Двери за моей спиной с легким шорох задвинулись и замерли на своих местах. Я тряхнул уставшей головой и направился к стоянке гравилатов. За восемь часов меня вымотали так, словно я двое суток подряд таскал булыжники в мраморном карьере. Убеждали, что вниз лазить не стоит, говорили, десять км это много, заставляли понять, что МЕБОСы — не игрушки, доказывали, что Игнесса не может покинуть здание, даже в виде переносного модуля со следящим устройством, и т. д. Особое внимание, конечно, уделяли последнему и самому главному пункту. Уделяли такое внимание, что я кое-как, призвав все свое влияние, сумел привести приличные тезисы, аргументирующие, какого хрена мне нужна Игнесса. Привел. Меня поняли. Согласились.

Звонок от войск настиг меня там же, в коридорах «Клиониса». Армия стоит за моим правым плечом и будет всячески мне способствовать. Я, про себя, разумеется, пожалел, что доблестная армия будет за правым плечом, а не за левым или где подальше, но ничего не поделаешь. Жалей, не жалей — армия нужна.

Так же меня обрадовали тем (если кому интересно, то обрадовал тот самый генерал, который сообщил про поддержку войск) что экспедиция получила официальный статус, и ее руководителями назначаюсь я и генерал! Здорово, правда? Лично я на седьмом небе от счастья. Какой-то солдафон будет хоть мне и не приказывать, но пытаться это делать! Я хронист! Я независим! Я…

Ладно, забыли! Жизнь долгая штука, может этот безымянный гад куда-нибудь провалится и не выберется. Будем надеяться и ждать.

Да, кстати! Я не говорил, никто из военных не назвал мне имени? Я успел переговорить с половиной группы (через сеть), но никто мне не представился. Этот факт я принял за личную месть А. С. Карлану Неизвестного-Сидящего-На-Верху. Других мыслей не было.

В машине, на высоте пары тысяч я достучался до Николаса Гатье. Архитектор, сказав, что знает, как попасть в подземелья. Материалы по сему делу уже высланы и наверняка телепортировались в мою квартиру. Я сердечно поблагодарил архитектора за работу, пообещал не забывать снимать его дома и отключил прибор связи.

…Гравикам летел. Сначала я вел его по скоростной трассе, затем свернул на обычную магистраль, перешел на внутреннюю артерию… Через полчаса моя скорость скинулась до сотни километров я и медленно полз в воздухе, оставшись без стабилизирующей поддержки дорог. Мне хотелось подумать, переварить все происшедшие события. Слишком неправильно, невозможно все было. Запись гравилата, девушка на первом этаже, взаимосвязанные сны, экспедиция… Во всем этом не было никакой логики, события были отдельные, никак не согласующиеся друг с другом. Но что-то в них было. Нечто неуловимое, неясное, что разум хрониста должен чувствовать, обязан, а не может.

Не то, все не то!

Я подумал о том, что, пожалуй, надо спустится пониже, и гравилат уменьшил приток электричества на платформу. Металл изменил свои свойства, притяжение купола ослабло, аппарат заскользил вниз, к средним уровням. Гад, следит за мыслями! Конечно он не может их фиксировать и понимать, но неприятно, когда осознаешь, что за тобой словно подглядывают втихомолку.

Ха! А я чем занимаюсь в своем любимом институте? Разве не подглядываю втихомолку? А когда мне становится очень грустно и гадко, разве я не отыскиваю какого-нибудь интересного человека и не начинаю наблюдать за ним одним, пытаться взломать его душу? Как, допустим, тогда, у библиотеки? С одной стороны, дался мне молодой астроном, побежавший читать очередной фолиант о космических кораблях типа «Одиссей». А с другой стороны, он очень и очень интересная личность. У него тоже есть мечта, хотя она и никогда не исполниться.

А я спускаюсь и спускаюсь. Ниже, ниже, ниже… Ровные, серебристыми змейками обвитые вокруг зданий тротуары. Редкие спортивные машины, скользящие над трассами. Ролики эротического содержания, мельтешащие в громадных проекторах. И люди… почти настоящие, уверенные, что они живут по своим законам, что они делаю то, что хотят, что они имеют свободу. Они рождаются, работают, женятся, заводят и воспитывают детей, притворяются, что верят в бога и прогресс мировой науки. Некоторые до сих пор надеются на вероятность космической экспансии Землей пригодных для жизни планет. Как будто они не знают, что таких не существует!

Быдло. Типичное серое быдло. В них нет ничего, они разучились жить! Наслаждение, счастье, радость, свет? Этого у них хватает! Свет солнцезаменяющих ламп, хоть и не в полном объеме, но все же просачивается на средние уровни. Радость? В их существовании уйма радостей: бесплатные государственные лотереи, гарантированный отдых, еженедельные премии, здоровые дети и мужья. А также образование, удачная работа, тысячи развлекательных каналов, виртуальные игры с эффектом полного погружения, для некоторых, почти выродившихся — книги в муниципальных библиотеках и истории о прошлом в музеях, истории, от которых мурашки идут по коже. На самом деле, как можно жить без надежного купола, под настоящим, способным обжечь солнцем, есть настоящую пищу, которой можно отравиться, гладить животных, наверняка являющихся заразными? Ведь это радость — когда ты все имеешь, тебя всем обеспечили! А сколько у них счастья и наслаждения! Медицина сделала генетическую структуру человека до какой-то степени совершенной — тело четко вымерено и гармонично, уроды почти не встречаются, очки на чьем-нибудь лице увидеть практически невозможно. А разве это не повод подойти к незнакомой девушке и предложить ей ночь любви? Конечно, возможен отказ, но такого почти не бывает. И не думайте, что я опираюсь только на личный опыт полубога-хрониста. Нет, я вижу и слышу, все происходящее не в одном и даже не в двух секторах. Если коротко — всем на все наплевать. А разве это не есть счастье? Когда тебе все равно? Когда на тебе нет ответственности, но есть права и привилегии?

По-моему, это должно хватить. На долгую, безропотную жизнь. На отказ понимать, что происходит с родной планетой. На бесконечное ожидание последних шести межзвездных кораблей, ушедших в космическое пространство сотни лет назад. Я знаю, что пять из них никогда не вернутся. Мне это известно через тайные каналы. Шестой? Что он может привести? Может быть, счастливую новость о том, что есть новая планета с голубым небом и зеркальной водой? Что на ней можно жить и радоваться полноценной жизни, жизни без купола? Так его и здесь никто не замечает! А вот загадить новую планету, довести ее до состояния Земли — легко, вы не согласны? Сотня, другая лет — и там тоже будут летать под куполом машины, только назовут их по-другому, глайдеры, например. И там тоже будет создан институт «Клионис», и он тоже будет работать над прямой и альтернативной веткой истории, он тоже будет великим и бессмертным. До поры, до времени.

А затем следующая планета, очередное спасение от неминуемой смерти, но и там будет уже знакомый сюжет. Пройдет тысяча, сотня тысяч лет, удивленный астронавт опустится на бесплодном каменном мешке, который когда-то назывался Земля, и поднимет чип памяти, с удивлением поняв, что там записана история его далекой прародины.

Я гипертрофирую? Возможно. Но и правды в моих словах достаточно. Иначе вон тот пятнадцатилетний пацан совсем не так разговаривал со стоящей напротив блондинкой. Он бы, скорее всего, вообще с ней не разговаривал. Не разговаривал, если бы человечество не утратило мораль…

Гравилат замер на площадке. Я выпрыгнул наружу, и быстро, не смотря по сторонам, зашагал вперед.

Я что-то упускаю. Я слишком много упускаю. Я вижу лишь поверхность и не в силах заглянуть глубже. Я не понимаю сути событий и логических цепочек. Я представитель другого мира, прошлых, несуществующих эпох. Я один на миллиарды, чей мозг способен воспринимать и обрабатывать свалившиеся на него потоки информации. Такие становятся или пилотами космических кораблей, или хронистами.

Первые сродняются с машиной и воспринимают пространство не так, как оно видится обычным людям, а в десяти-, пятнадцати-, двадцатимерном пространстве. Они видят сотни километров космоса и обрабатывают в секунду столько информации, сколько не смогут десятки компьютеров, а обычный человек от такой перегрузки мгновенно умрет.

Вторые смотрят на город и запоминают все увиденное. Интересно, зачем? Или вправду человечество стоит на пороге собственной гибели, и мы создаем базу данных о нашей жизни?

Не понять! Я хронист, я исключителен, но я не могу понять. И остается глупо следовать своим снам, преследующим меня всю жизнь.

Кто я? Что со мной? Почему я задаю вопросы, которые никого не интересуют? Вокруг мир абсолютного идеала, а я ищу в нем изъян. И кажется, что я его почти вижу. Что я поймал крошечную трещинку в луч лазера-поисковика, но тут манипулятор механики вздрагивает, кристалл смещается, и поиск приходится начинать сначала.

Глупо, глупо… Я впрыгиваю в портал переноса, мое тело оплетает экран силовых полей, защищающих от перегрузки, и меня с бешеной скоростью мчит вверх. На ярко освещенные площадки, набитые толпами серых людей. Контрасты, бесконечные контрасты, которых никто не видит!

Полтора километра поле преодолевает за пару секунд. Я выхожу из нежных силовых объятий у гигантского блока генератора, и оглядываюсь. Верхний уровень. Двадцать первый сектор. Стеклянные полы, устремленные вверх шпили зданий, закрытое переходами между домами и беспрерывным потоком транспорта небо… Нежные энергетические поля, обилие электроники, которое не встретишь ниже, квартиры, из которых видно купол, шик, блеск, роскошь…

Я прихожу в родную квартиру, заказываю на синтезаторе пищи апельсиновый сок и падаю на диван. Сил нет. Оказывается, бесконечные споры с начальством и бюрократическая маята выбивают из колеи сильнее, чем двое суток бессонной работы. Но экспедиция разрешена, мои неясные мечты готовы воплотится, а вечная загадка ночных кошмаров подойти к логичному финалу.

Лениво зеваю и говорю в пространство:

— Почта.

— За ваше отсутствие получено два письма.

— Тащи сюда!

Под потолком зажужжал миниатюрный генератор силового поля, и два пластиковых конверта оказались у меня в ладонях. Что поделать, не люблю домашних роботов, занимают слишком много места, а вот парочку дорогостоящих излишеств себе позволить можно.

Первый конверт был значительно потолще, и явно содержал электронную информацию. Телепортацией на личный код его послали для безопасности — слишком часто Сеть оказывалась взломана, а отправитель не мог себе позволить нарушение конфиденциальности. Второй конверт выглядел проще. Я приложил палец к специальному месту на поверхности пластика. Частицы моей ДНК создали катализатор, активирующий реакцию распада. Конверт испустил тонкую струйку дыма и раскрылся. А если бы его взял в руки кто-то другой, то он бы просто остался в закупоренном состоянии, т. к. его химическая основа настроена только на мой генный код. При попытке принудительного вскрытия нарушилась бы внутренняя среда и мгновенно прошедшая реакция окисления уничтожила всю информацию. Весело, да? Военная разработка двадцать первого века. Сейчас используется повсеместно и стоит относительно дешево.

Внутри оказалась сообщения генерала о том, что завтра будет проведено собрание всех членов экспедиции и мне надо быть там то и там то в определенное время. «Нет человека тупее, чем рядовой российской армии», — всплыла в голове фраза из какой-то древней книжки. А ведь ты и сейчас сохранила актуальность! Тупее военных не найти никого.

Я взял второй конверт, со вздохом поднялся и подошел к столу. В нем наверняка послание от архитектора со всеми математическими выкладками и расчетами. А такое глазами не смотрят. Я вскрыл конверт, положил пластиковый квадрат на сканирующую пластину и включил всю свою аппаратуру. Потом надел легкий полушлем и погрузился в виртуальный мир математики и физики.

Через час я гневно содрал с себя приборы швырнул их на пол и вызвал архитектора.

Тот почти мгновенно появился на экране. Лицо у него было какое-то пришибленное и заранее виноватое.

— Господин Гатье, как мне понимать полученный материал?

— Ну…

— Вы знаете, что ваш способ…

— Мой способ? — вспылил Николас Гатье. — Мой способ? Он — это единственная возможность проникнуть вглубь земли! Мой способ уникален!

— И требует машины с аннигиляционной броней, оснащенной лазерами тройной мощности!

— Лучше не лазерами, а плазменными установками. Тогда поверхность перейдет в жидкое состояние и сомкнется у вас за спиной.

— А вы не думали о том, что мы сможет пройти на лазерной тяге не более пятисот метров? Дальше аккумуляторы просто не выдержат и сдохнут!

— Там не будет ощущаться радиации и концентрация яда почти нулевая.

— Вы прикидываете, сколько будет стоить оборудование?

— Да не возвращайтесь вы все время к этому! — заорал архитектор. — Хронист, если пожелает, сможет скупить всю луну!

— Половину. — Честно признался я. — Только половину. Ну ладно, машина будет. Но ваш метод…

— А что вы хотели? Мирно сесть в кабину лифта и спустится глубоко под землю, в сердце крайних уровней?

— Я не думал, что все будет настолько сложно!

— Знаете что, — укоризненно покачал седой головой Гатье. — Зажрались вы, господин хронист! Я не предлагаю ничего необычного. Путешествие к центру земли невозможно, но вы отправляетесь и не к центру земли. Вам надо всего лишь погрузится в специально подготовленную машину, прорезать лазерами определенную глубину и свалиться в проход шахты 23 столетия. Там активируйте аннигиляционную защиту и уходите по сетке коридоров на глубину. В шахтах концентрация не более 20 ГМ. Чем это обусловлено, я не знаю, увольте, не физик! Но там вы будете в относительной безопасности. 20 ГМ держит даже обычная силовая броня, но я настаиваю на более мощной — на случай непредвиденных неожиданностей. До шестидесяти Гесмеров вы будете в безопасности. А семьдесят… даже аннигиляция не справится. Скорость потребления будет слишком велика, структура рассыплется и вам придет конец.

— Спасибо, господин Гатье, вы нарисовали приятную перспективу!

— Вы сами лезете куда не положено! Что вы потеряли в Бездне? Решили понаблюдать за ее воинами? Поглядеть, как идут схватки со вторым поколением? В живую рассмотреть МЕБОСа?

— Вы ничего не понимаете. — Голос полон усталости и равнодушия. Я давно смирился. Людей в наше время никуда не тянет, им ничего не нужно. Я не стану его убеждать. Я просто его поблагодарю. — Спасибо, господин Гатье, без вашего совета я бы до сих пор терялся в догадках. Вы избавили меня от мучительных поисков.

— Ну что вы, не стоит. — Видимо, архитектор тоже понял, что разговор закончен. — Я сделал то, что должен. Это моя работа.

— Еще раз спасибо и прощайте!

Николас Гатье склонил голову (привычка у него, что ли, кивать все время?) и отключил связь. Я откинулся в кресле и закрыл глаза. На тело наваливалась усталость. Непонятная, странная, дикая, она рвала и мяла мое тело, издеваясь над ним всласть. Казалось, сегодня она решила отыграться за все дни, что я недосыпал, за те часы, которые я провел в зеленой жиже. Сил бороться не было. Глаза закрылись, неся отдых, неся облегчение, неся очередной кошмар…

Эризан на Гарад замер у входа в храмовый комплекс. Громадные резные ворота поднимались прямо из скалы, образовывая арку, черный зев которой уходил в далекую бесконечность подземных катакомб. Сплошные белые створки, испещренные замысловатой резьбой в лучших традициях Братства, были гостеприимно распахнуты. Слева и справа обнаженные фигуры кариатид поддерживали свод, внося последний, завершающий росчерк в оформление входа. Дальше, вдоль стен коридора, шли изображения местных животных: драконы, птицы-рептилии, крысы устрашающего размера и насекомые.

Учитель и член совета нашел знакомые ауры своих подчиненных, и легко скользнул вперед, поглощая пространство и время. Появился он уже в подземном зале, на глубине несколько сот метров. Эризан огляделся, приноравливая зрение к мраку, и двинулся к виднеющейся вдалеке двери. За ней оказалась скромная коморка, до верха забитая допотопным оборудованием и трехмерными проекторами. За двумя мониторами сидел Эгран, адепт пятого уровня. Эризан неслышно встал за его плечом, заглядывая в экран, на котором мелькали альтернативные схемы закрытия энергетических потоков.

— Успехи? — Голос отразился от потолка и побежал по коридорам, бесконечно отражаясь от тесных сводов. Эризан невольно сморщился, вспоминая зал совета. По нему тоже любило гулять громкое эхо.

— Что? — Адепт вздрогнул и обернулся. Его желтые зрачки сверкнули обжигающе яростью Камня и выплеснули наружу волну чистой энергии. Эризан легко погасил пламя и скинул подчиненного на пол. Эгран вскрикнул, придушенный внезапно потяжелевшим воздухом. Эризан вышел из тени и повис над адептом, давая себя рассмотреть. Потом он оборвал потоки энергии, снимая возведенную клетку. Адепт со стоном встал и взгромоздился обратно на кресло.

— А я думал, что всесилен! — честно признался он, дотягиваясь до Камня и залатывая вывернутую мышцу.

— Мы все так думаем, пока не встречаем кого-нибудь могущественнее. Поверь мне.

— А вам попробуй, не поверь!

— Да, пожалуй, — улыбнулся Эризан на Гарад. — Закончили?

— Почти. Остались сущие мелочи: обделка стен, украшение залов, расстановка ловушек…

— С ловушками не переборщите, — учитель жестом пригласил адепта встать, и они вышли в коридор, направляясь к центру комплекса. Мимо них всплывали и опять прятались в темноту красивейшие фрески и скульптурные композиции, которые взгляд человеческий не оценит по достоинству много миллионов лет.

— Ну что вы, я все помню! Вы дали доступные инструкции. Ошибиться просто нельзя.

— А распределение по уровням?

— Выполнено. У входа то, что рассчитано на дикарей, дальше более высокий, заканчивается все плазменными установками. Ментальное и психическое использовать не стал, до таких высот этой захудалой планетке никогда не развиться, ресурсов не хватит!

— Ясно. А как с основной фазой? — Эризан на секунду остановился перед картиной, неясно что ему напомнившей. Несколько секунд оба не двигались, а потом учитель криво усмехнулся, и оба двинулись дальше.

— Нормально. Реактор почти закончен. Осталось проверить работоспособность, отладить, настроить на единый энергетический поток и связать с Камнем. В общем, одни мелочи, скоро управимся.

— Прекрасно, — кивнул учитель. — Я вами доволен. Только прошу, не надо изображать на стенах меня и совет учителей. А также формулы первого закона передачи ментальной энергии сквозь внемировое пространство. Уяснил?

— А…

— И будь добр, врата Коридора убери. Если на этой планете когда-нибудь появится жизнь, они никогда не смогут увидеть другие миры. Им не быть скользящими. Пожалуйста, прояви жалость, не показывай им невозможное. Обреченные умереть не должны знать, что кто-то спасется, а кто-то сгорит в пламени кваркового взрыва. — Эризан на Гарад ссутулил плечи и уселся на подвернувшуюся лавочку.

— Учитель…

— Ничего, друг мой, все нормально. Наверное, я просто устал.

Молодой адепт с удивлением уставился на скрюченную фигуру. Братство не знает усталости. Братство — это абсолютная вершина технологии, разума и магии. Оно может все. Красный Камень, единый и универсальный источник великой Силы помогает ему в этом. Любой, в чьих жилах течет вместо крови его энергия, всесилен. Он не может сидеть на скамейке, склонив голову. Любой, кто пришел в объятия Братства, перестает быть человеком, даже если продолжает цепляться за потерянную человечность.

— Учитель…

— Я в порядке, — усмехнулся на Гарад. — Продолжай работу. Я надеюсь на вас.

Он поднялся, разгладил складки на простом сером плаще, и с делал шаг в никуда. Эгран уставился на то место, где еще недавно стоял его непосредственный начальник, и двинулся в зал управления. Работа не ждет.

Сны, сны, сны… Вы налетаете в мгновение ока, вы кружите в своем вихре, вы беспощадны и жестоки! Куда до вас древним генералом, убивающим сотни одним движением пальца по карте! Вы хуже, вы разъедаете душу, отравляете мозг, проливаете яд в самое сердце. Как иногда хочется умереть! Забыть про все, подняться на вершину самого высокого здания и бросится вниз. Туда, к бешено снующим гравилатам, к земле, к почве, которую никто и никогда не видел. Но нельзя. Смерть самый легкий и самый очевидный выход. Смерти могут желать лишь бессмертные, ибо всегда хочется того, чего нам не хватает. А все остальные должны жить, жить любой ценой и исполнять свои мечты.

