Когда поутру лежишь между небом и землей, похмельем распятый, то тело твое ватное чувствует спиной только бугры допотопного диванчика, на который упал вечером, не раздеваясь, а больше — ничего вообще не чувствует. Кроме огнедышащей жажды. И вставать страшно — даже подумать страшно, что встанешь. И не вставать — тоже страшно, потому что жажда, и мыслей своих — боишься. Зажмуришь глаза покрепче, только бы провалиться обратно, в вожделенный сон, но нет. Так и лежишь часами, между небом и землей, похмельем распятый, тьма густая-прегустая и воздух материален и просачивается через все клеточки тела, которые дрожат, трепещут и места своего не находят в бренной оболочке. Только — тик-так — часы на стене и слышишь, как собутыльники храпят и ворочаются во сне, а глаза открыть — больно, и думаешь, что скорей бы рассвет и, может, хоть что-то изменится.

Снились Митюхе, между явью и небытием, сны кошмарные, будто просыпается он поутру — и не стоит на тумбочке у кровати с вечера приготовленная бутылка пива. И вскидывался Митюха в холодном поту и в ужасе, от того что нужно встать и ходить. Только тайная надежда, что, может, кто другой сходит.

Однако пиво все же оказывалось на тумбочке. Митюхин «автопилот» не подводил уже много лет, и ему, «автопилоту», Митюха доверял больше, чем себе самому. Потому что себя-то он старался забыть. Вечером проще, вечером, в дыму и хохоте, забывалась компания, уходя в иное измерение. И первая часть ночи — ничего. Анабиоз. А вот под утро. Самое страшное время — между «волком и собакой» — между четырьмя и шестью утра. Тогда-то и накатывало. И все снова вспоминалось. И еще хуже становилось от себя, чем в предыдущие дни. Вот и нужно пережить до шести хотя бы, а там уж кто-нибудь встанет, зашебуршит, зашевелится, растормошит, и вместе можно бороться с похмельем — трудная, кропотливая работа. Днем — полежать, когда чуток отпустило. Ну а к вечеру уж и новые гости придут, чтобы использовать запой как средство реконструкции жизни.

Митюха выхлебал бутылку пива залпом. Слишком уж сегодня развспоминалось. Потому что жалко эту дурынду Ляльку. Что живет тут, да бог с ней, даже лучше, Митюха одиночества боялся больше всего на свете. Ревет вот по ночам — плохо это. Если б просто пила да веселилась — это одно. А тут. Значит, разъедать начало нутро. А раз начало — разъест, куда ж ей, сопле такой, устоять-то. И снова — накатило-нахлынуло. О другой, что не устояла.

Митюха сел на постели рывком. Ну, хватит. Нечего разнюниваться. «Вот сейчас встанешь и пойдешь в магазин, — сказал он себе, — самостоятельно».

Но подвиг не понадобился. В коридоре бодро затренькал звонок. Митюха глянул на часы. Старинные ходики в большом деревянном корпусе красовались в углу комнаты. Их регулярный бой, конечно, мешал иной раз спать. Но Митюха относился к ним как к члену семьи и ни за что не дал бы перетащить в другое место. Циферблат спокойно демонстрировал малую стрелку на цифре пять, а большую на цифре девять. То есть шесть утра, без пятнадцати минут. Не слабо кого-то поднесло с утра. Не иначе «Ванька-встанька» мыкается. Из других гостей, видно, выперли, вот и прибрел, бедолага, в надежную гавань.

«Ваньками-встаньками» в компании называли ребят, которым с похмелюги совсем не спалось. Такой обычно просыпается часа в четыре утра и бродит как лунатик по дому, мешая окружающим. За что бывает не раз обруган и забросан тапочками. То ему — пить, то — в туалет, то — поговорить, ну и, конечно, — выпить. Но вот незадача. В такой час обычно уже все выпито, а магазины закрыты. А если какой и открыт, так ни у кого денег нет! Но «Ваньку-встаньку» с толку не собьешь! Он терпит изощренные ругательства, ботинки, летящие в голову, угрозы и насмешки. И продолжает куролесить до тех пор, пока дружки, изнемогая от желания наконец окунуться в объятия Морфея, не вытряхивают из карманов всю оставшуюся мелочь, вручают ее зануде и выталкивают его за порог. Особо циничные «Ваньки» через часок возвращаются и громогласно предлагают составить компанию принесенной бутылке. И опять занудничают до того момента, пока кто-нибудь, ворча и ругаясь, все же не встает и не усаживается за утреннюю беседу с возлияниями.

