Четыре дня, четыре ночи [СИ]

Асеева Елена Александровна

Что может случиться глубокой ночью, если ты одинок и несчастен? Бойся! Так как к тебе в эту темную ночь может прийти демон Босоркун. Демон, восставший из древних славянских легенд, впрочем, подарит возможность разобраться в событиях прошлых веков, позволит окунуться в трагические и гибельные моменты ушедшего, покажет Пекельное царство грешников. И все это — лишь затем, чтобы отсрочить конец света?!

 

Предисловие

Ночь, время, когда солнце скрывается за твердью земной. Ночь — это тьма, мрак, темнота, это холод и север. Издревле люди боялись ночи, боялись этой тьмы, этих потемок, и чтобы избежать, их, они зажигали свечи, теплили лампадки, они шептали молитвы и просили Господа о сохранении своей жизни и жизни близких.

Ну, а если они ошибались, если не стоило и просить, и зажигать…

Ведь тот, кому они молились, кого просили, всегда незримо присутствовал рядом, стоял в изголовье или в ногах, он улыбался уголками губ, а может даже тихо смеялся над этой глупостью, над этими страхами, потому как сыздавна все мы были его подданными. Все мы принадлежали ему без остатка, и не только душами, но и телами нашими покрытыми тонкой кремовой кожей, с мелкими бугорками, волосками и выемками. Все мы были его невольниками, яремниками, угнетенными, и случилось это тогда, когда в давние времена предки наши забитые и униженные властью жестокосердных, бездушных государей, царей, императоров потеряли, похоронили или утаили веру дарованную Богами Света!

С тех самых пор, с того самого момента, нам не надо было теплить лампад, разжигать свечей, включать лампочки, нам не зачем было никого страшиться, никого бояться, потому что Он — тот к кому мы перешли на службу, кому мы поклонялись и молились, был всегда рядом. И это Он — все творил в нашей судьбе. Он — направлял нашу поступь, наши мысли, желания и стремления. И это Он так, чтобы никто не услышал, тихо смеялся над нами. А на поясе у него, широком, черном поясе висело десять, может больше, черных, кривых крючков, чем-то похожих на рыболовные снасти. Они висели с левой стороны и тихо, точно также как он смеялся, ударяясь друг о друга, позвякивали. И всякий раз, когда они позвякивали, слышалось тебе, словно кто-то шепчет певуче и необычайно насыщенно, используя все слова какие ты слышал и внимал с пеленок, шепчет тебе, куда ты должен идти и как поступать.

Дзинь… дзинь… дзинь! Пробудись, открой глаза, оглянись!

Кто рядом с тобой, и что Он творит с твоей судьбой!

 

Глава первая

В квартире было тихо… впрочем, как всегда. Вот уже целых шесть месяцев, как в этой квартире было тихо, изредка правда слышалась ругань соседей живущих за бетонной стеной, да мяукал противный Барсик, любимец жены Руслана. Из глубин плохо закрытого крана иногда неслышно вылезала набухшая, толстая, обремененная жизнью капля воды, она мгновение висела, хватаясь тонкой прозрачной ниточкой за хромовую поверхность крана, а после отрывалась и летела вниз, да громко бухалась об жестяную раковину, издавая: «Бах!» Это — бах, слышалась почему-то хорошо, а еще слышались и другие звуки: скрипучие, визжащие тормоза автомобилей, тянущие за душу сирены скорой помощи и милиции, окрики и свист людей, гул… гул — вечно живущего города, который проникал, проползал даже через плотно закрытые металлопластиковые окна и наглухо зашторенные занавесы. Город, вечный город, жил своей жизнью и ему было как всегда безразлично — кто ты, что с тобой и есть ли ты вообще такой!

Ну, а если не считать всех этих вползающих, без твоего разрешения и желания в квартиру, звуков, то можно было сказать, так думал молодой мужчина, что в квартире царила, блуждала и летала тишина.

Руслан сидел за столом в небольшой кухне, на деревянном стуле с покатой, высокой спинкой, и, нажимая на кнопки дистанционного управления, смотрел телевизор, который когда-то, в более счастливые мгновения жизни, был установлен, по желанию Танюши, напротив стола. За спиной у него, вдоль стены поместилась раковина, издающая — бах, газовая плита и угловой кухонный шкаф, плавно переползающий на другую стену. Именно на этом шкафу и стоял телевизор, по экрану какового бегали, мелькали, кружились лица довольных и счастливых людей, лица неподкупных, жертвенных, сериальных ментов, прокуроров, министров и президентов. Изредка переключая каналы, Руслан видел одни и те же лица, одни и те же фильмы. С экрана улыбались, широко растягивая губы, оскаливая свои белые зубы, модели, текли потоки сладкой, кислой и горькой на вкус воды с градусами и без, актеры на разные манеры уговаривали покупать людей соки, зубные пасты, стиральные порошки, крема, лекарства, и всякую не нужную всячину. С экранов гавкали и мяукали собачки и котики, беспокойно разыскивающие своих двуногих мам и пап, а словно заморенные голодом, бледные, худые дети ели ту же соево-химическую пищу, что и братья их младшие. Реклама, фильмы, спорт, новости и шоу… шоу программы, все, чтобы ты помнил, как тебе хорошо, прекрасно живется! И совсем не важно, что на душе у тебя тяжко… и не только она — душа, но и весь ты сам, точно прижат, придавлен к этой земле, к этому покрытому линолеумом бетонному полу, в восьмиэтажном, многоквартирном доме.

Руслан опять переключил канал, его руки лежали на столе, в левой он держал дистанционку. Протянув правую руку к чашке, с недопитым кофе, он неторопливо взялся за изогнутую ручку пальцами и, поднеся край чаши к губам, сделал небольшой глоток, да тотчас поморщился, скривив не только губы, но и нос, и лоб. Кофе совсем остыло, и было холодным, леденяще холодным. Варить новое не хотелось, смотреть телевизор, где в очередной раз кто-то погиб, а кого-то за это награждали, не хотелось…

А что же хотелось? Хотелось закрыть глаза и уснуть, но уснуть так, чтобы больше не просыпаться, чтобы сразу умереть и уйти к ней, к Танюше, к ним: матери и отцу… туда к ним, не важно, где они находятся. Лежащий под столом Барсик лениво потянулся, и, задрав свой хвост кверху, провел им по ногам Руслана.

— Брысь! Брысь! Паршивец! — гневно вскрикнул молодой мужчина, и, наклонившись, заглянул под стол, да легонько пнул кота ногой.

Барсик лениво поднялся и сел, но заранее зная, что за наглость расплаты не последует, вздел голову и своими двумя желтющими глазами посмотрел прямо в темно-карие очи хозяина да громко замурчал.

— Иди, иди отсюда, я тебе не Танюша, — недовольным голосом забухтел Руслан и вновь пнул кота в зад.

Но Барсик был не просто наглым, он был ленивым и очень толстым, да не желал так быстро покидать насиженного места, а потому даже когда, нога хозяина, прошлась по его заду, не пожелал убраться с тапков. Он лишь сильнее замурчал, так, словно был доволен тем, что его настойчиво пинают в мягкое и столь необходимое для жизни место. Но мужчина сегодня был не расположен терпеть этого наглеца, потому он со всей силы пнул Барсика в спину, и кот сердито зашипев, полетел через кухню прямо к дверям, а стукнувшись об дверную створку, наконец, встал на все четыре лапы, недовольно заурчал в ответ и пошел в комнату, подняв вверх бело-серый хвост, и мягко ступая своими нежно-розовыми подушечками по линолеуму.

— И не смей на диван залазить, — вдогонку Барсику, все также гневно крикнул Руслан. — А то я и оттуда тебя тоже… тоже выпну.

И как только бело-серый кот ушел из кухни, на мужчину опять накатила тяжелая волна воспоминаний, та волна, от которой не просто тяжело поднять голову, от которой совсем не хочется открывать глаза. Все началось полтора года назад… когда в автокатастрофе погибли родители Руслана: мать и отец, люди, кои не просто даровали ему жизнь, а кои были всегда его поддержкой и опорой, кои любили, лелеяли, баловали своего ненаглядного, единственного переростка сына. Ведь их сыночку сейчас было уже тридцать два года, женился он поздно в двадцать семь лет, но женился по любви. И белокурая Танюша, которая была моложе Руслана на два года, стала женщиной его жизни, той частичкой каковую долго ищешь, а иногда так и не находишь. Но Руслан — счастливчик, так всегда говорила мама, так всегда говорили друзья. И он нашел свою Танюшу, и он был очень счастлив!

Но разве можно быть более довольным своей судьбой, имея добрых, заботливых родителей, которые смогли воспитать, выучить, дав высшее инженерное образование; имея интересную работу, на которую всегда хотелось идти; имея любимую женщину, которую всегда хотелось целовать, обнимать и прикасаться к ее коже подушечками пальцев. А еще родители помогли оформить кредит и купить однокомнатную квартиру на третьем этаже, восьмиэтажного дома, помогли обустроить быт… все, все складывалось, как нельзя лучше. И даже та неприятность, что Танюша пока не могла иметь детей, не огорчала Руслана. «Какие наши годы!» — говорил он жене. «Все успеем!» — думал он, надеялся и был уверен в справедливости этих слов.

Но там, где-то далеко, а может быть и совсем близко, тот, кто очень часто, а по сути, всегда, решает за нас, рассудил по-другому.

И — бах! Погибли в автокатастрофе родители….

И — бах! Приговор врачей — Танюша больна раком…

И — бах! Танюши больше нет…

И теперь Руслан один…

Совсем, совсем один, и нет любимых, дорогих родителей, нет нежной, милой жены… нет детей…

Один…один — он!

Конечно, где-то у него есть дальние родственники: троюродные братья и сестры по отцу, живут они далеко от города в станице, но Руслан с ними толком никогда и не общался, дружить толком никогда не дружил, да толком-то и не были они родней. Еще есть родственники Танюши: мать, отец, старшая сестра, у которой муж и дочь. Но разве им пятерым, нужен он — Руслан. Теперь, когда нет Танюши, он стал им чужим, был зятем, а стал никем. Жить — они прожили, нет ничего, детей совместных не было, а то, что нажили: стиральную машинку, шкаф, диван, родители Тани оставили ему, им после потери дочери ничего не надо было. У них есть еще дочь и внучка, а ему — Руслану надо жить дальше и быть может вновь жениться, и иметь детей — так сказала теща, так сказал тесть. Но не так думал Руслан, для него после смерти Танюши жизнь остановилась, как будто было, что-то до этого мгновения, а теперь все… все — прямая линия. Еще кое-как поддерживала любимая работа в Транспортной компании, поедая его свободное время… Ну, а сегодня, когда наступил первый день его отпуска, в который его прямо силой выпихнул начальник отдела кадров, что-то зазвенело в голове. И самое, интересное, это то, что звенело всю ночь… и чудился тихий голос, а порой казалось ему, говорила Танюша и будто просила, что-то. Выходные он провел с друзьями на рыбалке, и все было нормально, а в наступившем сегодня — понедельнике, все и началось…

Весь день Руслан слонялся, по квартире, не зная чем заняться, и что сделать. Часа три провел за ноутбуком в надежде, что кто-нибудь из знакомых захочет пообщаться, но все были заняты, как говорилось, выше, нынче был понедельник, а как известно в понедельник только и работать, ведь со среды все ждут и готовятся к выходным.

Так и не дождавшись общения с друзьями на страничке, еще немного полазил по Интернету, в поисках чего-нибудь необычного и интересного, но ничего не нашел. Из всего необычного увидел одно: справа на экране в малюсеньком окошке внезапно выскочили и повисли слова — призыв: «Хотите узнать точную дату своей смерти, заходите к нам!!!» Черное, черное окошко и на нем красными буквами, с которых стекает и капает вниз алая кровь, были начертаны эти слова… На такое посмотришь и содрогнешься, а душа Руслана за последние полтора года, так часто содрогалась, и даже очень тихо стонала и плакала, там внутри груди, увидев это окошечко негромко завыла так, как воет побитая палкой собака. И от этого, едва ощутимого, звериного воя заболело не только молодое и полное сил сердце, но почему-то заболела голова, спина, левая рука, грудь, правая рука и даже ноги, так точно по ним враз проехал груженный песком КамАз. А потом внезапно снова зазвенело в ушах, и чей-то почти не слышимый, но осязаемый кожей вкрадчивый голос сказал: «Так, что Руслан, а не пора ли узнать, сколько осталось тебе мучиться на этом свете». Услышав этот голос, мужчина испугался не на шутку так, что на голове встали дыбом волосы, а тело, все еще нетерпимо объятое болью, покрылось холодными капельками пота. Он поспешно вышел из Интернета, отключил модем, а после и совсем выключил ноутбук. Руслан слышал, как громко стучало сердце. И глухой его звук отдавался в голове, грудь заполнилась чем-то непереносимо огромным и тяжелым, и стало трудно дышать… трудно вздохнуть и больно подумать.

И вот теперь Руслан сидел за столом, смотрел телевизор, выплескивал на своего единственного члена семьи, выжившего после череды страшных событий, Барсика всю свою боль, тоску, и все свои страдания, вроде этот бело-серый, толстый кот в них был повинен. Незаметно пришел вечер, на улице, во дворах и городе стемнело, ночь густой, черной пеленой опустилась на землю, она принесла с собой покой в жилища, в тела и души людей, она укрыла города, страны, огромные пространства Яви своей мглой, давая людям еще один глоток отдыха, еще один шанс одуматься, оглядеться, услышать, а услышав разобраться. Руслан же, наконец-то, прервал свои горькие воспоминания, иссушающие душу, он отвел пустой, безжизненный взгляд от экрана телевизора, где особенно жарко обсуждали в очередном, беспринципном шоу, чью-то жизнь, выливая и вытягивая на поверхность то, о чем не просто стыдно говорить, а даже стыдно думать.

Кухню уже давно съела тьма, лишь тусклое мигание экрана привносило в комнату какую-то пусть и мрачную, но все же жизнь. «Надо ложиться спать, — подумал мужчина. — А завтра с утра пойду на толчок, пройдусь, погляжу джинсы. Скоро наступит лето, придет жара, а у меня джинсы все плотные, теплые… нужно купить полегче… А теперь, пора на боковую».

Руслан отодвинул стул и поднялся, он неторопливо взял со стола чашку с остатками кофе, и, развернувшись, шагнул к раковине, да поставил ее на жестяную, давно не чищеную поверхность, даже не помыв и не вылив из нее остатки напитка. Затем все также неторопливо и неспешно подкрутил кран, чтобы оттуда не вылетали капли воды, и, пошел вон из кухни, на миг, задержавшись возле телевизора, бросив последний взгляд в довольные лица граждан и протянув руку, нажал кнопку «Off-On». И тотчас, когда кухню поглотила непроницаемая тьма, что-то громко звякнуло позади него в раковине, из крана вырвалась и полетела вниз огромная капля воды, да гулко ударившись о темно-коричневую поверхность кофейного напитка, утонула в нем. И немедля комната наполнилась тихим дребезжанием, а после стал также тихо трезвонить колокольчик…. и звук колокольчика, то приближался, то удалялся, словно кто-то, держал его в руке, и кружился в медленном танце.

Руслан услышав, звенящий колокольчик, поспешно выскочил из кухни, и, повернув направо, вбежал в комнату, да также поспешно включил свет. Три лампочки ярко вспыхнули в изогнутых рожках стеклянной люстры, изображающей раскрытые бутоны роз, и без задержки осветили комнату. Наполнили ее искусственным, мертвым светом, но все же светом и в тот же миг колокольчик, перестав трезвонить в кухне, смолк. Мужчина порывисто выдохнул, переполнивший легкие воздух, и утер ладонью проступивший на лбу пот, подумав, что это наверно от одиночества и пережитого у него стало не в порядке с головой. В комнате, где четыре с половиной года, он и Танюша были по-настоящему счастливы, все было по-простому, на покрытом линолеумом полулежал кофейно — голубой палас, кремовые обои на стенах несли на себе какие-то коричневатые, нелепые мазки, ни о чем не говорящие. Справа от двери впритык к стене стояли два широких бурых кресла, а напротив них на противоположной стене громоздился раздвинутый диван сверху укрытый несвежим, давно нестиранным постельным бельем. На диване также поместились две небольшие подушки в таких же грязных, давно нестиранных наволочках и Барсик. Кот лежал на боку, прямо на одной из подушек и раздосадовано постукивал хвостом по пледу, недовольный тем, что включили свет.

— Ах, ты, паршивец! — злобно крикнул Руслан и торопливо шагнул к дивану.

Барсик открыл глаза, и, увидев разгневанное лицо хозяина, попытался ретироваться с дивана, но в связи с тем, что долгие три года своей жизни он был любимцем и баловнем, которого не только холили, но и сытно, хорошо кормили, быстро слинять не удалось, и потому толстый кот, все же получил, как ему и было обещано, пинка под зад. Барсик улетел прямо к деревянному шкафу-купе, что стоял у стены и хранил в себе небогатый скарб хозяина, и, стукнувшись об одну из двигающихся створок в каковую было вставлено зеркало, остановил свой полет. Приземлившись на палас, кот медленно сел, огляделся кругом, точно не до конца понимая свой проступок, и принялся, протяжно мурлыча вылизывать свою помятую от пинков густую шерсть. Руслан стоял возле дивана и недовольно глядел на кота, потом он перевел взгляд и посмотрел в зеркало, откуда на него глянула вся его комната: диван, два кресла, находящееся напротив зеркала металлопластиковое, широкое окно и дверь на лоджию, тюлевая, полупрозрачная, длинная, голубоватая занавесь. На него глянула проглядывающая темнота живого города, а после на него глянул он сам.

У мужчины было узкое, худое лицо, с небольшим вздернутым кверху носом, глубокими темно-карими глазами, с тонкой, верхней и широкой, нижней, губами. Коротко стриженные темно-русые волосы прикрывали слегка округлую голову. Высокого роста, и худого телосложения, Руслан не был красив, но женщины, с которыми его сводила судьба, всегда говорили о нем, что он очарователен, не только внешне, но и внутренне. Любимец родителей, он хорошо учился в школе, в институте. Он прочитал много книг, слушал красивую музыку, и был умен… Именно этим и брал Руслан в полон женские сердца, своим умом и каким-то доставшимся от далеких предков мужским очарованием, умением быть или казаться со стороны победителем, умением сказать и защитить женщину шагающую рядом.

Но сейчас посмотрев на себя в зеркало, Руслан передернул плечами, потому как смотреть на свое посеревшее от переживания лицо было противно. Чтобы стать прежним и очаровательным, нужно улыбнуться, засмеяться… однако улыбнуться или тем более (такое страшное слово) засмеяться, было не простительно подло по отношению к Танюше, по отношению к их любви, а потому лучше и совсем не смотреть на себя в это зеркало. Нахмурив свой лоб, и, отвернувшись от противного отражения, мужчина тяжело вздохнул, да принялся снимать с себя вещи: легкую, голубую с коротким рукавом рубашку, тонкое, темно-синие, домашнее трико, носки. Бросив все это на кресло, где опершись на его мягкую, широкую спинку, стояла светло-коричневая гитара, пошел тушить свет, и, нажав пальцами на выключатель, поспешно, вроде опасаясь чего-то вернулся, в наступившей, непроглядной тьме, к дивану, да раскидав подушки и плед, улегся. Он подоткнул под руку одну из подушек, которая хранила тепло и тьфу-тьфу шерсть кота, и закрыл глаза.

 

Глава вторая

Но сон, как не странно, к нему не шел, а ведь до сегодняшнего вечера, вернее уже ночи, это единственная радость, которая осталась у Руслана.

Сон был избавителем от всех, острых, душевных мук и скорбей.

Сон — поглотитель боли и печали.

Сон — точно легкое успокоительное приносил тихую грусть заменяя жуткую тоску поедающую душу. Однако теперь и этот верный друг покинул мужчину. Считать овец не получалось, считать котов тоже, думать о чем-то хорошем давно не моглось и потому приходилось просто лежать, не открывая глаз и прислушиваться к звукам царящим в комнате, квартире, доме, городе.

Вжиу… вжиу… вжиу… по широкой проезжей части вправо и влево носились машины.

Выу… выу… выу… гудели потревоженные сигнализации автомобилей пристроившихся на отдых под окнами.

Гав… гав… гав… залаял соседский пес, где-то за стенкой, возмущенный или обиженный на что-то.

Пув… пув… пув… заработал лифт, поднимающий кого-то на верхний этаж.

Бах… вновь упала капля воды в чашку, мур… мурлыкнул напоследок прикорнувший возле шкафа кот. И, внезапно, перед глазами Руслана поплыл серый туман, сквозь который он четко и ясно разглядел голубое небо, заполненное осенней чистотой и солнечными лучами до краев, высокие деревья с облетающей желто-зеленой листвой, небольшой костерок с подымающимся кверху пламенем огня, поедающий сухие ветви и тихую еле слышимую трель лесной птички… Насыщенный любовью и счастьем день его прошлой жизни.

Руслан не просто увидел, услышал, но он будто почувствовал, втянув носом, эту нетронутую злобной, людской рукой чистоту родного леса. Ощутил небывалый осенний, звенящий шум опадающей листвы, которая срываясь с ветки где-то высоко, грациозно кружась, опускалась вниз, осыпаясь на своих братьев и сестер, уже покрытых тонкой, хрустящей коркой.

Дзинь… дзинь… дзинь!.. Нет, это звук не из леса, это другой звук, и он почему-то волнует Руслана, тревожит его душу так, что красота лесная темнеет или блекнет, сразу и не разберешь. И вот опять перед глазами серый туман, и видит он, как раздвигает кто-то руками эту плотную завесу, и слышится все тоже дзинь… дзинь… дзинь! Но вот человек вышел из тумана и душа Руслана радостно вскрикнула, а может, вскрикнул и он сам, потому как увидел ее — Танюшу.

Но, Господь мой, что с Танюшей? Белокурые волосы ее частями опали, оголив голову, да не просто оголив, а сняв в этих местах кожу и показав белую кость черепа. Ее милое, родное лицо покрылось темно-зелеными, гниющими ямами. Ее прекрасных голубо-серых глаз и вовсе не было, а на Руслана смотрели пустые глазницы. Ах! Бог мой! кожа рук и ног, и само тело, в тех местах где не была прикрыта превратившимися в лохмотья вещами, тоже отсутствовала, и проглядывали гладкие, словно вымытые белые кости, или разлагающиеся внутренности. Очень хорошо было видно большое кроваво-красное, с черными и зелеными крапинками по поверхности, сердце. А руки Танюши были крепко накрепко связаны толстой, серебристой с круглыми кольцами цепью, и именно эти кольца ударяясь друг о друга звякали, выпуская то самое громкое — дзинь! Но хуже всего было то, что очень сильно, просто невыносимо, пахло разлагающейся плотью. Внезапно, часть щеки Танюши запузырилась, забулькала, будто там была не кожа, а какая-то жидкость… губы… черные, черные губы ее, на чуть-чуть приоткрылись, и тихо шепнули: «Прощай, Русенька, больше мы не увидимся».

Руслан глубоко вздохнул и проснулся, однако глаза не открыл. Иногда так бывает, проснешься глубокой ночью, пережив какой-то страшный кошмар во сне, а глаза не можешь, не смеешь открыть и лежишь, да тихо уговариваешь себя, что то был только сон. Так было и с Русланом, он лежал в своем доме, в своей комнате, у себя на диване, ощущая кожей спины полотно простыни, и не смел, открыть глаза. Подушка, приткнутая к спинке дивана, была вся мокрая, толи от слез, толи от пота, обильно напитавшем сыростью волосы и тело. Мужчина туго дышал, ощущая каждой клеточкой, каждой крупиночкой своего тела взволнованное состояние собственной души, коя притаилась где-то в груди, рядом с большим тяжело бухающим сердцем. Вся поверхность кожи была не просто мокрой, а покрыта крупной, гусиной кожей, а каждый волосок, включая волосы на голове, испуганно поднялись вверх и в этом поднятом состоянии замерли. А обмерли они, потому что комнату все еще наполнял непереносимый запах гниющей плоти. Вдруг совсем рядом, подле ног опять, что-то дзинькнуло, тихо, тихо — дзинь… дзинь… дзинь! Душа внутри содрогнулась, а легкие переполнили грудь так, что казалось еще мгновение, и Руслан задохнется. «Танюша!» — тревожно пролетело в голове. «Пришла, ведь я ее звал… Звал… Надо подавить страх и открыть глаза», — продолжил свои летящие мысли он.

Еще мгновение мужчина лежал неподвижно, порывисто вздыхая, потом резко сел, и также энергично открыл глаза, а секундой позже сам собой у него отворился рот и оттуда вырвался глухой стон. Оно как лучше бы то и вправду была Танюша, чем то, что увидел Руслан. Возле края дивана, недалеко от шкафа-купе, стоял или висел очень высокий, худой мужчина, точно восставший призрак или приведение из фильма ужаса. У этого призрака-мужчины была белая, бледная кожа, белоснежные до плеч прямые волосы, узкий, низкий лоб, тонкий, изогнутый немного вправо, нос. Негустые белые, будто обсыпанные снежной изморозью брови, ресницы и такие же тонкие, белые губы. А глаза у мужчины гляделись необычайно широкими и глубокими, ярко красного цвета, такие красные, словно внутри очей разлилась кровь и поглотила весь белок. Призрак был одет в серое, длинное платье, чем-то схожее с женским, с широкими, длинными рукавами, полностью скрывающими руки, без всяких разрезов спереди и сзади, лишь с отверстием для головы. Поверх какового проходил, стягивая его на талии, широкий, черный пояс, с висящим, на левой стороне, десятком черных, кривых крючков, напоминающих рыболовные снасти, только большего размера. И еще Руслан хорошо разглядел, что мужчина не стоял на полу, а висел… парил над паласом, и из-под длинного его облаченья не выглядывали ноги так, что казалось ног и вовсе у призрака не имелось.

Руслан широко раскрыл рот, затем сомкнул его. Он хотел было громко закричать и криком прогнать это существо, этот призрак, этого мужчину, но после того как изо рта вырвался стон, более оттуда ничего не могло выйти, так будто голосовые связки ему перерезали, каким-то острым предметом.

— Тише, тише, тише…, — высоким, с едва слышимой хрипотцой, голосом сказал Он, призрак-мужчина. — Тише, человек, не стоит кричать. Крик тебе не поможет. Уж поверь ты мне, я знаю твоих соседей, знаю всех этих людишек, что окружают тебя… твой крик не пробудит в них сочувствия и жалости, только злое любопытство, раздражающее их ненасытное желание знать все и обо всех… Если, ты, человек успокоишься, я сниму повеленье и мы с тобой поговорим… Ведь именно для этого я и проявился, чтобы мы с тобой могли поговорить… Ну, что, ты, успокоился?

Призрак говорил слова неспешно, делая паузы между предложениями, как бы давая время успокоиться человеку и подавить сковавший его душу и тело страх, а когда он замолчал, Руслан, все еще держа широко разинутым рот, кивнул головой. У приведения едва изогнулись белые уголки губ, он маленько приоткрыл рот, показав бездонную, черную глубину и тихонько дунул. И в ту же секунду Руслан глубоко вздохнул, к его голосовым связкам вернулась былая гибкость, он почувствовал тепло внутри рта, гортани и даже пищевода, и не менее хриплым голосом, чем призрак, спросил:

— Ты, кто?

Мужчина не отводя своих кровавых глаз, пристально смотрел прямо в очи Руслана, а тот только теперь заметил, что несмотря на царящую ночь, струящуюся сквозь тонкие, тюлевые занавески, в комнате было как-то необычно светло. Нет! Не то, чтобы светло… но и не темно. В комнате стоял полумрак, но полумрак плыл лишь вокруг приведения, потому что возле него словно курился беловатый полупрозрачный дымок. Вследствие этого там, рядом с призраком витал сумрак, неясность, серость и угрюмость, однако дающая возможность прекрасно все разглядеть, а во всей остальной комнате стоял густой, непроглядный мрак.

— Кто ты? — тем же хриплым, наполненным страхом голосом, переспросил Руслан.

— А, ты, сам не догадываешься, кто я? — тихим смешком, прошипевшим во мраке ночи, вопросом на вопрос, ответил призрак. — Разве, ты, не узнаешь меня? Мы так долго перешептывались с тобой… Ты так часто отгонял меня… Так часто гневался и обижался… разве ты не узнаешь меня?

— Ты… ты… Бог… — прерывисто прошептал человек и опустившиеся на теле Руслана волоски, внезапно опять поднялись кверху, вроде как возмущаясь такому предположению.

Уголки губ мужчины выгнулись еще сильней, он произнес, что-то наподобие нечленораздельного «хмы», и более высоким голосом, в котором послышались холодные металлические нотки, сказал:

— Глупец… глупец! Какой я тебе Бог! Я тебе демон!.. Демон, который живет рядом, который наблюдает за тобой и ведет твою черно-пятнистую душу прямо в Пекло!

— Куда? — изумленно спросил Руслан, услышав будто бы знакомое, однако одновременно и новое слово.

— В Пекло, в Пекло, — пояснил демон, и одеяние его заметно заколыхалось, точно по нему прошли волны. — Все… все вы пойдете в Пекло… не в ад — как выдумали управляющие вашими душами, а в пекельное царство, где служки Чернобога-дасуни, будут сечь вас кнутами объятыми холодом, где вы будете нести наказание за то, что предали Богов создавших вас, за то, что потеряли веру дарованную вам.

— Нет!.. нет!.. нет!.. — все тем же испуганным шепотом откликнулся Руслан, и нащупал правыми пальцами четырехконечный крыж на груди. — Я верю в Господа, и я уйду в рай к своим родителям, к Танюше.

— Хым… — опять нечленораздельно хмыкнул демон. — Точно в твоих словах лишь одно. Это то, что твои родители и жена, связанные металлическими цепями, по рукам и ногам отбывают наказание… Вот только не в раю, не в аду, а в Пекле. Там куда уходите вы все, жители планеты Земля, жители земной Яви, потому как забыли, утеряли, утаили веру предков, а поэтому закрылись для вас ворота Ирий-сада…. И теперь… теперь вы все… все, до последней капельки своей пятнистой души принадлежите Ему — Чернобогу, моему и твоему Повелителю и Властителю…!

— Чего, чего?… Ничего я не пойму…, — громко выкрикнул Руслан, и, протянув руку, нащупал на диване лежащую подушку, да схватив оную, крепко прижал к груди, пытаясь отгородиться ее перьевой внутренностью от слов демона, и от него самого.

— Конечно, ты, меня не понимаешь, — все тем же высоким, ровным голосом молвил демон и одежда его снова пошла рябью, заколыхалась, начиная от прижатого к короткой шеи плотного воротника-стойки и заканчивая подолом платья. — Нужно время, чтобы ты разобрался во всем, а времени у нас немного… совсем, совсем мало времени… и потому, ты сейчас запомнишь, что я тебе скажу, и выполнишь в точности мое повеленье.

— Нет!.. нет!.. — пронзительным, с истеричными нотками внутри, голосом закричал Руслан и издал нечто вроде звериного вопля, затем голос его сорвался на хрип и он со всей силы швырнул подушку, в зависшего над кофейно-голубым, ворсистым паласом, демона.

Подушка оторвалась от рук Руслана, и, подлетев немного вверх устремилась кружась и переворачиваясь к демону, а тот протянул вперед свою правую, белую руку с длинными, тонкими пальцами, на которых вместо ногтей красовались выпуклые, похожие на половинки грецких орехов, красно-черные наросты. Подушка подлетела, прямо к кончикам пальцев демона, остановила свое движение и повисла в воздухе продолжая кружиться по какому-то затейливому кругу, переворачиваясь, вроде совершая, что-то вроде гимнастического сальто. Она висела так несколько секунд, не больше, а после с той же быстротой, с какой подлетела к демону, с той же скоростью понеслась обратно и крепко ударила Руслана в лицо так, точно это примчалась не подушка, а чей-то мощный, сомкнутый кулак. Удар был такой силы, что у человека мгновенно заболел нос, и закружилась голова, а секундой позже из обеих ноздрей обильно потекла кровь. Ударившись об лицо, подушка скатилась по груди и упала на ноги. А Руслан, устремив взгляд, всмотрелся в демона, который уже опускал правую руку прямо к крючкам, висящим у него на поясе и издающим — дзинь! Он едва заметным движением указательного пальца дотронулся наростом до одного из крючков. И немедля нарост разломился надвое, оттуда вылезли два тоненьких не толще шелковой нити, усика и оплели крючок. Послышалось громкое дзинь-бом, крючок оторвался от пояса, а демон, не сводя своих красных глаз, в коих начали ярко вспыхивать белые блики огня, принялся медленно поднимать руку. Руслан видел не только очи демона, он видел, как неспешно поднимается вверх его рука. А когда она образовала, по отношению к телу демона, прямой угол и в глаза человека глянул загнутый, черный крючок, неожиданно указательный палец, усики которого крепко удерживали крючок, стал расти и удлиняться. Рос, вытягиваясь вперед лишь палец. Рука, кисть, да и сам крючок оставались тех же размеров. Руслан неотступно наблюдал за приближающимся к нему крючком, он чувствовал, как из носа течет кровь, и хотел поднять руку и утереть ее, но не мог, он хотел было открыть рот и закричать, но не мог. В голове пронеслась мысль, убежать, но тело его казалось обездвиженным, или налитым тяжестью, каковую не было сил преодолеть. Тело ему не подчинялось… ни тело, ни руки, ни рот, ни нос. Лишь глаза… глаза оставались в его власти, и видел он, следя очами за движением крючка, как тот приблизился к груди, как тотчас раздалась надвое его грудь, покрытая редкими, черными, жесткими волосками, и подцепленная крючком за черный рот выглянула оттуда его душа.

В-первый миг, когда душа его выглянула наружу, показав свою черно-голубую голову, Руслан почувствовал страшную душевную боль, от которой человек никогда не кричит, от которой человек не может плакать, а может лишь выть, как дикий зверь. И точно заново пережил он — те страшные минуты, когда врачи поставили диагноз Танюше, и точно заново пережил тот жуткий миг, когда безразличным, уставшим голосом врач сказал ему, что Танюше больше нет. Внезапно у него прорезался голос, и он громко закричал, не сводя глаз с покачивающейся и выглядывающей из груди, подцепленной на крючок, голубой души, у которой коротюсенькие волосики, уши, рот, нос, щеки и глаза были черные, с какими-то белыми крапинками по поверхности, а оставшаяся на голове голубизна не светилась, а лишь тускло мерцала.

— А…а…а…! — кричал Руслан, и крик его казалось, наполнил не только комнату, но наверно и весь восьмиэтажный, многоквартирный дом.

— Замолчи, — повелительно сказал демон.

И Руслан тотчас смолк, но не потому что он этого захотел, а потому что не мог не подчиниться. Рот его закрылся сам собой, и голосовые связки перестали издавать звук.

— Надеюсь, ты, понял человек, что ты, в моей власти, — все также повелительно продолжил демон. — А раз, ты, это понял, прочувствовал и надеюсь, оценил… Запомни, что ты должен теперь выполнить, — демон на миг прервался и легонько дернул пальцем, и душа Руслана податливо закивала головой. — Завтра, ты, откроешь свой ноутбук, и хорошенько изучишь понятия Пекла, Ирий-сада, и главное выяснишь, кто такой Чернобог. Ты, это выполнишь, а ночью я приду и проверю, как ты выполнил мое повеленье… Ты понял?

Теперь поспешно кивнул головой сам Руслан, потому как она вдруг стала ему подчиняться. Он подался вперед и глянул на душу, которая все также покачивалась на крючке. Большая красная капля крови, вылетела из носа, и полетела прямо сквозь голубо-черную голову души, и Руслан видел, как она приземлилась на его светлые трусы.