И пусть они мечтают о вечном существовании! Когда-нибудь они его получат, они взахлеб хлебнут всех его горестей и возжелают обратного. Но будет уже поздно. Круг замкнется. И новые ссутуленные фигуры войдут в чертоги вечности, встанут в верхах планет, будут крушить и создавать… Круг замкнется. Он замыкается всегда, не бывало случаев, чтоб что-нибудь, хоть какая-то незначительная мелочь не повторялась в глуби прошлых и будущих веков.

Все жаждали этого. И все понимали всю бесплодность своей жажды. Корабли, космос, манящие просторы… Господи, как прекрасно встать у штурвала межзвездного крейсера и отдать команду на запуск плазменных двигателей, когда-то — новинки мировой науки. Потом были созданы более совершенные, но это потом, потом…

Я раскрыл глаза и кресло моментально, вслед изменению ритма сердце и увеличению мозговой активности, подняло спинку кресла в рабочее состояние. До этого оно было опущено почти перпендикулярно земле, для большего моего удобства.

«Лучше бы осталось как есть. — Отметил я. — Проснулся бы раньше».

Но делать нечего. Если дал себе слабинку и позволил уснуть, то надо искупать допущенный грех кровью. Своей кровью.

Я дотянулся до шлема и нацепил его на голову. ИИ выслушал команду и открыл передо мной программу виртуального построения. Пожалуй, пора заняться машиной, которую так настоятельно рекомендовал использовать господин Гатье. Единственный его просчет был в том, что одной машины будет мало. Она окажется слишком большой для перемещения по подземным катакомбам. Надо сделать несколько маленьких, которые будут более маневренные, хоть смогут нести и меньший слой брони.

— Расчет корпуса.

— Есть расчет корпуса. Введите необходимы параметры.

— Емкость посадочных мест: шесть. Функция: перемещения по тесным подземным проходам. Броня: держит 50 ГМ. Расчет.

— Недостаток информации.

— Сволочь! — хмыкнул я. Никогда не занимался проектированием. Вот ведь не думал, что судьба заставит. И не поручишь никому. Чувствую, нехорошо это получится! — Тогда так. Максимальная масса корпуса: восемь тысяч единиц. В объем включить шесть плазменных установок и два генератора, на ходовую и боевую часть.

— Допуск на боев…

— Профессор Карлан, — перебил я ИИ, — девятнадцатый уровень. Код…

Мучиться пришлось два часа. Но в результате машина оказалась продумана до совершенного уровня. Я отправил различные узлы прототипа на заказ в пять фирм, а затем, скрепя сердце, купил небольшой, но полностью автоматизированный гараж на среднем уровне. Он сожрал половину моего счета, но я особо не расстроился. Другая половина еще оставалась.

Затем прикола ради натянул на созданную модель текстуры и шагнул в виртуальный мир.

Мой любимый, бледно-голубой, успокаивающий фон. Он повсюду: сверху, снизу, справа и слева. За ним теряется пространство и время, только горизонт обозначен темной, густеющей линией где-то далеко-далеко. А посередине несуществующего пространства стояла машина. Серо-стального, ласкового цвета. По бокам ее были укреплены раструбы, соединенные с корпусом суставчатыми манипуляторами. Спереди, на морде, заостренной, как карандаш, было стекло. Черное, непрозрачное, удивительно стойкое. В случае опасности оно затягивалось плазменным экраном, или же вовсе закрывалось бронированным щитом. Тело землеройки было вытянутое, бочкообразное, с виду — несуразное, но очень удобное с точки зрения компьютера. Люк снизу, под гусеницами черного, словно вороненого металла. Я хотел поставить колеса, но они не смогли бы выдержать того уровня концентрации, что может быть под землей.

Машина была прекрасна. Прекрасна и волшебна, наверное, точно так же, как первые космические корабли при старте. Те корабли, что явились мне во сне.

2240-е годы. Энергии хватает, человечество счастливо. На Луне собираются основать научную колонию, но потом эту идею забрасывают и пересылают экспедицию на Марс. Планета более пригодна для жизни, возможен процесс терраформирования, который за сто пятьдесят — двести лет обещал сделать ее пригодной для жизни. Первые корабли на плазменных двигателях рванули сквозь пустоту и основали колонию для изучения и преобразования планеты. Ее назвали «Марс-1» и это было поистине великое поселение. Это был город науки, оказаться там — значит войти в историю, на века прославить свое имя.

Но людям было этого мало. Они захотели большего, и на орбитальных верфях, из марсианских материалов были отстроены пятнадцать межзвездных кораблей типа «Одиссей», в честь первого отважного путешественника, рискнувшего заглянуть в неведомое. Их оснастили по последнему слову техники, укомплектовали экипажем, который большую часть времени должен был провести в анабиозе, и отправили в плавание к тем частям галактики, где могли оказаться пригодные для жизни планеты. В команде каждого разведчика было около ста человек. Ученые, пилоты, инженеры. А грузовые отсеки были забиты огромным количеством оборудования, чтобы в случае нужды можно было собрать на борту любое устройство. Кто знает, в космосе все пригодится.

Они стартовали в 2278 году. Возвращения первого ждали через 148 лет. Но он не вернулся. Или нашел что-то, что показалось ему более соблазнительным, чем родина, или просто затерялся, погиб, пропал. Версий можно строить множество, но это не приблизит нас к правде. Следующие пять пришли в назначенный срок, но без новостей. Вселенная пуста, сказали они. Ажиотаж кончился. Звезды перестали привлекать внимание. Вернулись еще два корабля, но это не вызвало шумихи. Все ратовали своими, личными делами, переживали за «Марс-1», находили свое, сейчас кажущееся несбыточным семейное счастье.

А потом наступил 2443. Революция, купола… Первые, энергетические, еще можно было преодолеть, используя защитную энергетическую матрицу, но те, что стоят сейчас, не проходимы. Это цельная конструкция, снятие которой хоть на миг повлечет за собой гибель сектора, а то и всей планеты.

2498 год. На последнем густонаселенном оплоте человечества, колонии «Марс-1» произошла неведомая катастрофа, и колония погибла. Вне земли, на Луне и орбитальных модулях, осталось не более тысячи человек, которые постепенно вымерли. Наступила изоляция планеты, которая длиться по сей день. С помощью оставшихся спутников и станций мы можем наблюдать происходящее в солнечной системе и, частично, за ее пределами, но это мизер. Электроника год за годом выходит из строя, и когда-нибудь, человечество, лишенное пути к развитию, погубит само себя. Видимо, для этого создан институт «Клионис». Отслеживать изменения, давать живущим хоть какую-то цель: попасть в священные архивы, войти в рукотворную историю.

Это моя точка зрения. От верхов никогда не поступало никакой информации на этот счет. Истина может быть какая угодно. Даже самая абсурдная, на подобие того, что наш президент решил подглядывать за молоденькими девушками, и для этого организовал все ресурсы государства.

Часто я задаюсь вопросом: какого чувствовать в своих руках полную власть? Командовать целой планетой нелегко. Я бы, наверное, не смог. А он может. Тот незримый и таинственный, что каждый день вещает нам об отрадных перспективах развития с мерцающих экранов великого Города.

Он вещает, а жизнь, она идет. Забив на все препятствия и угрозы. Любую преграду можно преодолеть, как весенний разлившийся ручей захлестывает перегородившее русло дерево. У людей свои цели. Подлые, мелочные, иногда достойные восхищения, а чаще всего, ничтожные, бездарные, пошлые. «Как бы подобраться к той блондинке? На нее очередь на полгода!» «Новый шлем! Погружение в 95 процентов реальности! Больше только у хронистов! Хочу! Хочу! Хочу!» И так далее. Мне смешно, а они наслаждаются этим. Как иногда тяжело быть тем, кто может судить! Порой мне кажется, что ответственность на моих плечах больше, чем на плечах главы государства.

Бред, бесконечный бред, бесконечным ковром расстелившийся над желтыми бесконечными куполами. Город… Цитадель жизни.

Я вздохнул и поднялся с кресла. Особых дел не было, я истратил свои ходы, осталось ждать ответных. Скоро ко мне заявится генерал, с сообщением о готовности к отправке, затем позвонит Изалинда, скажет, что ее бригада готова. Придти, разумеется, она не может, но тут уж поделать нечего. А там ровно сутки, и мой гараж закончит сбор заказанных деталей в единую структуру. И я отправлюсь к своей мечте.

Как, оказывается, я близко к ней был! Я стоял на краю, а до нее можно было дотянуться рукой! И не подумаешь, пока не увидишь, пока не поймешь — это так. Мечты — прекрасно и опасно.

Я улыбнулся и вышел на балкон. Порыв теплого ветра взъерошил волосы, легкой рукой пройдясь по прическе. Я вдохнул чистый воздух, в который башни жизнеобеспечения взбрызнули новую порцию кислорода, оперся на перила.

Сверху матово переливался защитный купол, почти прямо перед носом сновали гравилаты и гравикамы, вились черные нити транспортов, сновали грузовые корабли. Серпантины дорог обвивали здания, спускались и поднимались от уровня к уровню. А сами здания потеряли свою исконную форму. Они сплелись, как ветки деревьев в непроходимых джунглях. Они стали единым целым. Нельзя сказать — вот это офис той-то фирмы, а это жилой квартал. Все взаимосвязано, все представляет собой единую систему, подобную кровеносной. Перемещения надо совершать от квартиры до лифта, потом к телепортеру, опять лифт, а там уже и работа. После работы домой, щелкнуть парой кнопок, заказать покупки, которые доставятся в личный телепортационный приемник из склада, и наслаждаться. Ходить далеко не требуется. Раз в пару дней можно отправиться в тренажерный зал, в бар с коллегами, которых по привычке считаешь друзьями, ближе к условной ночи вернешься домой и завалишься спать.

Почти никто не пользуется внешним транспортом. Почти никто не видит купол, называемый небом. И, правда, из-под него, из-под этого купола, можно увидеть небо. Купол почти полностью прозрачный, лишь в дневные часы, из-за эффекта оптического искажения он кажется желтым. А ночью, если приглядеться, то можно увидеть звезды. Но их никто не видит. Зачем поднимать глаза? И перед собственным носом много интересного!

Наблюдать… Как здорово порой наблюдать вживую! Без обруча, обхватившего виски, без тесных стен кабинета, без плазменных экранов внешних камер! Просто стоять, наслаждаясь тем, что дарит сегодняшний день и не задумываясь о завтра! И я этого не умел. До сей минуты, я этого не умел. Без работы, без проблем, на свежую, выспавшуюся голову.

А почему бы не погулять? Пешком, на своих двоих, как не ходил уже черт знает сколько? Я выбежал в коридор, накинул на плечи легкую куртку и отдал короткую команду о выключении. ИИ послушно подтвердила и вырубилась до следующего моего прихода.

Пластик мостовой, редкие безликие прохожие, расплывчатый блин солнца. Я шагаю по улице, висящей над пропастью высотой более трех километров. По туннелям снуют машины, над трассами, не касаясь покрытия, скользят гравилаты.

На душе праздник. Хочется подпрыгнуть высоко-высоко, выше куполов и неба, стать птицей и понестись над земными просторами. И плевать, что там, подо мной. Город, леса, сталь домов или саванна. Лишь бы лететь, чувствовать свободу и ветер, наполняющий крылья.

— Привет, красавчик! Куда такой задумчивый? — Ей лет восемнадцать. Энергетическая одежда, переливающаяся всеми цветами радуги, и каждую секунду меняющая форму, узкие туфельки с каблуками, россыпь белых, как снег, волос, спадающих к пояснице. Глаза на идеальном смазливом личике блестят, как два рубина. Тонкая шея теряется в переливах куртки, но опытный взгляд хрониста успевает заметить парочку еле заметных точек. Микромодули изменения внешности. Они вшиваются под кожу и создают связь между мускулами лица, электронными блоками управления нанороботов, изменяющих цвет волос, и мозгом, который управляет всей этой системой. Полумашина.

Я смотрю на нее в упор. Не многие выдерживают мой взгляд, но она на это способна. Приходится отвернуться первым, уставившись на далекое пространство под ногами.

— Что вам?

— Красавчик, я тебя где-то видела! — Она машет перед моим носом пальцем, на пару порядков скидывая настроение. — И даже знаю где!

— И?

— Неужели не понял? Сделай меня вечной! — Ее рука, словно сама по себе, обхватывает меня за шею. — Хрони-и-ист? Чего молчишь? Это тебе ничего не стоит! А я отблагодарю, поверь!

Шалавы. Развелось…

Хочется сплюнуть сквозь зубы, но я удерживаюсь. Просто высвобождаюсь из ее объятий и исчезаю в ближайшем подъезде. Ей сюда не зайти. Уровень не тот. А мне теперь минимум полчаса придется здесь проторчать. Если не найду второй выход.

Серо-белые коридоры, ровные линии защитных систем, шарики наблюдения «Клиониса», висящие прямо в воздухе. Под ногами — ровный пол, пересекаемый то появляющимися, то исчезающими голографическими изображениями стрелок с именами. Устаревшая система. Сейчас голография за плохое качество и неидеальное трехмерное изображение почти не применяется даже в качестве рекламы, температурные силовые проекторы в этом отношении намного эффективнее.

Я брожу по коридору, заглядывая на разные этажи. Преследования нет. Девушка не смогла пробиться через запертую дверь, а ИИ не пропустил ее, как не знакомую.

Глубоко-глубоко внутри сердца начитает ворочаться жалость. Грубо я с ней обошелся, несправедливо. Коротко послал, не разобравшись, кто она такая, зачем я ей, и, главное, почему ей так хочется в архивы.

Но с другой стороны, я не так уж и не прав. Незачем было открыто цепляться к человеку.

Или нет? Я выбиваюсь из серой массы. Я вижу больше. Я хронист. Я не могу уподобиться им всем, стать подобным им. На мне еще есть печать индивидуальности, а они ее потеряли. Толпа, бесцветное месиво.

…Белые, белые коридоры… Белые, как только что выпавший снег или рассыпанный по столу кокаин. В живую я не видел ни того, ни другого. А наверное, это классно — снег. Холод, кристаллы льда, тающие на ладони… К сожалению, у меня нет ни одной записи с возможностью полного погружения, где присутствует снег. Я ни разу в жизни не ощущал холод. Купола и аннигиляция защищают от перепадов температуры, а туман сожрал все атмосферные явления. Ни дождя, ни торнадо, ни облаков. Лишь блеклая, полупрозрачная масса, желтеющая у самого купола тонким слоем огня. Да солнце над головой, которое не может скрыть даже вечно пылающий огонь. Оно превратилось в размытое пятно, но оно есть, как есть луна и как, если сильно присмотреться при выключенных городских огнях, есть звезды.

Но городские огни нельзя выключать. Они всегда. К ним очень хорошо подходит это слово. Всегда. В городе нет ночи. В городе нет дня. В нем всегда сумерки, вызванные светом лампочек, рекламных объявлений, соплами гравилатов и гравикамов.

Город… Проклятье и спасенье. Последний оплот человечества, который будет всегда.

Я открываю люк и выползаю на крышу. В лицо бьет ветер, а под ногами чернеет пропасть. Стою, не двигаюсь, дышу. Это мои последние секунды спокойной жизни. Сейчас я свисну машину, и отправлюсь обтрясать формальности, подбирать команду, упаковывать переносной модуль Игнессы.

Секунды бегут… Ход времени неисправим. В нашем институте научились его замедлять, но не научились останавливать или поворачивать вспять.

Секунды бегут… Организм замирает. Его теперешнее состояние подобно пробуждению, когда ты знаешь, что скоро пропищит над ухом ИИ и тебе придется вставать и браться за работу, но есть секунды, которые можно использовать для себя, наслаждаться вволю.

Секунды, секунды…

Время пришло.

Я нахожу взглядом старый плоскоэкранный модуль связи, кривлюсь и подхожу к нему. Мое кредо: «Чем новее, тем надежнее». Как доисторическая аппаратура продержалась на богами забытой крыше долгие годы?

Гравилат приходит через две минуты. Я залажу в кабину и диктую адрес своего гаража.

Он стоял, широко раскинув руки, посреди главного помещения храмового комплекса. Его плащ развевался на несуществующем ветру, почти человеческие, с крохотной малиновой искоркой глаза устремлены в далекую бесконечность Апейрона. Он колдовал. Он пропускал через себя силу, энергию внемирового пространства, которую вскоре должна была потерять эта планета. Но она ее не потеряет. На самом дне мира возведены хранилища. Они огромны, но почти не занимают объема. Их вещественная часть находится в другом пространстве, в другом времени, в другой, очень далекой, вселенной.

А он колдовал. Он призывал к себе всю энергию, которую мог нащупать, и посылал ее в резервуары. Он качался, ноги от непомерного, даже для члена братства, магического давления подкашивались, но он держался. Ему было плевать на все: на боль, пронзающую тело, на жалкие остатки души, сейчас рвущиеся в клочья, на седину, пробившуюся в бороде его, бессмертного.

Он колдовал. Он не видел перед собой иного пути. Его стезя выбрана, так же, как выбрана стезя его учеников. Он решил за них, он не открыл им всю правду с самого начала, но они его поняли. Когда он им все объяснил, они его поняли. Они не умрут. Они будут жить долго, очень долго, пока не падет мир, или не изменится структура вселенной, но они не будут бессмертны. Когда-нибудь, когда-нибудь он вернется сюда. Плевать на то, что сейчас находится в далеком прошлом своей реальности. Он вернется, и узнает, как его адепты. Когда-нибудь.

Когда-нибудь.

Или Никогда.

Энергия. Она грозит расплавить жилы. Она заменяет кровь и струится по венам, творя то, что прикажет маг. А маг колдовал. Его магия была проста. С ней справился бы любой, имей он доступ к такой мощи.

Все просто. Надо собрать рассыпанные по полу игрушки и сложить их в большую корзину, так, как он делал это дома, целую вечность назад. Манипуляции с энергией не сложнее. Собираешь — кладешь. Собираешь — кладешь. И так далее, пока держит тело, пока крепка сила воли.

Он стоял, скорчив гримасу, и устремив раскрытые ладони далеко-далеко в бесконечность, туда, где, наверное, до сих пор светили не видимые ему звезды, туда, где носились черные светила, и где был дом любого колдуна, но не его. Свой дом он разрушил сам, миллионы лет вперед от этой точки отсчета, и вернуть все на круги своя он не сможет.

Единственное, что ему сейчас доступно, это его колдовство. И он будет колдовать.

В этом предназначение истинного мага — спасать миры, а не калечить их, по больной воле Верховного, стоящего выше богов. «Боги никто, я все!» Красивая фраза, и она верна. Но лишь по отношению к нему. Через сотни лет на третей планете группы миров Харат, которую ему было приказано уничтожить, прозвучит: «Государство — это я!» Верховный может сказать большее: «Вселенная — это я». И поставить точку. Ибо он всесилен.

Но Верховный — разговор особый, на который сейчас нет времени. Надо колдовать. Мир не ждет. Детонатор сработает с минуты на минуту, и тогда все. От магии планеты ничего не останется. Единственная надежда — тонкая струйка силы, вырывающаяся из-под тонн породы, и дающая жизнь всему миру.

Колдовать, колдовать, колдовать…

Когда я проснулся, стояло раннее утро. Утро решающего дня. Дня экспедиции. Накануне были улажены все мелкие и крупные проблемы, подобран состав, собраны запчасти машин. Вечером я переговорил с военными и пришел к неутешительному выводу — моя первоначальная идея не удастся. Я собирался пройти под подземной, энергетической частью щита, и прорубиться в 203. Но я не учел, что до поверхности земли придется добираться. Да, сначала по трассам. А потом? Мои машины не умеют летать. У них гусеницы и колеса. Они только ездят, как допотопы прошлых столетий. Телепортация невозможна по причине крупных размеров. А это значит, что транспортом их доставят к границе 203 и 204 секторов, после чего нам придется самостоятельно пробираться к земле. А дальше в ход пойдут лазерные и буровые установки. Энергии, после утомительных расчетов и перерасчетов, нам должно хватить на проход десяти километров, а не пятисот метров, как я прикидывал раньше. И это у каждой машины, а машин у меня шесть. Следовательно, получается шестьдесят.

