Мать закрыла за собой дверь палаты 55, бросив на меня последний вопрошающий взгляд. Я притворился, будто ничего не заметил. У меня еще с понедельника оскомина не прошла. Никакого желания повторять.

К тому же у меня на примете есть кое-что получше.

Я направился к палате 52. Под номером – все та же фотография. Теперь, когда друзья Эльзы мне все объяснили, я могу предположить, что она особенно любит именно этот ледник. Мне все еще трудно понять ее страсть к альпинизму, особенно с учетом того, чем все кончилось.

Я взялся за дверную ручку, но тут же замер. Из палаты доносился чей-то голос, который смолк, как только скрипнула дверь. Девушка, без всякого сомнения. И это не Ребекка, которую я видел в прошлый раз. Я услышал скрип отодвинутого стула, а потом звук чьих-то нерешительных шагов. Я убрал руку, судорожно подыскивая спасительное решение. Ну и жалко же я, наверное, выгляжу.

Кто бы там ни был, мне не хотелось объяснять, почему я здесь. Не хотелось сочинять новую ложь или выдавать подобие правды. Надоело. Я просто хотел немножко отдохнуть в спокойном месте. Но ни один нормальный человек этому не поверит. Ну, разве что кроме Ребекки и ее парня. Стив, по-моему, так и не одобрил мое поведение.

Лестница была слишком далеко, чтобы успеть там спрятаться. Та девушка наверняка увидит, как я спасаюсь бегством, как только откроет дверь, да и смешно было бы удирать от нее. Хотя не менее смешно плюхаться на стул в нескольких метрах от двери. Впрочем, сработало. Состроив скучающую мину, я скользнул взглядом по лицу девушки. На вид ей было лет двадцать, похожа на студентку. Перед тем как вернуться в палату, она недоверчиво оглядела коридор.

Я с облегчением расправил плечи и откинулся на спинку стула. Я говорил, что выгляжу смешным? Скорее уж жалким. Я вожу мать в больницу, чтобы она навестила моего брата, а сам хочу только одного – забраться в палату пациентки, лежащей без сознания, просто для того, чтобы побыть в покое.

Я все делаю неправильно. Я неправильно веду себя с братом, с матерью. Неправильно ищу покоя. Если я не желаю навещать своего родственника, это не значит, что к Эльзе должны относиться так же. Вот и доказательство: на прошлой неделе ее навестили трое друзей, теперь пришел еще кто-то. Я с удивлением поймал себя на мысли: скорей бы этот «кто-то» убрался оттуда. К определению «жалкий» я добавил «эгоист» и еще дальше откинулся на спинку стула.

Я впервые задержался в коридоре шестого этажа, так что решил немного оглядеться. Прежде всего я обратил внимание на лестницу, где мог бы спрятаться, но, по правде говоря, у меня не было сил встать, хоть и сидел я на жестком пластике. В одном конце коридора виднелось окно, в другом – распашная дверь, которая, наверное, вела в такой же продезинфицированный коридор; на стенах висело несколько блеклых картин. Как будто им мало тошнотворной полуоблупившейся розовой краски на стенах… Не понимаю, почему во всех больницах так упорно избегают ярких цветов и оттенков. Может, боятся шокировать пациентов и посетителей?

А ведь в таком отделении, как это, можно было бы ожидать прямо противоположного. Хотя… Откуда мне знать? Я никогда не был ни в коме, ни в посткоматозном состоянии. И я понятия не имею, какую роль в реабилитации после комы играет цвет. Ой, кажется, я медленно съезжаю с катушек. Если я пытаюсь вообразить, что чувствуют люди в коме, похоже, у меня действительно проблемы.

Я вдруг сообразил, что уже некоторое время шарю вокруг себя глазами. Я искал другой номер – 55-й. И вздрогнул, обнаружив, что сижу совсем рядом. То есть я уже две минуты как находился в десяти сантиметрах от двери палаты моего братца. По-моему, это настоящий подвиг – оставаться поблизости от него так долго, пусть даже не сознавая, что делаешь.

