Шестое чувство подводило меня трижды. Первый раз это случилось летним утром, потом были зимняя ночь и весенний день. По логике, очередной катастрофы следовало ожидать осенним вечером, но мне больше некого было терять кроме самой себя. Я три раза меняла свою жизнь и кроила заново, три раза «надевала» новое лицо и, по той же логике, в четвёртый раз ничего кроме какой — нибудь посмертной маски мне не светило. Не думаю, что это сильно меня беспокоило, но я и не спешила найти свой злосчастный осенний вечер. А он пришёл сам. Он подкрался так незаметно и тихо, что сейчас в это невозможно поверить. И начинался тот вечер обыкновенно, — «банально», как сказала бы моя бывшая свекровь, экс-генеральша Ивина. Но наречия «банально» в моем словарном запасе нет: я злопамятна, и честно себе в этом признаюсь. Вечер был обычный — субботний, ноябрьский, темный и промозглый.

Представления не имею, откуда он свалился на мою голову, может быть с луны. Во всяком случае, когда я заходила в Курятник, то не обратила внимания на столик возле самой кухни. Я сидела в полумраке кабинки и не смотрела на окружающих, занятая своими мыслями. Мне было спокойно, уютно, и даже немного скучно — почти так, как хотелось. Когда салат и перепелиные яйца под грибным соусом были съедены, я отпила пива из высокого запотевшего стакана и откинулась на спинку стула в ожидании следующего блюда. Внизу танцевали, но в мой угол музыка доносилась глухо и не действовала на нервы. Над эстрадой веером разбегались разноцветные лучи, Алик кричал в микрофон что-то английское, и зал веселился на полную катушку.

Чуть пониже меня на, втором уровне, отбивали такт в ладони, и звонкий женский голос подпевал, явно стараясь привлечь внимание к хозяйке. Я взглянула в большую кабинку слева и увидела полдюжины жриц любви при полном параде, с боевой раскраской на лицах. Одна из них, брюнетка с длинными заголёнными почти до ягодиц ногами, показалась знакомой, и я вспомнила, что видела её возле Совки, зареченского сутенёра. Совкин «гарем» работает в Паласе, и к Васо могли явиться только девочки «не у дел», отдыхающие в свободное от основной работы время.

Курятник солидное семейное заведение, соблюдающее нейтралитет: здесь бывают все, но никогда не случается крупных драк и разборок, а тем более, «тяжёлого флирта». Многие считают, что этому способствует отряд смуглых мальчиков, которые время от времени, приветливо улыбаясь, обходят залы, толкутся у стойки и строят глазки дамам. Но так думают непосвящённые. Я подозреваю, что у Васо хорошая «крыша» и, возможно, очень серьёзная, потому, что дела у него идут в гору.

Меня это не касается, я не часто бываю в Курятнике, хотя с Васо мы друзья, соседи и «творцы этого заведения», как он любит говорить. На самом деле ресторан называется Птичий базар. Он стоит на крутом берегу, прилепившись к холму, и этажи здесь расположены наоборот: сначала вход, холл, кухня, а потом, вниз — залы и балконы. Здание, довольно неказистое, досталось Васо от какого-то должника, поставлявшего ему зерно, и он долго не знал, что с ним делать. Я посмотрела эту охабину, общей площадью в четыреста квадратных метров и высотой с двухэтажный дом, полазила по металлическим и дощатым площадкам, с которых рассыпали, сушили, веяли и сортировали разные злаки, пока хозяин не промотал весь свой капитал на игровых автоматах, и пошутила: Хороший ресторан выйдет. Или дискотека.

— Смеёшься, дорогая! — наигранно обиделся Васо. — В этой пыли даже мои куры задохнутся. Я уже решил в аренду сдавать. Сначала птицефабрику хотел — отговорили: невыгодно, на лечение птицы и прививки много денег уйдет.

— А люди, как раз, не такие нежные. Да и зачем твоим индюшкам целый дворец? Или ты страусов решил завести? Можно ещё орлов… У тебя же на утепление стен миллионы уйдут! А для ресторана хватит тонкого слоя штукатурки, или вообще, вагонки какой-нибудь. Площадки отгородишь — и сразу несколько залов есть, отдельных. По верхней галерее можно поставить перила и разделить её на кабинки, с видом вниз. А внизу — эстрада, танцплощадка. Да ещё боковой выход над рекой, там классный балкончик на свежем воздухе можно сообразить: зацементировать пол, сделать навес… И станешь ты ресторатором, представь только! Птица у тебя своя…

— Рыба рядом, в реке — подхватил Васо.