— Хорошо, что ты меня слушаешь. Хмы, — добавил демон. — Умный и послушный — это прекрасные качества яремника Чернобога, ты хорошо воспитан… а главное — это то, что в тебе нет желания борьбы… Ни духовной, ни физической… Ты словно мертв… мертв душой, живое у тебя одно лишь тело… Впрочем эта беда случилась со всеми жителями земной Яви… Однако сейчас, мой послушный яремник, мы должны именно пробудить в тебе… Вернее в этой слабой, — и демон немного дернул на себя крючок, отчего вздрогнула не только душа, но и сам Руслан. — Так вот, мы должны, в слабой, заплутавшей и безжизненной душе твоей, пробудить желание борьбы… то желание и ту борьбу, кою издревле вели твои предки с нами и в коей… хмы! они проиграли!.. И советую тебе заняться тем, что я повелел прямо с утра, да не стоит тебе тратить, поверь мне, бездумно, свое драгоценное время…, — демон на миг прервался.

В его глазах перестали блистать белые блики огня, он медленно потянул на себя палец с крючком так, что дрогнула его рука, где-то в районе локтя. Черный крючок вылез изо рта души Руслана, и та провалилась вглубь его тела, а грудь тихо заскрипев, как плохо смазанные дверные петли на входной двери, сомкнулась.

— И не ходи ты в свою ропату, — продолжил каким-то безжизненным, мрачным голосом демон. — Ничего там нового не услышишь и не увидишь, там мои яремники трудятся внушая вашим душам то, что нужно мне… А теперь спи… чтобы ты выполнил то, что я повелел, тебе надо отдохнуть… Хмы!

И лишь демон произнес — хмы! как Руслан повалился на мокрую подушку, лежащую позади него, закрыл глаза и уснул. Но перед тем, как провалиться в глубокий, без всяких сновидений сон, он ощутил своим носом, втянув глубоко воздух, что запах гнили пропал, а слух уловил тихое урчание кота, наверно этот бело-серый наглец, несмотря на запреты, улегся прямо возле головы и замурлыкал, выводя свои кошиные трели.

 

Глава третья

Руслан проснулся и почему-то сразу вздрогнул всем телом. Он открыл глаза, и посмотрел на белые обои покрывающие потолок, потом перевел взгляд и глянул на покрытые пылью лампочки, на чудно укрытую серой паутиной стеклянную люстру, и подумал, что странный и жуткий сон, который видел, этой ночью и так хорошо запомнил, несомненно, вызван тяжелыми переживаниями его измученной души. Усмехнувшись, припоминая свою голубо-черную покачивающуюся душу, Руслан явственно услышал вдруг около левого уха тихое урчание довольного Барсика. Мужчина порывисто сел и повернув голову, глянул на кота, расположившегося возле подушки на бело-серой простыне обильно покрытой густой, кошачьей шерстью. Он протянул руку, взял Барсика за шкирку, да приподняв откормленное тело кота над диваном, гневно потряс его в воздухе, а когда лапы животного вытянулись вдоль тела, и глаза открылась, со всей силы швырнул того на пол. Кот очень мягко, словно умел планировать в воздухе и осуществлять безаварийную посадку, приземлился на палас, подле железных ножек кресла. И тотчас опять улегся на бок, продолжив довольное урчание да сомкнув желтые глаза, занялся своей вечной работой, а именно сном.

Руслан скинул с себя плед, укрывающий тело, и, развернувшись на диване, спустил ноги на палас, он порывисто вздохнул и огляделся, да немедля отшатнувшись назад, тяжело вздрогнул. Но вздрогнуло не просто его тело, вздрогнула и сжалась в комочек вся его душа, живущая внутри груди, потому что на светло-сероватых трусах ярко светилась капля багровой крови. Еще какое-то время он всматривался в эту каплю, после поспешно поднял дрожащую руку, провел пальцами по носу, тот легохонько побаливал. Также торопливо Руслан провел подушечками пальцев по коже под носом, губам и подбородку по каковым ночью, как ему казалось обильно текла кровь. Да, оторвав пальцы от лица, поглядел на них, но поверхность подушечек была чистой, никаких признаков того, что ночью из носа текла кровь. Мужчина подскочил с дивана, и ускоренно минуя маленький коридор, где справа на стене, рядом с входной дверью, находилась укрепленная вешалка, на серебристом крючке коей висели джинсовая куртка и черный раскладной зонт, открыв дверь да включив свет, вошел в совмещенную ванну и туалет. Подскочив к фаянсовому умывальнику, над которым поместилось прямоугольное, немного округлое сверху зеркало, Руслан заглянул в его серебристую, отражающую все и вся поверхность, и увидел свое посветлевшее, на удивление, лицо, испуганные глаза и отекший, красноватый нос.

Протянув руку, он вновь принялся ощупывать красноватую кожу носа, и припухлость на нем. Но только эта краснота, припухлость, да капля крови на трусах, подтверждали ночной кошмар с приходом демона. Однако более ничего не говорило о том, приснилось ли ему произошедшее или все случилось на самом деле. Ведь и лицо, и грудь, на которой на тоненькой, золотой цепочке висел небольшой, золотой крыж прячущейся в волосах, все было чистым, ни капли крови, или еще чего-нибудь.

«Странно», — подумал мужчина, и, прекратив ощупывать нос, опустил руку вниз к крану, да открыл холодную воду. А когда кран издал плюх, и выпустил из своей внутренности пахнущую ржавчиной рыже-серую воду, подставил под нее сомкнутые вместе ладони рук и принялся умываться, продолжая поглядывать на себя в зеркало, обдумывая то, что пережил во сне.

«Неужели у меня поехала крыша…. Или это было на самом деле… На самом деле приходил демон, ведь нос все-таки болит и…, — Руслан вновь плеснул холодной воды на лицо, успокаивая болевший нос, и подавшись чуток назад от раковины, дотронулся мокрым указательным правым пальцем до засохшей капли крови на трусах и добавил уже вслух, — и капля крови на трусах».

Внезапно в голове пролетели строчки из любимой поэмы Лермонтова «Демон»:

«Печальный Демон, дух изгнанья, Летал над грешною землей, И лучших дней воспоминанья, Пред ним теснилися толпой…»

«Да, — продолжил свои мысли Руслан про себя. — Не очень-то приятно встретиться с демоном, так как Тамара после такого свидания прескверно закончила». И вновь всплыли строки из поэмы:

«Могучий взор смотрел ей в очи! Он жег ее. Во мраке ночи Над нею прямо он сверкал, Неотразимый, как кинжал. Увы! злой дух торжествовал! Смертельный яд его лобзанья Мгновенно в грудь ее проник. Мучительный ужасный крик Ночное возмутил молчанье. В нем было все: любовь, страданье, Упрек с последнею мольбой И безнадежное прощанье — Прощанье с жизнью молодой».

«Умерла Тамара, молодая и красивая, стоило ей связаться с этим демоном. И главное, что обидно и неприятно не уберегли ее стены монастыря», — прошептал Руслан самому себе, будто делясь секретной информацией, и снова посмотрев на свое отражение в зеркале, погладил холодным пальцем нос.

«Наверняка, если этот демон привяжется ко мне, то лобзать меня не станет, во как нос разбил. Ха…ха…ха!» — попытался поддержать свои мрачные мысли смехом Руслан.

Но в квартире, где царем была тишина, его негромкий смех не смог разлететься, он выпорхнув за дверь, мгновенно стих, словно погасшая от дуновения ветерка свеча. А тот смех, что наполнил ванну, отскочил, отозвавшись эхом от керамической плитки и подлетев обратно к судорожно вздрагивающему телу Руслана замер подле него.

Порывисто выдохнув, мужчина закрыл кран, и вода не мешкая закончила вытекать из его покрытого белым налетом, изогнутого носика, а миг спустя перестала журчать, убежав вся по серой, давно немытой раковине вниз, в распахнутую бесконечную пропасть-канализацию. И когда в ванне воцарился тот же правитель, что и во всей квартире под именем — тишина, в кухне, что-то громко дзинькнуло, и услышал Руслан, как оторвалась от кухонного носика крана огромная капля воды и зажужжав, бахнулась прямо в чашку с недопитым кофеем.

«Скорей в ропату!» — промелькнула в голове мысль, и громко загудел внутри набат бум…бум, вызывая жуткий страх и испуг.

Руслан в тот же миг развернулся, и, потушив в ванне свет, побежал в комнату. Он подскочил к шкафу, открыл его зеркальную створку, и, схватив висящие на вешалке джинсы, принялся одевать их. Затем все также поспешно сорвал с вешалки синюю толстовку, и, натянув ее через голову, быстрым шагом вышел в коридор. Взволнованно и прерывисто дыша, он протянул руку, снял с крючка куртку, и только всунув руки в рукава, еще даже не одев ее на себя полностью, услышал — блинь… блинь, сигнал сообщения по мобильному телефону. Засунув левую руку в карман куртки, где позавчера оставил свой сотовый, мужчина вытащил его оттуда, достав, словно из глубокой пропасти, нажал на кнопку разблокировки, и в тоже мгновение окошко в телефоне ярко вспыхнуло необычным багряным светом, а по нему побежали слева направо черные слова:

«Я тот, которому внимала Ты в полуночной тишине, Чья мысль в душе шептала, Чью грусть ты смутно отгадала. Чей образ видела во сне».

Руслан прочитал строчки из поэмы Лермонтова, и оторопело поглядел на бегущие по экрану слова, потом нажал на клавишу «назад», надеясь прочитать, кто прислал это сообщение. Однако телефон, будто не подчинялся ему и клавиши не реагировали на нажатие, а черные слова продолжали показывать строки поэмы и двигаться по багряному экрану. Руслан гневно потряс телефон, а секунду спустя пропали и слова, и багряность экрана. Еще мгновение и на голубом, как прежде экране телефона, в списке входящих сообщений появилось новое имя — Босоркун… никогда ранее не слышимое и даже не видимое, и тотчас в кухне около раковины опять, что-то дзинькнуло.

Услышав вновь этот звук, Руслан содрогнулся всем телом. Он испуганно поднял голову и посмотрел на дверной проем, ведущий в кухню, и ему показалось, что сейчас оттуда выйдет, вылетит, а проще говоря, появится демон. И, чтобы ни в коем случае, с ним не столкнуться, мужчина энергично натянул на голые стопы, на которые даже не успел надеть носки, кроссовки, торопливо открыл замок на входной двери, и также торопливо распахнув дверь, выскочил на площадку. Да порывисто и громко хлопнув дверью, надавил на нее всем корпусом, надеясь, своими жалкими силами и худющим телом преградить выход демону. Руслан вытащил из кармана куртки ключи и дрожащими пальцами принялся вставлять в замочную скважину длинный, обрезанный с одной стороны ключ. Рука его тревожно тряслась, пальцы и ключ тоже, но все же он смог попасть в замок и отрывисто вздохнув, закрыть его. И лишь ключ повернулся в замочной скважине два раза, точно разделив его и его квартиру на два фронта, а довольное сердце в груди стало биться тише и ровнее, как позади себя Руслан услышал тихое дзинь… дзинь.

— Ах! — громко вскрикнул он, и, повернувшись, вжался спиной в коричневую кожаную обивку двери.

Позади него чинно и спокойно поднимался по ступеням лестницы, держа в руке связку ключей, сосед из квартиры рядом. Это был средних лет мужчина, с русыми, длинными волосами, взъерошенными и неаккуратно убранными в конский хвост, он немного ошарашено глянул на Руслана, и, скривив лицо, будто увидел, что-то очень не приятное, а может даже постыдное, кивнул ему головой. А впервые в жизни, обрадованный появлению соседа, Руслан отпрянул от двери, мгновенно вытащил из замка ключ, кинул его в карман, да после бросил туда же сжимаемый в левой руке сотовый. И бойко минуя соседа, поспешил в ропату, в надежде, что прикарий ропаты, поможет ему избавиться от этого ужасного, поедающего душу страха.

Чуть ли не бегом, выскочив из подъезда, своего восьмиэтажного дома и ни на миг не задерживаясь, он побежал к ропате. Руслан почему-то очень торопился, он надеялся, мечтал, что прикарий, ведущий утреннюю службу обязательно его выслушает, обязательно его поймет и главное… главное непременно ему поможет…. Однако где-то там, в глубине груди, сидела испуганная черно-голубая душа, и тихо ему шептала, что-то. Руслан на доли секунд остановился, и огляделся. Он стоял прямо на середине тротуарной дорожки, по которой спешили на работу и по своим делам люди, подле широкой уходящей вправо и влево проезжей части, где носились легковые автомобили, автобусы, маршрутки, троллейбусы и грузовые машины…. И все, все — живые люди, мертвые железки, все куда торопились, спешили, боясь не посметь, боясь не успеть, боясь опоздать, а вместе с этим опозданием, не получить то, что значительно и бесповоротно улучшит их и без того облегченную и рационализированную жизнь. По голубому небу, каковое просвечивалось сквозь сероватую завесу дыма и газа, летели белые, громадные, рыхлые облака, они напоминали волшебных птиц и зверей, и казалось, спустились из горней дали, или выпорхнули из старинных сказок. Желтое, теплое, круглое солнце, источник радости и жизни, поднималось из-под земли. Лучи его пробивались не только чрез высокие здания, но, и, минуя пустые, незанятые постройками места, входили в бетонно-асфальтный город, наполняя тот своим живым, истинным и сущим светом. И на миг Руслану показалось, что это не солнечный луч, ласково погладил его по голове, а мама… добрая, родная, любящая мама, нежно провела своей ладонью по его коротким, темно-русым волосам, и, наполнившись этими теплыми воспоминаниями, он прислушался к себе, и теперь только услышал о чем говорит, вернее, шепчет его душа. А душа убеждала его не ходить в ропату, потому как она давно уже чувствовала, что нет в том здании с высокими, золотыми куполами и крыжами наверху, нет там ни света, ни успокоения, ни надежды. Особенно остро душа почувствовала это, когда умерла Танюша, которая верила в Господу Исшу, и всегда сама ходила в воскресенье в ропату, да приглашала с собой Руслана. И он, как-то до этого, не очень-то и верующий, незаметно для себя проникся верой и любовью к Исшу…. Но после смерти любимой жены, он не смог найти в этой религии, в этом вроде бы любящем Господе всех обездоленных, той опоры и поддержки, каковая ему была нужна. А всякий раз, когда он спрашивал у служителей ропаты, прикариев, совета, как преодолеть все поедающую боль души, то слышал одни и те же фразы и слова, казалось они говорили все по бумажке… И в тех советах, словах ничего не было чувственного, светлого и чистого, что могло поддержать его — Руслана. И душа его вроде бы вначале потянувшаяся к Господу Исшу, замерла внутри и стала настойчиво отговаривать его ходить в ропату.

Вот и сейчас, она шептала тоже самое, что и всегда: «Нет, нет, никакого Господа Исшу, все это выдумки! А если бы он был… такой добрый, любящий, переживший во имя нас боль, страдания, муки…. Он, который всегда рядом с нами, который следит за нами, ведет нас по жизни, в чьи руки каждый миг вручаем мы свои тела и души… то никогда бы он, Господь и Бог добра не позволил умереть Танюше… Он бы не смог спокойно взирать на ее страдания и боль, не позволил ей мучиться перед смертью… Да и не только ей одной, а всем тем людям и детям которые лежат в больницах и умирают в болях от неизлечимых болезнях…. Если он каждый миг с нами, то как может взирать на это спокойно, да не просто взирать, а сам… сам, посылать эти страдания».

— Нет, нет, замолчи! — громко сказал Руслан и посмотрел на синюю толстовку, где на груди был изображен непонятный рисунок, и черными буквами на английском языке было написано: «Get of live all!»

Женщина, проходящая мимо и спешившая к перекрестку, испуганно глянула на стоящего и разговаривающего вслух Руслана, и шарахнулась от него в сторону, а когда светофор мигнул ей зеленым светом, широким шагом стала переходить проезжую часть. На ходу поворачивая голову и тревожно поглядывая, назад, наверно пугаясь, что обезумевший молодой человек сейчас бросится на нее сзади и вцепится в ее подверженные химической завивке и окраске волосы. Руслан усмехнулся, увидев выражение лица женщины, и также поспешил ступить на асфальтное покрытие дороги, сверху побеленной полосатой зеброй, собираясь перейти на другую сторону улицы. Однако теперь он не бежал, а неспешно и как-то вразвалочку шел, все еще обдумывая, что шептала душа, и втайне от нее, точно она могла то не услышать, все же соглашаясь с ее мнением. На чуток он даже замедлил шаг, но так как Руслан находился на проезжей части, то возмущенный водитель, сидевший за рулем черной иномарки, и увидевший загоревшийся для него долгожданный и столь необходимый зеленый свет, да остановившегося напротив худого в джинсе придурка, громко засигналил — бэ…бэ! Руслан повернул голову посмотрел на разгневанное лицо водителя, который крутил пальцем у виска показывая всем своим видом, что и тот, и он сам — безумцы, и прибавив шагу миновал дорогу. И все тем же прибавленным шагом повернул направо перешел на другую часть улицы, да, свернув влево, по тротуару, направился прямо к ропате, которая пряталась невдалеке среди высоких многоэтажных жилых зданий. Пройдя немного вдоль проезжей части, он повернул снова направо, и наконец-то увидел перед собой ропату, и, разглядывая ее так, будто узрел впервые, двинулся прямо к ней.

Ропата по внешнему виду отличалась от прочих зданий. Само здание было округлой формы, довольно высокое в три этажа, а завершалось сверху покатым куполом и устремленным вверх, в небесную высь, богато украшенным золотым четырехугольным крыжом. Подойдя ближе к ропате, вход в кою преграждали двухстворчатые, высокие, деревянные двери, сверху над каковыми висело рисованное изображение Исшу, Руслан остановился. Медленно и со смирением, как это и указывал Исшу, мужчина поклонился Господу до земли, вернее до бетонной плитки, украшающей покрытие возле ропаты. Затем все также смиренно он подошел к двери, и, протянув руку, взялся за деревянную, длинную ручку, да резко дернув ее на себя открыл дверь, и вошел вовнутрь ропаты, где уже подходила к концу утренняя служба. И прикарий протяжно, медленно возлагал молитвенные прошения, а небольшой хор, стоявший где-то справа также протяжно, заунывно подпевал ему.

Руслан, шагнув в ропату и затворив за собой дверь, огляделся. Широкий, круглый зал и несколько столбов, словно поддерживающие край потолка-купола, на которых, как впрочем, и на самом потолке и стенах ропаты, красовались изображения Господа Исшу, его учеников, мучеников, страдальцев и святых. Прямо перед ним толпилось с десяток старых, укутанных в цветастые платки, бабок, а на небольшом возвышении, к каковому вели три широкие ступени стоял сам прикарий. И как только Руслан глянул на этого священнослужителя, так в тот же миг онемел, а рот его широко раскрылся сам собой. Прикарий был уже не молод, но и не стар, тучный, да только не той приятной, здоровой полнотой, какой славятся русские женщины, а той обрюзгшей, противной, от которой выпирает вперед живот и оттягиваются по бокам лица складки кожи. Той от которой кожа становится желтоватой с огромными рытвинами, ямками по поверхности. Но не это дурнящая обрюзглость поразила Руслана, не само оплывшее лицо, и выпирающий живот, а потрясла, встревожила его душу, одежда в которую был одет прикарий, потому что эту одежу, он видел сегодня ночью на демоне. На прикарии было то же самое серое, длинное платье, похожее на женское, с широкими рукавами, кои полностью скрывали своей длинной руки, без всяких разрезов спереди и сзади, лишь с отверстием для головы. Правда, на прикарии не было пояса, а на груди висел на широкой, золотой цепочке большой, золотой крыж украшенный зелеными изумрудами.

И внезапно, само собой подумалось Руслану, что если продать этот крыж, да еще и украшенный такими изумрудами по углам, то наверно ни одну можно было бы спасти жизнь…

Тех несчастных больных лежащих в белых, чистых своих темницах… Там в больничных отделениях, в высоких, многоэтажных зданиях, и ожидающих помощи от врачей, людей, прикариев, Богов. А мгновение спустя в голове опять появились и пролетели строчки из Лермонтовского демона:

«Я тот, чей взор надежду губит; Я тот, кого никто не любит; Я бич рабов моих земных, Я царь познанья и свободы, Я враг небес, я зло природы…»

Руслан услышал промелькнувшие строки поэмы, и, посмотрев в лицо прикария, тяжело вздохнул, так точно решил для себя, что-то… Вроде сейчас, в этом простом человеке, обремененном полнотой духовной власти, решил он найти или соратника или врага. Потому он дождался окончания службы, и когда старенькие бабульки низко кланяясь до земли прикарию и изображениям Исшу стали расходиться, а тучный, полнотой доверенной ему власти откуда-то свыше и радостью жизни, прикарий пожелал покинуть ропату, подошел к нему.

— Отец духовный, — прерывисто задышав, обратился Руслан к недовольно взирающему на него прикарию. — У меня горе… беда…

— Господь наш Исшу, — дребезжащим, неприятным на слух голосом, торопливо ответил, куда-то опаздывающий прикарий. — Друзей своих врачует напастьми, дабы ими от грехов очистить.

— Что? — сморщив лицо и не очень понимая, о чем говорит прикарий, переспросил Руслан. — У меня беда…

— Какая, какая беда? — поспешно вопросил прикарий, поглядывая на двери, ведущие из ропаты.

— Жена больна, — почему-то солгал Руслан и посмотрел в блекло-серые, оплывшие складками жира глаза духовного отца.

— Господь послал болезнь. Благодари Господа, потому как все, что от Исшу бывает к добру, — безразличным, бездушным тоном, так, будто говорил когда-то давно выученные на оценку пять слова, изрек прикарий. — Если чувствует и видит она, жена твоя, что сама виновата и не сберегла здоровья, пусть каяться… Но и каясь, пусть помнит, что болезни от Господа, ибо всякое стечение обстоятельств, не случайно-все ниспослано им Господом Исшу. Поэтому и ты сам, и жена твоя благодарите Господа за эту болезнь, потому что болезнь смиряет, умягчает душу и облегчает ее тяжесть обычную от многих забот.

Руслан вначале смотрел на прикария, на его жидкие седые, покрытые, от сладкой жизни, жиром волосы, на которых сверху покоилась фиолетовая, бархатная шапочка, потом перевел взгляд и глянул на толстые губы, выпирающие вперед и широко растягивающие, в уголках коих притаилась белая густая, похожая на крем слюна. Он слушал, молча прикария, а тот исторгал из себя невесть какую белеберду, и эта белеберда почему-то стала злить Руслана, так вроде, кто-то, очень неторопливо отходя назад, натягивал тонкую резинку. Прикарий поднял левую руку так, что рукав длинного одеяния задрался показав крупные, швейцарские часы, и продолжил все тем же равнодушным голосом:

— Но есть такие болезни, на исцеление коих Господь налагает запрет, оно как Господь Исшу знает, что болезнь нужнее, чем здоровье, а потому вы должны принять эту болезнь как благо, от Господа Благого, и мир дает…

Но кто дает мир, и, что дает мир Руслан, увы! так и не успел узнать, потому как резинку, натянутую до победного конца внезапно отпустили… И она громко засвистев, полоснула его по черно-голубой душе, и он также громко закричал на всю ропату:

— Дурень, дурень, ты, толстый… покрытый чернотой прикарий! И Господь твой никакой ни нищий, измученный Исшу, а…, — Руслан на мгновение затих, а после выплеснул на прикария все то, что услышал ночью от демона и осознал своей душой. — А твой Господь Чернобог, и в Пекло, в Пекло, к нему уползет твоя черная покрытая ложью и жиром душонка.

Руслан порывисто развернулся, в последнюю секунду глянув на ошарашено-испуганное лицо прикария, покрытое маленькими капельками пота, у которого, от неожиданного поступка прихожанина, нижняя челюсть упала вниз, а подбородок покрытый двойной, вернее тройной складкой кожи опустился на грудь, закрыв своей плотной стеной жира и без того короткую шею. А Руслан уже убегал из ропаты, громко топая по мраморному полу кроссовками, шумно хлопнув деревянной дверью, отчего вдруг послышалось глухое у…у…ух!.. это кирпичные, поштукатуренные и покрашенные в белый цвет стены ропаты заходили ходуном и закачались. Он бежал вперед, в голове его стучала лишь одна мысль, обидная, и ужасно болезненная, просто не выносимая мысль: «За то, что Танюша так мучилась, я оказывается должен был благодарить этого Исшу… Что ж это за Господь такой, что ж у него там вместо души?… камень, что ли… или у него вообще нет души…. а может…, — и Руслан, прервав свои размышления, остановился, замер на месте и задумался, вспомнив слова ночного гостя-демона. — Не ходи ты, в свою ропату, ничего там нового не услышишь, и не увидишь, там мои яремники трудятся внушая вашим душам то, что нужно мне…»И выходит, верно сказал демон, служат в ропате его яремники, внушающие людским душам всякую ерунду, чепуху, бессмыслицу, ложь…

Да… да, да, верное слово — ложь!

Руслан повернул голову, посмотрел на ропату и содрогнулся всем телом, содрогнулся своей голубо-черной душой, потому как теперь на него глядело не белое, ухоженное, круглое здание с золотым покатым куполом и крыжом наверху, а на него косилось, гипнотизируя, ужасно кособокое, двухэтажное здание. Одна из сторон которого была высокой с небольшими башенками и окнами, а другая такой, точно в ней разломали все башни, окна вырвали, и по стенам стреляли не раз из пулемета, и возможно даже из гранатомета. И цвет у ропаты теперь был не белый, а черный. Купала горели не золотом, а блистали насыщенной синевой с черными пятнами по поверхности. И вместо золотого, четырехугольного крыжа, горел черный, тонкий шпиль, венчающейся плоским кругом, с которого на Руслана глянуло белое лицо демона, с тонкими обсыпанными снежной изморозью бровями и губами, с изогнутым немного вправо носом и, красными глазами полыхающими холодными бликами огня.

И внезапно у Руслана заболел нос, а секундой спустя из обеих ноздрей потекла алая, густая кровь. Он поднял левую руку провел пальцами по коже, утирая обильно текущую кровь и все еще не сводя глаз с красных очей демона, затем резко развернувшись, поспешил вперед, туда… хоть куда… лишь бы подальше от этой лживой, треклятой и кособокой ропаты и веры. В кармане куртки вновь послышался не громкий звук сигнала, возвещая приход очередного сообщения. Руслан, утирая левой рукой текущую кровь из носа, достал сотовый, правым указательным пальцем снял блокировку, и когда экран загорелся, увидел, что сообщение прислал все тот же неизвестный Босоркун: «Выполни мое повеление, а иначе я накажу тебя! И хватит тебе шлындрать по городу, иди домой, не трать попусту, свое драгоценное время!» Прочитав сообщение, мужчина снова остановился, и в ту же секунду кровь перестала течь из носа. Он оторвал подушечки пальцев от ноздрей, глянул на них, и испуганно отшатнулся назад, ни на подушечках, ни на ладони крови не было.

«Босоркун — это имя демона, — тихо подсказала душа, и еще тише добавила, — иди… иди Руслан домой и выполни то, что тебе повелел Босоркун».

 

Глава четвертая

После того, как Руслан решил внять мудрому совету своей голубо-черной души, он поспешил к дому, а войдя в подъезд, поднялся на третий этаж, остановился возле входной двери покрытой коженной обивкой, темного-коричневого цвета. Еще маленько он стоял неподвижно подле двери, протянув и направив на замочную скважину ключ, колеблясь, страшась войти в квартиру, где так явственно сегодня утром слышалось дзинь. Но потом, вспомнив ропату, тучного прикария, все же вставил ключ в щель, открыл замок и дверь, да вошел в квартиру. Как всегда в квартире царила тишина, и даже иногда встречающий его, Барсик, не пожелал выйти навстречу хозяину, и мурчал откуда-то из комнаты. Руслан чувствовал, как туго, надрывно задышали легкие, заполнив своей массой грудь, как тревожно забилось сердце, словно птичка, пойманная в силки. Он торопливо закрыл дверь, предварительно вытащив из замочной скважины ключ, снял кроссовки и куртку, дрожащими руками повесил ее на крючок и также торопливо прошел в комнату. Кот продолжал крепко спать около ножек кресла, временами выпуская вверх тихое мур. Барсик даже не поднял голову и не открыл глаза, он был совершенно равнодушен к приходу хозяина. Однако впервые за эти полгода мужчина весьма обрадовался, увидев этого бело-серого толстяка. Он подошел к нему, наклонился и провел ладонью по его пушистой, мягкой шерсти, а затем, подняв кота на руки, прислонил к груди так, как обнимал лишь Танюшу и мать. Руслан чувствовал исходящее тепло от живого существа, он уловил биение его маленького сердца, ровное дыхание и тихое мурчание. И продолжая прижимать его к груди, будто нес перед собой щит, каковой, своей хрупкостью и жизнью, мог защитить слабую душу человека, пошел в кухню.

Войдя вовнутрь кухни, миновав дверной проем, Руслан опасливо огляделся. В комнате стоял неясный сумрак, солнечные, весенние лучи никак не могли пробиться сквозь плотно закрытые темно-коричневые шторы, отгораживающие большое окно, вмонтированное в стену напротив двери. Медленно подойдя к шторам и маленько скосив глаза, да глянув на раковину, хранящую внутри себя белую чашку с расписными краями, мужчина переложил грузное тело кота в левую руку, а правой раздвинул шторы. И тотчас кухню наполнил теплый солнечный свет изгнавший все бах, дзинь и бом! А Руслан увидел перед собой металлопластиковое окно, с покрытыми пылью тремя стеклопакетами, широкий пластиковый подоконник и черный ноутбук, сверху на нем. Через стекла окна на него глянул противоположный жилой дом, а прямо под его бетонными ногами, увидел он асфальтовую парковку, кое-где уставленную автомобилями. Огороженную, невысоким железным забором, покрашенным в зеленый, синий цвет, детскую площадку с пустыми песочницами и качелями, которые тихо покачиваясь, скрипели своими плохо смазанными суставами. И Руслан, глядя на эту пустоту, почувствовал внутри себя острую тоску, так тяжело и протяжно вздохнула его душа, припоминая былое, припоминая его далекое детство. Двухэтажные, небольшие на восемь квартир дома, теснившиеся невдалеке друг от друга, большие дворы, утопающие в зелени высоких карагачей и дубов… дворы и дома, наполненные криками, визгом и смехом детворы.

В противоположном доме открылась дверь подъезда, и оттуда вышел молодой мужчина, ровесник Руслана. Он вывел на длинном поводке огромного кобеля, черного цвета с такой мордой, будто по ней многократно били тяжелой кувалдой. И почему-то опять протяжно вздохнула внутри душа, увидев то, в чем была давно убеждена и о чем не раз грустила. Руслан взял правой рукой ноутбук, и, развернувшись, поставил его на стол, а после посмотрел на покрытого слоем жира и шерстью кота…. Хотя вернее сказать не кота… а так себе — неизвестно кого, на Барсика который уже более двух лет был не он, а оно…. И теперь уже тяжело и протяжно вздохнул сам Руслан, так же как до этого вздыхала его душа, подумав, что и он, и кот его… все это ни мужского пола, а среднего, без всякого продолжения, без всякой жизни и может быть без всякой надежды.

Присев на корточки, он бережно пристроил кота на свои тапочки, все еще стоящие под столом. После протянул руку и вставил вилку, от провода соединенного с ноутбуком, в розетку, да подтянул к себе стул, на коем вчера сидел. Неторопливо опустившись на стул, мужчина поднял крышку ноутбука и включил его. И пока ноутбук разогревался, тихо постанывая чем-то внутри себя, и загорался его черный экран, а подключенный модем не ярко мигал красной точкой на своей черно-желтой поверхности, Руслан задумался о том, где же и какую информацию ему стоит искать. Но прежде чем выйти в Интернет он открыл в библиотеке, хранящейся в папке «Мои документы» — «Толковый словарь русского языка» В.И. Даля и поискал слова, понятия которых повелел ему найти демон. «Пекло — самый жар, огонь. Ад, преисподняя, кромешная, огнь, жупел. Невыносимая жизнь, адская каторга. Будешь в пекле, так нас помяни — говорят обидчику». «Вырей, вырай, ирей, ирий, ирица — земной рай, теплые страны; волшебное царство».

«Так значит, — подумал Руслан, не найдя у Даля ничего про Чернобога, и подключая Интернет. — Пекло — это ад, то место, куда наверно уходят грешные души после смерти… А Ирий — какое-то волшебное царство, или земной рай… Тогда почему демон, сказал, что души жителей земли уходят в Пекло, потому как забыли и утеряли веру предков, и поэтому закрылись ворота в Ирий-сад. Наверно… — продолжал думать Руслан. — Ирий-сад — это и есть рай… только другое название… И если мои предки утеряли веру то, что это была за вера… может языческая вера в…,» — он на миг прервался в размышлениях, провел подушечкой указательного пальца по краю клавиатуры, и протянув голые стопы к лежащему под столом коту дотронулся ими до его мягкой шерсти. Барсик довольно замурчал, а Руслану внезапно вспомнились слова Н. Карамзина из «Истории государства Российского»: «Таким образом грубый ум людей непросвещенных заблуждается во мраке идолопоклонства и творит Богов на всяком шагу, чтобы изъяснять действия Природы и в неизвестностях рока успокаивать сердце надеждою на вышнюю помощь! — Желая выразить могущество и грозность Богов, славяне представляли их великанами, с ужасными лицами, со многими головами. Греки хотели, кажется, любить своих идолов (изображая в них примеры человеческой стройности), а славяне только бояться; первые обожали красоту и приятность, а вторые одну силу; и еще не довольствуясь собственным противным видом истуканов, окружали их гнусными изображениями ядовитых животных: змей, жаб, ящериц и проч.»

И почему-то от этих возникших в голове, когда-то, зачем-то запомнившихся слов передернул плечами Руслан и сотряслась внутри него его душа так, точно плюнул сейчас великий историк Карамзин, плюнул в лицо не только ему — простому, славянскому парню, но собрав полный рот слюны харкнул на всю историю великого, славного народа славян, на всю культуру и веру, и в этом лживом харчке, утонуло все прошлое не только дедов, прадедов Руслана, но и прошлое прадедов Николки Карамзина. А потом также внезапно всплыли в голове комментарии А. Кузнецова в конце I–III тома трудов Карамзина: «Судя по примечаниям, Карамзин изучал славянскую мифологию в основном по иностранным, хотя достаточно авторитетным источникам».

«Как же можно, — возмущенно продолжил свои рассуждения Руслан и хлопнул ладонью по серому пластику, покрывающему столешницу. — Изучать свою историю, историю своего народа, своей семьи по источникам собственных недругов и врагов?… Вот ведь никогда мне не придет в голову изучать жизнь моего прадеда Богдана, у которого было двенадцать детей: восемь сыновей и четыре дочери, который в преклонном возрасте ушел на Великую Отечественную Войну и погиб там… Вот не придет мне на ум изучать его подвиги, в этой великой войне, по немецким донесениям и источникам… Тогда, как же назвать то, что сейчас я вспомнил, и как назвать то, что написал Карамзин, то чему нас учат в школе и зверски с самого рождения запихивают, заталкивают в наши головы. А по поводу добреньких греков, которые и принесли нам веру в Исшу, так это у них в их языческой мифологии, вечно вели войны между собой родители и дети, отцы и сыновья. Ведь это у них Бог Уран-Небо, держал в недрах Богини Земли-Геи, своих детей-титанов, пока один из них Крон-время, не восстал на отца и не отнял власть… А после этот Крон, принялся сглатывать собственных детей покуда, Зевс не согнал Крона и его братьев в мрачный Тартар…. Все-таки, мне кажется, подло и недостойно восхвалять чуждую, скверную, языческую религию, а собственную веру унижать и оскорблять… а посему, наверно я буду прав, если в поисковике наберу „Древние славянские мифы и легенды“ и погляжу, что там будет».

