкие звёзды…

Всё проходит, и её звездный час тоже, пока от неё не останется лишь несколько снимков и записи в астрономических справочниках.

И ей, и мне путь один – во мрак. И ей, и мне, как и всем нам, суждено погрузиться во мрак небытия. Для неё я и так никогда не существовал, а она для меня… ну постепенно сотрётся она из моих воспоминаний и станет всего лишь единицей информации в моей пока ещё светлой памяти, и вряд ли я её вспомню. Сколько ещё таких комет будет впереди, которые я смогу увидеть, а некоторые из них даже и не один раз на своём веку…

И вроде бы нет повода для грусти, но всё ж я не успел её увидеть: то облака, то хамсин и шараф, то работа и будни, когда и голову поднять не успеваешь. Вроде утро – и тут же вечер… И день прошёл.

Так бы и было: утро – вечер – утро – вечер, если бы не иногда появляющиеся в нашей жизни странники, заставляющие поднять голову и посмотреть на небо и задуматься о главном.

Мда

Я сегодня более странный, чем обычно. Пожалуй, я бы назвал сегодняшний день апофеозом моей глупости. Но начну рассказ о себе, любимом, и о том, что со мной произошло, немного издалека, ибо пусть он будет не только одой моей феерической тупости, но и принесёт пользу. Хотя конечно же так косячить, как я, может не каждый.

С некоторых пор я работаю в Тель-Авиве. И работа вся такая сидячая, и пробки я не люблю тель-авивские. Короче, я решил оптимизировать свои расходы, поправить здоровье и организовать своё время. В данном случае речь идёт о том времени, когда я добираюсь на работу и с работы. И, о чудо, я нашёл чудодейственное средство, которое именуется велосипедом на прокат.

В Тель-Авиве есть такая фишка. По городу разбросано много велосипедных стоянок, и можно взять велосипед напрокат. Я видел, как много людей ездит на таких зелёненьких велосипедах, и мне тоже так захотелось. Когда я работал в Ашкелоне, то только на велосипеде и ездил.

В общем, я всё изучил и купил абонемент на неделю (замечу, что он стоит 70 шекелей, а это совсем даже не дёшево, если учесть, что я намерен ездить только два раза в день – на вокзал с работы и с вокзала на работу).

И вот теперь я, как счастливый обладатель абонемента, могу брать велосипед где хочу и ехать куда хочу. (На самом деле это далеко не так, так как велосипеды часто либо сломаны и не выдаются автоматом напрокат, либо их тупо нет.) Два дня я пробовал уехать – один раз с вокзала на работу, другой раз с работы на вокзал – и мне это не удавалось. Однако сегодня удача мне улыбнулась. Утром в поезде я старательно изучил маршрут, как быстрее доехать с работы на вокзал, а вечером стал счастливым обладателем прокатного велика.

Сказать, что велосипед чудо как хорош, было бы преувеличением, но, хвала небесам, я таки добрался до вокзала.

Тут есть один нюанс. Если брать велосипед менее чем на полчаса, то дополнительная плата за аренду велосипеда не взимается, а если больше, то начинает сниматься денежка с карточки.

Должен отметить, что доехал я достаточно быстро, за 15 минут, и мне очень понравилось.

Приехал на вокзал. Поставил велик на парковку и побежал на поезд, радуясь двум простым вещам: первое – что я так быстро доехал и с меня не снимут дополнительную плату, и второе – что не надо ждать поезда, так как он уже прибывал на 2-й путь. Билетик у меня был куплен заранее, и я, счастливый, поскакал к перрону. Поезда стоят совсем немного, каких-то пару минут. Я очень-очень спешил и – о чудо! – успел заскочить в поезд. Двери закрылись прямо за мной.

Пройдя пару вагонов, нашёл удобное место. Сосед мне не очень понравился, но я сел, отдышался, достал ноут, вышел в Интернет и тут вспомнил…

На этом многоточии радости закончились. Я вспомнил, что забыл нажать на велосипеде на специальную кнопочку, которая блокирует велосипед и указывает системе, что я его сдал. Получалось, что с меня продолжают снимать деньги.

Делать нечего. Просто так оставить велосипед было нельзя, поскольку если его не украдут, то за сутки всё равно набежит штраф в 1500 шекелей, а если украдут, воспользовавшись моей рассеянностью, то штраф будет в 3500–4000 шекелей.