— А дичь в лесу — закончила я, и мы засмеялись: рядом есть лесок, кишащий бомжами и бродячими собаками.

Через два месяца Васо явился ко мне с бутылкой Абрау-Дюрсо и дорогущим шоколадным набором и предложил «подробнее развить ресторанную тему». Так появился Птичий базар, а в просторечии — Курятник, задуманный с моей легкой руки. С потолка сняли кран-балку, выбросили кучу железных ёмкостей и агрегатов, а здание вымыли, оштукатурили, провели газ и воду, поменяли стёкла на витражи. На бывших производственных площадках оборудовали залы на разных уровнях. Получилось не очень дёшево, зато и не так сердито. Васо приделал для официантов грузовой лифт и дело, кажется, процветает. Теперь разведением птицы заведует тесть Васо, а он сам открыл в городе ещё два кафе и пять гриль — баров. Но Курятник его любимое детище и главная штаб — квартира, а я здесь почётный желанный гость.

Плотный черноглазый парень — официант, видимо из многочисленной родни Васо, принёс тарелку с аппетитно пахнущими кусочками цыплёнка, зелень. Долил пива в стакан и улыбнулся: Песня для вас… А Васо сам подойдёт, немного попозже. Приятного аппетита!

Я поблагодарила кивком, тоже с улыбкой, и взглянула вниз. Алик что-то говорил в микрофон, но я не расслышала из — за расшумевшихся девиц. Особенно старалась одна из них, рыжая, разумеется, крашеная, потому что характерной для натуральных рыжиков хрупкости и бледной субтильности у неё не было. Заложив одну на другую модельные, «из ушей», ноги, она заливисто хохотала, поглядывая по сторонам, и манерно отмахивалась рукой от подружки, пытающейся её утихомирить.

Так какая же на этот раз песня? — рассеянно подумала я, проследив взглядом, на кого Рыжая пытается произвести впечатление. Он сидел в первой кабинке, сбоку от меня, в другом конце буквы Г, которую образовывает верхняя галерея и смотрел в зал. Его ярко освещало прикрученное на всю мощность настенное бра, и я призналась себе, что девчонке есть, для кого стараться. Парень действительно хорош. Причём, хорош по-настоящему: без модной, картинно-чувственной, «сделанной» и бьющей в глаза привлекательности, которая если и светит, то не греет. Обычный приятный парень, хорошо, но не броско одетый, уверенный в себе и умеющий себя вести, знающий цену себе и окружающим.

Только зачем впустую стараться, Рыжая? Это не твой клиент…. Наверное, он из военного санатория. На вид — офицер-десантник… ОМОН, или что-то в этом роде. Лет двадцать пять — двадцать семь. Симпатичный парень, штучный.

Алик внизу добавил мощности.

Ах, какая женщина… Ну что же… — Я встала, и, сделав шаг от стола, приблизилась к перилам, помахала рукой. Алик, просияв, кивнул, и я вернулась на место. Я и думать забыла про этого молодца в углу, ела себе, и попивала пиво, пока не подошёл Васо. Мы немного поболтали, я подсказала, где купить подходящее ковровое покрытие на большой правый балкон, отказалась от «тачки» до дома. Затем пришлось поспорить насчёт того, кто платит за мой ужин… И я ничего не чувствовала, ничего! Обычный день, такой же вечер; всё как всегда.

Уже на выходе, я ещё раз взглянула на своего дальнего соседа, слегка посочувствовав захмелевшей Рыжей и наткнулась на его взгляд. С расстояния двух метров глаза у него были такого ярко — синего цвета, что казались неестественными, и я мысленно поправилась: Нет, не симпатичный, красивый. Очень красивый, просто такая красота сейчас не в моде. Всё в нём строго, умеренно и правильно. С такими лицами славные русские витязи шли от семейных забот на Куликовскую битву, и не думали ни о чём кроме святости долга. Мы с тобой одной крови, брат… Были… Почти…

Я легла спать сразу же, как приехала, а потом всё воскресенье провела дома. Сама приготовила обед, да не просто разогрела пиццу, а сварила суп, поджарила рыбу. После обеда помыла посуду и поискала что — нибудь постирать вручную. Теперь, когда хлопоты семейной жизни далеко позади, и страх нищенства тоже в прошлом, мне стало не хватать мелких повседневных забот. Жить стало лучше, жить стало веселей, но просто сидеть все выходные у телевизора и жевать, допустим, конфеты — это слишком! Лишнюю энергию необходимо тратить, да и дурных мыслей от этого убывает.