Недолго думая Руслан так и сделал, в поисковике он набрал это предложение, клацнул на «Ввод» и когда на мигающем экране ноутбука выскочила информация, а первое предложение полностью соответствовало набранному поиску, вошел в неведомую страничку, хранившую в себе знания, какие-то неизведанные и непознанные. На страничке в самом верху было написано «Сотворение мира», Руслан удовлетворенно вздохнул и начал читать.

И перед глазами этого простого молодого мужчины развернулась иная жизнь…

И увидел он — Руслан… бескрайнюю, черную Вселенную наполненную в межзвездном пространстве газом, узрел звезды излучающие голубые и красные лучи, углядел темные, розовые, оранжевые, синие туманности напоминающие головы чудных зверей, высокие с тонкими башнями по краям дворцы, древние ладьи и корабли. И в этой Вселенной, созданной каким-то наивысшим существом, которого славяне величали Всевышним, внезапно из ниоткуда появилась маленькая молекула, точечка, крупиночка, крошечка. Она стала расти в размерах… медленно, медленно, прошло совсем немного времени… какие-то тысячелетия, века, а может быть лишь доли секунды и она принялась пульсировать, словно сердце… И смог Руслан разглядеть, что та молекула, точечка, крупиночка, крошечка стала превращаться на глазах в Золотое Яйцо. Неожиданно Яйцо, достигшее огромных размеров, взорвалось и в разные стороны разлетелись от него куски, лучи, осколки, газы и появился Он — Род — родитель всего сущего, Он — Род — дающий рождение. Он породил великие звезды, он породил Корову Земун и Козу Седунь, а из их сосцов наполненных необычайной жизненной силой, разлилось белое молоко и потекло оно, образовав нашу галактику — Млечный Путь. И взглянув на небо в ясную, безлунную ночь, словно увидел Руслан светлую полосу, пролитого когда-то молока, где горят, мигают, поблескивают миллиарды звезд самого разного цвета и света.

Однако прародитель Род не остановился на создании Млечного Пути, он стал творить нашу Солнечную систему, он породил Любовь — Ладу-матушку, небесную мать всех Богов, Богородицу. Из лица своего Род выпустил Бога Солнца — Ра, из груди своей — Месяц светлый. Сотворил прародитель Богиню Мать Сыру Землю, сбивая разлитое молоко по Млечному Пути. Из уст Род выдохнул птицу Матерь Сва — Дух Божий, а после Мать Сва и Род породили Сварога — Небесного Отца, Владыку Небесной Сварги и хозяина земной Яви. Именно Сварог взял каплю воды рожденную Родом и породил на земле нашей океаны, моря, реки, озера, ручьи и болотца, наполнив их источником жизни живых существ, и закончив творение природы, создал: горы, леса, травы, цветы, зверей, птиц, рыб и нас — людей.

Сварог породил Богов, которых именуют Сварожичами: Семаргла — Бога огня; Перуна — Бога битв и войны, громовержца. Сварог и его сыновья Сварожичи вели постоянный бой с Чернобогом — Богом зла и повелителем тьмы, властителем Пекла. Чернобогу служат все черные силы: демоны, дасуни, колдуны, волкодлаки, болезни, и всякая злобная нечисть. Это Он — Чернобог противоположность свету, добру и теплу, Он — это тьма, смерть, зло, холод и льды. Он морозит людские души, разрушает веру, дарованную и принесенную в Явь Богом Колядой. Он переписывает истинные книги Света, а вместо них подсовывает ложные знания, извращенные понятия и такую же извращенную веру, и все это Чернобог делает, чтобы уничтожить в людских душах Богов Света, чтобы уничтожить в народе память об их предках, отцах и прародителях!

Руслан на миг оторвался от прочтения мифов и задумался: «Выходит вера то наша была не языческой, а называлась ведической… потому как родившийся от прародителя русского народа ДажьБога, Бог Коляда принес с собой в мир книгу Вед, и подарил ее славянам, русичам. Из толкования Даля смысл слова: ведать — это знать, иметь о чем сведение, весть, ведомость, знание… Значит книга Вед — заключала в себе знания, и скорее всего знания в ней были не только о сотворении мира, но и о вере нашей, традициях и пути по которому должна идти душа и тело, чтобы после смерти тленной плоти, наша бессмертная душа попала бы в прекрасный Ирий-сад, куда отворит ворота служитель и впустит, и где пойдешь ты к Сварожьим лугам, к своим предкам, дедам и бабкам».

И Руслан горестно вздохнул, точно осознавая ту потерю, которую понес его народ, изменив вере и Богам Света, да опять продолжил чтение мифов. Его душа, затихшая внутри на какое-то время, теперь принялась тихо вторить ему, повторяя за ним слова мифов и легенд, и перекладывая их на песенный лад. Она пела легенды, быть может, многократно переделанные, переработанные неопытными руками, словами и мыслями людей. Но даже, несмотря на это видимое для нее искажение, слушая Руслана… она-голубо-черная душа вторила и радовалась тому, что ум этого человека, который носил ее в себе, стал прозревать, пробуждаться после долгого многовекового сна, а перед глазами стала иссякать хотя и тонкая, но с каким-то серым налетом преграда, через кою сложно было разглядеть, понять, почувствовать правду. А правда… правда, она всегда верная подруга истины, той истины, каковую, как бы ты не скрывал и не прятал, а она все равно пробьет свой путь, пробьет все преграды. И теперь эта истина вырастала в душе и голове Руслана. Она выливалась прекрасным песенным слогом и наполняла и самого человека, и всю кухню, живой правдой, давая возможность оглядеться, одуматься и понять главное, что внушаемая прикариями и поддерживаемая властями вера в Господу Исшу — есть на самом деле лживая религия, которая пожрала ведическую веру, впитав в себя и извратив все праздники, все мысли и традиции, дарованные Богами Света!

И мелькали, мелькали перед глазами русича-Руслана, загадочные события из жизни Богов. И видел он битву Богов Света и Бога Тьмы в начале сотворения земного мира, видел он поле битвы, и залитую кровью Богиню Мать Сыру Землю, видел победу БелоБога, видел как Сварог и Чернобог разделили мир надвое: верхнее — Небесную Сваргу и Ирий-сад, находящееся, в центре Млечного Пути и покрытое яркими туманами, где стали править Боги Света; и на нижнее, где стал править Чернобог, и перед глазами Руслана внезапно замелькали леса, горы, поля, луга, города, а потом экран ноутбука погас и по нему поплыл густой черно-серый дым и в этом дыме, что-то громко звякнуло — дзинь… дзинь… дзинь!..

Руслан поднял голову, отвел взгляд от экрана ноутбука и густого дыма, и посмотрел на дверной проем, в котором висел или стоял демон, и, изогнув вниз уголки своих покрытых белой изморозью губ, неотрывно смотрел на него, левой рукой едва касаясь длинных черных крючков прикрепленных к поясу. Также неотрывно смотрел в красные глаза демона Руслан, хотя по телу его пробежал липкий страх от которого поверхность кожи мгновенно намокла, покрылась гусиными пупырышками, а волоски на ней поднялись и взволнованно ощетинились, точно это были не волоски… тонкие, тонкие, а длинные, жесткие колючки ежа. Сердце тревожно бухнуло внутри, но душа, протянув руку, погладила, кроваво-красное, дающее начало жизни, сердце и порывисто выдохнув, негромко шепнула: «Небоись — прорвемся!», а мужчина услышав тот шепот, придающий ему смелости, усмехнулся, обозрев демона и чуть дрогнувшим голосом, сказал:

— Гляди Босоркун, один раз тебя, Бог мой… Бог моих предков русов и славян — Коляда, схватил руками и разорвал на части, так легко как разрывает дитя малое травиночку… Гляди, доходишься ты, дозвенишься своими крючками, и вновь Коляда, за людские души, за их жизни разорвет тебя на кусочки, на крупиночки…

— Хмы, — хмыкнул демон. — Смелым я погляжу ты стал… да рановато поди силу почувствовал… — Босоркун провел указательным пальцем левой руки по тонкому, загнутому крючку и дотронулся до его острого конца. — Еще в моей власти ты… и ты, и твоя чахлая шепчущая душа, так, что зря она надеется прорваться… Пока это вам не удастся…. Но время идет… кап… кап… кап… капают в твою грязную, давно немытую чашку, с остатками кофе, капли воды, сменяют друг друга минуты, часы, времена суток… и может, может, может вскоре душа твоя признает Бога своего, вспомнит песни какие пела ему… Ну, а покуда того не случилось и ты в моей власти, смотри!

Демон поднял вверх обе руки, рукава его одеяния упали вниз, оголив до локтей неестественно белую, бледную кожу рук, очень гладкую и чуть мокроватую, а Босоркун хлопнул в ладоши, соприкоснувшись их кожными покровами. И в тот же миг из соединенных вместе ладоней, в разные стороны брызнули черные, длинные лучи, оканчивающиеся какими-то черными сгустками похожими на огромные кляксы, и немедля громко хлопнув, сама собой, закрылась крышка ноутбука.

Лучи и кляксы упали на светло-кофейные клетки линолеума в разных местах кухни, и из этой черной массы, мгновение спустя, поднялись и выросли вверх тонкие прозрачные тени. Там были тени людей, городов, рек, лесов, озер.

И увидел Руслан слева от себя прямо около углового, кухонного шкафа крупный город, обнесенный каменной крепостной стеной со множеством высоких башенок. Там за крепостной стеной поднимался, рос, а вырастая, мгновенно замирал, красивый город, где теснились каменные и деревянные дома, терема, лавки, мастерские, был в том городе и большой, чистый базар наполненный торговцами, торговками и покупателями. И там где-то в глубине этого города, где-то в самом центре, в самом сердце его, подле высокого, каменного, красивого терема стояла маленькая, деревянная украшенная золотым куполом и четырехугольным крыжом, ропата. А рядом с крепостной стеной недалеко от широкой, полноводной реки на низком холме находился идол Бога войны и битв, громовержца Перуна, сына самого Сварога, Сварожича великого! Мощные, крепкие ноги Бога, как и у всякого ратника, были железными, в руках он держал серебристую молнию украшенную рубинами и карбункулами. Одежда и лицо Перуна были искусно вырезаны из дерева, а голову прикрывал железный шлем, какой издревле носили русичи и славяне. И зрел Руслан, как свалили Бога, воины, облаченные в кольчуги и шлемы такие, какой был на Перуне. Зрел он, как привязали витыми веревками то, что веками почитали их предки, к конским хвостам, как поволокли кони Бога прямо с холма по рытвинам, впадинам, ямам, уступам и грязи… туда вниз к реке. Зрел Руслан, как били кнутами, кололи копьями с ромбовидными, острыми наконечниками в лицо великого громовержца Перуна воины. А когда кони вошли в реку по грудь и втащили Бога в воду, те воины… не воины, а в дикие невежды сорвали веревки. Неспешно они вывели из реки коней, и громогласно гогоча, потирая, точно испачканные в крови Перуна руки, стали толкать длинными палками Бога в глубины реки. Мощное, властное, никому не подчиняющееся течение великой реки подхватило то, что так злобно пытались уничтожить воины-нелюди, и, потянув за собой, понесло… а Руслан увидел, как из искусно вырезанных и нарисованных деревянных очей Бога, тонущих в зеленых водах, потекли на его деревянные щеки, потекли в эти безжалостные, холодные воды крупные, кровавые слезы. И видел Руслан стоящий на берегу русский народ… Простые люди: старики, мужчины, женщины, дети громко кричали, плакали, как всегда не смея вступиться за свою веру… Но мгновение спустя, все те же русские люди, только какие-то посеревшие, потемневшие толи от жизни, толи от предательства, уже сами стояли в этой реке, а одетые в золотые одеяния прикарии, брызгали, поливали и топили в этой хозяйке-реке все то, что не смогли утопить воины. И те люди… простые люди, не пожелавшие, побоявшиеся вступиться за веру предков, одевали на грудь крыжи, и плакали, плакали горючими, крупными бело-красными слезами.

Руслан глубоко вздохнул, потому как в груди не хватало воздуха, сердце увеличилось в несколько раз и заполнило всю левую сторону груди и тяжело бухая, протяжно стонало, и также протяжно стенала… Нет! Не стенала, а выла… выла, его голубо-черная душа, переживая духовную смерть народа с которым она навеки связана не только кровью, не только ее создателем ДажьБогом, но и тонкой, тонкой, будто паутинка — духовной жизнью.

Как только Руслан увидел — это крыжение, как только заглянул в лица несчастных, обездоленных и навеки ставших яремниками — людей, отвел он взгляд от реки, холма, где вновь начинался путь предательства, где в очередной раз все те же воины валили на землю Сварожича Перуна, привязывали веревки к конским хвостам, топили Бога в реке, а после под страхом смерти гнали народ на крыжение. И подавляя вырывающийся изо рта стон, слегка распрямив спину, которая от пережитого согнулась, словно подломившись, где-то в середине, заглянул туда…. вглубь города. Прямо в высокий, белый, каменный терем, прямо сквозь, искусно обрамленный по краям прекрасной резьбой по камню, оконный проем, прямо сквозь тонкое стекло, а может слюду — вовнутрь…. И углядел Руслан большую богато украшенную фресками залу, увидел он широкие столы, образующие полукруг, и уставленные явствами: мясом, дичью, выпечкой, крепким, хмельным питием, а на столах тех деревянные ложки, глиняные кувшины и блюда, а за столом восседают обряженные в парчу и шелка гости, воины и государь. Да недовольно поглядывают гости, воины, да и сам государь на простую утварь, и морщат они лбы, кривят губы. Но вот расправляет плечи государь — предатель веры, потому как сидящий рядом прикарий, в золотых одеяниях, податливо кивает головой, и тотчас подают к столу золотые чаши, кубки, ложки и блюда…. А миг спустя сверкают, блистают уж от этого слепящего золота и сами столы, и сами стены залы, и сам довольный, счастливый государь, и сами не менее довольные воины.

Руслан не в силах более смотреть на этот слепящий очи блеск золота, повернул голову направо, туда к дверному проему, и недалеко от колыхающегося одеяния демона, увидел он новое видение. А в этом видении, разглядел он группу людей, и у людей тех на груди не крыжи, а какие-то деревянные обереги. Людей тех было немного, но среди них находились и старики, и мужи, и жены, и юноши, и девы, и дети. И хотя люди те зрились худыми, а лица их изможденными, но они были такие ясные, чистые, что чувствовался даже в веках, даже на расстоянии этот свет, исходящий от них. Но вот Руслан замечает, что кругом этих людей, появляются другие, и у тех людей — воинов, темные, злые лица, на груди висят крыжи, а в руках они сжимают пищали. Воины теснят людей старой веры, загоняют их в деревянную избу… Еще доля секунды и забитая людьми, стариками, детьми изба ярко вспыхивает. Густое оранжевое пламя начинает пожирать ее стены и тела людей не пожелавших предать веру предков-славян, огонь разгорается сильнее, и вверх от полусгоревшей избы устремляется густой, серый дым. И подымается дым туда, в небесную высь, унося души людей прямо в Ирий-сад…

И слышит Руслан, где-то подле правого плеча, там, около холодильника, сначала тихий шорох, потом топот множества копыт по поверхности твердой, точно мерзлой земли, и видит он всадников, много, много всадников… на белых, гнедых, чалых, чубарых лошадях. Вскачь идут кони, несут они на себе воинов куда-то далеко на юг, в невиданные, малоизвестные страны. А у одного всадника, молодого, красивого с русыми волосами, и едва пробивающейся бородой и усами, завернутая в плотную ткань, прижатая к груди, находится большая, золотая книга. И уверен Руслан… Нет! Не уверен, он знает, так, словно сам ее открывал и прочитывал много раз, знает он, что та книга и есть книга Вед, дарованная, когда-то великим славянам, книга знаний и веры, Бога Коляды.

Руслан чувствует, как перестав выть внутри, стала судорожно всхлипывать его душа… и так же судорожно всхлипнул и он сам, и содрогнулся всем телом. Но внезапно слева, в районе раковины послышался новый звук… Сначала грохот, гул, а после, словно барабанная дробь. Он резко повернул голову и посмотрел на новое видение, да в этом полупрозрачном мираже, явственно проступило знакомое с детство лицо Ульянова. Еще секунда и наполнился, и сам Ульянов, и мираж, жизнью и красками да послышались призывные слова революционера-освободителя: «Религия — опиум для народа!» А немного погодя полетели с ропат колокола. Проснувшийся от многовековой спячки народ начал крушить, ломать ропаты и веру в Исшу, вымещая на зданиях, прикариях всю пережитую за это время яремническую, невольничью жизнь.

Но через мгновение, напротив стола, возле экрана потухшего телевизора, полыхнул свет, послышалась веселая, хотя и тихая мелодия. И вроде как из плоского экрана вышел черный, толстый, танцующий в пьяном угаре президент, который в одной руке сжимал огромную, золотую монету, а другой рукой пожимал ладонь прикарию, одетому в золотые одежи, с большим крыжом на груди… И миг спустя по земле русской вновь поползли ропаты, закабаляя, впрягая в ярмо народ, и росли, ползли те ропаты с золотыми, синими куполами… Да только вместо крыжей на покатых куполах все чаще появлялся плоский круг с изображенным на нем лицом демона и горящими очами.

И слышит Руслан… слышит Руслан тихую… тихую песню… едва различимы слова, призывающие его душу и падающие на него откуда-то из высот, просачивающиеся через белый, пластиковый потолок, через бетонные стены, металлопластиковое окно и наполняющие всю… всю комнату. Еще немного и стал слышен и сам голос поющий песню, голос насыщенный силой, мужеством, теплом и светом, голос Бога, а секунду спустя стали различимы и слова той песни:

«Напрасно забываем мы доблесть прошедших времен И идем неведомо куда. И там мы смотрим назад и говорим, Будто бы мы стыдились познавать обе стороны Прави и Нави И быть думающими. И вот ДажьБог сотворил нам это и то, что свет зари нам сияет, Ибо в той бездне повесил ДажьБог землю нашу, Чтобы она была удержана. И так души пращуров сияют нам зорями из Ирия…» [4]

Слова песни смолкли, исчез голос Бога, а Руслан, осмысливая все пережитое еще раз оглядел все видения. И вновь увидел он государя и воинов, разрушающих веру предков, людей сгорающих во имя сохранения веры в огне Семаргла, повернув голову, посмотрел на ратников-веры увозящих и спасающих от смерти книгу Вед, затем поворотился всем телом и воззрился в светлое лицо Ульянова, принесшего духовное освобождение, а напоследок кинул взгляд на выдающего гопака президента, каковой пропил, прогулял всю страну, ее душу и волю народа.

И немедля все миражи вспыхнули голубо-белым огнем и взвившееся вверх пламя, съело их, а вскоре огонь осел вниз, еще доля секунды и послышался тихий звук — дзинь! И на полу уже нет пламени, а лишь бело-серебристые осколки, такие, какие бывают от разбитой вдребезги сосульки.

Руслан перевел взор с погасшего голубо-белого пламени огня и глянул прямо в глаза Босоркуна, и услышал, как тот высоким с хрипотцой голосом, сказал:

— Ярмо — иго, деревянный хомут на рабочий скот, на волов. Бремя, тягость, тяжкий труд, гнет, неволя. Яремник, яремница, — на ком ярмо, кто впрягается в ярмо, невольник, угнетенный… Но запомни — не раб… потому, как раб — это слово имеет другое значение.

— Зачем? Зачем тебе это надо? — негромко спросил Руслан. — Зачем тебе служителю зла, служителю Чернобога, надо пробуждать мою душу? Зачем тебе надо, чтобы я шел на бой с тобой, прозревал и становился ратником?… Ведь, теперь, когда внутри меня перестала сжиматься моя душа и я могу… и я буду без страха смотреть в твое лицо, в твои глаза, и видеть их красное сияние… Теперь когда я узнал и пробудившись, познал правду… я буду бороться против этой религии в Исшу… Однако мне не понятно, зачем тебе, чье лико горит на тех кругах на ропате, зачем тебе надо разрушать все то, чем наверно владел все эти века, чего так долго добивался твой повелитель Чернобог… Скажи мне Босоркун?

— Ты еще не ратник… ты не боец… не воин, — тихим голосом ответил демон и в нем почудилась Руслану, какая-то затаенная угроза. — Ты не ратник… и даже если ты станешь борцом, тебе не с кем будет биться, потому как в этом поле нет твоих соратников… ты будешь один.

— И один в поле воин, — откликнулся Руслан, сам не очень-то веря в то, что сказал.

— Ты так считаешь?… — хмыкнув переспросил демон, и уголки его белых губ выгнулись сильнее, и даже выгнулся и без того изогнутый, кривой нос. — Но представь себе, человек, что земная Явь, все ваши государства, страны и народы, все!.. Все вы жители Яви, не важно какого цвета ваша кожа: белая, черная, смуглая, желтая, красная, все вы яремники Чернобога. Замечу, что когда-то бои между нами и вашими людскими душами были трудные и долгие, но это было очень давно… а сегодня, сейчас! Сейчас — Вы все яремники нашего повелителя Чернобога! А так как ваша земная Явь плодит, множит, перерождает своей безнравственной духовностью, своей безнравственной жизнью, где основой стало лишь материальное благо, где правит закон денег, где утеряны понятия материнства, любви, женственности, мужественности, добра, света. Понятия борьбы за эти идеалы…где каждый житель желает лишь непременного насыщения, вечно поедающего все и вся ненасытного желудка, где загубленная до беспредела природа, усыпанная отходами и мусором, где гибнущие рыбы, птицы и звери, не поспевающие за столь быстрым изменением экологии, где люди, забывшие простые человеческие радости, рождение детей, красоты лесов, рек, полей, красоты неба и солнца, ветра и звезд…., — Босоркун на секунду прервался в его красных глазах ярко вспыхнуло голубое пламя такой силы, что Руслан, безмолвно замерший и слушающий его, внезапно почувствовал прилетевший от демона порыв ледяного ветра и коснувшийся его щек, губ, глаз и лба. А Босоркун тем же ровным хрипящим голосом продолжил, — все вы в нашей власти, не с кем вести бой, все духовно мертвы… и скоро, скоро, очень скоро Боги Света, Боги которые создали Явь и породили вас, уничтожат не только земную Явь, не только ваши грешные тела, но и ваши черные души.

— Ты говоришь про двадцать первое декабря? — почти прошептал Руслан, и, подняв руку, провел ладонью по лицу, смахивая вниз покрывшие кожу ледяные крупинки.

— Хмы! — издал Босоркун, и недовольно покачал головой так, что белые, длинные волосы его оторвались от плеч подлетели вверх, а концы этих волос словно тихо завизжали. — Боги Света не говорят точных дат пойми человек… но уже давно… давно души не уходят в Ирий, лишь в Пекло… а после Пекла возрождаясь в земной Яви в новых телах, снова плодят в этих телах зло и нечистоты… Боги хотели уничтожить Явь много десятилетий назад, но тогда явился он, этот… враг моего повелителя… этот, Ульянов. Он освободил народы от религии, от Исшу, он даровал народу волю: духовную и телесную… Он хотел преобразить этот мир, но мы не позволили… и он не успел, слишком долог был его бой, слишком много потратил он сил. Однако своими мыслями, и поступками, своими по праву, великими делами, он отложил гибель Яви, на многие десятилетия, почти на век…. но теперь, теперь все стало повторяться и вы все идете в Пекло, а значит Явь — черная, злая, где правят слуги Чернобога опять под угрозой гибели.

Босоркун замолчал и посмотрел на притихшего человека, затем он поднял правую руку, направил вытянутые пальцы вперед на Руслана и те еле заметно вздрогнули. И тотчас позади человека, что-то громко звякнуло и развернулось. Вскочив со стула и обежав стол слева, крепко держась за его край, покрытый тонким пластиком, Руслан остановился и глянул на окно. Да вместо широкого и высокого в полстены металлопластикового окна, увидел не менее широкую и высокую пергаментную полосу, и на маленько перед глазами его промелькнули руки яремника, которые снимали баранью кожу с мертвого животного, мыли ее, соскабливали с нее жир, обмакивали в известь, сушили и полировали. И теперь она, почему-то выросшая до огромных размеров, висела на стене вместо окна, белая и готовая к новым чудесам демона. Человек повернул налево голову и посмотрел на Босоркуна, покачивающего своим длинным одеянием так, что черные крючки, сталкиваясь между собой, стали негромко дзинькать. Демон как-то злобно повел своим кривым носом, и, кивнув на пергамент, тихо добавил:

— Смотри и знай, кто такой Исшу.

Руслан послушно повернул голову, и на белом пергаменте, точно на экране телевизора, ярко вспыхнув, появилось изображение и побежали картинки фильма, а голос диктора, ничем ни отличимый от голоса Босоркуна, стал сказывать ему правдивую историю жизни Господа Исшу: «Пролог — по просьбе многочисленных зрителей и слушателей, имена главных героев изменены… В далекой, далекой стране, не имеющей отношения к славной и величественной Руси, в десятом или одиннадцатом веке вашей эры, впрочем даты в нашем фильме не так уж и важны, жил царь и звали его Нуил. Перед смертью он передал бразды правления своей страной своему сыну Ксею, но на престол претендовал также двоюродный брат Нуила, Исшу. И, он, — этот Исшу был явным соперником Ксею, и всеми, возможными средствами добивался трона».

Пока диктор-демон излагал рассказ, на экране появились и промелькнули невысокие горы с пасущимися стадами овец и коз, холмы покрытые виноградниками, и оливковыми рощами. Мелькали каменные города, с диковинными постройками, и одетые в легкие серые одеяния люди. Мелькали лица императоров Нуила, Ксею, Исшу высоких, темноволосых людей с тонкими горбатыми носами и крупными темно-карими глазами… а диктор тем же безразличным, словно его этот рассказ и вовсе не касался, голосом продолжил: «Нуил еще задолго до своей смерти почувствовал в Исшу соперника, не только в отношении к своему сыну, но и к себе. А потому зная, о постоянно возникающем желании Исшу, занять престол, заточил его в высокой тюремной башне в своей столице. Но Исшу унаследовавший от своего отца, сына императора, не только стремление править, но и смелость, и сообразительность сумел убежать из тюрьмы. И долгие годы провел в изгнании в чужих странах». Теперь перед глазами Руслана мелькали бесконечные покрытые сероватой пылью и желтоватым песком дороги, и древние города: Иерусалим, Багдад, Дамаск. Видел Руслан осунувшееся, изможденное лицо Исшу, среди смуглых, белых лиц людей… а затем увидел он как Исшу, вернувшись в свою страну, стал правителем маленького городка, недалече от столицы, где все еще правил Нуил.

А голос Босоркуна, издав свое любимое — хмы! Возвратился, после минутного перерыва, к рассказу: «Но вот Нуил умер, наконец-то… власть перешла к юному Ксею, однако Исшу решил, и так решили горожане и знать столицы, что именно Исшу, умудренному жизнью, прожитыми годами и пережитыми событиями, именно Исшу, пора стать императором. Исшу подвел собранные и перешедшие на его сторону войска к столице и торжественно, под ликования людей вошел в город!.. И был Исшу, надо отдать ему должное, не плохим царем, щедро раздавая подданным подаяния, обуздывая непомерные желания вельмож и знати… проще говоря, он был поборником справедливости и защитником простых, бедных людей. А потому…», — и на пергаменте появились толстые, погрязшие в жире, шелках и злате недовольные лица вельмож. Каковые не только за накрытыми столами в пиршественных залах… но и прямо за золотым троном царя… и похоже прямо в его спальни, тихо, как змеи шипели, выражая тем шипением недовольство, и собирая под своими знаменами такую же раздраженную, злую, притесненную царем знать. Однако сказ тем временем шел дальше: «А потому вспыхнул мятеж в пользу его дальнего родственника некоего Аиса. И хотя Исшу всеми силами пытался подавить мятеж, а после также настойчиво пытался сбежать из столицы, но, ни первое, ни второе ему не удалось. Исшу был схвачен и подвергнут истязательству: ноги его заковали в кандалы, его осыпали ругательствами, били, пинали, вырывали зубы и волосы, отрубили секирой правую руку, выкололи левый глаз, затем и вовсе отдали на всеобщее поругание… и вскоре всенародно казнили», — и перед глазами Руслана появилось изображение, где несчастного, ранее так почитаемого царя Исшу, все те люди, которые до этого низко склоняли перед ним головы и воздавали прославленья… все они теперь жестоко били палками по царственной голове, кололи рожнами в бока, бросали в лицо скотские и человечьи испражнения, кидали камни. И такого забитого, униженного царя, внука императора повесили на широком, высоком столбе то ли привязав, то ли прибив к нему его изувеченные руки и ноги.

Руслан, наблюдая на экране мученья, и страшную смерть, покрытого ранами и облитого кровью, Исшу передернул плечами, и его душа внутри порывисто вздрогнула, а Босоркун-диктор хрипящим и будто недовольным, но может быть просто злым, раздраженным и полным ненависти голосом, продолжил: «Вначале, сразу после смерти Исшу, возникла внутри царской семьи, царского клана, так называемая семейная религия. Вера людей находившихся у власти и поверивших… хмы! вернее воспользовавшихся тем, что простой народ, увидев перенесенные мученья Исшу и помнившие о его доброте уверовали в него, и назвали его не просто царем… но и… но и, как ты человек понимаешь, с подачи нас демонов тьмы, назвавших его Исшу — сыном Божьим, а значит Богом и Господом!.. И немного погодя, эта религия выплеснулась из кулуарных залов царских дворцов, наполнила улицы, города, страны… всю вашу земную Явь….! И уж так эта религия приглянулась властидержащим, так приглянулась…! Еще бы ведь они сами созидали эти законы, эти слова, а по сути и саму веру… Раньше все они: князья, цари, императоры, государи, короли, кесари…. все ели деревянными ложками, но стоило им повесить на грудь себе и народу крыж, мгновенно их власть стала от Господа Исшу, народ превратился в яремников, невольников, угнетенных волов везущих на себе ярмо… А всем этим правителям духовная власть Исшу позволяла, есть золотыми ложками, пить из золотых кубков, надевать золотые одежды!!! Дзинь… дзинь… дзинь!!!» — услышал Руслан едва слышимый звук колокольчиков или крючков и на пергаменте-экране появилось широкое слово «КонецЪ», написанное криво, и, кажется на церковно-славянском языке. Внезапно уставшие глаза сами собой стали слипаться, словно на них навалилась вся тяжесть мира, еще секунда и ослабли, подогнувшись ноги в коленях, а руки, судорожно ухватившиеся за край стола, дрогнули, дзинь… дзинь… дзинь — без сомнения зазвенели крючки демона. «Следующее мое повеление, — продолжил, уже каким-то далеким с металлическими, звенящими нотками, голос демона-диктора. — Найди, в ведической культуре все то, что перетянули в веру Исшу прикарии, и ты, человек, будешь, скажем, так, приятно удивлен, потрясен, ошарашен этими совпадениями или?… или?… или этой бесконечной ложью!»

 

Глава пятая

Руслан открыл глаза, его голова покоилась на столе, правая щека лежала на гладкой поверхности пластика столешницы, а очи смотрели на покрытый не только серым налетом, но и жирными, желтыми пятнами белый фаянс раковины. Губы его мгновенно дрогнули и сами собой скривились, а в голове пронеслась мысль: «Как же можно быть таким хряком. Как можно довести до этой грязи и нечистот собственную квартиру, которую так любила Танюша и в которой все время трепетно и с такой любовью поддерживала чистоту и порядок. Давай, поднимайся славянский парень, русич, иди вперед, отмой не только свою душу, но и квартиру».

Руслан поднял голову, оторвав ее от стола, и посмотрел на покрытый чернотой ноутбук, крышка которого, на удивление, была открыта, а на экране летали разноцветные мыльные пузыри, он широко развел в стороны руки, потянулся и даже произнес, что-то вроде: «А… а…а…!» и впервые за такой долгий срок улыбнулся. Потому как сейчас не только проснулось его тело, но и душа, и точно пробудилась она к жизни, впитав в себя уверенность и смелость от пережитого за ночь. Кухня была наполнена солнечными лучами, кои принесли в нее не только свет-начало жизни, но и тепло — ее продолжение. Мужчина обернулся, бросил взгляд на окно, которое теперь опять было на своем месте, полностью изничтожив всякое напоминание о широкой, белой, пергаментной полосе-экране. Пыльные стеклопакеты были также грязны, как и все в этой квартире. «Сон ли это, явь ли?» — сам у себя спросил Руслан, и, отодвинув стул, поднялся на ноги, да сделал широкий шаг вперед. И немедля ноги его коснулись разлитой, по поверхности линолеума, леденящей не только кожу, но и душу воды. Мужчина наклонил голову, пошевелил утопающими в воде пальцами, потом присел на корточки и провел ладонью по линолеуму, расталкивая воду в разные стороны и вызывая тем небольшие волны, и усмехнулся, вспомнив, как обратились видения в осколки, будто разбитой вдребезги сосульки. «Да… да..», — протянул вслух Руслан, и, покачав головой, повернулся и посмотрел на Барсика, каковой лежал на тапках, спасаясь от обступившей его со всех сторон воды и не желая поддаваться таким напастям, свернулся калачиком на своем низеньком островке. И только его левый бок, свисающий с тапочек, сваленной, косматой шерстью едва касался леденящей глади воды.

— Пора, пора, пора, убрать весь этот срач! — громко выкрикнул Руслан так, что испугал своим криком кота, который встревожено зашевелил ушами, и, подняв вверх хвост, раздраженно бросил его в воду, но при этом, не оторвав от своего острова, ни головы, ни лап, ни тела и даже не открыв глаза.

А хозяин Барсика, уже плюхая по воде босыми ногами, шел быстрым шагом в комнату, хранившую все тоже, что и кругом, запустение, грязь и даже, воздух в ней был наполнен запахом сырости да плесени. Войдя в комнату, Руслан подошел к шкафу, снял с себя джинсы, толстовку и бросил грязные вещи на палас, да взявшись рукой за створку шкафа, мгновение помедлил, посмотрел на свое отражающееся в зеркальной поверхности лицо, светлое и озаряемое широкой улыбкой и кивнул себе головой так, будто увидел старого знакомца. Затем он отодвинул в сторону створку, и принялся искать на полках, в ворохе не глаженого белья, чистые спортивные штаны и майку, а найдя их, поспешно натянул на себя, закатал на ногах штанины до колена, словно намеревался вступить в бурную, горную речку.

Когда Руслан оделся, он повернулся, обозревая тот беспорядок и ту грязь, что как и тишина теперь царили в его жилье… и внезапно, услышал тихую мелодию. Откуда-то издалека, вроде из кухни, или из совмещенной ванны и туалета, или может быть из-за закрытой двери на лоджию, а вернее всего прямо через бетонную стенку от соседей… стала долетать, доноситься, доплывать тихая, тихая, чудная музыка. Кто-то умело и необычайно красиво играл на жалейке, рожке, гуслях, балалайке, домре, волынке, свирели, кугикле, трещотках, калюке, ложках, сопелках, жужжалках, свистульках, бубнах, рубелях, пищалках, фурчалках, ревунах, варганах… кажется на всех инструментах разом, а быть может на каждом в отдельности… Тот, кто играл, пальцами нежно проводил по струнам, стремительно вдувал воздух в духовые инструменты, порывисто встряхивал ложки ударяя ими друг о друга… И мгновение спустя, когда музыка уже наполнила всю комнату, Руслан увидел, как прямо из невысокой ворсы пыльного, кофейно-голубого паласа стали подниматься и устремляться вверх травы, злаки, цветы, деревья и леса. Великие, могучие леса с крепышами витязями дубами, стройными тонкоствольными березами, осинами и ольхой, хвойными, смолистыми соснами, елями, пихтами, с кудрявыми рябинами и калинами. Темные, густые, красавцы леса те были полны зверья, были полны птиц. И рядом с теми лесами, прямо из голубизны паласа выплеснулись и потекли полноводные, зеленоватые реки, а в тех реках плыли огромные осетры, зубастые щуки, общительные сазаны, серебристые лещи, хищные судаки, и с покатыми мордами четырехметровые сомы…. И жила та земля полная злаков, луговых трав и цветов, жила та земля волей, наполнялась она тихими трелями соловья и жаворонка, звонким смехом детворы, которая как на подбор была русая: светло-русая, темно-русая, рыже-русая, а все потому, что народ тот носил имя — Русы…. Жалейка заиграла громче, она понесла звук и казалось смолкли все другие инструменты, затихли ветра, птицы и смех детей, а миг спустя смолкла жалейка, и послышался голос рожка более насыщенный, более грубоватый, но необыкновенно родной… и душа, душа Руслана всколыхнулась… Так как всколыхнулись в полях злаки, в лугах высокие травы, ветви деревьев в могучих лесах, точно всколебалась, выплеснулась на берег серебристая, чистая, река — Волга… Ра-река великая, которая издревле несла в своих водах, в своем названии, ту ведическую культуру, которую позже унесла в своем течение река Днепр, туда вниз, к порогам, к месту кое многие века называлась потом Перуновым…. Еще миг и смолкла музыка, пропали травы, злаки, деревья и реки…. а перед глазами Руслана лежал кофейно-голубой, ворсистый палас.

