Что краше, чем песнь начиная, Чем при конце песнопенья, Петь хвалу Ристателям коней ретивых? Полно о Лисистрате! Полно нам Фуманта [77] бездомного песней Ядовитой огорчать. Милый Феб, ведь он голодает всегда, В горючих слезах изливаясь, И, к луку припав твоему, От глада спасения просит.

Издеваться над негодным – в этом вовсе нет греха. В этом честь тому, кто честен, так рассудят мудрецы. Все же, если тот, кто брани и насмешек заслужил, Дружен с вами, ради дружбы я не тронул бы его. Аригнота [78] знает всякий, кто сумеет отличить Белый день от черной ночи и на лире чистый лад. У него есть братец, брату нравом вовсе не сродни. Арифрад [79] – подлец. Да, впрочем, брани сам он захотел. Не простой подлец он (так бы не заметил я его!) И не расподлец. Придумать и похуже он сумел. Безобразною забавой губы опозорил он. Упоенный, увлеченный, все на свете позабыв, В грязных уличных притонах скверных девок лижет он. Там же спереди – Эоних, [80] там же сзади – Полимнест. [81] А кому такой красавец не противен, так уж с тем Я не стану на попойке пить из кубка одного.

Давно уж в безмолвии ночи Думой одной я терзаюсь, Размышляя, Как ухитряется лопать Так безбожно Клеоним. Слух идет, что, в дом богача затесавшись И налегши на обед, Он от миски не оторвется никак, Напрасно хозяева просят: «У ног твоих молим, уйди, Почтенный, хоть столу-то дай пощаду».

Как-то, слух идет, триеры собралися на совет; И одна, других постарше, речь такую повела: «Не слыхали вы, сестрицы, новых сплетен городских? Для похода к Карфагену сотню требует из нас Злополучный полководец, кислый уксус, Гипербол». Нестерпимым и ужасным показалось это всем. Говорит одна (с мужчиной не пришлось еще ей быть): «Отвратите, боги, нет же! Мной не будет он владеть. Лучше праздной мне остаться и состариться и сгнить». «Мною тоже, Волнорезой, что Летаем рождена. Той сосной клянусь, что доски мне для остова дала. Если ж так Народ захочет, мой совет, в Тезеев храм [82] Плыть и в храм богинь почтенных и с мольбой обнять алтарь. Нет, не будет, нами правя, город наш морочить он! Пусть плывет, куда захочет, хоть к собакам, да один, Пусть лотки свои свечные в море спустит ламповщик!»