Так вот, в дверь Митюхе звонил сейчас некий «Ванька» скромный, то есть не решившийся вновь беспокоить прежнюю компанию, а, напротив, побредший в другое известное ему гостеприимное место. Где, по его мнению, может, есть страждущие на халявную выпивку.

За дверью оказалась целая компания «Ванек». Рок-группа «Моголы» и иже с ними, поклонники.

Ребятишки загуляли в клубе после концерта, а потом решили «продолжить», как водится, у Митюхи.

Чему хозяин был рад несказанно. Лучшего средства развеять печаль-тоску, чем окунуться в чужое веселье, не найти. Весеннее солнышко, казалось, ворвалось вместе с ними в сумрачные недра квартиры. А компания между тем, побросав верхнюю одежду в коридоре, уже расставляла в гостиной на столе принесенные яства и напитки. Скоро стол оказался оформлен одинаковыми стеклянными графинчиками, почему-то без пробок, и бутербродами, торчавшими из салфеток. На вопрос хозяина: что сие означает — компания разразилась хохотом.

— А это все Тамерлан, звезда наша, — смеясь, сообщил Ушастик — неизменный участник любой музыкальной тусовки, — после концерта, а выступили, кстати, классно, весь зал урыли, повезли нас в клубешник. Там директор у меня знакомый, да ты, Митюх, знаешь его — Леха, помнишь, веселый такой парень?

— А да, точно — Леху я помню, мы у него пятьдесят спонсорских ящиков с шампанским как-то пропили, точно, он — классный чел! — обрадовался Митюха.

— Ну так вот, — влез, не выдержав, Дреда, — у Лехи опять спонсоры какие-то водки привезли — залейся. Вот он и решил у себя в клубе «афте-пати» сделать, чтоб после концерта музыканты у него в клубешнике поиграли, поджемовали, а он за это им проставился.

— Народу набилось — жуть, все хотят на нашего посмотреть поближе! — гордо сообщил Ушастик, влюбленно глядя на своего кумира — лидера группы «Моголы» Тамерлана.

Музыканты меж тем рассаживались за столом, предоставляя поклонникам право продолжать повествование.

— Короче — сидим уже за столами, в зале, — Ушастик начал разливать водку по рюмочкам, — подходит ко всем по очереди халдей и спрашивает, что хотите выпить.

— А халдей у Лехи — тот, что и охранник? — заинтересовался Митюха. — Я помню, у Лехи он и охранником был, Сашка, правильно?

— Точно, Сашка, тот самый — вот это фрукт, я вам скажу! — обрадовался Ушастик. — Он же и сосиски жарит, и водку наливает, а сам стоит за стойкой в ковбойской шляпе и с воот такенным револьвером!

И Ушастик растопырил руки, как рыбак, показывающий удачный улов.

— Да уж, колоритный малый, — вступил в разговор сам Тамерлан. — Он спросил меня, что я хочу выпить.

Его приспешники дружно заржали, вспоминая эпизод — гвоздь вечера.

— Он спросил его, что он будет пить, аха-ха-ха! — Дреда так и зашелся в хохоте. Но это не повлияло на точность его пальцев, скручивающих папироску.

— Ну не знал Санек, что Тамерлан, кроме водки, ничего с детства в рот не брал, — заходился смехом Ушастик.

— Ну, Тамерлан честно и говорит: водку несите, дорогой товарищ!

— А Санек, Мить, прикинь, возьми и спроси: сколько?

Тут уж вся компания полегла, и смех перешел в поскуливание и тихий визг.

