Вообще-то мне хотелось только стрелять. И как можно лучше. Разговоров на сегодня уже хватало. Но Маго стоял нахмуренный, не разделяя шумной радости своих ребят по поводу моих достижений. Ну вот, новые осложнения… Почему бы ему не бросить эти свои замашки сеньора? И где же я опять «наследила»? Может, он всё знает? Всё-всё. Например, кто-нибудь подслушал наше совещание в мастерской? Или он вычислил похитителя кассеты и сам добрался до Хорса?
Что он вообще знает о секте? Что-то, конечно, знает. Док сам узнал, и Ашот, и Витька… сколько ещё таких по городу. А Маго положение обязывает, у него целая община. Про побоище в бассейне ему, возможно, донесли. С зареченскими у него зыбкое перемирие, да они и сами толком не разобрались, что к чему. Ну, сатанисты, ну фокусы, ну с трупами возятся. Загадили баню? Так свою же, арендованную. Чего-то там сожгли на своих дурацких бдениях? Я там не засветилась, мы по-тихому ушли… Кто стрелял, кого убили? Никого!
Я подбиваю новую «тарелочку», и снова шум, восторги, одобрительные возгласы.
Ничего конкретного он не знает. Не может знать, только слухи. Он, вернее всего, пытается связать мою боевую активность со многими разными происшествиями, и не знает, на чём остановить выбор. Если бы он знал всё о секте, давно попытался бы разогнать её. Разогнать… а не перебить. Вот тут-то и весь Маго. Справедливый. Сначала разобраться, выслушать все «за» и «против», потом экзекуция, желательно, бескровная. Маго и так сильный, зачем стрелять? Кровь не вода, а все люди — люди. Так люди же! Гос-по-ди!
Я представляю себе какую-нибудь субтильную красотку из навья, смыкающую заточенные зубки на этой высокой смуглой шее… И мажу. Мальчики огорчённо цокают. Ладно, ещё штук шесть, и хватит!
— Чего такой хмурый, Маго? Заботы одолели? — спрашиваю я, закончив со стрельбами.
— Много всего. Дела…
— Ну так не взваливай всё на себя. Делай, как Екатерина II. Ставь нужных людей на нужное место, и с них спрашивай.
— А ты так и делаешь, Тина? Да? — он бросает на меня исподлобья испытывающий взгляд: Всегда?
— У меня царство крошечное, Маго. Я да Баба Саня с Зойкой. А у тебя империя.
— Так примыкай к нам. Не дадим друг другу погибнуть.
— Ага, мы будем вашей колонией… А там ты Зойку за своего джигита замуж возьмёшь. Засватаешь.
— Это плохо?
— Чего же хорошего? Приду к ней в гости, она меня за стол рядом с мужем посадит, и будет угощение подносить, вся в золоте, в хиджабе из дорогой парчи… И ждать за занавеской, пока позовут.
Он темнеет лицом, но молчит. Потом меняет тему: Ты стала выезжать, Тина, на работе была. Как там ваши, все в порядке?
Вот оно что… Боевик из охраны. Я ему сказала: глаз не спускай с рено. Маго хочет знать, чего я боюсь. Стрелять научилась, живу с оглядкой… На кого вообще покушались: на Васо или на меня?
— Там, как будто, всё нормально. Все живы-здоровы…
А Витька явился, как с креста снятый. Это боевик тоже мог видеть. Потом вызвали меня, и это, кстати, ясное дело, неспроста…
— … Есть небольшие неприятности. Семейные, но не из-за меня — продолжаю я, как ни в чём не бывало, самым естественным тоном, на который способна.
— А из-за тебя могут быть неприятности? Тина, не верю. Такого не может быть — улыбка у него тоже сдержанная, одним ртом, но вполне спокойная и благожелательная.
— Я, в общем-то, тоже не верю, но проверила.
— Что проверила?
— Из-за меня или нет, катят бочку на Витькину родню. Не из-за меня, теперь мы это выяснили. Пацаны поцапались, вот и всё. Маго, а что это ты меня допрашиваешь? Случилось что? Ты что-то знаешь?
Вот так, вопросом на вопрос. А Витьку предупрежу. И всех наших. За три дня даже Маго ничего раскопать не успеет. А там уже неважно: всё кончится. Так или этак…
— Не случилось… Что может случиться? Просто в городе неспокойно. Люди пропадают… У меня тоже, исчезло, без следа, несколько человек.