«Все народы любят веру отцов своих, и самые грубые, самые жестокие обыкновения, на ней основанные и веками утвержденные, кажутся им святынею. Так и славяне языческие, закоренелые в идолопоклонстве, с великою упорностию в течение многих столетий отвергали благодать…» Карамзин точно привязался к Руслану со своими какими-то глубоко ненавидящими веру, историю предков мыслями и внезапно, вот так возникая в голове, всяким сказанным когда-то давно словом, старался показать остаткам людей, истинно любящих Русь, как может опуститься человек в неуважении и раболепии перед властями…

«Погоди, погоди», — прерывая Карамзина на полуслове сам себе сказал Руслан, и, вспомнив фразу Босоркуна по поводу слова раб, подскочил к двум деревянным полкам, висящим на стене, как раз над креслами, протянул руку и снял толковый словарь Даля, да тут же открыв книгу, принялся перелистывать листочки в поисках значения этого слова. Раб, в толковании Даля, значил — невольник, крепостной; человек обращенный в собственность ближнего своего, состоящий в полной власти его.

«Выходит раб — это тот же яремник, крепостной, невольник, тогда непонятно, почему демон сказал, что раб — имеет другое значение?» — негромко, вслух спросил Руслан и опустившись на кресло, сел.

Он отвел глаза от странички книги, задумался, поглядывая на картину, укрепленную на стене над диваном, на которой был изображен притаившийся в густых зарослях травы тигр освещаемый солнечными лучами, и внезапно Руслана прямо-таки озарило, что Бога Солнца вышедшего из лика Рода — звали Бог Ра… Состарившись он передал свою повозку сыну Богу Хорсу, а сам обратился в небесную реку, та, что отделяет Явь от Нави, и Ра-реку, что нынче величают Волгой… Но в слове раб явственно слышится имя Бога — Ра… и быть может раб — слово на самом деле означающее, что-то светлое, а не то, что ему придают века… Ведь если слово раб разделить на ра и б, тогда ра — обозначает солнце, свет, а звук б… что может значить звук б?… Руслан перевернул еще один листок в книге, а затем закрыл ее, потому что внезапно услышал тихий шепот-подсказку своей души. Он тут же поднялся, поставил томик Даля на полку и найдя англо-русский словарь взял его в руки, да тотчас стал торопливо его листать в поисках слова раб на русском языке; вскоре он нашел русскую букву «Р» сверху на страничке, а чуть ниже искомое слово раб — slave. «Интересно, раб — это по-английски slave, а работа — work… у нас слова работать произошло от слова раб, а у них это совсем разные слова, не имеющие ничего общего… — подумал Руслан и потер левым указательным пальцем нос, потому как под ним обильно выступил пот. — Однако слово — slave, очень похоже на слово славянин, тогда как же по-английски славянин, славянский?» Руслан еще перевернул листок словаря, и, увидев то, что искал, громко хмыкнул: «Славянин, славянский — slav. Нормально… да, пишутся эти слова одинаково, и хотя у них не большие различия в произношении, но скорее всего они произошли от какого-то одного слова и наверно это слово имело, светлое значение, потому что принадлежало славянам. И это слово, принадлежавшее славянам, отличало этот народ от всех других народов… А что же могло отличать славян от других народов?… Без сомнения вера, вера славян была одной из древнейших, и носили они на себе знак Солнца… знак или символ… Наверно все же символ Бога Ра, символ Солнца, а потому слышавшие то латиняни, англичане в частности, и стали называть людей ведической культуры — раб-славянин… именно не яремник, вол впряженный в деревянный хомут, угнетенный, невольник, а светлым словом раб — человек несущий на себе символ самого Солнца, самого Бога Ра. А позже когда народ наш предал веру и перешел в услужение Чернобогу, властидержащие проводя многочисленные реформы языка, предали этому слову — раб скверное понятие яремника, невольника, крепостного, чтобы полностью уничтожить все напоминания о великом прошлом славян, и их вере… Ведь так часто случается, сначала слово имеет один смысл, а по прошествию веков, или даже десятилетий приобретает другой смысл, вот к примеру слово злачный, сейчас это слово несет в себе понятие чего-то скверного. Когда мы его слышим нам видится бандитское место, грязное и нечистое, а на самом деле, если посмотреть все того же Даля, злачный — это травный, травянистый, богатый растительностью, обильный злаками… Наверно поэтому, у русичей и не было рабовладельческого строя, оно как слово раб имело светлое значение, а невольничий смысл ему стали предавать намного позже».

Руслан прервал свои мысли, закрыл, громко хлопнув листами, русско-английский и одновременно англо-русский словарь, и убрав его на полку, приступил к уборке комнаты, да и всей квартиры в целом. Сгребая постельное белье с дивана и отправляя его в стиральную машинку, снимая грязные занавеси, протирая влажной тряпкой пыль, и отмывая стекла на окнах, пылесося палас, диван и кресла, аккуратно складывая в шкафу вещи. А в перерыве между мытьем и уборкой комнаты, он затер пол в кухни, помыл раковину и наконец-то, чашку, поел сам и покормил кота. Да вернувшись в комнату, продолжил разбирать шкаф, при этом все время, вспоминая пережитое и увиденное, прочитанное и переосмысленное, и в этих знаниях находя подтверждение тому, что и сам Исшу, и созданная под его именем религия, была ничем иным как попыткой захвата духовной власти, духовного яремничества не просто русских, но и всех других народов мира, и кроме боли, страданий и вырождения, ничего народам земной Яви не даровавшая… А сколько, сколько людской крови пролилось потом во имя Исшу, скольких людей мучили, сжигали, уничтожали во имя этой религии, которая на самом деле была выдуманной и наложенной на ведическую веру и ведические праздники.

И даже не прибегая к Интернету, Руслан нашел множество совпадений пожравших праздники древних славян, к примеру писал Карамзин в «Истории государства Российского» в первом своем томе: «24 декабря(7 января прим. авт.) язычники русские славили Коляду, Бога торжеств и мира. Еще и в наше время, накануне Рождества, дети земледельцев собираются колядовать под окнами богатых крестьян, величают хозяина в песнях, твердят имя Коляды и просят денег…»

«Точно, — подумал Руслан. — Накануне Рождества, славили Коляду, и я даже помню, народную песенку, которую в детстве с друзьями пел, ходя по квартирам в нашем доме:

Коляда-моляда Прикатила молода! Мы нашли Коляду Во Мироновом двору…

и так далее, — продолжил он свои думы. — И главное нет там ни словечка про рождения Исшу. Потому как 24 декабря, по старому стилю, а 7 января по новому стилю, русичи и славяне издревле праздновали рождение великого Бога Коляды, которого родили Майя Златогорка и ДажьБог. В легендах сказано: Коляда явился вновь, чтобы дать людям ведическую веру, которую уже приносил Бог Крышень, и кою люди не уберегли. И сказано, что Бог Коляда явился, чтобы покарать демонов и принести Свет Ведических Знаний. И это именно к младенцу Коляде приходили по преданиям цари, волхвы и приносили дары — золото, серебро и пили они в честь молодого Бога медовую Сурью и славили, славили нашего Коляду, нашего русского Бога!»

Руслан аккуратно сложил большое махровое полотенце и убрал на полку, да заглянул во внутренность шкафа, где теперь царил полный порядок, а все вещи лежали и висели в строгом своем назначении, и осознал, что теперь и в душе у него появился тот же порядок, та же стройность, наверно не отделимая от чистоты тела и жилища. А в голове сами собой возникли строки песни, и секундой позже комната снова наполнилась быстрой, легкой, современной и в тоже время той старой, русской мелодией, играемой на сопелке, жалейке, свирели, а может быть на домре или скрыпке. И послышалось Руслану, как сначала тихо, потом звонче… насыщеннее запела давно уже почившая бабка Люба, жена деда Владимира, точно из далекого детства, из младенчества прилетела та песня. И другой голос еще более старый, голос который он слышал много раз, но обладателя, коего не видел, начал подпевать, а мгновение спустя этим двум, старым голосам его предков, стала вторить и его светлеющая душа:

«Кострома, Кострома, государыня моя, Кострома… А у Костромушки кисель с молоком, молоком, А у Костромушки блины с творогом…»

И всколыхнулись в мужчине воспоминания, давно слышимой и позабытой песни, а после вспомнил он мифы славянские и имя не города, а дочери Бога Огня — Костромы. И когда возникшая музыка потонула, в тихо текущих воспоминаниях и мыслях человека, сам себе начал сказывать Руслан ту легенду: «У Бога Огня великого Семаргла, что стоит на страже и не пускает на нашу землю зло, которое кружится, вертится в смертоносном вихре кругом планеты, — он затих и на миг ему показалось, что такой сказ можно рассказывать не про Бога, а про планету гиганта Юпитер, который витает по Солнечной системе и охраняет Землю от опасностей, захватывая в плен мелкие частицы и астероиды, грозящие своими каменистыми боками и летящими на нашу голубую красавицу планету, мечтая ее задеть или уничтожить. Так вот, — продолжил Руслан свое повествование, и, намочив половую тряпку в воде, что наполнила ведро, принялся мыть линолеум в прихожке. — У Бога Семаргла от Богини ночи Купальницы родилось двое детей, близнецы: Купала и Кострома, судьба которых разлучила в детстве, а после злобно посмеялась над ними, и, встретившись, взрослые брат и сестра, не узнав друг друга, нареклись мужем и женой, но после свадьбы проведав правду о себе, покончили с собой, утопившись в реке. Боги, сжалившись над несчастными близнецами, обратили их в цветок Купала-да-Мавка или Иван-да-Марья. Потому наверно, на Руси 24 июня (6 июля по новому стилю) праздновался праздник Ивана Купалы, праздник посвященный Богу Огня Семарглу и его детям Купале и Костроме. Позже праздник Ивана Купалы, прикарии назвали днем рождения Иоанна Предтечи…. хотя полностью уничтожить обряды и традиции празднования этого дня не удалось. На Руси всегда было принято широко праздновать праздник Ивана Купалы, в ночь разжигался купальский костер, где употреблялся „живой огонь“ добытый стариками трением дерева, люди пели, веселились, водили хороводы…»

Руслан помыв пол в прихожке, подошел к полке с книгами и сняв томик Карамзина, хотел было его открыть, как внезапно изображенный на обложке книги Николай Михайлович ожил, подмигнул ему правым глазом, затем приоткрыв свой нарисованный и тонко подведённый по краю серый рот, показал не менее серый, длинный язык. Да широко разевая рот, морща свой высокий лоб сказал: «А, еще и пятидесятница… да, да, да, никакая она не пятидесятница, а Семик день и знаменует этот праздник окончание весны и встречу лета. Издавна он считался женским праздником и совмещал в себе обряды проводов русалок (духов воды) и поминовения усопших. На Семик, который начинали праздновать во вторник (именно в этот день поминали усопших предков), а веселья и гулянья продолжались до воскресенья, готовили караваи, яичницы, сочни, сырники. Семецкий четверг отмечался девичьими гуляньями: хороводами около берез в роще, кумлением, плетением венков и гаданием на них о женихах».

Руслан онемел и такой безмолвно-неподвижный, наблюдал за двигающимися губами Карамзина, его глаза расширились, упавшая вниз челюсть широко открыла рот. Когда же Николай Михайлович замолчал, напоследок блеснув красными бликами своих серых глаз, и злобно показав язык, Руслан очнулся, избавившись и от онемения и от неподвижности. Он негромко вскрикнул, почувствовав как внутри груди, быстро застучало его сердце и тяжело вздохнула душа и размахнувшись, гневно швырнул книгу к открытой двери лоджии. Еще какое-то время он стоял, и порывисто дышал, глядя вслед улетевшей и стукнувшейся о дверь книге в темном коричневом переплете, которая улеглась на паласе, распластав в разные стороны свои листья и обложку. Затем медленно поднял руку и утер заструившийся по лицу пот, подумав, что верный слуга Чернобога, Босоркун, так некстати умудрившийся залезть в нарисованный портрет Карамзина, все же хороший парень, так много открывший ему бесценных знаний, даровавший столько неоценимых сведений, пробудивший и его душу, и тело к жизни… Вот только одного так и не понял Руслан — зачем понадобилось демону его пробуждать? Если он один воин, каков тогда смысл в этом пробуждении, или быть может демон лжи, как всегда врет… и людей Света, людей несущих в себе ведическую веру много больше… Ведь кто-то же пишет эти статьи в Интернете, размещает свои мысли, сохраняет, перерабатывает мифы и легенды… А значит есть… непременно есть те люди, которые смогут организоваться и пойти против этого Исшу, против прикариев и властей, навязывающих эту религию…

Или не смогут они организоваться, может у них нет вождя? Ульянова? А пробужденный, очнувшийся от спячки Руслан, может он и будет тем вождем, тем бойцом… каковой их поведет… И если Босоркун, отвел ему эту роль, хватит ли сил у него вести этот бой?…

«Непременно хватит!» — громким голосом заявил Руслан, обращаясь к демону, Чернобогу и всему пекельному царству разом. И бросив раздраженный взгляд на распластанного и будто прибитого к паласу Карамзина, решив, что там ему самое и место лежать, бодрым шагом, ощущая в себе силы вести бой и храбрость свойственную всякому русичу, пошел на битву с грязной ванной и туалетом, поверхности которых несли на себе толстые слои серого налета и давно не оттираемой ржавчины.

А в голове Руслана уже летали новые мысли, многие из них шли, словно быстрые кони вскачь и мгновенно проскакивали внутри, другие подолгу задерживались и вызывали мучительные думы. И вспоминались ему легенды, а в них он видел великого Бога Велеса, одного из самых почитаемых славянами, одного из самых близких душам русских. Еще бы ведь он, как и сами русичи был рожден Коровой Земун, а отцом его был сам Род. Велес учил людей земледелию, звездной мудрости, грамоте, он подарил людям буквы, календарь, законы, был покровителем скота, духов, волшебных племен и животных. Этот Бог, также как и люди, много раз перерождался и имел разные имена и ипостаси, а потому на Руси звали Велеса: Волосом, Тавром Бусичем, духом реки Доном, Гвидоном…

«Погоди, погоди», — утирая тыльной стороной руки капающий с кончика носа пот в покрытую зеленоватым порошком ванну, прервал свои думы Руслан, и, открыв блистающий серебром кран, обмыл руки, наскоро вытер их об штанины и поспешил в комнату. Он шел торопливо, вроде опасаясь, что мелькнувшая догадка может испариться, направившись прямо к полке с книгами и протянув руку, взял оттуда сборник сказок Пушкина. Опустившись на кресло, присев лишь на его краешек так, чтобы не потревожить стоявшую там и опирающуюся о спинку кресла, гитару мужчина принялся торопливо листать книгу, а когда нашел искомое, громогласно хмыкнул, бросил гневный взгляд на замершего и не подающего никаких признаков жизни Карамзина, лежащего на паласе, и звонко зачитал:

«В колымагах золотых Пышный двор встречает их; Все их громко величают И царевича венчают Княжей шапкой, и главой Возглашают над собой — И среди своей столицы, С разрешения царицы, В тот же день стал княжить он И нарекся: князь Гвидон.»

Слыхал, Николай Михайлович… князь Гвидон — а ведь это имя принадлежит Богу Велесу, и упоминание лебедя, которую спас в «Сказке о царе Салтане…» Гвидон…? Понимаешь, ты это или нет, ведь, на самом деле это история из жизни Бога Велеса, ведь это он спас царевну Лебедь, дух Азовского моря, Азовушку от коршуна, а потом они поженились и построили на острове Буян волшебную обитель и лежал тот остров в Азовском и Черном море…. Охо…хо! так-то горе историк…, — обращаясь к обложке книги, где был изображен, не слышащий Руслана Карамзин, веки которого, однако, все же взволнованно и еле заметно вздрагивали. — Выходит, — дополнил мужчина, — наш великий поэт, наше достояние, наш Пушкин, слышал поверья о Богах славянских… Наверно от своей няни, простой русской женщины Арины Родионовны и сохранял их красоту так, чтобы не могли до них докопаться служители Исшу, и окончательно все извратить и уничтожить, — и в подтверждение своих слов прочитал:

Ветер весело шумит, Судно весело бежит, Мимо острова Буяна, К царству славного Салтана…

Руслан услышал, как призывно запищала стиральная машинка, сообщив хозяину, что кухонные занавеси постирались, прополоскались и отжались. Однако прежде чем, успокоить призывно кричащую машинку, он положил на кресло томик Пушкина, поднялся и подошел к Николаю Михайловичу, лежащему на паласе и теперь, это было очень хорошо видно, испуганно моргающему и даже пытающемуся отодвинуться на задний план изображения, стараясь вжаться в сам коричневый переплет книги. Руслан некоторое время постоял над книгой, а когда изображение Карамзина вновь потеряло всякую живость и стало опять серым мертвым рисунком, присел на корточки, протянул руку и поднял томик, да посмотрел в лицо этого человека, вроде бы и русского на вид, на глубокие морщины прорезавшие высокий лоб, прямой нос, небольшие глаза и выпирающие вперед губы: «Всемилостивейший Государь! — писал Карамзин в предисловии, обращаясь к императору Александру I Паловичу. — С благоговением представляю Вашему Императорскому Величеству плод усердных, двенадцатилетних трудов. Не хвалюся ревностию и постоянством: ободренный Вами, мог ли я не иметь их?…»

— Тьфу, — вслух сказал Руслан, недовольно поглядывая на строчки подхалимства. — Наверно ты Николай Михайлович, как это сейчас, у нас говорится «писал историю по заказу» и потому столько тут лести, угодничества, что дальше-то и читать не хочется…

«…. — но мы спасены, прославлены; враг истреблен, Европа свободна, и глава Александрова сияет в лучезарном венце бессмертия. Государь! Если счастие Вашего добродетельного сердца равно Вашей славе, то Вы счастливее всех земнородных. — дочитал строчки Руслан, громко хлопнув, закрыл книгу и гневно глянул в лицо Карамзина. — Ну, разве так можно лизать зад…, — раздраженно спросил он у Николая Михайловича, который делал вид, что его не слышит и для этого даже прикрыл глаза. — Словно в войне двенадцатого года победил не народ и воины, а этот Александр, отсиживающейся в Петербурге… А что народ, который бился с завоевателями-французами получил, за то, что не позволил супостату захватить нашу землю, за то, что поднялся и ушел в партизаны и там кровью своей омывал просторы Руси?… А ничего он не получил, ни воли, ни даже простого спасибо… и помнится мне, что тех крестьян которые участвовали в партизанском движении еще и наказали, объявив беглыми…. А этот Карамзин… про какое, такое добродетельное сердце говорит, вот же… вот же… но все же будем воспитанными и ответим на это словами Омар Хайяма:

Лучше впасть в нищету; голодать или красть, Чем в число блюдолизов презренных попасть. Лучше кости глодать, чем прельститься сластями За столом у мерзавцев, имеющих власть.

И этот человек, великий историк, автор „Писем русского путешественника“, издатель-редактор лучших для своего времени альманахов „Аглая“, „Аониды“, русский человек… или именно не русский… Может и не был он никогда русичем-славянином, потому как, ну! вот нельзя же в самом деле, выражать каждой строчкой, каждым словом такое угодничество, нельзя же каждой строчкой так ненавидеть древнюю веру, и предков-славян: „Итак, предки наши обязаны…… (религии в Исшу) не только лучшим понятием о Творце мира, лучшими правилами жизни, лучшею без сомнения нравственностью, но и пользою самого благодетельного, самого чудесного изобретения людей: мудрой живописи мыслей….“, — закончил Руслан мысли карамзинскими строчками и порывисто вздохнув, поднялся с корточек и подойдя к креслу, убрал книгу на полку, напоследок ей и ему сказав, — кроме вашего яремничества, кроме крепостничества, закабаления духовного и физического ваша… проклятая вера в Исшу ничего народу не дала. А ты Никола и вовсе продался с потрохами и душой своей черной, за осьмушку мяса, Босоркуну… Надеюсь, что твоя душа находится там в Пекле… переосмысливая все написанное, и явственно увидев и прочувствовав на своей спине, что все же правильной была древняя вера в Ирий-сад и Пекло, в языческих Богов, а не в вашего лживого, с извращенными понятиями Исшу!»

Когда Руслан поставил книгу, подверженную нынче таким, прямо сказать необъяснимым падениям, он развернулся и пошел в ванную. Открыв дверцу стиральной машинки, достал и выложил в зеленый, пластмассовый таз, чистые занавеси, пахнущие каким-то химическим ингредиентом. А потом подняв гружённый таз, направился развешивать белье на лоджию, на закрепленных, там вдоль окна проволочных веревках. Выйдя на лоджию, он услышал гулкий хлопок, закрывшейся двери подъезда. Руслан выглянул из-за развешенного белья и посмотрел на противоположный дом, из подъезда которого на двор вышел все тот же молодой мужчина, ведущий на поводке своего толи сына, толи брата — огромного кобеля, черного окраса с прибитой мордой. Подойдя к окну лоджии Руслан вгляделся в лицо это человека. Его маленькие глаза, были пусты, словно не обитало там ни мысли, ни жизни, казалось, вместе с этими потухшими глазами потухла и его душа. Мужчина был безобразно толст, а на его выпирающий живот с трудом натянулась синяя спортивная олимпийка. И почему-то Руслану подумалось, что наверно должно быть стыдно не только этому молодому человеку, но и ему, который к тридцати двум годам не обзавелся детьми, не продолжил свой род и кровь своих предков, что нянчится он не со своим сыном или дочерью, а с этим толстым котом, точно также как и его сосед по несчастью, нянчится с огромным кобелем. Еще мгновение Руслан наблюдал за мужчиной, а после, тяжело вздохнув, и взяв с пола лоджии таз, пошел в ванную, на ходу подумав о своем прадеде Богдане который был атеистом и никогда не верил в Исшу, и у какового к тридцати двум годам уже было семеро детей, пять сыновей и две дочери, а старшему сыну уже исполнилось четырнадцать лет.

— Да…, — протянул Руслан недовольно глянув на свое отражение в зеркале, в ванной комнате. — Не то, что я… сухая, голая ветка… без всякой листвы и даже почки… Ну, а вообще-то чего я себя хороню… теперь я уверен, все у меня будет по-другому, все… Выйду с отпуска, пойду с Риткой из технического отдела на свидание, а там гляди и в ЗАГС, ведь я уже давно вижу, как она около меня круги нарезает…и может опять у меня будет семья, и она родит мне пятерых сыновей…Ой! что-то я загнул… хотя бы двух, и то было бы хорошо! Вот же двух парней: старшего я бы назвал Богданом в честь прадеда, а младшего в честь деда Владимиром… А Танюша… что ж Танюша меня поймет и простит наверное…

Руслан продолжал уборку квартиры, обдумывая перспективы новой жизни в которой он все кардинально поменяет и свою веру, и одиночество, и обязательно начнет просвещать друзей, одноклассников, одногруппников… стараясь пробудить в их душах похороненную, а быть может лишь затаившуюся ведическую веру. Очередной раз, развесив белье на лоджии, и проходя мимо кресла, Руслан мельком глянул на синеватую обложку томика Пушкина и вспомнил, что у Александра Сергеевича в его поэме «Руслан и Людмила» тоже, что-то было из мифов:

«Все смолкли, слушают Баяна: И славит сладостный певец Людмилу-прелесть, и Руслана, И Лелем свитый им венец».

«Леля — это дочь Богини Лады, и она является также как и мать Богиней Любви, а имя Людмила — это славянское имя, русское и значит оно — милая людям, — Руслан на миг прервался, открыв дверь холодильника и принявшись убираться на его полках, а немного погодя продолжил, — и главный враг Руслана, колдун Черномор, тоже не вымысел… Так звали русичи царя поддонного мира, морского повелителя Черномора, который оборачивался страшным ящером. И это Черномор, кстати, когда-то обернувшись ящером похитил невесту Бога Перуна, прекрасную Диву-Додолу… Ха…! Так может и Руслан имя русское, а никакое оно не тюрско-татарское… вообще любят наши языковеды все, что не могут объяснить в русских словах, спихивать на татар… а я читал, что Руслан происходит от тюрско-татарского „арслан“ — лев… Но может быть, надо поступить с этим именем также, как я поступил со словом раб, разделить его на слоги и звуки. Рус это явно образовано от русского, русича, а лан… интересно, что такое лан… что? что? — переспросил мужчина, что-то тихо шепчущую внутри груди душу. — Может — ла, — начал также тихо повторять за душой он, — ла — производное от имени Богини Лады и значит любовь, а „н“ буква, звук начала… Тогда выходит имя мое и того храброго героя Руслан — значит русский начатый или зачатый любовью?»

Руслан домыл холодильник, раковину, и, выжав тряпку положил ее на блестящую серебристую поверхность раковины, и удовлетворенно оглядел чистую кухню, вымытые окна, стиранные, пахнущие порошком занавеси, да довольный проделанной работой, засмеялся, и сказал обращаясь к Барсику, который, наконец-то, прервав свой вечный, каторжный труд под названием сон, подошел к чисто вымытой миске и протяжно мяукнул, требуя еды:

— Ты, Барс, жрать более не проси, ты и так жирный… аж противно на тебя смотреть, прости за нелицеприятное высказывание… Я же иду окупнусь и пойду спать, потому, что на улице уже темно, — и Руслан махнул рукой в сторону приоткрытого окна, через которое в кухню заплывал свежее-загазованный воздух и ночная тьма, и добавил, — а тебе хочу напомнить, — он опять на миг прервался глянул в сморщенную, недовольно взирающую на него, покрытую шерстью морду кота. — Вход на мой диван тебе заказан, там чистое белье, а если ты обормот, не пожелаешь мне подчиниться, будешь наказан… То есть завтра будешь вымыт… но вымыт не каким-то приятно пахнущим шампунем для кошечек среднего пола, а будешь вымыт простым и прекрасно убивающим грязь, блох и клещей, стиральным порошком, заметь очень, очень эффективным, потому как сегодня я в этом основательно убедился. Покедова!

И Руслан, торжественно шлепая босыми ногами по чистому, блестящему и слегка поскрипывающему линолеуму, пошел мыться в ванну так, как чистая квартира и очищающаяся от скверны душа требовала и чистоты тела.

 

Глава шестая

«Дух беспокойный, дух порочный, Кто звал тебя во тьме полночной? Твоих поклонников здесь нет, Зло не дышало здесь поныне; К моей любви, к моей святыне Не пролагай преступный след.»

Сквозь крепкий сон услышал Руслан, как заиграли струны гитары, кто-то умелой рукой проводил по ним, и на свет выплывали чудесные звуки и чей-то чарующий, бархатистый голос пел эти прекрасные слова из поэмы… не сказывал, а пел. Руслан разлепил сомкнутые, налитые тяжестью веки, и открыл глаза. В комнате было темно, холодно и очень сильно пахло морозным утром, снегом и льдом, так будто только, что по комнате прошелся волшебный Дед Мороз и задел своим посохом все кругом, оставив на мебели, паласе, и даже на самом человеке тонкий слой инея или изморози. Руслан лежащий на спине резко развернулся на бок и посмотрел на кресло, где опершись о спинку корпусом, грифом и головой стояла гитара. Возле гитары с ее светло-коричневым, древесного цвета корпусом и темно-кофейной окантовкой царил полумрак. Но стоило мужчине развернуться, как мгновенно ярко вспыхнул голубоватый свет, озаривший не только гитару, но и кресло, и часть стены. И смог он — хозяин гитары разглядеть, что на самом инструменте никто не играл, а туго натянутые струны заметно дрожали и колебались, так, точно затихали они от только, сейчас сыгранной мелодии. И немедля, внутри Руслана тревожно застыла душа, на лбу, несмотря на царившую в комнате прохладу, выступили огромные капли пота. Внезапно две струны громко звякнув, оторвались от подставки и улетели вверх, туда к кофейной голове, да намотались там, на треугольной, макушке образовав, что-то в виде накрученной на бигуди челки. А свет, наполняющий пространство кругом, собрался в тонкий пучок-луч, и наступила тьма. Луч упал на голову гитары, чуть ниже, чем челка, и будто выжег в ее деревянной поверхности два овала, а секундой спустя, там появились два маленьких, голубых глаза, наполнивших своей голубизной все око. Еще мгновение тьмы, и свет опять рассеялся, поглотив черноту ночи и избирательно заполнив своей яркостью кресло да часть стены. И также неожиданно темно-коричневые веки с тонкими тремя, четырьмя черными ресничками, похожими на нитки-паутинки, затрепетали, голубые очи закрылись, их поглотили коричневые веки…. Доля секунды и глаза вновь открыты, только теперь в них, в их голубоватой блеклой глубине поблескивали красноватые блики огня. Затем перед верхним порожком, который оканчивает голову, появилась тоненькая, красная полосочка. Мгновение спустя полосочка пошла волнами, изгибаясь вправо, потом влево, еще миг она дрожала и вдруг замерла, и прямо посередке ее появилось небольшое круглое углубление, толи красного, толи, все того же, коричневого цвета, и оттуда из этого углубления послышался еле слышимый звук: «До…до…до… — словно кто-то пытался взять ноту. — Рэ…рэ…рэ… — опять полетела из дырки следующая нота, и уже более громче, — ми…ми…ми… — тонким, струнным голосом допела гитара, и голос ее звучал высоко, — здравствуй, рэ…рэ… Руслан!»

— Здравствуй, — взволнованно глядя на говорящую гитару, ответил мужчина и незначительно подался на кровати назад.

А гитара уже вращающая глазами и ежеминутно выпускающая из своего маленького, круглого рта: «Рэ…рэ…ми…ми…фа… фа..», — продолжала оживать дальше, теперь темно-коричневая окантовка огибающая корпус задрожала, выгнулась вперед, оторвавшись от тела и в изогнутом месте, похожем на талию женщины лопнула надвое, сразу с двух сторон корпуса, распавшись, разъединившись. А миг спустя оттуда, где гриф мягко входит в корпус, с одной и другой стороны от него, вылезли две тонкие, окантовочные, похожие на шнуры руки. Они широко раздались в стороны, выпрямились и затрепетали в воздухе, затем правая, из возникших, рук протянула свою тонкую окантовку к голове, и грациозным движением взбила вверх струнную челку.

И тотчас другая часть окантовки гитары, распрямилась вперед, образовав две ноги. Они вытянулись прямо от оканчивающегося полукругом корпуса, из одного места, так словно заломились, укрепившись в этом месте, и, образовав острый угол, галочкой — лучами разошлись в разные стороны. Еще пару секунд ноги были неподвижны, но после, также как раньше руки, затрепетали в воздухе. Корпус гитары все еще не двигался, руки и ноги помахивали тонкой окантовкой. Но вот гитара полностью освоилась с новым ощущением и частями тела и спрыгнула с кресла, встав на свои тончайшие, еле видимые ножки. Гитара тут же тяжело покачнулась, и накренила свой корпус направо, потом налево, пытаясь удержать массивное тело, гриф и голову, на столь тонкой окантовке, а устояв, выпрямила стан, и тихим голосом, обратилась, к прямо-таки обалдевшему, Руслану не сводящему, округлых глаз с инструмента:

— Ми… ми… ми…меня. Ми, ми…прислал к тебе…ми, ми…мой друг…ми, — певуче затянула гитара прибавляя впереди или позади каждого слова — ноту ми.

— Погоди, красавица, — перебил гитару человек, слегка сиплым, дрогнувшим голосом. — Если хочешь говорить, так давай без ми, а то я не понимаю тебя.

— Кхе, кхе, ми, кхе, — прокашлялась гитара, и опять приподняв руку, подоткнула свои кудри-струны на голове, и уже более ровным, наполненным лишь изредка дзень и блинь, голосом, произнесла. — Меня прислал твой хозяин Босоркун.

— Он мне не хозяин, — гневно откликнулся Руслан и резко сел на диване, глянув на танцующую на месте гитару, всеми силами старающуюся все же удержать свой мощный корпус.

— Да, да… ми. ми… до. до… — снова запела гитара и ее голубые глаза полыхнули на Руслана красноватыми искорками. — Кхе…кхе, — прокашлялась она и уже высоким с хрипотцой голосом, сказала, — ишь ты, смелый какой… Давно гляжу не орал… что ж скоро будет возможность поорать тебе в волю, как говорится «размять свои голосовые связки»… А пока пусть так… пусть не хозяин, он тебе… Однако, он прислал меня, чтобы я показала тебе кое-что, пошли рэ…рэ… Руслан.

Гитара развернула свой корпус влево и махнула правой рукой на стену, на которую опирались кресла и в ту же секунду они, будто живые отпрыгнули в сторону, освобождая пространство. И сейчас же, в обоях появилась, где-то между книжными полками, светящаяся точка. Еще мгновение и полные книг полки тяжело вздрогнули, и с них в сторону дивана полетели книги, да с такой скоростью и быстротой, что Руслану в первый миг даже не удалось увернуться и какой-то томик, крепко и болезненно стукнул его прямо в лоб.

— Ай! — громко вскрикнул мужчина, и принялся уклоняться от летящих в него книг, при этом потирая правой рукой ударенный лоб, а в левой сжимая книгу-обидчика.

Полет книг продолжался еще какое-то время, а когда они все приземлились на диван, полки с грохотом повалились вниз. И лишь их деревянные корпуса коснулись паласа, как резво они ярко вспыхнули голубоватым огнем, и пламя принялось пожирать их прямо на глазах. Да, прямо на глазах, за какие-то пару минут, они сгорели, оставив после себя лишь мельчайшие, похожие на росинки, капли белого цвета, каковые попадая на поверхность паласа, впитывались в него. А сам палас, при этом издавал громкое урчание, шипение и визг, точно то была не ковровая дорожка, а кот по хвосту коего, кто-то безжалостно топтался.

Горящая в стене голубым светом точка вспыхнула, и от нее в разные стороны, побежали маленькие крупиночки, очерчивая прямоугольник. Крупиночки обогнули углы, прочертили на стене две длинные параллельные линии, и вновь нарисовав углы, двинулись навстречу друг другу, и сойдясь в единой точке, как бы описали своим бегом дверной проем. И там где крупиночки нарисовали линии, вспыхнул еле видимый голубоватый свет, будто пробивавшийся изнутри бетонной стены. Свет стал разгораться, все ярче и ярче, и вскоре он стал ослепительным и наполнил своим сиянием всю комнату. Гитара немного отступила назад, все еще покачивая своим станом, ее левая рука подлетела кверху, и тогда же раздался оглушительный взрыв, а очерченная крупинками часть стены вывалилась, отлетела в сторону дивана и упала сверху на сидящего и молча взирающего, на все происходящее, мужчину.