Вот моя проблема. Палата 55 и ее обитатель.

Иначе зачем я пытаюсь представить себе, каково это – лежать в коме? Раскаяние, уроки, объяснения, подписанное признание… Я наблюдал за всем этим с тех пор, как брат очнулся. Но каково оказаться на его месте? На месте человека, который однажды вечером напился вдрызг, прекрасно зная, чем это чревато? Который сбил насмерть двух девчушек и даже не заметил, что натворил? Говорят, когда ему рассказали, что произошло, он снова чуть не лишился сознания. Надеюсь, что он перепугался на всю оставшуюся жизнь.

Но что творилось с ним все те дни, когда он лежал бесчувственный на больничной койке, заблудившись где-то внутри собственной головы, пока его тело понемногу оправлялось от полученных травм? Что он чувствовал? Или не чувствовал ничего? Ни о чем не переживал? Вот ты лежишь в коме – и что? Чем ты занят? Думаешь? Слышишь окружающих? Врачи советовали мне разговаривать с ним, но я не смог выдавить из себя ни слова.

Зато для того, чтобы заговорить с Эльзой, мне понадобилось не больше пары минут.

Правда, Эльзу я ни в чем не могу упрекнуть. В отличие от брата…

Мои размышления прервал неясный гул голосов. Не отрывая спины от стены, я вяло повернул голову. Сердце у меня заколотилось сильнее, когда я узнал голос матери, доносившийся сквозь приоткрытую дверь. Она упорно гнет свою линию и никогда плотно не закрывает эту дверь, словно до сих пор надеется, что я передумаю.

Я не глядя вытянул левую руку, намереваясь дотянуться до двери и захлопнуть ее раз и навсегда, как вдруг расслышал в разговоре свое имя. Остальное я сознательно пропускал мимо ушей, но не обращать внимания на собственное имя не так-то просто.

– …пока не хочет тебя навещать.

– Что, я ему больше не брат?

– Ну, как ты можешь на него сердиться?!

Я заметил, что мать не дала прямого ответа на его вопрос. Либо сама его не знала, либо не решалась заговорить вслух на эту деликатную тему. Правда, я и сам не знаю, что ответил бы на ее месте. Да, с тех пор как по вине брата случилась эта авария, я его ненавижу, но мы по-прежнему носим одну фамилию и у нас по-прежнему одна мать, что записано черным по белому в нашей семейной книжке.

Но я не могу сказать, что мы действительно одна семья. Семья строится на взаимном уважении и любви, в семье вместе переживают и плохое и хорошее, это всегда источник покоя и гармонии. Как у Гаэль и Жюльена. А мой братец наплевал на всех, и я отказываюсь ему сочувствовать. Мать регулярно его навещает и говорит, что он понемногу выкарабкивается. Но у меня нет никакого желания вытаскивать его из пучины, в которую он угодил по собственной глупости. Сам виноват, пусть сам и выбирается.

– …страшно.

Я открыл глаза. Мозг заблокировал все звуки, но с этим словом не справился, тем более что оно исходило из уст моего брата. И я невольно навострил уши.

Последовала долгая пауза. Видно, мать не нашлась с ответом или же ответила шепотом. Моя рука так и застыла на дверной ручке, а горло непроизвольно сжалось.

– Я испугался. И сейчас мне страшно.

Та малая толика воздуха, что оставалась у меня в легких, застряла на полпути к выходу, а все тело словно покрылось липкой испариной. Я принялся судорожно откашливаться, уткнувшись лицом в ладони. Даже если бы я и захотел подслушать продолжение разговора, мне бы это не удалось. К тому же именно в этот миг я увидел, что девушка, которая была в палате у Эльзы, ушла.

Все так же судорожно хватая ртом воздух, я смотрел, как она идет к лифту. И как только двери за ней закрылись, я вскочил и бросился в палату 52. Дыхание у меня наконец восстановилось.