Я в панике начал дёргаться и, как никогда в жизни, жаждал следующей остановки в городе Лод. Мне не терпелось доехать обратно до Тель-Авива. Я так волновался, что пошёл на выход и готов был стоять в тамбуре, как вдруг увидел, что сосед по вагону показывает мне знаками, что я забыл рюкзак. Даааа, действительно забыл, и, мысленно поругав себя за то, что я сначала плохо подумал об этом добром человеке, забрал рюкзак и удумал сделать ещё одну глупость. Стоя в тамбуре, я размышлял о том, что надо купить билет из Лода до Тель-Авива, и сделать это быстро. Но тут здравый смысл ко мне вернулся.

Если, допустим, мне нужно сойти на станции раньше, чем та, куда я еду, я могу спокойно это сделать и по этому билету вернуться назад, да и вообще ездить сколько угодно между Ашкелоном и Тель-Авивом в течение дня: билет действителен, пока я не прошёл через турникет.

В общем, я вернулся и заблокировал свой велосипед. Слава Богу, он был на месте. Купил билет на поезд и поехал домой, на всякий случай сделав звонок в службу поддержки аренды велосипедов.

Теперь еду домой, смотрю в окошко, заедаю стресс чипсами и запиваю колой, параллельно думая о том, что все мои усилия по соблюдению диеты сегодня пошли прахом, так как в этой маленькой бутылочке, наверное, недельная норма сахара.

Набережная Тель-Авива

Устав от бесконечных кодов и алгоритмов, выхожу из офиса и, перейдя дорогу, оказываюсь на набережной Тель-Авива. Всего несколько шагов – и нет ни дороги, ни автомобилей, ни офиса… всё осталось там, за спиной. Конечно же достаточно повернуть голову, чтобы вернуть всё обратно, но в сознании это всё не более чем условное обозначение некоторой другой реальности, которая на данный момент куда менее значительна, чем голубь, снующий у меня под ногами, который, осмелев, запрыгнул на скамейку ротонды в поисках крошек и семечек…

Передо мной море и, как обычно, ветрено. На пляже девушка с коляской, а рядом, очевидно, её супруг, подкидывающий малыша. Из-за ветра и шума волн не слышно ни смеха малыша, ни лая собаки, с которой играет другой отдыхающий недалеко от молодой пары. Впрочем, собака, скорее всего, не лает. С чего бы ей гавкать? Ну разве что от удовольствия.

Купающихся нет. Холодновато для израильтян купаться в третьей декаде апреля.

Люди идут вдоль набережной. Кто-то занимается спортом. Кто-то, так же как и я, смотрит на море и волны. Кто-то просто прогуливается. Тут хорошо.

Очевидно, хорошо не только людям. Обнаглевший голубь (уже другой, не тот, что раньше), совершенно меня игнорируя, хорохорится, чтобы произвести впечатление на голубку, которая кокетливо уворачивается от настойчивого ухажёра.

Вот такая моя набережная Тель-Авива.

Пёс Коби – мой друг

У меня появился новый друг. Мы познакомились с ним возле детского садика, куда я вожу дочь. Он каждое утро отдыхает под манговым кустом и философски отчуждённо созерцает папаш и мамаш, ведущих детвору в детский сад. Разумеется, у него есть свои дела и заботы, но его утро всегда одинаковое.

Сначала я относился к нему с недоверием, не более чем вежливое «здрасте» меня вполне устраивало и его, видимо, тоже. Однако теперь я уже жду его, когда иду с ребёнком и думаю, встречу ли я сегодня Коби (Люба, хозяйка детского сада, сказала, что это его имя) или нет.

По-настоящему я проникся к нему уважением, когда он защитил нас от огромного белого пса, который кинулся на нас несколько дней назад. Я понял, что Коби не только философ, но у него ещё и благородное сердце.

У меня новый друг. Завтра понесу ему что-то вкусненькое.

Думаю об отце

Глубокая ночь на улице, и мне, вопреки обыкновению, не спится. Думаю об отце.

Мой папа уже совсем старенький. Я не видел его почти пять лет. Когда я уезжал из России, он был относительно бодрым старичком, а сейчас, по словам близких, совсем уже не тот. Годы берут своё.

В детстве нас с братом родители время от времени оставляли ночевать то у родных, когда мы гостили в Казахстане, то в детском саду, где была такая возможность. Для меня это было испытанием: сколько себя помню, почему-то всегда хотел домой к папе.