Любая из моих машин берет на борт шесть человек экипажа и сто килограммов багажа. За счет батарей, которые пришлось делать на заказ из-за их громадных размеров и емкости, а также тяжело бронированного корпуса бурилки имеют прямо-таки астрономический вес — пять тонн каждая! Подобным весом даже шагающие первопроходцы Венеры не обладали! Пожалуй, аналогом моих машин могут быть только танки глубокой древности. Правда, в одном из архивов упоминаются гусеничные вездеходы с массой под пятьдесят тонн, но это было очень давно. И, наверное, не правда.

Правда-неправда! Не нужно отвлекаться. У меня есть мои «толстушки», а на гигантов прошлого мне плевать. Вернемся к нашим пирогам и котлетам.

Никто из армейских, сволочи, имени своего мне не назвал. Рядовые, лейтенанты, капитаны, майор, и даже один генерал. Никто. Обращаться к ним надо исключительно по званию. «Товарищ капитан, разрешите обратится? Ах, нельзя? Возможно позже? Что, и позже нельзя? Как жаль! Ну, тогда, коли найдете свободное время, подойдите ко мне, а то возникла проблема, без вас не справится. Я очень вам признателен. Да-да, в пределах суток — это очень быстро. Правда, мы отправляемся уже через пару часов, и лишь вы не на борту, но это мелочи, правда? Для истинного воина нет ничего не возможного!» — и так далее. Диалоги по большей части выглядели монологами. Мне нужно было его произносить, а солдату вовремя кивать. Но они и кивать вовремя отказывались. Одаривали меня презрением и продолжали заниматься своим делом. Я отвечал им полной взаимностью.

Не лучше дела состояли и с командой Изалинды. Каждый был при деле. Перетряхивали глубинные сканеры — главное оружие любого археолога, готовили ящики для фундаментальных находок. А как же! Ведь мы — это первая экспедиция за последние сто лет, которая не остановиться на сканировании, а сама отправиться добывать живые образцы!

Как вы понимаете, на последнем настоял я. Изалинда лишь собиралась пробраться под 203, в зону, где туман не будет влиять на работу аппаратуры.

Итак, все суетятся, бесятся, шумят, стартовая площадка, на которой замерли два громадных военных транспортника и шесть стальных землегрызок, была буквально забита народом. Столько сразу людей живьем я никогда не видел.

В наше время легче вызвать собеседника через сеть, чем встречаться лично. В наше время лучше воспользоваться телепортером, чем выходить на улицу. Гравикамы, и те пользуются спросом лишь у молодежи. А после двадцати лет все надоедает. Приятнее сидеть дома и глядеть в экран, чем куда-то тащиться. Поэтому мостовые пусты, людей почти нет. Они укрыты в глуби зданий и не желают появляться снаружи.

В школьных группах, и тех одновременно находится не более десяти человек. При таком количестве обучение идет заметно легче, так как сказывается не только влияние преподавателя и наведенных в мозг компьютерных образов, но своих одногодок.

А теперь на минимальной площади скопилась уйма народа. Как только подумаешь, что и в самой экспедиции нас будет не многим меньше, голова начинает идти кругом. Тридцать шесть человек! Кошмар. Это не привычно, это на грани фантастики.

Шесть человек в машине — терпимо. В залах «Клиониса» сразу бывало до шестнадцати, а иногда и двадцати человек. Но на привалах, на стоянках, при вытаскивании аппаратуры и сканировании проходов? Не, так нельзя.

— Карлан, подойдите-ка сюда! — Низенький толстячок с эмблемой археологического общества на рукаве изо всей силы махал мне. Я оторвался от стенки, где стоял уже не малое время и направился к археологу.

— Что вам, профессор?

Профессор в ответ моргнул темными маслянистыми глазами и указал на одну из землероек.

— Смотрите, Карлан! Мы грузим оборудование внутрь, когда можно взять несколько машин и превратить их в мобильные базы! До верху забить приборами и оставить место только для водителя и оператора! Это не так уж сложно! За полчаса я управлюсь! Давайте, а? — он заискивающе взглянул на меня, потирая потеющие ладони друг об друга.

— Понимаете, профессор… — Я попытался вспомнить, как его зовут, но оказалось, что в окружающей нас суете его мне просто не представили. — Если мы сделаем как вы говорите, то не сможем взять людей.

— Чушь, чушь, и еще раз чушь! — запротестовал толстячок, сильно напомнив мне одного из вождей восстания в России начала двадцатого века. — Мы вместимся! Объем освободившегося груза займут ученые! А парой военных можно пожертвовать!

Дельная мысль. Я бы с удовольствием пожертвовал парой военных, но вот сидеть ввосьмером… это выше меня. Ни за что!

— Нет. Это не возможно. — Возражаю я. — Мы не пойдем на это. Оборудование будет грузом. Люди будут пассажирами, а не на оборот.

Профессор удалился, предварительно поставив галочку в памяти на очередного врага. Меня.

А, пусть! Кто он, жалкий археолог? И кто я, хронист временного института, обладатель девятнадцатого уровня допуска!

И вот сейчас раннее утро. Я бессмысленно вращаю на указательном пальце серебристый обруч с утолщеньями приемников и усилителей, приходящихся на височную долю и маюсь от безделья. Я — глава экспедиции, и не знаю, чем заняться. И что самое смешное, кроме меня такой проблемой не занят никто.

Изалинда пару раз мелькнула в толпе и зарылась в нутре транспортника. Около нее вертятся все археологи. Наверное, они пытаются понять, с какого такого перепуга путешествие к «Центру земли» подготовилось менее чем за неделю.

А если честно, я и сам не знал. Просто что-то неведомое врывалось в сознание и торопило, торопило, торопило… Я не мог дать ему объяснения, я не мог понять что это, я мог лишь повиноваться.

— Карлан! Давайте быстрее! Мы уже на местах! Только вы остались!

Чего?

Я оглянулся и только сейчас понял, что по привычке ушел в так пугающую Игнессу задумчивость.

А транспортники стояли на краю платформы, прогревая двигатели. Цилиндрические корпуса, шесть расположенных на прямых, прикрепленных к корпусу пластинах, двигателя, чуть ниже длинные полоски герадиумных стабилизаторов, на тот случай, если транспорт пойдет над трассой, а не просто в пространстве. Он, в отличие от легоньких гравикамов, без поддержки дороги летать не умел. В задней части двухстворчатый люк для погрузки грузов, в передней — тупая морда, с рядом прямоугольных окон.

Чаще всего их используют для перевозки строительных материалов при монтаже высотных зданий, в качестве связующих звеньев между уровнями, ну и иногда, раз в сто лет, как средство доставки археологических экспедиций на дно мира.

— Карлан!

Мда, как им меня надо. Придется поторопиться.

Я оторвался от стенки, и забрался в распахнутый люк. Над головой тут же вспыхнула лампа, стальные створки захлопнулись, а рев двигателей стал намного громче.

— Взлет через двадцать секунд! — это сказал какой-то урод в костюме из белой, обтягивающей ткани, на которую, на подобие рыцарей начала первого тысячелетия, были положены тонкие металлические пластины, пронизанные миллионом канавок черного цвета. Канавки были прямые и недлинные, не более четырех сантиметров, и каждая соединялась еще с тремя — четырьмя опять же прямыми, идущими к первой под углом от тридцати до шестидесяти градусов. На левом предплечье тускло мерцал в неверном свете один единственный погон с тремя полосками опять же черного цвета. На правом вместо погона была непонятная скоба, шириной с ладонь и толщиной несколько сантиметров. Приглядевшись, я разглядел на ней стандартный разъем для подключения к питающему модулю. Значит это — энергоблок.

Виски урода сжимал широкий обруч с такими же черными канавками. Обруч был массивный, наверняка тяжелый и жутко неудобный, но солдат его как будто не замечал.

— Ясно, — кивнул я.

— Пройдите в пассажирский отсек, там ваше кресло. — Солдат выплюнул меня последнюю фразу и исчез. Я почесал затылок, гадая, что это такое страшное на него одето, и двинулся в указанном направлении.

Как только я упал в кресло, по ушам ударил нестерпимый гул и корабль вздрогнул. Меня вжало в сидение с непреодолимой силой. Я попробовал пошевелить рукой, но у меня ничего не вышло.

«Что же это?» — ужаснулся я, и только сейчас вспомнил физику. Перегрузки. Транспортник резко сорвался с места, сила притяжения увеличилась. Но во всех гравилатах ставят стабилизаторы, эти самые перегрузки уравновешивающие и сводящие на нет. Почему в транспортнике их не оказалось? Почему?

Я простонал сквозь зубы. Перед глазами начали плыть круги, мир закачался, но в тот самый момент, когда я решил тихо и незаметно умереть, тяжесть пропала. Я откинул голову и блаженно прикрыл глаза. В них наверно, все сосуды полопались.

— Ну, профессор, как впечатления от старта?

Пять полосок — это генерал. Пять полосок — это очень много. Но больше меня удивили не полоски, а равномерное, почти незаметное и постепенно угасающее свечение каждой канавки костюма.

— Вы меня чуть не убили! — возмутился я.

— Чуть не считается. А сейчас, судя по вашему гневному виду, вполне здоровы и бодры. Поэтому слушайте: на месте мы окажемся через час. Это будет крыша одно старинного здания. С нее мы съезжаем на машинах, и стараемся максимально быстро достигнуть поверхности земли.

— До туда не так уж и много, — возразил я.

— Вы не представляете, как вы заблуждаетесь. — Ухмыльнулся генерал. — Не считайте себя особо большой шишкой, господин хронист. Я не знаю, какие кошмары вас то мучают, то не мучают, и с какой целью вы поперлись в глубины, но пока мы не окажемся в достаточной безопасности под километровыми слоями породы, я хочу не слышать от вас ни одного слова поперек.

— Что мне еще надо узнать? — огрызнулся я. — Что на нижнем уровне меня могут растерзать и убить? Не смешите меня, генерал! Я по своей работе обязан знать, что и где происходит. Внизу нет никакой опасности.

— Если бы так и было, — нехорошо улыбнулся военный, — меня бы не отправили вас контролировать. Правительство знает вашу силу, оно знает, что организовать подобную экспедицию, при желании, вы смогли бы в одиночку, и поэтому я здесь.

Не заблуждайтесь лишний раз, господин Карлан, не заблуждайтесь. Конечно, мы могли вас не пустить, мы могли строить запреты, но это ничего бы не дало. Вы упорный.

— Знайте свое место! — угрожающе закончил он и скрылся в проходе. Я посмотрел ему вслед и почесал затылок. Мне ясно показали, что я зря решил лезть вглубь земли. Но воспротивится мне они тоже не в силах. Хронист — слишком весомая фигура в нашем мире. Не только весомая, но и ценная. Наши мозги неповторимы. По некоторым качествам мы превосходим ИИ. Подобные мне рождаются единицами на четыреста миллионов. Я им нужен. И я должен работать по собственной воле, принудить меня не получится. Но что же творится?

Мне напрямую угрожают, напоминают, что моя биография им известна, что я для них проблема, которую нужно устранить. Дела…

— Позволите, Александр?

— Присаживайтесь, Изалинда. — Я подвинулся на жестком, непривычном сидении, лишенном поверхности, автоматически подстраивающейся под неровности спины. — Запомнили все-таки мое имя?

— Не так часто знакомые хронисты сообщают мне, как их зовут, — улыбнулась в ответ девушка. А вы, как я погляжу, добились своего. — Она кивнула на обруч, который я так и не выпустил из пальцев.

— Добился. Это обруч института истории.

— Позволите?

Я протянул ей обруч, матово блеснувший в тусклом освещении дрожащего транспортника. Она поднесла его к глазам, повертела так и сяк, провела по утолщениям преемников мозговых волн.

— А если я его одену?

— Не советую. — Покачал головой я. — Во-первых, переносной модуль, обеспечивающий связь с главным ядром института, еще не активирован, связи не будет, мы слишком далеко. — Я замолчал.

Изалинда выжидающе на меня посмотрела и спросила:

— А во-вторых?

— Человеческий мозг не выдержит того напора, который в него впрыскивает ИИ. За несколько секунд, в лучшем случае, это приведет к сумасшествию. Впрочем, перед тем, как мозг откажет, у вас будет пара мгновений ни с чем не сравнимого блаженства.

— Почему?

— Перед смертью разума по нервной системе пройдет импульс, проверяющий единение с системой. Единения не наступит, поэтому импульс вернется в мозг, неся абсолютное наслаждение. А потом разум накроет волна информации ИИ, и все навсегда прекратится.

— То есть каждый раз, когда вы надеваете обруч, — Изалинда остановилась, переждав, пока какой-то рядовой пройдет мимо нас, — вы испытываете…

— Нет, — хмыкнул я. — Импульс, пройдя по нервам, не возвращается обратно. Он полностью поглощается организмом.

— А откуда…

— Откуда я знаю воздействие? Я же хронист, мне ведомо все.

— Бахвалитесь!

— Бахвалюсь, — признался я. В проходе опять прошелся рядовой в своем непонятном костюме. — Изалинда, — спохватился я. — Вы не знаете, что за одежда на наших милых солдатах?

Она одарила меня взглядом, который ничего доброго мне не сулил. «Она знает» — понял я. Иначе так бы не смотрела.

И Изалинда поняла. Она была прирожденным психологом, представителем почти вымершей и почти запрещенной профессии. Она, как и мой босс, умела читать людские души. Бог знает, что она усмотрела во мне, но она начала говорить:

— Это не костюм, это доспех. А точнее, экзоскелет. Вам знаком такой термин? Он означает робота, надеваемого на человека. Это самое старое определение. Новое — аналог МЕБОСа, лишенное собственного разума, но также увеличивающий силу, ловкость, восприятие. Этот доспех работает по энергетическому принципу, в отличие от МЕБОСов, в которых только электроника и механика. Каждая канавка — проводящий канал. Чем интенсивнее воздействие на доспех, тем интенсивней свечение, и, соответственно, интенсивней противодействие. Также доспех способен воздействовать на ДНК, изменять скорость метаболизма. Раны затягиваются моментально. В этом костюме отрезанная конечность прирастет обратно за полчаса.

— Не буду спрашивать, откуда вы знаете то, что не ведает хронист.

Изалинда потупила глаза.

— Я лучше пойду. Мы почти на месте.

— Идите, — неизвестно чему вздохнул я. И уже шепотом, когда она исчезла в проходе, добавил: — Идите…

Рядом появился давешний генерал и навис надо мной грузной тушей.

— Надеюсь, вы меня поняли?

Потрясающая тупизна! Армия навсегда! Ура!!!

— Да, господин генерал.

— Я за вас рад. Готовьтесь. Мы садимся.

Садимся? О, господи, нет…

Я сполз по креслу, стараясь занимать меньшую площадь и спрятаться от силы притяжения, от которой, как и от смерти, спрятаться проблематично.

Но, вопреки моим ожиданиям, транспортник мягко спружинил двигателями, и опустился на твердую поверхность. Я прошел по тесному коридору, заваленному зелеными и желтыми коробками, и попал в скромный ангар, из которого выкатывали мои машинки. Археологии, в силу привычки, сбились в плотную кучку и издалека наблюдали за разгрузкой. По краю круга света, отбрасываемого кораблем, рассыпались солдаты с винтовками в руках. Их экзоскелеты мягко мерцали.

Дальше тех десятков освященных метров не было ничего видно. Я даже не мог разобрать, где мы находимся. Посадка должна была пройти на крышу здания, но какого здания, в каком районе, куда нам потом отправляться…

Я нерешительно стоял у прохода, когда вниз съехала последняя землеройка, и у люков начали угрожающе перемигиваться лампочки.

— Что, решил остаться? — поинтересовался солдафон с нашивками рядового. — Уже передумал?

Я смутился и быстро сбежал по трапу. Солдат остался внутри потешаться надо мной, а корабль, даже не закрывший люков, оторвался от здания и полетел вверх, чтобы через минуту превратиться в неяркую звезду и исчезнуть.

Пути назад были порваны. Перед нами лежала прямая дорога без поворотов, ведущая к самому неизведанному уголку Земли — подземному миру, к храму, который на том геологическом этапе, на котором он лежал, просто не мог существовать.

Недалеко активировали моторы мои землеройки. Солдаты суетились, бегали туда-сюда, но, опять же, не удалялись из заметно уменьшившегося круга света, создаваемого машинами. Инженерный отдел армейских разворачивал на крыше одной бурилки странного вида антенну, невероятно ловко вскрыв оболочку и подключив тарелку к общей питающей сети.

«Твари, — подумал я. — И где они только чертежи успели надыбать?»!

А вслед за этой мыслью пришло осознание дикого одиночества и мелкого, гнетущего страха, способного с течением времени перерасти в настоящую панику. По сути, я был один, среди людей, которых совершенно не знаю, ради цели, которая даже мне самому не понятна.

Все идет слишком быстро. Решения, экспедиции, разработка чертежей… Я сам толком не понимал, как и зачем оказался на границе последнего уровня.

Но реальность, в отличие от уже ставшего привычным электронного интерфейса, в этом гиблом месте захлестывала девятым валом бушующего моря. На крыше, в мельтешении фонарных огней и лучей прожекторов, понимаешь, что ты находишься в настоящем. Ты ощущаешь каждую секунду, ты не стоишь в реке времени, способный осознать только прошлое или будущее, а ты идешь по ней, идешь по течению со скоростью воды. И настоящее, тот самый момент, который нельзя уловить, вдруг оказывается сжатым в кулаке. Не будущее, далекое и недостижимое, не прошлое, восхитительное, но невозвратимое, а та секунда в течение которой ты не успеваешь сказать слово: «Сейчас», как это сейчас уже проходит.

Я жил моментом, я наслаждался им, и я боялся. Боялся неизвестно чего, боялся еще не до дрожи коленок, но, уже ощущая, как страх давит и прессует психику. От него было лекарство, но лекарство это пугала также, если и не хуже, чем темнота и пустота.

Надо было просто выйти из полоски сумрака и направиться к людям, заговорить, отдать пару команд, поругаться с генералом, успокоиться, забыть обо всем. Но это было тяжело, непривычно.

И я стоял, вращая на пальце обруч, разглядывая машины, осознавая себя в новом, пугающем мире… А потом, внезапно решившись, сорвался с места и пошел ругаться с военными, разломавшими уже половину машины и оголившими большую часть проводов.

Военные вникли, пообещали исправиться, заделать бреши, убрать антенну, но своей работы не прекратили. Я махнул на них рукой и залез в свою машину, разбираться с переносным связующим модулем института.

Через полчаса шесть герметичных коробок объединились воедино и стали представлять собой некое подобие заплечного мешка. Он соединял центральное ядро «Клиониса» и мой обруч, позволяя общаться с Игнессой. Связь обещали не очень хорошую, а производительность системы на уровень меньше, но мне много и не надо.

Когда я откинулся на спинку, с наслаждением разглядывая проделанную работу, до меня донесся окрик:

— Молодой человек, поможешь?

Я медленно повернулся. Рядом с машиной стоял мужчина лет сорока, в потертом белом костюме с нашивкой мастера-хирурга. На голову, скрывая волосы и затеняя верхнюю половину лица, была натянута шляпа, вышедшая из моды два десятка лет назад. Нижняя часть лица улыбалась, а левая рука, видимо, по давней привычке, подбрасывала и ловила коробочку портативного диагнизатора.

— С удовольствием, — улыбнулся я. Как давно мне не приходилось слышать «ты». — А как я могу вам помочь?

— На «вы» с богом в храме разговаривай. Ник. — Он протянул мне свободную руку. Я ее пожал и поинтересовался:

— А чем мне помочь?

— Приборчик зарядить надо. Но ни один модуль еще не распакован. Говорят, зарядка оборудования еще не требуется. А мне позарез нужно!

— Без проблем, — кивнул я. — Пойдем.

— Пошли.

Мы забрались в нутро бурилки. Я сорвал обертку с батареи в багажном отсеке, настроил на малый вольтаж и воткнул диагнизатор в разъем.

— Через пять минут будет готов.

— Ясно. А тебя как зовут?

— Карлан. — Представился я.

— Из военных инженеров?

— Ну… — протянул я. — Почти. Технику мне знать приходится на высоком уровне, не только пользовательском.

— Почти? — переспросил Ник. Доктора так просто провести не удалось. Только я хотел объяснить, что зачем и почему я здесь, как в проеме показалась голова давешнего генерала.

— Господин хронист, все готово. Разведка проведена. Ближайшем радиусе никого не обнаружено. Через пять минут можем трогаться.

