«Димитрiй, какъ показываютъ всѣ дѣла его, не отличался пылкой отвагой», – говоритъ г. Костомаровъ.

Что такое нужно разумѣть подъ этой пылкой отвагой, неизвѣстно. И что это за особенно важное качество, эта пылкая отвага, что отсутствiе ее можно составить характеристическую черту человѣка? Не отличался ею Димитрiй, и слава Богу; она ненужна была ему; отважный князь въ это время много бы зла принесъ русской землѣ; онъ началъ-бы дѣло освобожденiя преждевременно, и хорошо, еслибы при немъ случился, какъ при Владимiрѣ Андреевичѣ во время куликовской битвы опытный бояринъ Дмитрiй Михайловичъ {Какъ это г. Костомаровъ не обвинитъ Д. М. въ трусости, или какъ онъ выражается, въ отсутствiи пылкой отваги?}, который сдержалъ-бы его пылъ.

Не пылкою отвагою, а твердымъ умомъ, выдержанностiю воли, знанiемъ обстоятельствъ и умѣнiемъ пользоваться ими отличались московскiе князья. Въ Дмитрiѣ видѣнъ ясно внукъ Калиты; типъ Калиты облагородился въ немъ. На его памяти нѣтъ такого пятна, какъ дѣло тверскаго великаго князя Александра Михайловича. У Дмитрiя больше смѣлости, прямоты въ дѣйствiяхъ, чѣмъ у его дѣда. Онъ сознавалъ свою силу. "Умными очами" (Новг. I) смотрѣлъ онъ на дѣло. Соперниковъ опасныхъ между другими великими князьями ему не было; Михаилъ Тверской самъ своею неумѣлостью портилъ возможный успѣхъ своего дѣла и постоянно "оставался въ дуракахъ", по выраженiю г. Костомарова. Олегъ Рязанскiй былъ въ слишкомъ исключительномъ положенiи и не пытался стать во главѣ Руси; но это былъ соперникъ сильный, умный и Димитрiй дѣйствовалъ относительно его чрезвачайно осторожно и умно; неучастiе Олега въ Куликовской битвѣ повело къ заключенiю между ними мира. Въ 1386 г. видя неудачу Рязанской войны и въ тоже время задумавъ походъ къ Новгороду, – онъ заключилъ съ Олегомъ, хотѣвшимъ, по лѣтописному выраженiю, добра не Москвѣ, "а своему княженiю", вѣчный миръ. Воспитанный митрополитомъ Алексѣемъ, Димитрiй былъ богомоленъ, "отъ юныя връсты Бога взлюби и духовныхъ прилежаше дѣлехъ"; благочестивъ болѣе на дѣлѣ, чѣмъ на словахъ, что наивно выражено въ витiеватомъ словѣ о его житiи и преставленiи: "аще и книгамъ не ученъ сый добрѣ, но духовныя книги въ сердцѣ своемъ имаше"; хотя въ значенiи въ митрополиты Митяя онъ и не совсѣмъ любезно обошолся съ духовенствомъ, за то и въ разсказѣ объ этомъ (воскр. л.) проглядываетъ явное неудовольствiе духовенства; какъ Калита, онъ заставлялъ церковь помогать ему въ дѣлахъ мiрскихъ. Въ частной жизни, онъ "тѣло свое чисто съхрани до женидьбы", и послѣ женидьбы; любилъ, какъ его соперникъ Олегъ, пиры (но не попойки, какъ полагаетъ г. Костомаровъ); изъ себя былъ человѣкъ ражый; вѣроятно, очень добродушный и веселый, какъ большинство толстяковъ; говорилъ всегда толково, не хвастая ни мало; десять разъ отмѣривалъ, одинъ отрѣзывалъ; начиналъ войну, увѣренный въ успѣхѣ; отъ неудачи духомъ не падалъ; неудалась Рязанская война, удался походъ къ Новгороду; не отличался пылкой отвагой, но былъ храбръ и умѣлъ постоять за себя. Истый москвичъ. Владимiръ Андреевичъ былъ, можетъ, и отважнѣе и храбрѣе, но никакъ не умнѣе Дмитрiя.