Теперь, спустя почти тридцать лет, ко мне вновь вернулось, казалось бы, забытое детское чувство. Вернулось, и с каждым разом всё сильнее и сильнее ощущается та детская трагичность непереносимого одиночества.

Наверное, это правда, что мы остаёмся детьми до тех пор, пока живы наши родители. Не хочу думать о том неизбежном моменте, когда наверняка это узнаю.

Помню, как во время учёбы в колледже, где папа работал преподавателем, он подошёл к нам с братом на перемене и сказал, что умерла бабушка Акулина, его мама. К тому времени он сам уже был вполне пожилым человеком, но я почти подсознательно почувствовал в отце какую-то детскую растерянность.

Ровно такую же растерянность я вижу и в глазах своей двухлетней дочери, когда собираюсь на работу, а она не хочет меня отпускать. Но отпускать приходится, и это то, к чему мы с супругой её стараемся приучить.

Я ухожу, а она остаётся там, за дверью, чтобы забыться и погрузиться в свои маленькие, но важные дела. А я еду работать, стараясь отогнать грустные мысли о дочери, поскольку мне это напоминает обо мне и моём отце.

Днём легко не думать о семье, поскольку внутри есть ощущение контроля. Знаю, что с ними всё хорошо, знаю их распорядок и где они сейчас.

В течение дня научился не вспоминать о матери и отце. Но вечером, когда голова свободна от домашних хлопот и мыслей о работе, душа вновь начинает маяться, и грустные мысли не дают уснуть.

Вы есть у меня

Люди бывают разные. Есть такие, которые ломают веру. Это вероломные люди. Есть люди, которые своим существованием и творчеством помогают мне обрести самого себя.

Елена Вершинина как раз такой человек, который мне возвращает самого себя. За мутной пеленой обыденности её стихи помогают увидеть путь, по которому я должен идти. По сути, это тот же путь. Путь – он всегда один, размеренный вдохами-выдохами, от рождения и к звёздам. Но с такими людьми, как Елена или как Александр Масленников, я прохожу свой путь по-другому. И видится дальше, и дышится легче. И жизнь в каждом своём миге исполнена глубокого смысла. Будь то огромная луна позапрошлой ночи, или гонимый ветром полиэтиленовый пакет, парящий высоко над спящим городом и растворяющийся в глубинах апрельской ашкелонской ночи, или моя маленькая дочь, которая сейчас пришла, обняла спящую мать и, полежав пару минут и погладив её по лицу, ушла к себе в комнату…

Мы все такие разные, но спасибо вам, что вы есть у меня.

Навеяло

Торопился с работы на маршрутку. Передо мной шёл парень лет пятнадцати-шестнадцати. Очевидно, он ел что-то, поскольку шёл медленно и за ним сыпались бумажные салфетки. Одна, другая, третья…

Он продолжал идти. Я его обогнал. Тем временем он успел «уронить» ещё несколько салфеток.

Поразила невозмутимость его лица, на котором была одна мысль: он ест. Даже не сразу понял, что меня в нём задело. Какая-то брезгливость возникла по отношению к юноше.

Вроде ничего особенного, тут 90 процентов людей ведут себя так же. Потом понял: его тупое выражение лица, а особенно падающие на тротуар салфетки вызвали у меня ассоциацию с лошадью, которая идёт по улице и так же невозмутимо справляет свои естественные надобности, оставляя на дороге навоз… кое это имеет значение? Лишь бы ей стало хоть на чуток легче, и то ладно…

Вернулся домой. Было тихо. На балконе негромко разговаривали.

Спасибо ей, не знаю почему, но она меня успокоила. И я сел с сыном рисовать, чтобы ему не было одиноко в мире его детских фантазий.

Божьи дети

Сегодня ходил ругаться к соседке снизу, к моей Рахель.

Комната сына расположена аккурат над её балконом. И получилось так, что сегодня на этом балконе Рахель собрала своих близких и они что-то очень эмоционально обсуждали.

Должен сказать, что Рахель – женщина темпераментная и очень открытая по своему характеру. Короче, было очень шумно. В девятом часу вечера, помимо того что это начинало раздражать, ещё и элементарно мешало сыну заниматься своими делами. Делать нечего, собрался идти ругаться.