Я рванул дверную ручку так, словно это был стоп-кран, захлопнул за собой дверь и привалился к ней. Мои мышцы были так напряжены, будто я сдерживал целую толпу, ломящуюся в палату. Я сбежал от палаты 55, не желая больше ничего слышать. И действительно, теперь я не слышал ничего, кроме попискивания аппаратуры жизнеобеспечения Эльзы. Но от мыслей так легко не избавишься – их не оставишь в коридоре.

Если мой брат тогда испугался – поделом ему. Если ему до сих пор страшно, поделом вдвойне. Хотя, возможно, это доказывает, что он сожалеет о случившемся.

Я помотал головой и до боли сжал кулаки. Нет, я не стану подыскивать оправдания его поступку или принимать его раскаяние. Я хочу по-прежнему ненавидеть его. Если я перестану его ненавидеть, это будет означать, что я его прощаю, а я не могу его простить. Однако он все еще мой брат, хотя бы в какой-то степени. Значит, и ненавидеть его я могу в какой-то степени?

Бред. Все это полный бред. Как и мое присутствие в палате 52. Тем не менее я был здесь, и аромат жасмина действовал на мой взбудораженный мозг успокаивающе. Я нашел свой спасительный маяк, луч света, указующий мне путь к берегу после странствий в бездне. Я убежище, куда более уютное, чем больничная лестница. Или чем стул в коридоре, рядом с пропастью, куда рухнул мой брат.

* * *

– Смотри, что я тебе принес.

Не успев поздороваться, Жюльен протянул мне книгу в черно-желтой обложке. У него на шапку нападал снег, щеки раскраснелись от холода. Я пришел в паб за несколько минут до него и успел согреться.

– Что это? – спросил я, забирая у него куртку, которую положил рядом с собой на диванчик.

– Прочти название, и все поймешь.

Жюльен принялся стаскивать с себя свитера и шарфы, пока не остался в одной майке. Я взял со стола книгу. «Кома для „чайников“». Да как они смеют издавать такие книжки?! Я перевел взгляд с толстого тома на Жюльена. Он как раз заказал для нас обоих напитки и поудобнее устраивался на стуле.

– Я уж боялся, что ты не придешь, – почти извиняющимся тоном сказал я.

Была среда, а поскольку «среда» означает «Жюльен сидит с Кларой», я и впрямь почти не верил, что мой лучший друг сумеет ради меня выбраться из дома.

– Выклянчил часок у Гаэль. На большее рассчитывать не приходится. Хотя есть один вариант…

– Какой? – с надеждой спросил я, потому что идти одному домой мне смерть как не хотелось.

– Гаэль приглашает тебя к нам. Как в прошлую среду.

Доброта Гаэль тронула меня, но от приглашения я отказался.

– Слушай, не могу же я зависать у вас каждый раз, как захочу с тобой поговорить. Сам виноват. Надо было раскиснуть вчера. Или перенести свой приступ депрессии на завтра.

– Ну, такие вещи по заказу не происходят. И потом, ты же знаешь Гаэль. У нее свой корыстный интерес.

– И в чем корысть?

– Все, как в прошлый раз – чтобы ты ночью покормил Клару. Ну и… Сделал нам еще одно маленькое одолжение…

Жюльен добавил это со слегка виноватой улыбочкой. Я заранее струхнул. У Гаэль весьма своеобразное представление о том, что можно считать «маленьким», а что «большим».

– Давай, выкладывай. О каком великом одолжении она хочет меня попросить?

– На самом деле мы оба тебя просим об огромном одолжении.

– Ну, тогда оно должно быть поистине гигантским, – шутливо сказал я.

– Мы бы хотели, чтобы ты посидел с Кларой на выходных.

– Что?

Это мое «что?» прозвучало как крик придушенной утки. Посетители за соседними столиками замолчали и обернулись ко мне. Но мне не было до них дела, я уставился на Жюльена так, будто он объявил, что переезжает на другой конец страны.

– Ты рехнулся? На все выходные?

– С вечера пятницы до вечера воскресенья, – уточнил Жюльен. – Поживи пару дней у нас. Тебе проще приехать с сумкой, чем нам тащить к тебе Клару со всем хозяйством. Гаэль все тебе объяснит – про кормления и все остальное. Да ты основное уже и сам знаешь.