"Димитрiй, говоритъ г. Костомаровъ, какъ показываютъ всѣ дѣла его, не отличался пылкой отвагой. Онъ оскорбѣлъ и опечалился зѣло (узнавъ, что Мамай идетъ войной) – говоритъ лѣтописецъ – и началъ прежде всего молиться." (Календ. стр. 11). Затѣмъ, г. Костомаровъ, не говоря ни слова о распорядительности Дмитрiя; слѣдуетъ никоновской лѣтописи, гдѣ митрополиту Кипрiану приписывается не только мысль о походѣ, но и всѣ распоряженiя Димитрiя, все дѣлается по совѣту Кипрiана; и собирается войско, и посылаются послы къ Мамаю. Г. Костомаровъ полагаетъ, что сношенiя съ Кипрiаномъ подвергаются "сомнѣнiю именно потому, что, по извѣстiямъ нѣкоторыхъ списковъ, Кипрiанъ прiѣхалъ позже" (т. е. въ слѣдующемъ году, 1381). Извѣстiе это можно подвергнуть сомнѣнiю и подругимъ причинамъ. По разсчету времени, нѣтъ ничего невозможнаго, что Кипрiанъ и могъ быть уже въ Москвѣ, но онъ никакъ не могъ въ такое короткое время получить такое расположенiе Димитрiя, (который не долюбливалъ его), чтобы онъ не только совѣтовался съ нимъ, но и исполнялъ всѣ его совѣты безпрекословно. Если принять извѣстiе никоновской лѣтописи, то Кипрiянъ прiѣхалъ въ Москву 4 мая 1380 г… Мамай перешолъ черезъ Воронежъ лѣтомъ, въ концѣ iюня или въ началѣ iюля (не позже), слѣдовательно влiянiе на великаго князя онъ долженъ былъ прiобрѣсть въ два мѣсяца. При томъ же это извѣстiе только въ одной Никоновской; а въ добавокъ въ самой никоновской лѣтописи, хронологiя нѣсколько въ этомъ случаѣ сбивчивая. На стр. 77 (IV) читаемъ, что черезъ семь мѣсяцовъ по прибытiи Кипрiана прiѣхалъ Пименъ митрополитъ т. е. въ 1380 г, а на стр. 129 прiѣздъ Пимена назначенъ въ 1381 г. согласно со всѣми другими лѣтописями.

Итакъ, извѣстiе о разговорѣ Кипрiана съ Димитрiемъ по полученiи извѣстiя о переходѣ Мамая черезъ Воронежъ – весьма сомнительно. Кипрiанъ является въ этомъ разговорѣ весьма распорядительнымъ, какимъ далѣе въ повѣсти является самъ Димитрiй.

Но во всякомъ случаѣ, на основанiи этого разговора нельзя прiйти къ заключенiю, выраженному г. Костомаровымъ. "Наконецъ, если это извѣстiе выдуманное, и тогда оно имѣетъ значенiе, какъ образчикъ духовной мудрости вѣка, какъ взглядъ, который дѣйствительно имѣли и могли имѣть тогда православные духовные, когда они заботились о вѣрѣ и объ исполненiи ея уставовъ болѣе чѣмъ о земномъ отечествѣ, входящемъ въ кругъ мiрскихъ дѣлъ."

