Иногда не знаешь, с чего начать. Но сначала позвольте мне объяснить, почему я сейчас в тюрьме.

Суд продолжался восемнадцать дней, и с того момента, как судья занял свое место, зал был заполнен до отказа. Присяжные уголовного суда в Лидсе почти два дня сидели в одной комнате, и прошел слух, что их мнения разделились. На скамье адвокатов поговаривали о том, что присяжные запутались в спорах и о пересмотре дела. Когда прошло больше восьми часов, судья Картрайт вызвал старшину присяжных и сказал ему, что не требуется, чтобы вердикт присяжных был единогласным: достаточно, чтобы его поддерживало большинство присяжных.

Сразу после этого послышался шум, и присяжные гуськом прошли на свои места. Представители прессы и публика поспешили заполнить зал. Все взгляды были устремлены на старшину присяжных. Это был толстый маленький весельчак в двубортном костюме и полосатой рубашке с цветастым галстуком-бабочкой. Он изо всех старался казаться серьезным. При нормальных обстоятельствах я с удовольствием выпил бы с ним кружку пива. К сожалению, я находился в обстоятельствах, далеких от нормальных.

Я поднялся по ступеням. Сев на скамью подсудимых, я обвел глазами зал и опять заметил на галерее блондинку, которая каждый день появлялась в зале суда. Интересно было бы знать: она посещает все сенсационные процессы об убийствах или ее чем-то привлек именно этот? Я ее совершенно не интересовал, ее взгляд, как и взгляды всех присутствующих, был устремлен на старшину присяжных.

Секретарь суда в черной мантии и парике зачитал с листа текст присяги, который, наверное, знал наизусть.

— Прошу старшину присяжных встать.

Толстый маленький весельчак медленно поднялся со своего места.

— Будьте добры ответить «да» или «нет» на мой вопрос. Вынесли ли присяжные вердикт, который они одобрили большинством из десяти голосов?

— Да, мы вынесли.

— Господа присяжные, находите ли вы обвиняемого виновным или невиновным?

В зале суда стало тихо, как на кладбище.

Я пристально смотрел на старшину присяжных, на его цветастый галстук-бабочку. Наконец он прочистил горло и сказал…

Я познакомился с Джереми Александром в 1978 году на курсах международного бизнеса в Бристоле. 56 британских компаний, стремящихся распространить свой бизнес на Европу, послали своих представителей на семинар, чтобы познакомиться с законодательством Европейского сообщества. Компания «Купер», которую я представлял на семинаре и председателем которой был, к тому времени имела 127 перевозочных средств и была одной из самых больших частных компаний, занятых перевозкой грузов.

Фирму основал мой отец в 1931 году, и сначала у нее было всего три перевозочных средства, из которых два были гужевые, а перерасход кредита в местном банке составлял всего десять фунтов. В 1967 году фирма стала называться «Купер и сын», у нее уже было 17 грузовиков и она доставляла товары по всей Северной Англии. Но старик отец по-прежнему твердо стоял на том, чтобы превышение кредита было не больше десяти фунтов.

Во время спада я предложил расширить поле деятельности, может, даже выйти на континент. Но отец не хотел слышать об этом. «Нет смысла рисковать», — заявил он. Он с подозрением относился к каждому, кто родился южнее реки Хамбер, не говоря уже о тех, кто жил на другой стороне Ла-Манша. «Если Бог отделил нас от них полосой воды, значит, у него на то были веские основания», — сказал он свое последнее слово по этому вопросу.

Когда он ушел на пенсию в 1977 году — ему исполнилось семьдесят, но он не хотел уходить, — я стал председателем компании и начал проводить в жизнь некоторые идеи, которые обдумывал в течение последних десяти лет и которые отец не одобрял.

Европа была только началом расширения деятельности моей компании — я хотел, чтобы через пять лет компания вышла на фондовый рынок. Но я понимал, что для этого мне потребуется превышение кредита по крайней мере в миллион фунтов. Это означало, что надо открыть счет в банке, руководство которого принимает вклады не только от тех, кто проживает в Йоркшире.

Именно в это время я узнал о существовании тех самых курсов международного бизнеса и записался на семинар в Бристоле.

Семинар открылся в пятницу. Перед слушателями выступил с речью глава европейского директората курсов. После этого слушатели разбились на восемь небольших групп, каждой из которых руководил эксперт в области законодательства стран Европейского сообщества. Я входил в секцию, которой руководил Джереми Александер. Мне он понравился, едва начал говорить, и могу сказать без преувеличения, что он вызвал у меня чувство благоговейного страха. Он был в высшей степени самоуверенным человеком и — как я впоследствии узнал — мог без видимых усилий представлять убедительные аргументы по любому вопросу, начиная с превосходства Кодекса Наполеона над британским законодательством и кончая бездарностью англичан при отбивании мяча в крикете.

В течение часа он прочел нам лекцию об основных отличиях судебной практики и судебного процесса между странами-членами Сообщества и затем ответил на все наши вопросы, связанные с законами о коммерции и компаниях. Он даже нашел время объяснить нам значение «уругвайского цикла». Я и все члены нашей секции, не уставая, записывали в блокноты его слова.

В час дня был устроен перерыв для ланча, и я сел за столик рядом с Джереми. Мне пришла в голову мысль, что он мог бы быть идеальным советчиком в моих европейских деловых начинаниях.

Разрезая пирог с запеченным красным перцем, я слушал, что он говорит о своей карьере. При этом я думал, что, будучи ровесниками, мы родились, выросли и стали взрослыми в совершенно различной среде и при совершенно разных обстоятельствах. Отец Джереми, по профессии банкир, бежал из Восточной Европы за несколько дней до начала Второй мировой войны. Поселившись в Англии, он англизировал свою фамилию, послал сына в Вестминстерскую частную школу и затем в Кингс Колледж в Лондоне изучать юриспруденцию. Джереми окончил колледж с отличием.

Мой отец родился в одной из йоркширских долин и был всем обязан только самому себе. Он настоял на том, чтобы я ушел из школы, получив только среднее образование. «В течение месяца я научу тебя, каков реальный мир, лучше, чем университетские типы в течение целой жизни», — часто повторял он. Я принял эту философию без каких-либо сомнений и бросил школу сразу после шестнадцатого дня рождения. На следующий день я поступил на работу в компанию «Купер» в качестве ученика и первые три года работал в гараже под пристальным наблюдением Бастера Джексона, менеджера по ремонту оборудования. Он научил меня разбирать машины, принадлежащие компании, и, что гораздо важнее, собирать их после этого.

Поработав в мастерской, я пробыл два года в бухгалтерском отделе, научившись оценивать издержки и собирать неуплаченные долги. Через несколько недель после моего двадцать первого дня рождения я выдержал экзамен и получил права на вождение тяжелого грузовика, на котором исколесил всю Северную Англию, доставляя нашим клиентам любые грузы, начиная с домашней птицы и заканчивая ананасами. Джереми в это же самое время готовился к защите диссертации о наполеоновском законодательстве на степень магистра в Сорбонне.

Когда Бастер Джексон ушел на пенсию, я перешел в гараж в Лидсе и стал работать менеджером по ремонту оборудования. Джереми в это время был в Гамбурге и работал над тезисами докторской диссертации по вопросам барьеров в международной торговле. Когда его академическая карьера закончилась, он поступил на работу в качестве партнера большой юридической фирмы, которая занималась правовыми вопросами, связанными с коммерцией, и находилась в Сити. К тому времени я уже восемь лет зарабатывал на жизнь.

Хотя Джереми произвел на меня на семинаре большое впечатление, я чувствовал, что под маской милого и приятного человека скрывается бессердечный честолюбец и интеллектуальный сноб, которого мой отец быстро бы раскусил и которому бы не доверял. Думаю, Джереми согласился читать лекции лишь в надежде на то, что слушатели в будущем, быть может, намажут маслом его кусок хлеба. Теперь я понимаю, что уже при первой нашей встрече он надеялся, что в моем случае он добавит еще и мед.

Мое мнение о нем не стало лучше от того, что он был выше меня ростом на пять сантиметров и на столько же тоньше в талии. Прибавьте к этому факт, что самая привлекательная участница семинара прыгнула к нему в постель уже вечером в первую субботу.

В воскресенье утром мы отправились играть в сквош, и он шутя обыграл меня, даже не вспотев. «Нам надо еще раз встретиться, — сказал он, когда мы шли в душевую, — если вы действительно хотите заниматься бизнесом в Европе. Я мог бы помочь вам в этом».

Отец учил меня, чтобы я никогда не совершал ошибки, думая, что друзья и коллеги — обязательно одно и то же (в качестве примера он приводил кабинет министров). Когда еще через неделю семинар закончился и я уехал из Бристоля, в моей записной книжке было несколько номеров телефонов и факсов Джереми, хотя он мне и не понравился.

Я вернулся в Лидс в воскресенье поздно вечером. Сразу же поднявшись по лестнице в спальню, я присел на кровать и стал рассказывать сонной жене, сколько ценного я узнал за эти две недели.

Розмари была моей второй женой. Хелен, моя первая, училась в школе для девочек в то же самое время, когда я учился в расположенной неподалеку школе для мальчиков. Обе школы пользовались одним и тем же гимнастическим залом, и я влюбился в нее, когда мне было тринадцать, следя за ее игрой в нетбол. С того дня я под любым предлогом околачивался в зале, надеясь увидеть ее голубые спортивные трусики, когда она высоко подпрыгивала, чтобы забросить мяч в сетку. Поскольку учащиеся обеих школ участвовали в разных совместных мероприятиях, я вдруг стал проявлять интерес к совместным театральным постановкам, хотя у меня не было сценического таланта. Я стал посещать диспуты, но все время молчал. Я записался в совместный школьный оркестр, где играл на треугольнике. Когда я ушел из школы и стал работать в гараже, то продолжал встречаться с Хелен. Несмотря на то что я был страстно влюблен в нее, между нами ничего не было. Лишь когда нам обоим исполнилось восемнадцать лет, мы отдались друг другу. Я не уверен, что это был настоящий половой акт. Шесть недель спустя она сказала мне в слезах, что беременна. Вопреки желанию ее родителей, которые надеялись, что она будет учиться в университете, мы поспешно обвенчались. Я был безмерно счастлив, не хотел до конца своей жизни смотреть ни на какую девушку и втайне был рад, что наша юношеская неосторожность так хорошо кончилась.

Хелен умерла при родах в ночь на 14 сентября 1964 года. Наш сын Том прожил всего неделю. Мне казалось, что я никогда не смогу примириться с этой двойной утратой. После ее смерти я несколько лет не мог взглянуть ни на одну женщину и всю свою энергию отдал работе.

Проводив вместе со мной на кладбище мою жену и сына, отец, далекий от сентиментальности человек — в Йоркшире вы едва ли таких найдете, — обнаружил благородные черты характера, которых я раньше не замечал. Он стал часто звонить мне вечером, спрашивая, как у меня идут дела, и настаивал на том, чтобы я сидел с ним в директорской ложе во время игры «Лидс Юнайтед» в субботу вечером. Я впервые начал понимать, почему мать восхищается им, хотя они прожили вместе более двадцати пяти лет.

С Розмари я познакомился четыре года спустя на балу, устроенном в честь открытия в Лидсе музыкального фестиваля. Не очень-то привычная для меня обстановка. Но поскольку реклама нашей компании занимала целую страницу в программке фестиваля, бригадный генерал Кершоу, главный шериф графства и председатель бального комитета, пригласил всю нашу семью в качестве своих гостей. Мне пришлось надеть свой редко используемый вечерний костюм и сопровождать родителей на бал.

Меня посадили за столик № 17 рядом с мисс Кершоу, которая оказалась дочерью главного шерифа. Это была девушка с копной рыжих волос, одетая в открытое голубое платье, которое подчеркивало ее привлекательную фигуру. Она так заразительно смеялась, что я почувствовал, будто мы были дружны уже несколько лет. Когда нам подали блюдо, обозначенное в меню как «авокадо с укропом», мисс Кершоу сообщила мне, что окончила английское отделение Даремского университета и теперь не знает, как распорядиться своей жизнью.

— Я не хочу быть учительницей, — сказала она, — и у меня, безусловно, нет желания быть чиновницей.

Мы продолжали болтать, не обращая внимания на сидящих за столиком, когда подали второе, а затем и третье блюдо. После кофе она потащила меня танцевать и даже в танце продолжала сетовать на то, что не в состоянии выбрать какую-либо работу, в то время как в ее записной книжке столько приглашений.

Мне было немного лестно, что у дочери главного шерифа обнаружился ко мне некоторый интерес, но я не очень серьезно воспринял слова, которые она прошептала мне на ухо в конце вечера: «Не будем терять друг друга из виду».

Однако спустя два дня мисс Кершоу позвонила мне и пригласила на воскресный ланч в загородном доме ее родителей. «Возможно, потом мы поиграем в теннис. Надеюсь, вы играете в теннис?» — закончила она разговор.

В воскресенье я поехал в Черч-Фентон. Дом ее родителей был таким, каким я и предполагал его увидеть: большим и разваливающимся, точь-в-точь как и ее отец. Впрочем, он оказался хорошим человеком. Но вот ее матери было очень трудно угодить. Она не собиралась скрывать свои чувства и сразу дала понять: хотя я вполне приемлемый субъект в том, что касается взносов на благотворительность, но не такого сорта личность, которую она хотела бы видеть за одним столом рядом с собою. Розмари не обращала внимания на ее колючие замечания и продолжала болтать со мной о моей работе.

После обеда пошел дождь, и мне не пришлось играть в теннис. Тем не менее Розмари пошла со мной на корт и затем затащила меня в павильон позади него.

Сначала я немного нервничал, занимаясь любовью с дочерью главного шерифа, но потом привык. Так проходили недели, и я начал спрашивать себя, не считает ли она нашу связь всего лишь «интрижкой с водителем грузовика». Но вдруг она начала говорить о браке. Миссис Кершоу не могла скрыть своего отвращения при мысли, что такой человек, как я, станет ее зятем, но Розмари не считалась с ее мнением и была неумолима в своем решении. Мы поженились.

На грандиозной свадебной церемонии в сельской церкви Сент-Мери присутствовало более двухсот гостей со всего графства. Признаюсь, когда я увидел, как Розмари идет ко мне по проходу, я тотчас вспомнил свою первую свадебную церемонию.