К вечеру снова поднялся ветер, и мне не захотелось выходить на прогулку. Я просто посидела в райке, открыв балконную дверь, и покурила, любуясь замысловатым танцем последних листьев за стеклом. Ужинать в ресторане тоже не тянуло, а до пиццерии надо было идти пешком. Всего сто метров, но по такому холоду… Те, кто боятся северных морозов, плохо представляют себе сырую мерзость поздней южной осени, да и зимы тоже. Такого пронизывающего слякотного ветра на Урале никогда не бывает. Там с ноября по март стоит сухой здоровый морозец, который бодрит и заставляет активнее двигаться. Февраль, правда, ветреный, но тоже без этой вечной сырости, ломающей кости.

Здесь же — вместо чистой белизны, равняющей все земные раны, постоянная изматывающая хлябь. Мокрые ноги, влажная одежда, с неба не то дождь, не то снег, и ветер, ветер… Я сообразила себе ужин из остатков рыбы и овощей, а на десерт умяла два больших апельсина, потом немного поработала и рано легла спать. Под ветер я теперь хорошо засыпаю.

Он явился к нам в салон перед самым обедом. Поболтался в холле у витрин, постоял у окошка, разглядывая меня через стекло, дождался Маринку. Она заметно оживилась, сбегала к зеркалу поправить свои бледно — золотые локоны, вернулась и завела с ним разговор. С моего места было видно как он приветливо-сдержанно улыбается, что-то говорит. Потом передал Маринке свёрточек, та в нём покопалась и зашла к нам.

— Ашотик, ты возьмёшься? Это недолго, почти пустяк.

Так и есть, цепочка. Разрыв возле самого замка. Что же он на ней носит? Наверное, крестик, смешно и странно смотрелась бы на парне за метр девяносто какая-нибудь дурацкая безделушка вроде медальона… конечно, это крестик.

Пока Ашот запаивал разрыв, этот тип всё время пялился на меня через окошко и я несколько раз отрывалась от работы, чувствуя на себе его взгляд. Какие синие глаза, совершенно невероятный интенсивный цвет. И волосы тоже красивые, а оттенок — почти как мои природные…

Красивые волосы, и парень красивый, ничего не скажешь… Чего вот только уставился?

На обед в Пиццу мы пошли втроём: я, Маринка и Ашот. Витька поехал домой, прихватив Льва Борисыча: БМВ опять на ремонте. И этот красавец тоже увязался за нами: забрал свой поднос и, помедлив, устроился в противоположном углу. Маринка сразу его заприметила и стала, время от времени, поглядывать в ту сторону. Потом её внимание переместилось на меня.

— Тиночка, а ведь это твой кадр!

Этого мне только и не хватало… Я невозмутимо отрываюсь от пиццы, неспешно дожёвываю: Ты о чём, Марина? Какой кадр?

— Да тот самый! Клиент с цепочкой… вон, в углу сидит.

— С цепочкой? С какой цепочкой? — от моей безмятежной приветливости, надеюсь, веет простодушием и долготерпением святой Софии.

— С золотой! — не выдерживает нейтрально-шутливого тона беседы Маринка. — Не притворяйся, что не видишь его, Тина! Такого парня только слепая не заметит.

— Почему же он мой, Марина, раз у него цепочка золотая? Ты ведь знаешь, что я с золотом почти не работаю.

— Всё это выговаривается спокойно и неторопливо. Я поворачиваю голову, смотрю на парня безразлично и кротко: Нет, я его не знаю.

— Да ты что, не видишь, он с тебя глаз не спускает. Вот, всегда так… — тяжёлый вздох Маринки морщит пенку в чашке с какао.