Сказать этого и вообще нельзя, а тѣмъ болѣе вывести подобное заключенiе изъ разговора великаго князя съ митрополитомъ, какъ онъ приведенъ въ Никоновской лѣтописи. Есть тамъ и витiйство, и даже сильное (и это заставляетъ полагать, что разговоръ сочиненъ), какъ вообще въ началѣ повѣсти, – но участiе Кипрiана къ мiрскимъ дѣламъ выставлено ярко: князь только исполняетъ его приказанiя, и даже представленъ человѣкомъ, незнающимъ за что на него возсталъ Мамай; агнцемъ невиннымъ, просто – качество, которымъ не отличались московскiе князья. Либо надо было передать весь разговоръ либо совсѣмъ не упоминать о немъ; изъ того отрывка, который приведенъ у г. Костомарова, еще можно вывести вышеприведенное заключенiе, но изъ самаго разговора нельзя.

Задавшись подобною идеею, г. Костомаровъ невѣрно смотритъ и на игумена Сергiя. "Вѣрный православному смиренiю, предпочитавшiй лучше златомъ и сребромъ отдѣлаться отъ враговъ, чѣмъ отваживаться на кровопролитiе, за столомъ преподобный Сергiй сказалъ великому князю: "Почти дарами и честью нечестиваго Мамая; Господь видитъ твое смиренiе и вознесетъ тебя, а его неукротимую ярость низложитъ". Надо замѣтить, что раньше, по лѣтописи, Сергiй говоритъ князю "да дастъ тебѣ Господь Богъ и пречистая Богородица помощь; не отъ этой еще побѣды носить тебѣ вѣнецъ съ вѣчнымъ сномъ; прочимъ-же многимъ безъ числа готовятся вѣнцы съ вѣчною памятью". Этихъ словъ у г. Костомарова не приведено, а между тѣмъ они оттѣняютъ приведенные у него слова. И за тѣмъ, г. Костомаровъ опять опускаетъ слова Сергiя, сказанныя въ отвѣтъ на слова Димитрiя "я уже поступилъ такъ, но онъ тѣмъ болѣе съ великою гордостiю возносится, а именно: "если такъ, то ждетъ его конечное погубленiе и запустѣнiе, тебѣ же отъ Господа Бога и пречистыя Богородицы и святыхъ его помощь милость и сила".

На основанiи совѣта окончить дѣло мирно съ Мамаемъ, еще нельзя обвинять духовенство, что оно не заботилось о земномъ отечествѣ. Преподобный Сергiй, по крайней мѣрѣ, весьма о немъ заботился. Онъ предсказалъ побѣду и такимъ образомъ придалъ Димитрiю болѣе увѣренности въ успѣхѣ дѣла; онъ и въ приведенномъ не вполнѣ г. Костомаровымъ разговорѣ не очень упрашиваетъ Димитрiя примириться съ Мамаемъ; онъ желалъ только увѣриться вполнѣ ли правъ Димитрiй, не слишкомъ ли самодѣянно, гордозаносчиво поступаетъ онъ и узнавъ, что Димитрiй поступаетъ, хорошо обдумавъ дѣло, благословилъ его. Сергiй и раньше и послѣ доказывалъ, что онъ заботился о земномъ отечествѣ; пусть г. Костомаровъ вспомнитъ кто былъ посланъ въ 1365 г. въ Нижнiй Новгородъ объявить Андрею Константиновичу князю Нижегородскому, чтобъ онъ ѣхалъ судиться съ братомъ своимъ Дмитрiемъ Константиновичемъ Суздальскимъ къ Дмитрiю Ивановичу; кто уговорилъ въ 1386 г. Олега Ивановича заключить съ московскимъ великимъ княземъ вѣчный миръ? Что это за охота у г. Костомарова не обращать вниманiя на совокупность фактовъ. Чуть ему придетъ какая мысль въ голову, онъ ее и печатаетъ, не повѣривъ предварительно.