— Ы…ы…ы…, — застонал Руслан, когда от грохота и боли смог наконец-то прийти в себя и увидел, что на его распластанном, по поверхности дивана, теле, вплоть до подбородка лежит кусок тяжелой, бетонной стены.

— Что…ми…, — заглянула через край стены гитара и посмотрела в ошарашенные глаза хозяина, да чуть слышно хмыкнув, добавила голосом Босоркуна, — надеюсь тебе человек не очень больно?… — и вопрос этот прозвучал, будто утверждение.

Гитара взмахнула своей тонкой окантовочной рукой, и бетонная стена приподнялась, зависнув в воздухе над телом Руслана, плавно переместилась влево, и с грохотом обрушилась вниз на палас, выпустив вверх столб бело-серой пыли.

— Нет, — подымаясь с дивана и снова на него усаживаясь, да правой рукой ощупывая свое тело, которое нисколечко не пострадало от падения такой много-килограммовой стены, ответил Руслан, — мне было не очень больно… терпимо, но слишком неожиданно, а потому неприятно.

— А ты сам не кидайся, не кидайся, — заговорила прижатая левой рукой к животу книга.

Руслан оторвал от живота, словно прилипшую к поверхности кожи книгу и глянул на недовольное лицо Николая Михайловича, который с плотной её обложки поблескивал своими красными глазами и показывал длинный, раздвоенный на конце язык. Руслан перекинул через плечо книгу-обидчика и когда та громко плюхнулась на диван, позади него, издав какое-то нечленораздельное — а или ы, глянул на гитару, грациозно виляющую своим телом и стоящую подле образовавшегося прямоугольного проема, из которого выливался голубо-белый слепящий очи свет.

— Пошли, — сказала гитара, и медленно ступая своими тонкими ножками по поверхности паласа, двинулась туда в светящийся проем.

Руслан поднялся на ноги, стряхнул с себя пыль, облепившую тело после падения части стены, и завороженный этим чудным сиянием, в каковом исчезла ожившая гитара, также неспешно и немного покачиваясь, от пережитого и перенесенного, двинулся следом за гитарой прямо в тот бело-голубой проем.

Он делал каждый шаг неторопливо и опасливо, еще миг, доля секунды и сияние полностью поглотило его тело, а справа, слева, сзади и впереди от себя мужчина увидел густой голубо-белый дым, в котором носились, мелькали и тихо жужжали малюсенькие крошечки, похожие на диких пчелок. Остановившись, и беспокойно оглядевшись в этом дыму, Руслан протянул вперед руку и попытался поймать этих жужжащих пчелок, и как ему показалось, ладонь пройдясь по голубому дыму, пахнущему морозным утром, что-то ухватила. Он поднял сомкнутую в кулак руку к уху и услышал тихое ж…ж…ж внутри нее, затем поднес ее к глазам, и резко открыв, на розоватой поверхности ладони углядел серебристую частицу, по внешнему виду напоминающую куб. Частица размером чуть меньше, чем половинка ногтя мизинца, с ярко блестящими серебристыми боками была необычайно гладкой, ровной и четко просматриваемой. Руслан дотронулся указательным пальцем левой руки до частички, коснувшись ее серебристого бока и почувствовал как она вздрогнула, точно ожила и без задержки завертелась с бешенной быстротой так, что еще миг и невозможно было разглядеть уже ни бок ее, ни цвет. Еще долю секунды она была на ладони, а после внезапно оторвалась от нее и взлетела вверх, и только тогда человек смог услышать, что на самом деле частичка не жужжит, а тихо поет. Да только ни слов, ни смысла песни, разобрать было не возможно. Он еще стоял, прислушиваясь к этой песни, прислушиваясь к тихой мелодии, наблюдая за мелькающими мимо глаз, серебристыми кубами, затем все тем же медленным шагом двинулся вслед за гитарой, которую было почти не видно в этом мареве.

Руслан шел довольно долго, как ему показалось, все в том же густом, словно испарения дыму, он ступал босыми ногами по чему-то явно плотному и прохладному. Полотно дороги ощущалось очень гладким, будто отполированным. И хотя из-за густоты дыма разглядеть его, становилось невозможным, однако Руслан все же предположил, что идет он по железной трубе, и прямо внутри этой трубы, куда для полноты ощущения напустили бело-голубого тумана.

С каждым шагом дым становился розным, неплотным, минутами казалось, он принялся рассеиваться, и стопы ног ощущали теперь не просто прохладу, а холод, который сначала лишь пощипывал пальцы и пятки, затем стал подниматься вверх. Еще немного пройдя вперед Руслан, остановился, он давно уже не видел гитару и шел наобум, но теперь, когда под ногами он почувствовал не железо, а нечто другое, испуганно встал. Там под ногами в этом стелющемся чаде, пряталась ледяная поверхность, теперь же покрытая легким снежком, редким, будто только, что наметенным вьюгой, в котором так легко утопают ноги. Человек оглянулся, встревожено посмотрел назад, подняв руку, он попытался раздвинуть дымовую завесу. Но несмотря на то, что дым стал негустым, кругом ничего не было видно, и даже жужжащие-поющие частички тоже куда-то запропали, а в этой ледяной трубе царила лишь тишина, холод. И душа мужчины внутри груди громко запаниковала, почувствовав в этой тишине и в этом холоде опасность, пустоту и смерть.

«Тише, тише», — сам себе сказал Руслан, успокаивая и душу, и громко стучавшее сердце, и покрытое гусиной кожей тело.

«Дзень… блинь… дзень,» — пропела, позвав его гитара, и человек глубоко вздохнув, подавляя внутри и снаружи, обступивший его страх, пошел вперед на звук струны.

И вскоре, он увидел опускающийся вниз, к поверхности белой земли, голубой дым…

Увидел стоящую впереди на тонких ножках, покачивающую корпусом гитару…

Увидел, что они вышли из пещеры, края каковой были укрыты толстым слоем льда.

Руслан подошел к гитаре, и, встав рядом, осмотрелся, перед ним на много… много вперед, может на сотни километров, а может даже и на тысячи, лежало бескрайнее, укрытое нетронутыми снегами, белое покрывало земли. Сзади них находилась здоровущая гряда гор, объятая толстыми льдами, а кончающиеся где-то в вышине, как показалось мужчине, возле серо-белого неба, макушки гор, были также плотно укутаны снегами. Воздух необычайно звенел, не только здесь внизу, но даже и там, в вершинах горных гряд, и он не просто звенел, он завывал и свистел. Порывистый ветер крутил, поднимая и заворачивая огромные столбы снега, после бросал их на землю, на гитару и человека, но Руслан не чувствовал холода, который без сомнения правил в этих землях. Однако он все же ощущал на лице эти секущие, острыми концами кожу колючие снежинки, и еще чувствовал, как озябли, а вернее замерзли, ровно до колена ноги, став в этих местах не живыми, а точно деревянными. Казалось холод, дойдя до колен, дальше не стал подниматься, чтобы обязательно оставить в живых этого человека, неизвестно зачем пришедшего сюда, в царства холода и смерти.

— Что это? Куда ты привел меня Босоркун? — тихо спросил Руслан, глядя на гитару, боясь потревожить это белое, белое поле льда и снега, где не было видно ничего живого, ни кустика, ни деревца, ни зверя.

— Когда-то, — захрипела, осипшая от мороза гитара, голосом демона. — Чернобог, повелитель тьмы и пекельного царства, властитель Севера захватил земную Явь… Он уничтожил жизнь в ней, уничтожил народы и их души…. Он наполнил этот мир льдом… И тогда Земля… планета Земля остыла, обширные пространства земной поверхности покрыли льды, уровень воды в морях упал и погибли морские существа, и конечно наступил исключительный холод, убивший все то, что еще желало выжить. Температура упала так низко, что даже на экваторе, было также холодно, как в современной Антарктиде. Эта низкая температура поддерживалась льдом, а большая часть приходящего солнечного излучения отражалась обратно в космос. Погляди в небо…, — и гитара подняла вверх тонкую руку.

Руслан посмотрел на серо-белое небо и только сейчас разглядел, что там, в вышине нет облаков, и что серо-белое это не облака, как поначалу ему показалось, а само небо.

— Видишь, — продолжила высоким, чуть звенящим голосом гитара. — Почти нет облаков, а все потому, что водяной пар заморожен… Была смерть… смерть вашей Земли… вашей Яви и вас всех… Всех! Всех! Всех!.. Ты чуешь, чуешь своим носом запах смерти, ее божественный, необычайно сильный и мощный запах?… Смерть! Смерть! Смерть! — громко зазвенела гитара и вторящие ей струны разнесли эту радость, этот звук далеко вперед… туда, туда в покрытые белыми льдами и снегами бескрайние, мертвые земли, где все погибло пожратое Чернобогом и его супругой Смертью.

И Руслан увидел, как внезапно протянув свою тонкую руку, схватила его гитара, намотав ее коричневую окантовку на левую кисть хозяина. Гитара глянула своими голубыми глазами, в которых блеснули красные лепестки пламени, и издав громкое: «Хо…хо!» побежала вперед, туда в погибшие земли, увлекая за собой человека.

Гитара бежала, ускоряя быстроту своего шага, ее тонкие окантовочные ноги почти не касались снега, будто гитара не бежала, а летела, и вслед за ней двигался Руслан, порывисто дыша, временами задыхаясь от бьющего в лицо ледяного ветра, ноги его, одеревеневшие до колена, не подчинялись ему. Однако, несмотря на это, они ступали на поверхность снега и льда с той же легкостью, и с той же быстрой отрывались от него, что и ноги гитары, и потому человек успевал обозревать белые пространства ледяных полей, укрытых снегами. И видел он остатки некогда величественных городов торчащих из-под снега, видел он ледяные бухты и такие же ледяные остовы кораблей и судов. И словно раздвигались перед ним могучие льды и показывали свои холодные внутренности, в каковых были погребены страны, города, народы, уровень прогресса у коих был не ниже чем современная цивилизация. И мелькали, мелькали горы, океаны, земли, покрытые многометровыми снегами и льдами.

Но вот движение тонких ног гитары замедлилось, и замедлил свой бег Руслан, постепенно переходя на шаг, а после и вовсе остановившись. Гитара расплела тонкую окантовку и отпустила его руку, затем приподняв свою руку, взбила вверх струнную челку, а мужчина присел от усталости на корточки и туго дыша, принялся растирать свои покрасневшие до колена, неживые ноги. И гитара тихо дополнила свой сказ:

— Погибла Явь, погибло добро, погибло рождение… И остановилась жизнь, а все потому что нет жизни без рождения, нет смерти без жизни, нет рождения без смерти… Нет светлого наполненного солнцем дня-времени от восхода до заката солнца; от утренней до вечерней зари, без наполненного мраком, чернотой ночи — времени, когда солнце скрывается за горизонтом…. Не бывает добра без зла. Зла! Зла! Зла! Добра! Добра! Добра! — громко закричала гитара и оставшиеся на ней струны, чуть слышно вторили ей.

И услышал человек, как громко, громко, намного громче, чем сейчас кричала гитара, загрохотало, что-то позади него. Руслан все еще сидевший на корточках и снизу наблюдающий за гитарой, которая выкрикивая слова, легохонько кружилась в каком-то сатанинском танце, энергично вскочил на ноги, и, повернувшись, узрел, как в высокой горе находящейся прямо перед ним и заканчивающейся почти в поднебесье… в этой горе еще раз, что-то громыхнуло… Раздался гул, затем мощный звук взрыва и из вершины вверх в небо, вылетел огромный, черно-серый столп дыма, а немного погодя дым заполонил не только небо, но и саму гору, да полетели оттуда огромные куски камней. Земля под ногами Руслана задрожала, по ней пробежала волна, одна… вторая… третья, вызванная землетрясением, воздух наполнился запахом гари и серы, а после снова громко загрохотало, словно раскатисто грянула сама гора и стала выплескивать она на свои белые, покрытые льдами и снегами ярко-желтые, ярко-красные горящие потоки лавы.

— Всевышний тот, чье существование наполняет нашу Вселенную, тот кто создает наших Родов, тот кто творит начало и конец, снизошел в нашу галактику, Он пробудил вулканы, спящие подо льдами, Он пробудил Рода… И Боги Света восстали и начали творить жизнь на планете Земля… в Яви…

Руслан стоял и смотрел на выплескивающуюся из вершины горы лаву. Внезапно он услышал, оглушающий гул наполнивший пространство кругом них, какое-то слитное рокотание, а после мощный раскат грома, справа, слева и позади него. В горной гряде окружающих его и гитару разом проснулись, пробудились к жизни вулканы и стали, эти могучие, подчиняющиеся только силе Всевышнего великаны выкидывать вверх столбы дыма, камни, осколки и изливать из своих внутренностей потоки горящей лавы. И видел человек текущую лаву по поверхности гор и наполнявшую долину, в которой он стоял, и чувствовал он, как мгновенно согрелись его одеревеневшие до колена ноги. Наклонив голову и глянув себе под ноги, Руслан в ужасе вскрикнул, потому как увидел, что теперь он стоит не на снегу, а ноги его находятся по колено в горящей лаве, коя уже окружила его и гитару. Красноватая, вяло текущая лава, пузырилась и выпускала вверх, в воздух, не только густой белый пар, но и огромный жар.

— А…а… а…! — испуганно закричал, заорал, что есть мочи человек, и, отведя взгляд от утопающих в лаве ногах посмотрел на гитару.

А та стояла в нескольких шагах от него. Ее тонкие ножки-окантовки едва касаясь желто-красного огня-лавы, грациозно подлетали вверх, руки выписывали какие-то мудреные па, казалось, теперь гитара закружилась в вальсе, затем принялась танцевать танго, только танец ее проходил без партнера. Гитара танцевала, кружилась, подпрыгивая вверх, будто под ногами у нее был не поток лавы, а твердая поверхность земли, она протяжно блинькала струнами, и сразу было видно, наслаждалась наступившим теплом, текущей лавой и совсем не замечала, или не хотела замечать, как горящий поток поедал тело ее хозяина. Зато Руслан не просто это замечал, он это ощущал на себе, наблюдая, как медленно его ноги утопают в лаве, а вызываемая таким погружением в огненный поток, мучительная боль, не убивала его. И все еще находясь в сознании, зрил Руслан, как в лаве постепенно сгорая, исчезало его тело, а сам огненный поток подбиралась уже к талии. Перед глазами от боли, иногда появлялся белый туман, а когда он уносился прочь, видел Руслан блистающие красным светом глаза гитары и слышал раскатистый грохот кругом, наполнивший долину, чувствовал трудно вдыхаемый густой, тяжелый воздух полный обжигающего пара. А поток лавы поднимался все выше и выше, и секундой спустя, мужчина находился в огне по грудь. Он вытянул руки вверх, и лопнувший рядом с ним огромный, красный пузырь магмы выпустил из себя, разлетевшиеся в разные стороны горящие капли, упавшие прямо на щеки и губы человека, и тотчас кожа в этих местах также зашипела, запузырилась и пошел от нее густой рыже-серый дым, пахнущий паленой плотью: «А…а…а..!» — еще громче закричал Руслан обгоревшими, покрытыми дырами и чернотой губами.

И сейчас же к нему подскочила гитара, она наклонилась над ним, выставив в бок свой корпус и гриф, да заглянув голубыми глазами в его карие очи, простуженным голосом, стараясь перекричать грохочущие вулканы, крикнула:

— И не стоит так орать, соседей разбудишь, — гитара прервалась, замолчала, и вулканы тоже стихли, перестав грохотать, а она уже более спокойным голосом молвила, — и вообще слово орать имеет два смысла: первое — кричать благим матом, реветь, зевать, гаркать во все горло, горланить, надсаживаться криком, то есть делать то, что делаешь теперь ты… Но есть и светлое понятие этого слова, потому как образовано это слово от имени Бога Солнца Ра и включает в себя слог — ра, и смысл такого слова о-ра-ть — значит орать землю — пахать или взрывать, для посева, плугом, косулей, сохою, оралом, ралом. От этого слова образовано и слово орач, орала, оратай — пахарь, хлебопашец, землепашец, земледел, земледелец, плугарь, кто соху держит, об этом писал Даль… Но он не знал главного, славяне вкладывали в это слово следующее понятие, тот кто пахал землю, кто держал соху — тот своими чувствами творил на ней Солнце… Солнце…. Солнце…

— Спаси…, — тихим, наполненным болью голосом, прошептал Руслан, чувствуя, как в потоке лавы утонуло уже по шею его тело, и обгоревшие руки упали вниз и теперь поглощались огнем.

— А, что спасать — то? — спросила гитара высоким с хрипотцой голосом и громко засмеялась. — Башку твою тупую, что ли? Ведь кроме башки ничего не осталось… Ха…ха…ха… — на доли секунд гитара затихла, ее струны натянутые умелой рукой, негромко заиграли, и услышал Руслан тихие слова песни, словно исполняемые им самим, на стихи С. Есенина, которые когда-то он пел для Танюши:

«Мы теперь уходим понемногу В ту страну, где тишь и благодать. Может быть, и скоро мне в дорогу Бренные пожитки собирать….»

Внезапно струны на гитаре смолкли, она едва заметно повела корпусом в сторону, а после со всей силы ударила всем своим деревянным телом Руслана по утопающей в лаве башке, прямо по лицу. И тотчас он, будто откупоренная пробка из бутылки шампанского, вылетел из потока лавы и полетел туда, откуда они, с гитарой взявшись за руки, прибежали. Скорость полета была такой огромной, что не прошло и минуты, как он миновав весь обратный путь, пронесся над некогда покрытыми снегами и льдами, а нынче желто-красными потоками лавы, пространством и влетел в ледяную трубу. Быстрота полета тут же снизилась, и Руслан упал плашмя на ледяную поверхность, громко вскрикнув и стукнувшись об твердый, гладкий лед остатками того, что у него не сгорело, да стремительно потонув в бело-голубом дыме.

 

Глава седьмая

— Кха…кха! — закашлял Руслан, потому как внизу бело-голубой дым был весьма густой и плотный, да ко всему прочему еще и вязкий. Он словно клей втекал вовнутрь рта, сцепляя меж собой тяжелый язык и нёбо.

Мужчина глубоко вздохнул, а после также глубоко выдохнул, почувствовав внутри себя легкие, и услышав тихо бьющееся сердце. Резко поднявшись, Руслан сел и раздвинув клубящейся чад у поверхности льда, принялся себя рассматривать. Руки, ноги, тело, голова все… все было на месте, и нигде не было ран, ожогов. Поверхность кожи была не тронутой, не пострадавшей от холода или от огня, лишь на верхней губе находился небольшой с ноготок мизинца ожог, легохонько покалывающий.

— Фу…, — довольный тем, что не пострадал, пропыхтел человек и опять закашлял, оно как, клей — дым с каждой секундой становился плотнее и гуще, вязкость его увеличивалась, еще чуть-чуть и кругом него уже не чад, а крутой, молочный кисель.

Руслан стал задыхаться и энергично вскочив на ноги, начал оглядываться, но кроме густого киселя кучно его обступившего со всех сторон, ничего не было видно, и слышно… Ах! Нет! Вот откуда-то, издалека, послышалось тихое ж…ж…ж… «Наверно, — мгновенно промелькнула мысль в его голове, — то жужжат серебристые, малюсенькие частички». И точно, вскоре это ж…ж…ж, раздалось совсем рядом, казалось звук шел издалека, впрочем, в это же самое время, наполнял своим жужжанием весь густой кисель, а маленько погодя звук сконцентрировался позади него. Руслан развернулся, и увидел, что плотность молочного киселя тут же иссякла, но не так, как иссякает дым, улетая в поднебесье, или туман, осаживаясь на землю, а так, как раздвигаются занавеси перед спектаклем, открывая театральные подмостки. И на переднем плане предстала сцена… очень длинная и узкая, в ее глубине на расписной панели виднелся пейзаж, изображающий лес, речку и небольшую, богатую, в два этажа старинную усадьбу. С двух сторон сцену ограничивали плотные темно-серые занавеси, скрывающие кулисы, наверху над сценой на изящном потолке в ряд горели, напоминающие раскрытые розы, небольшие люстры, испускающие желтоватый свет. И на высоких театральных подмостках, отделяющих актеров от зрителей, перед очами Руслана, стали появляться жужжащие кубы.

Однако теперь это были не просто кубы, а плоские доски. И доски эти выросли в размерах, превратившись из малюсеньких в крупные (сантиметров сорок на сорок) да и цвет серебра они сменили на темно-коричневый, такой вроде были сделаны из дерева, каковое потемнело от сырости или времени. Таких плоских дощечек было много, они выходили, вылетали из-за кулис, и начинали в воздухе, не касаясь сцены, кружиться да тихо петь. И пели они ту самую непонятную песню, слова и смысл которой не смог разобрать Руслан в самом начале своего пути. Слегка подавшись вперед, сделав несколько шагов навстречу к сцене, он наткнулся на невидимое препятствие, прозрачное, но очень прочное, не дающее возможности приблизиться к театральным подмосткам ближе. Мужчина протянул руки и ощупал препятствие, оно было гладкое и холодное, чем-то напоминающее стекло, и находилось и справа, и слева, и сверху, и снизу от него. Постучав костяшками по преграде, он ни уловил никакого звука, казалось суставы пальцев касались не твердого стекла, а мягкой ткани. Руслан уперся лбом в это прозрачное препятствие, и, напрягая зрение, вгляделся в дощечки, которые продолжали кружить на сцене. И миг спустя смог разобрать, что те дощечки похожи на раскрытые листья книги. Некоторые из них были расколоты на части, и теперь там, на сцене, кружились лишь куски этих листьев, на некоторых листах были огромные трещины, выемки, а некоторые и вовсе покоробились, надулись. И казалось, что листья этой чудной книги когда-то плохо хранили, ломали и кидали… однако на всех деревянных их поверхностях просматривались какие-то необыкновенные, диковинные письмена и рисунки животных, головы: быков, лис, собак и овец. Дощечки продолжали грациозно кружиться, так, как вальсируют в воздухе, подлетая к земле, белые, мохнатые снежинки, иногда они вставали в какой-то ряд, образовывая книгу. И тогда Руслан видел, что в той чудной, деревянной книге отсутствовало множество листов древней, загадочной рукописи. Чтобы уловить то, что пели листы, мужчина напряг слух, прислушался, а завороженный самой книгой и ее танцем, попытался разобрать хотя бы отдельные слова, уже и не надеясь на то, что удастся понять смысл песни. Однако внезапно листы перестали кружиться в танце-вальсе, остановились все разом, и также одновременно замолчали, а секундой позже, послышался высокий с хрипотцой голос Босоркуна, который кажется спускался откуда-то сверху и наполнял своим эхом ледяную трубу:

— В декабре 1919 года, где-то в пределах современной Белгородской области, в одной из барских усадьб, некто полковник артиллерии Федор Изенбек нашел древнейшую, культурную летопись славян и русичей «Велесову книгу»…. После многолетних мытарств и скитаний в пятидесятые годы прошлого столетия благодаря писателю, поэту Ю.П. Миролюбову и историку А.А. Куренкову в США, в журнале «Жар-птица», впервые эти дощечки, вернее, копии и фотографии с них, были опубликованы и показаны всему миру. Доказывая всем и каждому, как велика была ведическая культура древних славян, которую предали, потеряли и утаили русичи…А теперь слушай… слушай человек… и впитывай то, что несли на себе, в себе твои предки… и пробуждайся… пробуждайся… ибо время!.. время на исходе!

Смолк голос демона Босоркуна и затихло эхо, вызванное его хрипотцой, и тогда потекла сказываемая на древнем языке русичей песня-сказ…! Каждый лист книги, неподвижно стоявший на месте на длинной, узкой сцене, теперь выступал вперед и показывал Руслану написанные на нем древние письмена, вспыхивающие голубым светом, а голос… наверно, принадлежавший его предку читал, пел те слова, пересказывая давно утерянную веру, историю и отношения Богов и славян.

И слышал Руслан имена Богов Света: Сварога, Перуна, ДажьБога, Велеса, Семаргла, Хорса. Чувствовал в каждом слове того сказанья любовь к Богам, любовь к своей земле, дарованной ДажьБогом, внимал душой своей, прославленье красот чудесного русского края, так словно пел то не предок его, а сама Мать Сва, Дух Божий. И видел Руслан сильных витязей, ратников-русичей, которые от начала начал вели бои за волю свою, за веру свою, и бились не на жизнь, а на смерть. Вставали, казалось из деревянных подмостков сцены, перед его глазами бестелесными, прозрачными тенями неизведанные края в которых жили далекие славяне. Вставали перед его глазами кровопролитные битвы за те земли. Вставали перед его глазами бесконечные ездовые дороги, пути по которым шли русичи, поющие светлые молитвы, прославляющие и благодарящие Богов Света за помощь, не просящие ничего взамен. И за те молитвы, за ту силу и волю уважали детей своих отец и прародитель ДажьБог, и дед их громовержец Перун, и посылали они воинам Света, Сурью медовую и победы в делах ратных, и правителей достойных, избираемых и земли богатые, злачные, наполненные дичью и птицами, и полноводные реки кишащие рыбой, такой же сильной и славной, как и сами русские:

«Текут реки великие по Руси, И журчат многие воды, И поют они о стародавнем. О тех боярах, что не боялись идти к полям готским, Что многие лета боролись за вольность русскую, О тех, что не берегли ничего, Даже жизни своей…»

И выступал вперед новый деревянный лист и пел голос предка, Руслану о том, как осевшие на своих землях русичи, защищали ее из года в год, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие, а кругом земли русской кружило зло, кружили дасуни, демоны и наползали на нее, точно саранча, все пожирающие и извращающие народы, там были племена готов, ромеев, гуннов, греков, варяг. И с деревянных листьев книги, внезапно потекли крупные капли крови, они стали проступать из букв, и, стекая по деревянной ее поверхности, принялись капать на сцену, наполняя ее кровью погибших прародителей, ибо издревле «руки наши утруждены не от плуга, а от тяжелых мечей», — пел предок. Потому как выше жизни своей ставили славяне — Славу и Волю, Землю и Богов! А кровь предков, пролитая за славу и волю, за землю и Богов, уже переполнила сцену и двумя тонкими ручейками сочилась с нее и капала прямо в голубо-белый кисель, что парил возле подмостков. И видел Руслан, как голубо-белый дым, стал постепенно менять цвет и превращаться в бледно-красноватый.

Лист, залитый кровавыми слезами отступил назад, а на смену ему вышел другой, он был наполовину обломанным, с обрезанными, словно ножом краями, и предок человека, голосом полным дрожащего торжества, запел, желая каждым словом, каждым вздохом оправдать веру предков, желая поведать ему Руслану, что Боги Света никогда не брали в подношения жизни: ни людские, ни животных, ни птиц, ни рыб. Жертвовали Богам русичи лишь от труда своего и приносили они в дар лишь плоды, цветы, зерна, питную сурью, мед. А греки и варяги, кои и убивали и приносили своим Богам людские жертвы, сказывали про русичей, что они — людоеды… но то была ложь…потому, как славяне имели иные обычаи: «… тот же, кто хочет победить другого, — пел голос предка, — говорит о нем злое, и тот глупец, кто не борется с этим, потому что и другие это начнут говорить…» И видел Руслан, как по листу, сломанному злобной рукой или ногой, прямо из букв, потекли крупные, стеклянные слезы. Они также, как до этого кровь, стекали с листа на сцену, и, наполняя ее своей прозрачной чистотой, смешивались с кровью вольных предков, что еще была на подмостках. И чувствовал человек, что внутри него заплакала его душа, такими же серебристыми слезами, смывая с себя всю черноту и злобу, и понимал теперь он, как возникла и от кого пришла та злобная ложь, исковеркавшая ведическую веру… все от тех же греков и варяг. Слезы, падающие с листка окрасились в розоватый цвет, и этот розоватый ручеек скатился вниз с подмостков, будто маленький водопад, туда… вниз… в бледно-красноватое марево.

Дым стал густеть, подниматься снизу, наступать с боков на сцену, и мужчина увидел ступивший вперед последний лист деревянной книги, и услышал затихающий, угасающий, умирающий голос предка, допевшего слова сказа:

«А этот Аскольд приносил жертвы чужим Богам, А не Богам нашим, Как было заведено отцами нашими — И не должно быть по-иному! А греки хотят нас окрестить, Чтобы мы забыли Богов наших и так обратились к ним, Чтобы стричь с нас дань, Подобным пастырям, стекающемся в Скифию.»

Красноватый дым стал сгущаться, он стал плотнеть, и вот уже пропала сцена, исчезло препятствие, отделяющее Руслана от театральных подмостков, а вокруг опять появилось плотное кисельное молоко. Хотя теперь это было уже не молоко, потому как кисель был не белого цвета, а розоватого, но вязкость его, густая клейкасть, снова сковывала дыхание, отчего пришлось дышать не носом, а ртом. Еще мгновение и кисель заполнил не только булькающие легкие, но и весь рот… и нет сил, нет никакой мочи избавиться от этой тягучей, липкой массы… и нет сил, нет никакой мочи сомкнуть губы, закрыть рот, вздохнуть.

Внезапно позади человека, что-то негромко дзинькнуло, послышались тихие шаркающие шаги так, будто поспешно подходили сзади. Руслан порывисто развернулся, но густота красноватого киселя не давала возможности разглядеть того, кто кружил рядом, подзинькивая и шаркая. А то, что он именно кружил было понятным, потому как стоило человеку повернуть корпус тела и голову назад, как дзинь и шарканье послышалось с правого бока, затем с левого… Завертев головой, пытаясь рассмотреть в красноватом киселе своего врага, Руслан неожиданно, увидел возникшего или вышедшего из киселя, прямо перед собой, Босоркуна, в своем сером длинном, чуток колыхающемся одеянии. Дымок подле демона был пурпурного цвета и менее густой так, что задыхающийся Руслан смог выплюнуть переполнивший рот кисель и глубоко вздохнуть. И немедля очи демона, вспыхнули тем же пурпурным светом, окружавшим его, уголки губ изогнулись, и он резко подняв правую руку, где тонкими усиками к указательному пальцу был прикреплен крючок, направил ее на человека. Рука, палец и крючок вздрогнули, и черная загнутая поверхность крючка прижалась прямо к груди Руслана, чуть пониже висящего на тонкой, золотой цепочке крыжа.

«Хмы!» — издал Босоркун, не сводя горящего взгляда с лица человека, а тот наклонил голову и посмотрел сначала на черный крючок, потом на крыж, каковой был почему-то не золотым, а тоже черным.

Руслан еще долю секунды смотрел на крыж, затем перевел взгляд с него и глянул в очи демона, да увидел в их пурпурном сиянии вспыхивающие белые блики огня. И тогда он поднял руку схватил пальцами этот знак яремника, невольника, крепостного, угнетенного… этот крыж и, что есть мочи рванул с себя… А когда крыж, разорвав цепочку, оказался в его ладони, человек-русич протянул его к лицу демона, и, ощутив исходящее от Босоркуна, леденящее зло и холод, пропел, так как до этого пели деревянные листы «Велесовой книги»:

«От утра до утра мы видели зло, которое творилось на Руси, И ждали, когда придет добро. А оно не придет никогда, если мы силы свои не сплотим И не дойдет до нас одна мысль, которую глаголет нам глас праотцов. Внимайте ему — и потому ничего другого не делайте! И тогда пойдем мы в степи наши бороться за жизнь нашу, Ибо мы — воины княжеские, А не скоты бессловесные которые не ведают (что творят).»

— Ты в моей власти, — захрипел Босоркун и услышал Руслан в том голосе острую, шипящую ненависть.

— Нет! Нет! Нет! — громко и торжественно сказал русич, не сводя глаз с лица демона.

Он все еще держал крыж на ладони и внезапно увидел, как на его черной поверхности, выступили кроваво-красные бусинки крови, и тогда он швырнул этот черно-кровавый источник духовного закабаления в лицо демона. И в тот же миг громко дзинькнув, оторвались усики от крючка и он, медленно переворачиваясь, завертевшись, точно в замедленной съемке, полетел вниз в пурпурный дым, упав наверно к ногам Босоркуна. Половинки нароста на пальце демона сомкнулись, поглотив усики, а крыж брошенный человеком не долетев до лица Босоркуна, упал вслед за крючком так, будто был связан с ним невидимой нитью. И Руслан почувствовал внутри себя не бывалую, силу и мощь и громко, громко пропел песню, которую услышал только, что, а запомнил на века:

«Как умрешь, Ко Сварожьим лугам отойдешь, И слово Перуницы там обретешь: То не кто иной — русский воин, Вовсе он не варяг, не грек, Он славянского славного рода, Он пришел сюда, воспевая Мать вашу, Сва Матерь нашу, — На твои луга О, великий Сварог!»

— Это точно, — тихо, тихо шепнул Босоркун и отступил назад. — Скоро, скоро к Сварожьим уйдешь ты лугам… верно поет твоя голубая, признавшая веру и Богов, отрекшаяся от лжи и черноты, душа.

И почудилась русичу, в словах демона, страшная, затаенная угроза так, что на миг тяжело ему за дышалось, и внутри содрогнулись одновременно: плотское — сердце и бестелесная — душа, и словно надавило сердце своей огромной кровавой массой на хрупкую голубоватую душу. Но миг прошел и Руслан, глубоко вздохнув, посмотрел на отступающего назад и утопающего в пурпурном дыме демона, и узрел, как лицо его исказила злобная ухмылка, да послышался громкий дребезжащий смех, вроде как кто-то, неумелой рукой, враз провел по плохо натянутым струнам гитары. Еще доли секунд блистали пурпурно-кровавые глаза Босоркуна и слышался смех, потом внезапно все смолкло и пропало…. а глаза, тело, голову, руки, ноги, мозг и душу русича поглотил теплый, желтоватый туман.

 

Глава восьмая

В очередной раз, пробудившись и открыв очи, Руслан долго смотрел на прислонившуюся к спинке кресла гитару, которая делала вид, что ночью нигде не бывала и ничего не видела, однако накрученная на голове челка-струна явственно свидетельствовала об ином. И не только гитара, но и вся комната, скрывала пережитые мужчиной ночные события, потому что кресла стояли на своих прежних местах, полки висели на стене, а в них аккуратнейшим образом были расставлены книги. Да и на стене не просматривалось не только кого бы то ни было проема, но даже разрыва или царапины на обоях. Все… все было возвращено в исходное состояние, все за исключением челки и небольшого ожога на верхней губе… да и еще, затаенного в Руслане испуга… Там где-то в глубине его бессмертного духовного существа от угрозы Босоркуна, возник и затаился маленький, похожий на детский кулачок страх… страх за свою жизнь… страх, что вскоре придется ему уйти в Сварожьи луга, а проще говоря умереть…

Умереть… О! если бы это угрозу… это обещание услышал он несколько дней назад… как бы он ему обрадовался, как бы он возликовал… Наконец-то он сможет прекратить эти душевные муки и умереть… Но теперь, когда Руслан познал истинную веру, и сущих Богов, когда он узнал ложное учение в Исшу, когда он увидел создание галактики, смерть Яви и возрождение жизни… он так изменился…. И в первую очередь, изменилась вся его духовная сущность, он словно проснулся и от страшных пережитых событий, и от лжи которая окружала его народ, его землю. А проснувшись, он глотнул свежего воздуха и захотел жить… Жить, чтобы жизнью своей опровергнуть рассуждения Босоркуна, что души людские все во власти Чернобога. Чтобы жизнью своей и борьбой продлить существование Яви и земных людей, и помочь русичам, славянам, да и всем другим народам прозреть, познав истину… И так теперь захотелось ему жить и видеть это голубое небо, это живое, теплое светило Солнце, чувствовать запыленный, загазованный воздух, дорогого сердцу, города, в котором он родился, жил, учился. Города, где его маленького мальчика во Дворце пионеров торжественно принимали в октябрята, и старшие ребята застегнули на синем пиджачке, красную звездочку с изображением маленького Ульянова. А пару лет спустя на центральной площади, которая раньше носила имя Ленина, его принимали в пионеры, и где он, и такие же как он, мальчики и девочки, торжественно приносили клятву своей великой стране… Руслан любил этот город с покоробленным асфальтом, с мертвыми, многоэтажными домами-уродцами, вытеснившими своей бетонной массой и конструкцией, своим ростом, маленькие, двухэтажные домики, утопающие в зелени карагачей и дубов. Он любил этих людей, и тех, что жили около него и настойчиво лезли в его жизнь, и тех, что жили кругом него, может рядом, а может далеко и не знал ни его имени, ни вообще его такого… И конечно же, до судорожной боли души он хотел, чтобы Явь была жива, и были живы его друзья — Серега, Сашка, Володька, пусть и не близкие… пусть просто товарищи, знакомые, но, чтобы была у них надежда, был шанс, была жизнь… Но слова Босоркуна поселили в его душе кулачок страха, и пусть это был лишь кулачок ребенка, однако это был страх… и казалось Руслану, точно возрождая душу его, освобождая от своей власти, еще раз наполнил ему, демон, кто на самом деле повелитель Яви, царь Земли, а следовательно и всех душ, что живут тут.