Вот это да! Вот это лояльность! Или… подкуп? Я тебе пожалуюсь, а ты мне. Лисица ты, Маго. Маго мне друг, но… истина — лисица… Ладно, пожалуюсь и я. На что бы только…
— Опять разборки? Вы же всё уладили!
— Сам не пойму. Вроде, уладили, а там кто его знает… Чужая душа — потёмки.
— Да-а-а-а! Надоело мне — хоть умирай! Сколько можно! Вот теперь и думай, на что нарвёшься: опять на свою свару или на чужую — с досадой говорю я, искоса наблюдая, как он поворачивает ко мне лицо.
— А у тебя свара? Какая? — немного деланно удивляется Маго: Какая у тебя может быть свара, Тина?
— Так, мелочь. Не стоит твоего внимания, обыкновенная женская склока. С неродной роднёй поцапалась. Никак не могут успокоиться насчёт моего «богатства». Снова деньги приходили просить. Вот скажи, Маго, я богатая? Очень богатая, по-твоему?
— Не знаю, никогда не думал об этом… Тина, это ты из-за них пистолет завести решила?
— Дался тебе этот пистолет! Нас с Васо чуть не почикали в машине… Все стреляют, а мне что, ждать у моря погоды, пока в меня попадут?
— Они тебе угрожают? Твои родственники?
— Ой, Маго, я тебя умоляю… Только ты не вмешивайся, Христа ради — досадливо-шутливо прошу я (не переиграть бы: Маго знает, что я не люблю просить), и продолжаю уже более нейтральным тоном, как бы опомнившись: Нехорошо это. Не мужское дело с дурами разбираться. Да и нечестно. Может, она так сболтнула…
— Тина, я тебе обещаю. Не буду вмешиваться, если дело простое. Ну, припугнём немного, и всё. Клянусь!
— Валюшка пообещала натравить на меня шпану… — «решаюсь признаться» я с огорчённым видом: Чтобы они меня прижали в тёмном углу. Тогда я запою.
Вот такое лицо стоит показать Валюшке. Можно даже ничего не говорить, она меня и так навсегда забудет. Чего же я раньше не догадалась?
— Что ты сделаешь? — шёпотом спрашивает Маго, и даже не бледнеет, а зеленеет, прищурив глаза и раздувая тонкие ноздри.
Я отступаю от него на шаг. Это страшновато… Кажется, многого уже навидалась…
— Маго! Я дура, не надо было говорить! Вот дура, ну дура! Сколько раз давала себе слово не трепать языком. Твои джигиты теперь дров наломают…
— Не наломают, я пообещал. — Он снова спокоен, и даже, кажется, улыбается. — Только припугнём, Тина. Но ты будь поосторожней, пока всё уладится. Обещаешь?
У меня бежит струйка пота по спине, но я тоже кривлю губы в подобии улыбки.
— Обещаю, но в разумных пределах. Под столом сидеть не буду. И, ради Бога, Маго, не надо никакой охраны! Я и так хранимая, меня уже мальчики Васо задолбали. Даже ночью из дома не выглянешь. К окну подойдёшь — часовой внизу, на крышу глянешь — часовой вверху, из двери выйдешь — часовой под носом. В туалет страшно заходить стало! Как в тюрьме… А днём — совсем тоска!
Это я вру, вернее — привираю. Днём меня не пасут. Я сама предупреждаю, когда выхожу. Но выхожу редко — на рынок, к Аскеру, теперь — вот, в Изумруд, и всё. Захочу выйти незаметно — пройду через дверь в чулане и подвал, к Скворечнику. Не ходила ни разу, но пойду. В Майскую ночь.
— А зачем тебе ночью из дома выходить? Куда?
— Собаку выгуливаю, на пятачке, в сквере.
— Ты собаку завела? — снова настораживается он: Какую?
— Подобрала, больную, с перебитыми лапами. Немецкая овчарка. Может, кавказской крови чуть есть…
— Зачем же надо было подбирать? Я бы тебе обученную привёз, с документами.
— Он и есть обученный, просто ничей. Очень хороший кобель, умный. С документами, да породистых, все хотят. Бегают, ищут, хлопочут… А бродячим как жить? От отстрела до отстрела? Он уже есть, Маго, и хочет быть. Мы с ним ладим, он за меня готов драться насмерть, а я его люблю. Зачем мне другой?