– Постой, Жюльен, погоди. Я купал Клару, это правда, и кормил ее, но вы в это время были рядом. То есть, если вдруг что-то пошло бы не так, вы всегда могли помочь. А если вас не будет дома… Кстати, куда это вы намылились?

– Гаэль сняла шале в горах.

– То есть вы будете вне моей досягаемости…

– Слушай, мы же не на другой край света собрались, – рассмеялся Жюльен. – Связь там есть. Но мы уверены, что ты справишься.

– Вы-то уверены…

Я отпил грушевого сока. Даже его мягкий вкус не мог заглушить тревогу, которая вспыхнула во мне при мысли, что Клара целых два дня будет на моем попечении.

– Почему бы вам не попросить родителей Га-эль?

– Они заняты. К тому же она хочет тебя испытать.

Это было настолько в духе Гаэль, что мне даже удалось изобразить улыбку. Позвать меня в крестные предложил Жюльен, Гаэль сперва сомневалась. Когда я соглашался, то даже представить себе не мог, что мне придется выдержать настоящее собеседование. Сейчас я вроде бы успешно прошел все проверки, и вот наступила последняя – финальный экзамен, который покажет, гожусь я в крестные отцы или нет, хотя мне известно, что других кандидатов не так-то много. Крещение было назначено на будущую неделю.

– Ладно, скажи Гаэль, что я согласен.

– Точно? – переспросил Жюльен с сияющей улыбкой.

– Точно, точно! Но сегодня вечером я требую опробовать демо-версию! Нельзя же идти на экзамен без единой шпаргалки!

– Гаэль собирается на гулянку, так что репетитором буду я, – весело объявил Жюльен.

– Ах, вот почему тебе дали всего час!

– Именно. У нее сегодня девичник с подружками.

– Смотри-ка, твоя супруга неплохо развлекается!

– Ну, я тоже уже два раза сбегал от отцовских обязанностей, чтобы повидаться с тобой, – напомнил он.

– И то правда…

В общем, сделку мы заключили и заговорили о другом. Тем временем я незаметно переложил «Кому для „чайников“» на диванчик, убирая книгу с глаз Жюльена, иначе он обязательно свернул бы на эту тему. Мне удалось избежать вопросов об Эльзе – мы говорили о погоде, моем брате, снегопаде, о том, что хорошо бы покататься на лыжах, опять о брате, о моей квартире и снова о брате, пока наши стаканы не опустели и не истек «час», великодушно предоставленный Жюльену женой.

Все было, как в прошлый раз, то есть сначала мы побежали за моей машиной, отогнали ее к дому Жюльена и так же бегом поднялись по лестнице. Жюльен не спускал глаз со своих часов, он знал, что его ждет, если он опоздает, тем более что Гаэль после родов почти никуда не ходила. Я был еще на третьем этаже, а он уже звонил в дверь на четвертом. Что-то я совсем растерял спортивную форму.

Я услышал, как Гаэль открывает дверь и шутит по поводу пунктуальности мужа. Не успел я ступить на порог и отдышаться, как она уже вручила мне Клару.

– Погоди! Я еще в куртке, и вообще с улицы! Я холодный!

– Ничего, она такая пухленькая, что не успеет замерзнуть, – ответила Гаэль. – Кстати, если ты не поторопишься, она может расплакаться.

Я оттолкнул Жюльена и ринулся в гостиную. Га-эль не дала мне ни секунды передышки; можно было подумать, что мой испытательный уик-энд начался на два дня раньше срока. Я кое-как разделся, держа Клару на руках и стараясь не причинить ей неудобства, – ни дать ни взять первоклассный жонглер. Кажется, Клару мой акробатический номер позабавил: она довольно причмокивала, когда я перекладывал ее с руки на руку, чтобы поочередно высвободиться из рукавов. Я даже ухитрился одной рукой снять ботинки. Из прихожей послышался смех – Гаэль и Жюльен все это время за мной наблюдали. Кажется, проверку я прошел.