В течение первых двух лет Розмари делала все, чтобы быть хорошей женой. Она интересовалась делами компании, знала имена всех служащих и даже подружилась с женами некоторых начальников. Но поскольку я работал в любое время, которое мне послал Бог, то, очевидно, не всегда уделял ей должное внимание. Розмари мечтала о жизни, в которой есть постоянные посещения театра и оперы, приглашения на ужин и возвращения домой поздно ночью. А я предпочитал работать в выходные дни и ложиться спать в 11 часов. Я оказался для Розмари не тем героем, о котором идет речь в «Идеальном муже» Оскара Уайльда. Она взяла меня с собой на этот спектакль, но я уснул во время второго акта, что, конечно, не улучшило наших отношений.

После четырех лет супружеской жизни мы так и не обзавелись потомством: это произошло совсем не потому, что Розмари была холодна, просто и она, и я пошли своим путем. Если у нее случались любовные истории (у меня они, безусловно, были, когда для этого находилось время), то она умела скрывать их. И вот тогда она познакомилась с Джереми Александером.

После семинара в Бристоле, должно быть, прошло шесть недель, и у меня появилась необходимость позвонить Джереми и спросить у него совета. Я хотел заключить договор с французской сыроваренной фирмой на доставку сыра в британские супермаркеты. В прошлом году я понес большие убытки, заключив договор с немецкой пивоваренной компанией, и не мог себе позволить, чтобы это еще раз повторилось.

— Пошлите мне все необходимые документы, — сказал Джереми. — В выходные дни я посмотрю их и позвоню вам в понедельник.

Он был верен своему слову и, позвонив, сказал, что будет в четверг в Йорке консультировать клиента и сможет обсудить со мной условия договора на следующий день. Почти всю пятницу мы просидели у меня в офисе, обсуждая каждый пункт договора. Мне доставляло большое удовольствие смотреть, как работает профессионал, но раздражала его привычка барабанить пальцами по столу, если я не сразу понимал его доводы.

Оказалось, что Джереми уже говорил с юристом фирмы в Тулузе о различных пунктах, которые хотел бы включить в текст договора. Он заверил меня, что полностью поставил месье Сислея в известность о нашей озабоченности, хотя тот и не говорил по-английски. Я помню, что тогда меня поразило сказанное им слово «нашей».

После того как мы просмотрели последнюю страницу договора и я понял, что все сотрудники уже покинули здание до понедельника, я предложил Джереми, если он не возражает, поужинать у меня дома. Посмотрев на часы и немного подумав, он сказал: «Спасибо. Я с благодарностью принимаю приглашение».

Розмари была недовольна тем, что я в последнюю минуту сообщил о госте, с которым она совершенно не знакома, но я заверил ее, что он ей понравится.

Джереми появился в начале девятого. Когда я представил его Розмари, он поклонился и поцеловал ей руку. Спустя несколько минут они уже не сводили глаз друг с друга — только слепой не мог бы догадаться о дальнейшем. Я не был слепым, но смотрел на все это сквозь пальцы.

Вскоре Джереми стал все чаще и чаще находить предлоги, чтобы бывать в Лидсе. Я воспользовался его внезапно вспыхнувшей любовью к северу Англии, чтобы быстрее, чем думал, осуществить свои планы развития компании. Я и до этого понимал, что нам необходим свой юрист, и через год после нашего знакомства предложил Джереми войти в руководство компании с условием, что он подготовит ее выход на мировые рынки.

В течение всего этого периода я провел большую часть времени за границей — в Мадриде, Амстердаме и Брюсселе, заключая новые контракты, и Розмари, безусловно, поддерживала меня в этом. Тем временем Джереми очень искусно вел компанию через темный лес юридических и финансовых проблем, вызванных расширением ее поля деятельности. Благодаря его стараниям и знаниям 12 февраля 1980 года мы объявили, что в конце года наша компания появится на фондовой бирже. И вот тогда я совершил первую ошибку: я предложил Джереми занять должность заместителя председателя компании.

Согласно уставу компании 51 % акций принадлежал мне и Розмари. Джереми объяснил мне, что в связи с налогами будет лучше, если половина акций будет принадлежать мне, а другая — Розмари. Мои бухгалтеры не возражали, и я согласился. Остальные акции — числом 4 миллиона 900 тысяч по цене один фунт каждая — были быстро раскуплены разными организациями и частными лицами. Когда через несколько дней компания появилась на фондовой бирже, цена одной акции подскочила до 2,8 фунта.

Мой отец, умерший год назад, никогда не смог бы понять, как можно проснуться однажды утром и стать богачом, который имеет несколько миллионов фунтов. Более того, я думаю, он отверг бы саму идею такого богатства, потому что до самой смерти верил, что превышение кредита на сумму более десяти фунтов не позволяет вести приличный бизнес.

В течение 80-х годов в экономике Великобритании наблюдался постоянный рост, и в марте 1984 года акции компании «Купер» уже оценивались на бирже в пять фунтов. В прессе появились предсказания, что компания, вероятно, перейдет в другие руки. Джереми советовал принять одно из таких предложений, но я сказал ему, что никогда не допущу, чтобы компания вышла из-под семейного контроля. После этого мы выпустили на рынок новые акции и делали это еще три раза. В 1989 году газета «Санди таймс» оценивала принадлежащую мне и Розмари собственность примерно в 50 миллионов фунтов.

Я никогда не считал себя богачом — для меня акции были всего лишь клочками бумаги, которыми занимался Джо Рамсботтом, юрист нашей компании. Я по-прежнему жил в отцовском доме, вот уже пять лет ездил на одной и той же машине и работал по четырнадцать часов в сутки. Я не отличал выходных от будней и по своей природе не стремился выглядеть экстравагантно. Богатство не имело ко мне никакого отношения. Я был счастлив, что живу, как и жил, и так бы все и продолжалось, если бы однажды поздно ночью я не вернулся без предупреждения домой…

После продолжительных и трудных переговоров в Кельне мне удалось попасть на последний самолет до Хитроу, и сначала я хотел переночевать в Лондоне. Но мне осточертели отели, и, несмотря на долгий путь, я хотел попасть домой. Когда я подъехал к дому в начале второго часа ночи, то увидел на стоянке белый БМВ Джереми.

Если бы я позвонил днем Розмари, то, очевидно, не попал бы в тюрьму.

Поставив свою машину рядом с машиной Джереми, я пошел к двери и вдруг заметил, что в комнате на втором этаже горит свет. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы сделать логический вывод о том, что в этой комнате происходит.

Я стоял и смотрел на занавешенное окно. Ничего не было слышно — очевидно, они не слышали, как подъехала машина, и не подозревают о моем присутствии. Я повернулся, сел в машину и поехал в центр города. В отеле «Королева» я спросил ночного управляющего, останавливался ли в отеле мистер Джереми Александер и в номере ли он сейчас. Управляющий посмотрел в список и сказал, что да, он забронировал номер, но сейчас его нет.

— Тогда я возьму ключ от его номера, — сказал я. — Мистер Александер остановился на эту ночь в другом месте.

Мой отец гордился бы таким проявлением скаредности, поскольку при этом не тратились деньги компании.

Я лежал на кровати и не мог уснуть. Проходил час за часом, и в моей душе волны гнева поднимались все выше. И дело было совсем не в Розмари. Мое былое чувство к ней куда-то ушло — да и было ли оно вообще? — но в эти часы я возненавидел Джереми. И только спустя несколько часов я понял, как сильно ненавижу его.

Утром я позвонил своей секретарше и сказал, что приеду в офис сразу из Лондона. Она напомнила мне, что сегодня в два часа состоится заседание правления компании, которое будет проводить мистер Александер. Услышав это, я улыбнулся. Мне было совершенно ясно, почему Джереми хотел сидеть в председательском кресле. Но теперь его планам не суждено сбыться. Я уже решил, что поставлю в известность о его намерениях директоров компании, и был уверен, что его выведут из состава правления.

Я прибыл в офис в половине второго, оставив машину на прямоугольнике с надписью «председатель». У меня было достаточно времени, чтобы установить, как много акций компании перешло в руки Джереми, и догадаться, что он и Розмари намерены сделать в дальнейшем.

Джереми сидел с безучастным видом до того момента, когда на обсуждение был поставлен вопрос о выпуске новых акций. С невинным видом он пытался убедить правление решить вопрос положительно. Для меня было ясно, что если это случится, то я и Розмари перестанем осуществлять контроль над компанией и в будущем она перейдет в чужие руки. Если бы я не приехал в Лидс прошлой ночью и не увидел его машину на моей стоянке и свет в окне спальни, я не обнаружил бы в его предложении ничего плохого. И вот, когда он думал, что вопрос решен без постановки на голосование, я попросил бухгалтеров компании подготовить для меня полный отчет по этому вопросу, чтобы на следующем заседании принять решение. Джереми сделал безразличный вид и, посмотрев на свои заметки, начал барабанить пальцами по столу. Он, как и я, знал, что отчет означает его падение. Если бы не мой взрывной характер, я бы со временем нашел разумный путь, как от него избавиться.

Когда обсуждение всех вопросов было закончено, я закрыл заседание и предложил Джереми поужинать вместе со мной и Розмари — мне хотелось посмотреть, как они будут себя вести. Джереми, по-видимому, ничего не заподозрил, хотя колебался, но я блефовал, утверждая, что не совсем понимаю его предложение о новом выпуске акций, и доказывал, что жена тоже должна знать об этом, — и он согласился. Когда я позвонил Розмари и сказал, что Джереми будет у нас ужинать, она приняла эту идею еще более холодно, чем он.

— Быть может, вам лучше пойти вместе в ресторан, — сказала она. — Джереми расскажет тебе обо всем, что произошло за время твоего отсутствия. — Я чуть было не расхохотался. — Кроме того, наш холодильник почти пуст.

Я сказал, что беспокоюсь отнюдь не о еде.

Джереми опоздал, что было для него не характерно. Когда он вошел в столовую, я уже поставил на стол виски и содовую, которые он любил. Должен сказать, что его поведение за столом оставалось безупречным, чего нельзя было сказать о Розмари.

Мы перешли в гостиную, чтобы выпить кофе, и — в отличие от заседания правления — я поставил перед Джереми вопрос ребром.

— Почему ты так скоропалительно решил продвигать новый выпуск акций? — спросил я его. — Ты ведь понимаешь: это приведет к тому, что контроль над компанией ускользнет из моих с Розмари рук. И разве ты не видишь, что тогда компания в скором времени перейдет в другие руки?

Он попытался отделаться пошлыми фразами:

— Это в интересах компании, Ричард. Ты должен был это понять, как только компания начала расширяться. Сейчас это уже не семейная фирма. Со временем ты поймешь, что новый выпуск акций является наиболее разумным курсом как для вас обоих, так и для акционеров.

«Интересно было бы знать, каких акционеров он имеет в виду», — подумал я.

Я удивился, когда Розмари встала на его защиту, обнаружив замечательное знание всех деталей нового выпуска акций. Слушая ее, Джереми нахмурился — он, видимо, хотел ей сказать, что она делает это напрасно. В самом деле Розмари выдвигала такие обоснованные аргументы, каких от нее нельзя было ожидать, потому что раньше она не проявляла никакого интереса к делам компании. И вот когда она повернулась ко мне и сказала: «Мы должны подумать о нашем будущем, дорогой», мое терпение лопнуло.

Йоркширцы известны своей грубоватой прямотой, и мой следующий вопрос соответствовал этой репутации:

— А вы случайно не валялись в одной постели?

Лицо Розмари стало малиновым, а Джереми громко захохотал и сказал:

— Мне кажется, Ричард, ты слишком много выпил.

— Ни капли, — сказал я. — Трезв, как судья. И был таким же, когда прошлой ночью увидел твою машину на стоянке перед домом и свет в окне спальни.

Впервые после нашей встречи я послал Джереми в нокаут, хотя всего лишь на мгновение. Он начал барабанить пальцами по стеклянному столику.

— Я только объяснял Розмари, как новый выпуск акций скажется на ее интересах… — Он по-прежнему барабанил пальцами. — Не более того, что требуется законом о фондовой бирже.

— Неужели закон требует, чтобы эти объяснения происходили в постели?

— Перестань говорить глупости, — сказал Джереми. — Я провел ночь в отеле «Королева». Позвони управляющему, — он протянул мне телефон. — Он подтвердит, что я останавливался в своем обычном номере.

— Конечно, подтвердит, — сказал я. — Но он также подтвердит, что это я провел ночь в твоем обычном номере.

В комнате вдруг стало очень тихо. Я достал из кармана пиджака ключ от его номера в «Королеве» и бросил его на столик перед ним. Джереми вскочил как ужаленный.

Я не спеша поднялся из кресла и, смотря ему в лицо, ждал, какую фразу он произнесет.

— Все по твоей вине, проклятый дурак, — заикаясь проговорил он. — Ты должен был в первую очередь больше интересоваться Розмари, а не болтаться все время по Европе. Неудивительно, что ты рискуешь потерять компанию.

Забавно: не сам факт, что Джереми спал с моей женой, а то, что он с таким высокомерием собирался завладеть моей компанией, заставило меня сцепиться с ним. Не ответив, я шагнул вперед и ударил его кулаком в тщательно выбритый подбородок. Я был на пять сантиметров ниже ростом, но двадцать лет общался с водителями грузовиков и еще не забыл, как двинуть кулаком в челюсть. Джереми качнулся вперед, потом назад и рухнул передо мной, ударившись правым виском о край стола. Его рюмка упала на пол и разбилась. Он лежал на ковре неподвижно, кровь из виска капала на пол.

Должен признаться, я испытал большое удовольствие, особенно когда Розмари бросилась к нему, выкрикивая грязные ругательства.

— Помолчи хотя бы ради бывшего зампредседателя компании, — сказал я. — Передай ему, когда он придет в себя, что я опять переночую в его номере сегодня ночью.

Я вышел из дома, поехал в центр и оставил свою машину на стоянке перед отелем. Когда я вошел в вестибюль, там никого не было. Я поднялся в лифте, прошел в номер Джереми и лег на кровать, но был слишком возбужден, чтобы уснуть.