Маго снова смотрит задумчиво, и я ничего не могу прочесть на его лице. Ну и не надо! Хватит разговоров на сегодня, уже голова гудит. Два больших дела сделано, две проблемы решены… Нет, три: Валюшкины угрозы тоже на психику давили. Без неё забот хватало… Можно считать — вполне удачный день.
… Она дожидалась меня в подъезде, возле запертой двери в подвал, совершенно незаметная в чёрном плаще с капюшоном. Я уже шагнула в свою дверь, когда услышала сзади шаги. Только и успела развернуться на сто восемьдесят градусов, лицом к ней, выхватив пистолет.
— Нет, Тина, нет! Пожалуйста, не стреляй! Это я…
Она испуганно отпрянула назад, и стала заваливаться, судорожно вдыхая посиневшим ртом. Я подхватила её, и отпустила хлопнувшую дверь. Рекс залаял со своего лежака.
Пока я осматривала пустой подъезд, поддерживая обмякшее тело, меня встревожено окликнула Зойка, а потом пробежала по лестнице. Несмотря на явную панику, дверь она открывала так, как я её учила: выглянула в щёлочку, потом раскрыла пошире, выпустила Рекса, вышла за ним.
— Что случилось, Тина? Кто это?
— Парамонова, Ольга. Она живёт рядом, в Скворечнике. Давай быстренько занесём её к нам…
Мы заносим женщину в квартиру, а Рекс идёт за нами, и, не переставая, рычит. Алексо тоже чуть потеплел.
— В гостиную, на диван… Баба Саня, открой нам, пожалуйста… Зойка, нашатырь достань, на третьей полке, возле секретера.
— Знаю, знаю. Вот… У неё губы… голубого цвета. Может быть, сердце? Надо врача вызвать. — Не надо, пока. Она не хотела, чтобы её здесь видели, ждала в самом тёмном углу… Рекс, замолчи! Столько шуму поднял, бессовестный. Плохо, Рекс, плохо! Выгоню из комнаты! Место, Рекс!
Баба Саня приносит сердечные капли, отсчитывает в стакан.
— Как же она мимо охраны Васо прошла?
— А что она с автоматом наперевес шла, что ли? Если и видели, то решили — не опасна. А, может, и не видели. Зашла в первый подъезд, в библиотеку, потом в коридор, а здесь по стеночке ровно пять секунд.
— Ты так спокойно говоришь! — возмутилась Зойка. — Да так кто угодно может проскочить, его не заметят. Любая тварь пролезет.
— Любая тварь не пролезет, сгорит. Здесь всё запечатано. А живой сатанист ничего не сможет сделать, ослабнет. И его услышит Алексо, а значит, я. Когда меня нет — Рекс. Он их различает. Все вместе, толпой, они, конечно, сильнее и могут прорваться, но толпу-то как раз боевики засекут.
— Значит, когда тебя нет, а мы с Рексом гуляем…
— Квартира запечатана и Баба Саня встретит их во всеоружии. А вы гуляйте поближе к дому. И хватит страху нагонять, Зойка. Она уже очнулась…
Парамонова долго бессмысленно водила глазами по потолку, стискивая кулаки. Потом узнала меня.
— Тина! Тина! Ты в опасности. Я должна тебе сказать… — она пытается подняться, но я ей не даю, осторожно прижав за плечи к подушке: Хорошо, ты всё скажешь. А сейчас выпей это.
— Что это?
— Просто капли, сердечные капли. Не бойся, пей. Она взглянула с сомнением и надеждой, поколебалась, отпила. Передохнула и попыталась сесть.
— У меня сердце в порядке… Это случайно. Душно у вас. Не пойму, что со мной.
— Это на тебя заклятье действует. Дом освящён и запечатан. Ты общалась с нечистью, и плохо переносишь святую печать. Не вставай пока, полежи. Легче станет и поднимешься.
— Да, наверное… В церкви мне тоже было так… плохо. Даже в обморок падать начала. Потом полегчало. А сейчас вот… снова — она даже не удивляется моей осведомлённости. Видимо, устала бояться…
— Не будешь ходить к Хорсу, и всё пройдёт.
— Я уже не хожу. Не ходила, почти два месяца. В церкви отцу Павлу поклялась, у бабки была, в Андреевке. У меня там мама живёт. Я и не собиралась идти, но он позвонил, позвал… И меня ноги сами понесли. Я побыла совсем немного, послушала. Мне их песни и пляски и раньше не нравились, а тут совсем невмоготу. Противно, и всё! Я и начала потихоньку выбираться. А во дворе присела отдохнуть в кустах, чтоб не заметили, прямо под окном.