— Прекрасно. Пусть люди рассаживаются по машинам.

Генерал исчез, а врач уставился на меня удивленными глазами.

— Хронист, значит? В технике разбирается? А я-то думал, врут, когда услышал, что с нами большая шишка отправится.

— Выходит, не врали.

— Ну, бывай! — док хлопну меня по плечу и, забрав приборчик, ушел. Я остался один.

Вскоре машины тронулись. Я сидел в обществе незнакомых людей, разглядывая экраны мониторов. Плоское изображение, экономящее энергию, драгоценную под землей, с некой претензией на трехмерность показывало полуразрушены дома, спуски, дороги, этажи, пустые окна зданий, зеленоватое радиационное свечение пустующих ям в асфальте… Качество никакое. Тогда я фиксирую на голове обруч, щелкаю тумблером на переносном модуле Игнессы, и проваливаюсь в другой мир.

Здесь нет темноты. Компьютер просто не знает такого понятия — темнота. Он видит очень и очень многое. А значит, вижу и я.

…Толстые опоры высоток, уходящие в черные небеса, перевивающиеся трубы неведомых конструкций и коридоры ныне забытых и покинутых пешеходных дорог. Монорельсы бывших железнодорожных линий нависают над тоннами ржавого железа, обрывки проводов волосами Медузы Горгоны шевелятся на ветру, вызванном нашим движением. Под гусеничными колесами перекатываются бесчисленные песчинки и отлетают на обочины листки гнилой, непонятно как сохранившийся пластиковой бумаги.

Мы движемся по этажам покинутых зданий, мы ползком преодолеваем мертвое пространство, углубляясь в историю Города. Датчик на приборной панели безлико считает километры, оставшиеся до поверхности земли.

Спираль дороги, огибающая черную опору, ведет нас глубже и глубже. На сотню уровней ниже просматривается ровная поверхность, разлинованная на прямоугольники рабочих секторов. Сейчас сектора почти не видимы. Небоскребы держатся на невероятном сплетении креплений, каждое из которых в обхвате имеет толщину более двух десятков метров.

Машины идут, перемалывая застарелое покрытие трассы. Когда-то давно здесь была спортивная магистраль, она охватывала район, и уходила загород, подальше от чистых и красивых кварталов. А потом места стало не хватать, магистраль соединила общие дороги между мегаполисами с верхними этажами новых зданий. Так, постепенно, столетие за столетием, город забирался выше и выше, пока не достиг настоящего уровня, ограниченного куполами. Подземелья отданы автоматическим системам, обеспечивающим жизнедеятельность всего организма, имя которому, — планета.

Воистину, планета превратилась в организм. В единый живой организм, где каждый кубический метр объема выполнял свою специфическую и строго определенную функцию: кроветворные органы заводов, артерии и вены дорог, желудки перерабатывающих мусор цехов, кожа куполов и иммунная система белых башен.

Мертвая планета, на которой погибли почти все бактерии, на которой остались только люди, существующие благодаря химии, и тараканы, живущие благодаря людям, из кошмарных, иррациональных подземелий казалась живой. Только она осовременилась, она превратилась в киборга, но от этого жизнь ее стала еще более настоящей и естественной, чем тогда, когда ее покрывала зеленая трава и шумящие деревья.

Планета жила, и люди в ней были крошечными паразитами, симбионтами, которых и пустили в пищеварительный тракт не для того, чтобы они там на халяву обжирались, а чтобы они разлагали то, что не под силу кишечнику.

Планета умнее всех нас. Она нас перехитрила. Мы старались, жили, спасали себя, а на самом деле просто пахали, пахали и еще раз пахали на нее! Даже мой институт, он, как и сотни и тысячи библиотек, был просто элементарной ячейкой памяти, минимальной единицей запоминания, как триггер, хранящий исключительно ноль или единицу.

Планета… Вот ты какая, планета!

Я впервые разглядываю тебя изнутри. Можно сказать, что я, как хирург, прошелся по мертвому телу скальпелем, и теперь с интересом колупаюсь в выпавших на стол органах.

Мне никогда не удавалась видеть так много на такой глубине. Здесь почти нет камер. Они, даже отправленные сюда, живут не долго, а исчезают, ломаются, пропадают.

Но мне не требуются камеры. У меня за спиной переносной модуль, представляющий собой громадную антенну и сканер широкого диапазона. Я вижу то, что ранее было от меня сокрыто. И все больше и больше поражаюсь.

Лестницы и провалы, разрушения и коррозия, фосфорическое свечение гнили и радиационные зарева пожаров. Воздух почти не пригоден для дыхания. Здесь, глубоко в низу, навсегда осталась пыль нашего производства. Тяжелые металлы флюидами витают среди заброшенных строений, ионы врываются в тончайший слой аннигиляции, покрывающей корпус при работающих двигателях, и умирают, не успев осесть в клетках людей.

А мы все спускались и спускались. Ниже, ниже, ниже… Гробовое молчание. Люди боятся даже перешептываться, они уставились на мониторы и разглядывают скупое показание камер внешнего обзора. Оно застелено красноватой пленкой силовой защиты, оно не точно благодаря тысячам фильтров и искажений, оно не совершенно, но у них нет другого.

По их спинам табунами бегают мурашки, холодный пот продавливается сквозь поры, увлажняя одежду. Канавки на доспехах военных сумрачно поблескивают, отвечая их напряжению и чувству грядущей опасности.

Все ниже, ниже и ниже. Мы скользим по ровной поверхности, испещренной трещинами и засыпанной осколками осыпавшихся стен. Ровной? Да, когда-то она была безупречно ровной. Но это время прошло, вместе с бесконечными оборотами планеты вокруг солнца.

К сожалению, все меняется, изменение — это такое же свойство материи, как и смерть. Изменяются люди, изменяются судьбы, изменяется вера.

И лишь я нависаю над этим символом постоянства и вечности. Хронист беспристрастен, хронист холоден, хронист бездушен. Мы все такие. Мы все одинаковые.

Ниже, ниже, ниже…

Часы летят за часами. Машины двигаются, виляют по тесным коридорам, пробиваются в расщелины, пилят лазерами завалы, освобождая себе путь. Когда-то давным-давно, когда человечеству еще нужна была связь с нижними уровнями, из каждого здания к основанию вела широкая проторенная дорога. Сейчас большинство из них за ненадобностью уничтожили, а материалы переработали и использовали в других местах. Наша колея осталась почти целой.

Испорченные участки мы огибали долгими объездами, мы кружились из уровня в уровень, порой затрачивая на этаж по пятнадцать, двадцать минут. Этажи были выполнены высокими, красивыми, идеальными по меркам того времени. Но потом фундамент укреплялся, верхушка надстраивалась, и вчерашнее величие превращалась в посредственность. Иногда (точнее — почти всегда) здание строилось не только вверх, но и вниз. Оно просто зарывало, забуривало само себя. Высота у него оставалась та же самая, а количество жилой площади возрастало многократно.

И мы шли с этажа на этаж, наблюдая изменения эпох. Мода сменялась модой, увлечение увлечением. Повсюду толпились сломанные предметы, мебель, битое Неизвестно-Непонятно-Что.

Часы шли… Шли часы…

В конце концов мне надоело призраком шляться по окрестностям, представляя, как выглядел пейзаж энное количество лет назад. Начало крайнего уровня — это не фуфры-муфры. Это интересно и очень опасно. Очень.

Но пока ничего на экранах ни высвечивалось, и я, поудобнее разлегшись в кресле, закрыл глаза. Вокруг меня мягко замерцал купол изолирующего поля. Делать, кроме как спать, было нечего.

Эризан на Гарад и его ученики стояли в центре Храма. Он был закончен. Он наконец-то был полностью закончен. На это потребовался не один год и даже не один десяток лет, но они добились своего.

Храм… Он совершенен. Это лучшее, что было создано на жалкой третьей планете из группы миров Харат. И дай Бог, и дай Камень, чтобы хоть кто-нибудь когда-нибудь до него добрался.

— Великолепно! — устало улыбнулся на Гарад. — Вы сделали то, что не смог бы никто. Я горжусь вами.

Ученики смотрели на Эризана с полным восхищением. Их работу оценили, их хвалят, они герои! Но было одно «но». То, которое, кажется, целую вечность назад они обсуждали с Вирланом, Владыкой Совета, заслужившим титул «всезнающий». И сейчас на Гараду предстояло его обмануть.

Он подошел к ученикам и обнял их за плечи.

— Послушайте, мне надо кое-что с вами обсудить.

— Что учитель? — чуть ли не хором ответили они. За своего господина они готовы были лезть в огонь и воду.

— Дело сложное… — начал он и пересказал свой разговор с Вирланом. Когда он закончил, адепты потрясенно молчали. Потом Нилидий осмелел и поднял голову на учителя.

— Значит, мы останемся в этом мире навечно?

— Или умрете, если попадетесь на глаза кому-нибудь из членов совета.

— Но мы можем отсидеться на какой-нибудь тихой, необитаемой планете…

— Да? — перебил друга Эгран. — Сидеть там вечно, коротая жизнь? Тоже самое будет здесь, только, как я понимаю, — он печально развел руками, — мы станем смертными и умрем через десяток другой лет.

— Не все так просто, — глухо сказал Эризан на Гарад. — Я хочу предложить вам дело, которое действительно вас достойно. У вас будет работа и вечная жизнь в придачу. Хотя… С вечностью я загнул, но ближайшие милиардолетия ваши. Учитывая, что сейчас мы находимся в глубоком прошлом, то у вас есть шанс стать самыми старыми существами во вселенной.

— Как? — хором выдохнули юноши.

— Просто. Как вы знаете, я не собираюсь уничтожать мир. Я не собираюсь лишить его мировой энергии, чтобы он превратился в сморщенный каменный шарик. Я создал резервуары, запасами которых будете питаться вы и вся планета. Их хватит надолго. Их хватит так надолго, что вы просто устанете жить.

Вы будете хранителями. Вы будете теми, кто поддерживает порядок в мире, оставаясь незамеченным.

— Но задача хранителей — не впускать в мир чужих!

— Вы хорошо выучили школьную программу. Но это написано в учебниках, а наш случай уникален. — На Гарад вздохнул, на секунду замолкнув. — Видите ли, я думаю, что я не смогу держать свою аферу в тайне очень долго. Ее заметят. Верховный посмотрит в эту сторону, и поймет, что мир жив. Но будет уже поздно. Он сможет играть только по нашим правилам. Его сила — в энергии Камня, а здесь — он сделал ударении на слово «здесь», как будто оно было самым важным во всем, им сказанным, — здесь он будет беспомощен. Зато у вас будет уйма энергии, которую вы можете использовать, как хотите.

— То есть, мы будем сильнее Учителя? Верховного Учителя?

— Фактически — да. Он не проявит себя в этом мире в полную мощь. Он будет слабее, чем вы сейчас. В любом случае он попытается мешать, но я не знаю, каким образом.

— Мы будем сильнее учителя! — как зачарованный, повторил Нилидий.

— Но никогда не сможем покинуть мир. — Урезонил друга Эгран.

— Как и положено истинным хранителям! — усмехнулся младший адепт.

— Мы согласны, учитель. Да по правде, у нас и выбора-то не было.

— Хотя бы вы согласились по доброй воле. А теперь, приступим к самому неприятному.

Я заполню емкости энергией и обрежу пути в ваш мир. Затем исчезну. Вы больше меня никогда не увидите. Так что, прощайте! — Эризан на Гарад взмахнул рукой и исчез. Появился он в другом помещении комплекса, воздел руки к небу и начал колдовать. А двое адептов, за раз превратившихся в хранителей, с печалью и некой долей ужаса смотрели на то место, где он только что был.

В конце концов, Эгран не выдержал пытки тишиной и сказал:

— Вот так началась история разумных существ на третей планете группы миров Харат…

— Ей, ты! Подъем!

Я разлепил глаза и уставился на чье-то недовольное лицо.

— Вставай, хронист! Чего разлегся? Дома, что ли? Вставай!

Боги, как все достало! Как надоело! Как…

Ладно, потом на судьбу пожалуюсь. Успеется. А пока надо посмотреть, чего есть поесть, поинтересоваться у генерала, куда он собирается идти дальше, посоветоваться с Игнессой, как переубедить генерала туда не ходить и много чего! Дел, ни смотря на то, что по подземельям мы шастаем только второй день, по горло.

Я вышел из машины и оглядел герметично закрытое помещение. Потолок уходил вверх на добрых три десятка метров, а дальняя стена еле виднелась в сумрачном свете прожекторов. На полу валялись сгнившие кучки чего-то, а землеройки выстроились кольцом, окружая лагерь.

— Это склад. — Изалинда появилась незаметно, подкралась из-за спины, как кошка. — Помещение герметически закрывается. Мы въехали внутрь, проверили воздух, и встали лагерем. Ваши машины не очень-то приспособлены, чтобы в них жить.

— Я конструировал их для другого.

— Разумеется, — она небрежно взмахнула кистью, поправляя волосы. — Вы делали их как средство передвижения и только.

— Разумеется! — передразнил я Изалинду. — Только как средство передвижения. А что планируется на завтрак? — поинтересовался я, меняя тему.

Она загадочно улыбнулась и потянула меня за собой.

А на завтрак были таблетки. Да-да, те самые, которые вошли в моду в середине двадцать второго века, продержались ровно год и сошли на нет. Кому хочется глотать безумно полезную, но потрясающе безвкусную массу, набитую необходимыми человеческому организму веществами? Намного приятнее посидеть за обильным столом, полакомиться многочисленными блюдами…

Ага, многочисленными… Я скептически оглядел чудо генетической и биологической мысли прошлых столетий и закинул его в рот. Военные решили проблему продуктов питания чересчур по-военному. «Самое рациональное в текущей ситуации есть самое лучшее». Какая логика! Какая сила мысли!

А, плевать. Пару дней и на этом проживу.

Я оглядел защитный круг машин и обернулся к Изалинде.

— А почему машины стоят таким специфическим образом? Нам что-то угрожает?

— Не знаю. — Честно пожала плечами девушка. — Приказ командования.

Какой потрясающий намек! Командование — это я и генерал. Значит, я должен знать. А я не знаю.

— Ладно. Пойду выяснять. Компанию составите?

— Бедный-бедный хронист изнывает от одиночества!

— Изнываю. — Честно признался я.

Изалинда посерьезнела и стрельнула глазами к ставшей стандартной кучке археологов, копающихся со сканером.

— Не могу. Меня ждут. Мы пытаемся оценить пройденное расстояние и прикинуть, сколько нам еще ползти. Но из-за помех ничего не получается.

— Ясно. Успехов.

Я попрощался и направился в ту сторону, где предположительно находился генерал. Генерал там находился. Он сидел перед компьютером, и на трехмерном экране отслеживал наше перемещение.

— Почему стоим на месте и не движемся, хотите вы меня спросить? — начал он без предисловий.

— Вот именно. За четыре часа простоя мы могли дойти до почвы.

— А все просто. — Тряхнул седой головой генерал. — Дороги нет. Наши карты подвели. Сейчас археологи ищут обход, но у них проблемы с оборудованием. Так что… пока здесь. Или есть предложения лучше? Что, неужели нет? Тогда свободны.

Конструктивный диалог.

Я здесь никому не нужен. Место хрониста — за пультом следящих систем, а не в недрах планеты. Я попал не туда, куда хотел, но обратного пути нет.

Значит — будем искать выход!

До своей землеройки добежал в три прыжка. Сорвал с сиденья обруч и нахлобучил на голову. Попробуем не просто сканеры, а сканеры лучшего в мире искусственного интеллекта!

«Карлан, ты мастер говорить комплименты. Я от них просто таю!»

Я стоял на аллее внешнего интерфейса. Передо мной, как всегда, гордая и блистательная, расправив плечи и откинув назад голову, улыбалась Игнесса. Когда я додумывал последнюю фразу, обруч оказался уже надет и она заполучила контакт с мозгом.

«Тай, тай! Главное, работай. Цели знаешь?»

«В мыслях читаю!»

«Тогда вперед! Труба зовет!»

Игнесса засмеялась и пропала вместе со всем окружающим меня фоном. Его заменили десятки этажей и уровней, различные ходы, переходы, лифты, лестницы. Темноты не было. Глазам компьютера не известно такое слово. Я видел все. Но сейчас, в отличие от прошлого раза, я не просто любовался видом. Я искал.

Тысячи линий проносились перед глазами, тысячи дорог, но все они обрываются, не дойдя до заданной точки.

Где же ты, путь, где?

Линии, линии, линии… Они накладываются на громадную трехмерную карту, в которую превратилось мое сознание, и тоненькими змейками снуют вверх и вниз. Сейчас, из центра города, с нижних его этажей, картинка совсем не та, что сверху. Она глубже, реальнее, полноценнее.

Путь, где ты?

Линии мелькают. Они ведут в неведомые дали, они стараются изо всех сил, но пока тщетно. Они не способны помочь.

Каждую секунду миллионы комбинаций предлагаются и отвергаются, находятся и теряются, пока… Пока одна из черточек не забирает вверх от нашего местоположения, не проходит под разрушенным заводом, и не спускается вниз сквозь гаражи бывшего жилого сектора. Путь удобен и достаточно широк для машин. Мы пройдем.

«Спасибо, Игнесса. Помогла».

«Стой, Карлан! — Она появилась во всем своем величии, среди облака небесного сияния, в вихре сорванной с деревьев листвы. — Стой, Карлан. Не так скоро».

«Игнесса, ты меня пугаешь!»

«Да, пугаю. — Она пожала плечами. — И что? Ничего. Ты остался жив. Я все еще существую».

«Игнесса, мне пора».

«Именно об этом я и хотела поговорить. Карлан, ты перестал быть собой. Ты спешишь. В спешке ты находишь себя, но это не ты. Александр, опомнись. Я не могу предсказывать будущее, но если ты продолжишь, то оно будет плачевным!»

«Игнесса. — Грустно усмехнулся я. — Игнесса. Ты слишком человечна. Я говорил тебе сотни раз и повторю опять. Ты слишком человечна. Спасибо тебе за это. Спасибо за внимание, спасибо за то, что ты показываешь, какими должны были быть люди в их лучшее время. Спасибо тебе. Я приму к сведению совет. Я не буду спешить!»

«Тогда все Карлан. До встречи».

Она исчезла, и внутри стало неизмеримо пусто. Словно вместе с собой Игнесса унесла часть меня. Очень важную часть, но ту, что была нужна в другой жизни. Там, наверху.

Генерал встретил меня безрадостным взглядом серых глаз.

— Что опять?

— Вот он, ваш путь! — я не удержался и с размаху швырнул на стол пластину с данными. Генерал аккуратно ее подобрал и сощурился, просматривая маршрут.

— Здесь мы пройдем только через мой труп. — После пятиминутной паузы сообщил он.

— Другого пути нет. Чем вас не устраивает этот? Жилые сектора более приспособлены для спуска, чем заводские районы, где мы все время движемся! Да и ночевать можно будет в нормальных комнатах, а не складских помещениях!

— Резервных военных бункерах Времен Отчаяния, — поправил он.

«Времен Отчаяния»… это было тогда, когда туман только-только образовался и начал поглощать квадратный метр за квадратным метром. Времена отчаяния, затянувшиеся на сутки. Но это были долгие сутки, достойные называться Временем.

— Его строили как запасную точку для спасения высокопоставленных лиц. Сейчас он в полной негодности, но раньше мог вполне сносно функционировать для сооружения, возведенного за два часа.

— А-а… — протянул я. — Ясно. Но это не меняет проблемы.

— Если за сутки ничего не найдем, — вздохнул генерал, — то тронемся вашим маршрутом. Но только через сутки. Уяснили?

— Уяснил, — подтвердил я и отправился в машину. Развлекаться.

А развлечение состояло в том, что обруч может давать четкую картинку любого человека. Он позволяет влезть в душу, не привлекая к себе внимания.

Может быть, это и некультурно, но должен же я знать, с кем отправился в безумный (О! Он уже стал безумным!) поход к центу земли!

Генерал.

Седой, лет пятьдесят, но в отличной физической форме. Нос горбинкой, внимательные серые глаза, морщинистый лоб.

Вечный спорщик. Настаивает на своем мнении, даже тогда, когда оно заведомо ошибочно. Переубеждается с трудом, но переубеждается.

Экзоскелет не снимает, даже когда спит, впрочем, все солдафоны его не снимают.