Я уже задремал, когда четверо полицейских ворвались в комнату и стащили меня с постели. Один из них заявил мне, что я арестован, и зачитал мои права. Ничего не объясняя, они вывели меня из отеля и отвезли в участок. Там у меня отобрали все мои личные вещи и сложили их в большой коричневый конверт. Потом они сказали, что я имею право сделать один телефонный звонок. Я позвонил Джо Рамсботтому, разбудил его жену и попросил сказать ему, чтобы он приехал как можно скорее в участок. Затем меня заперли в маленькой камере.

Я присел на деревянную скамью и попытался понять, почему меня арестовали. Ведь Джереми не так глуп, чтобы обвинять меня в рукоприкладстве. Минут через сорок в камеру вошел Джо, и я рассказал ему, что произошло вчера вечером. Он внимательно и озабоченно слушал меня. Когда я кончил, он сказал, что попытается выяснить, какое обвинение предъявлено мне полицией.

Когда Джо ушел, меня охватил страх, что у Джереми, быть может, случился сердечный приступ, или, ударившись виском об угол стола, он вообще мог умереть. Мое отчаяние было тем больше, чем меньше я знал о последствиях своего поступка. Вдруг дверь камеры распахнулась, и в камеру вошли два следователя в штатском и, следом за ними, Джо.

— Я главный инспектор Бейнбридж, — сказал тот, что был повыше ростом, — а это мой коллега, сержант Харрис.

У них были мешки под глазами и помятые костюмы, как будто они провели всю ночь на ногах и им было некогда побриться. Я дотронулся до подбородка — мне тоже надо бы это сделать.

— Мы хотим задать вам несколько вопросов насчет того, что случилось в вашем доме вчера вечером, — сказал главный инспектор. Я посмотрел на Джо — он покачал головой. — Ваши ответы, мистер Купер, могли бы помочь нам в расследовании. Вы готовы дать свои показания письменно или под магнитофонную запись?

— Боюсь, что мой подопечный в данный момент не может ничего вам сказать.

Это произвело на меня огромное впечатление: я еще никогда не видел, чтобы Джо с кем-нибудь так разговаривал, кроме своих детей.

— Мы всего лишь хотим получить заявление, мистер Рамсботтом, — сказал инспектор, обращаясь к Джо, как будто меня здесь не было. — Мы не возражаем, если вы будете при этом присутствовать.

— Нет, — сказал Джо твердо. — Вы либо предъявите обвинение моему клиенту, либо оставите нас, причем немедленно.

Главный инспектор чуть помедлил, потом кивнул своему коллеге, и они вышли из камеры, не сказав ни слова.

— Обвинение? — сказал я, когда дверь камеры закрылась. — Скажи на милость, в чем?

— В убийстве, я думаю, — сказал Джо. — Во всяком случае, так сказала им Розмари.

— В убийстве? — повторил я, еле выговорив это слово. — Но…

Я слушал Джо, не веря своим ушам. Оказывается, она заявила об этом полиции поздно ночью, хотя Джо пока не удалось узнать деталей ее заявления.

— Но ведь случилось совсем не это! — возмутился я. — Конечно, никто не поверит этой чудовищной лжи.

— Могут поверить, поскольку полиция нашла следы крови, идущие от гостиной до места, где стояла твоя машина, — сказал Джо.

— Этого не может быть, — ответил я. — Когда я вышел из комнаты, Джереми лежал на полу без сознания.

— Полиция также нашла следы крови в багажнике твоей машины. Они убеждены, что это кровь Джереми.

— Боже мой, — воскликнул я, — как он умен! Ты разве не видишь, что они намерены сделать?

— Честно говоря, не вижу, — признался Джо. — Вряд ли юрист компании, занятый бумажной работой, может разобраться в таких вещах. Но мне удалось сегодня утром связаться по телефону с сэром Мэтью Робертсом, когда он еще был дома. Это самый известный адвокат по уголовным делам на всем северо-востоке Англии. Он сегодня будет в уголовном суде присяжных Йорка и приедет сюда, когда слушание дела закончится. Если сэр Мэтью согласится быть твоим адвокатом, то нечего бояться. Можешь быть в этом уверен.

Ближе к вечеру мне был предъявлено обвинение в убийстве Джереми Александера. Полиция сообщила моему юристу, что они все еще не нашли тело убитого, но уверены, что найдут через несколько часов. Я знал, что они никогда его не найдут. На следующий день Джо рассказал мне, что за прошедшие сутки полицейские перерыли весь сад возле дома, чего я так и не смог сделать за прошедшие двадцать четыре года.

Часов в семь вечера дверь моей камеры опять открылась, и в нее вошел Джо, а следом за ним тяжеловесный, представительный мужчина. Сэр Мэтью Робертс был одного со мной роста, но килограммов на десять тяжелее. Добродушная улыбка говорила о том, что он часто выпивает бутылку хорошего вина в хорошей компании. На нем был обычный костюм людей его профессии: черного цвета тройка и серебристо-серый галстук. Мне он понравился с первого взгляда. Наше знакомство началось с его фразы: «Как жаль, что наша встреча происходит не при более приятных обстоятельствах».

Весь вечер я снова и снова рассказывал сэру Мэтью свою историю, и мне показалось, что он не верит ни одному моему слову. Однако он сказал, что будет рад защищать меня в суде. Он и Джо ушли в начале двенадцатого, оставив меня одного в камере, где я провел свою первую ночь за решеткой.

Я оставался в камере предварительного заключения до тех пор, пока полиция не собрала необходимые доказательства и не представила их прокурору. На следующий день мое дело направили в уголовный суд Лидса. Несмотря на красноречивое ходатайство сэра Мэтью, я не был отпущен под залог и меня перевели в тюрьму Армли.

Затем потянулись дни, недели, месяцы. Я устал говорить всем, кто готов был слушать, что они никогда не найдут труп Джереми, потому что никакого трупа не было.

Когда спустя девять месяцев было назначено слушание дела, орда репортеров уголовной хроники заполнила зал. Они смаковали каждое слово, произнесенное в суде. Дело было действительно необычным: мультимиллионер, обвиняемый в убийстве, предполагаемый адюльтер и ненайденный труп — от всего этого даже у репортеров закружилась голова. Желтая пресса превзошла саму себя, и мне бы все это понравилось, не сиди я на скамье подсудимых.

Сэр Мэтью сразу ринулся в бой, защищая меня. «Как можно обвинять моего клиента в убийстве, когда труп не найден? — говорил он. — И как он мог избавиться от трупа, если всю ночь провел в номере отеля „Королева“?»

Слушая его, я сожалел, что не зарегистрировался у ночного управляющего во второй раз, а вместо этого просто поднялся в номер Джереми. И, конечно, не в мою пользу было то, что полиция нашла меня лежащим на постели в одежде.

Я смотрел на лица присяжных, после того как прокурор закончил свою речь. Я видел, что они сильно озадачены и, очевидно, начали сомневаться в моей виновности. Но эти сомнения сохранялись лишь до тех пор, пока Розмари не заняла место свидетеля обвинения. Я отвел глаза, потому что не мог на нее смотреть, и снова увидел в первом ряду галереи для публики блондинку, которая не пропустила ни одного дня процесса.

В течение часа адвокат моей жены задавал ей осторожные вопросы о том, что случилось той ночью. Пока он не дошел до момента, когда я ударил Джереми, я ничего не имел против.

— И что после этого случилось, миссис Купер? — спросил адвокат.

— Мой муж наклонился и проверил пульс мистера Александера, — заявила Розмари. — Он вдруг побледнел и сказал: «Он мертв. Я убил его».

— Что затем сделал мистер Купер?

— Он поднял тело, взвалил его себе на плечи и пошел к двери. Я закричала: «Что ты собираешься с ним делать, Ричард?»

— И что он вам ответил?

— Сказал, что надо избавиться от трупа, пока еще темно, и что я должна заняться тем, чтобы не осталось никаких следов пребывания Джереми в доме. Поскольку никого не было в офисе, когда они ушли из него, все подумают, что Джереми вернулся в Лондон тем же вечером. «Постарайся, чтобы не осталось никаких следов крови», — были последние слова моего мужа. Я их запомнила, потому что после этого потеряла сознание.

Сэр Мэтью иронично-весело посмотрел на меня. Я энергично затряс головой. Он сразу помрачнел, когда адвокат жены сел на место.

— Не хотите ли вы задать вопросы свидетельнице, сэр Мэтью? — спросил судья.

— Я, безусловно, их задам, милорд, — ответил тот, вставая.

Он выпрямился во весь свой рост, поправил мантию и уставился на мою жену.

— Миссис Купер, вы не станете отрицать, что мистер Александер был вашим другом?

— Да, но только в том смысле, что он был коллегой моего мужа, — спокойно ответила Розмари.

— Вам когда-либо приходилось встречаться друг с другом без мужа?

— Только по общественным делам, либо когда я бывала в их офисе, чтобы взять почту.

— Вы безусловно уверены, миссис Купер, что встречались с ним только в этих случаях? Не было ли других случаев, когда вы проводили довольно много времени наедине с мистером Александером? Например, ночью 17 сентября 1989 года, когда ваш муж неожиданно вернулся из Европы, не посетил ли вас мистер Александер и не пробыл ли несколько часов в вашем доме?

— Нет. Он заходил после работы, чтобы оставить какую-то бумагу для мужа, но торопился и даже не остался, чтобы выпить чаю.

— Однако ваш муж говорит… — начал сэр Мэтью.

— Я знаю, что говорит мой муж, — ответила Розмари фразой, которую она, наверное, отрепетировала сто раз.

— Понимаю, — сказал мэр Мэтью. — Не пора ли и нам перейти к существу дела, миссис Купер? Была ли у вас любовная связь с Джереми Александером до его исчезновения?

— Это действительно касается существа дела? — перебил его судья.

— Самым непосредственным образом, милорд. Это касается самой сердцевины этого дела, — ответил мой адвокат очень спокойно и негромко.

Все взгляды были устремлены на Розмари. Как я хотел, чтобы она сказала правду!

Она ответила без тени сомнения в своей правдивости:

— Безусловно нет, хотя уже не первый раз муж несправедливо обвиняет меня в этом.

— Понимаю, — опять сказал сэр Мэтью и, помолчав, продолжал: — Вы любите мужа, миссис Купер?

— Он мне дороже жизни, сэр Мэтью!

Судья больше не мог скрывать своего раздражения:

— Я вынужден еще раз спросить, неужели это относится к делу?

Сэр Мэтью взорвался:

— Относится к делу?! Это абсолютно необходимо, милорд. Кстати, мне совсем не помогают тонко завуалированные попытки вашей светлости вмешиваться в мой разговор со свидетельницей.

Судья уже собирался разразиться полной негодования речью, как Розмари тихо сказала:

— Я всегда была хорошей и верной женой, но я не могу ни при каких обстоятельствах простить убийство.

Присяжные повернули головы и посмотрели на меня. Я прочел в их взглядах, что они глубоко сожалеют об отмене в Британии смертной казни.

— Если все так и обстоит на самом деле, то я вынужден спросить вас, почему вы ждали два с половиной часа, чтобы позвонить в полицию? — спросил сэр Мэтью. — Это особенно интересно, поскольку вы утверждаете, что видели, как ваш муж совершил убийство и намеревался избавиться от трупа.

— Как я уже говорила, я потеряла сознание после того, как он вышел из комнаты.

— Как это удобно, — сказал сэр Мэтью. — Но, может быть, правда заключается в том, что вы воспользовались этим временем, чтобы подстроить мужу ловушку и в то же время позволить любовнику смыться?

Ропот прошел по залу суда. Судья, вскочив с места, воскликнул:

— Сэр Мэтью, вы зашли слишком далеко.

— Не слишком, милорд. На самом деле даже не очень далеко.

Сэр Мэтью опять повернулся лицом к моей жене:

— Я заявляю, миссис Купер, что Джереми Александер был и остается вашим любовником, что вам хорошо известно, что он жив и здоров, и что если бы вы захотели, то сообщили бы нам, где он теперь.

Несмотря на выкрики судьи и сильный шум в зале, Розмари не сразу нашлась с ответом. Помолчав, она проговорила негромким и приятным голосом:

— Как бы я хотела, чтобы он был здесь и подтвердил, что я говорю правду.

— Но ведь вам, миссис Купер, правда давно известна, — сказал сэр Мэтью, постепенно повышая голос. — Правда состоит в том, что ваш муж вышел с пустыми руками и поехал в отель «Королева», где и провел остаток ночи. В это же самое время вы и ваш любовник подбрасывали по всему городу Лидсу улики, которые — я это подчеркиваю — могли бы служить доказательствами совершенного вашим мужем убийства. Но одного вы не могли сделать — вы не могли оставить труп, потому что, как вам хорошо известно, Джереми Александер жив. Вы и ваш любовник сфабриковали совершенно вздорную историю для того, чтобы осуществить ваши цели. Не в этом ли вся правда, миссис Купер?

— Нет, нет! — закричала Розмари хриплым голосом и залилась слезами.

— Ну, будет, будет, миссис Купер! Ведь ваши слезы фальшивы, не так ли? — тихо сказал сэр Мэтью. — Теперь, когда вы разоблачены, присяжным придется решать, насколько ваше отчаяние искренне.

Я посмотрел на присяжных. Они не только приняли за правду разыгранный Розмари спектакль, они с презрением смотрели на меня, который нанял адвоката-хама, оскорбившего благородную, много страдавшую женщину.

Когда наконец пришла и моя очередь отвечать на вопросы, я почувствовал, что мой рассказ выглядит не так убедительно, как рассказ Розмари, хотя я и говорил чистую правду.

Заключительная речь прокурора была смертельно скучна, но тем не менее смертоносна. Речь сэра Мэтью была логичной и полной драматизма, но, боюсь, не так убедительна, как предыдущая.

После того как я провел еще одну ночь в тюрьме Армли, меня снова привезли в суд — судья должен был обратиться к присяжным с напутственным словом. Мне было ясно, что он считает меня виновным в убийстве. Заканчивая речь, он сказал, что не хочет оказывать на присяжных давления, и тем самым добавил к доказательствам моей вины значительную дозу лицемерия.

После первого дня, отведенного присяжным на обсуждение, они отправились переночевать — такова ирония судьбы — в отель «Королева». И вот когда судья спросил маленького толстенького человека с цветастым галстуком на шее и улыбкой на лице, виновен я или нет, я нисколько не удивился, услышав: «Виновен, милорд».