Пьянство Тамерлана было притчей во языцех даже в этих пьяных кругах. Да и пьянство его группы «Моголы» — тоже. Тамерлан пил водку в любом виде: обычную, неразбавленную (в смысле — спирт), разбавленную, в том числе и простой водой из-под крана, не отказывался и от напитков, составленных с помощью водки: «отвертка», «ёрш» и «белый медведь». Иногда мог употребить и более забористые комбинации. Группа Тамерлана тоже пила по-черному до и после репетиций и концертов, да и на самих репетициях и концертах. На гастролях они пили не просыхая, неделями. Поэтому вечно везде опаздывали. Если опаздывали вместе, то могли побить того, кто им на это попеняет. Ежели опаздывали по отдельности, то штрафовали друг друга за опоздание. Водкой. Литровками. Поллитровками. И 0,75. В зависимости от степени опоздания. Так и жили. Но популярности не теряли при этом, хорошая группа была.

Отсмеявшись, Ушастик продолжил:

— Так вот, Санек спрашивает: сколько?

— А Тамерлан отвечает: сто по пятьдесят! — не выдержав, встрял Дреда и пустил по кругу сигаретку.

Дружный хохот перешел в хихиканье, парящее вместе с дымком над столом и графинчиками.

Приятели чокались, затягивались, и восемь утра наступило плавно и весело, будто восемь вечера.

— А графинчики — оттуда, что ли? — спросил, улыбаясь, Митюха.

— Ну да, — ответствовал Ушастик, — сто по пятьдесят — это ж пять литров. Санек крякнул, но ничего, принес! Затем — заджемовали, очень круто было, весело. А потом народ стал расходиться, мы думаем — и нам пора! А бухляндию-то не оставлять же! Вот мы и взяли с собой. Потом Лехе тару верну, ничего страшного.

— Как вы довезли-то их без пробок? — полюбопытствовал Митюха.

— Ну, Мить, ты скажешь! — возмутился Тамерлан. — Да я того, кто водку прольет, самолично придушу! Бережно несли, в карманах хранили.

И он поцеловал графинчик.

Самое интересное и веселое Лялька на этот раз проспала. Иногда сон ее был столь глубок, что хоть пляши на голове — не слышит. Отчасти этим и объяснялись ее постоянные ночевки у Митюхи в гостиной. Могла бы она занять любую из трех пустующих комнатенок, и никто не возразил бы. Но ей нравилось даже во сне быть в центре событий, она боялась, что, уединясь в светелке, пропустит что-то самое интересное. Что именно — ей было не известно. Но что-то важное, это точно.

Случилось, однако, что ребяткам захотелось поиграть на инструментах. И грянули так, что даже Лялька пробудилась ото сна. Оторвав растрепанную голову от подушки, она, как разбуженная сова, захлопала с вечера не смытыми ресницами.

Первым заметил ее Тамерлан. Улыбнувшись самой обаятельнейшей из своих улыбок, он отложил гитару, взял два граненых стакана, из которых выплеснул то, чем запивали спиртное его дружки, налил каждый до половины водкой и проследовал с ними к кровати.

Тамерлан присел на край и, продолжая улыбаться, протянул Ляльке емкость с зеленым змием-искусителем.

— Давай выпьем радость моя, за счастливое утро, которое свело меня, рыцаря рок-н-ролла, с тобой, прекрасной дамой!

— На брудершафт, — прибавил он бархатным голоском, не сводя глаз с девушки.

— И до дна — прошептал он интимно, сплетая свою руку с Лялькиной, кольцом.

Проглотив свою порцию залпом, он обнял ее и стал целовать, как, впрочем, и положено, если вы пьете на брудершафт. А потом, не говоря ни слова, ловко нырнул под одеяло.

Красивый парень был этот Тамерлан. Чтобы скрываться от назойливых поклонниц, ему приходилось носить куртки с капюшонами, черные очки, а иногда — пробираться по крышам, подвалам и чердакам и прятаться в подворотнях.

Кровать была широкая, безразмерная, и вскоре туда же за своим лидером потянулись барабанщик и басист.

А Митюха, Ушастик и Дреда свернули еще одну ароматную самокрутку и тихонечко болтали, допивая сто по пятьдесят из принесенных графинчиков.