— Где это было? У Хорса? Он там живёт?
— У Смирновых, на Грязнухе. Но Хорс там не живёт. Я не знаю, где он живёт. Он каждый раз новое место назначает, и приходит совсем ненадолго. Вот его я и услышала… И, наконец, поняла, что это про тебя. Что вся охота на тебя велась… Они всё «Сарыгос», да «Сарыгос», откуда мне было знать, что это ты.
Она уже без опаски допила лекарство. Я помогла ей сесть, и сказала, обращаясь к Бабе Сане.
— А он интернационалист, наш господин Вилов. Нечисть русская, кумир для подражания — немецкий, а псевдонимы татарские.
— Что такое «Сарыгос»? — спросила она.
— «Сарыгёз». Это — желтоглазая, по-татарски — поясняю я, массируя виски Парамоновой.
— Разве ты желтоглазая? — Зойка возмутилась, и подошла ближе, приглядываясь: Разве у тебя жёлтые глаза?
— Есть немножко, после Боткина. Раньше они были голубые, но после болезни осталась желтизна. Теперь зелёные, но это не очень заметно, если пользоваться желтоватым тоном для век.
— А откуда ты знаешь татарский язык?
— А я и не знаю. Понимаю неплохо, но не говорю. У нас в детдоме было многонациональное общество, что-то запомнилось. Сары — жёлтый, гёз — глаз. Она из подружек, башкирка, вообще звала меня Гульсары: Жёлтый цветок.
— Тина! Послушай, Тина! Это очень важно. Как же ты не понимаешь, — взмолилась Парамонова, удивлённая нашей спокойной реакцией на её сообщение: Почему ты меня не слушаешь? Даже не знаю, как тебя убеждать… Как рассказать всё.
— Расскажи сначала. Начало у твоей истории есть? Как ты среди них оказалась? Зачем ты к ним пошла?
— Из-за тебя.
— Из-за меня?
— Да, Тина. Я тебя видела ночью. В окно. Вы садились в машину, ты и… он. Меня одна сотрудница уговаривала сходить к Асте на спиритический сеанс… чтобы с моим Лёшей поговорить. Я отказалась наотрез. А потом увидела тебя… вас. И пошла… Я никому ничего не говорила про это, Тина. Ни единого словечка. Честное слово!
Баба Саня с каменным лицом смотрит в сторону, а Зойка начинает озабоченно поправлять покрывало на соседнем кресле. Это — тема, на которую у нас наложено табу.
— И что, они тебе помогли? Дали возможность? — спрашиваю я, не переменившись в лице.
— Не знаю, что это было… Но я не смогла туда долго ходить… Это уже не Лёша. Всё было глупо с самого начала, и затея тоже плохая. Очень плохая…
— Ты участвовала… в оргиях? В обрядах.
— Нет, я не стала дожидаться посвящения. Мне собраний хватило, и духов этих… Я перестала ходить, такое — не для меня. Я не знаю, почему снова пошла.
Зато я знаю. Чёртова прививка… Нет бы позвонить и предупредить. Но откуда мне было знать? Хорс, скотина подлая, как ты мне надоел! Утомил…
— Ну, а Гульсары… Сары… Про жёлтые глаза-то что? — не выдержала Зойка.
Я ткнула её пальцем в бок. Чего дёргать бедняжку? Ей и так тяжело. Чем спокойнее она себя ведёт, тем легче перенесёт влияние Алексо.
— Ты им очень нужна, Тина. Не всё я, конечно, поняла, но ты хорошо защищена, и магией тебя не притянуть. До сих пор ничего не выходило. А теперь у них есть средство. Подкидыш. Он сможет тебя достать, и Хорс его дожидается.
— Может, прикидыш? — голос у Бабы Сани напряжённый, а пальцы, удерживающие стакан с лекарством, вздрагивают.
— Да-да! Прикидыш. Именно это слово. Он должен доставить Тину после большого праздника. Хорс в нём уверен, и никаких возражений слушать не стал.
Эту тему мы с Бабой Саней разовьём попозже, без Зойки, желательно. А пока не надо нагнетать тревоги. И так куда не кинь — со всех сторон обложили. Может я, правда, золотая?