Все-таки я был приятно удивлен тем, что присяжные не смогли вынести вердикт единогласно. Как бы я хотел узнать, кто они, те двое, которые были убеждены, что я не виновен, и как бы я хотел их поблагодарить!

Судья, уставившись на меня, сказал:

— Ричард Купер, вы признаны виновным в убийстве Джереми Александера.

— Я не убивал его, милорд, — перебил я судью и спокойно продолжал: — Я надеюсь, что вы проживете достаточно долго, чтобы убедиться в моей правоте.

В зале разразилась буря криков, и сэр Мэтью испуганно посмотрел на меня. Судья призвал публику к порядку, и его голос стал еще более резким.

— Вы приговорены к пожизненному тюремному заключению. Приговор вынесен согласно закону. Полицейские, уведите его.

Двое полицейских крепко взяли меня под руки, свели по ступеням вниз и привели в камеру, в которой я сидел каждое утро все восемнадцать дней судебного процесса.

— Жаль, старина, — сказал тот из полицейских, что отводил меня утром в бокс для обвиняемых. — И все из-за этой сучки, твоей жены. Это она надавила на весы.

Он захлопнул дверь камеры. Я слышал, как в замке повернулся ключ, и не успел сказать, что он совершенно прав. Спустя несколько минут дверь опять отворилась и в камеру вошел сэр Мэтью. Помолчав, он сказал:

— Совершилась чудовищная несправедливость, мистер Купер. Мы немедленно подадим кассацию против этого решения. Уверяю вас, я не успокоюсь до тех пор, пока Джереми Александер не будет найден и не сядет на скамью подсудимых.

Только в этот момент я понял: сэр Мэтью не сомневался, что я невиновен.

Меня помесили в камеру с профессиональным вором-карманником Дженкинсом, и уже через полчаса у него оказались мои часы. Он немедленно вернул их, как только я заметил, что их нет на руке. «Прости, — сказал он, — снял по привычке».

Мое пребывание в тюрьме могло бы обернуться гораздо хуже, если бы мои товарищи по заключению не знали, что я миллионер и готов платить небольшие деньги за некоторые привилегии. Каждое утро мне в камеру доставляли «Файненшл таймс», так что у меня была возможность ознакомиться с тем, что происходит в Сити. Я едва не заболел, прочитав, что компания «Купер» выставлена на продажу. Больно было не от того, что цена акции поднялась до 12,5 фунта — значит, я оказался еще богаче, — а от того, что стало очевидным, чего добивались Джереми и Розмари.

Лежа на койке, я внимательно вчитывался в каждое слово газеты. Если упоминалась моя компания, я читал абзац столько раз, что запоминал его наизусть. Когда компания наконец перешла в чужие руки, цена акции возросла до 13,43 фунта. Я внимательно следил за деятельностью нового руководства и был очень рассержен, когда узнал, что уволены наиболее компетентные сотрудники, в их числе Джо Рамсботтом. Спустя неделю я велел своему брокеру на бирже продать мои акции, как только представится возможность.

Когда пошел четвертый месяц моего пребывания в тюрьме, я решил, что пришло время записать все, что со мной случилось, начиная с той ночи, когда я неожиданно вернулся домой, и попросил принести мне писчую бумагу. Каждый день тюремный смотритель приносил стопку листов линованной бумаги, и я писал на них ту хронику, которую вы сейчас читаете. Кроме удовольствия, здесь была еще и польза — писание помогало мне планировать следующий шаг.

По моей просьбе Дженкинс провел опрос среди заключенных с целью узнать, кого они считают лучшим следователем среди тех, с кем им пришлось иметь дело. Спустя три дня он сообщил мне, что суперинтендант Дональд Хакетт, известный как Дон, занял первое место — его фамилию назвали более половины опрошенных.

— Почему они отдали первенство Хакетту? — спросил я.

— Потому что он честный, справедливый и не берет взяток. Если он знает, что ты негодяй, он не успокоится до тех пор, пока не посадит тебя за решетку, — ответил мой сокамерник.

Мне удалось узнать, что Хакетт родился в Брадфорде, отказался от должности главного констебля Западного Йоркшира. Как адвокат, который не желает стать судьей, он предпочитал оставаться в тени.

— Он получает удовольствие, когда наконец арестовывает преступника, — сказал Дженкинс с чувством.

— Похоже, он тот человек, что мне нужен, — сказал я. — Сколько ему лет?

— Должно быть, уже больше пятидесяти, — подумав, ответил Дженкинс. — Во всяком случае, это он посадил меня, когда я стибрил рабочий инструмент. — Он опять задумался. — А это было двадцать лет назад.

Когда в следующий понедельник у меня состоялось свидание с сэром Мэтью, я поделился с ним своими соображениями и спросил, какого он мнения о Хакетте. Я хотел услышать мнение профессионала.

— Ему дьявольски трудно задавать вопросы, когда он выступает в качестве свидетеля. Это единственное, что я могу сообщить вам, — ответил мой адвокат.

— Почему?

— Потому что он не преувеличивает и не отвечает уклончиво. Я ни разу не видел, чтобы он солгал, ему нельзя подстроить ловушку. Мне редко удавалось что-нибудь выжать из него. Должен сказать, что сомневаюсь, согласится ли он помогать заключенному, совершившему убийство, даже если тот может что-то ему предложить.

— Но ведь я…

— Я знаю, мистер Купер, — сказал сэр Мэтью. — Сначала Хакетт должен в этом убедиться и только потом он согласится встретиться с вами.

— Но как я могу убедить его в своей невиновности, если сижу в тюрьме?

— Я попытаюсь его переубедить, — после некоторого раздумья сказал сэр Мэтью и затем добавил: — Припоминаю, он кое-чем мне обязан.

После того как вечером сэр Мэтью покинул мою камеру, я попросил еще немного линованной бумаги, чтобы написать Хакетту тщательно продуманное письмо. Несколько черновиков я скомкал, а последний вариант выглядел так:

«Уважаемый мистер Хакетт!

Искренне ваш Р. Купер, заключенный № А 47283».

Как видите, в настоящее время я сижу в тюрьме.

Тем не менее мне хотелось бы знать, не могли ли вы — будьте так добры — посетить меня, поскольку у меня есть к вам частное дело, которое я хотел бы обсудить с вами и которое могло бы повлиять как на мое, так и на ваше будущее.

Могу заверить вас, что это честное предложение, которое не выходит за рамки закона. Мое дело — в этом я уверен — взывает к вашему чувству справедливости. Мое обращение к вам одобрено сэром Мэтью Робертсом, с которым, как я понимаю, вы встречались время от времени в связи с вашей профессиональной деятельностью.

Естественно, я буду счастлив возместить любые затраты, которые могут принести вам посещения тюрьмы.

С нетерпением ожидаю вашего ответа.

В следующий понедельник сэр Мэтью сообщил мне, что вручил мое письмо следователю. Прочитав письмо дважды, Хакетт сказал, что должен поговорить со своим начальством, и пообещал, что сэр Мэтью узнает о его решении через неделю.

Со дня вынесения приговора сэр Мэтью готовил кассацию, хотя при мне ни разу не сказал, что надеется на благоприятный исход обращения в высшую судебную инстанцию.

Зато он не мог скрыть своего удовлетворения, когда побывал в налоговом ведомстве.

Оказалось, что Джереми оставил завещание, согласно которому все его имущество переходило к Розмари. В основном это были акции компании «Купер», которые оценивались в более чем 3 миллиона фунтов. Сэр Мэтью объяснил, что согласно закону она может распорядиться деньгами лишь по прошествии семи лет.

— Хотя присяжные и признали вас виновным, — сказал он, — твердолобые чиновники налогового ведомства не передадут ей деньги Джереми Александера до тех пор, пока не увидят его труп или пока не пройдет семь лет.

— Они, вероятно, думают, что Розмари убила его из-за денег и затем избавилась от…

— Нет, нет, — сказал сэр Мэтью и чуть не расхохотался, услышав мое предположение. — Все гораздо проще: они не хотят рисковать, так как может оказаться, что Александер жив и здоров, и поэтому они обязаны ждать, когда пройдет семь лет после его исчезновения. Если бы ваша жена убила его, у нее был бы готовый ответ на все мои вопросы, когда она выступала в суде в качестве свидетельницы.

Я рассмеялся: дело дошло до того, что впервые в жизни я был рад действиям налоговой инспекции.

По-видимому, в тюрьме едва ли не каждый знал, что суперинтендант Хакетт собирается нанести мне визит. Только я один еще не знал об этом.

Дейв Адамс, пожилой заключенный из соседней камеры, объяснил, почему все думают, что Хакетт нанесет мне визит.

— Хороший коп чувствует себя несчастным, если кто-либо получил срок за то, чего он не совершал. Хакетт звонил во вторник начальнику тюрьмы и о чем-то говорил с ним по телефону, если судить по словам Мориса, — добавил Дейв таинственно.

Интересно было бы знать, подумал я, кто этот Морис, неужели доверенное лицо начальника тюрьмы? Мог ли он слышать то, что говорят на разных концах линии? Но я решил, что сейчас не время задавать ненужные вопросы.

— Даже самые отъявленные негодяи в нашей тюрьме думают, что ты невиновен, — продолжал Дейв. — Они ждут не дождутся, когда Джереми Александер займет твою камеру. Можешь быть уверен, что мы окажем ему теплый прием.

На следующее утро мне пришло письмо из Брадфорда. «Дорогой Купер», — начиналось письмо, и далее следователь Хакетт сообщал, что намерен посетить тюрьму в четыре часа дня в следующее воскресенье. Он подчеркивал, что может уделить мне лишь полчаса, и настаивал, чтобы при нашей встрече присутствовал свидетель.

Впервые за все время заключения я начал считать часы — ведь вообще-то нет смысла считать часы, если вы остановились в этом отеле пожизненно.

Во второй половине дня в воскресенье меня привели в комнату для свиданий. Я получил от моих товарищей по заключению несколько просьб. Они просили сообщить суперинтенданту следующее:

— Передай Дону мои наилучшие пожелания, — сказал Дженкинс, — и скажи, я очень сожалею, что не могу встретиться с ним в этот раз.

— Когда он кончит с тобой говорить, спроси, не хочет ли он заглянуть в мою камеру выпить чашку горячего чая и поболтать про старые времена.

— Двинь сукиного сына ногой по яйцам и скажи, что я буду счастлив сидеть еще один срок.

— Спроси его, когда он собирается уйти на пенсию, потому что тогда я выйду отсюда днем позже.

На этот последний вопрос я уже знал ответ.

Войдя в комнату и увидев суперинтенданта, я подумал, что ошибся. Я ни разу не спрашивал Дженкинса, как выглядит Хакетт, и за последние дни в моем воображении возник образ какого-то супермена. Человек, который стоял передо мной, был на пять сантиметров ниже меня — мой рост составляет метр семьдесят пять — и был худым как жердь. На носу его сидели очки в роговой оправе с толстыми линзами — очевидно, у него была сильная близорукость. Если бы на нем было потертое кожаное пальто, то он сошел бы за судебного исполнителя, собирающего долги.

Сэр Мэтью выступил вперед, чтобы познакомить нас. Я крепко сжал руку полицейского.

— Благодарю вас за то, что вы приехали ко мне, суперинтендант, — начал я. — Не хотите ли присесть? — прибавил я затем, как будто он заскочил ко мне домой выпить шерри.

— Сэр Мэтью на этом настаивал, — сказал Хакетт хриплым басом с йоркширским выговором. Голос никак не вязался с его тщедушным телом. — Скажите мне, Купер, чем я мог бы помочь вам? — спросил он и сел в кресло напротив меня. Мне показалось, что в его голосе явно слышались циничные нотки.

Он открыл блокнот и, положив его на стол, ждал, когда я начну свою историю.

— Пишу только для себя, — пояснил он, — чтобы не забыть относящиеся к делу детали. Они могут потребоваться в будущем.

Спустя одиннадцать минут я закончил краткую версию жизни и приключений Ричарда Купера. Я уже несколько раз рассказывал эту историю самому себе всю прошедшую неделю, чтобы изложить ее как можно короче. Нужно было оставить Хакетту время для вопросов.

— Если бы я поверил в правдивость вашей истории — я недаром сказал «если», — вам следовало бы объяснить, что, как вам кажется, я могу для вас сделать.

— Через пять месяцев вы должны уйти на пенсию, — сказал я, — и мне интересно знать, какие у вас планы на будущее.

Он медлил с ответом, и я понял, что застал его врасплох.

— Мне предлагают работу в администрации Западного Йоркшира.

— Сколько они будут вам платить? — спросил я без обиняков.

— Я буду работать неполную неделю. Три дня в неделю первое время. — Он снова заколебался. — Двадцать тысяч в год, с договором на три года.

— Я стану платить вам сто тысяч в год, но хочу, чтобы вы работали полную неделю. Полагаю, вам потребуются секретарша и помощник. Возможно, это будет инспектор Уильямс, который уходит на пенсию в то же время, что и вы. Я буду также выплачивать зарплату вашим сотрудникам и ренту за офис.

Я видел, что суперинтендант проникся ко мне уважением, хотя старался, чтобы я не заметил этого. Он сделал несколько заметок в блокноте.

— Чего вы ожидаете от меня взамен?

— Самого простого. Я ожидаю, что вы найдете Джереми Александера.

— Господи! — сказал он уже без всяких колебаний. — Значит, вы в самом деле невиновны. Сэр Мэтью и начальник тюрьмы уже пытались убедить меня в этом.

— Если вы найдете его раньше, чем через семь лет, — продолжал я, не обращая внимания на его реплику, — я выплачу еще пятьсот тысяч, положив их в любое отделение любого банка в любой стране согласно вашим указаниям.

— Банк «Мидланд» в Брадфорде меня прекрасно устроил бы, — ответил Хакетт. — Только преступники считают необходимым класть деньги в заграничные банки. — Хакетт встал и испытующе посмотрел на меня. — Последний вопрос, мистер Купер. Почему семь лет?

— Потому что по прошествии семи лет моя жена сможет продать акции Александера, и он тотчас станет миллионером.

Суперинтендант кивнул головой.

— Спасибо, что пригласили меня для беседы, — сказал он. — Уже давно я не испытывал удовольствия от посещения кого-либо в тюрьме, особенно обвиняемого в убийстве. Я самым серьезным образом обдумаю ваше предложение, мистер Купер, и дам вам знать о моем решении в конце этой недели. — Он повернулся и вышел из комнаты, не сказав больше ни слова.