Капитаны. Две штуки. Один — спец по вычислительной технике, может разобрать и собрать кварковый элемент памяти на 1000 Терабайт за полчаса. А элементарную схему «Да-Нет-Может быть» из говна соорудит за четыре секунды. Он у нас отвечает за электронные формы жизни и методы борьбы с ними.

Тридцать лет. Экзоскелет презирает, ходит с переносным генератором силового поля и лаптопом под мышкой. Волосы темные, взгляд внимательный. Обожает получать новую информацию, но говорит односложно.

Вон сейчас стоит около приборов и ругается с каким-то археологом из толпы. Глубинный сканер у них не пашет. Помехи.

С этим понятно. Починит и пойдет дальше. И мы тоже пойдем.

Второй капитан командует остальными военными, не задействованными в инженерной службе, и распоряжается вооружением. Предпочитает сначала стрелять, а потом думать. У каждого собственноручно убитого Старшего вырывает фотоэлемент и надевает на цепочку. Фотоэлементов у него там три.

После столь варварской процедуры робот обливается напалмом, обкладывается ядерными боеголовками, и уничтожатся. Пепел пережигается семь раз до полного перехода в молекулярную структуру.

Этого что-то не видно. Спрятался, гад.

Майор. Один единственный и неповторимый. Считает себя самым крутым. В бою неудачно попавшая ракета оторвала ему половину туловища. Пришлось срочно помещать его в реанимационную капсулу. За отсутствием поблизости хорошей больницы с опытными хирургами, солдаты настреляли кучу последователей, из которых ему соорудили недостающие органы. По всей видимости, заодно с почками и желудками ракета оторвала ему хороший клочок мозга, потому что он полностью лишен воображения, но запоминает все, вплоть до мельчайших деталей. На оценку ситуации ему требуются секунды.

Лейтенант. Молодой, горячий, до ужаса интересный. Он не пропитался военной тупостью, он еще может мыслить, объективно оценивать ситуацию. Из всех военных, пожалуй, самый достойный экземпляр.

Остальные внимания не заслуживали. Что есть человек, что нет. Они замкнуты на себе, в управление не лезут.

Из археологов таковыми являлись почти все. Они всегда сбивались в одну кучу, и ходили кучей, и жили кучей. Исключение составляли Изалинда и доктор. Первая всюду и всегда пыталась влезть и имела обо всем информацию. Источники этой самой информации оставались неизвестными. Второй был человеком крайне умным и широко образованным. Складывалось впечатление, что он может поддержать разговор на любую предложенную тему, начиная от психогенерирующих полей искусственных интеллектов, заканчивая причинами поражения Наполеона при Ватерлоо. И рассказывать о таких разных вещах он будет увлеченно, искренне, правдоподобно, будто сам стоял рядом с Наполеоном, когда он наблюдал за ходом сражения или участвовал в разработке ментального уловителя психогенерирующего поля.

Остальные скучны. Это серая, ничего не выражающая толпа.

Перед ними была серая, ничего не выражающая толпа, каждый член которой занимался своим индивидуальным, лично ему интересным делом. Когда интересы совпадали, делом занимались вдвоем, втроем — уже никогда.

Одни сидели на траве и с наслаждением жрали блох, выколупанных из грязных и спутанных волос, другие угрожающе ухали и стучали себя кулаками по груди, третьи нянькались детьми, четвертые обнюхивали свежий помет на краю поляны.

Это было большое стадо обезьян. Особи приткнулись, где только можно: на деревьях, на камнях, на траве, в воде, вися на лианах, забившись в расщелины каменистой земли. Они все так походили друг на друга, что даже нельзя было различить самок и самцов, — все одинаково заросшие и грязные.

А в противоположность толпе, в сотне метров от нее, на небольшом пригорке стояли, а точнее, висели в воздухе, два человека. На одном были просторные легкие полупрозрачные одежды, другой же выглядел сущим военным — желтый облегающий костюм с нашивками, перчатки, высокие сапоги. Но самое главное в их внешности, то, что выделит их из сотни и тысячи других — это глаза. Подобно нельзя увидеть нигде и никогда. Лишь здесь и лишь сейчас.

Глаза светились. Их свет был столь ярок, что если бы кто-то Могущественный выключил, как лампочку, солнце, они выхватили бы из тьмы немалый круг. Но был день, и странные, пустые, лишенные белка и радужки, лишенные цвета и выражения, изливающие белый, смешанный из всех цветов радуги свет, глаза озаряли лишь брови и веки.

Одетый в военную форму пошевелился и опустился на землю. Трава под ним моментально примялась, доказывая, что удивительный человек не призрак, что он вполне реален и вещественен. Второй искоса посмотрел на него, но позу не изменил. Он все также неотрывно наблюдал за толпой зверей. После секундного молчания первый поднял голову и произнес:

— Знаешь, брат мой, я думаю, что у нас ничего не получится. Мы далеки от созидания. Нас этому не учили!

Висящий в воздухе не сказал ни слова, и, волей неволей, сидящему пришлось продолжить:

— Сколько лет мы заперты здесь, сколько столетий живем за счет оставленных запасов, но так ничего и не добились! Разум не создается искусственно, он сложнее, чем переплетение нейронов мозга, он выходит за уровень вязи нервных клеток! Мы можем щелкнуть пальцами, и любое существо на этой планетке познает все самые сокровенные тайны бытия, но ведь это нам не поможет!

На губах его собеседника мелькнула грустная улыбка. Они слишком хорошо знали друг друга, они на самом деле стали братьями, и они были очень, бесконечно сильны. Они легко обменивались мыслями, но по привычке, стараясь сохранить в себе ускользающие осколки человечности, говорили вслух. Точнее, чаще всего говорил один. Другой слушал и молчал. Молчал не потому, что не уважал названного брата, а потому, что все уже было давно сказано. Миллионы лет — долгий срок, за него можно обговорить все темы, испробовать все развлечения и вконец соскучиться.

Будь ты богом, или будь ты тем, кто выше бога, проблема «чем занять себя» останется навсегда.

— Да, брат, мы можем все, но это все нам не помогает! Помнишь, что было с рептилиями, которые постигли законы магии и получали разум? Они обеспечивали себя вечной жизнью, скрывались в подходящей пещерке и затаивались. И удачно затаивались! Нам с тобой еще ближайшие тысячелетия придется вытаскивать их из нор!

— Не проблема, — решил, наконец, заговорить тот, что был одет в просторные одежды. — У нас впереди вечность. Мы их всех отловим. — Он говорил спокойно и равнодушно. Казалось, что даже упавший в двух шагах метеорит не нарушит его задумчивости.

— Ты точно сказал. У нас впереди вечность. А помнишь слова учителя? «Подобные миры имеют склонность к быстрому и непредсказуемому развитию». Ты видишь это развитие?

Левитирующий как всегда промолчал. Он только немного напрягся, уловив изменения энергетических потоков. Хотя потоки, вырабатываемые изолированной планетой, были слабые, почти неуловимые, но они позволяли заглянуть в недалекое будущее, познать пространство.

К поляне кто-то двигался. Для него, стоящего выше богов, он угрозы не представлял, но для тех неразумных внизу…

— Я его не вижу. Тысячи экспериментов показали, что мы не сможем создать человека наподобие тебя и меня. Наш разум слишком сложен для этого мира, он не укладывается в его рамки, а другого «пособия» для работы у нас нет.

Знаешь, брат, я не выдержу. Пожалуй, я уничтожу себя.

— Как? — опять вступил в беседу второй. — Мы хранители. Нас нельзя убить. Мы бессмертны.

— Можно. Нас можно утопить в энергии. Если я открою каналы и все, накопленное учителем, ринется через меня наружу, я сгорю.

— Не думаю, что это понадобиться.

— Почему?

— Смотри!

А на поляну даже не выпрыгнул, а медленно, красиво вышел саблезубый тигр. Толпа ринулась в стороны. Кто не деревья, кто на высокие скалы, кто просто бегом.

Тигр, уже успевший настигнуть неповоротливую беременную самку, и распластавший ей горло, ринулся к следующей жертве. Это был молодой, здоровый самец, не успевший спрятаться, и оставшийся в самом центре поляны. Он угрожающе оскалился, и присел на корточки, опершись на костяшки пальцев рук.

Тигр зловеще хмыкнул и длинным прыжком покрыл разделяющее его с обезьяной расстояние. Обезьяна не растерялась, а бросилась в атаку. Может быть, это было равнодушие перед неизбежной смертью, а может быть, амок, боевой азарт берсерка, разновидность сумеречного состояния, но такой термин еще долго не появится на третей планете группы миров Харат…

Как известно, кошки обладают молниеносной реакцией и превосходной координацией. Если кошку со всей дури швырнуть о стену, то она оттолкнется от нее четырьмя лапами, сделает сальто назад и опуститься на те же четыре лапы.

Но сейчас врожденная реакция саблезубого тигра подвела. Пальцы, сжатые в кулак, быстрее молнии устремились вперед и достигли цели. Из носа хищника медленно вытекла капля крови и рухнула на пышную зеленую траву.

Тигр удивленно рыкнул и отскочил в сторону, но потом, словно устыдившись своей нерешительности, набросился на врага. В долю секунды обезьяна оказалась прижата к земле. А над ней нависал двумя огромными клинками саблезубый хищник. Обезьяна не могла пошевелиться, но ее длинные руки шарили по земле, пока не наткнулись на камень. И этот камень, крепко зажатый в кулак, ударил по виску саблезубого тигра. Кошка покачнулась и упала. Навсегда.

А обезьяна уставилась на окровавленный кусок гранита и разразилась победным воплем.

— Нам осталось недолго ждать, мой друг. Мы не могли создать разум. Разум создала сама природа. Сейчас мы присутствовали при сцене, за которой через миллионы лет будут гоняться самые известные ученые этой планеты. Мы видели, как появился человек! Немного терпения, и мы станем по-настоящему достойны звания хранителей. Нам будет, кого хранить.

Как бы хотелось потрясти чумной от странного сна головой и начать новый день, но нет, картинка смывается, она растворяется в новом, страшном сновидении.

Зеленый холм, коричневая стена скал, поляна, джунгли, разбросанные там и тут валуны… Это все исчезает. Кажется, что художник поливает растворителем из пульверизатора неудачную картину, и она медленно, слой за слоем уходит в бесконечность, смывается, теряет свое «Я», превращается в безликий и ко всему равнодушный холст, в арену для будущих боевых действий, которые не заставят себя ждать.

Вот растекся холм, джунгли мельчают, редеют, перевоплощаются в болото, болото засыхает, на его месте встает высокий хвойный лес, подпирающий вершинами небо… Но и он исчезает. Теперь горизонт заполняют сугробы, а далеко-далеко, там, где серое небо соприкасается с белыми кристаллами снега, виднеются черные точки. Точки двигаются. Они разрывают бивнями снег, долбят лед и роются в мелкой зеленой поросли.

Изображение мутнеет и мутнеет. Картинка стремительно меняется, но она почти неразличима. Кажется, что льда больше нет, и теперь всюду плескается океан… А может быть, это и не океан, а бескрайние просторы дубовых лесов, качающих кронами по велению ветра…

И вдруг толчок. Последние крохи, подобные еле просматриваемым силуэтом сквозь замерзшее окно зимой, закручиваются в тугую спираль, срываются с поверхности земли и устремляются в ночное небо.

Звезды… Миллиарды, миллиарды звезд… Так много их можно увидеть только отсюда, из самого центра млечного пути…

Опять рывок. Но на этот раз картинка ясна.

Зал. Блики восходящего солнца тонкими полосками ложатся на пол, переплетаясь в неповторимый узор. Они образуют завитки, цветы, они, против всех законов физики, изгибаются и складываются в вязь письмен.

Зал велик. Он так велик, что с одного края нельзя рассмотреть другой. Вместо горизонта — сливающаяся линия колон да серый, плотный туман. Стены зала, выложенные мозаиками, через равные промежутки прерываются широко распахнутыми дверями. У каждой двери стоит человек в просторных одеждах. Иногда они отходят от своих дверей и о чем-то тихо беседуют, но звуков не слышно.

По гулкому коридору, ведущему к залу, сопровождаемый, как верной собакой, эхом, шел Эризан на Гарад, учитель Братства вечных странников и член совета. Его виски покрывала обильная седина, а плечи были сгорблены. Он устал. Он смертельно, предельно устал. Скрываться, прятаться, лгать… Это оказалось еще хуже, чем идти на обман.

Он прожил долгих шестьсот пятьдесят семь лет, и пять из них, от момента получения того проклятого задания, измотали его больше, чем долгие годы учебы и испытаний в бесконечном метании между мирами. Он устал. Его виски выбелила седина, его руки постоянно дрожали, магия уже не откликалась по первому его зову.

Люди удивлялись произошедшим переменам, но он каждый раз отшучивался, что сменил имидж. Седина и морщины подобают его годам, а колдовские трюки можно оставить молодежи. Пусть свежеепосвященные адепты балуются. Учителя, жившие дольше на триста-четыреста лет и выглядевшие вполне молодо, качали головами, но верили.

А он, после очередного осмотра захолустного мира, падал на койку в своем корабле и безуспешно призывал силу Камня, восстанавливая организм.

Эризан на Гарад, в отличие от прочих, знал, что с ним происходит.

Тогда, в далеком прошлом от сего момента, запасая энергию для третьей планеты группы миров Харат, он чуток перестарался. По сути, он сам себя приговорил к обряду отлучения — единственного способа убийства адепта Братства достаточно высокой ступени посвящения. Он сжег те незримые внутренние каналы внутри себя, которые делали его избранным, делали его магом. Теперь за его плечами были остатки былой мощи, пятьдесят лет обучения, да кое-как сохраненная жизнь.

Единственное, что он хотел — навсегда забыть про слово «Братство». Он чувствовал себя древнее самого Верховного. Он хотел отдохнуть, успокоиться, опять стать человеком… Или говоря проще, он хотел умереть.

Но это невозможно. Он учитель. Он бессмертен. Лишь верховный может распоряжаться его существом.

Эризан на Гарад вздохнул и миновал арочный проем зала Совета. Толпа с его приходом смолкла и на него уставились сотни глаз.

«Кажется, доигрался!» — равнодушно подумал на Гарад и прислонился к стене.

Пять лет. Пять долгих лет он скрывал существования целого мира, и вот теперь, кажется, его секрет разоблачен.

«Может быть, оно и к лучшему», — вздохнул Эризан и поднял голову. Перед ним, прижав левую ладонь к гарде темного меча, а правую приветственно направив к нему, стоял Верховный учитель. Его лицо было невидимо за облаком черного тумана, создающего своеобразный нимб.

«Здравствуй, друг мой и верный слуга!» — заговорили в мозгу на Гарада чужие мысли. Член совета низко склонился в поклоне.

— Приветствую вас, Верховный. Счастлив третий раз в жизни лицезреть вас!

«А первый был на посвящении в учителя, да? Помню, помню! Но сейчас разговор о другом».

— По первому вашему слову, Верховный! Я готов служить вам и выполнять приказы!

«О выполнении приказов и поговорим. Заглянул я случайно в отдаленный сектор, в котом есть такая группа миров, как Харат. И с удовольствием отметил, что мое поручение тобой выполнено в точности. Планета отрезана от Камня, да вечно будет он царить в наших душах! И я похвалил тебя, но тут мой взор проникнул глубже, и я узрел, что планета жива! Она полна растительности, на ней появились первые города и разумные люди! Как ты объяснишь мне это?»

«Они смогли. Они протянули. Я не знаю, сколько прошло миллионов лет, но их точно было много. Молодцы. Я правильно выбрал людей». — Но долго молчать в присутствии Верховного было нельзя, и Эризан заговорил:

— Возможно у планеты остались внутренние ресурсы, на которых она и держится?

«Ты лжешь мне, Эризан на Гарад. Ты спрятал от меня целый мир! Ты перекрыл туда доступ энергии Камня, а значит, нам подвластно лишь настоящее этого мира. И будущее и прошлое закрыты. Ты лишил любого адепта Братства возможности проникнуть туда и творить там заклинания! Ты предатель, Эризан на Гарад! И ты будешь наказан!»

Эризан упал на камни, бессильно хватая ртом воздух. Верховный собственноручно убивал его, пропуская через него такой объем энергии, что его хватило бы на уничтожение и отстройку с нуля всего сущего.

Глазана Гарада замерцали желтым, будто свежий, тягучий, только что выкачанный мед, а потом внезапно вспыхнули с пугающей силой, озарив зал ярким светом. Пальцы его скрючились и крошили камень пола, как засохший хлеб, тело выгнулось дугой, кости хрустели, готовые сломаться. Каждая пора открылась, и из них вырывалось наружу то же страшное алое свечение. Из ушей и ноздрей тонкими ручейками стекала кровь, и размазывалась по полу, затекала в щели, заполняла собой полости камня.

Но Эризан на Гарад упорно не умирал. Было видно, что он держится еле-еле, на последних остатках почти закончившихся сил, что бушующая внутри него энергия сейчас разорвет его на мелкие части, но он все равно не сдавался. Его глаза сияли все ярче и ярче, каждая капля крови, упавшая на пластиковый паркет, светилась мягким, розовым светом так, как будто долгое время содержалась под радиационный излучением, лишь эффект свечения был иным — не зеленым, а красноватым.

Он знал, что продержаться сможет недолго. Что сейчас наступит предел, который он не вынесет, и поток энергии превратит его в мелкую кучку пепла.

Верховный вдруг ухмыльнулся и прервал пытку. Обессиленный, на Гарад лежал в луже собственной медленно гаснущей крови, и вдыхал свежий, чистый, холодный воздух.

«Я отменил приговор. Эризан на Гарад лишается всех титулов и ссылается в Сэнию на вечное заключение. До самой его смерти. Это все».

Зал опустел. Только что он был набит людьми, как банка консервов кильками, и вдруг все исчезли. Верховный и члены совета испарились. Эризан привстал, только сейчас осознав, что больше не чувствует Камня. Он больше не был в Братстве. Он снова стал человеком. Он стал смертным.

На Гарад поднялся на ноги и призвал силу. Разбросанные в пространстве крохи начали потихоньку собираться воедино. Он вздохнул, поняв, что ждать достаточного количества энергии придется не меньше часа, и начертил на полу руну. Она слабо засветилась и быстро залатала его раны, сожрав при этом всю доступную энергию, рассеянную по залу.

— А магом я все-таки остался! — пробубнил он себе под нос.

— Остался, остался! — молодой адепт неслышно подкрался из-за спины. — Пойдем. Я сопровожу вас до Сэнии, где вам предстоит провести ближайшую вечность.

— Если у меня хватит сил продержаться целую вечность, — хмыкнул Эризан и направился к выходу.

Третий день экспедиции. После суток бессонных поисков генерал подошел ко мне и сказал, что мы пойдем моей дорогой, через жилой сектор. Но без остановок. Не притормаживая. С максимальной скоростью. До самой почвы. Я согласился, и теперь все землеройки вереницей, нос к корме, идут по побитой автостраде.

Сначала я одел обруч, но, видя, как крошатся опорные сваи под нашим весом, решил его снять. Свалимся, так свалимся. А не свалимся, так и нечего себе нервы мотать.

Но сидел я все равно как на иголках. С каждой секундой мы покидали заводские районы и проникали в глубину жилого сектора. В нем запросто могли остаться свидетельства былой роскоши, счастья, благоденствия. Здесь, в глубинной зоне, недоступной для моих сканеров, могло быть все! И это все я собирался найти, запомнить и сохранить.

А пока мы на предельной скорости шли по автостраде. Пластик кусками выстреливал из-под колес, гусеницы звенели, солдаты за спиной тихо матерились, рассматривая карту.

Слов о том, как они меня достали, уже не было. Я даже хотел сбежать от них. Сегодня утром я собирался сесть в машину с археологами, но мне запретили.

«Начальник экспедиции? — с прищуром поинтересовался майор. — Вот и езжай с начальниками, в первых рядах, во главе войска. А сзади, знаешь ли, никто не командует, сзади другим делом занимаются».

Солдатня загоготала пошлой шутке, а я разочарованно поплелся в свою машину. Сожалел в этот момент я лишь об одном — не умею, блин, с винтовкой обращаться. Я б в него очередь, да пока энергия не кончится, пока он на молекулы не распадется….

Ща, даст мне кто-то винтовку. Придет добрый дядя и скажет: «Держи, Карлан, стреляй! Ты достаточно помучился, настало время мести!» А я радостно схвачу и потяну за курок…

Да. Замечтался.

