Новый голос. Лучезарный. Незапятнанный. Как только что выпавший снег. Как золотистая снежинка. Это был, наверное, самый восхитительный звук из всех, какие я слышала в жизни, – перемежаемый более низким, обладатель которого что-то тихо говорил. Радуга и снежинка… Непонятно, как они могли сосуществовать при одной температуре, но здесь, у меня в палате, они сосуществовали.
И тут меня озарило одно яркое воспоминание. Я ведь уже видела такое! Конечно, на леднике. Тогда всю ночь шел снег, и утром, когда в кристально-чистом небе взошло солнце, снег начал таять. Талая вода текла по извилистым промоинам в тающем льду, похожим на след змеи. Встретив на пути ледяной выступ, вода падала вниз небольшим каскадом, над которым, если смотреть с правильной точки, появилась радуга. Снег и радуга. Значит, так бывает.
Мне захотелось улыбнуться. Своему воспоминанию. Чудесному подарку, который сделал мне Тибо, принеся с собой это крошечное создание. Но секундой позже мой восторг сменился паникой. Все пропало. Тибо пришел с младенцем! Мой мозг в один миг составил и решил систему уравнений, описывающих эту ситуацию. Настроение тут же ухнуло под двадцатиметровый слой льда. Мне показалось, что я задыхаюсь.
Меня охватил дикий страх. Я снова почувствовала себя в ловушке, под июльской снежной лавиной. Снег сдавливал меня со всех сторон, и, как и тогда, я не могла даже крикнуть. В голове бушевал ураган, сердце рвалось на части. Последние десять ночей мне перестали сниться кошмары, но сейчас я переживала их наяву. Ужас в чистом виде.
Вдруг посреди этого урагана, откуда-то издалека, до меня донесся едва слышный за воем пронизывающего ветра новый звук. Я попыталась сосредоточиться на нем, придать ему цвет, текстуру, вкус, что угодно, лишь бы вырваться из темницы страха. Я сфокусировала внимание на этом звуке, стараясь отогнать воспоминания о своем падении, но, несмотря на все мои усилия, они возвращались, еще более пронзительные. Я мысленно закричала, призывая на помощь хоть кого-нибудь, и вдруг все стихло.
– Эльза! Эльза! Господи, да что с тобой?
Радуга покачнулась. Ее цвета стали расплываться. Тибо как будто обезумел от страха. Ребенок заплакал. Обрушившийся на меня шквал звуков, раздававшихся у самого моего уха, должен был меня прикончить, но он, напротив, меня совершенно успокоил. Я услышала равномерное тиканье часов, шорох своих волос и непрерывный шепот:
– Эльза, Эльза, Эльза…
Ребенок совсем раскричался, но вдруг наступила тишина.
– Прости, Клара. Я испугался за Эльзу. Ш-ш-ш… Ш-ш-ш… Вот умница.
Ребенок напоследок всхлипнул и умолк. Похоже, голос Тибо завораживал не только меня. Внезапно дверь палаты с грохотом распахнулась. Послышались быстрые шаги. Судя по всему, вошли двое. Дальше все понеслось с бешеной скоростью.
– А вы что здесь делаете?
Мой интерн. Изумлен и зол одновременно.
– Вы лучше Эльзой займитесь! – ответил Тибо. – А потом будем разбираться, что мы здесь делаем!
– Ребенок мне мешает, – возразил интерн.
– Я все равно не уйду, даже не просите!
– Доктор?
Женский голос. Очевидно, медсестра. Последние несколько секунд я слышала, как она чем-то шуршит у меня над головой.
– Да? – отозвался интерн.
– Несколько проводов отсоединились, но состояние стабильное, – сказала медсестра.
– Что?
– Повторяю: состояние больной стабильно.
– Вы хотите сказать, что с ней все в порядке? – вмешался Тибо.
– Вы неисправимы! – сердито бросил интерн.
– Ну, знаете! Ее сейчас свело такой судорогой, что я думал, она себе что-нибудь сломает! – Радуга в голосе Тибо окрасилась багровым. – И как я должен себя чувствовать?
– Что вы делали? – спросил интерн.
– Я? Ничего!
– Часть проводов отключена, а вы говорите, что ничего не делали?
– Она почти села на кровати! Такой судорогой могло снести все ваши штуки!
– Наши штуки еще держат ее на этом свете!
– Тогда почему же ее состояние было стабильно?
Клара снова заплакала. Тибо моментально переключился на нее. Ему понадобилось чуть больше времени, чтобы снова ласковым шепотом успокоить кроху – еще бы, только что он почти кричал. Тем временем интерн подошел к медсестре, и я услышала, как они обсуждают какие-то технические детали. Я различила щелчки подключаемой аппаратуры, скрип колесиков капельницы, шуршание простыни. Маленькая Клара уже успокоилась.