Спустя три дня Хакетт прислал мне письмо, в котором принимал сделанное ему предложение.

Мне не пришлось ждать пять месяцев — Хакетт уволился из полиции через две недели. Я также стал выплачивать зарплату двум его коллегам, которые ушли из полиции и стали работать с ним. К тому времени я уже продал все свои акции, так что проценты по вкладу составили более четырехсот тысяч в год. Поскольку я имел бесплатную квартиру и стол, расходы, связанные с Хакеттом, не слишком обременяли меня.

Я бы с радостью поделился деталями того, что случилось со мной в течение следующих месяцев, но я был очень занят передачей разного рода информации Хакетту и изучением нескольких юридических книг: на дневник не оставалось времени.

Следующей важной датой была апелляция.

Мэтью — по его просьбе я перестал называть его «сэр» — храбрился и старался показать, что уверен в положительном результате апелляции. Он сказал мне, что доволен составом апелляционного суда. «Это честные и справедливые судьи», — повторял он все время.

Однажды вечером он был чем-то опечален и в ответ на мои вопросы рассказал, что его жена Виктория умерла от рака несколько дней назад. «После стольких страданий она наконец обрела благословенный покой», — сказал он.

Впервые я почувствовал себя виновным перед ним. Все эти полтора года мы обсуждали только мои проблемы…

Наверное, я был первым заключенным в тюрьме Армли, к которому вызвали портного. Мэтью считал, что я должен предстать перед апелляционным судом в новом костюме, поскольку за это время я похудел на шесть килограммов. Когда портной сделал все необходимые обмеры, я потребовал, чтобы Дженкинс вернул ему зажигалку, хотя разрешил ему оставить себе сигареты.

Спустя десять дней меня в пять часов утра вывели из камеры. Мои товарищи стучали жестяными кружками по дверям своих камер. Таков был обычный способ показать администрации, что они верят в невиновность заключенного, отправляющегося в суд. Словно звуки величественной симфонии, это высоко подняло мой дух.

Меня отвезли в Лондон на полицейской машине в сопровождении двух тюремных смотрителей. Мы ни разу не останавливались и приехали в город в начале десятого. Когда машина была уже в столице, я стал смотреть в окно на спешащих в свои офисы людей. Если бы кто-нибудь из них увидел меня сидящим на заднем сиденье в новом костюме, но не заметил, что я в наручниках, он, наверное, решил бы, что я крупный полицейский чин.

Мэтью ждал меня на ступенях суда Олд-Бейли с огромными папками под мышкой. «Мне очень нравится ваш костюм», — сказал он, пока мы поднимались по ступеням. Затем мы прошли в зал, где должна была решиться моя судьба.

Вновь я стоически переносил свое пребывание на скамье подсудимых. Сэр Мэтью поднялся со своего места и обратился с речью к трем судьям апелляционного суда. Он говорил примерно час и, слушая его, я подумал, что мог бы изложить все факты так же, как он, хотя, конечно, не так красноречиво и, безусловно, не так убедительно. Он подчеркнул тот факт, что Джереми оставил свое имущество Розмари, которая продала дом семьи Куперов, обратила в деньги все принадлежащие ей акции, быстро оформила развод и исчезла из поля зрения, прихватив по крайней мере семь миллионов фунтов. Интересно, какая часть этой суммы перешла в руки Джереми?

Сэр Мэтью несколько раз напоминал судьям, что полиция так и не нашла труп, хотя перерыла половину Лидса.

Моя надежда укреплялась с каждым новым фактом сэра Мэтью. Но когда он закончил речь, меня снова повезли в Армли, потому что должно было пройти три дня, отпущенных судьям для вынесения решения.

Оно было таким: «Апелляция отклоняется. Причины не сообщаются».

Мэтью приехал ко мне в тюрьму в пятницу, чтобы объяснить, почему судьи не сообщили причин отказа. Это произошло, считал он, из-за того, что мнения судей разделились. Должно пройти больше времени, чтобы они пришли к согласию.

— Сколько времени это займет? — спросил я.

— Интуиция говорит мне, что через несколько месяцев вас отпустят под залог. Это произойдет потому, что полиции не удалось найти труп, вынесенное судьей решение не производит впечатление обоснованного, а ваше дело вызывает сильные эмоции.

Я поблагодарил Мэтью за его старания, и он вышел из комнаты для свиданий с улыбкой на лице.

Вам, наверное, интересно знать, чем занимался в это самое время суперинтендант Хакетт или, точнее, бывший суперинтендант. Нет, он не сидел сложа руки. Вместе с инспектором Уильямсом и констеблем Кенрайтом, которые ушли с ним из полиции, Хакетт открыл в Брадфорде небольшой офис и начал вести расследование. О результатах он докладывал мне каждое воскресенье в четыре часа дня.

Через месяц у него накопилась пухлая папка материала. В ней были детальные досье на Розмари, Джереми, меня и фирму. Я провел много времени за изучением этих данных и помог устранить некоторые белые пятна. Я быстро понял, почему Хакетт заслужил такое уважение среди моих товарищей по заключению: он проверял каждую улику, расследовал до конца каждую версию, и если какая-нибудь казалась тупиковой, Дон расследовал и ее, потому что иногда расследование показывало, что никакого тупика не было.

В первое воскресенье октября — его работа продолжалась уже четыре месяца — Хакетт сказал мне, что он, по-видимому, нашел, где скрывается Розмари. Похожая на нее женщина живет на небольшой вилле «Флер» на юге Франции.

— Как вам удалось выследить ее? — спросил я.

— Благодаря письму, которое ее мать бросила в местный почтовый ящик. Почтальон был так добр, что позволил мне взглянуть на адрес на конверте, — ответил Хакетт. — Вы не представляете, сколько часов мы следили за домом, сколько писем мы просмотрели, во сколько дверей мы стучались за эти четыре месяца. Миссис Кершоу, по-видимому, очень не любит писать писем, потому что это было первое письмо, которое она отправила дочери. Между прочим, — добавил он, — она взяла свою девичью фамилию, теперь она мисс Кершоу.

Я молча кивнул, не желая прерывать его рассказ.

— В среду Уильямс полетел в Канны и остановился в ближайшей деревне, выдавая себя за туриста. Дом мисс Кершоу, сообщил он, окружен четырехметровым каменным забором, за которым сторожевых псов больше, чем в саду деревьев. Местные жители знают о ней меньше, чем мы. Но начало положено.

Я впервые почувствовал, что у Джереми Александера появился достойный соперник. Однако лишь спустя пять недель — я выслушал уже пять отчетов о проделанной работе — на худом лице Хакетта появилась едва заметная улыбка.

— Мисс Кершоу дала объявление в местной газете, — сообщил Хакетт. — Ей, по-видимому, требуется новый дворецкий. Сначала я подумал, что надо расспросить уволившегося дворецкого, но отказался от этой идеи из-за риска, что она может узнать о расспросах. Я решил, что инспектору Уильямсу надо устроиться на эту работу.

— Но она ведь сразу догадается, что он не годится для такой работы.

— Не обязательно, — сказал Хакетт, и его улыбка стала значительно шире. — Прежде чем поступить на новую работу, Уильямс должен отслужить на старой, у графини Ретланд, положенный законом месяц. В это время он будет посещать шестинедельные курсы «Школы для дворецких Айвора Спенсера». Между прочим, Уильямс быстро всему учится.

— А как с рекомендациями?

— К тому времени, когда Розмари Кершоу пожелает его увидеть, у него будут отзывы, с какими его взяла бы на работу любая герцогиня.

— Мне говорили, что вы ничего не делаете тайком.

— Лишь в том случае, мистер Купер, если имею дело с честными людьми. Но не тогда, когда охочусь на негодяев, как эти двое. Я собираюсь посадить их за решетку, и делу конец.

В тот момент я не хотел, чтобы Хакетт узнал, что заключительная глава этой истории, какой я ее видел, не заканчивается для Джереми тюремной камерой.

Когда фамилия Уильямса появилась в списке претендентов на место дворецкого, я решил внести в эту операцию одну поправку. Идея возникла, когда я читал условия, которые Розмари упомянула в объявлении.

— Пусть Уильямс просит пятнадцать тысяч франков в месяц и пять недель отпуска, — сказал я Хакетту, когда они с Мэтью навестили меня в следующее воскресенье.

— Почему? — спросил бывший суперинтендант. — Она ведь предлагает только одиннадцать тысяч и три недели отпуска.

— Она может заплатить и больше при таких рекомендациях, — сказал я, найдя нужную страницу файла, — но может что-то заподозрить, если он запросит меньше.

Мэтью рассмеялся и закивал головой.

Розмари согласилась взять Уильмса на работу с окладом 13 000 франков и четырехнедельным отпуском, и тот принял ее предложение после двухдневного обдумывания. Но ей пришлось ждать еще месяц, в течение которого он учился правильно поливать цветы, гладить утюгом газеты и различать рюмки для портвейна, шерри и ликера.

Я думал, что сведения начнут поступать, как только Уильямс приступит к работе. Но Хакетт повторял мне каждое воскресенье, что надо ждать, ждать и ждать.

— Уильямсу требуется время, чтобы завоевать ее доверие и рассеять малейшие подозрения. Мне потребовалось пять лет, чтобы накрыть торговца наркотиками, который жил на той же улице, через пять домов от меня.

Мне хотелось напомнить ему, что я сижу в тюрьме, что пять лет для меня — очень долгий срок, но я промолчал, потому что видел, как упорно Хакетт и его люди работают, и было бы бессовестно дергать их по пустякам.

Через месяц Уильямс переслал нам фотографии и сведения обо всех работающих на вилле слугах, вместе с описанием тех, кто там побывал — даже местного священника, который приходил, чтобы попросить у Розмари денежное пожертвование для французской миссии в Сомали.

Габриель Паскаль работала кухаркой — она прекрасно готовила. Родилась в Марселе. Ее семью уже проверили. Жак Рени, садовник, был местный и был хорошо известен своей глупостью: ему не хватало воображения даже для того, чтобы разбить розовую клумбу. Шарлотта Мерио была горничной Розмари и немного говорила по-английски. Хитрая и распутная парижанка. Ее проверка еще не закончилась. Все слуги были наняты Розмари после ее приезда на юг Франции и, по-видимому, не были связаны друг с другом или знакомы с ней раньше.

— Ага, — сказал Хакетт, кладя на стол фотографию Шарлотты Мерио. Я недоуменно поднял брови. — Я подумал, не завести ли с ней шуры-муры Уильямсу. Он давно бы стал суперинтендантом, если бы не тратил столько времени на женщин. Но на этот раз есть надежда, что это пойдет нам на пользу.

Я лежал на своей койке и часами рассматривал фотографии слуг, но они мне ни о чем не говорили; я читал и перечитывал заметки о тех, кто побывал на вилле «Флер», и мне казалось, что никто, кроме матери, не интересовался Розмари и не знал, где она, а если и знали, то не хотели навестить ее. Во всяком случае никто здесь не слыхал о Джереми Александере.

Я стал бояться, что между ними произошел разрыв, как вдруг Уильямс сообщил, что на столике возле кровати Розмари стоит фотография красивого брюнета. На обороте фото он нашел надпись: «Мы всегда будем вместе — Дж.»

Прошло, должно быть, одиннадцать недель после моей поездки в Лондон, когда дверь камеры распахнулась и старший тюремный смотритель объявил: «Начальник тюрьмы хочет видеть вас, Купер».

По лицу Дженкинса я видел, что он заподозрил что-то скверное. Для него это означало, что он останется в одиночестве.

Я слышал, как сильно билось мое сердце, пока мы шли по длинному коридору к кабинету начальника тюрьмы. Смотритель тихо постучал в дверь и затем открыл ее. Начальник тюрьмы встал и, протянув мне через стол руку, сказал:

— Я очень рад быть первым, от кого вы узнаете хорошую новость.

Он показал рукой на удобное кресло напротив и перешел к условиям моего освобождения. Пока он говорил, нам принесли кофе, словно мы были давно знакомы.

Послышался стук в дверь, и в кабинет вошел Мэтью с кипой бумаг, которые надо было подписать. Я встал с кресла, и он, положив бумаги на стол, обнял меня. Мне раньше казалось, он не очень-то расположен к объятиям.

После того как я подписал последнюю бумагу, Мэтью спросил:

— Что вы первым делом предпримете, когда вас освободят?

— Пойду и куплю пистолет, — сказал я совершенно искренне.

Мэтью и начальник тюрьмы разразились громким хохотом.

Высокие ворота тюрьмы Армли раскрылись для меня лишь три дня спустя. Я зашагал, держа в руке маленький кожаный чемодан, с которым прибыл сюда, и ни разу не оглянулся на здание тюрьмы. Поймав такси, я сказал водителю, чтобы он отвез меня на станцию — у меня не было никакого желания оставаться в Лидсе. Купив билет в вагон первого класса, я позвонил Хакетту и сказал, что еду к нему. До прихода поезда оставалось время, и я позавтракал — еду подали не на жестяных тарелках — и просмотрел «Файненшнл таймс», которую мне вручил официант, а не мелкий воришка. В поезде никто не обратил на меня внимания. Да и с чего бы им обращать внимание, если я еду в вагоне первого класса и на мне новый костюм? Я провожал взглядом каждую женщину, проходившую мимо, независимо от того, как она была одета — вряд ли они догадывались, почему я смотрю на них.

Когда поезд прибыл в Брадфорд, Хакетт и его секретарша Дженни Кенрайт уже ждали меня на платформе. Хакетт снял для меня небольшую меблированную квартиру на окраине города. Оставив в квартире чемодан, я поехал с ними обедать. После того как мы обменялись несколькими вежливыми фразами и Дженни подлила мне в бокал вина, Дон задал вопрос, которого я не ожидал:

— Теперь, когда вы свободны, настаиваете ли вы на том, чтобы мы продолжали поиски Джереми Александера?

— Да, — ответил я, не колеблясь ни секунды. — Теперь, когда я дышу воздухом свободы, которым он наслаждался все эти три года, я требую, чтобы вы нашли его. Не забывайте, этот человек лишил меня свободы, жены, фирмы и половины моей собственности. Поймите, Дональд, я не успокоюсь до тех пор, пока не встречусь лицом к лицу с Джереми Александером.