Скучно-то как! Хоть на стену лезь! И передатчики между машинами я упростил до минимума. Не поболтаешь по ним так, чтоб никто не слышал. Почему не сделал индивидуальную мысленную связь? Почему поставил только общий коммуникатор?

Я надел обруч и закрыл глаза. Самый последний и самый надежный способ развлечься у меня никто не отнимет. А если и попробуют, самим хуже. Я за их жизни не в ответе.

Итак, что там у нас…

«Здравствуй, Карлан».

Нестерпимый белый фон. На нем — точеная фигурка Игнессы в ярком изумрудном платье. Она приветливо улыбается, показывая жемчужные зубы.

«Как всегда великолепна. Интересно, у меня получиться когда-нибудь застать тебя растрепанной и заспанной?»

«Карлан, тебе это надо?» — удивилась ИИ.

«Для разнообразия. А то всегда божественна, как Афродита, сошедшая с Олимпа».

«Льстец».

«Все так говорят», — отмахнулся я.

«Значит, правда».

«Какая ты нехорошая. Нет, чтобы доброе слово сказать?»

«Карлан, — как живая вздохнула Игнесса, — ты ведь по делу. Давай уже, выкладывай. А то я тебя прочитать не могу. Знаю, что нечто подлое задумал, но что?»

«Ага, интересно?» — начал издеваться я.

«Карлан, я на тебя обижусь. Самому поговорить не с кем, а меня грызешь. На свою картинку. Подавись!»

«Игнесса!» — вопль успеха не достиг. Я закружился в колдовском вихре, меня словно приложило о каменную стену, и вокруг — тишина.

Шесть машин вереницей въезжает на широкую площадь. Вокруг — дома. Немного сбросив скорость, они выбирают крайнюю арку слева и медленно заезжают в черный зев. Там, внутри, лабиринт переходов, кварталов, жилых массивов. После долгой работы люди возвращались сюда, в теплые квартиры, в уют домашнего очага…

Тепло, уют… Какие красивые слова. Они совершенно неуместны в наш век равенства и вседозволенности. В душах и сердцах ныне лед. Большая, холодная глыба сокращается семьдесят раз в минуту, проталкивая сквозь себя кровь и охлаждая ее до 273 градусов Кельвина, чтобы дальше пробивалась густая алая жижа, поддерживающая жизнь и калечащая последние останки человеческого…

Шесть машин двигаются. Они режут лазерами стены, гусеницами корежат некогда шикарные паркеты, громят асфальт дорог. Если честно, я даже не заметил, когда пластик сменился асфальтом, когда мы достигли отметки «Ноль».

Вперед, только вперед!

«Карлан, Карлан. Мне порою тебя жалко».

«Игнесса. Ты вернулась. Ты не обиделась».

«Да ну, я не могу на тебя обидеться. Я же просто жалкий компьютер, железка, искусственный интеллект».

«Я усмехнулся и обернулся. На асфальтовой дороге, в простом деловом костюме начала двадцать второго века стояла Игнесса. Я по привычке взглянул в ее глаза, но ничего не увидел. Да и что можно разглядеть в глазах ИИ?

«О чем думаешь Александр?»

«Знаешь, в чем твоя самая большая проблема? Никогда не поймешь, читаешь ты меня или нет. Иногда вроде бы задаешь вопросы, прикидываешься… А на самом деле все знаешь. А иногда — ничего не знаешь, но пытаешься угадать, и бывает, что угадываешь. Как сейчас, Игнесса? Ты шутишь или всерьез?»

«Отвечаешь вопросом на вопрос».

«Стихами заговорила! А отвечаю я как умею. Но если ты так хочешь, то скажу. О тебе».

«Польщена. И чем обязана таким мыслям?»

«Вот я и сам пытаюсь понять, чего это я о тебе думаю?»

«Ладно, пытайся. А пока я хочу тебе показать нечто интересное».

«Интересное? Игнесса, в руинах есть доля живописности, но нет ничего интересного. Руины — это только руины».

«Ага. А в них люди».

Меня бросило вперед и понесло через слои породы. И там, семью уровнями ниже, у красноватого костра сидела группа. Людей! Я видел только их тепло, их призрачные контуры, но это были люди.

«Игнеса, это невозможно!»

«Не знаю. Но если бы я умела удивляться, то я бы удивилась».

«Игнесса, подключайся к сканерам всех машин. Придумай что-нибудь, но мне нужна картинка!»

«Слушаю вас, профессор. Слушаю и выполняю».

Я с силой прикусил губу. Больно. Значит, не сон. Значит, не мерещится. Но откуда живым существам взяться на бесконечной глубине, в отравленной атмосфере?

«Сделано. Задействована компенсационная система сканирующих аппаратов. Выравнивание относительно канала соединения с поверхностью и карте 2457 года».

«Показывай!»

Рывок. Я оказываюсь в узкой, длинной, как пенал комнате. Она завалена всяким хламом, по стенам помещения пляшут призрачные тени, которые каждую секунду изменяют свою форму, превращаясь то в невиданных диковинных зверей, по стартующий с орбиты космический корабль, то в разогревающий лазеры плазменный проектор. В центре комнатушки, у живого, трепещущего огня, сидят три человека. Они одеты однотипно и очень похоже — с ног до головы закутаны в грязные тряпки, давным-давно потерявшие схожесть с одеждой. Рядом с костром лежат непонятные приспособления, представляющие собой ружейное ложе с прикрепленным к нему дугообразно загнутым стальным прутом. Покопавшись в голове, вспоминаю, что это называлось «арбалет».

Двое у костра спят. Они полулежат, завернувшись в свое рванье, а третий держит на коленях странное оружие и периодически оглядывает комнату. Я прохожусь между телами, с удивлением разглядываю живой огонь и шагаю в стенку. Она расступается передо мной, открывая следующую комнату.

Сделав шаг, я содрогаюсь от отвращения, и чуть не отступаю обратно. Сознание бунтует, оно не хочет верить, что я лишь призрак, нематериальный объект, путешествующий в фильме, который разворачивается в моем собственном мозгу.

Пол заполняют копошащиеся живые существа. Они покрыты прочной хитиновой броней, из-под которой торчат крылья. Они стоят на шести шерстистых лапах, а на голове у них длинные шевелящиеся усы. Размер насекомого громаден — около пятидесяти сантиметров. И занимаются они усиленным поглощением человеческого тела.

Рывок.

Я оказываюсь в кабине самой первой машины. Грудь моя усиленно вздымается, давление, наверное, порядочно подскочило.

Люди… в подземелье. Животные. Остались… в подземелье… А наш маршрут…

Пальцы быстро замелькали по сенсорному экрану. Маршрут уже введен и изменить его невозможно. Мы проходим мимо. Мы минуем тот район, где сидели люди. Мы минуем район, где минимальная фоновая радиация. Мы минуем район, где можно жить. А значит…

Я быстро поворачиваюсь к лейтенанту, сидящему за моей спиной, извлекаю из бардачка маленький лазерный пистолет. Генерал настоял, что бы в каждой машине был такой. Тогда я не понимал, зачем. От кого можно обороняться в районе смерти и запустения? А глубже, где МЕБОСы, он не поможет. А вот и нашлось от кого.

— Лейтенант, как работает эта штука?

Лейтенант уставился на меня непонимающими глазами, но объяснил:

— Наводите на врага и жмете вот на эту кнопку. Генератор разрежается, следует выстрел. Чем дольше держать кнопку нажатой, тем сильнее поток излучения. Генератора хватает, в среднем, на пять выстрелов. Полная зарядка осуществляется путем микросинтеза за полчаса.

— Спасибо, — кивнул я, и отключил объективную реальность.

«Игнесса?»

«Да?»

«На каком расстоянии ты можешь мне помогать?»

«Собрались прогуляться по зараженной местности?»

«Именно. Ну да что?»

«До людей дотянем. Три километра гарантирую».

«А идти придется сколько?»

«На прямую — сто семьдесят метров. Пешей дорогой — километр семьсот».

«Спасибо».

Я резко распрямился и ввел в машину команду перезагрузки. Кроме меня, проектировщика, ее никто не знал. Компьютер остановил все совершаемые на данный момент функции и отключился. На пять секунд. Это значило, что пять секунд машина находиться целиком на ручном управлении. Этим я и воспользовался. Дернул ручку, распахнул дверь и выскочил наружу.

Сзади до меня донеслись крики возмущения и ужаса. Ничего, пару миллирентген поймают — не сдохнут. Со мной будет хуже, но, думаю, док отпоит.

— Хронист, быстро обратно!

Я кидаю взгляд через плечо. Лейтенант стоял в проеме и махал рукой. Другой он, как утопающий в спасательный круг, вцепился в борт землеройки.

— Лейтенант, ждите меня! Я вернусь через шесть часов. Слышите?

— Карлан, вы сумасшедший? Радиация!

— Запомните, я вернусь! Задержите машины!

Лейтенант захлопнул дверцу. На прощанье он помахал мне и кивнул. Дай Бог, сумеет уломать начальство не уходить без меня. Иначе… О иначе думать не хотелось.

«А зря, Карлан! Я бы на твоем месте подумала!»

«Заткнись, Игнесса! И без тебя тошно».

«Карлан. Сзади».

«Что?»

«Обернись, я тебе говорю».

Я в очередной раз становлюсь лицом к каравану.

— Изалинда! Марш обратно!

Девушка в тускло мерцающем экзоскелете шла ко мне. Ее черные волосы разметались по спине, а сталь обруча, тоже тускло светящегося черным, откидывала их за спину, формирую своеобразную прическу.

— Ни за что, Александр. Без меня они точно ни шагу не сделают. Следовательно, без меня вы пропадете. Хронисты — слишком большая ценность, чтобы ими раскидываться!

— Без вас, без вас… Изалинда, а себя вам не жалко? Фоновая радиация…

— Шестьдесят процентов поглотит костюм. А остальное… Док вылечит. Вам бы я тоже посоветовала сходить за костюмом.

— Нет. Я никогда не уподоблюсь военным.

— Зря. Среди них есть достойные люди.

— Пока не видел.

«Карлан, а ты победил!» — Вдруг вступила в беседу Игнесса. Правда, Изалинда ее слышать не могла, но для меня она была вполне реальна.

— Что случилось?

«Они собирают отряд. С тобой отправляются еще четыре человека».

— Какие четыре человека?

— Александр, что с вами?

Потрясающее зрелище, я наверно сейчас представлял. Человек, беседующий сам с собой. Нет ничего удивительного, что Изалинда была в шоке. Для меня обе девушки (Ага, девушки… Так. Лучше будет по-другому: археолог и ИИ) представлялись равноправными собеседниками. Попробуйте думать сразу о семнадцати вещах, анализировать пространство, наблюдать за тем, как собирается отряд в землеройках и еще с одной говорить мысленно, а с другой вслух!

— Ничего, нормально, — отмахнулся я и поправил обруч.

«Игнесса, кто там, в команде?»

«Твой любимый лейтенант и три рядовых.»

«Прекрасно. Ждем».

— Александр, не пугайте меня!

— Я и не пугаю. У меня вторая собеседница на проводе.

— Искусственный интеллект?

— Она самая.

Изалинда посмотрела на меня как на сумасшедшего. Для нее все компьютеры на одно лицо. К ИИ можно обращаться только как к кому-то не олицетворенному, бездушному. К сожалению, она никогда не сможет побеседовать с Игнессой. Она никогда не увидит ее. Что такое голограмма? Что такое шлем? Чтобы понять душу, нужен взгляд изнутри, нужно понимать, нужно сопереживать… А как сопереживать чему-то не живому, полученному искусственно?

Ведь он даже и называется: искусственный интеллект. Он не настоящий, он подделка. А то, что он создавался, как слепок человеческого разума? Что любой интеллект несет часть живого человека? Что они тоже могут страдать!

Вспомните историю! Вы же помните, да? Эксперимент по изучению поля, испускаемого мозгом человека? Идея гениального Ивана Плюснина, перенесшего волновую теорию ментального поля на подвижную нейро-электронную копию мозга? О достижении хаотичности носителей? О двухтонном компьютере, мыслящем самостоятельно? О том, как ИИ становились толковее, как их учили не сходить с ума, мыслить быстрее, ограничивали их программами? Помните три принципа робототехники? Конечно, я не скажу, кто их вывел, эти принципы, но я их знаю!

А вы не забыли школьную программу? Или только я, историк по образованию, знаю, что было там, в глуби веков?

Неужели я на самом деле псих? Я верю и доверяю ИИ, я ненавижу военных, опору государства, я не вижу смысла в правительстве, которое, кажется, только и делает, что само создает проблемы, чтобы через два дня начать их решать.

Я псих.

«Карлан!!!»

«Да, моя милая? Что тебе?»

«Я тебя не читаю. Я тебя не то, что не читаю, я тебя совсем не вижу!»

«В смысле?»

«Ты меня не слышишь! Ты закрыл от меня свой поток сознания!»

— Александр, вы меня слышите?

— Да, слышу. — Это вслух.

«Игнесса, тебя я тоже внимательно слушаю».

Достали. Обе. Двое — это слишком. За что я так провинился?

— Александр, вы в порядке?

— Абсолютном. Просто чуток задумался. — Я сделал вид, что меня очень заинтересовала дорога под ногами.

— С вами такое часто бывает?

— Нет, изредка. Когда начинаю мечтать о судьбах вселенной. Но, думаю, мы с вами отвлеклись. Пора.

— Что пора? — не поняла Изалинда и провела ладонью по волосам. Обруч, по всей видимости, искажал привычную прическу и сильно мешался.

— Военные подходят. Вперед. Спускаемся.

«Карлан, знаешь, сколько ты поймаешь рентген за сутки?»

«Не издевайся. Лучше говори, куда идти!»

«Тихо! Мне-то, Александр, все равно. Но если ты будешь светиться, как новогодняя елка праздничным зеленым светом, экспедиция может лишиться руководства!»

— Господин хронист! — около меня вырос военный с сержантскими нашивками. Вот даже какие птички у нас есть! — Господин хронист! Док велел передать вам вот это! Сказал, что бы вы обязательно взяли!

Я принял из рук сержанта небольшую коробочку и распахнул крышку. Внутри лежал клочок пластиковой бумаги, которую используют при упаковке электронной аппаратуры. На нем неровным, плохочитаемым почерком было выведено: «Вам, Карлан, две таблетки в день. Другим — по одной. Таблетки запивайте водой. P.S. Человека более отчаянного, чем вы, я ни разу в жизни не видел. Когда вернетесь, будьте добры, расскажите, куда вы так сорвались! Ник».

Во дела! Не часто увидишь в наше время рукописный текст! И откуда только у дока взялась ручка или карандаш? Не с собой же он их возит?

Я поднял записку и положил ее в карман — как сувенир. Под ней оказались в беспорядке наваленные таблетки, стакан и крохотная коробочка — концентрат воды. При соприкосновении со слюной происходит химическая реакция, и концентрат превращается в жидкость. Три песчинки концентрата дают около двухсот миллилитров чистейшей воды с необходимыми для здоровья минералами и солями.

Однако, док! Восхищен!

Я, не оборачиваясь, махнул рукой и зашагал по узенькой асфальтовой дорожке, тысячу лет назад, так же, как и сейчас, называемой тротуаром.

Их как всегда было двое. Усталых, равнодушных ко всему земному, величественных и вечных. Даже сами их позы выражались вечность. С такой неповторимой грацией и очарованием могут двигаться лишь боги. А что темнить, они и были богами. Были теми, кто присутствовал при рождении человечества, и будет присутствовать при его смерти.

Они взирали на город. Он желтыми высокими стенами поднимался прямо перед ними.

— Пойдем?

— Знаешь, я боюсь.

— Ничего. Мы были около него, когда он только появился на свет, мы следили за его поступками. Он достоин. Он лучший житель этого мира за всю его долгую историю. Мне неведомо будущее, но, я думаю, лучше него никого не будет.

— Я знаю, брат мой, я знаю.

— Мы наделим его силой. Может быть, он сможет то, что не можем мы. Он понимает свой мир, а мы, как бы долго в нем не прожили, никогда не сроднимся с ним.

— Мы — нет. Он — да.

— Идем?

— Идем.

Две фигуры слитным синхронным движением, наполненным непонятной, миллионолетиями отрепетированной пластикой, сдвинулись с места. До открытых ворот города оставалось не так уж и много.

— Плохо? — заботливые руки обхватили меня за плечи. Я разогнал круги перед глазами и первым делом полез к аптечке дока. Таблетка против радиации прошла в горло незаметно, будто ее и не было. Вторая, восстанавливающая, хуже, будто глотаешь камень с кулак размером.

— Карлан? — Лейтенант подхватил меня сзади и рывком поставил на ноги. — Господин хронист, вы в порядке?

— Что это было? — кое-как выдавил я. Кости похрустывали, голова была готова оторваться с шеи и начать автономную жизнь, как безымянный герой старорусской сказки.

— Ловушка. — Лаконично пояснил рядовой из дна ямы, в которую я имел честь провалиться. — И еще какая! Ни разу подобного не видел!

— Тихо там! — гаркнул лейтенант. — Как она сработала?

— Проще некуда. — Я помассировал многострадальную шею, отстранился от Изалинды и спрыгнул вниз. Обшарил дно взглядом, остановился на своем обруче. Он сумрачно поблескивал серебром в слепящем свете фонарей. — Механика. Я наступил сюда, створка опрокинулась, я рухнул на дно. Вот этот трос, — я показал пальцем на плетеную веревку, оплетающую систему бобин, — должен был поднять колья на дне. Но во время падения я инстинктивно зацепился за него руками и порвал. Колья не поднялись.

— Хронист, да ты счастливчик! — донесся нечленораздельный выкрик из группки солдат. Что было сказано, я понял не сразу. А когда понял, произнесшего было искать поздно.

Эх, времена средневековья б щас, когда за «ты» на кол сажали!

— Согласен. Мне повезло. Второй раз родился. Правда, шея болит, но, думаю, скоро заживет.

— Постояли, хватит. Двигаемся! — приказал лейтенант. — Но на сей раз я первый. Господин хронист, вы меня слышите?

— Четко и ясно. — Соврал я. В мозгах бродил подлый туман. Никогда раньше терять сознания ни от удара по затылку, способного сорвать голову с плеч, ни по какой другой причине не приходилось. Я был потрясен, я был шокирован, я был в ужасе.

Миллиметр до смерти. Меня спасла случайность. Господи!

Внешне я пытался держать некую маску, а внутри меня царствовал беспредельный ужас и страх. Сейчас я был даже счастлив, что обруч при падении спал. Он не обхватывает мои виски, а значит, Игнесса не может меня читать.

— Вам, наверное, не по себе, да? — Изалинда имела странное свойство подкрадываться незаметно, как кошка. Ее нет, ты идешь в прострации, придерживаясь направления, оглядываешься по сторонам и никого не видишь. И тут — бац! Она! Откуда, как? Непонятно.

— Я идеально себя чувствую! — Подташнивает от радиации, да? Ну конечно, от радиации! Страх и спазмы в желудке это две совершенно не связанные вещи. И ноги от радиации подкашиваются. Она ведь такая, всепроникающая!

— Александр, у вас в глазах все видно. Они стеклянные и неживые!

— Я…

— Страх — это не позор! Вы ведь читали мой отчет? Знаете, каково это, когда человек срывается в пропасть? И от него ничего не останется! Его нельзя будет похоронить! Лететь — километры!

Страх естественен. Он не чужд человеку. Не закрывайтесь в себе, найдите силы посмотреть вокруг себя и принять мир!

— Я… Я просто не привык.

— Мониторы — другое? — она улыбнулась и исчезла. Точнее, приостановилась и пристроилась к рядовому, шедшему позади. Я не успел отреагировать, и ноги сами вынесли меня на один уровень с лейтенантом.

Да, мониторы — это другое.

И опять некоторое время идем молча. Такова особенность современности: лично никто не общается, вести диалог можно только через сеть. Видеть, слышать, реально ощущать собеседника, быть способным дотянуться до него рукой — необычное явление.

Я шагаю рядом с лейтенантом, пытаясь придумать предмет для беседы. В голову ничего не приходит. Есть вариант надеть подобранный обруч и посоветоваться с Игнессой, которая точно сумеет дать дельный совет, но мне слишком не хочется перед ней раскрываться. Она увидит мой страх. Она обязательно почувствует его, даже зарытый на самое дно моего внутреннего «Я».

Компьютеру ее производственной мощности ведомо и сознательное, и подсознательное. Спасу нет. Поэтому приходиться вращать обруч на указательном пальце, почти уподобившись доку, вечно что-то теребящему в руках.