Спустился, позвонил в дверь. Мне открыл внук Рахель, парнишка лет шестнадцати. Он меня узнал и улыбнулся. Я попросил его позвать Рахель, а он пригласил меня войти. Я отказался. Он сказал своей бабушке, что пришёл сосед, и теперь уже Рахель попросила меня зайти.

В зале было сумеречно, и только на балконе горела лампа дневного света. Рахель вошла в комнату. Она плакала. Я извинился, что пришёл, и сказал, что сын мой всё время отвлекается на шум. И спросил, всё ли у неё в порядке, могу ли я ей чем-нибудь помочь. Она сказала мне: «Нешама шели (душа моя), ты мне как сын, спасибо тебе».

Я её обнял и пожалел, как пожалел бы свою дочь. Странно, что именно как дочь. Но она была такая беззащитная, и видно было, что ей тяжело и что слова нам не нужны.

Я постоял с ней. Сказал, что, если что-то нужно, я всегда рядом. Попросил её не брать на сердце печали, что бы ни происходило. И ушёл. Вот и поругались…

Странно, полный дом людей, а пожалеть её некому. А может, это я себя жалел через неё. Наверное, что и так. Да какое это имеет значение? Лишь бы ей стало хоть на чуток легче, и то ладно…

Вернулся домой. Было тихо. На балконе негромко разговаривали.

Спасибо ей, не знаю почему, но она меня успокоила. И я сел с сыном рисовать, чтобы ему не было одиноко в мире его детских фантазий.

Собака

Вчера утром видел на остановке собаку. Она просто сидела, исходя из каких-то своих собачьих соображений. Небольшая, белая, с рыжими пятнами дворняга – сука. По ней было видно, что недавно у неё были щенята. Она сидела в углу остановки и ждала, скорее всего, хозяев, которые уехали на автобусе, а её оставили тут.

Собака домашняя, не брошенная. В Израиле вообще брошенные собаки редкость. То ли люди добрые, то ли коммунальные службы хорошие. Скорее первое, так как, судя по количеству дворовых кошек, коммунальные службы не столь хорошие и, очевидно, гуманные.

Удивительный взгляд у той собаки, умный, думающий, добрый. Я не хотел нарушать трепетного и зыбкого спокойствия псины и не стал, вопреки своему обыкновению, лезть к ней с сюсюканьями и желанием погладить. Стоял рядом и ждал автобус. И она сидела немного позади и тоже ждала.

В те редкие мгновения, когда наши глаза встречались, я видел в них и детское любопытство, и собачье понимание всего и вся. Мудрая собака… Я видел в её глазах страх – а не обижу ли её, не прогоню ли, не ударю ли? – и удивительное детское доверие. Еще в её глазах была растерянность: а где же её щенята? Действительно, где же? И почему они были – и их вдруг нет? Так и осталась она там, на остановке, а я поехал по своим делам.

Песчаный городок и красный пакет

Высоко-высоко в небе, даже выше отеля «Опера», что на тель-авивской набережной, летел красный полиэтиленовый пакет. Подхваченный ветром, он поднялся над городом и спустя пару минут вернулся на грешную землю, успев затейливо покружиться вокруг электрических проводов.

Я шёл и думал о том, что даже обычный пакетик, ведомый ветром, может воспарить в выси небесные. Что уж говорить о человеке, ведомом Богом? Вернувшись с небес вместе с моим красным путешественником, подумал о нескольких минутах, проведённых в середине дня на берегу моря.

Когда я чувствую, что устал от работы, всегда ухожу к морю, чтобы босиком побродить по берегу, обязательно замочить штанины брюк, посмотреть на мелких рыбок, снующих в прибрежных, по-летнему тёплых волнах, понаблюдать за играющими детьми и, если повезёт, увидеть ещё не размытые волнами песчаные городки, построенные всё теми же детьми.

Сегодня повезло: был такой городок, немного разрушенный водою и ветром. Подумалось о том, что, что бы ни делал человек, всё тленно, всё рано или поздно исчезнет, за исключением, пожалуй, творений возвышенного человеческого духа.

Мятежные мысли

Вечер. На душе мятежно. Солнце уходит за горизонт, и вот-вот, с восходом первой звезды, начнётся новый день. А на душе мятежно оттого, что этот день уйдёт – и вместе с ним частичка моей жизни.

Красив и трагичен закат, когда солнце скрывается за ровной линией моря и нет облаков. Линия горизонта идеально ровна, как линия горизонта событий моего сиюминутного, всегда неповторимого и единственного, когда «здесь и сейчас» наполнено непостижимым содержанием – солнцем, небом, горизонтом, отделяющим небо от моря. И я в этом, я это и есть.