Кстати о почтенiи Мамая дарами. Въ календарѣ г. Костомаровъ говоритъ слѣдующее: "Димитрiй послалъ въ орду посла Захарiя Тулчева {У г. Костомарова въ календарѣ онъ названъ Пулчевымъ, а въ Голосѣ Тульчинымъ.} съ двумя толмачами. Онъ везъ покорную грамоту и дань Мамаю; но дань была не въ той пропорцiи, въ какой хот123;лъ получить властитель, думавшiй о возстановленiи блеска и силы Кипчака. Посолъ этотъ едва вступилъ на Рязанскую землю, какъ узналъ, что Олегъ предался Мамаю и извѣстилъ объ этомъ Димитрiя. Не говорится въ сказанiяхъ, продолжалъ ли посолъ свой путь далѣе и какъ принялъ его Мамай. Уже впослѣдствiи оказывается, что Мамай отвергъ умѣренную данъ, предъ окончательнымъ опустошенiемъ {Котораго не было. Что за небрежность изложенiя.} и завоеванiемъ земли русской (стр. 12).

Что Мамай не принялъ дани можно видѣть только изъ разговора Дмитрiя съ Сергiемъ; что она была послана по уговору Дмитрiя съ Мамаемъ, кажется, быть сомнѣнiя не можетъ; иначе не понятенъ отвѣтъ Дмитрiя ханскимъ посламъ, требовавшимъ дани, какая при Джанибекѣ платилась; въ Никоновской лѣтописи посылка дани приписана совѣту Кипрiана, но объ этомъ обстоятельствѣ мы уже говорили; Мамай, вѣроятно, не надѣялся на уступку Димитрiя потому что продолжалъ наступательное движенiе, – но ему важно было выиграть время, чтобъ успѣть соединиться съ Олегомъ и Ягейлломъ.

Разсказъ г. Костомарова въ календарѣ согласенъ съ источниками, – но впослѣдствiи когда г. Костомарову захотѣлось, доказать, что Димитрiй былъ трусъ и изъ трусости началъ только войну, онъ не устыдился написать слѣдующее:

"Узнавши, что вся русская земля дружно {Будто вся?} встаетъ противъ него, Мамай послалъ къ Дмитрiю требовать выхода въ такомъ размѣрѣ, въ какомъ онъ давался при Узбекѣ и Джанибекѣ; Димитрiй (какъ всегда водилось въ московщинѣ) старался выторговать выгоднѣйшiя условiя и предлагалъ выходъ въ томъ видѣ, въ какомъ положено было платить по прежнему договору съ Мамаемъ. Послы, по волѣ Мамая, не согласились и ушли. Димитрiй подумалъ, посовѣтовался и послалъ къ Мамаю Захарiя Тульчина и двухъ толмачей, а съ ними злата и сребра много. Мамай не принялъ. Почему онъ не принялъ? Потому, говоритъ сказанiе, что надѣялся на Ягейла и на Олега рязанскаго. Что же посылалъ ему великiй князь Московскiй? На какую дань соглашался Димитрiй? По смыслу выходитъ, что на ту, какой требовалъ Мамай. Иначе, какъ Димитрiю посылать Мамаю то, чего Мамай не принялъ уже разъ черезъ своихъ пословъ? Что же оставалось тогда дѣлать Димитрiю? Вѣдь онъ соглашался покориться, да покорности-то его не принимали. Конечно, драться. Тутъ у него не было рѣшимости: тутъ была неизбѣжность, крайняя необходимость. И потому-то нельзя приписывать его храбрости то, что онъ пошелъ на войну противъ Мамая?" (Гол. 62).

Что это значитъ? Почему въ календарѣ сказано одно, а въ Голосѣ другое? Почему при этомъ не объяснена причина перемѣны мнѣнiя? Вѣдь, это нѣчто въ родѣ ученой передержки. Конечно, у г. Костомарова произошло это единственно отъ зудливаго желанiя доказать во чтобы то ни стало свою идейку. И это безпристрастiе, любовь къ исторiи?

Мнѣнiе, что рѣшимость Димитрiя идти противъ Мамая есть собственно трусость до того курьезно, – что опровергать его даже странно. Мы замѣтимъ только еще разъ, что г. Костомаровъ лишонъ способности обращать вниманiе на совокупность фактовъ.