Жаль, я не маг и чародей, заглядывающий в людские души и в совершенстве познавший себя. Я ребенок своего времени, я выполняю предназначенную мне работу, и ни на что более не способен. Жалкая попытка убежать от самого себя результата не дала. Я был хронистом, стал обычным историком. Поменялись слова, титулы, меня обозначающие, поменялось отношения людей ко мне и мое место в социальной иерархии, но не поменялся я. С ехидной насмешкой собственная память стучится в ворота мозга и напоминает об этом.

«Ты это только ты Карлан, жалкое ничтожество, полезшее, куда тебе не следует. За тобой наблюдают, за тобой следят, а ты эгоистично идешь к загадке собственных снов, обрекая других на страдание.

Ты натягиваешь маски геройства и командирства, ты лезешь выше и выше, притворяешься каменным и неприступным, не понимая, что для истинного психолога — твоя игра не сложнее детского мата для шахматиста. Что твои маски, кто ты под ними? Ответь себе, Карлан. Пойми себя».

— Пришли. — Лейтенант скинул с плеча винтовку, прикоснулся к сенсорному экрану на рукоятке, запалив несколько лампочек. Остальные солдаты последовали его примеру.

— Это здесь? — шепотом спросил кто-то из рядовых. Его сосед шикнул, заставив товарища замолчать.

Да, это было здесь. Сплошная металлическая дверь, отделяющая от внешнего мира целый район, скрытый за толстыми стенами небоскреба. Шершавая стена, несущая на себе тонны и тонны верхних этажей. Закрытые пластиковыми ставнями окна, не пропускающие внутрь неосторожный взгляд. Толщи породы и неприступных стен, искусственная система жизнеобеспечения, минимум радиации.

Именно такими предстали перед нами ворота в жилой сектор.

— Может быть теперь, Карлан, вы скажете мне, какого хобота мы поперлись в такую глухомань под непрекращающимся обстрелом ионов радиации? — Шепот лейтенанта резанул по ушам как рев мамонта, пронзенного сотней стрел и копий.

Что я мог ему сказать? «Люди! Там люди! Там живые люди! Но ваша устаревшая слепая аппаратура этого не видит! Поверьте мне, поверьте сумасшедшему психу-историку!»

Поверьте… поверьте…

А они поверят? Они воспримут меня всерьез? Или они решат, что я на самом деле свихнулся? И в правду, какие люди под слоем жесткого рентгеновского излучения, в сотнях метров от «чистой» зоны, у самого основания белых башен, без света и почти без кислорода? Ответ однозначный: никаких. Люди в подобных условиях не живут. Но я видел. Я себе верю. Не до конца, но все же…

И пусть моя жизнь стала похожа на вечную загадку изобретенной Лемом планеты Солярис. Когда-нибудь, когда я спущусь вниз и своими глазами увижу Храм, по проекции которого я имел возможность побродить лишь виртуально, я узнаю ответы и разгадаю тайны. Я в это верю. Без веры человеческая жизнь бесцельна. Без веры остается только забраться на верхушку белой башни и спрыгнуть с трехкилометровой высоты. Без веры и надежды жизнь напрасна.

— Карлан! Господин хронист!

Я сложил руки на бронированной двери и положил на них голову. На меня накатывали тошнота, апатия, непонятная, бесконечная усталость. Такой не было даже от трех суток беспрерывной работы. Я готов был сползти на пол, закрыть глаза и забыться тяжелым сном, наполненным дьявольскими кошмарами. Правда, когда я проснусь, мне не будет легче. Тело не отдохнет, разум останется разбитым. Ну и пусть, правда? Мгновения забытья этого стоят.

— Ищите вход, лейтенант. Мы должны попасть внутрь. Мы должны открыть двери так, чтобы они захлопнулись за нашей спиной, а потом выпустили нас обратно. Ищете вход. Я тоже буду искать.

Впервые за несколько часов я поднес к голове обруч. Секунда нерешительности, и он опустился на мои виски.

«Здравствуй, Карлан».

«Привет тебе, Игнесса».

«Пытаешься закрыться? Что-то скрываешь?»

«Забудь. Мелочи жизни. Я к тебе по поводу двери».

«Надо отыскать вход и выход».

«Верно. И я не представляю, где он может быть. Стена кажется совершенной, монолитной. Но дорога упирается именно в это место. Не могли же дорогу строить зазря?»

«Вообще-то ее могли строить для обслуживания или для погрузки мусора».

«Не приемлемая версия. Игнесса, я же знаю, ты соображаешь намного быстрее меня, ты уже наверное, нашла ответ. Скажи, а!»

«Нет, не нашла. Но я поищу. Жди».

«Ждать? — переспросил я. — Сколько ждать?»

«Не знаю. Просто жди. И ищи сам».

Как все просто и даже капельку наивно. Ищи и обретешь.

Я мотнул влево вправо головой так, что шея хрустнула, расправил плечи и мелкими шагами направился вдоль стены. Бетон, сталь, крепчайшие опоры, ядовитый воздух, бледные лучи фонаря, выхватывающего из вечной тьмы объект за объектом. За моей спиной вращались поисковики, сканеры пытались пробить толстенные стены, но их одиночной мощности явно не хватит. Для этого нужно все, что мы имеем на шести машинах. С другой стороны, машины сюда не подведешь, а с большого расстояния больше, чем уже узнал, не узнаешь.

Поэтому придется вручную, водя закованными в перчатки пальцами по стене искать вход.

— А может шаркнуть аннигиляторами, и ну их всех? — раздался за спиной приглушенный голос. — Радиации здесь и так хватает!

Так вот оно что! Они и аннигиляторы прихватили! Уместили как-то стокилограммовую установку эммитера и источник предварительного поля на наши машинки. Или они их не собрали? Лежат себе аннигиляторы в разобранном виде, никому не мешают, а потом раз, и все! Скромный взрыв, громадное количество энергии, камни плавятся, а воздух горит…

Я отвлекся от поисков и оглянулся.

Черная бездна сверху, снизу, с любой из четырех сторон света и на каждом из тридцати двух морских румбов. В ней узкими лучами проглядывают косые лучи электрических фонарей. Солдаты расползлись во все стороны, они, как неумелые щенки, ползают чуть ли не на брюхе, отыскивая дверь. У развилки огибающей здание дороги выхода на основную трассу стоит Изалинда. В ее руке фонарик, а на глазах светоусилительные очки. Без фонаря они совершенно бесполезны, так как усиливать нечего. На наших машинах-землеройках вместо фар стоят объемные сканеры, которые «ощупывают» поверхность и создают трехмерное изображение. Затем лучи лазером выделяют основные цвета и компьютер натягивает на полученные объекты текстуры, получая почти реальную картинку.

На солдата такое оборудование не повесишь — много весит, да и лишнее изображение совершенно ни к чему. Мы не в боевой поход идем, в конце концов!

А зрелище, и впрямь, красивое и неповторимое. Я немного отвлекся, задумался. Солдаты за это время успели расползтись еще дальше. Представьте: глубина пещеры. Вокруг нет абсолютно ничего, и вдруг где-то там, вдалеке, вспышка света. За ней следует другая, немногим выше. И еще, еще…

Огни горят, увеличиваются в размерах, приближаются и удаляются, иногда гаснут, но всегда вспыхивают вновь. Волшебная мистерия, колдовство. Ощущаешь себя не полноценным участником, а зрителем, словно ты надел обруч, и оказался в центре фильма о далеких звездах, о контакте человека с иными цивилизациями, о путешествиях и приключениях. Ты все видишь, слышишь, ощущаешь, но до самого последнего момента, до самой «хепи-эндовской» развязки тебя не отпускает чувство нереальности происходящего. Ты не среди звезд, ты в кресле, дома, с обручем на голове. Ты являешься зрителем фильма или участником очередной «реалити-игры» с эффектом полного погружения.

Огоньки и выхваченные из тьмы полоски света словно плывут, преодолевая сопротивление упругой, как вода, среды. И тьма под огнем фонарей кажется чем-то несущественным, далеким. Фонарь и узкий луч света — он «здесь» и «сейчас». Остальное: тьма, далекие землеройки, мир поверхности в километрах и километрах — его нет.

Странно, да? Реальность в нереальности. Все кажется несуществующим, но среди этого несуществующего что-то лучше, чем все остальное.

Ха. Дозадумывался. Скоро можно будет опубликовывать философский труд на тему реального и нереального. Об этом уже писали сотни раз, но повторение не повредит. Каждый историк хоть чуточку, но философ.

Я улыбнулся, проглотил очередную доковскую таблетку и прислонил руку к стене. Где-то есть вход. Он обязан быть, но найдем ли мы его? Или мой сумасбродный поступок, игра ва-банк, так и останется игрой? Я поставил на одну единственную карту все, что мог. С одной стороны меня ждали радость от доказательства невозможного, а с другой — позор и кривые насмешки. Если препятствие не будет преодолено, я упаду в глазах всех сейчас доверяющих мне людей. Мое одиночество будет полным. Как одиночество космического корабля, затерявшегося среди звезд.

Какое точное сравнение: космический корабль среди звезд! Вокруг меня бездна, вокруг меня чернота, и лишь одинокие вспышки фонарей, подобно сияниям раскаленных газовых шаров в сотнях световых лет озаряют пространство. Я и один. Все вокруг иное, не мое, чуждое человеку. Он раз и навсегда забыл собственную историю, он отрекся от нее, заперся за холодным свечением куполов и отгородил мертвой зоной силовых полей нижний уровень от уровня крайнего.

Он решил откинуть все ненужное, нелепое, дикое. Он отбросил, как не существующую, ту эпоху, когда люди убивали людей, когда в пищу употреблялось мясо животных, когда в воздухе кишели миллиарды бактерий, когда не существовало станций на Луне и Марсе. Он стал жить независимо, жить лучше, чем он жил, но он потерял свою историю. И теперь, спохватившись на рубеже тысячелетий, он решил наверстать упущенное. Он создал «Клионис», он возродил такую науку, как «археология» и профессию «археолог». Он решил снова поверить в свое величие. А сам? Он даже не может отыскать элементарной двери внутрь бронированной опоры, на которой зиждется его современный мир.

А мир стоит независимо от слабых или сильных сторон человека. Миру все равно. Раньше он исправно подкидывал ему все новые трудности и опасности, а сейчас он также исправно обслуживает все потребности и желания человека, он исправно усиливает или ослабляет параметры аннигиляции куполов, создавая тем самым управляющий сигнал, воздействующий на спутники и планетарные станции. А станции и спутники выполняют поручение и посылают обратно свой сигнал, которые непонятным образом изменяет туман, а соответственно, и его воздействие на аннигиляцию. Аннигиляция создает собственный радиосигнал, которые принимают передатчики. Так мир человека выходит за пределы Земли, и там тоже устраивают необходимый этому самому человеку мир. И что с того, что ни одного человека на Луне или Марсе не осталось?

Мир стоит, потому что ему положено стоять. И человек его вершина. Венец его. Он тоже стоит, но, в отличие от мира, он может рухнуть. И тогда, с исчезновением человека начнет крошиться и рассыпаться мир. С исчезновением человека он лишиться своей опоры и постепенно разрушится, искалечит сам себя и, в результате, немой и безжизненный, навсегда забывший, что такое осмысленное движение, войдет в вечный в сон, в анабиоз, из которого выйти ему не суждено будет никогда.

В тот самый момент, когда пропадает жизнь, должна исчезнуть и смерть. Иначе никак.

…Пляшут, пляшут огоньки солдат. Несутся мгновения, усердно отсчитываемые ударами сердца. Мучаются воины тридцатого века, пытаются достать невозможное, пытаются отыскать дверь. Глухо молчит, погрузившись в глубокий транс, Игнесса. Время бежит.

И лишь я неподвижно замер посреди движения вселенной. Я наблюдаю. Я хронист, мне положено. Подобными словами отговариваются малые дети. «Я разбил раритетную вазу двадцать второго столетья, но я маленький, если я не разобью вазу в десять лет, то в двадцать я ее точно не смогу разбить, понимаете?» И содеянное зло сходит ему с рук.

Я как ребенок. Я плыву против течения, с той лишь разницей, что он знает, зачем это делает, а я нет.

Сейчас, по всем законам и канонам, я должен стремиться к выполнению собственной мечты, пилить в неизвестность, ломать препятствия и рушить заграждающие путь стены. Но я не знаю, какова моя мечта. Узнать больше? Понять себя? Обрести смысл жизни? Детство. Над подобной чушью могли ломать голову и писать философские труды монахи-аскеты шести прошлых тысячелетий, а никак не современности.

Я ринулся в поход за призраком, узрев невозможное — сны, в последнее время дико складывающие в логическую цепочку (что раньше бывало крайне редко), сошлись с реальностью.

Невозможное случилось. Два мира, мир повседневно окружающий нас, мир приевшийся, мир, единственный подразумеваемый, скрестился с миром ирреальным, миром грез, миром мечтаний. И это при всем притом, что любые обследования показывали: «А. С. Карлан никаких сновидений видеть не должен. Ночами его мозг чист от излишнего возбуждения. Он спит как младенец, без сновидений». Вот так вот. Наука поперла против меня. В первый момент, когда я увидел подобный результат, меня охватил шок и истерика. Я подумал, что схожу с ума, но то же самое обследование ясно показывало — помешательства у меня нет. Оставался вариант, что все, абсолютно все, что я вижу — вымысел, фантазия, галлюцинация наркомана Петрова, который, в свою очередь, является галлюцинацией алкаша Сидорова!

Тогда я ввел запрос в компьютер и он выдал мне выдержку из книги Лема «Солярис». В школьную программу он не включен, так что имя его я услышал впервые. Но способ он предлагал действенный. И я им воспользовался.

Если все вокруг галлюцинация, то я могу взять справочник и посмотреть в нем определенную величину, а потом рассчитать ее самому. Числа не совпадут, если я сумасшедший. В обратном случае…

Я взялся за определение прорисовки лазерным лучом кубометра красного цвета при температуре, с отклонением от нормы в три градуса. Считал сам, выводя пером строчки формул на пластике. Энергетическими листами пользоваться я испугался.

Числа совпали. Полностью. Значит, я на самом деле находился в реальности, а не лежал в палате номер шесть желтого дома какого-то там века. Я был здесь и сейчас.

Вместе со своими снами.

Первый раз они нагрянули в мои двенадцать лет. Тот сон я не забуду никогда. Впрочем, как и все, что мне снятся длинными, мучительными ночами.

Странный человек с тем типом лица, который можно налепить на каждого третьего в разношерстной толпе. Неприглядные черты, обычный разрез глаз, лоб, нос… Ничего приметно. И все же что-то в нем было. Что-то, что заставляло людей при его виде вздрагивать и уступать дорогу. На вид ему с одинаковой вероятностью можно было дать и тридцать, и сорок и пятьдесят лет. Из него получился бы идеальный шпион и убийца, но он им никогда не был. Он просто преследовал свои собственные, никому и никогда не доверяемые цели.

А цели привели его в горы, в туннели и коридоры, бродить по которым опасались даже их исконные обитатели — непонятный низкорослый народ, людьми не являющийся. Верхние ярусы пещер он прошел легко — там было светло и чисто, там были жилые помещения, библиотеки и столовые непонятного подземного племени. Но его путь лежал дальше. Он отказался от проводников и двинулся вглубь.

…Наверное, это был центр земли. Кожу обжигал неимоверный жар, к каменным стенам коридора невозможно было притронуться. Человек уже давно опустился ниже уровня, на котором плещется вода внешних морей и океанов.

Расщелины, пещеры, шкуродеры были его надежными проводниками. Он спускался ниже и ниже, тратил драгоценное масло, подпитывая дохленькую чадящую лампу, он голодал, так как провизия давно кончилась, но он шел.

Он не знал, что ждет его там, в конце пути. Там могло быть что угодно, даже пустота, хотя, пустоту на месте своей мечты он вынести бы не смог. Пусть лучше там окажется нечто непредставимое, невозможное, но все-таки окажется. Иначе его жизнь и затеянный им поход не имели никакого смысла.

Если бы его спросили, зачем он полез так далеко и глубоко, он бы не ответил. Сказал бы, что ему надо, что это его путь, и он пройдет его до конца, а любого, кто попытается его с этого пути столкнуть или встать рядом, он без промедлений отправит в мир лучший, называемый «посмертием».

И он шел. Он сбился со счета собственных шагов, он не знал, сколько дней не видел солнца, но шел. И он добрался.

Когда жажда и усталость предельно измотали его, когда он готов был упасть, чтобы больше никогда не встать, впереди появился свет. К этому времени у него не осталось ни грамма масла, и он шел, как слепой.

И вдруг — свет. В мышцы должны были влиться новые силы, появиться энергия, но подобного не случилось. Человек просто тупо полз и полз дальше. Там его цель и он до нее доберется. Любой ценой.

Наконец, кишка коридора закончилась. Он буквально выпал в громадную пещеру, освещенную ярким алым заревом. Удар с высоты трех его ростов оказался силен. Человек вскрикнул и потерял сознание. В себя привела его… нет, не боль. Он очнулся из-за ощущения того, что вся его жизнь может пойти насмарку, что он может умереть в шаге от цели. Человек поднялся, и хромая, жмурясь от слепящего багрового зарева, побрел. Куда? Дальше, в центр, там, где поднимался громадный, острый, как меч гладиатора, кристалл. Камень. Красный Камень.

Человек упал подле него на колени и прижался к нему лбом. И в тот же самый момент усталость сгинула, мышцы наполнились новыми силами… Его глаза, до этого — голубые, как ясное апрельское небо, вдруг наполнились алым-алым, как только что пролитая кровь, как и сам Камень, цветом. А потом глаз не стало видно. Всего человека окутал непонятный серый не то туман, не то хмарь… Как будто пытаешься во что-то смотреться на большом расстоянии. Кажется то одно, то другое, очертания расплываются и меняются. То же самое случилось и с ним. Человек словно пропал, хотя по-прежнему находился в зале с Камнем посередине.

Это был древний Камень. Он был тем единственным, что сохранилось со времени самого первого, предначального взрыва. Он был тем, что существовало до взрыва, и тем, что этот взрыв породило. Он хранил память обо всем во вселенной. Да, по сути, он и был вселенной. Только он никак не мог эти знания применить. Ведь он был только Камнем. До сегодняшнего дня.

— Я буду выше всех, — прошептал, заворачиваясь в плащ, он, Человек и Камень сразу. — Я буду Верховным!

Человек поднялся с колен, улыбнулся и пропал во вспышке багрового пламени. А я проснулся в холодном поту. В моем сне не было ничего страшного, но он внушал странную и непонятную дрожь. Ужас и страх перемен, что ли? Я не знал тогда, не знаю и сейчас.

Ради этого я стал хронистом. Я просто пожелал в свои детские годы, а потом вдруг оказалось, что у меня и вправду уникальный мозг. Мозг хрониста. Правда, вопреки заверениям докторов, видящий сны.

В конце концов, я смирился. Я научился забывать кошмары, не обращать на них внимания. Но они исправно преследовали меня сначала редко, а потом все чаще и чаще, пока не стали являться каждую ночь. Я смирился. Человек, он может все. И я смог. Я растворил сны в себе, я сделал их своей частью, а на руку или ногу жаловаться не приходится. Он или есть, или ее нет.

«Карлан, тебе придется смириться».

«Нет дороги?»

«Если военные соберут аннигилятор и сломают стену, она будет. А так — нет. Естественный вход в здание находится на противоположной стороне дома, семь километров с копейками напрямую, двести восемьдесят семь километров и четыреста три метра чистого пути».

Я вздохнул и сполз на асфальт.

«Как все плохо».

«А что ты ожидал? Подземелье распахнет перед тобой все тайны? Подобное не открывается людям с бухты-барахты! Над загадками надо ломать голову, отдавать им самого себя, жить ими, и лишь тогда скрытая суть вещей станет тебе доступна!»

«Игнесса, — взмолился я, — не надо! Мне так плохо никогда в жизни не было».

«Оно и ясно! Ты сейчас свои параметры не видишь! Тебя надо срочно в медицинскую камеру, на реанимацию».

«От радиации такого не бывает. Эффекты другие. Во-первых, тошнота…»

«Карлан, не забывай про таблетки! Он сцепляют ионы и выводят их наружу. Этот процесс не проходит бесследно».

«Я понял тебя, Игнесса. Мы возвращаемся».