— Очень хорошо, — сказал Дон. — Розмари начинает доверять Уильямсу, и со временем он, возможно, получит ее полное доверие. Похоже, она уже не может без него обойтись.

Я не без иронии подумал, что Уильямс хорошо устроился: одну зарплату он получает от меня, другую — от Розмари. Я спросил, есть ли какие-нибудь новости о Джереми.

— Пока что никаких, — сказал Дональд. — Она никогда не звонит ему из дома, и, насколько нам известно, он не пытался каким-то образом связаться с ней. Но Уильямс сообщил, что каждую пятницу в полдень он отвозит ее в «Мажестик», единственный отель в этой деревне, и она проводит в нем примерно сорок минут. Он не осмелился следовать за ней, боясь нарушить ее строгое указание все время оставаться в машине. Ему надо подчиняться ее приказам, иначе он потеряет работу.

Я кивнул головой.

— Вечерами Уильямс иногда бывает в «Мажестик», чтобы пропустить в баре стаканчик, и ему удалось собрать кое-какую информацию. Он убежден, что Розмари звонит из отеля кому-то, живущему в другой стране. Перед тем как поехать в отель, она просит остановить машину на стоянке перед банком и выходит из него с небольшим пакетом. Бармен сказал Уильямсу, что она заходит в одну из двух телефонных будок, которые находятся в коридоре напротив стойки для регистрации. Она потребовала, чтобы ее не соединяли через коммутатор отеля, и всегда делает прямой вызов.

— Как мы узнаем, кому она звонит?

— Подождем, когда у Уильямса появится возможность воспользоваться навыками, приобретенными не в школе для дворецких.

— Сколько времени это займет?

— Невозможно сказать, но Уильямс скоро появится здесь — он получил отпуск на две недели — и расскажет, какие есть для нас новости.

В конце месяца в Брадфорд приехал Уильямс, и я начал задавать вопросы, едва он вышел из вагона. Он рассказал о Розмари много нового, а меня интересовали даже малейшие детали.

Мне было приятно узнать, что она пополнела, страдает от одиночества и находится в состоянии депрессии, но при этом быстро тратит мои деньги. От последнего я, конечно, не пришел в восторг. Уильямс был твердо убежден: если Розмари и поддерживает контакт с Джереми Александером, то лишь тогда, когда бывает по пятницам в отеле и делает прямой вызов. Но ему пока не удалось выяснить, куда и кому она звонит.

Когда через две недели Уильямс вновь отправился на юг Франции, я знал о своей бывшей жене гораздо больше, чем узнал за все время нашей совместной жизни.

Как это часто случается в жизни, произошло событие, которого я, по крайней мере, не ожидал. В понедельник днем, в половине третьего раздался телефонный звонок. Дональд взял трубку и очень удивился, услышав голос Уильямса. Включив громкую связь, он сказал:

— Мы все втроем внимательно слушаем тебя. Объясни сначала, почему ты звонишь, ведь это не твой свободный день.

— Она меня уволила, — сказал Уильямс.

— Заигрывал с горничной? — первым делом спросил Хакетт.

— Если бы так, шеф. Все вышло гораздо глупее. Сегодня утром я отвозил мисс Кершоу в город и остановил машину перед светофором. Пока я ждал, когда загорится зеленый, мимо машины прошел какой-то человек. Он остановился и уставился на меня. Я узнал его в одну секунду и молил бога, чтобы светофор скорее переключился. Но он, опять посмотрев на меня, улыбнулся. Я покачал головой, но он обошел машину и, подойдя, постучал по стеклу. «Как жизнь, инспектор Уильямс?» — сказал он.

— Кто это был? — потребовал ответа Дональд.

— Нил Кейс. Вы помните его, шеф?

— Разве мог я его забыть? «Нил-никогда-не-попаду-в-суд», — сказал Хакетт.

— Я, конечно, сделал вид, что не знаю его. Мисс Кершоу ничего не сказала, и я подумал, что все обошлось. Но когда мы приехали домой, она приказала позвать меня и без объяснений уволила. Сказала, чтобы я упаковал вещи и покинул виллу в течение часа. Иначе она позвонит в местную полицию.

— Проклятие. Придется начинать все сначала.

— Не факт, — сказал Уильямс.

— Что ты имеешь в виду? Ты уже не служишь в ее доме — значит, контакт потерян. Но хуже всего то, что мы не можем заслать другого дворецкого. Теперь она будет настороже.

— Все это так, шеф, — сказал Уильямс. — Но она, догадавшись, что я полицейский, запаниковала, прошла в спальню и стала кому-то звонить. Мне уже было все равно, увидят меня или нет, поэтому я снял трубку телефона в коридоре и подслушал разговор. Сначала я услышал, как женский голос назвал кембриджский номер, затем связь оборвалась. Наверное, Розмари ожидала, что кто-то другой возьмет трубку, и быстро положила свою, услышав чужой голос.

— Какой это был номер? — спросил Дональд.

— Шестьдесят четыре, ноль, семь, что-то еще такое, семь.

— Что значит «что-то еще такое»? — рявкнул Дональд, записывая номер.

— У меня не было под рукой бумаги, шеф, так что я надеялся на свою память.

Я был рад, что Уильямс не видит угрожающей мины на лице Хакетта.

— Что произошло потом?

— Я нашел в ящике ручку и записал номер на руке. Сняв опять трубку, я услышал голос другой женщины, которая сказала: «Директора сейчас нет на месте, но я ожидаю, что он появится в течение часа». Я быстро положил трубку, потому что услышал в коридоре чьи-то шаги. Это была Шарлотта, горничная Розмари. Она спросила, за что меня уволили. Я не нашелся с ответом, и Шарлотта предположила, что я полез к хозяйке с заигрываниями. Я сказал ей, что она слишком ревнива, и тогда она съездила мне по физиономии.

Я расхохотался, но Дон и Дженни были серьезны. Затем Уильямс спросил:

— Что мне теперь делать, шеф? Возвращаться в Англию?

— Нет, — сказал Дональд. — Повремени. Зарегистрируйся в отеле и продолжай следить за ней. Дай мне знать, если она сделает что-нибудь необычное. Мы уезжаем в Кембридж. Как только остановимся в гостинице, я сразу позвоню тебе.

— Понятно, сэр, — сказал Уильямс и положил трубку.

— Когда едем? — спросил я.

— Сегодня вечером, — ответил он. — Но сначала мне надо кое-кому позвонить.

Дон начал набирать кембриджские номера телефонов, первые цифры которых совпадали с теми, что сообщил Уильямс, а среднюю он подбирал из девяти цифр.

Набрав последние три цифры 707, он попал в школу. «Простите, ошибся номером», — сказал Дональд. Номер 717 оказался аптекой. Номер 727 — гаражом. Набрав номер 737, он услышал старческий мужской голос, который сказал, что он неправильно набрал номер. 747 был номером газетного агента. Набрав номер 757, он услышал голос жены полицейского. Я пытался сдержать рвущийся из груди смех, но Дональд только ворчал. 767 — женский голос, и Дональд опять был вынужден извиниться. 777 — колледж Святой Екатерины. 787 — женский голос; 797 — парикмахерская: «Не хотите ли сделать перманент или просто подстричься?»

Просмотрев еще раз список, Дональд сказал:

— Это какой-то из трех номеров: 737, 767 или 787. Пришло время воспользоваться своими связями.

Набрав номер в Брадфорде, он узнал, что новый заместитель главного констебля Кембриджа переведен на этот пост из Западного Йоркшира еще в прошлом году.

— Лик. Алан Лик, — повернувшись ко мне, сказал Дональд. — Он был сержантом, когда я только стал инспектором.

Поблагодарив за информацию своего брадфордского знакомого, он позвонил в справочную и получил номер главного управления полиции Кембриджа. Набрав кембриджский номер, Дональд услышал:

— Полиция Кембриджа. Чем могу вам помочь? — спросила женщина.

— Не могли бы вы соединить меня с заместителем главного констебля?

— Что сказать, кто ему звонит?

— Дональд Хакетт.

Через несколько секунд в трубке раздался мужской голос:

— Приятная неожиданность, Дон. Надеюсь, твой звонок — не светская любезность. По-видимому, звонишь насчет работы. Я слышал, ты ушел из полиции.

— Это правда. Но я звоню не насчет работы, Алан. Думаю, что в полиции Кембриджа я не смог бы получить такую зарплату, какую имею.

— В таком случае, что я могу для тебя сделать, Дон?

— Мне нужно знать, кому принадлежат три телефонных номера жителей Кембриджшира.

— У тебя есть на это ордер? — спросил Алан Лик.

— Нет, но расследование может закончиться арестом в твоей епархии.

— Ну что ж, вполне достаточно для меня, учитывая, что об этом просишь ты.

Дональд назвал три номера, и Лик просил подождать примерно минуту. Повернувшись ко мне, Хакетт сказал:

— Им надо нажать на несколько кнопок, и нужная информация появится на экране. Все очень изменилось по сравнению с тем, когда я начинал служить в полиции. Тогда нам приходилось добывать информацию ногами.

Послышался голос заместителя главного констебля:

— Первый номер 640737 принадлежит командиру авиакрыла Данверс-Смиту. Он живет один в собственном доме. — Констебль назвал адрес в Грейт-Шелфорде, что к югу от Кембриджа, и Дженни записала все детали.

— Номер 640767 принадлежит профессору и миссис Балческу, которые тоже живут в Грейт-Шелфорде. Номер 640787 принадлежит даме Джулии Рено, оперной певице. Она живет в Грандчестере и хорошо нам известна. Очень редко бывает дома, потому что гастролирует по всему миру. В прошлом году взломщики три раза побывали в ее доме — каждый раз, когда она уезжала за границу.

— Спасибо, — сказал Хакетт. — Ты мне очень помог.

— Ничего не хочешь мне сказать? — спросил Аллан Лик с явной надеждой в голосе.

— Пока ничего, — ответил Хакетт. — Я обещаю, что как только будет закончено расследование, ты первый узнаешь о результатах.

— Честная сделка, — последовал ответ, и трубку положили.

— Очень хорошо, — сказал Хакетт, поворачиваясь к нам. — Через пару часов мы выезжаем в Кембридж. У нас достаточно времени, чтобы упаковать вещи, а Дженни закажет номера в отеле в центре города. Встречаемся здесь, — он посмотрел на часы, — в шесть часов вечера.

Хаккет вышел из комнаты, не сказав больше ни слова. А я вспомнил отца и подумал, что они понравились бы друг другу.

Спустя два часа Дженни уже вела машину по автостраде А1 со скоростью 120 км/час.

— Теперь начинается самая скучная часть расследования, — объявил Дональд. — Тщательное наведение справок, сопровождаемое долгими часами наблюдения за подозреваемым. Полагаю, мы можем спокойно вычеркнуть даму Джулию. Дженни, тебе придется заняться командиром авиакрыла. Мне нужно знать все детали, начиная со дня окончания школы и заканчивая днем ухода на пенсию. Первым делом поезжай завтра в военный колледж Кранвелл и узнай все детали прохождения подозреваемым службы. Я беру на себя профессора и начну со справок в университетской библиотеке.

— А что буду делать я? — спросил я.

— В данное время, мистер Купер, вам следует держаться подальше от людских взглядов. Вполне возможно, что командир авиакрыла или профессор приведут нас к Джереми Александеру. Поэтому нежелательно, если вы наступите на мозоль подозреваемому и спугнете его.

Я нехотя согласился.

Поздно вечером я поселился в номере люкс отеля «Гарден-хаус». Номер показался мне усовершенствованной камерой. Несмотря на пуховые подушки и удобнейший матрац, я не спал почти всю ночь. Встав очень рано, я провел большую часть дня, смотря по телевизору бесконечные новости, сериалы и вообще все подряд. Но моя мысль постоянно возвращалась к колледжу Кранвелл и университетской библиотеке.

Вечером мы встретились в номере Дональда. И он, и Дженни сообщили мне, что после предварительного изучения материалов установлено: оба подозреваемых — те, за кого себя выдают.

— А я был уверен, что один из них окажется Джереми.

Я чувствовал, что не в силах скрыть свое разочарование.

— Как было бы славно, если бы все шло так легко, мистер Купер, — сказал Дональд. — Однако есть возможность, что один из них приведет нас к Джереми. — Он повернулся к Дженни: — Сначала послушаем, что тебе удалось найти относительно биографии командира авиационного крыла.

— Данверс-Смит, — начала свой рассказ Дженни, — окончил летную школу «Кранвелл» в 1938 году, во время Второй мировой войны служил во второй эскадрилье, базировавшейся в Линкольншире. Совершил несколько десятков полетов над Германией и оккупированной Францией. Награжден за храбрость Крестом «За летные боевые заслуги» в 1943 году. Ушел из летного состава в 1958 году и работал инструктором на базе ВВС в Коттесморе в Глостершире. Незадолго до ухода на пенсию занимал должность заместителя командующего на базе в Локинге. Ушел на пенсию в 1977 году и тогда же переехал с женой в Грейт-Шелфорд, где родился и вырос.

— Почему он живет один? — спросил Дональд.

— Три года назад у него умерла жена. У них было двое детей, Сэм и Памела. У обоих есть семьи, но они живут в других графствах. Иногда навещают отца.

Мне хотелось спросить у Дженни, как ей удалось найти столь подробную информацию о командире авиакрыла за столь короткое время, но я промолчал: интересно, что Дону удалось узнать о профессоре Балческу.

Держа в руках несколько листов бумаги, Дональд начал свой рассказ:

— Позвольте сообщить вам результаты моего расследования. Когда в 1989 году Чаушеску посадили под домашний арест, профессор бежал из Румынии. Его тайком вывезли из страны через Болгарию и Грецию. Это сделала группа студентов, принадлежащих к диссидентскому движению. О бегстве Балческу в свое время много писали в газетах. Он попросил убежища в Англии, и ему предложили место преподавателя в Кембриджском университете. Через три года он занял профессорское кресло на кафедре восточно-европейских исследований. Он консультирует правительство по вопросам отношений с Румынией и написал монографию по этому вопросу. В прошлом году он был награжден орденом Британской империи 2-й степени.

— Каким образом им обоим удалось бы познакомиться с Розмари? — спросил я. — Уильямс, очевидно, сделал ошибку, записывая номер телефона.

— Уильямс не делает ошибок, мистер Купер, — сказал Дон, — в противном случае он бы у меня не работал. Ваша жена звонила по одному из этих номеров, и нам надо установить, по какому из них. Теперь нам потребуется ваша помощь.