И вот солнца уже нет, и проезжающие мимо, спешащие домой машины настойчиво возвращают меня к реальности – к дому, детям, заботам, к новому дню. А был миг, мгновение бесконечно прекрасного, когда были солнце, и море, и закат, и маленькая трагедия маленькой смерти, – мгновение, приравненное к вечности.

Любая трагедия, лишённая иронического жеста, становится либо фарсом, либо пафосом, и таки во всей этой суматохе переполняющего меня ощущения прекрасного – маленькой ухмылкой мысль о забытом до завтрашнего дня на рабочем столе заряднике от мобильного телефона.

Завтра будет новый день и новые мгновения. А на небе ещё не появилась звёздочка, и день не кончен. Но в душе звучит неизменный и вечный мотив: «И был вечер, и было утро…»

Тихо, сумеречно и ясно

В комнате сумеречно и тихо. Именно так, как я люблю. За пять лет жизни здесь я научился не слышать гомона школьной ребятни из расположенной напротив моих окон школы. Пусть шумят, на то они и дети.

Через полуприкрытые трисы окна вижу кусочек осеннего неба. Облаков не видно, просто холодное небо ашкелонской осени.

Удивительная пустота на душе. Соразмерная духовной же наполненности в иные дни, эта внутренняя и внешняя (что по сути едино) сумеречность и тишина во мне не оставляют места ничему, кроме какой-то необъяснимой, запредельной ясности ощущения бытия.

Небо и я… Раньше я бы сказал, что мы вдвоём. Теперь другое. Грань личностного столь же условна, сколько те звуки, которые наполняют мою тишину и едва уловимым контуром обрисовывают картинку настоящего.

Ясно и тихо, и меня почти нет. И в этом «почти» не больше смысла, чем в абсолютности «нет». Есть только это голубое сияние вечной тишины, которая будет даже тогда, когда я вернусь обратно в мир «настоящего».

Во время ракетного обстрела

Просыпаясь от пролетающей над крышей ракеты «Железного купола», обычно точно знаю, что будет дальше. Этот пронзительный звук не спутаешь ни с чем.

Всегда удивляюсь тому, что, услышав его, спустя буквально несколько мгновений уже стою на ногах, уже мобилизован.

Всегда нахожусь перед страшным выбором. Будить жену почти бесполезно. Хочется схватить спящих детей и вышвырнуть в подъезд – наиболее безопасное место. Эти считанные мгновения на самом деле мучительно долгие, почти вечность.

Вот маленькая дочь, она спит с нами. Сын в другой комнате. Знаю, что, если крикнуть на жену, она спросонья вряд ли что-то сможет сделать. Могу аккуратно взять дочь на руки. Она конечно же проснётся. С сыном проще, он как поленце: когда спит, ничем не разбудишь, иногда даже стоя пытается спать. Ну как его утащить…

Жду. Слышу, «Цева адом» не в нашем районе. Возможно, не рванёт у нас. Скорее всего, нет.

Слышу крики выбегающих на лестничную клетку соседей. Чего орать, спрашивается? Но тут ничего не поделаешь – орут, причём безотносительно чего-либо, натуры у них шумные.

Взрыв. Далеко…

Смотрю, дочь, обычно спящая чутко, даже не шелохнулась. Ну вот и всё. Иду смотреть на часы: пять утра. Ложусь. Сердце по-прежнему бешено колотится, трудно дышать, баллончик с лекарством от астмы под рукой.

Засыпаю плохо, сердце ждёт продолжения.

Утро началось.

Самолётик

Мне друзья подарили маленький красивый самолётик. Вернее, несколько, но у меня на рабочем столе стоит один. Почти как настоящий, только маленький.

Люблю самолётики…

С детства жил рядом с аэропортом. Самолёты занимали моё воображение. Если велосипед был для меня поездом, то любая палочка, линейка (да что угодно!) были самолётом. С благоговением смотрел, как старший брат клеил модели самолётов, бережно и аккуратно красил их.

С тех пор мало что изменилось. И теперь я продолжаю играть, только не так часто. Заметил, что, когда стараюсь ровно вести свой маленький самолёт, у меня дрожит рука. Наверное, раньше не дрожала. Наверное, раньше я на это не обращал внимание. Сейчас вот обращаю…

Часто смотрю на самолёт с мыслью, что именно на нём моя душа улетает к моим близким людям, разбросанным по всему миру.