Мужчина все еще продолжал лежать, смотреть на гитару, пальцем поглаживая ожог на губе, и неожиданно вспомнил, про крыж каковой бросил в лицо демона, символизируя тем свое освобождение от этой лживой веры и от власти Босоркуна. Тут же подскочив на диване он сел и ощупал грудь, на которой не было ни крыжа, ни цепочки — подарка Танюши. Руслан поднялся с кровати и принялся искать цепочку перетряхивая плед, подушки, простынь. Он искал цепочку на паласе, отодвигая в сторону кресла, и в самих креслах, и даже, на всякий случай, осмотрел гитару, но… увы!.. Тогда, когда он сорвал крыж с груди, тонкая цепочка порвалась и наверно соскользнув, упала вниз, оставшись навеки в той ледяной покрытой пурпурным дымом трубе, в компании с крыжом и крючком… Руслан тяжело вздохнул, прекратив поиски, подумав, что в жизни за все приходится платить, а за освобождение от духовного ярма он заплатил, столь дорогим его сердцу, подарком жены. Еще немного он постоял, глядя себе под ноги на кофейно-голубой палас, и прогнав из души тоску, которая хотела, было подкрасться сзади и навалиться на него, начал убирать постельное белье с кровати в шкаф, одеваться, направляя свои мысли на виденную ночью древнюю летопись «Велесовой книги». И намереваясь, сегодняшний день посветить тому, чтобы разыскать в Интернете и саму книгу и историю о ее находке, и обязательно, уже в более спокойной, домашней обстановке, изучить, понять все касаемо этих знаний о своих предках.

История — это наверно, самая увлекательная наука, самая интересная, и в тоже время самая не предсказуемая… Непредсказуемая по той простой причине, что в любой миг, ты можешь, не только — вдруг, найти древний город который перевернет все основы традиционной хронологии. Но и, потому что в любой миг, новый президент, генеральный секретарь, император, царь, государь, князь захочет нечто в ней поправить. Да так, что после в ней исчезнут целые десятилетия, века жизни народа. Да так, что события в этой истории начнут рассматривать не под тем углом, и ты будешь хвалить зло, а ругать добро, не очень то понимая при этом где добро, где зло и как отличить одно от другого. И может быть сейчас, когда мы славим князя или царя, говоря о нем хвалебные речи, не зная о нем всей полноты правды… правды, кою скрывают те кто находится у кормушки власти, мы все ошибаемся…ошибаемся и на самом деле называем Господом — Чернобога, ангелами — демонов, великими правителями — предателей и мучителей. А знай все о них, о тех, кто правит нашими душами и телами, знай всю правду, как бы мы стали к ним относиться, чтобы стали говорить, пошли бы в ропату и одели бы на грудь крыжи?…. Но при всех этих не знали…. и чтобы делали… история все равно остается историей, познанием того, как жили твои деды и бабки, что ели и пили, что им заменял холодильник и телевизор, как они умели любить, и воспитывать свое многочисленное потомство… А потому, всегда затаив дыхание, ты слушаешь рассказ отца или матери о дедушке и бабушке, о прадедах и прабабках. И то, что ты узнал от родителей хранишь потом в душе и передаешь это своим детям… детям… если конечно они у тебя есть… или хотя бы будут?..

Руслан верил теперь, несмотря на угрозы демона, верил, что дети у него будут. Он сейчас, выбрав ту единственно верную тропу, среди множества неверных дорог и окольных путей, двинулся вперед по ней, осознавая, что духовное возрождение, жизнь не только его, но и его народа зависит оттого, будут ли рождаться в Яви дети, и будут ли духовно прозревать люди, потому как одно без другого невозможно. Так и Руслан, теперь он был занят духовным прозрением, прерываясь лишь на редкие перекусы, чтобы засунуть в рот колбасу и сухой хлеб, сохранившийся в хлебнице с воскресенья, выпинывая недовольно мурлыкающего, прямо-таки стонущего и выпрашивающего еду, Барсика из кухни.

Разыскав в Интернете «Велесову книгу», мужчина настойчиво познавал историю, хотя и отрывочную, но все же истинную повесть о славянах и русах. Узнавал Богов Света, которые на протяжении истории, всегда помогали своим сыновьям, поддерживая их в битвах и жизни, уважая в них храбрость и свободолюбие. И внутри русича исчезал страх, испуг отступал, словно враг, пятясь назад, потому как теперь в его душе, на место императора — царя Исшу, пришли другие истинно сущие и живые Боги: Бог битв и войны Перун «кто вел нас стезею правой к битве и тризне великой»; ДажьБог, чьими внуками и любимцами были русы; Семаргл, что «светит аж до мерцающего рассвета», защищая славян, своим очистительным от всякой скверны огнем; Велес, что «учил праотцов наших… и к заре приводил нас до врат (Ирия)»; Сварог Отец Небесный «из чьих пальцев были сотворены славяне».

Весь этот день, до позднего вечера Руслан провел за ноутбуком в кухне, сидя за столом, не сводя изумленно — восторженного взгляда с голубоватого экрана, и читая, познавая, неторопливо разбирался в вере и истории собственного народа. Только теперь он это делал, не потому что его заставил Босоркун, а потому что так хотела его душа и он сам. И все это время, в джинсовой куртке, висевшей в прихожке на вешалке, в кармане, тихо верещал сотовый телефон, возвещая о том, что кто-то очень сильно хочет отвлечь Руслана от его интересного занятия и непременно с ним пообщаться.

Однако человек, точно, не слышал недовольного мурлыканья кота, приникшего к двери кухни, точно не слышал этих призывных верещаний телефона, он был занят… и торопился… торопился все время себя, подгоняя. Будто страшась до ночи не узнать чего-то, что просто необходимо было изведать, и что он, возможно, не услышал, или не разобрал… там, в ледяной трубе в каковой пел ему голос предка. Он прервал свое чтения, лишь, когда солнце скрылось за соседним домом, и в кухне наступила темнота. Отведя взгляд от экрана, пошевелил уставшими, затекшими от долгого сидения в неудобной позе плечами, спиной и руками, и наконец-то поднялся из-за стола, перед этим выключив ноутбук и закрыв его крышку. И в наступившей мгле, пошел в коридор. Теперь его душа не вздрагивала, а сердце стучало ровно и монотонно, теперь он не боялся Босоркуна, потому что снял с себя ярмо — крыж, связывающий его с демоном. Открыв дверь, подле которой сидел изнывающий от голода Барс, сразу же ломанувшийся вовнутрь кухни, к пустой миске, Руслан протянул руку, дернул за шнурок ночника, что помещался на стене напротив вешалки, и когда прихожка осветилась тускловатым светом, шагнул к вешалке и достал из кармана куртки телефон. Он предполагал, что звонки были с работы, и оказался прав, все звонки и сообщения тоже, были от начальника, а в них настойчиво просил, требовал Александр Васильевич выйти утром, в пятницу, на работу, хотя бы часика на два. Мужчина, молча, смотрел на телефон, словно пытаясь разглядеть эти обещанные часика два в них, и усмехнувшись, сам себе заметил:

— Ага, часика на два… выйдешь на два, пробудешь весь день и нифига не заплатят.

— Уж — это точно… мур…, — согласился выходящий из кухни кот и громко фыркнув, уставившись своими желтыми глазами на хозяина, добавил, — вот же какой ты жадный Руслан… Ну, чего тебе, в самом деле, жалко этого сухого, дурно пахнущего и неизвестно из чего произведенного корма насыпать? Чё весь день морил голодом? Аж, желудок у меня свело… слышишь как верещит.

Руслан при первых же словах, округлив глаза, неопределенно глянул на кота. Барсик же демонстрируя свое голодное состояние, миновав дверной проем, прошелся по коридору, неслышно ступая по линолеуму и сел. Он поднял вверх переднюю левую лапку и провел ее по животу, который действительно заверещал, а вернее запищал, так как попискивает пойманная в мышеловку мышь. Затем он провел лапой по глазам и носу, утирая выступившие на них слезы и сопли, и жалостливо мурлыкнув, негромко заурчал, продолжив с онемевшим хозяином разговор:

— Мур… и чё ты, вот это впаривал Танюше, что в детстве любил Антуана де Сент-Экзюпери и его сказку «Маленький принц»… Вот, как я погляжу, врать-то ты мастер… Это, что ж такое… Выходит сказку любишь, главного героя тоже, а мысли его нифига… Но ведь он писал, для таких дурняков, как ты: «Зорко одно лишь сердце… И ты всегда в ответе за всех, кого приучил.» Понял дуралей… ты в ответе за меня… обязан, ты значит за мной ухаживать, сраки выносить, хорошо кормить… А у нас, что получается? — кот на мгновение прервался, и тихо обиженно зафырчал. — Ни какой такой в тебе нет ответственности, по поводу моей жизни, все время ты пихаешься, толкаешься, пинаешься… Ну, да ничего то еще можно пережить… но ты тяперича и вовсе оборзел, кормить не желаешь…! Нет, вижу я, зря тебя, Босоркун — мой повелитель пробудил, и твоя душа, да и ты сам забыл главное зачем здесь живешь…. Телефон целый день не брал, а что если начальник рассердится и попрет тебя с работы, что будешь делать тады? Где такое, очередное ярмо… ой! вернее такую работу, где найдешь…. Ну, да работа ладно… тебе уже можно и не работать… но вот то, что я целый день голодный, то ни в какие ворота ни лезит так и знай.

Руслан слушал длинную речь кота, которая прерывалась недовольным мурчанием, редким постукиванием хвоста по линолеуму, да утиранием слез, а когда Барсик наконец-то окончил, все еще не сводя глаз с хозяина, тот, слегка приглушенным голосом, спросил:

— Ты говоришь?

— Руслан, ты чё?… — возбужденно-раздраженно промурлыкал кот. — Ну, то, что ты дурень, это я давно заметил, но то, что ты еще и глухой дурень, этого я не знал…. - и Барсик, точно потешаясь над хозяином, протяжно фыркнул. — Конечно я говорю, но главное это не то, что я говорю… мур, главное, что я говорю… мур… Какая-то бессмыслица получилась, — кот прервался и приподняв лапку потер голову, как раз в том месте, где у человека находится лоб, заметив, — главное, Руслан, ты должен понять, кормить меня надо было хорошо. Хорошо! Ну и по возможности не пинать ногами, оно как мне с моим толстым задом было и не больно, но не очень приятно….мур… И я надеюсь, ты теперь понял кому я служу, и не хорошо…ой! не хорошо-то слуг демонов обижать… Оно энто может, очень прискверненько закончится, для всяких там возродившихся и посветлевших душ…. Да и потом, коли «назвался груздем — полезай в кузовок», я поясню, для особых дуралеев… Любишь Экзюпери будь добр корми кота хорошо, так как это делал он.

— А с чего ты решил, что Экзюпери хорошо кормил котов? — спросил Руслан, немного придя в себя, от нежданно заговорившего так хорошо и так много кота. — У него может, вообще котов не было…

— Было… не было… ты это не знаешь, а мне виднее, потому как я слуга демона, а ты так нечто бестелесное… мур, — сказал кот, и, усевшись на свой зад, выпрямив спину, принялся расправлять свои белые, длинные усы розовыми подушечками обеих передних лап.

— А, ты, Барсик, — обратился Руслан к коту и положил в карман куртки, все еще сжимаемый в руке телефон. — Вроде раньше все больше молчал, а теперь заговорил, да еще и обзываешься… это, что Босоркун тебе даровал знания русского языка… Ха…ха… мне душу вернул, а тебя говорить научил… так, что ли…

— Не… ну ты, точно глухой дурень, — сердито произнес кот, продолжая оглаживать свои усы. — Служу я Босоркуну…служу. А потому ему коль надо, он даст повеленье, и я тотчас, тебе на китайском запою… Да не тока, я ему служу, а все те живые твари, которые сидят на вашей просторной шейке и поворачивают ваши отупевшие отцовские и материнские чувства в другие стороны… Ну, разве — то нормально, когда меня волосатого, жирного котища, Танька твоя, сыночком называла… тьфу ты, одним словом… мур…

— Не смей! замолчи! — гневно прикрикнул Руслан на Барсика и топнул ногой так, что кот испуганно подскочил на месте, встав на четыре лапы и подняв кверху свой хвост. — Меня дурнем, называешь пусть… получишь за то… но имя Танюши не смей трогать, она болела и потому так тебя называла, бессердечная ты тварь…

— Дуралей ты… Руслан, — зашипев на хозяина откликнулся кот. — То, что я бессердечная тварь оно и так понятно… у меня души нет… только тело… А у тебя и Тани твоей… у вас же есть душа «бессмертное духовное существо, одаренное разумом и волей» так сказал твой любимый Даль… Так вот вы и должны перво-наперво думать о душе, а не о попе своей… мур… Болела жена твоя, родить не могла… ну, и, что… а сколько этих детишек в детских домах живет, брошенные, несчастные, ждущие родителей, ласки, любви… Что вы не могли усыновить, девочку, мальчика… двух мальчиков: Богдана и Владимира… И даже если бы Таня умерла, ты бы остался не один. У тебя были бы дети… твои дети, потому как приемные дети умеют любить и всегда становятся родными, если умеешь любить ты…. А вы, ты и Таня, да и не только вы… а все кругом вас… вы любите лишь себя, свое благополучие, желудочек, проще говоря, свой зад… И мечты у вас ущербные да лишь об одном, чтоб заду вашему было тепло, уютно и хорошо… мур… Вот потому вы и взяли меня, а я, что… я слуга Босоркуна — сру и жру… и душонки ваши чернотой обмазываю, нашептывая вам то, что нужно демону.

— Как же, но кошек, издревле держали в доме, чтобы они мышей ловили, — тихим голосом молвил Руслан, в душе полностью соглашаясь с мудрыми словами кота.

— Хму…хму…хму… — вновь присаживаясь на зад, и оскаливая морду, засмеялся кот. — Вот только прошу тебя не смеши меня… хму… хму… Может когда-то коты и ловили мышей, не буду спорить… Например у твоего прадеда Богдана, у которого было двенадцать детей… Может его кот и ловил мышей, потому как в той семье все жили трудом… мур…, — Барсик поморщился оскалив свою пасть, откуда выглянули небольшие белые зубы, покрытые желтоватым налетом, и все тем же хихикающее-недовольным тоном продолжил, — ну, а сейчас уволь меня. Сейчас мы мышей не ловим… Ты мне вот скажи, ты видел, чтобы я хоть одну мышь поймал, или паука, муху… ага!!! Сейчас прям… Дурак я… Бегать, ловить их, а еще потом и есть… такую вонь есть! Нет уж, дурень у нас в квартире ты, а не я… Так, что сам и лови! Вон их у тебя в кухне ночами полным полно бегают, особлива по шкафам и стенам, все время шебуршат в помойном ведре…. мур… Так, что вперед дуралей, приступай к их поимке… хму…хму… как раз поймаешь пару штук, покеда…. покеда жив еще… хму…хму… А мне их ловить без надобности, потому как оно мне не надо… Твоя кухня, твои мыши, ты и лови… а я здесь для другого приставлен!

— Вот ты, наглец, — возмущенным голосом ответил Руслан и покачал головой. — Не… наглец… хам… одним словом… Это ж надо дуралеем меня называет, а теперь еще и мышей предлагает ловить… Да я, да я… я тебя никогда сыном не называл… Тьфу, ты…, — плюнул на кота Руслан и вылетевшая изо рта слюна упала рядом с Барсиком на линолеум. — И не назову… я тебе сейчас пинка как дам… и ты кубарем полетишь в кухню и вспомнишь кто я, кто ты и главное как надо ловить мышей.

Барсик опустив голову, несколько секунд смотрел на харчок лежащий на линолеуме, затем перевел взгляд с него на хозяина, и, хмыкнув, сказал:

— Уж если мне и придется когда-нибудь вспомнить как надо ловить мышей, то это произойдет не от твоего пинка… поверь мне… И мышей в твоей затхлой кухне я ловить не стану… мур, — Барсик поднялся на четыре лапы, и бесшумно ступая направился к входной двери. — Потому как заговорил я с тобой не просто так, а по надобности… а надобность состоит в том, чтобы я показал тебе кое-что…

— Что? — уже менее гневно спросил Руслан, наблюдая за котом, подошедшим к входной двери и трущимся о его кожаную поверхность поднятым кверху хвостом.

— Босоркун… после того как потерял над тобой власть, не может к тебе приходить, потому повелел мне, мур…, — заурчал Барсик. — Повелел мне показать тебе Пекло… мученье попавших туда душ… гибель вашей земной Яви…

— А, что разве земная Явь гибла не один раз? — удивленно переспросил Руслан.

— Нет… ну ты еще обижаешься, шмур…, — зашипел в ответ кот, и бросил гневный взор в сторону человека. — Вот же такой дурень… глухой еще ко всему прочему… Конечно, Явь гибла множество раз… ни один, ни два, а много… Босоркун показал тебе лишь одну гибель Яви, а я покажу другую… потому что такие дуралеи, как ты, все время чего-то хотят большего, чем простые радости жизни… Хотят они хапать, жрать, одевать — семь штанов и двадцать туфлей… Они, эти дуралеи, забывают о простоте жизни, о ее духовности, и тады усё, каюки вам… А теперь давай открывай дверь, да поживее и так стока времени я потерял, болтая тут с тобой… а часики то идут, времени совсем немного осталось, и тебе дружочек надо непременно… хму…хму… с утреца мне за кормом сбегать.

Руслан слушал кота, потрясенный знаниями этого хвостатого слуги Босоркуна и тем, что земная Явь оказывается, гибла уже не раз. Он тяжело вздохнул, на миг вспомнив увиденные прошлой ночью ледяные поля, города и страны, и неторопливо, словно не хотя, подошел к двери, отомкнул замок. И все также медленно, взявшись за дверную ручку, толкнул дверь вперед, отворяя ее. И тотчас в нос его ударил стойкий запах гниения, сырости и плесени. Руслан выглянул за дверь, но не увидел там ни площадки, ни лифта, ни лестницы ведущей на второй этаж. Теперь там, с обратной стороны двери, начиная от порога, располагалась крутая, уходящая куда-то вглубь и резко вниз бетонная лестница с покатыми ступеньками, и округ неё сквозила тьма, не просто тьма, а холодная непроницаемый мрак…

Кот чуть слышно мяукнул, ступил на первую ступеньку и принялся спускаться вниз, утопая в этой черноте. Руслан обернувшись, глянул на тусклый, а теперь показавшийся очень ярким ночник, который точно маяк света, освещал всю полутемную прихожку, квартиру и весь дом и отрывисто выдохнув, неторопливо пошел следом за мелькавшим перед ним бело-серым пятном, Барсиком.

Мужчина спускался медленно и все время оглядывался. Сзади все еще виднелось желтоватое пятно дверного проема, а впереди и по бокам парила и правила непроглядная тьма. Но по мере спуска желтоватый свет дверного проема гас, а кругом Руслана стали появляться маленькие, крошечные и очень далекие точки серебристого света. Чем дольше спускались кот и его хозяин, тем больше возникало таких точек, и тем крупнее они становились, а вскоре наверху, справа, слева и даже внизу, там под лестницей показались скопления точек, туманов, облаков, и не только серебристого, но и розового, оранжевого, синего цветов, напоминающие головы быков, лис, овец, собак, в которых ярко блистали и мигали золотые или серебристые звезды. И тогда Руслан догадался, что он находится где-то в космосе, в какой-то галактике, а может, что вернее всего, в бесконечной Вселенной, и спускается он по бетонным покатым ступенькам прямо к необыкновенной туманности. Сама туманность, похожая на огромное чудовище с головой антилопы гну, ограненная по краю белым светом, была темно-бурого цвета, ее бока ярко мерцали синевой. На той голове явственно виднелись уши, округло-тяжелая морда, и даже более бурые глаза. Руслан смог разглядеть взлохмаченную бороду, причудливо изогнутые рога, а на лбу и горле, плечах косматую гриву. Казалось антилопа гну — чудовище встало на задние ноги, согнув в коленных суставах передние с копытами на концах. Она даже чуть-чуть подалась вперед и наклонилась, надеясь наверно опуститься на все четыре копыта, но после передумала, да так и замерла, на тысячи, а может миллионы лет. Рядом с антилопой, напротив ее морды, ярко горела розовая шестиконечная звезда, и именно от ее лучей светились края фигуры синеватым цветом. К чудовищу вела красноватая дорожка, в которую плавно переходила лестница по коей и спускались кот с человеком. Но вот справа от антилопы проступили, точно вышли из тьмы, еще две туманности более темного цвета, почти коричневого, похожие на башни крепости.

Барсик идущий впереди и мягко ступающий по ступенькам, остановился. Ярко полыхающие туманности и звезды, освещали, наполняя беловато-алым светом, лестницу и пространство вокруг нее, а потому было видно словно днем и остановившийся, вслед за котом, Руслан, глубоко вздохнул. И почувствовал, разряженный воздух, так будто он находился сейчас высоко в горах, и ему не хватало дыхания от долгого и томительного подъема, да каждый вздох был каким-то судорожно прерывистым. В этих местах царила небывалая тишина, такая, что слышно было, как кожистые подушечки кота касались ступеней, окутанных неплотным, алым туманом… Слышно было, как ноги русича, одетые в носки, проходя сквозь эти испарения, разрезали их клубящуюся густоту, и опирались, поскрипывая, на поверхность бетона. В космической дали ничем не пахло, хотя Руслан все же улавливал носом очень легкий запах разлагающейся плоти, впрочем дух этот был тонкий, едва… едва ощутимый.

Внезапно, где-то прямо над Барсиком и его хозяином, в космической дали, что-то ярко вспыхнуло так, точно взорвалась звезда. Подняв вверх голову, Руслан увидел движущуюся прямо на него кроху света. Кроха та стремительно увеличивалась в размерах, а свет, наполняющий и окружающий ее, разрастался. Еще миг и смог русич разглядеть огромного черного змея, с горящими красными глазами, разинутой громадной пастью утыканной тонкими острыми, похожими на кинжалы, зубами, да стекающей по ним и из самой пасти кроваво-черной слюны. А еще Руслан рассмотрел длинный, черный раздвоенный язык, за конец которого крепко держался, натягивая его через раскрытую верхнюю челюсть, толи сидящий, толи стоящий на змее высокий человек… О! да, то был не человек… То Бог! У Бога мощный, крепкий стан богатыря, высокий рост, серебряные, волнистые волосы и горящий золотым, солнечным светом нимб над головой. Бог был в легком золотистом одеянии, скрывающем не только тело, но и ноги. Левой рукой он держал змея за язык, а в правой сжимал длинный, серебристый с обоюдоострым клинком меч.

— Это ДажьБог…, — прервав молчание, не громко пояснил Барсик. — Он бьется с Чернобогом… И бой их будет долгим и жарким… Но ДажьБог победит! Ведь он ратник Света, он Сварожич!.. А пока идет их бой, и властитель Пекла отсутствует, пойдем, я покажу тебе царство тьмы… мур.

И Барсик, все также неслышно и мягко ступая, продолжил свой спуск вниз. Руслан же не двигался с места, он зачарованно и, в то же время, взволнованно смотрел, как длинный хвост змея неожиданно обвился вокруг стана ДажьБога, и покачнувшийся да побледневший прародитель русичей, вскинув ввысь меч принялся острым клинком рубить тело повелителя Зла. Видел он, как натягивал змеиный язык притягивая голову Чернобога-змея к себе Сварожич, видел, как кружились, вертелись в поединке Боги и улетали в далекую черноту, постепенно уменьшаясь в размерах и яркости, туда, куда-то в бесконечность. Руслан все еще глазел вслед потухшей точке, а после пошел нагонять ушедшего вперед кота, продолжив спуск в сторону чудища-антилопы гну, которая оказалась землями Пекла.

Ступени все больше и больше утопали в кроваво-черном дыму и Барсика уже не было видно. Торчал из тумана лишь конец его поднятого кверху хвоста, каковым он едва помахивал из стороны в сторону, словно указуя хозяину направление движения, да слышался его урчащий голос негромко ведущий повествование: «Когда-то Боги: ДажьБог и Чернобог, бились не на жизнь, а на смерть, в славянских легендах говорилось, что спор и бой был у них из-за Богини Марены….мур… Но то лишь легенда… легенда… На самом деле Боги бились за души людские, за путь по которому шли те души, бились они за Правду и Кривду, Свет и Тьму, Добро и Зло!»

Барсик прервался и остановился, он поднялся на задних лапах, выпрямил спину. И стал внезапно похож на циркового кота, коего долго учили ходить на задних лапах и коему, наконец-то, удалось освоить эту трудную, чудную науку. Он высунул свою бело-серую голову из дыма, и, развернувшись, заглянул своими желтющими глазами в очи Руслана, а быть может и в его светлую, голубую душу.

— Победа в том бою досталась ДажьБогу, а вот как это случилось и, что потом, после той победы произошло, ты увидишь, когда мы войдем в Пекло… — Барсик замолчал, лапкой притронулся к розоватому рту, призывая к тишине и опустившись, нырнул в кроваво-черный туман.

И опять, из этого леденящего своим цветом и густотой плотного испарения, выглянул призывно зовущий за собой конец хвоста, еле заметно вздрагивающий и покрытый шерстью, которая растопырилась в разные стороны, скаталась и теперь стала похожа на острые колючки или шипы. И Руслан двинулся следом за этим призывающим его хвостом-шипом. Вскоре ступени лестницы закончились и ноги наткнулись на мерзлую почву. Даже через носки ощущал человек комковатую, с небольшими выбоинами и ямами, с угловатыми острыми камнями землю. Даже через носки ощущал он, что шел, по чему-то неживому, мертвому, где никогда, ничего не росло, где эта мертвенность исходила и наполняла не только парящий туман, но и стопы, и, поднимаясь вверх наполняла все тело, так, что в груди расширилось сердце и тревожно бухнуло, кожа покрылась не просто гусиными пупырышками, а какими-то огромными волдырями, и волосы на голове встали дыбом. И только душа… душа Руслана, сидящая внутри него, была торжественно спокойна, и не подавала никакого признака тревоги, точно знала, что теперь ей не должно и стыдно бояться сил Зла.

А землю, что расстилалась впереди, укрывал уже багряного цвета туман, сменивший кроваво-черный. Он стелился над поверхностью земли, поднимаясь почти до колена, не позволяя взглянуть на саму почву и рассмотреть ее. Но даже через эту густоту, через эту плотность чувствовала телесная плоть русича, царящую кругом него смерть, холод и тьму. В воздухе очень сильно запахло сладковатой гнилью и плесенью. Почти не слышалось звука, лишь изредка откуда-то долетало тихое повизгиванье, такое будто где-то, очень… очень неблизко нещадно мучили, терзали маленького щенка или поросенка, разрывая, разрезая живую плоть на нем.

Чем дальше шли Барсик и его двуногий хозяин, тем сильнее ощущались лежащие кругом, в этом багряном тумане, безжизненные пространства. Раньше виденное Русланом чудовище — антилопа гну, обернулась теперь в бескрайние уходящие на много вперед земли, покрытые парящими облаками, туманами, буро-серого, темно-синего, черно-красного и багряно-бурого цветов, без всякого намека на существование здесь живых существ, растений, животных. Однако эта безжизненность царила не только на земле, она была и там, в небесной, космической вышине. Там, где небо было черным с синеватыми по поверхности облаками… Оттуда тоже исходила смертельная пустота, словно там, в вышине было не небо, а бездонная, глубокая пропасть, стылая и мертвая, точь-в-точь, как и лежащая под ней земля.

Но вот мгновенно поднявшись из тумана, парящего возле земли, появилось здание, увидев которое Руслан ошарашено, негромко вскрикнул, и, прибавив шагу, поспешно подойдя ближе, встал, чтобы хорошо его рассмотреть.

Еще бы… ведь, точно такое здание он уже раз видел…

Тогда, в первый день своего духовного прозрения, когда в гневе хлопнув деревянной дверью ушел с ропаты, и оглянулся… И вот сейчас оно, это здание, стояло здесь и своей молчаливой бездыханностью и пустотой смотрело на человека. Невысокое, двухэтажное здание, было кособоким, с несколькими башнями и малюсенькими квадратными окошками. Одна часть здания, хотя и выглядела мертвой, однако не несла в себе такого порушенного вида, как другая его часть. Где из черных стен не только вырвали окна, но и расстреляли всю их поверхность, из какого-то массивного огнестрельного орудия, а через появившиеся огромные выемки и дыры теперь обозревалась такая же малоприятная, черная его внутренность. Сверху здание завершалось сине-черными, высокими куполами, блистающими мелкими крапинками рассыпанной голубоватой изморози. А венчал центр купола черный, длинный шпиль с плоским белого цвета кругом, на каковом сейчас горели два черных глаза, и казалось те глаза были живые. Потому как стоило Руслану увидеть это здание и вскрикнув, остановится, как плоский круг развернулся, будто его крутанул порыв ветра, и горящие на нем черные… черные очи, в которых было собрано все зло земной Яви, посмотрели прямо на человека.

И, почувствовал человек, как раздалась его грудь надвое и оттуда выглянула голубая душа, да качнула своей чистой головой… И тотчас вспомнилось Руслану все плохое, что натворил он в своей жизни и в легком черноватом дыме, появившемся перед глазами, как пелена, мгновенна прошла, вся его ложь, все слезы мамы, несправедливые слова сказанные отцу и Танюше. Промелькнули удары, посланные в лица товарищей, проскользнули мелкие подлости, и такие же мелкие и низкие поступки, злые шутки, пинки живых тварей, грязные слова, сказанные вслух, протекли в руках потоки нечистот…. И на душе у него стало так тяжело, точно придавили и его самого, и его душу огромным камнем…И захотелось закричать, заплакать, захотелось бить себя руками по лицу, рвать волосы, а потом упасть на колени и кусать, грызть зубами эту мерзлую, мертвую землю. И сама собой, склонилась перед этими глазами голова Руслана, согнулась шея и спина, дрогнули в коленях ноги, намереваясь свалить своего хозяина в этот багряный туман… Однако неожиданно душа, выглядывающая из груди, душа в которой жили теперь Боги Света, стала петь слова из «Велесовой книги» и губы человека, побелевшие толи от холода, толи от переживания, толи от взгляда черных сил стали повторять вслух услышанное:

«…И потекла земля наша к нам, чтобы мы смогли удержать ее до смертного часа И узреть Мару. И чтобы Мара отступилась от нас и сказала, Что я не имела силу и потому не одолела витязей русских. И тогда слава потечет к Сварге. И там Боги скажут, что русичи — храбрые, И есть им место подле Бога войны Перуна и ДажьБога — их отца».

Досказал, допел те чудесные слова жизни русич, и губы его снова наполнились алой жизнью, спина и шея разогнулись, грудь сомкнулась, поглотив голубую душу, и ноги в коленях окрепли, перестав трястись. Он широко улыбнулся, и смело глянул в черные очи Зла, ибо Свет и Добро живший теперь в нем, не позволяли бить челом перед темной Ночью. Руслан помотал головой, пошевелил плечами и почувствовал внутри себя силу… ту силу, которая не давала право мучить и изводить его голубую душу, когда-то совершенными и давно уже познанными и продуманными ошибками, кои свойственно допускать человеку на своем трудном жизненном пути. И как только почуял он в себе силу Богов Света, черные очи в кругу потухли, а через секунду и вовсе заполнили своей темнотой, бывший некогда белым круг, поглотив, сожрав все светлое по краям, и обратив его в тьму, без всяких крапинок и примесей. А Руслан, лишь чернота поглотила свет, пошел дальше, вперед… туда вглубь Пекла, вслед за выглядывающим из плотного тумана хвостом Барсика, который продолжал идти, не замечая того, что хозяин останавливался и преодолевал зло тьмы, наверно его, серо-белого кота, это и вовсе не касалось. Но стоило Руслану догнать кота, поравнявшись со зданием и обходя его слева, Барсик тихо замурлыкав, молвил:

— Это храм Чернобога… мур… Здесь собрано все Зло Вселенной, отсюда Повелитель и Господь Тьмы раздает свои приказанья и рассылает по Яви демонов.

Руслан слушал кота внимательно, однако он уже и сам догадался, прочувствовав это на себе, что перед ним храм Чернобога, повелителя Пекла и властителя Севера. Он, молча, оглядел здание слева, затем сзади и поразился тому, что со всех сторон храм выглядел одинаково разрушено, кособоко и уродливо. И, казалось, что не только тот, кто сидит в этом храме был злом и смертью, но и само здание насытилось, напиталось злом и смертью.

Руслан уже миновал храм Чернобога, направляя свою поступь за хвостом кота, когда внезапно уловил молниеносно пролетевший, мимо него, сладковатый запах цветов. Запах был не только мимолетным, но и таким обманчивым, что русич так и не понял, ощутил ли он тот аромат на самом деле или тот ему всего лишь почудилось. Потому как только улетел этот аромат цветов, вновь нестерпимо сильно запахло плесенью и гнилью, и еще, по мере того как Барсик и его хозяин шли вперед, к этим двум запахам стал примешиваться запах крови. Это был тоже тонкий запах, но он не был мимолетным… и почему-то Руслан предположил, что где-то недалеко, может всего лишь в двух шагах от него, кто-то ножом надрезал человечью плоть и выпустил на землю, и туман красную людскую кровь.

А меж тем кругом них продолжала, царить тишина и теперь уже не слышалось повизгивания измученных животных, да и туман стелившейся подле земли не колыхался, а стоял на одном месте, и съедал он и поступь кота, и поступь самого человека.

Они шли довольно долго, кот впереди, а его хозяин позади, внезапно, без всяких предупреждений Барсик остановился, поднялся на задние лапы, выглянув из, теперь ставшего синем, тумана и махнув головой вправо, тихо заурчав, сказал:

— Видишь, там… вдали ледяные горы, в них торчат головы правителей, князей, государей, царей, королей, кесарей, императоров, монархов, президентов, если сказать короче — всех тех, кто поставлен был Богами Света править своими народами. Править, заметь себе, справедливо и честно… Но они забыли о дарованной им чести и теперь, теперь слезами, которые выплакали их народы, пытаются растопить эти льды и спасти свои черные души… мур… Да, вот беда только… слезы людские, пролитые от их правления, никак не растапливают эти льды… Потому что слезы те — слезы страданий и боли, в них несчастье и горе, тяжелая, а порой и невыносимая жизнь… и в них нет света и добра, а поэтому не могут они растопить эти льды… Хму…хму…хму… — захихикал кот. — А эти дурни того не знают… ведь они чернющие, как само зло… хму…мур…

Кот опустился на четыре лапы, и замер на месте, продолжая тихо смеяться в синем тумане, хвост его, поднятый кверху и похожий, Руслан, наконец-то догадался, на булаву, утыканную острыми колючками, слипшийся шерсти, взволнованно вздрагивал от того смеха. Еще долю секунды человек смотрел на этот хвост, подавляя в себе возникшее желание, пнуть этого злобного кота в зад, а потом перевел взгляд и посмотрел туда, куда только, что указывал Барсик. И увидел как, словно из земли укрытой синим туманом, вверх мгновенно устремились высокие горные кручи, они дотянулись до черной усеянной звездами вышины, и своими угловатыми верхушками затерялись где-то там. Сами горы были покрыты льдами бело-голубого цвета и утыканы черными, похожими на тени головами. Но при этом в отличие от тени, черные головы душ сохраняли свой телесный образ и на них были хорошо видны и глаза, и рот, и нос, и брови, и щеки, и уши и даже короткие, точь-в-точь подстриженные под троечку волосы. А сами части лица смотрелись более темного цвета, почти чёрными, чем вся остальная физиономия.