Я пробормотал извинения, но по-прежнему, сомневался, что его предположение верно.

Хакетт резко кивнул и опять повернулся к Дженни.

— Сколько времени может уйти на поездку до дома командира авиакрыла?

— Минут пятнадцать, сэр. Он живет в коттедже в Грейт-Шелфорде к югу от Кембриджа.

— Хорошо, начнем с него. Я хочу видеть вас обоих в вестибюле в пять часов утра.

Всю ночь я опять ворочался с боку на бок, уверенный, что мы начинаем поиск черной кошки в темной комнате. Но по крайней мере мне позволено сопровождать их, а не сидеть в номере и смотреть австралийские мыльные оперы.

Звонок поставленного на половину пятого будильника оказался ненужным. Я встал раньше и до звонка уже принял душ. В пять минут шестого мы вышли из отеля, опасаясь, как бы про нас не подумали, что мы покидаем отель, не заплатив по счету. Утро было холодное, и меня пробрала дрожь, когда я садился на заднее сиденье машины.

Мы выехали из города, и Дженни повернула на дорогу, идущую к Лондону. Через два километра мы свернули налево и оказались в маленькой очаровательной деревушке с чистыми, опрятными домиками по обеим сторонам дороги. Мы проехали еще километр, потом Дженни, резко развернув машину в обратную сторону, остановила ее на обочине. Она выключила двигатель и показала рукой на маленький домик с голубой дверью.

— Вот здесь он живет, — сказал она, — в доме номер сорок семь.

Дональд достал бинокль и навел его на дом.

По улице уже сновали первые «жаворонки», машины доставляли пассажиров, едущих в Лондон, на станцию. Вместо мальчишки, развозящего газеты, на нагруженном газетами велосипеде появилась старая женщина. Она медленно ехала вдоль домов, останавливаясь, чтобы положить в ящик газету. Следом за ней в своем лязгающем фургоне появился молочник. Он оставлял на крыльцах домов где пинту, где две пинты молока, а иногда пачку яиц или апельсиновый сок. В окнах домов начали загораться огни.

— Командир авиакрыла получил пинту топленого молока и «Дейли телеграф», — сказал Дональд.

Люди в соседних домах давно встали и отправились по своим делам, когда в комнате на втором этаже дома сорок семь наконец загорелся свет. Как только Дональд увидел, что хозяин дома встал с постели, он выпрямился и уже не сводил глаз с дома.

Мне было очень скучно, и я задремал. Проснувшись, я сказал, что нам, наверное, надо бы сделать перерыв и позавтракать, но два профессионала, внимательно следящие за домом, не удостоили меня ответом, считая такое желание слишком приземленным.

В 10.19 из дома вышел худой пожилой мужчина в твидовом пиджаке и быстро зашагал по тропинке. Мне удалось разглядеть большие седые усы. Казалось, его тело — своего рода придаток к усам. Дональд с минуту изучал усача в бинокль.

— Вы когда-нибудь видели его? — спросил он, передавая мне бинокль.

— Никогда, — сказал я, проводив мужчину взглядом до стоянки машины, старой побитой модели «Остин-Аллегро». — Такие усы я вряд ли мог забыть.

— Они, безусловно, выросли не за прошедшую неделю, — сказал Дональд, следя за тем, как Данверс-Смит вывел машину на дорогу.

— Проклятие, — сказала Дженни. — Я развернула машину, думая, что он, скорей всего, поедет в Кембридж, — она быстро развернула машину в другую сторону и поехала следом за автомобилем. Через несколько минут она догнала его и пристроилась метрах в десяти.

Очевидно, Данверс-Смит был не из тех, кто любит ездить с ветерком.

— По-видимому, он уже забыл, что был летчиком, — сказал Дональд.

Минуты через две Данверс-Смит остановил машину у бензоколонки.

— Держись позади него, — сказал Дональд, и Дженни остановила машину сразу же за «Остин-Аллегро».

— Пожалуйста, пригнитесь, мистер Купер, — сказал Хакетт, открывая переднюю дверцу. — Нежелательно, чтобы он вас увидел.

— Что вы собираетесь делать? — спросил я, согнувшись за передними креслами.

— Хочу посмотреть, не клюнет ли он на один старый трюк, которым пользуются жулики.

Дональд открыл крышку бензобака в тот момент, когда командир авиакрыла сунул наконечник шланга в отверстие бензобака своей машины. Дон тоже начал заполнять свой и без того полный бак и вдруг, повернувшись к пожилому мужчине с густыми седыми усами, спросил с добродушной улыбкой:

— Вы случайно не командир авиакрыла Данверс-Смит?

Данверс-Смит тотчас посмотрел в лицо Дону, по-видимому, стараясь вспомнить, где он видел этого незнакомца.

— Бейкер, сэр, — сказал Дональд. — Лейтенант Бейкер. Вы читали нам лекции на базе в Локинге. О самолетах «Вулкан», насколько я помню.

— У вас чертовски хорошая память, Бейкер. Приятная неожиданность. Очень рад видеть вас, старина, — сказал Данверс-Смит, закрывая крышку своего бензобака. — Что сейчас поделываете?

Дженни начала давиться от смеха.

— Работаю в министерстве авиации, сэр. Ушел из летного состава после проверки зрения. Много скучной бумажной работы, сэр, но больше мне ничего не удалось найти.

— Вам не повезло, старина, — сказал Данверс-Смит и направился к кабинке, чтобы заплатить за бензин. Следом за ним туда же пошел и Дон.

Спустя несколько минут они возвращались к машинам и о чем-то весело болтали. Данверс-Смит уже обнял Дона правой рукой за плечи.

Подойдя к машинам, мужчины пожали друг другу руки. Данверс-Смит сел в свою машину, попрощался и поехал домой. Дональд сел на переднее сиденье рядом с Дженни и захлопнул дверцу.

— Боюсь, что он не приведет нас к Джереми Александеру, — вздохнув, сказал Дон. — Старый летчик Данверс-Смит — чистое золото. Тоскует по жене и детям и тяжело переносит одиночество. Спросил меня, не хочу ли я с ним перекусить.

— Почему вы не согласились? — спросил я.

— Я чуть было не согласился, — помедлив, сказал Дон, — но когда я упомянул, что приехал из Лидса, он сказал, что был в Лидсе в командировке всего один раз. Мне стало ясно, что он никогда не слышал ни о Розмари Купер, ни о Джереми Александере. Я держу пари на свою пенсию, что это так. Нам пора приняться за профессора. Разворачивайте машину, Дженни, мы едем в Кембридж. Но не торопитесь. Мы рискуем догнать старого летчика, и он пригласит нас к себе домой.

Дженни повела машину в город. Проехав три километра, Дональд сказал, чтобы она остановилась на обочине рядом с указателем «Шелфордский клуб регби».

— Профессор живет с женой вон там, — показал Дональд через дорогу. — Устраивайтесь поудобнее, мистер Купер, мы пробудем здесь некоторое время.

В половине первого Дженни отправилась в деревню и принесла рыбу с жареной картошкой. Я поел с большим аппетитом. В три часа я начал изнывать от скуки и спрашивал себя, долго ли мы будем здесь торчать и когда вернемся в отель. Вспомнил даже, что сериал «Счастливые дни» начнется в 18.30.

— Мы будем сидеть здесь всю ночь, если того потребуют обстоятельства, — сказал Дональд, словно читая мои мысли. — Я могу пробыть без сна двое суток. Сколько можете вы, Дженни? — спросил он, смотря в направлении дома.

— Сутки и еще семь часов, сэр, — ответила она.

— У вас есть возможность поставить рекорд, — сказал Дон.

В этот момент белый БМВ выехал из дома и остановился на обочине. Сидевшая за рулем женщина посмотрела сначала налево, потом направо, выкатила на дорогу и, повернув направо, двинулась в сторону Кембриджа. Когда она проезжала мимо нас, я увидел за рулем красивую блондинку.

— Я видел ее где-то раньше, — вырвалось у меня.

— Следуйте за ней, Дженни, — сказал Дон резко, — но сохраняйте дистанцию.

Повернув голову назад, он посмотрел на меня.

— Где вы ее видели? — спросил он и передал мне бинокль.

— Никак не могу вспомнить.

— Вспоминайте, вспоминайте. Возможно, это наш лучший шанс, — сказал Дональд, немного смягчая тон полицейского, ведущего допрос.

Я знал, что где-то ее видел, хотя чувствовал, что мы не знакомы. Мысли вихрем крутились у меня в голове, но все они были связаны с тем, что случилось со мной за последние три года, когда я не мог видеть ни одной женщины. Сколько я ни старался, не смог вспомнить ничего.

— Постарайтесь вспомнить, — сказал Дон, — а я попытаюсь сделать кое-что попроще. Дженни, не подъезжайте к ней слишком близко. Не забывайте, что в ее машине есть зеркало заднего вида. Если мистер Купер никак не может вспомнить, где он ее видел, то она, возможно, не забыла его лицо.

Дональд взял трубку радиотелефона и набрал номер из десяти цифр.

— Будем надеяться, что он еще не знает, что я уволился.

— Дорожная инспекция, Свонси. Чем могу помочь?

— Соедините с сержантом Кренном, пожалуйста.

— Соединяю.

— Дейв Кренн слушает.

— Говорит Дональд Хакетт.

— Добрый день, суперинтендант. Чем могу быть вам полезен?

— Кому принадлежит белый БМВ номер К 273 SCE? — спросил Дональд.

— Подождите, пожалуйста, сэр. Всего одна минута.

Дональд смотрел на машину с блондинкой за рулем, которая ехала впереди метрах в тридцати. Загорелся зеленый свет. Дженни нажала на педаль, чтобы не быть застигнутой врасплох, когда светофор загорится красным. Она проскочила вперед, когда горел желтый, и в тот же миг сержант Кренн заговорил.

— Мы установили, кому принадлежит машина, сэр, — сказал он. — Зарегистрирована на имя миссис Сюзанны Балческу, проживающей в особняке Кендаллс, Хай-стрит, Грейт-Шелфорд. В 1991 году была оштрафована на тридцать один фунт за превышение скорости в районе новостроек. Ничего другого не известно.

— Спасибо, сержант. Ваша помощь была очень кстати.

— Рад был вам помочь, сэр.

Дональд положил трубку и проговорил как бы про себя:

— Зачем Розмари звонила Балческу? С кем она поддерживала связь? С ним или с ней? Может быть, с обоими?

Ни Дженни, ни я не могли ответить на этот вопрос.

— Мне кажется, надо оставить ее в покое, — сказал Дон спустя несколько секунд. — Мне надо продумать ходы, прежде чем пойти на риск и встретиться с ним или с ней. Вернемся в отель и обдумаем наш следующий ход.

— Наверное, это всего лишь совпадение, — решил я высказаться, — но, когда мы были знакомы, у Джереми был белый БМВ.

— У него был номер F 173 BRK, — сказала Дженни, — я запомнила номер, просматривая досье.

Дональд, вдруг резко повернувшись к ней лицом, сказал:

— Некоторые люди никак не могут бросить курить, другие — пить. Но есть и такие, кто предпочитает одну и ту же марку машины. Впрочем, очень многие ездят на белых БМВ, — тихо добавил он.

Мы вернулись в номер Дональда. Сразу же начав просматривать материал, связанный с профессором Балческу, он прочел нам, что писала «Таймс» о нем и о его бегстве из Румынии.

«Известность пришла к профессору Балческу, когда он был еще студентом университета в Бухаресте. Тогда он призывал к свержению правительства, которое было сформировано после всеобщих выборов. Власти с облегчением вздохнули, когда он стал учиться в Оксфордском университете, и надеялись, что больше никогда его не увидят. Однако спустя три года он вернулся в Бухарестский университет и стал преподавать политэкономию. В следующем году Балческу стал одним из руководителей студенческого бунта в поддержку Николае Чаушеску. Когда тот стал президентом, то включил его в правительство в качестве министра образования. Но Балческу скоро разочаровался в режиме, через полтора года ушел с поста министра и вернулся в университет в качестве простого преподавателя. Спустя три года он был избран профессором и заведующим кафедрой политэкономии. Недовольство политикой правительства скоро переросло у профессора Балческу в открытый протест. В 1986 году он написал серию памфлетов, высмеивающих Чаушеску и режим. Спустя несколько недель опубликовал очень едкую статью о существующей власти, был смещен со своего поста в университете и посажен под домашний арест. Группа оксфордских историков поместила в связи с этим статью в „Таймс“, но после о большом ученом ничего не было слышно в течение нескольких лет. В конце 1989 года группе студентов удалось вывезти его из Румынии, и он через Болгарию и Грецию попал, наконец, в Великобританию.

Несколько университетов хотели заполучить его, но в этой битве выиграл Кембридж, и Балческу был избран членом совета колледжа Конвил-энд-Кайюс в сентябре 1990 года. В ноябре 1991 года, после ухода на пенсию сэра Халфорда Маккея, Балческу занял профессорское кресло на кафедре восточно-европейских исследований».

Прочитав заметку, Дональд посмотрел на нас и продолжил:

— Тут есть его фото, снятое, когда он был в Греции, но оно сильно размыто, так что практически бесполезно.

Я взял вырезку и посмотрел на черно-белую фотографию. На ней был изображен бородатый мужчина средних лет, окруженный студентами. Он был похож на кого угодно, но только не на Джереми. Я нахмурился и сказал:

— Еще один тупик.

— Похоже на то, — сказал Дональд. — Особенно после того, что я узнал вчера, поговорив с его секретаршей. Она сказала, что Балческу раз в неделю, по пятницам, с десяти до одиннадцати часов утра читает студентам лекции.

— Но это не может помешать ему разговаривать с Розмари в полдень, — перебила Дженни.

— Можно я продолжу? — спросил Хакетт резко. Дженни низко опустила голову. — В двенадцать часов каждую пятницу проводит заседание кафедры, на котором должны присутствовать все преподаватели. Согласись, Дженни, было бы трудно отвечать по телефону на личный звонок и одновременно вести заседание кафедры. — Дональд повернулся ко мне. — Простите, но мы вернулись к тому, с чего начали, если только вы не вспомнили, где видели миссис Балческу.

— Вероятно, я ошибся, — покачав головой, сказал я.