Душа улетает… да лишь бы не упасть, не разбиться.

В такие минуты мне не одиноко, и я снова перестаю замечать, как у меня дрожат руки.

Волшебное зеркало

Внутренние диалоги – это волшебное зеркало, в отражении которого мы видим всю жизнь. И нам кажется, что это жизнь. На самом деле это всего лишь отражение. Оторвать от него взгляд трудно, но это единственный способ остаться самим собой. Это зеркало вокруг нас. Надо просто посмотреть не на своё отражение, а туда, что за твоей спиной в этом зеркале. И тогда чары зеркала разбиваются на осколки, и открывается истина.

Человек [сны]

Моя душа ищет покоя – в любой момент моей жизни, поднимаясь ли в выси небесные, или когда горит леденящим пламенем мук, ищет. Сегодня покоя нет. Сегодня снова страшные сны о войне в душе человеческой. Проснулся с болью в сердце – и не уснуть…

Сейчас ночь, и я один на один со своей болью от осознания того, что я всё время перед выбором. Выбором, с кем я. Выбором, кто я.

Ужасный, ужасный выбор, который мы все делаем каждое мгновение наших быстротечных жизней, выбирая между леденящим душу огнём и вечным сиянием прекрасного голубого неба. В этом выборе столько же надежды, сколько и обречённости. Всё взвешено и предопределено, и сам выбор – это и есть человеческое.

Человек не святой и не грешник. Когда говорим, что человек святой или грешник, то в наделении этими качествами тот же самый выбор, который, по сути, лишён смысла.

Когда говорим о человеческой святости, то в этом не менее осуждения, чем когда говорим о безнадёжности грешника. И нет в этом никакой разницы, ибо, и так и сяк, мы по-прежнему делаем выбор и продолжаем судить. Себя ли, другого ли – не важно. Суть одно: судим душу.

Судим если и чужую душу, но осуждаем всегда свою. Не оттого ли ни один святой не назовёт себя святым, а грешник – грешником. Может, и не оттого. Не знаю.

Мне снилось, что осуждённой душой, спускающейся по лестнице, искал Бога – и не находил. Был дождь моросящий, и видны были только следы от ступней, где шёл невидимый, кого и не узреть. И каждый раз моя душа, завидев эти следы, металась к ним, к этим следам, и не находил я Его…

Снова появлялись следы, как кто невидимый шёл по мокрому асфальту. Это было бесконечно. В метаниях поиска, в сумраке ночи и угадывании следов искал.

Были молнии и выстрелы, и был страшный рассказ о том, кто некогда был поставлен надзирать за исполнением Его законов, но стал в Его глазах слепым пропойцей, открывающем стрельбу по беззащитным в этом подземном переходе.

И не уйти оттуда. И, кидаясь в страхе к тем следам на воде в надежде на спасение, слышал только стенания этого слепца и стрельбу молниями, выводящими страшные буквы. И вместо Его, не находя Его, спускался вниз и я. И чувствовал себя таким же слепым, и разум мой был сумеречен, и душа в смятении.

Видел я и того, о ком был рассказ. Лучше бы мне не видеть его глаз… Никому бы не видеть их. В них холод и пустота, и под дождём не разглядеть слёз, и под ветром не ощутить тепла. Только холод и обида. И кого я искал в тех следах на воде, и чей был рассказ, чей голос, и молнии от выстрелов ли…

Кто это?.. Как ни скажи, кто это, даже если я знаю, кто и что это было, ответы страшны.

Не скажу более того, что сказал. Не могу.

Сколько нас таких, идущих и ищущих в мраке… И каждому суждено то, что суждено, и у каждого свой путь. Уходи не уходи от горы с черепом, – новым ли, ветхим ли Адамом, – суть только в том, что мы люди. И всё одно путь туда…

Нет душе покоя, и не должно быть в нас, людях, ни осуждения, ни освящения, так как только один и свят, и только Он судит.

И не знать бы мне зла и добра, и не быть человеком вовсе, и не познавать ни этого холодного ада, ни вечного сияния…

Но есть то, что есть, не больше и не меньше, – есть ночь, стук сердца и тиканье часов. И одно только «Господи, прости, Господи, спаси и сохрани, Свято имя Твоё…»

Я не грешник и не святой.

Я Человек.