— Что такое большой праздник? — Я беру Парамонову за руку, и успокаивающе улыбаюсь.
— Не знаю… Просто слышала, но не знаю.
— А где он будет? Улицу, район в этой связи не называли.
— На Змейном.
— На Змейном? Точно?
— Да, я запомнила. Об этом Хорс распевал, стихами. Что-то навроде: Силу обретём мы на Змейном месте… в час большого праздника… Что-то подобное.
— Понятно. Спасибо, Оля. Ты даже не представляешь, сколько сделала добра. Какими бы словами я тебя не благодарила, этого всё равно будет мало.
— Ты собираешься идти в милицию, Тина? Это бесполезно: место собраний всё время меняется, а свидетели исчезают. Моя сотрудница, та самая, которая меня туда привела, попыталась. И не добилась ничего. Уголовного преступления нет, свобода совести гарантирована… Она исчезла, Тина! Её нигде нет уже второй день… — Её рука становится живей, сжимает мою ладонь с неожиданной силой.
— Ты уедешь, Тина? Уезжай! Тебе нужно уехать из города!
— Это тебе нужно уехать, Оля, и немедленно. А мы тут всё сами уладим.
— Я не могу… Работа, детсад, как же я всё брошу? Сейчас на новом месте трудно устроиться. С маленьким ребёнком.
— Вот о ребёнке и подумай. И уедешь ты не насовсем. Возьми неделю-другую за свой счёт. И поезжай к своим, в Андреевку. А бабка с тобой что делает?
— Отмаливает, в церковь водит.
— Как раз то, что нужно. Поезжай. Только не говори, куда. Хочешь, я тебе из Пятигорска вызов сделаю? Сегодня звонок, а завтра — телеграмма. Скажешь — к умирающей тётушке, а поедешь к матери. А то Хорс снова вызовет, и пойдёшь.
— А через две недели не вызовет?
— Не вызовет. За это время откроется наша церковь, и священника пришлют нужного, опытного. А Хорса мы отсюда уберём.
— Откуда ты знаешь?
— Мне обещали. Зря, что ли, он меня боится? Меня поддерживают верные люди.
— От церкви?
— От церкви. Они — сила и умеют справляться с такими проблемами. Всё будет хорошо, Оля. А ты пока уезжай. Тебя отпустят на работе?
— Да, начальник у нас хороший, отпустит и без телеграммы.
Я проводила её до двери, но дальше она хотела идти одна: Я через подвал пойду, Тина. Не надо, чтобы нас видели вместе. Пусть они не знают, что я тебя предупредила.
— Обязательно позвони, что дошла, хорошо?
Она позвонила, спустя пятнадцать минут: Алло! Тина, я дошла. Всё в порядке, Алёшка спит. Сейчас договорюсь с начальником, и завтра с утра уеду.
— С автостанции тоже позвони, чтобы я была уверена, что всё в порядке, ладно? Или ты поездом?
— Поездом, а потом на рейсовом. У посёлка выйду.
— Правильно, а билет подальше возьми и на нужной станции незаметно выйди. Так будет верней. Удачи тебе, Оля. И спасибо.
— И тебе… Тина, прости, я хотела… — запнулась она и я поддержала: Что ты хотела, Ольга? Говори!
— Хотела спросить, но боюсь…
— Спрашивай, я отвечу. В нашем положении недомолвки могут слишком дорого обойтись. Спрашивай!
— Я ещё слышала там… Они сказали…
— Ну, говори, не тяни, Оля. Что они говорили? Я отвечу.
— Правда, что ты его так и не отдала… и что его больше нет?
Я ввела правило не вспоминать об этом среди своих, чтобы не расслабляться. Мне сейчас нельзя быть слабой, и Бабе Сане с Зойкой тоже. Мы должны в ближайшее время глушить эту боль в себе. Мы просто обязаны быть сильными… Но Ольга не может знать об этом.
— Правда. И то и другое.
— Прости, Тина. И спасибо.
— Ничего… Счастливо тебе! Береги себя…
Ночью мне приснилось, как мы с Даном, живым и сияющим своей неповторимой улыбкой, гуляем по морскому берегу. Он был такой…
Я подскочила с кровати и ушла вниз, в раёк. Раскрыла настежь дверь и сидела там, в тоненькой пижаме, часа два, жадно вдыхая холодный, пахнущий прибоем, воздух и рискуя простыть, пока Зойка не пригрозила мне разбудить Бабу Саню.