Дональд и Дженни провели следующие несколько часов, повторно звоня по оставшимся семи телефонам.

— Вы помните, что сказали Розмари, когда она звонила второй раз, сэр? — сказала Дженни, хватаясь за свою догадку, как утопающий за соломинку. — «Директора сейчас нет на месте». Быть может, здесь ключ, который мы никак не можем найти.

— Возможно, — ответил Дональд. — Но для этого нам надо знать, о каком директоре шла речь. Тогда бы мы были на один шаг ближе к Джереми Александеру.

Я помню, что уже собирался уйти к себе, когда Дженни сказала:

— Интересно, сколько директоров в Великобритании, сэр?

На следующее утро за завтраком в своем номере Дональд сделал обзор проведенного расследования. Но ни у кого из нас не было ощущения, что мы приближаемся к его концу.

— Почему вы не занимаетесь миссис Балческу? — сказал я. — Возможно, именно она принимает звонки каждую пятницу в полдень, потому что только ей известно, где сейчас находится ее муж.

— Я согласен с вами. Но какую роль она при этом играет: курьера Розмари или же друга Джереми? — спросил Дональд.

— Быть может, нам надо поставить подслушивающее устройство на ее телефоне, — предложила Дженни.

Дональд, ничего не ответив, посмотрел на часы.

— Нам пора на лекцию Балческу.

— Стоит ли тратить время на эту чепуху? — спросил я. — Конечно, нам надо сосредоточить внимание на миссис Балческу.

— Вероятно, вы правы, — сказал Дональд. — Но мы не можем позволить себе оставить в расследовании хотя бы один камень неперевернутым. Поскольку следующая лекция Балческу состоится только через неделю, нам надо посетить ее и покончить с этим. В любом случае в одиннадцать часов мы будем уже свободны и попытаемся узнать, собирается ли кто-либо звонить миссис Балческу между двенадцатью и половиной первого…

Дональд попросил Дженни поставить машину у входа в отель, а я выскользнул в свой номер, чтобы взять одну вещь, которая была спрятана на дне чемодана уже две недели. Через несколько минут Дженни вывела машину со стоянки перед отелем и, повернув направо, поехала по шоссе. Дональд как-то странно посмотрел на меня в зеркало заднего обзора, но я промолчал. «Чувствую ли я себя виноватым?» — подумал я.

Дженни заметила стоянку перед Институтом европейских исследований еще метров за сто до нее. Она поставила машину, и мы смешались с толпой студентов, поднимающихся вверх по ступеням. Никто из них не обращал на нас никакого внимания. Перед тем как войти в здание, Дональд, развязав галстук, стащил его и сунул в карман.

Лекционный зал был на первом этаже. Вход в него, как оказалось, был также и выходом. Скамьи, на которых сидели студенты, образовывали амфитеатр, круто поднимающийся вверх. Зал, вероятно, вмещал сотни три студентов. Дональд сразу, как вошел в зал, стал подниматься по ступенькам. Мы все трое сели в последнем ряду, и Дональд посоветовал мне сесть позади здоровенного студента, который, наверное, играл за свой колледж в регби. Без пяти минут десять в зале было негде яблоку упасть — лучшее доказательство того, каким уважением пользовался профессор.

Я смотрел на дверь, из которой должен был выйти Балческу, и на моем лбу появилась испарина. Наконец часы пробили десять, дверь распахнулась, и появившийся внизу человек оказался до того не похож на Джереми, что у меня невольно вырвался глухой возглас огорчения. Повернувшись к Дональду, я прошептал:

— У него волосы другого цвета, другой цвет глаз, и он на десять килограммов легче.

Дон демонстративно промолчал, Дженни тихо прошептала:

— Значит, связь идет через миссис Балческу.

— Согласен, — тоже шепотом сказал Дональд. — Но нам придется проторчать здесь час — мы не можем уйти сейчас, не привлекая к себе внимания. Потом мы быстро спустимся. У нас достаточно времени, чтобы узнать, дома ли она будет, когда последует двенадцатичасовой звонок. — Он на секунду замолчал. — Мне надо было бы проверить ее до этого.

Дженни покраснела, потому что поняла: вместо «мне» он хотел сказать «вам».

И вдруг я вспомнил, где видел миссис Балческу. Я хотел сказать об этом Дональду, но в аудитории наступила гробовая тишина.

— Это шестая из восьми лекций, — начал профессор Балческу, — о недавних социальных и экономических тенденциях в развитии Восточной Европы.

Низким голосом с ярко выраженным центрально-европейским акцентом он бросал в аудиторию заученные, много раз повторенные им слова лекции. Студенты стали торопливо записывать их в свои тетрадки. Между тем мое раздражение становилось тем больше, чем чаще я слышал его гнусавые гласные. Кроме того, я сгорал от желания сказать Хакетту о миссис Балческу и как можно скорее вернуться в Грейт-Шелфорд. Я то и дело смотрел на часы на стене аудитории и думал, что точно так же вел себя в школе. Я потрогал карман пиджака — все в порядке, но пока в этом нет необходимости.

Очень часто во время лекции гасили свет, так как профессор показывал слайды, которые иллюстрировали и дополняли его тезисы. Я смотрел на графики доходов различных групп населения Восточной Европы в связи с их зарплатами и доходами от экспорта. Но я не стал от этого сколько-нибудь умнее, и совсем не потому, что не прослушал первые пять лекций. Ассистент профессора случайно поставил один из слайдов кверху ногами, так что график годового экспорта Румынии оказался выше графика Германии. По амфитеатру пробежала легкая волна смеха. Профессор нахмурился и стал говорить все быстрее и быстрее, и это только нервировало ассистента и мешало находить нужные слайды в нужное время.

Мне стало скучно. Я вздохнул с облегчением, когда увидел, что стрелка часов остановилась на без пяти минут одиннадцать. Балческу попросил показать последний график. Ассистент вынул предыдущий слайд, и с экрана полился поток света. Все смотрели на ассистента, который никак не мог найти нужный слайд. Было видно, что профессор не скрывает своего раздражения. Ассистент постучал по затвору проекционного аппарата, но экран был по-прежнему пуст. В этот момент профессор оказался в ярком потоке света. Он стоял на кафедре и нетерпеливо барабанил по ней пальцами. Повернув голову, он посмотрел в сторону, и я впервые увидел его в профиль. На его виске, чуть выше правого глаза, был небольшой шрам. В ярком свете проектора он был хорошо виден.

— Это он! — прошептал я на ухо Дональду. В тот же миг часы пробили одиннадцать. В аудитории загорелся свет, и профессор, сойдя с кафедры, быстро направился к двери, через которую вошел в зал.

Я кинулся вниз по ступенькам, но мне мешали студенты, которые тоже хотели покинуть аудиторию. Расталкивая их, я достиг нижнего ряда и бросился к двери, через которую ушел профессор. Открыв ее, я увидел, что он удаляется по коридору, в конце которого была дверь. Он открыл ее и исчез. Я побежал по коридору.

На двери была табличка с надписью:

«Профессор Балческу,

руководитель европейских исследований»

Толкнув дверь, я вошел в кабинет. За письменным столом сидела женщина и просматривала какие-то бумаги. Рядом с ее столом была другая дверь. Она была закрыта.

— Мне надо немедленно видеть профессора Балческу, — закричал я.

Я был как в горячке и боялся, что Хакетт поймает меня и помешает исполнить то, что я давно решил. Женщина, отложив бумаги в сторону, подняла голову и посмотрела на меня.

— Директор ожидает звонка из другой страны. Его нельзя беспокоить, — сказала она. — Прошу меня простить, но…

Я рванул на себя дверь и ворвался в кабинет. За письменным столом сидел Джереми Александер и с кем-то оживленно разговаривал по телефону. Он поднял голову и тотчас узнал меня. Трубка упала на стол. Он сильно побледнел, увидев, что я достаю из кармана пистолет.

— Куда ты пропал, Джереми? — раздался в трубке резкий женский голос. Я сразу узнал его — говорила моя бывшая жена Розмари.

— Нет, Ричард! Нет! — закричал Джереми. — Я все могу объяснить! Поверь мне, я все сейчас объясню!

В кабинет вбежал Дональд и застыл как вкопанный возле письменного стола, не обращая внимания на Джереми.

— Не делайте этого, Ричард, — умоляющим тоном проговорил он. — До конца жизни вы просидите в тюремной камере, раскаиваясь в этом.

Я до сих пор не могу забыть, что тогда он в первый раз назвал меня по имени.

— На этот раз вы ошиблись, Дональд, — сказал я. — Я не буду раскаиваться, что убил Джереми Александера. Как вам известно, его считают мертвецом, ведь меня посадили в тюрьму за его убийство. А вы знаете, что по закону меня не привлекут к суду за преступление, которое я уже однажды совершил и отбыл за него срок. Тогда труп не нашли — теперь найдут.

Отклонив пистолет чуть-чуть вправо, я прицелился Джереми в сердце и нажал на курок. В ту же секунду к моим ногам бросилась Дженни. Джереми и я грохнулись на пол.

Как я писал в начале этой хроники, мне надо объяснить, почему я в тюрьме или, точнее, почему я опять в тюрьме.

Я был привлечен к суду во второй раз по обвинению в попытке совершить убийство, хотя пуля только задела плечо этого негодяя. Конечно, в том, что так получилось, виновата Дженни.

Жаль, что вы не слышали заключительную речь Мэтью на суде. В ней он, безусловно, оказался на высоте понимания юридической и психологической стороны дела. Он дал превосходные характеристики Розмари, назвав ее расчетливой, порочной Иезавель, и Джереми, побуждаемого злобой и алчностью. Ложные показания, которые дала на суде Розмари, были, бесспорно, сфабрикованы им. В результате его жертва должна была всю жизнь гнить в тюрьме. Гнев Мэтью достиг апогея, когда он сказал, что через четыре года эта парочка прикарманила бы еще несколько миллионов. Я видел, что присяжные после этих слов стали смотреть на меня с нескрываемой симпатией.

Сэр Мэтью закончил свою речь в духе библейских пророков, сказав: «Да не будет позволено лжесвидетелю выступать против любого человека».

Желтой прессе необходимо иметь на своих страницах героев и негодяев. В данном случае у нее был герой и два негодяя. Журналисты словно забыли, какие гадости они писали обо мне во время предыдущего процесса. Страницы газет были заполнены подробным описанием гнусного обмана, на который пошли Джереми и Розмари, и, разумеется, это не могло не повлиять на мнение присяжных.

Они, конечно, признали меня виновным, но у них не было другого выбора. В своей заключительной речи судья просто приказал им вынести такой вердикт. Старшина присяжных, правда, выразил от имени всех присяжных пожелание, чтобы судья, учитывая все обстоятельства, отнесся к подсудимому снисходительно.

Мэтью немедленно вскочил с места и призвал судью к милосердию, поскольку я уже отсидел значительный срок.

— Этот человек, — сказал он, обращаясь к судье, — смотрит на мир сквозь слезы, вызванные несправедливой обидой. Умоляю вас, ваша светлость, не ограничивайте его взор тюремной решеткой во второй раз.

Судья Лемптон приговорил меня к трем годам тюрьмы и в тот же день меня доставили в тюрьму Форд с облегченным режимом.

После того как пресса в течение нескольких недель критиковала решение суда, а сэр Мэтью обратился в апелляционный суд, где сказал, что «его подопечный испытал беспримерные лишения, сохраняя при этом примерное поведение», я отсидел только девять месяцев.

Тем временем Джереми был арестован Аланом Ликом, заместителем главного констебля Кембриджа, в адденбрукской больнице. После трехдневного пребывания в усиленно охраняемой камере ему было предъявлено обвинение в преднамеренной попытке помешать нормальному ходу правосудия. Затем его перевели до начала суда в тюрьму Армли. Суд над ним проходил в Лидсе спустя месяц, и можете быть уверены, что я присутствовал на каждом заседании, сидя на галерее для публики. Между прочим, Дженкинс и другие действительно оказали ему прекрасный прием: мне говорили, что он потерял гораздо больше веса за это время, чем в своих многочисленных поездках по Европе в роли профессора Балческу.

Розмари тоже была арестована, и ей предъявили обвинение в лжесвидетельстве. Ей было отказано в освобождении под залог, и она попала в женскую тюрьму в Марселе, которая, по словам Дональда, лишена тех удобств, что есть в Армли. Ну что ж, таковы недостатки проживания на юге Франции. Конечно, Розмари потребовала экстрадиции, но у нее не было на это никаких шансов, сказал мне Мэтью, поскольку Великобритания подписала Маастрихтский договор.

Что касается миссис Балческу, то она выступила на процессе в качестве свидетельницы. Интересно, что такой расчетливый и проницательный человек, как Джереми, допустил элементарную ошибку, переведя все деньги на имя жены. Правда, он сделал это, чтобы избежать разоблачения своей профессорской деятельности. Так изумительно красивая блондинка стала богатой. Когда на процессе дело дойдет до ее перекрестного допроса, Розмари узнает, что ее любовник, беседуя с ней каждую неделю по телефону, жил в то же самое время с другой женщиной. После этого она вряд ли станет помогать Джереми.

О реальном профессоре Балческу почти ничего не известно. В Румынии многие были убеждены, что он нашел убежище в Великобритании и начал новую жизнь.

Дональд Хакетт купил коттедж в одном из западных графств, больше не работает и азартно болеет за команду города Бата по регби. Дженни устроилась на работу в частном сыскном агентстве в Лондоне, но ее не устраивают ни условия, ни зарплата. Уильямс вернулся в Брадфорд. Именно он указал на очевидный и позорный для нас факт: когда во Франции полдень, в Великобритании только одиннадцать часов.

Между прочим, я решил вернуться в Лидс. Как я и подозревал, компания «Купер» была ликвидирована, так как ее новое руководство было неэффективным и не смогло справиться с начавшимся в экономике спадом. Официальный правопреемник страшно обрадовался, когда я предложил 250 000 фунтов за все, что еще осталось от моей компании. Бедняга Джереми не получил за свои акции ничего. В середине следующего года я советую вам посмотреть «Файненшнл таймс» и купить акции моей возрожденной компании, поскольку «рискнуть иногда стоит», как говорил мой отец.

Между прочим, Мэтью советовал мне познакомить вас с «секретной информацией», так что, пожалуйста, не разглашайте ее: у меня нет никакого желания попасть в тюрьму в третий раз.