— Как «всегда», Марина? Чего это ты опять выдумываешь? Я этого товарища не знаю, честное пионерское! Не имею никаких догадок по поводу его повышенного внимания к моей скромной персоне. Возможно, с кем-то спутал, или… Не знаю.

Ашот тихо улыбается, продолжая жевать, и посылает мне короткий дружелюбный взгляд. Он у нас прелесть, и, если ангелы всё-таки существуют, то они, должно быть, все, до единого, похожи на Ашота. Они, конечно же, все голубоглазые, с молочно — чистой кожей, и такие же болезненно худые, с узкой от сколиоза грудной клеткой, за которой мне всегда чудятся сложенные крылья.

— И он тебе, разумеется, до фонаря! — снова идёт в наступление Маринка.

Теперь вздыхаю я, принимая вид почтенной старой тётушки, которую шутя, задирают молоденькие племянницы на новогодней ёлке: Мариша, золотце, чего ты так разволновалась? Нужен тебе этот вьюнош? Он что, тебе так понравился?

— Тебе то, уж, точно не понравился, наша ты железная леди. Ясно как день! — Маринку, кажется, разозлило слово «вьюнош». Какой же он вьюнош? Здоровый привлекательный парень, лицо героя — любовника, косая сажень в плечах.

— Да не знаю я его, клянусь зарплатой! Ну, Марина, давай, забудем. Замнём для ясности. Он, что, твой знакомый?

Маринка опять глядит в тот угол, и нехотя бубнит: Забудем, так забудем. Он всё равно уже уходит.

Для удобства клиентов мы работаем до шести часов. Но до конца рабочего дня остаются только мужчины, нас с Маринкой отпускают в пять, потому, что к шести начинает темнеть. Маринке нужно добираться до дома автобусом, это минут двадцать-двадцать пять, минимум, да ещё столько же, бывает, приходится стоять на остановке. Я хожу домой пешком: так быстрее. Идти мне всего ничего: по тротуару от нашего старого Дома быта, который теперь называется Бытсервисом, затем через сквер на площадь, тоже старую, после переселения Белого дома в новый район, несколько ступеней вниз — и вот он, через дорогу, мой дом.

Наш старинный, в классическом стиле, особняк прекрасно видно со второго этажа Бытсервиса, из парикмахерской. Фасадом он смотрит на набережную, но мои окна выходят как раз на площадь. За это мои апартаменты считаются не из лучших, но какие уж есть — дом, всё равно престижный. Река, хоть и с другой стороны, но рядом, а слева — приличный парк вдоль берега. Направо — в закрытом проходе между дворами, даже имеется вполне сносный гараж для жильцов. В доме только шесть квартир, начиная с пятикомнатной у Васо, и кончая двухкомнатной на первом этаже. Я живу в одном из крыльев — правом, над адвокатской конторой «Семёнов и сын»; в левом — городская библиотека на два этажа, с книгохранилищем в подвале.

У нас с Семёновым общий подъезд и подход к нему заасфальтирован, здесь весь день стоят два — три автомобиля на пятачке перед проездом в гараж: Семёнов принимает до полседьмого. Возле одной из этих машин, тёмно — красной девятки, я его и увидела. Он стоял и смотрел, не делая никаких попыток заговорить, просто молча рассматривал меня с сосредоточенным видом, как будто пытался решить сложную задачу.

Я так же просто и молча прошла к двери. Мой загривок вёл себя спокойно, во рту не сохло, сердце не сжималось от предчувствия великих роковых перемен. Мне даже не было смешно.

Мне всё равно, кто ты такой, приятель. Не знаю, чего тебе надо, но так уже было. Я тоже умею себя вести. Тебе надоест, и ты отстанешь. Не думаю, что от тебя нужно искать защиты: на налётчика ты не похож. Но на альфонса ты тоже не похож… Значит, тебе что-то показалось, голубь. А когда кажется, надо креститься. И всё пройдёт.

По подъездной дорожке проехал Васо и улыбнулся мне через стекло. Он спросил, а я угадала по движению губ: Как дела? — и ответила: Всё хорошо.

А всё было плохо, так плохо, что хуже не бывает, но я ещё не знала об этом. И случайный незнакомый парень, мой будущий кошмар, стоял в нескольких шагах от меня и слушал мой голос, а потом смотрел, как я захожу в дверь.