– Извините, – сказал интерн.
Я поняла, что они все наладили. Одновременно во мне вспыхнула дерзкая надежда: в случае реальной опасности мой инстинкт самосохранения поднял бы тревогу… Какой опасности? Нет, лучше не додумывать.
– Это вы меня извините, что я так разорался, – ответил Тибо голосом, в который вернулись прежние радужные оттенки.
– Вы сказали, у нее была судорога? – переспросил интерн.
– Она длилась буквально секунду, но, поверьте, это была самая длинная секунда в моей жизни.
– А вы можете описать то, что увидели?
Тибо ответил не сразу – видимо, собирался с мыслями. Медсестра продолжала возиться с аппаратурой.
– Все случилось в один момент. Я собирался снять с Клары шапочку, и вдруг датчик пульса – в прошлый раз вы мне его показывали – начал издавать сигналы с сумасшедшей скоростью. Эльза вся скорчилась. Я никогда не видел, чтобы человека так скручивало… На остальные приборы я даже не смотрел, только на нее.
– Понимаю.
Интерн дал несколько указаний сестре, затем продолжил:
– А когда вы пришли, ничего необычного не произошло?
– Да нет, ничего. Правда ничего. Я и пришел-то от силы минуту назад. Даже не успел вынуть Клару из «кенгуру». Сами видите. Вы позволите?..
– Конечно.
Значит, вот оно что. Клара, эта золотистая снежинка, сидит в рюкзаке на груди Тибо. Теперь понятно, почему я слышала ее так близко.
– Это ваш ребенок? – спросил интерн.
Я снова почувствовала приближение урагана, сеющего хаос.
– Нет, это дочка моих друзей.
Ураган стих, так и не начавшись. Клара не дочь Тибо. Какое облегчение. В следующую секунду я мысленно влепила себе оплеуху. С чего это я так завелась? Какое мне дело, приходится Тибо отцом золотистой снежинке или нет? Надо реальнее смотреть на вещи и не поддаваться эмоциям. Я так цепляюсь за Тибо, что уже готова присвоить его себе.
– Хорошо, – сказал интерн. – Вам должно быть известно, что младенцев в наше отделение приносить не рекомендуется.
– Я не знал. Можно мне все-таки остаться?
– Ладно, сегодня я закрою на это глаза. Но больше так не делайте.
Видимо, сестра закончила проверять аппаратуру – я вроде бы услышала, как она расправляет мои простыни и водворяет на место оставшиеся датчики. Через несколько секунд я получила тому подтверждение – раздался металлический звук, и я поняла, что историю болезни сняли с подставки.
– Доктор, вы сделаете запись?
– Запишите сами, пожалуйста.
Интерн что-то продиктовал медсестре на нечленораздельном медицинском жаргоне и поставил подпись на странице, которую она ему открыла. Сестра ушла. Тибо, похоже, высвободил Клару из «кенгуру»: я услышала, как он покачивает ее на руках. Сегодня он вряд ли осмелится разуться. Раз он пришел с ребенком, то наверняка не намерен спать.
– Но вы не ответили на мой вопрос, – внезапно сказал он.
– Какой вопрос? – удивился интерн.
– Почему она дышала, хотя все эти штуки отключились?
– Ее организм способен поддерживать жизнедеятельность около двух часов. В этом промежутке она может самостоятельно дышать, ей хватает собственных жизненных ресурсов. Но дальше она снова нуждается в помощи аппаратуры.
– Это нормально?
– Так бывает. Для нас это признак, что организм еще не восстановился и состояние комы ему необходимо.
Да уж, лучше бы мое отключение обсуждал с родителями не главврач, а этот интерн, умеющий изложить проблему гораздо менее категорично. Даже кому он описал как вполне естественную и чуть ли не благотворную стадию болезни.
– А вы можете хотя бы примерно сказать, долго ей еще так лежать? – спросил Тибо.
– На этот вопрос я вам ответить не могу.
– Почему? Не знаете?
– Потому что вы не родственник.
Интерн произнес это почти извиняющимся тоном. Я чувствовала, что ему хочется сказать больше, но он сдерживается.
– Ладно, оставляю вас с ней, – сказал он, чтобы покончить со своими колебаниями. – Всего вам доброго.
– И вам тоже.
Интерн ушел, и мы остались втроем – Клара, Тибо и я. Я никак не могла успокоиться после случившегося. В палате настала тишина. Даже малышка копошилась едва слышно. Я не понимала, что происходит. Казалось, моя радуга меркнет.