Горы выросли совсем рядом так, что казалось, сделай несколько шагов, и ты наступишь на душу-голову какого-то тирана, обильно умывающегося людскими слезами. Руслан пригляделся и смог увидеть у самого основания одной горы, что была ближе всех к нему, голову-душу того самого князя….предателя веры предков, истории и Богов. Да только теперь лицо того государя, было совсем не радостным и счастливым как загодя, а наоборот очень даже несчастным, из его черных глаз текли мелкие серебристые слезы, похожие на крошечки соли, они проделали на его щеках глубокие голубоватые борозды. Вытекающие из глаз и струящиеся по бороздам на лице соленые слезы, будто и не сбегали теком, а скатывались и падали на ледяную поверхность горы, тотчас оборачиваясь льдинками.

— Нет, ему прощения, никогда! — тихо откликнулся кот из своего синего тумана и довольно заурчал.

— Да, — чуть громче сказал Руслан, и, собрав полный рот слюны, сплюнул, намереваясь покрыть тем плювком лицо предателя. — Никогда не будет ему прощения!

Но белая слюна гнева человека, вылетев изо рта, не долетела до головы государя, а почему-то приземлилась на стелющийся по земле сине-черный туман, и, упав сверху на него, так и осталась лежать, выделяясь своей беловатой прозрачностью.

— Далеко, — пояснил Барсик, утопающий в тумане, но верно видящий сквозь его плотное покрывало, как плюнул в сторону князя-предателя Руслан. — Это все иллюзия… на самом деле он очень далеко от тебя и твоя слюна вряд ли к нему долетит… хму…хму… мур.

— Жаль, — гневно заметил русич и так как кот двинулся дальше, и его помахивающий хвост-булава начал удаляться, пошел вслед за ним, все еще поглядывая на ледяные горы и плачущего правителя. — А мне бы очень хотелось, плюнуть ему прямо в лицо, за все, что он натворил с моей землей и народам, продав свою душу за золотые ложки.

— Да… уж… мур, — ответил из тумана Барсик. — И не ты бы один, туда ему харканул… не ты один… хму… хму… Но могу тебя успокоить, думается мне, он давно пожалел, что когда-то захотел похрямать с золотых тарелок… Потому, как текущие слезинки уж очень болезненные, да и вся оставшаяся, уже к несчастью, бесформенная часть его души, находящаяся внутри горы…. тоже скажем так… хму… хму… мучительно побаливает… Хму… хму…. точно хочешь, ты есть и не можешь, хочешь пить и не смеешь, хочешь согреться… ан, нет!.. хму… хму… мерзни, мерзни волчий хвост.

Руслан шел за Барсиком, и его почему-то коробило от слов кота, словно тот был доволен мученьями черных душ, а ледяные горы, как внезапно вставшие из сине-черного тумана, также неожиданно провалились в него или может, опустились. Пройдя еще немного вперед, кот вновь заговорил:

— А теперь Руслан, посмотри налево и ты увидишь там тех, кто наказан за предательство веры. Там на поле вечной вьюги, где носятся метели, бураны обсыпающие ледяными снегами, ждут прихода истины все те, кто когда-то пошел по пути лживой религии и заставлял людей познавать и верить в Исшу… мур… Там находятся те кто выше предков, земли своей и народа своего, ставил веру в Исшу… Проще говоря, поясняю… потому как ты дуралей, не очень-то сообразительный, там находятся прикарии, старшие прикарии, и все служители ропаты, от самого малюсенького до того кто в высокой белой шапке во лбу носит крыж…. мур.

— Еще раз назовешь меня дуралеем, и я тебя пну, да так, что улетишь, прямо к тому, кто во лбу носит крыж, — раздраженным голосом изрек Руслан и посмотрел на хвост кота.

— Хму… хму…, — захихикал Барсик, и негромко добавил, — смотри я улечу, а ты тут тогда навеки останешься и будешь, как призрак ходить и костлявыми руками дзинь…дзинь… дзинькать… хму… хму… хму.

Услышав шутку кота, Руслан улыбнулся и даже тихо засмеялся, представляя исхудавшее свое тело, лицо с впалыми глазами, постукивающие друг о дружку костистые руки и вечную прогулку в этих туманах. Да оценив шутку… хотя и очень злую шутку кота, повернул голову налево. И в ту же секунду в нос ему ударил запах свежей крови, багряно-бурый туман стоявший кругом них, и незаметно пришедший на смену синему и сине-черному, мгновенно рассеялся и увидел человек, славянин, сын светлых Богов, души тех, кто насильно впихивал, вталкивал, кто подлым обманом навязывал русским чуждую религию в царя Исшу. И нынче там, на черной, черной, каменистой почве, где в воздухе носился ураганный, ледяной вихрь, засыпающий землю и тех, кто там был, большими кусками льда и огромными в ладонь человека снежинками, там на той самой земле, где упавшие снежные массы, стремительно таяли, находились черные души. Некоторые из них стояли на коленях, другие сидели на присядках, третьи лежали на земле, а четвертые стояли, подняв голову вверх и устремив взгляд в черную высь. Те кто находился рядом с землей, черными руками переворачивали почву, точно искали что-то, гребли по ней теми местами, где у человека покрытого плотью находятся пальцы и ногти. Те же, что лежали на земле, приникнув к ней лицом, казалось, грызли ее зубами, и все они… все, что-то искали там, там на этой черной, черной, каменистой почве…. Ураганный же вихрь поднимал с земли, оброненные льдинки и снежинки и опять бросал на предателей веры. И Руслан видел, как судорожно вздрагивали души, когда касался, их этот лед, и хотя он находился далеко от этих полей, однако все же чувствовал небывалый холод царивший окрест и касающийся, но не обжигающий его тела. И слышался ему тихий, еле различимый, звук, такой, будто кто-то скребет ногтями по стеклу или когтями по асфальту, и долетал до него такой же тихий не разборчивый шепот.

— Что они делают? — вздрогнув всем телом, спросил Руслан.

— Хму…хму… ох! не могу, смех, да и только, — опять неприятнейшем на слух голосом ответил кот, перемешивая смех и радость от зримых мучений. — Они эти дурапегии, на этом поле ищут истину… Прикинь истину…! На этом черном поле, обсыпанные каждый миг, леденящими снежинками, которые вызывают мучительные, рваные раны на душе, ищут истину… Хму…хму! Им же был обещан после смерти уход в рай… Ну, а так как предателем веры заказана дорога в Ирий, что и есть рай… Теперь этим шальным, блаженным приходится искать истину тут… «Как же так, — шепчут они сами себе. — Обещали тепло, блаженство, райские сады, а вместо этого чернота… наверно я потерял истину, а поищу-ка я ее на этом поле, в этой черной земле… ай! ай! как больно, а где же тепло, где блаженство…? Может оно там наверху… погляжу наверх… ай! ай! как холодно и там тоже нет! Опять поковыряю землю, а может погрызу ее…» Хму… хму… и шепчут они себе это под нос из час в час, изо дня в день, из века в век… Дурапегии, разве они не поняли, что сожрали они все там… в земной Яви, там у них был рай… хму… хму… А тут Пекло, холодное и обжигающее льдом Пекло… Копаются тут… шепчут, а не знают они главного, истина то совсем рядом… И истина та проста, все они эти души — уже мертвы и ждут одного, смерти вашей Яви… Лишь только погибнет ваша Явь… погибнут и те головешки-правителей с растекшимися телами в ледяных горах, и эти скребущие и вгрызающиеся в землю прикарии… Нет и никогда не будет у них иного возрождения… Хму… хму… хму… — истина та одна, все они мертвяки — предатели веры и народа!.. мур…

— А Танюша, мать, отец…, — испуганно прошептал Руслан, услышав молвь кота. — Они где?

— Они заблуждались, — недовольным голосом пояснил кот, и двинул свою поступь дальше и хвост его с растопыренными в разные стороны шипами, начал покачиваться вправо и влево призывая Руслана следовать за ним. — У них… у тех, кто заблуждался, и у тех, у кого пятнистая душа… ну! такая, какая была прежде у тебя. У них будет надежда на возрождение, когда они пройдут наказание… Тока их в этой части Пекла нет… потому как, тут одни мертвяки… хму…хму… хму… Чуешь как подванивает тухлятинкой… хму… мур!

— Не смешно, — раздраженным тоном сказал Руслан, и пошел за котом да тотчас поля со служителями ропат утонули в багряно-буром тумане. Немного погодя, нагнав Барсика, человек спросил, — а зачем ты привел меня сюда?

— Вот дуре… не Руслан, но я же тебе сказал еще в начале пути, покажу Пекло, победу ДажьБога и гибель Яви…мур, — заурчал кот, и послышалось тихое шипение. — Тебе стоило бы показаться врачу, энтому который уши лечит… а то говоришь тебе, а ты не фига не воспринимаешь информацию, плата у тебя в голове, что ли сгорела… Я сейчас покажу тебе еще одно поле, а потом ты узришь то, что не видел ни один смертный.

— И, что это? — поинтересовался русич, в душе удивляясь не только хамству кота, но и тем новомодным словечкам которыми он щеголял.

Барсик шел теперь в буро-сером тумане, поглотившем его жирное, обросшее мягкой шерстью тело, и не спешил ответить на вопрос своего хозяина. Наверху черное высокое небо было усеяно яркими крупными звездами и туманностями, освещающими все пространство пекельного царства, холод, каковой блуждал подле поля служителей ропат, иссяк также, как и само поле, поглощенный багряно-бурым туманом.

— Глянь налево, — промурлыкал, так и не ответив на вопрос Руслана, Барсик. — Видишь там поле его бурую поверхность, а на нем какие-то зеленоватые травы… Это луг на котором живут помещики, феодалы, капиталисты, богачи, олигархи, короче все те, кои держали в своих руках золото и серебро, а не лопату, кирку, косу и соху… Те кои всегда так легко рассуждали о хлебе насущном, а видели его лишь в нарезанном виде… Те кои ели, пили, спали наживаясь на труде людском, обирая народ, унижая и угнетая его… А, тяперича здесь, на этом лужочке, они пытаются вырастить травинку своей жизни, чтобы утолить страшный голод который мучает их оплывшую жиром душу, и получить масенькую надежду на возрождение… Ах! Но, увы! Увы! Увы! Все они мертяки… мертвячина пахнущая плесенью… хму… хму… мур!

Руслан слушал кота, его злобные рассказы, и понимал, почему это животное, утопающее в буро-сером тумане, смеется и не по-кошачьи радуется смерти всех тех, в коих жила душа, кои в руках держали богатство земли и при том забывали о том, что они смертны… Наверно думая, что и там после смерти у них все будет в ажуре! Однако нет!.. Ажура у них не будет!.. И теперь по бурой земле ползали на коленях черные души, их было много… очень много. И луг, как назвал его кот, уходящий вправо, влево и куда-то вдаль был просто ими забит. Все эти черные души, когда-то именовались «хозяевами жизни», а теперь стали чахлыми, замученными, черными душонками. И всей своей чернотой они старались вырастить и уберечь такие же чахлые, как и они, зеленые побеги, по высоте которые едва достигали семи сантиметров, а в ширину были не толще листка бумаги. Всходы поднимались вверх, вылезая прямо из бурой земли, и несмотря на то, что ветра не было, они покачивались, наклоняясь вправо, влево, а затем внезапно ломались, где-то в серединке и падали на землю. Черные души взволнованно вздрагивали, глядя на сломанные, упавшие травинки, и также как прежде их ростки начинали качаться вправо, влево, а немного погодя они хватали упавшие травинки черными руками, и поспешно засунув в рот, принимались жевать… Но, увы! как сказал разумный Барсик, они были душами, и не могли утолить свой духовный аппетит этими жалкими крохами трав, каковые лишь только они начинали жевать, вываливались через их черный, пустой подбородок, летели вниз, а коснувшись бурой почвы, исчезали…

— Хму…видал… сожрать попытался… хму… хму…, — засмеявшись, сказал Барсик и на мгновение пристав на задние лапы, выпрямил спину, выглянул из тумана и указал на черные души. — Ан… нет, дорогушечка, ты уже отожрал свое, а нонче поголодай… Они всегда думали, что важнее их ничего нет, что знания их велики, ведь в кармане у них гремит золото… а то… хму… хму… гремели крючки демонов…. А теперь у этих дуралеев не получается вырастить ни одного всхода, а всего лишь травиночка, должна подрасти на десять сантиметров и все тогда… тогда будет надежда…. Но нет…! нет…! никогда всходик, травиночка не дотянется до нужных сантиметров… У всех у них перелом будет в серединочке… Что ж, Руслан поделом им, потому как нельзя человечушке живущему в Яви забывать, что каждому предстоит умереть… у всех один конец. И другого никогда, никогда не было и не будет, ни у кого… хму… хму… и у Исшу их него тоже, был тот самый положенный конец… А тяперича его головешка там в ледяной горе торчит… и ни в каком он не Небесном царстве… хму… хму… дуралеи вы все людишки… Ох! дуралеи…

Руслан смотрел на эти чахлые всходы, на эти несчастные души, на их жалкие попытки вырастить травы и получить надежду на возрождение, не зная главного, что все они обреченные и просто ожидающие смерти Яви, чтобы исчезнуть вместе с ней, и почувствовал тяжесть в своей светлой душе, которая каким-то волшебным, непостижимым образом смогла избежать… Да! несомненно, избежать этого пекельного ужаса! А Барсик вновь пропав в буро-сером чаде, и выставив вверх хвост, как ориентир уже уходил вперед, и Руслан поспешил за ним, не в силах больше глядеть на этих, как выразился кот, мертвяков.

Вскоре буро-серый туман сменился на черно-красный. И этот черно-красный туман, плывущий по земле, был очень холодный. И то ощутили не только почти босые ноги человека, но и весь он сам, потому что от холода его тело покрылось пупырышками и задрожало. Да ко всему прочему стелющийся туман был напитан капелью воды отчего немедля намокли носки и спортивные штаны до колена. А местам чад становился густым и плотным так, что из него было трудно вытащить ногу, словно кругом был не туман, а вязкая грязь. В воздухе теперь стоял стойкий запах плесени и гнили, и кроме урчания кота опять ничего не было слышно.

Но вот туман стал менее плотным, он начал редеть, и плавно опустившись на землю, покрыл ее своей красноватой пеленой, точно пленкой, и прямо перед собой увидел Руслан сидящего кота. Былое бахвальство покинуло бело-серого Барсика, и теперь он сидел притихший и немного испуганный. Он приподнял переднюю, левую лапу и направил ее вперед. Русич остановился подле кота и проследив за движение его лапы, узрел там, куда указывали, высокие гряды ледяных гор, создающих, что-то в виде полукруга. Горы были не просто ледяные, а будто сделанные из стекла, и на них не просматривалось ни единой выбоины, выемки, бугорка. Их поверхность была необычайно гладкой, а высота такой, что сверху на них сидели густые бело-синие облака и похожие на огромные, драгоценные камни, ярчайшие звезды синего цвета. Горы образовывали нечто вроде неприступной крепости, внутри каковой высилось чудное дерево. У дерева был могучий ствол и такие же мощные длинные ветви, на коих не имелось листочка иль почки. Там не было даже намека на зачаточку цветка, точно дерево умерло или высохло. Да только, на самом деле, дерево было живым, и то не столько зрилось, сколько слышалось по издаваемому им тихому скрипу, и по едва заметному колыханию ветвей. Кора дерева и на стволе, и на ветках была черной, а сверху покрыта голубоватой тончайшей паутинкой. И дерево было оплетено теми нитями так плотно, что между ветвями, и небольшими веточками висело голубоватое тонко-плетеное, кружевное полотно паутины, с крошечными бусинками-росинками. Росинок по поверхности паутинки располагалось бесчисленно множество, и они касаясь друг друга гладкими боками, издавали тихое дзинь… дзинь или громкое бом…бом, так как звонит колокол, призывая прихожан на службу в ропату. А еще в середине дерева, прямо там, где от ствола в разные стороны начинают отходить могучие ветви, висело укрепленное на золотой, тонкой цепи, золотое Яйцо с черными крапинками по поверхности. Яйцо было и не маленькое и не большое, овальной и очень правильной формы, в длину оно не превышало метра, а в ширину и толщину чуть больше полуметра. И это Яйцо, как и само дерево, чудилось живым, и видел Руслан, как золотые его стенки вздрагивали так, словно перед ним висело и пульсировало чье-то сердце, а может душа.

Корни дерева такие же мощные, черные и корявые, покрытые голубоватой паутинкой, находились на неровной глади бело-серебристой земли, и, извиваясь по ней как змеи, тянулись и опускались вниз в текущую черно-красную реку, замыкающую между собой гряду гор. Вода в той реке булькала, на ее поверхность выскакивали огромные лопающиеся пузыри, выныривали длинные, серебристые, похожие на руки осьминога, ноги, черные головы грешников, белые, очищенные от мяса человеческие кости и кости животных, вверх устремлялись высокие фонтанчики красной жидкости, которые разбрызгивали воду и распространяли отвратительный запах смерти, холода, гнили, крови, сырости и тления. И казалось, пахло всем сразу и в то же самое время каждым в отдельности. Руслан догадался, что перед ним вечное дерева Зла, по преданиям славян, в ветвях которого спрятана была смерть Чернобога — Золотое Яйцо. А ледяные горы и река с мертвой водой, охраняли подступы к тому величественному дереву, выглядывающие же из реки ноги, похожие на осьминога, наверно принадлежат змею, защищающему смерть повелителя тьмы.

Внезапно, где-то вдалеке, в черном, наполненном звездами и туманами небе ярко вспыхнула крупица. Русич поднял голову и увидел, как быстро, прям на его глазах, увеличилась в размере точка, миг спустя обратившись в Бога… Еще доля секунды и видит Руслан, как ДажьБог мощный, крепкий витязь-воин, в золотистом, местами порванном в бою, одеянии, с серебряными волосами, и блистающим золотым нимбом над головой, сжимая в руке длинный меч, приземлился прямо перед широкой мертвой рекой. ДажьБог встал на ноги, выставив вперед свой меч, а потом обернулся и заглянул своими небесно-голубыми очами в душу Руслана да нежно ему улыбнулся, так как может улыбаться лишь любящий отец, узрев дорогое чадо. И почувствовал русич необыкновенную радость, наполнившую его душу до краев любовью и светом…

Еще мгновение, и Бог, отец всех русов, шагнул ближе к воде, и подняв меч, потряс им в воздухе вызывая на бой трехголового змея. И сейчас же разошлись воды мертвой реки, отхлынув назад прямо к корням вечного дерева Зла, и оттуда вылез чудовищный змей-дракон. Он был белого цвета с легким голубоватым оттенком. В длину змей достигал метров десять. Его огромное, похожее на львиное, тело было утыкано длинными, острыми шипами, напоминавшими сосульки, особенно много таких шипов проходило по хребту змея. Четыре когтистые лапы оканчивались загнутыми голубыми когтями, а длиннющий хвост, вдвое превышающий тело, завершался ромбовидным наконечником, напоминающим острие копья. У змея было два огромных полупрозрачных крыла и три головы, усеянные теми же шипами, да короткой, хрустальной, редкой бородой. Три огромные пасти дракона широко раскрывались, показывая три бездонные, черные внутренности и голубые лопатообразные языки. На каждой голове находилось по два кроваво-красных глаза. Каждый раз, когда змей раскрывал свои пасти оттуда вырывалась, вылетая, холодная, зимняя вьюга. Пурга носилась, окрест, покрывая ДажьБога снежным покрывалом, но каждый раз Бог проводил рукой по лицу и одеянию, смахивая снег, и тот таял, стекая по одежде к его ногам, и весенними ручейками, весело звеня, скатывался на землю. И Руслан стоявший совсем недалече от своего прародителя и Бога, чувствовал холод кружащий возле ДажьБога и ощущал тепло исходящее от тела Бога, и слышал эти звенящие, весенние ручейки… Теперь он слышал эти ручейки и тихий, злобный рокот который издавал змей-дракон.

А отец русичей, великий ДажьБог, уже поднимал свой мощный, сверкающий меч вверх и срубал голову змею. И с каждым таким взмахом летела вниз голова дракона, и катилась она прямо к реке, погружаясь в мертвую воду и гибла там, ибо это был Бог, а это лишь тварь зла… Еще мгновенье и третья отрубленная голова полетела в воду, тело змея судорожно вздрогнуло и повалилось на землю, а длинный хвост зверя, по-велению руки Бога, упал на ту сторону берега, образовав нечто вроде тонкого мостка. ДажьБог ступил на этот шаткий, и все еще вздрагивающий мост, и, покачиваясь, пошел по нему на тот берег, к дереву. Шаг… еще шаг, душа человека испуганно замерла в груди, вначале, наблюдая за боем, а теперь за его переправой, еще шаг и Бог покачнулся, хвост дракона судорожно дрогнул, и ДажьБог оступился, его тело накренилось…

— Ах! — воскликнул Руслан и подался вперед, туда, к отцу и Богу, чтобы поддержать и помочь ему.

— Мур… мур…, — раздраженно замурчал сидевший Барсик, и, протянув переднюю лапу, придержал Руслана за ногу. — Куда ты дуралей… это иллюзия… иллюзия…мур. Дурень, ведь это было давным-давно… давно… давно… Стой на месте, где стоишь и смотри… коли летать не хочешь… дуралей…мур.

Руслан точно не слышал слов кота, но остановился и продолжал неотступно следить за своим Богом, который все же устоял на тонком, округло-покатом мостке-хвосте и благополучно перейдя через реку, ступил на бело-серебристую землю, да пошел прямо к дереву. ДажьБог направил меч в сторону Яйца и коснулся острием его глади. И золотое, в черную крапинку, Яйцо заметалось из стороны в сторону, вроде как осознавая, что сейчас оно погибнет, и, все же стараясь избежать смерти, и спастись от меча. А после Яйцо вздрогнуло, замерло и вдруг сильнее и громче забилось. И Руслан услышал это громкое бум… бум… бах!

ДажьБог занес над Яйцом свой меч, и, что есть мочи рубанул его, острием клинка, прямо по середке. И Яйцо тут же разломилось надвое из него вырвался огромный черно-белый луч, он ударил Бога прямо в грудь. И ДажьБог точно подхваченный этим лучом, с огромной скоростью полетел куда-то в темную космическую глубину, оставив после себя лишь белую тропу на черном мглистом небе. Руслан видел как далекой белой крупинкой в бесконечной, мрачной бездне погас ДажьБог, а затем, опустив голову, посмотрел на то, что осталось от Яйца. Из рассеченного надвое Яйца меж тем вытекал черный белок и белый желток, белая и черная сущность его смешивалась, и, стекая по стволу дерева, струились вниз, окрашивая землю в багряный цвет.

— ДажьБог, — негромко начал свое повествование кот. — Победил Чернобога, он добрался до Золотого Яйца, в котором была заключена смерть Зла, и расколол его… Но… мур, в этом Яйце была не только смерть Чернобога, в нем была смерть и ДажьБога… Потому что нет Тьмы без Света, Добра без Зла. Потому что рождение, жизнь должны заканчиваться смертью…. Там сказано в книге твоих предков «Явь — это текущее, то, что сотворено Правью. Навь же — после нее, и до нее есть Навь…» Есть рождение будет и смерть, все взаимно связано, все продумано и нельзя нарушать постоянство Вселенной… А вы людишечки — дуралеи, должны знать, что существование вашей Яви наполнено борьбой со Злом, и каждый человек, народ должен уметь бороться за свою волю, веру и Богов, люди должны побеждать и изгонять зло внутри себя, наполнять Правдой свою Явь. И тогда такая Явь, будет жить очень долго, и не придется Богам Света вступать в бой с Чернобогом… а бой тот извечно заканчивался гибелью Яви… мур… И не важно, пойми-то, дурень, не важно кто победит в той битве Боги Света или Повелитель Тьмы, и для них, а самое прескверное для вас конец будет один….мур! Смерть ваших тел и ваших душ! Смерть земной Яви!.. И если Боги после тех битв смогут возродиться, то ваши душоночки, уж я и не говорю о ваших телах, но ваши душоночки, увы! станут после гибели Яви ничем, они погибнут безвозвратно… мур… А тогда, когда ДажьБог бился за души дуралеев, похожих на тебя, он убил Зло и нарушил основу Мироздания… И смотри, что случилось дальше… мур…

И Руслан смотрел и видел, как стали осыпаться с дерева бусинки-росинки, тонкие паутинки, веточки и ветки. И вот заскрипев, надрывно заскрежетав, лопнуло в середине ствола и повалилось само древо. Затем стали трескаться стеклянные горы, и с них кусками принялись отпадать гладкие его части. Вначале это были небольшие куски, но потом стеклянная гора лопнула напополам и развалилась на огромные, бесформенные части. Прошло, совсем немного времени и под ногами содрогнулась почва. Еще миг, раздался мощный взрыв и земля распалась на туманы, а Руслана отбросило куда-то в космическую даль, голова его закружилась, и он почувствовал, как летит куда-то в тартарары и мелькают лишь в той круговерти перед ним его ноги, руки, хвост Барсика да его улыбающаяся, необыкновенно довольная, оскаленная морда, и открывающийся, будто каждый миг рот, громко выкрикивал:

— Хо…хо…хошечки, мур… До чего же классно, вот так полетать! Хму… хму…! Ты, заметил дуралей, как под ногами нашими разлетелась земля Пекла… еще бы погибла смерть, умерло зло… И, чтобы вернуть в мир смерть и зло, Род-родитель всего сущего, глянь, что сотворил!

И Руслан тотчас перестал крутиться, зависнув в черном пространстве космоса, и, находясь в состоянии невесомости, увидел перед собой планету Земля. Сначала далекую, далекую… однако уже через секунду она оказалась рядом, наполняя своей голубизной черное пространство кругом него, а еще через мгновение перед глазами человека показался какой-то чудной, каменный город.

И этот город, вроде Руслан парил, над ним, зрился словно с высоты птичьего полета. Дома в том городе были невысокими, по форме они напоминали египетские пирамиды, сверху обложеные гладкими, белыми каменными плитами, от каковых словно отражалось яркое солнечное светило. В городе были такие же необычайно длинные, белые дороги, а люди, жившие там, безмолвно замершие на улицах, не двигались и не поддавали никакого признака жизни. И все же они не были мертвы, они точно заснули все разом, так и не успев договорить, закрыть или открыть глаза. Чудилось что, внутри них даже не билось сердце, не наполнялись воздухом легкие, будто не только сами люди, но и их внутренние органы застыли, обездвиженные каким-то неизведанным указанием свыше. И так же замерли и затихли растения, птицы и животные, обитающие в городе и в земном пространстве вокруг него. В невысоких лесах, окружающих город, не колыхалась листва, не двигались ветки на деревьях, а животные застыли в необычных позах. Руслан видел большого, серого с маленькими ушами зверя, чем-то напоминающего собаку, который высоко подпрыгнул над землей, намереваясь, что-то схватить в густой траве, да так и завис в воздухе. Видел Руслан также неподвижно замерших с раскрытыми крыльями голубых птиц, в вышине над лесом. И тогда он понял, что течение Яви остановилось, потому как прервалась нить жизни, погибло зло и смерть, умер ЧерноБог и ДажьБог. Еще миг все было неподвижно, а русич, разглядывая людей откуда-то с вышины, смог приметить, что люди те намного выше его, и цвет кожи у них другой, вроде бы и светлый, но не телесный, как в его Яви, а какой-то розоватый, словно у молодого поросенка, и глаза у тех людей более широкие, и волосы белые с оттенком розового… То были другие люди, догадался он, не люди земной Яви, с которыми он жил, а совсем другие… чужие!

Но вот боковым зрением Руслан увидал, пронесшийся справа от него, прилетевший, оттуда из галактики, громадный желто-красный сгусток, похожий на горящий каменный шар. Сгусток упал куда-то вглубь города, послышался оглушительный взрыв, грохот и рокотанье и секунду спустя люди города ожили, ожили птицы, парящие в вышине, ожили звери, живущие в лесах, ожили сами леса…. Люди испуганно принялись оглядываться. Одни из них закричали, другие побежали, а третьи заплакали. А сгусток, между тем, превратился в пылающий, пожирающий все и вся шар огня, и начал, разрастаясь, двигаться, сжигая, уничтожая и людей, и зверей, и птиц, и каменные города. И слышал Руслан крики ужаса людей и визги зверей, зрел перекошенные человеческие лица, наполненные смертельным испугом, их широкие, синие глаза, их смерть, и возрождение зла.

— Род — наслал на землю огонь и через боль и гибель людскую возродил смерть, зло, Пекло и Чернобога, — громко мурчал в ухо хозяина, парящий где-то рядом Барсик, стараясь перемурлыкать боль и крики людей.

Руслан не в силах более смотреть на гибель Яви, закрыл ладонями лицо и почувствовал, как снова закрутилось его тело, руки, ноги и голова. И опять его понесло куда-то с той же огромной скоростью, с такой быстротой, что его внезапно затошнило и не переваренная еда подступила к горлу, выплеснулась ему в рот… Еще миг полета и резкая остановка.

Убрав ладони от лица, русич увидел перед собой великое дерево Зла, на его ветках висело, и пульсировало Золотое Яйцо — источник Вселенной, стеклянные горы и мертвая река, как и прежде, преграждали путь к нему.

— Хму…хму… дуралей… Это было очень давно, — заметил сидящий Барсик и поднявшись на лапы прошелся и провел концом своего хвоста по спортивным штанам Руслана. — То, что ты видел, дурень, было очень давно… и не зачем было тут пачкать землю пекельного царства своей плохо переваренной пищей…хму…хму… Это Босоркуну не понравится… Приперся тут, наблевал возле Святая святых Пекла — вечного Дерева Зла… Ох! не понравится то Босоркуну, уж он очень разозлится… Гляди, как бы тебе не досталось, за испачканную землю… хму… хму!.. Но, я, что-то отвлекся… короче говоря, если ты понял, не очень-то я на это надеюсь… была гибель той Яви, а после Боги Света опять возродили на земле жизнь, вашу жизнь… И ДажьБог, который стал, по преданиям, после той битвы с Чернобогом, не отличим от Всевышнего, сам творил своих детей — русских славян… и очень он любил вас, своих детей, славян… А вы, свиньи, дуралеи и тупоумки, потом, его отца Бога Перуна, который столько раз приходил к вашим предкам в страшные минуты сечи и спасал их от смерти… Вы, свиньи неблагодарные, тыкали в лицо его идола остриями копей, толкали палками, хлестали ветками и топили в реке Днепр…

Руслан стоял, молча, он слушал кота и соглашался с каждым его словом, сказанным, в адрес народа предателя и смотрел он на тайну тайн, дерево вечного Зла, на его голубые издающие дзинь… дзинь и бом… бом бусинки-росинки, и думал, что Яви его наверно не спастись… Что в этой битве с Чернобогом люди земли очередной раз проиграли свои души. И так как ДажьБог не ведет бой с Чернобогом, а Чернобог не поглощает землю льдами и снегами, то в этот раз гибель Яви будет какой-то иной… другой… И когда кот развернувшись, и махнув своим хвостом-поводырем пошел в обратный путь, Руслан содрогнулся всем телом, вспоминая искореженные страхом человеческие лица, утер лицо майкой и также поворотившись направился вслед за Барсиком.

Руслан и кот шли уже несколько часов, сквозь пекельное царство, однако теперь не видел он луга с богатеями, поля с предателями веры, не вырастали перед его глазами ледяные горы с головешками гнилых правителей, не высился кособокий храм Чернобога, не стелились густые туманы черно-красного, буро-серого, багряно-бурого, синего, багряного цветов. Теперь перед человеком лежала бурая, черная и сине-черная земля, усыпанная мелкими осколками камня, и каждый тот камушек блистал разными цветами. Были там красные, пурпурные, голубые камни, были там зеленые и фиолетовые, приглядевшись, перевернув ногой, с натянутым на нее черным, мокрым носком, парочку из них догадался Руслан, что под ногами его лежали драгоценные камни… много… много драгоценных камней. Там были алмазы, сапфиры, изумруды, рубины, турмалины, топазы, александриты и морганиты, и блистали они белыми, черными, розовыми, коричневыми, зелеными, желтыми цветами. И ярко поблескивали гладкими боками, призывно глядели на него. А вот под ногами мелькнула золотая крошка, но вот это уже не рассыпанная по черной земле крошка, а целый слиток золота, и лежит он и соблазняет своим огнистым сиянием. Сделав еще пару шагов, Руслан узрел слитки золота красного, белого цвета, а рядом лежал и топорщился, наполовину утопающий в черной почве, серый слиток платины, и тут же подле него почти касаясь его одним боком, находился слиток серебра. Человек, как завороженный неторопливо шел вперед, и созерцал на черной земле, не просто слитки, а уже украшения из золота, платины и серебра: кольца, печатки, кулоны, серьги, цепи, браслеты, колье, часы, броши, запонки, зажимы на галстук, а вот ах! царские венцы… и все эти богатства были искусно украшены, обрамлены драгоценными камнями.

Богатство!

Богатство!

Невероятное богатство, раскинулось под ногами человека и манило, манило его своей чистотой, сиянием и красотой!

Богатство которое он никогда не видел, никогда не держал в руках и теперь оно было под его ногами…

Лишь наклонись, подними!..

Скорей сними майку, сделай из нее мешок и собери все это золото, платину, камни и украшения!

Ох! И тогда весь мир будет у твоих ног, и красивые, большегрудые девы, и правители и прикарии, в белой шапке с крыжом во лбу… Ты… ты… Руслан в один миг станешь хозяином жизни… и перед тобой тут же все склонят головы, а те, кто не пожелает склонить… тех ты купишь… унизишь… покоришь… убьешь…! Все будет в твоих руках… торопись, подбирай…

И тихое дзинь… дзинь… дзинь… и громкое бом… бом… бом послышалось откуда-то из парящего невдалеке синего тумана, Руслан поднял голову, оторвав взгляд от этих блистающих богатств и в черном высоком небе покрытом яркими облаками и туманностями увидел небесно-голубые глаза Дажьбога, и его улыбку… Улыбку отца, Бога, прародителя… Он увидел его мощный стан и наполненную силой фигуру, так словно ДажьБог начертался в ярком тумане. А узрев его почувствовал необыкновенную любовь, наполнившую душу трепетным теплом к Богам Света и громко, громко так, чтобы обязательно услышал тот, кто всегда совращал души русичей, громко крикнул:

«Отцам нашим и матерям — слава! Так как они учили нас чтить Богов наших И водили за руку стезею правой. Так мы шли, и не были нахлебниками, А были русскими славянами, Которые Богам славу поют и потому — суть славяне!»