Гаэль помахала мне и поцеловала Жюльена. Я тактично отвел глаза, чтобы не смущать их в такой деликатный момент – правда, «момент» немного затянулся, грозя перейти в нечто большее. Впрочем, я не мог сердиться на Жюльена: Гаэль, как я успел заметить, пока она не застегнула пальто, выглядела сногсшибательно.

Жюльен запер дверь и вернулся в гостиную. На его лице играла блаженная улыбка счастливого человека, волосы растрепались. Я передал ему Клару, чтобы снять свитер, и снова взял на руки свою будущую крестницу, давая и ему возможность раздеться. Должно быть, со стороны мы являли собой потешную картину: два мужика с младенцем. Две наседки – явно с приветом, но в общем и целом довольно ловкие.

Я последовал за своим лучшим другом в ванную – смотреть, как он купает дочку. Так сказать, повторение пройденного материала. Впрочем, вскоре я принял у него эстафету, чтобы он мог достать для Клары чистую пижаму.

– Ну, как сегодня съездил в больницу? – спросил он, роясь в шкафу.

– Я не был у брата, я тебе уже говорил!

Я был слегка зол на себя за то, что не сказал ему всей правды. Наверное, стоило бы.

– Я не про твоего брата, Тибо.

Ну и хитрец же ты, друг мой Жюльен! На самом деле он ни на минуту не забывал, зачем мы встречались. Просто ждал повода, готовый загнать меня в угол и не дать увильнуть от ответа. Я достал Клару из воды и бережно уложил на расстеленное рядом полотенце. Она тянула ко мне ручонки.

– Как и в прошлый раз, спал, – сказал я и отодвинулся, пропуская Жюльена к ребенку.

– И что, ты только спать к ней ходишь?

– Разговариваю с ней немного… А что, по-твоему, я должен делать?

Видимо, я был убедителен, потому что Жюльен ничего не ответил на мое замечание. Он закончил одевать Клару и вручил ее мне, а сам принялся наводить в ванной порядок. Он копался в ящиках комода, а я пританцовывал на месте, держа крестницу на руках.

– Что ты собираешься делать?

Жюльен задал вопрос, который уже несколько дней не давал мне покоя. Я перестал притоптывать и задумался.

– Не знаю, что я могу сделать, но знаю, чего бы мне хотелось.

– Чего же? – не отставал Жюльен.

– Я хочу, чтобы она очнулась.

– Ну, знаешь ли, это зависит только от нее.

– Догадываюсь.

Он взял у меня Клару и пошел в гостиную, я – за ним. В две минуты, притом действуя одной рукой, он приготовил для Клары бутылочку с молоком. Я нашел в углу подушку для кормления и расположился рядом с ним на диване.

– Ну-ка, повтори все, чему тебя учили, – сказал Жюльен, передавая мне свою дочь. – И учти: деваться тебе некуда, придется отвечать на мои вопросы.

– Какие вопросы?

– По правде говоря, вопросов у меня больше нет. Зато есть для тебя совет.

– Какой совет?

– Будь осторожен.

На несколько секунд в комнате воцарилась тишина, нарушаемая только чмоканьем Клары, которая пила из бутылочки молоко.

– В каком смысле? – шепотом спросил я, хотя прекрасно знал ответ.

– Ты фактически влюбился в девушку, о которой почти ничего не знаешь. И ладно бы это была единственная проблема… Но ты фактически влюбился в девушку, которая рискует никогда не выйти из комы.

– Да что ты вообще об этом знаешь?

– Я знаю то, что слышал от тебя, Тибо. Похоже, там нет никаких улучшений, а я вижу, что ты втрескался в нее по уши. Сразу, как только неделю назад увидел в первый раз. При этом она тебя даже не видела…

– Знаю…

Да, я все это знал. Но что еще я мог ответить Жюльену? Сказать ему: «Да, я с тобой согласен»? Но он и так это понимает. Я услышал, осознал, переварил, усвоил каждое его слово – по той простой причине, что все эти слова уже неделю вертелись в моей собственной голове.

– И все-таки я хочу, чтобы она очнулась…