ИИ промолчала. Я сорвал с головы обруч и пошел к лейтенанту. Он отзовет солдат, и мы продолжим наш поход к центру земли. До уровня почвы оставались жалкие метры.

…Путь к машинам я почти не заметил. На сознание наплывали отупляющие волны, перед глазами все плыло, желудок сжимался в рвотных спазмах. Когда на горизонте вместо серого сумрака показались стройные серебристые бока землероек, я даже и не понял. Просто дошел до головной машины, встал в сооруженную камеру, на которую мне указал майор, тот самый, что отвечает за инженерию. Встал, закрыл глаза и ждал, когда меня выпустят. Странно, но процедура помогла. Слабость улетучилась, а вот усталость, словно таскал тяжеленные глыбу две ночи подряд, осталась. Я уселся в свое кресло, прикрыл глаза. Спать нельзя. Спать — непозволительная роскошь в моем случае. Надо продержаться до стоянки, надо увидеть, как машины пробьют почву и начнут долгое-долгое погружение на заветные километры.

Скоро лазеры вгрызутся в поверхность грунта, и мы начнем спуск. Почти к центру земли.

Когда я откинулся на своем кресле, то ощутил чей-то внимательный взгляд. Моя голова медленно, словно чужая повернулась. Ну конечно! Как я и предполагал! Генерал собственной персоной!

— Вы хотите прочитать мне курс лекций «О поведении в боевых условиях»? — поинтересовался я, еле ворочая языком.

Генерал скривил лицо, оголяя зубы в оскале.

— И не думал. Просто хотел сообщить вам, что ваш фокус с перезагрузкой системы больше не повториться. Даже не мечтайте. В ваше отсутствие мы перекопали все машины. Остановить их по своему желанию вы больше не сможете. Вам все ясно, господин хронист?

— Яснее некуда.

— Вот и замечательно. — Генерал приподнялся и собрался уходить.

— Ах, да! — в голову пришла великолепная идея. Общество военных, не способных связать и двух слов мне изрядно надоело, а под шумок можно от них смыться. — Господин генерал!

— Что? — господин генерал гневно обернулся, уставившись на меня бледными, прозрачными зрачками.

— Позвольте ехать в машине с доктором, а то мне что-то не очень хорошо.

— Помереть боишься? — злорадно хмыкнул военный, в очередной раз подтвердив свое мнение о «жалких штатских». — Хрен с тобой, иди! Спасай жалкую шкуру!

Я попытался изобразить приличествующее к месту заискивающее выражение, но кажется, получилось презрение и отвращение. Плохой из меня актер, не умею притворяться!

— Премного благодарен. Разрешите идти?

— Иди!

Я тяжело поднялся и распахнул дверь. Когда створка закрывалась, меня догнал окрик:

— Помни, за тобой будут следить!

Ох уж мне его манера разговора! То «ты», то «вы», не разберешь!

Добредя до крайней землеройки, я открыл крышку и ввалился в кресло. Краем глаза успел заметить, что несколько солдат в защитных костюмах поверх своих не снимаемых экзоскелетов демонтируют кабину, выводящую из живых клеток ионы, занесенные в организм жестким излучением. Как она работает, я, к сожалению, не знаю. Моя профессия связана с мыслящей техникой и, в крайнем случае, с техникой, обслуживающей мыслящую технику. Еще немного я разбираюсь в технике, которая обслуживает технику, обслуживающую мыслящую технику, но самую-самую малость. Медицина и биология в мою компетенцию не входят.

В машине, кроме доктора, никого не было. Он сидел на заднем сидении, вольготно раскинувшись и, по обыкновению, вертя в руках коротенькую железячку.

«Скоро тронемся. — Вяло подумал я. — Скоро мы погрузимся под землю».

— Карлан! Ты? Тебе что, плохо?

Доктор, как всегда, в своем репертуаре. Медицина — превыше всего и на первом месте. Видимо, она на самом деле — его призвание. Есть такие люди, для которых работа — величайшее наслаждение и радость в жизни. Он из подобных. Слово «лечить» для него равнозначно слову «дышать». Без кислорода человек не продержится более пяти минут, без пациента доктор не продержится и суток.

— Успокойтесь, я в норме. Может, стимулятор-другой для подержания нервной системы и не помешает…

— Да ты что! В твоем-то состоянии!

— Но так как состояние у меня отвратительное, — продолжил я, словно не заметив, что меня перебили, — и стимуляторы мне противопоказаны, остается держаться на силе воли и дружеской беседе.

— Я тебя не понимаю! — Док развел руками в знак того, что да, он меня не понимает.

— Как вам сказать… Мне надоело общество военных, и, сыграв на их слабостях, я вырвался сюда. Здесь я надеялся получить теплое ободряющее слово и чего-нибудь горячего, вкусного и нетаблетистого.

— Нетаблетистого — это не в форме таблетки?

— Совершенно верно мыслите.

— Могу предложить только чай. Я взял с собой немного.

Теперь настала моя очередь удивиться. Никогда раньше не слышал о таком понятии, как «чай», о чем и спросил дока.

— Тебе понравиться, — посулил он и перегнулся за спинку сидения. Немного погодя он появился с продолговатым предметом.

— Это фляжка, — пояснил он.

— А-а! — протянул я, сделав вид, что все понял. Мозг обшаривал все закоулки школьных времен, поднимал листы учеников, проекционные карты, исторические выкладки, но ничего вспомнить не мог. Видимо, про чай я никогда раньше не слышал.

— Держи! — доктор впихнул мне в руки горячий стакан. В нем, заполнив форму до середины, плескалась мутная, желто-коричневая жидкость с мягким запахом.

— Пить? — спросил я и взглянул на дока. Тот, показывая пример, отхлебнул из своей кружки. Немного поколебавшись, я сделал маленький глоток.

— Ну, как?

— Съедобно! — честно признался я, ощущая, как теплая волна скатывается в желудок, а в голове немного проясняется. Заменители сна, конечно, дают лучший эффект, но о подобной роскоши в наших полевых условиях и мечтать не приходится.

— Проснулся?

Я утвердительно кивнул головой. На самом деле, реальность стала восприниматься заметно яснее.

— Ты еще кофе не пробовал! — посулил док. Что такое кофе, я решил не вспоминать. Бесполезно. Все равно в памяти ничего такого нет.

Когда моя кружка опустела и перекочевала обратно к гостеприимному хозяину, я счастливо набрал полные легкие воздуха, с шумом выдохнул и понял, что в ближайшее время мне ничего от жизни не надо.

— Док!

— Мм? — экспедиционный врач зарылся в свое оборудование, не меньше половины из которого, как я начал подозревать, составляла необходимая для дока мелочевка, типа чая и кофе.

— Расскажите что-нибудь!

Док повернул ко мне седеющую голову.

— Рассказать?

— Ну, да.

— То есть, ты хочешь поговорить, а мне предлагаешь выбрать темы для разговора?

Это было не совсем то, что мне хотелось, но на худой конец и такое сойдет. Не получится послушать, так сам языком поработаю, авось дольше не засну.

— Валяйте! — я устало махнул рукой, и приготовился слушать, аргументировать и контратаковать. Док немного призадумался, почесал железячкой, которую вращал в пальцах, ухо, а потом, как ракета сноп огня, выдал:

— Карлан, ты веришь в Бога?

— Кхм!

Мой рот открылся и тут же закрылся. Вопрос походил на ведро холодной воды, вылитой на сонного человека. Надеюсь, уточнять, что сонным человеком был я, не нужно?

Глядя на мою растерянность, доктор решил сам продолжить разговор.

— Ну, Карлан, — улыбнулся док, — отвечай! Это твоя идея поболтать, а не моя.

— Пожалуй, нет. Даже если бы он и был когда-то давно, то его убило неверие миллионов.

— Ага! И сели его убили, то и верить не надо?

— Я хотел сказать…

— Ясно, что ты хотел сказать. Я понял. Как верить в то, что не существует? И из твоего ответа следует вывод, что если бы ты оказался в раннем средневековье, в веке, скажем так, пятнадцатом, то обязательно бы поверил?

— Тогда все верили, — усмехнулся я. — Иначе священные костры скромненьких актов возмездия, сиречь аутодафе, приняли бы тебя в свои горячие, пламенные объятия!

— Красиво сказал. А девятнадцатый, двадцатый?

— Сложный вопрос. Что тот, что другой заполнены войнами. В условиях, когда над головой рвутся бомбы, очень тяжело не вознести молитву господу нашему.

— Убедительно говоришь. Как будто знаешь, каково это, когда над головой рвутся бомбы!

Внезапно дверь открылась и в землеройку, согнувшись пополам в дверном проеме, вошла Изалинда с несколькими археологами — теперь все штатские, коих насчитывалось пять человек, были в сборе. Плюс я — итого шестеро, полный комплект.

— Скоро отправляемся, — произнесла она, устраиваясь на переднем сиденье, где я привык сидеть, будучи в головном вездеходе. — Военные говорили о пятиминутной готовности.

Я просто кивнул, а док отвертелся ничего незначащей фразе о здоровье участвовавших в экспедиции военных. Когда он убедился, что все живы и бодры, то снова повернулся ко мне.

Машина резко дернулась и сдвинулась с места. Фильтры среагировали не сразу, и мой голос был заглушен ревом двигателя.

— Что? — переспросил док.

— Я говорю, что режиссеры создают достаточно правдоподобные картины. Исторических, посвященных средневековым воинам, снято не мало.

— И ты судишь о боге трехмерным фильмам молодых режиссеров?

— Других источников у меня нет. Проекционная съемка в те седые эпохи изобретена не была, а они основываются на научных фактах, допуская минимум анахронизмов.

— Типа ракетного оружия в Первую Мировую?

— Ага.

Археологи, примостившиеся на креслах вокруг нас, заворожено вслушивались в разговор, неясно чем больше шокированные: выбранной темой о боге или тем, что док со мной на «ты».

— Времена отчаяния? Что скажешь про них?

— Док, тогда не верить было невозможно. Только на вере да на крепости собственных мозгов и выбрались.

— Превосходно! — доктор потер руки, как в предвкушении обалденного обеда из десяти блюд. — Значит, подведя итог, можно сказать, что ты готов верить в любом времени кроме настоящего!

— Мм… — протянул я. Мысли в голову не лезли. Все логично, но как…

— Эх, — махнул рукой доктор. — С тобой все понятно. А я верю и сейчас. У меня для того очень веские причины.

— Позвольте узнать, какие? — Вклинилась в наш разговор молоденькая девушка из группы Изалинды, по всей видимости, только-только закончившая обучение специализации.

— Все очень просто. Без бога с нашей планетой не могло случиться то, что случилось. Она погрязла в катаклизмах и случайностях, которые при нормальном развитии просто не должно было произойти.

— Что вы хотите этим сказать? — Изалинда уставилась на доктора как на одно из чудес света.

— Вы тут все люди образованные, должны знать, что такое альтернативная история.

— Совершенно не состоятельная ветка науки. Обречена на смерть и вымерла, не успев толком родиться! — фыркнул я.

— В каком-то отношении вы и правы, молодой человек. — Док крутанул в пальцах железячку, призадумался. — Но мое мнение несколько отлично. Я прикинул, как должна была бы развиваться планета без некоторых исторических фактов. Я промоделировал несколько альтернативных ветвей и понял, что все они дают сходные результаты.

— Какие?

— На текущий год человечество только-только должно начинать строить египетские пирамиды.

— Невозможно.

— Возможно, — холодно произнес док. — И компьютерные расчеты мое предположение доказывают. Случайности, чудеса, которых просто не могло быть, сформировали планеты и разогнали скорость развития разума. Порой мне кажется, что существует две сущности, условно назовем их богом и дьяволом, и они борются за обладание миром. Все людские проблемы возникают именно из-за этой борьбы. И именно из-за нее нам приходится развиваться в постоянных экстремальных условиях, под страхом смерти.

— Док, — усомнился я. — А как же то, что уже полсотни лет развитие стоит на месте? Мы достигли уровня, выше которого подняться нельзя?

— Нет, можно. Просто мы обезопасили себя от любых неприятностей. Мы создали великолепную золоченую клетку, из которой выходить нам незачем. Здесь есть все, кроме стимула. Проблемы кончились, с ними вместе кончились и решения.

— Тебя послушать, так надо, чтобы туман проел купола и в очередной раз устремился на город.

— А что, не плохой выход. Я уверен, человечество опять как-нибудь выкрутится, а прогресс получит новый толчок вперед.

— Почва. — Ожил коммуникатор над головой. Удивляться, что он говорил голосом генерала, не стоило.

— Изалинда, настрой картинку, — попросил доктор. Девушка прикоснулась к экрану, сменяя мрачную черноту на изображение лазеров, прожигающих нечто невзрачное и раскрошенное.

Так вот какая ты, земля. В наших парках и искусственных садах ты другая. Более живая, что ли. Ты не похожа круглые маленькие шарики, виднеющиеся у корней деревьев. Ты избитая, утрамбованная многими сотнями ног и прижатая непосильной ношей радиоактивной пыли. Вот какая ты, Земля.

Камера, по всей видимости, размещалась на второй машине, и мы могли достаточно подробно увидеть, как плавиться материя под тугими пучками желтого света и как серебристый корпус машины погружается в созданный туннель.

— Все, — со странной интонацией произнес седеющий археолог лет пятидесяти. Пора бы ему уже пройти омоложение, морщинки разгладить, зрение подкорректировать, да видимо, все никак недосуг, руки не доходят. — Встали надолго. Они ведь по очереди бурить будут, правда, господин хронист?

— Да. Когда до нижних коридоров, — я не стал уточнять, что «нижние коридоры» являются крайним уровнем, где идут непрекращающиеся бойни, — останется пара сотен метров, все машины войдут в туннель, и последняя обрушит его за нами.

— Первая продолжит бурить, и мы окажемся около цели? — закончил за меня археолог. — Ясно. И сколько времени займет бурение полутора километров?

— Сутки. Если повезет. — Тонизирующее действие чая кончилось, усталость пешей прогулки под радиацией начала наваливаться на меня плотной пеленой.

— Профессор, а этот сектор не пострадает? — Какие вы все глупые, археологи! Девочка, решившая в свои шестнадцать лет, сразу после окончания учебы, полезть под землю, как многого ты хочешь! А я и имени твоего не знаю.

— Мы пройдем под энергетическим щитом, которые синтезируют белые башни. Основная защита города — купола с аннигиляционной броней. Вторичная — энергетическая сфера, охватывающая часть города и над землей, и под землей.

— Мм! — кажется, на этом вопросы кончились.

— Вымотался, Карлан?

— Даже не представляете как, док.

— Ладно, спи. Снотворного не надо?

Я покачал головой и пробежался пальцами по клавишам на подлокотнике. Кресло заняло вертикальное положение и окуталось матовыми непрозрачными полями звукоизоляции.

«Доброй ночи, Карлан, — пожелал я себе. — Приятных кошмаров!» — и провалился в сон.

Море кипело. Волны вздымались на недосягаемую высоту и с силой обрушивались обратно, разбиваясь в мелкую водяную пыль. А следом за погибшей волной поднималась новая, взлетала к своей вершине и опять падала, растеряв драгоценную энергию, приняв неизбежную смерть…

…Они смотрели вниз. Там, в пучине океана, опускался на дно величайший город планеты. Город, где жила избранная раса, раса, которой сами Хранители мира дали огромное могущество. А теперь отняли его, небрежно взмахнув рукой.

А может, они и не взмахивали рукой. Зачем театральность и позерство богам, чей возраст насчитывает не годы и столетья, а миллионолетья? Им не надо придумывать что-то новое — они знают все возможное. Им не нужно что-то изменять в мироздании — они уже изменили все, что могли, и теперь эта игра им порядком надоела. Им не надо совершенствовать себя — предел достигнут, выше подняться вне возможностей даже вселенского разума.

Они вечны. Они мудры. Они всезнающи. Они — боги.

Двое учеников-недоучек, отщепенцев Братства возвысились над всем миром. Но о них никто не знает. Конечно, скоро, очень скоро по сравнению с тем, что они уже пережили, наступит нулевая точка. Точка, когда они догонят самих себя в истории.

Промелькнет каких-то пара тысячелетий, и на другом конце галактики два юных и ничего не подозревающих адепта примут предложение сумасшедшего учителя с аристократичным именем Эризан на Гарад. Примут, сами еще не подозревая, чем обернется их необдуманное решение.

…Море кипело. На дно океана уходил целый архипелаг, с тысячами жителей, высокой культурой, знанием магии, почти равным знаниям самих Хранителей. Эти знания их и погубили. Все нужно использовать в меру. Нельзя обращать совершенное оружие против полудиких, если сравнить с избранное расой, племен этрусков.

Они обратили. Война… Какое красивое слово! Оно пропахло кровью тех невинных, которые пришельцы из-за долгой воды косили, как комбайн желтую, созревшую пшеницу. Они были живым воплощением смерти. Они умело дергали рычаги, направляя машину туда, где колоски росли гуще, туда, где урожай обещал быть солиднее.

Они преуспели. Терпение Хранителей, хоть и превратилось за миллионы лет в нечто нерушимое, закончилось. Остров погибал.

Зря? Может быть. Две великих нации, способные дать достойное потомство, исчезли в пучинах истории. Остались дикие племена, только-только научившиеся обжигать глину и делать неуклюжие, со следами пальцев горшки и статуэтки.

Дикари — тоже люди. Они смогут не только достичь, но и во многом превзойти своих предшественников. Но у них никогда не будет дара управления миром. Если только так, случайность, рудимент, жалкая возможность использовать крупицы оставшейся в планете энергии. Доступа к кажущимся бесконечными резервуарам двух Хранителей они никогда не получат.

Лишь избранные, достойные смогут войти в ворота храма. У них будет дар и проклятие, отличающие их от всех прочих, дар и проклятие одновременно.

…Море кипело. С небес тугими струями лилась вода, разрезали черные тучи зигзаги коротких молний. Боги со светящимися глазами молча взирали на гибель неудавшегося этапа истории. У них впереди была вечность. Вечность — это достойное поле для экспериментов.

И — вспышка. Пламя, застилающее взор. Будто кто-то, баловства ради, приказывает компьютеру постоянно менять каналы телепередач, и перед глазами мелькают осколки разных фильмов. Темно-светло-темно-светло-темно…

Светло!

Свет рассеивается, проступают очертания предметов, уходит сжимающий душу страх. Страх уходит…

Холм. Вдали, в паре километров, лежит город. Достаточно крупный, но явно не столичный. Так, центр провинции, не больше.

На вершине холма горит костер. У костра трое. От двоих света может исходить больше, чем от неверных язычков пламени, но чтобы не выделяться лишний раз, они его притупляют, маскируют. Напротив этих двоих сидит самый обычный человек. Или нет. Не обычный. Он уникум. Его считают пророком. Он исцелял раны и оживлял мертвых, используя ресурсы планеты и даже не притрагиваясь к бесконечным хранилищам древних богов.

Он сам бог. Правда, еще не знает об этом. Единственное его устремление в земном пути — делать добро. Он живет ради людей. Он учит их и наставляет, но его понимают не все. Через сотню другую лет ситуация изменится, если его не забудут, не погребут в пучинах истории и не сделают красивой сказкой, как в действительности существовавшую Атлантиду.

Разговор идет уже не один час. Двое настаивают, третий отпирается. Судьбы мира не его проблема. Ему не нужно всемогущество.

Наконец спор решился. Хранители остались ни с чем.

И вдруг опять наваливается чувство страха. Оно рвет, метает, заставляет бежать, скрыться, оказаться в недоступных, невообразимых далях, но сон не отпускает, он цепко держит в своих объятиях.

Воздух раздвигается. Из тьмы небытия, из не имеющего ни времени, ни пространства выходит он. Выходит просто, как будто прогулка в закрытый мир его ежедневное занятие.

Хранители замирают. Они знают, что лишь один человек, или, вернее, нечеловек, может подобное. Тот, кто по справедливости считает себя высшей сущностью мироздания. Верховный учитель.

На его поясе болтается обычный клинок в потертых ножнах — Алагром, подарок первой из рас, присягнувших ему. Костюм прост, если не сказать беден, плащ в нескольких местах порван и небрежно зашит, а лицо скрыто непонятной дымкой. Кажется, вот он, руку протянешь и достанешь, но черты размываются, искажаются, меняются каждое мгновение.

— Привет вам, ученики на Гарада, — говорит Появившийся-Из-Ниоткуда.

И голос его полон таким ужасом, такими обещаниями всех и всяческих пыток земных, что я просыпаюсь.