Руслан огляделся, потому что стоило ему допеть слова из «Велесовой книги» как смолк не только неприятный дзинь и бом, но пропали и наводнившие землю богатства, а перед глазами человека вновь поплыл багряный туман. И тогда тихо, тихо запела ему какая-то старая женщина, негромко и неспешно выводила она слова древней, как и сама, песни. Руслану был знаком этот голос, он слышал его с детства и затаил в своей памяти, в своей душе, но обладателя того голоса он никогда не видел и не знал…

Но может он ошибался… и неожиданно перед русичем всплыло лицо, старой женщины, покрытое тонкими морщинками. Это лицо смотрело на него, глаза старухи такие же как и у него карие светились добротой и нежностью, худые, натруженные, обтянутые дряхлой кожей руки потянулись навстречу. А миг спустя словно подняли его и прижали к груди, и тогда ощутил маленький Руслан необыкновенное тепло, любовь, идущее от этой женщины, и услышал он ее голос который тихо пел песню… И немедля всколыхнулась в нем память предков и понял он, что голос тот, и руки те, и любовь та принадлежали его прабабки Вере, коя пела песню и звала той песней своего правнука к бою, звала к истине… Она славянская женщина, мать двенадцати детей, простая русская баба, светлая и чистая, которая умела любить и жертвовать собой, которая смогла продолжить свой род и род своего мужа, и сохранить в душе истинную, вольную веру предков. И песня ее вылетела, из уст Руслана и поплыла она, и громким эхом — звоном отражалась она от чудища-антилопы, поднимающегося сзади, отражалась она, от курящейся рядом крепости. И часть той песни прилетала обратно, и кружила возле подымающегося по ступеням русича, а часть упорхнула в далекую Вселенную, наполнив своей волей и любовью к Родине, всю эту черную, с синими, оранжевыми, багряными туманностями и облаками бесконечность, имя которой Всевышний.

А Руслан смотрел вперед, ему не надо было оглядываться или смотреть себе под ноги. Нет! Он шел по бетонной лесенке, вперед, туда к ярко горящему ночнику, к дверному проему, он прозревший, вернувшийся к истинной вере, к сущим Богам простой, такой же, как его прадед и прабабка, русский славянин. На его светлом и чистом лице блистала, точно боевой стяг, широкая улыбка, улыбка сбросившего с себя ярмо человека, а в душе его голубой, неподкупной, без единого, черного пятнышка правил Он — Бог русских людей, отец, творец и прародитель ДажьБог!

Кот уже давно вошел в квартиру потерявшись в ней, а Руслан, подойдя к дверному проему остановился и на чуток оглянулся… Там позади него царила непроглядная тьма. Он глубоко вздохнул и почувствовал запах собственной квартиры, которая была наполнена теплом и жареными семечками, да, сделав широкий шаг, вступил в прихожку, взялся за ручку двери, и, стремительно закрыл ее.

 

Глава девятая

Руслан задумчиво прошелся по квартире, Барсик уже сладко посапывал возле ножек кресла, а на все вопросы хозяина отвечал неопределенным… мур, судя по всему начисто лишившись дара речи. Пройдя на кухню, и приблизившись к окну, он глянул сквозь чистый, стеклопакет, на сероватое небо, явственно говорившее о том, что наступило утро, и скоро надо идти на работу… «А может быть никуда и не ходить, — внезапно подумалось, — сделать вид, что сообщение от начальника не получил, и прямо сейчас улечься на диван закрыть глаза и уснуть… Ведь в конце концов он в отпуске и так устал за сегодняшнюю ночь, столько пережил за эти дни… За эти четыре дня и четыре ночи… столько познал, передумал, и, конечно же выстрадал.»

— Ну, нет! — сам себе сказал Руслан. — Хватит ныть и лениться, пора приниматься за дело… И стоит пойти на работу хотя бы ради того, чтобы пригласить на свидание Маргариту Витальевну, и в отделе рассказать ребятам, то о чем я узнал. Да… несомненно, пора! Пора в бой!

И мужчина, развернувшись бодрым шагом, пошел снимать грязные и сырые штаны, носки, которые намокли возле дерева Зла, да так и не высохли в дороге, принимать душ, умываться, чистить зубы, завтракать и собираться на работу.

Когда Руслан проделал все, что положено перед долгим рабочим днем и высыпал остатки сухого корма в миску Барсика, то позвав его к миске, и, несмотря на его немоту, обращаясь к нему на русском языке, произнес:

— Зайду, после работы, и куплю еды себе и тебе…. Да, Барс, имей ввиду, я задержусь, потому как после работы пойду к своему однокласснику Сашке Гаврилову, он пишет романы, и я читал их… очень даже хорошие… Только эти тугодумы, как ты сказал ночью, издатели, его не печатают, потому он выставляет свои творения в Интернете… Так вот, я решил вечером к нему сходить и рассказать обо всем, что со мной произошло за эти дни и ночи. Может ему понравится идея, и он облагородит ее на бумаге, и русские люди тогда узнают, что двадцать первое декабря, это быть может и ни такая уж и выдумка… да! Так, что не скучай Барс и до вечера!

Руслан вышел из кухни в прихожку, снял с вешалки куртку и быстро одевшись, да обувшись, открыл двери, и негромко беседуя сам с собой, вышел из квартиры.

Но не успела за ним закрыться дверь, как из кухни послышался тихий, дребезжащий смех: «Хму… хму… хму…», — смеялся кот, вылизывая своим розовым, шершавым языком миску. Он поднял голову глянул на дверной проем, выпучив вперед свои и без того огромные, желтые глазищи и растопырив лапы, впившись передними когтями в линолиум, потянулся всем телом, да негромким голосом заметил: «Думаю дуралей, надо было тебе сказать не до вечера, а прощай… хму… потому, что до Сашки Гаврилова, ты точно не дойдешь и поведать ему ничегошеньки не сможешь. Так как в планы то, Босоркуна совсем не входит…хму… хму… рассказики твои…хму… хму… Нет, ну! в самом деле, это ж надо быть таким глухим дуралеем, всю дорогу я ему тугодуму бестолковому намекал, а он так и не понял… хму… хму…. Глуп, как пуп, как пень, как пробка… Или говоря современным языком тупой лузер… хму… хму… хму…»

Однако к счастью или несчастью, неизвестно… Руслан ни слышал, ни смеха кота, ни его гадких слов. И замкнув входную дверь, он торопливо спускался по лестнице, потому что спешил на троллейбус. В его душе правил свет и царил покой, на лице мелькала улыбка, он с нежностью вспоминал свою жену, родителей, и с той же нежностью видел перед глазами улыбку ДажьБога. Открыв тяжелую, металлическую дверь подъезда, оберегающую и ограждающую ее жителей от посторонних, русич вышел на белый свет, и упругим, слегка подпрыгивающим шагом направился сквозь двор по тротуару к проезжей части, по которой вправо и влево, туда и обратно, носились легковые автомобили, автобусы, маршрутки, троллейбусы и грузовые машины. Руслан поравнялся с проезжей частью и двинул свою поступь по тротуару к перекрестку. Навстречу ему… обгоняя его… шли люди с озабоченными, нахмуренными, недовольными лицами… люди… Это были люди его Яви, на самом деле, очень близкие и дорогие ему, связанные с ним кровью и доблестью предков… люди которых он любил, глядя на которых улыбался.

Подойдя к перекрестку, Руслан остановился, ожидая, когда загорится на панели светофора зеленый свет. Светофор ярко моргнул красным, желтым глазом, а после засветился зеленым светом, разрешающим движение пешеходу. Русич ступил на белую, потертую шинами и смытую дождями полоску зебры, и пошел на противоположную сторону дороги. Он шел, глубоко вдыхая утренний воздух, чувствуя в нем какую-то тихую благодать. Теплые, широкие, солнечные лучи ласково гладили его по лицу, оставляя на коже нежные поцелуи весны. Руслан уже дошел до середины проезжей части, когда внезапно услышал свистящий, какой-то дикий звук тормозов, он повернул голову налево, навстречу этому звуку и увидел белую шестерку, летящую прямо на него.

Еще миг и он ощутил страшный по силе удар в левый бок, затем стремительный полет вверх и вправо, падение на асфальтовое покрытие дороги и такой же страшный удар о его корявую поверхность телом, руками, ногами и головой. Еще доля секунды, и опять скрежет, свист тормозов и все с того же левого бока на него налетело огромное колесо, принадлежащее и везущее на себе камаз, еще мгновение и это многокилограмовая махина погребла под собой его левую руку, грудь, живот и правую руку, теперь послышался скрежет, хруст и свист ломаемых у него костей. Голова и ноги Руслана вздрогнули, как зачарованные подались вверх, острая боль пронзила мозг, послышался тихий звук у…у…у… и тотчас наступила тьма…

Но тьма длилась недолго, совсем чуть-чуть, наверно доли секунды, а когда Руслан открыл глаза, или очнулся, первым делом глубоко вздохнув, он увидел перед собой голубое небо, далекое, далекое, на каковом не было ни единого облачка. Его чистая голубизна поражала взгляд, а ярко-желтое солнце светило в глаза, но его сияние не было слепящим, оно не жгло очи, оно лишь согревало их, и наполняло своей желтой чистотой. Руслан лежал на спине, широко раскинув в разные стороны руки и ноги, и смотрел в это небо, и на это солнце.

— Сын, — внезапно услышал он чей-то негромкий голос. — Сынок подымайся.

Руслану показалось, что это позвали его и позвал отец, и потому он резко сел да посмотрел на того кто звал. Невдалеке в густой по колено зеленой траве, усыпанной луговыми цветами: желтыми лютиками, голубыми васильками, синими печеночницами, светло-желтыми купальницами, розовыми колокольчиками, стоял высокий, крепкий на вид старец с длинной бородой и усами внешне очень похожий на его отца… но то был не отец… да и выглядел этот старец как-то странно… Он был весь, весь белый, и светился. И белым у него было не только одеяние, не только борода, усы и волосы, белым было и лицо старца, и его глаза, и нос, и губы, и руки…. Руслан поспешно поднял руку, правую, левую и поднес к глазам, да только сейчас понял, осознал и разглядел, что руки его, одеяние, ноги голубые, и также как у старца светятся, потому что сейчас в этом месте находилась душа его, а тело, раздавленное машиной, осталось там, в земной Яви…

— Сынок, Руслан, — снова позвал его старец и махнул своей белой рукой. — Поди, поди, ко мне внучек мой дорогой, поди, ко мне кровинушка…

Руслан взволнованно поднялся на ноги, и не смело шагнул в зеленые луговые травы, навстречу к своему предку. Сначала он сделал лишь один робкий шаг, затем другой, а когда прадед Богдан протянул к нему навстречу обе руки, побежал к деду, а подбежав, приник к предку, утонув в его широких объятиях да ощутив необыкновенную, льющуюся от того любовь. Богдан ласково гладил правнука по голубой голове, он провел белыми, светящимися пальцами по его лицу, глазам, губам, носу и тихо добавил:

— Ужо, так ты похож на моего сына Владимира… похож… Прямо одно лицо… И я так рад Руслан, что ты пришел… оно как давненько никто из Яви, из нашей семьи не приходил… Забыли дети мои, внуки и правнуки ту волю, что даровал нам Ульянов, а забыв ту духовную волю, направили они свою поступь прямехонько в Пекло…

— Дед, но ты, — дрогнувшим от пережитой радостной встречи голосом, молвил Руслан, и, вынырнув из объятий Богдана, также погладил пальцами прадеда по лицу, едва касаясь его щек и губ. — Ты ведь не верил в Богов Света, в ДажьБога, ты был атеистом.

— Нет, внучек, я всегда верил в Богов Света, верил, — довольным голосом ответил Богдан. — Ужо и имена их я знал… А у Бога Перуна громовержца, мы с самого малолетства дождика просила, да песни пели… и сказы я от деда своего про них слыхал, потом и детям своим их сказывал… Но они верно, дети мои, не удержали их в своих душах, по жизни прошли и потеряли…. А, ты, мой дорогой правнучек, ты моя плоть и кровь, телесная да духовная, ты нашел, распознал и внял истине… а потому пойдешь ты со мной, туда в Сварожьи луга.

— Значит, я умер… да, дед? — спросил Руслан прадеда, словно желая услышать от кого-то ту правду, о которой уже и сам догадался, а когда Богдан, вместо ответа широко улыбнувшись, кивнул, негромко поинтересовался, — а где мы сейчас, дед… это и есть Ирий-сад?

— Нет, это еще не Ирий, это переход из земной Яви в Ирий, молочная дорога…, — произнес прадед и махнул рукой назад.

Руслан развернулся и посмотрел туда, куда указывал своей рукой прадед. Там позади него, шли луга зеленой травы, усыпанной цветами, легкий, теплый ветерок колыхал эти чудесные злаки, приятный, тонкий, медовый аромат поднимался ввысь и неторопливо пролетал рядом. Из тех раскинувшихся луговин слышался тихий стрекот кузнечика и скрип цикады. А дальше там, где оканчивался расписной луг, стояли в ряд высокие, могучие леса, в которых вперемешку росли гиганты дубы, каштаны, буки, вязы, липы, и чуть более тонкие березы, осины, и подле тулились раскидистые ели, кедры, пихты, сосны.

— Там, там, — указуя рукой на лес, сказал прадед. — Там начинается Явь… Но мы с тобой пойдем вперед, потому как мы русские славяне, которые всегда не страшась шли вперед… Так и мы с тобой внучек, пойдем вперед туда, где тебя ждут твои предки, где тебя ждет, накрывая стол, твоя прабабка Вера… Там где ждет тебя сам ДажьБог!

— ДажьБог? — взволнованно переспросил Руслан, и, повернувшись, недоверчиво глянул на деда.

— Конечно ДажьБог, — улыбаясь, откликнулся Богдан. — Ведь он знал, что ты придешь… Он знал, что ты будешь последним русичем пришедшим в Ирий-сад, перед гибелью земной Яви… Он увидел тебя тогда… тогда, когда погиб старый мир, старая Явь… и он знал обо всем заранее, да не мог ничего поделать, потому что Боги Света не могут заставлять людей следовать тем или иным путем, они могут подсказывать, помогать, но не заставлять… Человек — разумное, свободное существо создано Богами Света, чтобы жить и выбирать тот путь жизни, какой захочет… А потому, ДажьБог знал, что ты придешь и ждал твоего прихода… Ну, что ж, пойдем тогда, сынок, внучек, пойдем.

— Дед, — все тем же взволнованным голосом молвил Руслан и придержал за локоть собирающегося идти прадеда. — Неужели людям Яви никак нельзя помочь… неужели Явь погибнет и души, души… души людские тоже?

— Эх, сынок, не думай ты о том…, — ответил Богдан, и в его голосе не чувствовалось беспокойства али тревоги, в нем слышалось спокойная рассудительность и накопленная долгими годами жизни мудрость. Он притянул к себе правнука и крепко, крепко обнял. — То дела, внучек, Божьи, не людские и им, тем которые предали Богов Света нечего сказать Богам, а тебе я думаю есть, что… Пойдем, наш прародитель, ждет тебя, своего сына, внука, последнего русского славянина!

Прадед выпустил правнука из объятий и провел по его голове, и Руслан разглядел лицо своего предка, его белое светящееся чистотой лицо, такие же чистые, словно серые, глубокие глаза, его нос, губы, щеки. Душа полностью сохраняла образ плоти, Руслан это понял потому, что у него в квартире в фотоальбоме хранилась фотография деда Богдана. И на том фото прадед был уже не молод, как раз перед самым началом Великой Отечественной Войны, как раз перед самой смертью, и теперь на него смотрело, то самое, много раз виденное, лицо Богдана Ивановича Голубина. Только теперь это было белое лицо. И в отличие от основного цвета кожи, части лица: нос, лоб, глаза, да и волосы, усы, борода были более светлого оттенка и очень ярко светились. Прадед приобнял, правнука за плечи и повел вперед, туда по зеленому, травянистому осыпанному цветами лугу. Руслан оглянулся назад, в последний раз посмотрел на высокие, шумящие дубравы лиственных и хвойных лесов, вспомнил прекрасную земную Явь, в которой жил и любил и горько заплакал. Крупные, голубые слезы текли из его очей, по щекам, а срываясь с подбородка, улетали вниз и падали на зеленые травы, да немедля превращались в голубые головки васильков.

— Не плачь внучек, ты же ратник, а ратнику не должно слезы лить… Перун-то наш слезы не любит, — вздыхая, сказал прадед.

— Дед, дедушка, людей жалко…, — протяжно выдохнув, ответил Руслан. — Ведь там, в Интернете, там столько знаний, информации, и раз люди ее там размещают, значит верят они в Богов Света, и знают имя отца нашего ДажьБога… Так почему же они должны погибнуть, почему должны погибнуть их души…?

— Оно, что ж внучек… оно может такие, которые прозрели и веру вспомнили, и вернули в свои души любовь к сущим Богам… оно может такие и не погибнут, — пояснил ровным голосом прадед, неспешно ступая и утопая в траве, на тонких стебельках каковой сидели огромные зеленые кузницы, и, не обращая внимания на идущие души играли на своих скрыпках-ножках. — Может им Боги даруют жизнь в новой Яви, в другом мире… Вот как они даровали жизнь Вану и его семье. Да кады погибла старая Явь, Ван и его дети выжили и от них на земле пошли народы мари и венедов… Ну, а коли в людских душах ложь, с помощью коей они желают исть золотыми ложками, то увы! Увы! внучек, всем им грозит гибель…. Потому как должна проснуться, пробудиться, прозреть душа, а руки людские все должны изменить, а коли ничего не меняют, а лишь гутарят… то у таких сказителей надежды не будет!

Прадед внезапно остановился и тотчас встал ведомый им Руслан. Теперь они стояли на берегу широкой реки, у которой не было видно противоположного берега, вода в той реке была необыкновенного белого, белого цвета. Река неторопливо тянула свои воды куда-то вдаль.

— Помнишь сказки русские, — спросил прадед и указуя рукой на реку, изрек, — молочная река, кисельные берега…. Это и есть молочная река…

— А, где, кисельные берега? — поинтересовался Руслан и огляделся, потому как луговые травы подходили прямо к краю реки.

— На той стороне, — ответил прадед и негромко засмеялся. — Река широкая, но глубина в ней небольшая. Возьми меня за руку, внук мой и пойдем.

Прадед убрал руку с плеча правнука и протянул ему руку, а когда тот вложил в белую, широкую ладонь предка свою голубоватую, Богдан крепко ее сжал, и ступил в воду. И вслед за ним в воду вошел Руслан. Река было широкой, а вода в ней очень теплой, над самой поверхностью воды курились легкие белые, пушистые, точно перьевые облака.

Богдан и Руслан, прадед и правнук, неспешно ступая, негромко плюхая, шли по воде молочной реки, а справа и слева, в каком-то чудесном золотисто-солнечном зареве видел последний русич лица великих Богов Света: Отца Небесного Сварога-старца с длинной, белой бородой и мощным посохом в руке, оканчивающемся яркой голубой восьмиконечной звездой; ОгнеБога Семаргла лик коего промелькнул, как оранжевый лепесток пламени; Громовержца Перуна в образе серебристой молнии; Бога Солнца Хорса, в ярких солнечных лучах; великого учителя Бога Велеса в обрамлении зеленых ветвей деревьев; Бога Коляду держащего в руках золотую книгу Вед; Дыя Бога ночного неба; Бога Индру пришедшего в звонких ударах мечей; Богиню Ладу саму как Любовь; Богиню Весны Живу увитую первоцветами; Богиню Диву-Додолу с корзинкой полной плодов; Бога Ярилу со снопами пшеницы в руках…. мелькали там лица других славянских Богов: Макоши, Овсеня, Купалы, Зари-Зареницы, Радуницы, Лели… а в воздухе над ним и его прадедом летала огромная птица. И птица та была с двумя прозрачными крылами и с таким же прозрачным едва очерченным телом. Она то парила где-то в голубой дали, то опускалась к идущем Богдану и его правнуку, и касалась их голов своим волшебным крылом. И тогда видел Руслан, как всеми цветами радуги вспыхивают ее прозрачные крылья и ее тело, и понимал тогда последний славянский русич, что перед ним парит сама птица Мать Сва.

Но вот парящие облака иссякли, точно опустились в белое течение реки, и Руслан увидел противоположный, высокий и обрывистый берег. На том берегу похожем на высоченные холмы, росли те же луговые травы и цветы, а в самом отвесном обрывистом склоне, к которому подходила река, располагались, простые деревянные двухстворчатые ворота, в ширину не менее четырех метров, а в высоту и того больше. По краям ворота были украшены витиеватой искусной резьбой, а когда прадед и правнук стали подходить, створки тихо заскрипели, да так словно заиграли на русском рожке, и принялись отворяться. Вначале Руслану показалось, что они отворяются сами по себе, но когда створки приоткрылись и показали внутренность прохода, он увидел, что ворота открывает лазурный, светящийся старец. У этого старца была длинная, длинная почти касающаяся воды борода, а на ней, на ее лазурной поверхности лучисто блистали крошечные золотые восьмиконечные звезды. Лазурные до плеч волосы старца были прихвачены проходящей по лбу тонкой, белой, крученой веревочкой, стянутой сзади на голове в небольшой узел. Служитель отворил ворота Ирий-сада и там за этими деревянными воротами, Руслан разглядел иную Явь… Стояли там небольшие деревянные избы, терема и храмы. Росли там высокие лиственные и хвойные леса, березовые и осиновые рощи. Текли по той Яви крупные реки, поблескивали голубые озера, лежали там зеленые луга и желтые, покрытые поспевающими злаками поля, на которых трудились люди, а небо… небо там было золотистого цвета, и по нему плыли курчавые пурпурные облака… Однако как только прадед и правнук подошли к воротам, люди работающие на полях прекратили свой труд, они подняли головы, устремили взгляды на него, пришедшего из земной Яви последнего русича. И тогда смолк звук рожка, приветствующий Руслана, а люди Ирий-сада громко запели:

«Вы же все не такие, как греки, Вы имели славу иную И дошли до нашего Ирия, Здесь цветы увидели чудные, И деревья, а также луга.»

А Руслан смотрел на тех людей, он слушал песню, которые они пели, приветствуя его, он видел светлую, чистую Явь и радовался, радовался, и светилась той радостью его голубая душа. Ее всю переполняла любовь, светлая и чистая такая же, как и эта Явь, этот Ирий-сад и те люди, что жили там… Внезапно справа, словно из небольшой березовой рощи, что шелестела листья прямо за воротами Ирия, кто-то вышел и Руслан сразу же узнал эту фигуру… Этот мощный, крепкий стан витязя ДажьБога, неторопливо идущего к нему навстречу, к нему последнему своему потомку, простому русскому славянину. Золотой нимб над головой Бога горел так ярко, что казалось, его серебряные до плеч волосы тоже золотые, и не только волосы, но и лицо и одеяние…. Только глаза, глаза ДажьБога были небесно-голубыми, такими, каким бывает небо весной в земной Яви… а алые губы широко улыбались. ДажьБог раскрыл объятья, распахнул руки, а Руслан увидел этот призыв, эту любовь прародителя, и, отпустив руку прадеда, порывисто переступил через порог ворот, утопающий в густом, белом киселе. На мгновение он замер на месте и глянул на этот кисель, а потом приподнял голубую ногу и увидел, как густая вязкая масса упала, точно комок вниз, оказавшись всего на всего лишь плотным туманом. Руслан широко улыбнулся и побежал к ДажьБогу, к которому уже, как видел он, с разных сторон подходили люди внешне похожие на Богдана, а прадед также поспешно пошел вслед за своим последним правнуком. Ворота тихо заскрипели и опять послышался тонкий звук рожка, а лазурный служитель с длинной лазурной бородой по поверхности, каковой блистали восьмиконечные звезды, стал закрывать створки ворот. Сначала он закрыл одну створку, потом вторую, и когда они сомкнулись, поглотив последнего русича принятого в объятия Бога, поглотив прадеда, славян, другую Явь и кисельный туман, стих рожок… смолк всякий звук и погасла голубизна неба, яркий свет солнечного светила и наступила тьма… тьма… тьма!

 

Глава десятая

А где-то в задымленной, пропахшей Яви, в мире, который губит, душит и убивает цивилизация, с серого асфальта проезжей части, дворники с трудом отмывали красную кровь человека. Скорая помощь уже увезла тело несчастного, или счастливого русича — Руслана. Милиция уехала вместе с виновниками трагедии. Вздыхающие прохожие разбежались по своим делам. И Явь продолжила свой бесконечный, безостановочный, безумный полет в пропасть…

Однако в это же самое время, совсем в другом месте, куда теперь, только и будут уходить люди Яви, мягко ступая по бетонным ступенькам, своими розовыми подушечками лап, крался в алом тумане бело-серый, толстый кот. Вскоре кот спустился со ступеней, на мгновение застыв на месте и приподнявшись на задних лапах, опасливо выглянул из кроваво-черного дыма, да так же опасливо огляделся. Однако кругом, не только на землях Пекла, укрытых густыми туманами, но и в космической дали черной, черной и усеянной оранжевыми, синими, багряными облаками и яркими звездами никого не было… никого… везде правила тишина… И тогда успокоенный Барсик, снова нырнул в дым, и даже предусмотрительно опустил свой хвост, спрятав его в том густом, плотном чаде, чтобы ни в коем случае, никто, ни смог догадаться, узнать или проведать, что он здесь… Кот очень тихо крался в тумане, он даже старался по реже дышать, а останавливаясь, аккуратно высовывал голову, осматривая просторы багряного тумана и лишь удостоверившись, что он не замечен продолжал свой путь, все время, держа «ушки на макушке» и прислушиваясь. А слух кота, как и всякого зверя, был очень тонким, да потому он улавливал те звуки, которые этой ночью не смог расслышать Руслан, и Барсик прекрасно слышал, все эти крики ужаса и боли, вопли, просьбы, молитвы и шептания, он слышал имена Богов Света и Тьмы, он слышал дзиньканье крючков, позвякивание цепей, звонкие, щелкающие удары кнутов и словно тихий плач.

Однако кот, кравшийся в густом тумане, пришел сюда не за тем, чтобы слушать эти звуки, он пришел за другим, и поэтому, не уловив в отношении себя никакой опасности, опять нырял в туман и продолжал красться, а временами и вовсе ползти, прижимаясь к поверхности черной земли. Но вот, наконец-то, перед Барсиком, цель его прихода в Пекло, прямо из тумана выросло здание — храм Чернобога. Кот подкрался к широким, чеканным из железа двухстворчатым воротам, внимательно их обнюхал, изучая каждый запах оставшийся на них, оглянулся и только тогда нырнул вовнутрь храма, протащив свое жирно-массивное тело, через узор в нем. Барсик бесшумно поднялся по мраморной, белой лестнице на второй этаж и увидел перед собой прекрасный, круглый зал, утопающий в золоте, платине и драгоценных камнях.

Чернобог — Бог обмана и лжи, опять всех перехитрил и надурил… и Руслана тоже…

О! Нет! его храм, как внутри, так и снаружи был прекрасен, его черные стены никогда не были кособокими, окна там не вырывали, а в стенах никто, никогда не делал дыры, и не стрелял по ним… да и кто бы посмел?!

Это был великолепно отстроенное, круглой формы, здание, с платиновым, высоким куполом, и увитыми золотыми узорами стенами. С платиновыми, а не железными воротами, с ровными, квадратными, оканчивающими наверху полукругом, окошками искусно ограненными белыми, крупными алмазами вставленными в витиеватые узоры из красного золота. Так же величественен храм был и внутри. Только внутри храма стены, потолок и пол были белыми, а шесть высоких, витых столбов из красного золота поддерживали край округлого потолка. На стенах были изображены гравюры баталий Богов Света и Тьмы, ледяные горы и дерево вечного Зла. И изображения те были украшены синими сапфирами, красными александритами и рубинами, зелеными алмазами, розовыми рубеллитами и морганитами, голубыми аквамаринами, желтыми топазами и корундами, да такой яркости и размера, что любой бы землянин обзавидовался.

В середине же зала на высоком платиновом троне с покатой, низкой, золотой спинкой и золотыми широкими ручками сидел сам властитель Пекла, повелитель холода, смерти, тьмы, извечный враг Богов Света — Чернобог! Перед ним, в нескольких шагах от трона толи стоял, а вернее висел, низко склонив голову, в своем сером, длинном платье-одеянии демон Босоркун.

Кот, бесшумно поднявшийся по лестнице, и притаившийся на последней ступеньке, тихонько, ползком по белому, мраморному полу добрался до витиеватого столба из красного золота, поддерживающего белый, округлый потолок залы, и спрятался за ним. Барсик тяжело, прерывисто дышал, а его желтые, круглые глаза от страха стали еще круглее. Слегка отдышавшись, кот осторожно выглянул из-за столба, всего лишь на мгновение, в котором успел хорошо рассмотреть Чернобога. Это был высокий, молодой, на вид, мужчина, одетый в черное, длинное одеяние, заканчивающееся где-то подле золотой ступеньки, на которую для удобства опирались его ноги. У Чернобога была белая, белая кожа лица и рук, высокий лоб, прямой с небольшой горбинкой нос, небольшой рот и такие же маленькие, алые губы, точно очерченные черным карандашом. Длинные, прямые, иссиня-черные волосы доходили до плеч, а в очень крупных, больших глазах, не было склеры, черная радужная оболочка полностью поглотила свет, и правившая там чернота чудилась такой мощной, будто в ней собралось все зло Яви, мира, Галактики… а может и Вселенной. И нельзя было определить и понять, красив ли он или страшен, приятен или уродлив.

Чернобог негромко беседовал с демоном, его голос был грубым и одновременно визгливым, а Барсик, пришедший сюда именно за тем, чтобы подслушать, затаив дыхание прислушался к их уже начатому разговору.

— Мне кажется, — произнес Чернобог, растягивая слова. — Время потрачено в пустую Босоркун… столько усилий… а толку я уверен не будет.

— Ваше великое темнейшество, — прохрипел в ответ демон. — Он ушел туда не один, их было много… он просто был последний.

— Вот и я про тоже, — заметил Чернобог, и своим длинным, белым, ромбовидным ногтем постучал по огромной, черной жемчужине, вставленной в ручку трона. — Столько душ вы отпустили, и, что… Боги Света не так глупы, как об этом думаешь, ты, Босоркун, они мудры… очень, очень мудры. И наверно они все знали наперед… Они может еще и ждали пробуждения Яви, надеясь, что этому… как его там…

— Ульянов, — тихо подсказал демон.

— Вот, вот… этот Ульянов, уничтожив религию и веру в Исшу, — продолжил, все тем же грубым и переходящим на визг голосом, повелитель Тьмы. — Поможет этим предателям, вернуться к ведической вере… но они ошиблись… Впрочем, как и всегда… вечно… Они дают право людям самим вершить свой путь, выбирать дорогу, тропу… Они не заставляют, лишь подсказывают, помогают… и как всегда ошибаются… потому что человека, людей, народы, точно стадо баранов надо все время направлять, толкать и понукать ими… Лишь тогда они пойдут тем путем, каким надо тебе!.. Так то, Босоркун… а потому, я думаю, смерть Яви уже предопределена, и так как я не желаю больше подвергать свою жизнь и все, что мне принадлежит опасности… Думаю тебе и другим демонам пора заняться иными мирами, и живущими там душами, потому что стоит лишь погибнуть земной Яви, как сразу очистится наши горы, поля и луга… и нам тогда понадобятся души… новые души… Идите теперь туда… туда в иные Яви, туда где покуда еще верят и любят Богов Света… Там… там… там надо вести бой! Туда… туда… туда направь мое воинство — моих демонов, колдунов, дасуней, вурколаков, нечисть, болезни и ложь!.. А с земной Явью пусть разбираются Боги Света, им, как говорится не впервой исправлять то, что натворило мое воинство и жадность человеческих душ!

Чернобог замолчал и его острый, ромбовидный ноготь прочертил на черной жемчужине белую полосу, и из той раздавшейся в разные стороны тонкой раны, стала вытекать и капать на белый, мраморный пол красная кровь, тотчас превращающаяся в красные рубины.

— Да, ваше великое темнейшество, — склонив в низком поклоне голову, согласно молвил демон. — Слушаюсь и повинуюсь.

— Знаешь, Босоркун, о чем я сейчас подумал, — совсем негромко добавил Чернобог, а в это время узнавший все, что нужно Барсик ползком, тревожно оглядываясь, направился к лестнице, и, скатившись, как мячик на первую ступеньку, вжался головой и телом в ее гладкую, холодную поверхность. — А все же этот мальчишка, последний… которого раздавила машина, все же, и, правда, оказался счастливчиком, правильно говорила его мать… Он мало того, что избежал Пекла, так еще оказался последним из рода русичей ушедшим в Ирий-сад и наверно его там встретит сам… мой извечный враг, ДажьБог.

Но Барсика не интересовал дальнейший разговор Чернобога и демона, его не интересовал Руслан раздавленный камазом, его интересовало одно — лишь собственная жизнь. И потому он решил как можно скорее убраться из храма. Ведь то, ради чего сюда пришел, он вызнал… Земная Явь скоро погибнет, а значит и возвращаться туда не имеет смысла… Надо идти в иные Яви… правда, там живут другие люди, те которые покуда верят в Богов Света и каковые не будут называть его сыночком и даже не будут кормить, за его красивые глаза и хитрую морду…. Те люди, из иных Явей, даже если его и примут в дом, то заставят трудиться, ловить мышей… бэ… бэ…! Но зато он будет жив и может о нем тогда вспомнит Босоркун, и подкинет ему работенки… «А потому решено! — сам себе сказал бело-серый кот, — иду в иную Явь!»

Барсик принял решение, и, утопая сначала в багряном, потом черно-красном, а после в желтоватом тумане, мягко ступая своими розовыми подушечками лап и опустив вниз хвост, направился в иную Явь, в ту, где жизнь продолжится, а не прекратится: сегодня, завтра… или послезавтра!

 

Эпилог

Дзинь… дзинь… дзинь!

Бом… бом… бом!

Отзвенели черные крючки, отгремели колокола ропаты.

И наступила тишина… пришла ночь!

Она поглотила всякий звук: скрип, писк, визг, смех, стук. Она поглотила весь свет, утреннюю зарю и брезг, рассвет и зарницу, она даже поглотила закат солнца, заход яркого светила за земную твердь.

И наступила тишина… пришла ночь!

Ты, человек, пробудился? Открыл глаза? Оглянулся?

Или уже все… уже нет времени ни у тебя, ни у меня, ни у нашего народа, нашей страны, нашей земной Яви?

Тик…так, тик…так — медленно вращаются и идут сами собой секунды, минуты, часы; кап… кап…кап — капает из крана вода в твою немытую раковину… А наша прекрасная, чудесная земная Явь, созданная Богами Света нам в радость превратилась в поля мусора, луга нечистот, бетонно-асфальтовые мертвые города.

Мы истребили птиц и зверей! Мы съели рыб и морских обитателей! Мы уничтожили леса и реки! Мы захламили, облили химикатами почвы и океаны! Мы омертвили собственные души, а тела одели в шелково-золотые наряды и спрятались, затаились, замерли, в надежде, что все исправится само собой!

Но тому не бывать!

Не будет жить наше тело, если мертва наша душа, если мертва почва на нашей земле, если нет в океанах рыбы, а в лесах зверей, и если нет самих лесов… как же жить нам в этой Яви?…

Сколько часов, дней, месяцев, лет отвели нам наши Боги, и теперь когда демоны покинули нас, быть может сами мы сожрем друг друга… и не нужен нам никакой огонь, никакой лед, никакой потоп.

Скоро, совсем скоро, мы все жители земной Яви превратимся в ничто… в черное, мертвое ничто…

Есть ли у нас шанс? Есть ли у нас надежда?

Ты, человек, сам ответь на этот вопрос…

Дзинь… дзинь… дзинь, больше не раздастся в ночи, Босоркун ушел… ушел, как ушли когда-то забытые, поверженные и преданные нами Боги Света!..

Ссылки

[1] Крыж (по В. Далю) — крест, особ. косой; говоря о кресте христианском, крест западный, католический, римский.

[2] Ропата (по В.Далю) — кирка, иноверческая церковь.

[3] Получай от жизни все!

[4] В повести использованы тексты «Лесной С. Велесова книга»: Донское слово; Ростов на Дону; 1995 ссылка http://bookz.ru/authors/s-lesnoi/velesova_027.html